Литература

Источник: ИСТОРИЯ НОРВЕГИИ (1980)

Торгово-грабительскими и переселенческими морскими экспедициями викингов далеко не исчерпывалось содержание общественного развития Норвегии в раннее средневековье. Одновременно и в связи с внешней экспансией внутри страны начался процесс складывания государственной власти.

Процесс зарождения и формирования раннеклассового общества и государства в Норвегии, как и везде, охватывает завершающую стадию упадка родового строя и начальную стадию перехода к социально-дифференцированному порядку. Этот порядок имеет определенные черты сходства с дофеодальным и раннефеодальным обществами в других странах Европы. Однако феодальный строй не достиг в Норвегии стадии полной зрелости. Приобретение Норвежским королевством облика феодальной монархии в период классического средневековья было вызвано не только потребностями господствующего класса – светского и особенно духовного (католической церкви), но в неменьшей мере влияниями со стороны более развитых европейских государств; об органическом росте феодализма как определенной социальной системы, пронизывающей всю толщу общества, говорить трудно¹. Характерной чертой раннего государства в Норвегии в отличие от раннефеодальных королевств Европы было то, что основная масса крестьянства не была полностью оттеснена от местного управления и от участия в защите страны; возникший господствующий класс не сумел лишить бондов – сельское население личной свободы и превратиться в группу, которая бы последовательно прервала все связи, непосредственно соединявшие короля и рядовых подданных. Эксплуатация крестьянских ресурсов в значительной мере осуществлялась при посредстве королевской власти. Поэтому слаборазвитый характер феодальных отношений в Норвегии выражался и в преобладании публично-правовых (государственно-правовых) функций над частноправовыми, каковые возобладали в большинстве феодальных государств Европы.

Первая форма политического объединения Норвегии – установление над большей частью ее населения власти одного монарха – выросла из экспансии викингов, во всяком случае с нею связана. Могущество мелких конунгов и ярлов в период повышенной агрессивности, естественно, укрепилось; эта агрессивность могла быть направлена не только вовне, но и на население самой Норвегии. Первым конунгом, который подчинил своей власти значительную часть страны, был Харальд Харфагр (Прекрасноволосый), правитель Вестфолла, области в Восточной Норвегии. Вестфоллом издавна правила династия Инглиигов, согласно легендам и поэме "Инглингаталь" норвежского скальда Тьодольва, находившаяся в родственных отношениях со шведскими королями. Курганы с погребениями в кораблях, о которых шла речь выше, Усеберг и ему подобные – свидетели того, что в IX в. Инглинги, поддерживавшие широкие контакты с другими странами, достигли значительного могущества. Это могущество возросло, как можно утверждать, именно в связи с внешней экспансией. Таким образом, начало объединения Норвегии явилось одним из моментов викиигской экспансии и приобрело форму завоевания западных и северных областей страны конунгом, утвердившимся в восточной ее части.

Это не означает, что военный предводитель, которому удавалось утвердиться в Норвегии, и в дальнейшем вел себя как завоеватель. Хотя многим из них приходилось преодолевать сопротивление местной знати, короли должны были заручиться поддержкой бондов; обычно претендент являлся на областные тинги и просил их участников согласиться с его верховенством; при этом нередко ему приходилось идти на некоторые уступки. Лишь король, провозглашенный на тингах, пользовался авторитетом и чувствовал себя относительно прочно.

Наука не располагает бесспорными данными ни относительно хода завоевания Норвегии Харальдом, ни о времени, когда оно было осуществлено. Решающая битва в Хаврсфьорде (Юго-Западная Норвегия) произошла, вероятно, незадолго до 900 г. (раньше историки датировали ее 872 г.)². Противники Харальда – местные хёвдинги были разбиты, и Харальд имел все основания назвать себя (так во всяком случае именует его скальд Торбьёрн, воспевший эту победу) "властителем норвежцев". Правители ряда областей Норвегии лишились самостоятельности, признав верховенство завоевателя, либо были изгнаны или погибли. Отдельные историки придавали большое значение заинтересованности Харальда и ярлов Хладира (ныне Тронхейма), правивших северными областями страны, в установлении контроля над торговым путем, который шел вдоль побережья Норвегии³. Такая заинтересованность не исключена, но все же вряд ли есть основания придавать торговле решающее влияние в процессе создания предпосылок первоначального политического объединения.

