| Вопрос о скандинавских наименованиях Руси в письменных памятниках конца Х-XIII в. неоднократно привлекал внимание исследователей русско-скандинавских отношений и собственно русской истории раннего средневековья. Зачастую различия между топонимами Garðar и Garðaríki не проводилось: они рассматривались как взаимозаменяемые разновидности какого-то единого имени. Большинство историков, однако, останавливалось лишь на топониме Garðaríki, более позднем чем Garðar, имеющем более широкое распространение в древнескандинавской письменности (1).
Толкования. Методология
Толкования топонима Garðaríki различны. Так, составители исландско-английского словаря, крупные авторитеты в области древнеисландского языка, Ричард Клизби и Гудбранд Вигфуссон полагали, что имя было образовано от крепостей и укреплений, garðar, возводимых скандинавами на территории славянского населения, и что за словом стоит та же история, что за castles "замками" римлян в Англии (2). В. Н. Татищев переводил Garðaríki как "Великий град" [Татищев 1962, 283], традиционным же в русской историографии стал перевод "Страна городов" [Ключевский 1923, 157 (3); Грушевский 1911, 450; Погодин 1914, 31]. Позиция русских историков определилась, по-видимому, не без влияния В. Томсена, полагавшего, что в тех случаях, когда речь шла о топонимах, связанных с Восточной Европой, древнеисландское garðr принимало значение русского слова город [Thomsen 1879, 83; Томсен 1891, 73-74]. Эта точка зрения укоренилась и в советской историографии [Греков 1959, 305; Мавродин 1946, 163; Тихомиров 1956, 9]. Е. А. Рыдзевская в специальной статье, посвященной анализу этого топонима, пришла к выводу, что "Garðaríki есть действительно 'Страна городов', как переводили... русские историки, но слово garðr в его составе не имеет присущего ему в древнескандинавском значения, а является своего рода народной этимологией, приспособлением близкого слова, взятого из чужого языка, к своему" [Рыдзевская 1924, 151]. С. Роспонд увидел здесь "кальку" древнерусского названия: "Garda-riki – слав. gard + герм. riki" [Роспонд 1972, 86-87]. Н. Д. Русинов на основании очень маловероятных фонетических переходов объединил толкования В. Н. Татищева и В. О. Ключевского, представив картину развития топонима Гардарик (sic! – Т. Д.) таким образом, что первоначальный топоним Garðrrikr (из garðr Rikr ) обозначал "не страну и не область, а город" ("город Великий"), но в дальнейшем это название "было переосмыслено и изменено: Garðaríki – 'страна городов'" [Русинов 1976, 109-110]. Обратившись к анализу всех восточноевропейских топонимов с корнем garð-, Е. А. Мельникова заключила, что "в XI-XII вв. топоним Garðar, окончательно утративший связь с исходным значением слова garðr, оформляется в соответствии с моделью X-ríki, служащей для обозначения государства – Garðaríki..." [Мельникова 1977б, 206-207].
Наиболее верной с методической точки зрения мне представляется незаслуженно обойденная в литературе молчанием трактовка вопроса о соотношении двух наименований Руси в статье Ф. А. Брауна [Braun 1924, 192-196]. Недоучет этой работы, скорее всего, объясняется тем, что базирующиеся на блестящем знании древнескандинавского материала выводы и наблюдения автора в тексте статьи (в силу ограниченности ее объема) этим материалом не всегда подтверждаются. По мнению исследователя, форма Garðaríki является творением исландцев, записывавших саги (начиная с конца XII в.). До этого времени (в X, XI и XII вв.) на всем Скандинавском полуострове использовалась для обозначения Руси форма Garðar. И вопрос о значении данных топонимов надо решать не на основании позднейшего Garðaríki, а только с учетом исходного Garðar [Ibidem, 195]. Следуя этому указанию, обратимся к источникам.
Источники
Топоним Garðar встречается впервые в висе Халльфреда Трудного Скальда (Hallfreðr Vandræðaskáld), исландского скальда, умершего около 1007 г., во второй строфе его поэмы "Óláfsdrápa" (996 г.) [Skj., A, I, 157]. Эта виса, правда, сохранилась в двух сводах королевских саг записи первой трети XIII в., в "Красивой коже" и в "Круге земном" [Fask., 108; ÍF, XXVI, 253], но, по общему признанию исследователей, скальдические стихи не подвергались искажениям либо дополнениям в процессе их бытования в устной традиции, равно как и при записи их в качестве цитат в более поздних сагах (по причине трудного стихотворного размера, своеобразного порядка слов, сложного поэтического языка этих стихов) (4).