В отдельных областях Норвегии на протяжении всего X в. сохранялись тем не менее местные князья, и кое-кто из них тоже именовался конунгами. Однако эти мелкие конунги, не принадлежавшие к роду Харальда Прекрасноволосого, не имели и прав на норвежский престол. Более поздняя сага рисует одного из конунгов Восточной Норвегии в облике хозяина, который лично наблюдал за сельскими работами, правил населением своего района, но был совершенно лишен и широты кругозора, и высоких политических амбиций, присущих королям Норвегии⁴. Оказывая противодействие норвежскому королю, поскольку тот пытался лишить их власти и влияния, мелкие конунги вместе с тем не обнаруживали честолюбивых притязаний подчинить страну собственной власти в противовес представителю рода Харфагров (потомков Харальда). Эти местные правители были главным оплотом партикуляризма.

В этой связи встает нелегкий вопрос о сакральной природе королевской власти в Норвегии в дохристианскую эпоху. Многие историки считают, что норвежские короли рассматривались населением как носители священного начала. В сагах и в песнях скальдов идет речь о происхождении королей от языческих богов (или о том, что древние скандинавы принимали своих первых королей за богов); когда, однако, сложились эти королевские родословные, остается неясным. Сохранились предания об отдельных Инглингах, которых народ в древности приносил в жертву богам для того, чтобы обеспечить всеобщее процветание; рассказывается, что после смерти одного из королей тело его было расчленено и части его были погребены в разных областях, так что все жители могли пользоваться благополучием, магически связанным с его особой. Существовала вера в "удачу" короля, которая возрастала вследствие ритуальных жертвоприношений и возлияний на пирах ("за конунга, за мир и урожай"). Считалось, что эту "удачу" король мог распространить и на своих приближенных, в частности посредством награждения их оружием, гривнами и другими ценностями (вера в магическую партиципацию лиц и вещей, которыми они владели). Ученые, придерживавшиеся гиперкритической позиции в отношении достоверности источников, отвергают эти толкования, считая их результатом переноса христианских представлений в более раннее время⁵.

Харальд Прекрасноволосый, собственно, лишь поставил под спою личную власть ряд областей Норвегии, преимущественно приморских, создав в них опорные пункты. Это объединение было довольно поверхностно и лишено прочной социальной основы. По существу произошло только расширение власти местного князя на другие территории, но ни органов управления, на которые он мог бы опереться, ни общественной группы, которая поддержала бы его, будучи заинтересована в объединении государства, не существовало. Харальд захватил владения побежденных противников в Юго-Западной Норвегии, но в целом страна оставалась, как и до того времени, совокупностью разрозненных областей с собственными обычаями и порядками, с совершенно автономным самоуправлением, которое осуществлялось на сходках населения – тингах.

Власть первых королей Норвегии была слабо обеспечена и материальными ресурсами. Поборы взимались лишь с северных соседей норвежцев – саамов, но и эти контрибуции первоначально, как явствует из рассказа Оттара, присваивали отдельные могущественные правители, а не короли Норвегии⁶. Бонды никаких налогов не платили, и идея принудительного обложения даже и в более позднее время, как мы увидим, встречала в народе упорное сопротивление. Понятие свободы в этом обществе предполагало отсутствие каких бы то ни было проявлений зависимости, и уплата подати была бы воспринята бондами как посягательство на их владельческие права. В этих условиях единственной формой материальной поддержки правителя были угощения, подарки, в которых выражалась взаимность, эквивалентность отношений между бондами и конунгами. Конунг получал угощение от местных жителей, переезжая из одного района в другой; бонды устраивали пиры для прибывших в их местность государя и его дружины. Эти пиры в языческое время носили религиозно-магический характер. Прямое общение между народом и правителем было существенным условием благополучия страны, равно как и отправления королем его полномочий.