В скальдических стихах IX-XII вв. Русь представлена только своим самым ранним древнескандинавским наименованием Garðar, а также обозначением Ладоги, и это позволяет думать, что в силу известной консервативности скальдические стихи зафиксировали топонимию самого раннего периода пребывания скандинавов на нашей территории, когда ими еще только осваивался путь по Волхову до Новгорода. Даже скальды XI в., бывавшие на Руси со своими конунгами, не использовали ничего, кроме традиционного и очень древнего обозначения Руси.
В рунических надписях XI в. топоним Garðar фиксируется девять раз [Мельникова 1977а, №№ 6(2), 13, 16, 34, 48, 51, 63, 68, 92], семь раз со всей определенностью, притом что имеется два гипотетических прочтения [Там же, №№ 13 и 68].
В "Обзоре саг о норвежских конунгах" (ок. 1190 г.) в русских фрагментах один раз упоминается Garðar и пять раз Austrvegr, "Восточный путь", служащий здесь наименованием Руси [Ágrip, 17, 18, 24, 25, 26, 33, 34, 39]. В "Саге об Олаве Трюггвасоне" монаха Одда (ок. 1190 г.) Русь обозначается при помощи топонимов с корнем aust- 3 раза, Garðar – 7 раз, Garðaríki – раз и 1 раз Garðaveldi. Соотношение тех же топонимов в "Гнилой коже" (до 1220 г.): Austrvegr, Austrríki и Garðar – по два раза каждый и один раз Garðaríki. В "Красивой коже" (ок. 1220 г.) топонимы Garðar и Garðaríki выступают примерно в равном соотношении, с некоторым перевесом в пользу более поздней формы. В "Круге земном" Снорри Стурлусона (ок. 1230 г.) лишь форма Garðaríki используется в качестве названия Руси.
Во всем корпусе саг о древних временах сочетание austr í Görðum "на востоке в Гардах" встречается лишь два раза.
Таким образом, мы имеем свидетельство того, что уже в конце Х в. топоним Garðar имел распространение в древнескандинавском языке, а в XIII в. практически вышел из употребления и был заменен более поздним образованием – Garðaríki (5).
Возникновение топонима Garðar
Естественно встает вопрос о том, как возник, применительно к Руси, топоним Garðar. Трудно согласиться с утверждением, что "название Руси Garðr (sic! – Т. Д.)" есть "производное от Hólmgarðr" [Мельникова 1977б, 204]. Прежде всего в нем происходит смешение двух совершенно различных топонимов – Garðr и Garðar, ибо, в отличие от второго, первое является сокращенной формой от обозначения Константинополя – Miklagarðr. Далее, этого мнения не подтверждают скальдические стихи, поскольку Hólmgarðr, "Новгород" им не известен вовсе, а Русь упоминается в них неоднократно и именно в форме Garðar. Не дают достаточных оснований для выводов такого рода и рунические надписи, ибо в них на девять упоминаний Garðar приходится три упоминания Hólmgarðr [Мельникова 1977а, №№ 23, 57, 89], причем и тот и другой топонимы встречаются в надписях, датируемых первой половиной, серединой и второй половиной XI в. Таким образом, датировка топонима Hólmgarðr IX веком, а Garðar – XI веком [Мельникова 1977б, 207, таблица] является, на мой взгляд, противоречащей материалу источников.
Данные источников со всей определенностью говорят о том, что топонимы Garðar и Hólmgarðr возникли примерно в одно и то же время, и это ставит под сомнение тезис о десемантизации корня garð- в одном из них [Там же, 205 и след.] (6). Полнозначность древнескандинавского имени Руси Garðar не вызывает сомнения, и ниже предпринимается попытка определить его семантическое наполнение.
Древнескандинавское слово garðr имеет следующие значения: 1) ограда, забор, укрепление; 2) двор, огороженное пространство; 3) двор, владение (княжеский двор), небольшое владение, земельный участок, хутор (в Исландии), дом (в Норвегии) [Cleasby and Gudbrandr Vigfusson 1957, 191-192; Baetke 1964, 186; Holthausen 1948, 80; Alexander Jóhannesson 1956, 364; de Vries 1961, 156; Ásgeir Blöndal Magnússon 1989, 230]. Но все эти значения сами по себе не могут объяснить, почему форма множественного числа этого существительного, Garðar, стала обозначением Руси, почему на ее основе возник топоним Garðaríki, почему корень garð- вошел составной частью в названия городов: Hólmgarðr "Новгород", Kænugarðr "Киев", Miklagarðr "Константинополь", почему, наконец, это существительное стало вообще обозначать "города" в словосочетании höfuð garðar [Hb., 155] вместо традиционного höfuð borgar.