Для норвежцев той эпохи имела значение не столько отвлеченная идея королевской власти, сколько личность конкретного монарха: вместе с ним необходимо было совершать возлияния языческим богам. Конунг обеспечивал мир и процветание, бонды снабжали его необходимым, и эти припасы потреблялись ими совместно с ним во время пиров; торжественная трапеза принадлежала к центральным институтам этого общества⁷. Термин "veizlа" – "вейцла" (древненорв. – "пир") со временем приобрел значение технического термина: как мы увидим далее, вейцла могла превратиться в "кормление", передаваемое королем своему приближенному. Но подобное превращение началось вряд ли ранее XI в. Пока же существенным источником материальных средств короля, помимо военной добычи и предоставляемых бондами угощений, были доходы с его собственных владений. Как и другие крупные, по норвежским меркам, собственники, короли имели в своих сельских усадьбах рабов и съемщиков земли (арендаторов), которые пасли скот и возделывали небольшие участки земли за уплату продуктовых оброков.

Хотя монету в Норвегии начали чеканить на рубеже X и XI вв. (более регулярном чеканка стала в середине и во второй половине XI в.), большой роли денежное обращение не играло. Начиная с Харальда Сурового Правителя норвежские государи систематически занимались порчей монеты, и поэтому участники торговых сделок неохотно ее принимали, предпочитая прямой обмен товара на товар.

Не обладали норвежские правители и судебной властью. Наряду с тингами отдельных округов в IX и начале X в. сложились областные тинги. Короли, способствовавшие их организации, посещали тиши, но судебная власть оставалась у бондов. Влиятельный и почитаемый король мог оказать давление на участников собрания и добиться выгодного для себя решения, но нормой по-прежнему было самоуправление бондов. Естественно, что наиболее зажиточные и влиятельные бонды и местная знать имели решающее влияние на судебные дела и вообще на самоуправление.

Функции предводителя всех вооруженных сил страны также далеко не сразу сосредоточились в руках конунга. В отдельных областях существовали самостоятельные воинские ополчения, участие в них принимали все мужчины, и обладание оружием было неотъемлемым признаком свободного человека. В Норвегии, стране приморской, особое значение для обороны имел флот. Жители отдельных прибрежных районов, в которых концентрировалась главная масса населения, сообща снаряжали боевые корабли для охраны страны от набегов викингов и других беспокойных соседей. Ополчения возглавляли представители местной знати, родовитые "могучие бонды".

Таким образом, первоначальное объединение Норвегии было непрочным. Это стало заметным еще при жизни Харальда Прекрасноволосого, когда вспыхнули раздоры между его сыновьями; когда же он умер⁸, усобицы усилились. Братья не признали единовластия нового конунга Эйрика Кровавой Секиры, которому в юнце концов пришлось бежать из Норвегии; он сумел захватить престол в викингских колониях на Британских островах, в Йорке. Положение в Норвегии несколько стабилизировалось после перехода власти к младшему сыну Харальда Прекрасноволосого Хакону Доброму. Он воспитывался в Англии, при дворе англосаксонского короля Этельстана, где и принял христианство. Однако попытки его распространить новое вероисповедание в Норвегии натолкнулись на упорное противодействие бондов и были Хаконом оставлены. В отличие от своего отца и братьев Хакон Воспитанник Этельстана получил власть в стране не как завоеватель – его признали тинги разных частей страны, а он, очевидно (так во всяком случае рассказывают позднейшие саги), пошел на уступки их требованиям и не притеснял народ – отсюда его прозвище "Добрый". При Хаконе укрепляется правопорядок в стране, регулярно созываются областные тинги, сложение которых относится к более раннему времени. Тинги оказывали поддержку Хакону, благодаря этому ему удалось упорядочить и оборону страны. При нем народное ополчение стало под начало конунга.

Но в качестве военного вождя король не пользовался неограниченной властью, в отдельных случаях ополчение отказывалось следовать за ним или даже выступало против него. Боевой силой, на которую король мог всецело рассчитывать, оставалась его дружина. Разумеется, ее численность возрастала: наличие в стране верховного правителя привлекало в ряды его дружины молодых людей, искавших славы, добычи и высокого положения. Могущество короля в то время и измерялось в первую очередь размерами его дружины.

Король уже стал отчасти средоточием общественных интересов, близость к нему служила средством возвышения, способствовала поднятию социального престижа⁹. Но это воздействие короля на окружение еще не было институциональным, оно в большей мере определялось его личностью: королю, которого считали удачливым, охотно служили; если же наступал голод (явление, в высшей степени частое в стране со столь ограниченными ресурсами и слабо развитыми производительными силами, как Норвегия) или народ подвергался иным бедствиям, то в них охотно винили того же правителя – его, как полагали, оставила магическая "удача".

Из изложенного выше можно видеть, что королевская власть в IX-X вв. оставалась в Норвегии относительно малоэффективной и вряд ли была способна оказывать заметное преобразующее влияние на внутренние отношения. Никакого управленческого аппарата в распоряжении короля не было. Поручения короля выполняли его приближенные, королевскими усадьбами, разбросанными в разных частях страны, управляли личные его слуги. Иными словами, король не был еще в состоянии создать собственный механизм власти, и все сообщения саг о таковом грешат анахронизмом.

Характер раннего государства в Норвегии на первоначальной стадии определялся, следовательно, тем, что в стране еще отсутствовало социальное "разделение труда". Функции хозяйственные, военные, религиозные, административные не были последовательно дифференцированы. Бонды являлись не только сельскими хозяевами, но и членами народных собраний, участниками воинского ополчения, в их руках сосредоточивалось местное управление. Языческий культ отправлялся в капищах, которые принадлежали знати или "могучим бондам", никакого особого жречества норвежцы не знали. Свобода бонда реально выражалась в его полноправии, ничем не ущемленном ни в личном, ни в имущественном отношениях.

Важно вновь подчеркнуть, что ни в тот период, ни в более позднее время земля в средневековой Норвегии не представляла собой объекта свободного распоряжения и отчуждения. Право собственности на землю, которая переходила из поколения в поколение в пределах одной и той же семьи, выражалось в обладании ею, причем на семейное владение не смотрели лишь как на объект, вещь – в нем видели скорее некое продолжение личности его обладателей, с которым они находились в нерасторжимом органическом единстве. Термин "óðal", "одаль", которым обозначалась эта наследственная собственность, имел вместе с тем и смысл "родина", "вотчина" (см. гл. II); этот термин общего происхождения и с понятием "благородство", "знатность", т. е. "полноправие"; личные и имущественные права образовывали нерасторжимое единство и равно считались неотъемлемыми качествами члена общества. Подобная структура собственности – показатель замедленной имущественной дифференциации – вместе с тем была и немаловажным препятствием на ее пути. Такой общественный строй, отличавшийся высокой сопротивляемостью, устойчивостью по отношению ко всякого рода переменам, традиционалистский по самым своим основам, служил барьером на пути укрепления государственности.

Для понимания дальнейшего развития раннего государства в Норвегии существенно иметь в виду реальность внешней опасности. Уже первому объединителю – Харальду Прекрасноволосому пришлось организовать военную экспедицию против викингов. На протяжении X в. Норвегия неоднократно подвергалась нападениям датчан и разноплеменных викингов, которые хозяйничали на балтийском море. Одно время Норвегия оказалась даже в зависимости от датских королей. Таким образом, необходимость организации обороны страны ощущалась весьма остро. При всей своей зачаточности королевская власть воспринималась жителями Норвегии как сила, противостоящая такой же силе в других странах. Уже существовало сознание, что только король способен представлять общие интересы норвежцев перед остальным миром. Показательно, что как раз в конце IX в. в источниках впервые встречается наименование страны – Noregr, и с этого же времени в поэзии скальдов наряду с наименованиями жителей отдельных областей Норвегии, отчасти восходящими к именам племен (тренды, ругни, хорды и др.), появляется имя "норвежцы", "норманны" как общее обозначение всех жителей Норвежского королевства. Ныло бы неверно придавать большое значение этим явлениям, так как разобщенность оставалась и впредь весьма сильной, но вряд ли возможно вовсе ими пренебрегать. Какие-то черты общенорвежского самосознания уже существовали и в моменты внешней опасности делались актуальными. Королевская власть могла ими воспользоваться в своих интересах.