Использование корня garð- для оформления именно восточноевропейской топонимии заставило исследователей обратить внимание на связь древнеисландского garðr и древнерусского городъ, градъ. Для древнерусского слова выделяются такие основные значения: 1) ограда, забор; 2) укрепление, городские стены, крепость; 3) полевое оборонительное сооружение; 4) поселение, административный и торговый центр [Срезневский 1958, 555-556; Старчевский 1899, 146; Кочин 1937, 66-67]. Развитие этого значения таково: "ограда, забор" > "огражденное место" [Шанский 1972, 139].
На том основании, что garðr и городъ – слова родственные [Фасмер 1986, I, 443; de Vries 1961, 156; Holthausen 1948, 80] и в них выделяется одно и то же значение ("ограда, забор, укрепление"), можно заключить, что в определенном временном срезе они были тождественны по значению. Однако большинство историков для сопоставления с древнеисландским garðr брало русское слово город с более поздним семантическим наполнением, понимая под городом отделенный от сельской местности укрепленный населенный пункт, центр ремесла и торговли. Так, С. Рожнецкий полагал, что "в древнескандинавском garðr обнаруживается семасиологическое влияние русского языка на древнескандинавский, ибо garðr собственно только 'забор, ограда, двор', но принимает значение ‘город', когда речь идет о русских городах" [Рожнецкий 1911, 62]. В. А. Брим считал, что garðr в сочетании austr i Görðum "следует понимать не в обычном значении 'огороженное место', а в приближении к почти однозвучному русско-славянскому 'город-град'" [Брим 1931, 229]. Ссылаясь на упоминавшуюся мною выше работу Ф. А. Брауна, Е. А. Рыдзевская утверждала, будто, по Брауну, "в применении этого слова к русским городам ... следует видеть не древнескандинавское слово garðr с присущим ему в этом языке смыслом и значением, а переделку на скандинавский лад русского городъ" [Рыдзевская 1924, 149]. Мне представляется, что Ф. А. Браун все же говорил не о "приспособлении", "переделке" или "приближении" искомых слов, а об их тождестве: "...Гардар как имя страны является просто общим обозначением русских градов..." [Braun 1924, 195]. На этом моменте, однако, кончается совпадение моих взглядов с позицией Ф. А. Брауна, объяснявшего возникновение древнескандинавского имени Руси Garðar "Грады" тем, что скандинавские пришельцы на Русь уже в IX в. заставали здесь многочисленные города, которые были единственными государственными организациями и вокруг которых выкристаллизовывались более или менее твердые политические образования – волости [Ibidem, 195-196] (7).
Скандинавское наименование Руси должно было сложиться в IX в., поскольку археологически скандинавы на Руси (за исключением Старой Ладоги, где их следы датируются 760-ми гг.) [Stalsberg 1982, 283] прослеживаются именно начиная со второй половины IX в. [Кирпичников, Лебедев, Булкин, Дубов, Назаренко 1980] Первая же фиксация топонима Garðar, как мы видели выше, – 996 г. Но что дало основание скандинавским пришельцам назвать область расселения восточных славян второй половины IX-Х в. (точнее – северо-запад Восточной Европы, поскольку в этом районе скандинавы появились раньше всего и с ним всего теснее были связаны) – Garðar? Каков был характер поселений в указанное время на означенной территории?
Все предшествующее рассуждение приводит к выводу, что это должны быть укрепленные поселения, но не города в более позднем понимании (8). Археологические материалы говорят за то, что даже в конце Х – начале XI в. в Новгородской земле было всего три города (Псков, Новгород и Ладога), при общем числе древнерусских городов не более двадцати одного [Куза 1983, 21-22]. В то же время, в Новгородской земле насчитывается (по данным разведочных обследований) не менее двадцати укрепленных поселений, относящихся к эпохе сложения Древнерусского государства [Булкин, Дубов, Лебедев 1978, 77].
Проведенный Е. Н. Носовым анализ топографии кладов куфических монет VIII-Х вв. подтвердил выдвигавшееся уже в науке [Рыбаков 1948, 346-349; Янин 1956, 103] положение о том, что в Ильменском бассейне смыкались два важнейших торговых пути средневековья, пересекавших Восточную Европу, – Балтийско-Волжский путь и путь "из варяг в греки" [Носов 1976, 96-110]. Именно в этом районе, в центре складывающейся Новгородской земли (по р. Волхов, в низовьях рек, впадающих в оз. Ильмень, и по р. Поле), и находились означенные укрепленные поселения [Носов 1977, 9, 21]. Они служили убежищем для населения близлежащей округи, а кроме того, были опорными и контрольными пунктами на водных дорогах [Носов 1981, 21], зачастую они располагались на наиболее сложных участках водных магистралей, что характерно, в первую очередь, для поселений на берегах Волхова [Носов 1977, 21; Носов 1981] (9).
Таким образом, скандинавы, отправляясь из Ладоги по Волхову (10) в глубь славянской территории (11), встречали на своем пути цепочку укрепленных поселений (12), называемых местными жителями городами. Поэтому вполне естественно, что на первом этапе знакомства с Русью скандинавы стали называть страну Garðar "Города (= Укрепления)".
О топониме Garðaríki
Образованный на основе более ранней формы композит Garðaríki, впервые зафиксированный в географическом сочинении последней четверти XII в., а также нашедший отражение в сводах королевских саг записи первой трети XIII в., нужно понимать, вероятно, уже не как "Страну укреплений", но как "Страну городов", поскольку соответствующий древнескандинавскому garðr древнерусский термин городъ/градъ означал к этому времени "укрепленное место, огороженное поселение" и "город" в привычном для нас смысле. И хотя в XI-XII вв. в скандинавской письменности формируется модель X-ríki для обозначения государственных образований, тем не менее вряд ли можно в форме Garðaríki видеть лишь продукт литературного творчества. Скорее, следует говорить о логической эволюции топонима Garðar, определяемой социально-экономическим развитием Древнерусского государства и всем комплексом социально-политических и этнокультурных связей Руси и Скандинавии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мне представляется, что суть противопоставления Garðar и Garðaríki не сводится к тому, что первая – "более общеупотребительная форма", а вторая является "книжной, литературной" (Рыдзевская 1922, 109). Здесь важен хронологический аспект: как следует из материала источников, Garðar предшествует Garðaríki и постепенно этой последней вытесняется.
2. Первое издание словаря – 18 74 г. Цит. по изд.: Cleasby and Gudbrandr Vigfusson 1957, 192.
3. Ср. перевод "Царство городов" в издании 1937 г., с. 129.
4. См.: Джаксон 1991а, 79-108. Из 21 скальдической строфы конца Х-XI в., содержащейся в сводах королевских саг "Гнилая кожа", "Красивая кожа" и "Круг земной", 13 упоминают Русь – Garðar.
5. Эти данные лишний раз подтверждают тот факт, что динамика развития топонимии эпохи викингов определяется не исторической реальностью, а временем возникновения и записи того или иного рода древнескандинавских памятников.
6. С моими возражениями против тезиса Мельниковой о постепенной десемантизации форманта - garðr и превращении его в словообразовательный элемент (сформулированными мной в: Древнерусские города, 120), выразил согласие Ф. Б. Успенский (см.: Успенский 1997а, 51-67).
7. Вновь возродившаяся и нашедшая своего сторонника в лице И. Я. Фроянова (Фроянов 1980, 216-243), эта теория городов-государств была подвергнута справедливой критике (Пашуто 1982, 178; Свердлов, Щапов 1982, 183-184).
8. П. А. Раппопорт определяет городища VIII-Х вв. как "остатки укрепленных поселений свободной территориальной, общины". Но в Х в., по мнению исследователя, число их уменьшается и появляются "феодальные владельческие усадьбы-замки" (Раппопорт 1956, 28). Именно в этом последнем значении понимал П. Н. Третьяков упоминаемые в летописном рассказе о мести Ольги за убийство Игоря в 946 г. древлянские "грады" (Третьяков 1952, 64-68).
9. Существует также мнение, что размещение археологических памятников вдоль Волхова свидетельствует об определенной этапности речного движения (Кирпичников 1976, 96).
10. О преимущественном использовании водных (а не сухопутных) путей в окрестностях Ладоги см.: Кирпичников 1976, 103.
11. Археологические материалы позволяют говорить о славянской колонизации в Приильменье в VIII-IX вв. (см.: Носов 1976, 108-109).
12. Помимо Старой Ладоги, это – Любша, Новые Дубовики, Городище, Холопий городок, Новгородское (Рюриково) городище (см.: Носов 1981). |
|