Около 960 г. Хакон Добрый погиб во время вторжения в Норвегию его племянника Харальда Серого Плаща (сына Эйрика Кровавой Секиры), которому при поддержке датского конунга удалось захватить власть. Харальд Серый Плащ правил страной подобно своему деду – как завоеватель. Он отнимал усадьбы у своих противников, вымогал поборы у населения. Совершив поход и Бьармию, Харальд получил дополнительные значительные богатства от грабежей, которым подверг тамошнее население. Все это давало ему средства привлекать в свою дружину новых воинов. Иными словами, первые конунги Норвегии, за исключением Хакоиа Доброго, мало чем отличались от предводителей викингов, которые устанавливали свое господство в захваченных странах. Они, собственно, и были викингами, ибо карьера многих норвежских конунгов не только в X, но, как мы далее увидим, и в первой половине XI в. начиналась за морем, в завоевательных походах и грабительских экспедициях или на службе у иноземного государя. Обороняя Норвегию от нападений викингов, они сами управляли его подчас подобными же методами.

Положение Харальда Серого Плаща осложнялось тем, что он подчинил себе Норвегию с датской помощью. Укрепившись же, он старался охранить свою самостоятельность от притязаний на верховенство со стороны датского короля. В этой борьбе он пал (ок. 970 г.). Власть над страной перешла к ярлу из Хладира Хакону Сигурдарсону, пользовавшемуся поддержкой короля Дании. Последний рассматривал ярла как своего вассала, хотя и не вмешивался во внутренние дела Норвегии, по крайней мере до тех пор, пока ярл платил ему дань в знак подданства и выполнял военную службу по его приказанию. Так, во время войны между Данией и Германией в 70-е годы X в. ярл Хакон выставил норвежский флот: война шла из-за контроля над важными морскими путями, центром которых был датский балтийский порт Хедебю, и в защите их от посягательств германского императора Оттона II был заинтересован и сам ярл.

Показательно, что датский король Харальд Синезубый, проводя у себя дома политику христианизации, терпимо относился к тому, что ярл Хакон и его подданные оставались язычниками. Население Норвегии продолжало упорно держаться веры своих отцов. По словам скальда, ярл Хакон исправно совершал жертвоприношения старым богам, и поэтому в стране царил мир. Таким образом, ярл Хакон выполнял также и религиозные функции короля. Тем не менее королевского титула он себе не присваивал. Считалось, что королем Норвегии может быть только представитель рода Харальда Прекрасноволосого.

В остальном ярл постепенно стал держаться вполне независимо и старался избавиться от датского верховенства. Это неизбежно вело к военным действиям, и около 985 г. на Норвегию напал флот из Йомсборга, полулегендарной балтийской крепости датских викингов. Хакон собрал ополчение со всей Норвегии, и опасный враг был разбит, 25 кораблей викингов были захвачены¹⁰, остальные обратились в бегство. Победа укрепила положение ярла Хакона, и он стал вести себя как всесильный правитель и злоупотреблять своей властью по отношению к населению. Саги сохранили жалобы бондов на вымогательства и правонарушения, учиненные ярлом. В результате около 995 г. бонды Треннелага восстали против ярла Хакона, он был убит собственным рабом, а на престол с согласия населения вступил Олав Трюггвасон, знаменитый викинг, представитель рода Харальда Прекрасноволосого, как раз в это время явившийся в Норвегию из Англии.

Несмотря на то что Норвегия была расположена на окраине средневекового мира, она не была изолирована от стран Европы, дальше продвинувшихся по пути политического и социального развития. Проводниками европейского влияния были в первую очередь норвежские монархи. Вступая на норвежский престол после того, как они провели молодость в более цивилизованных и феодализированных государствах, эти короли стремились укрепить свою власть, используя в этих целях накопленную за рубежом добычу, а равно и приобретенный там политический опыт. В конце X и в первой трети XI в. короли Олав Трюггвасон (995-999 или 1000) и Олав Харальдссон (Святой) (1015-1028) последовательно проводили политику искоренения самостоятельности местных князей, и важнейшим средством этой политики явилась христианизация¹¹.

Не говоря уже о том, что христианская церковь в Норвегии, пак и везде в Европе, способствовала торжеству монархического принципа, переход к новой вере существенно подрывал основы власти старой знати, под чьим контролем был языческий культ. Разрушая капища богов и запрещая жертвоприношения, оба Олава сознательно ликвидировали триединство "культ – тинг – правитель", на котором держалось местное самоуправление. Из источников явствует, что и население ощущало связь между своей независимостью и старыми культами. Христианизация Норвегии, проводившаяся королями с большой решительностью и жестокостью, привела к гибели части старой знати и конфискации ее владений; представители знати, уцелевшие в этой кровопролитной борьбе, были вынуждены вступать на службу к норвежскому королю. Однако, проводя христианизацию, короли прибегали не только к насилию. Имеются указания на то, что в целях обращения влиятельных людей в новую веру Олав Харальдссон подчас даровал им владения и привилегии. Со времени Олава Харальдссона можно говорить о норвежской церкви как учреждении, установленном во всей стране и подчиненном королю.

Переход от старых культов к новому (о перемене в самих религиозных верованиях приходится говорить с большой осторожностью) отразился и на институте вейцлы. Если прежде вейцла была сакральным пиром, трапезой, на которой встречались конунг и бонды и которая обеспечивала, по их убеждению, благополучие и мир в стране, то вместе со сменой культа отпала обязательность присутствия монарха на этих кормлениях. Отныне вейцла представляла собой не что иное, как способ обеспечения короля и его служилых людей материальными ресурсами. Короли продолжали свои разъезды по стране, необходимость которых вызывалась уже только потребностями управления и невозможностью перевозки продуктов на дальние расстояния. Но король мог и вовсе не посещать пиры в той или иной местности, а передать право сбора припасов своему приближенному. То были своего рода ленные пожалования, заключавшиеся, однако, в наделении ленника не землями, а поступлениями от жителей, которые по-прежнему сохраняли право собственности на свои владения.

Другим существенным отличием этих пожалований от феодов-ленов в более феодализированных странах Европы было то, что пожалования эти в Норвегии, как и в других скандинавских странах¹², не приобретали наследственного характера: лицо, которое с разрешения короля обладало полномочиями облагать население тон или пион местности податями, пользовалось этой привилегией лишь на протяжении срока своей службы или пожизненно, но без права передать эту привилегию по наследству. С течением времени раздача вейцл выросла в целую систему материального обеспечения служилых людей короля, причем в зависимости от ранга должностного лица или дружинника размер кормления был большим или меньшим¹³. Ненаследственный характер скандинавского лена-вейцлы имел самую прямую связь со структурой господствующего слоя и его отношением к центральной власти. Его ядро образовывали члены королевской дружины. "Hirð" – так первоначально называлась дружина, и затем это название перешло на королевский двор (как социальное окружение короля). Невозможность превратить вейцлу в свое полное достояние и закрепить ее в обладании семьи привязывала вейцламанов – держателей вейцл к престолу.

Древненорвежская вейцла находит аналогии в других странах Севера. Близки к ней отношения, складывавшиеся в тот же период и в Киевской Руси, где распространились так называемые "окняжение" и "ободрение" крестьянских земель, а затем и система "кормлении". Нечто сходное наблюдалось и в англосаксонской Англии, где еще раньше получил развитие институт бокленда. Однако социальное развитие Англии пошло иначе, чем в Скандинавии, и бокленд из пожалования права сбора продуктовых поступлений и судебных доходов вскоре превратился в ленное наследственное пожалование поместий. Вейцла же в Норвегии надолго удержала свои примитивные черты, отличающие ее от феода франкского типа.

Но и введение подобной системы не происходило безболезненно для бондов. С изменением культа и прекращенном регулярных непосредственных контактов короля с населением вейцла утратила черты взаимности, эквивалентности: на смену торжественному пиру, в котором наглядно воплощалось единство правителя с на-родом, пришел односторонний сбор податей должностным лицом короля. Эта перемена, сливавшаяся в сознании бондов с уничтожением капищ и изображений старых богов, воспринималась как насилие и поругание всех традиций.

В сагах, записанных в XIII в., содержится рассказ об "отнятии одаля" Харальдом Прекрасноволосым у всего населения страны: вследствие этой тотальной конфискации бонды превратились якобы в арендаторов короля и были вынуждены платить ему за пользование своими землями. То, что эти сообщения не отражают подлинных действий первого объединителя страны, давно показано в норвежской историографии¹⁴. Но какова фактическая основа этих рассказов? Видимо, эти сообщения саг нужно сопоставить с показаниями других источников, в частности с песнями скальдов. В них Норвегия неоднократно названа одалем короля, "наследственным семейным достоянием" королевского рода. Трактовка государства как "отчины", или "вотчины", его главы относится ко времени короля Олава Харальдссона. По-видимому, укрепление королевской власти и изменения в системе вейцл, упомянутые выше, породили идею верховенства короля над всем населением и его земельными владениями; эта идея королевского суверенитета не могла, однако, найти адекватного юридического и терминологического выражения (ибо римское право оставалось чуждым сознанию средневековых скандинавов) и интерпретировалась единственно возможным и наиболее естественным для них образом, а именно в виде "воспоминания" о будто бы имевшей место узурпации королем-объединителем всего одаля бондов. Тот факт, что пиры-вейцлы, некогда устраиваемые населением для короля и его дружины на началах добровольности, с XI в. стали сменяться принудительным обложением, расценивался бондами как насилие и узурпация. В действительности, разумеется, земельные владения основной массы сельских жителей (исключая усадьбы опальных магнатов и их сторонников) оставались в их собственности. Но обязанность содержать на свой счет короля и его людей и в самом деле была возложена на население и вызывала его недовольство. Это недовольство выразилось и в неоднократных случаях сопротивления бондов фискальным требованиям королевских слуг¹⁵.

Со времени Олава Харальдссона можно с известной определенностью говорить о социальной группе, на которую опирался король. В состав ее включались крупные бонды и малоимущие представители знати, рассчитывавшие на королевской службе улучшить статус и укрепить свое материальное положение. Наличие у Олава Харальдссона (как и у его предшественника Олава Трюггвасона) значительных богатств, накопленных во время викингских походов, привлекало к королю искателей наживы. Наконец, короли-христианизаторы использовали поддержку насаждаемого ими духовенства.

Тем не менее прочной социальной опоры королевская власть создать для себя еще не сумела, что незамедлительно и обнаружилось.

Усиление королевской власти, приобретение ею новых прав и полномочий, расправа с язычеством и его приверженцами, вообще политика открытого разрыва со старыми порядками, которую Олав Харальдссон проводил более решительно и последовательно, нежели его предшественники, породили глубокую вражду менаду ним и значительной частью старой знати, нашедшей поддержку у многих бондов. Знать перешла на сторону Кнута Могучего, короля Дании и Англии, который претендовал также на верховенство над Норвегией. Норвежские хёвдинги предпочитали далекого чужеземного государя самовластному правителю из дома Харфагров, вмешивавшемуся в их дела. Высказывалось предположение, что еще до захвата Олавом Харальдссоном норвежского престола между ним и Кнутом существовала договоренность, согласно которой Олав, служивший в качестве наемника в Англии, откажет в поддержке английскому королю, а за это Кнут, добивавшийся в ту пору власти над Англией, передаст ему в управление Норвегию или ее часть. Однако Олав правил страной в качестве самостоятельного государя, что в конце концов и привело к конфликту менаду ним и Кнутом Могучим¹⁶.

После поражения в войне против Дании Олаву Харальдссону пришлось покинуть Норвегию и бежать в Швецию, а оттуда дальше – на Русь, к киевскому князю Ярославу. Попытка Олава вернуть себе престол завершилась его гибелью в битве при Стикластадире (29 июля 1030 г.). Но в высшей степени символично, что это поражение короля в конце концов обернулось принципиально важной победой монархии над традиционным крестьянским обществом. Мятеж и убийство короля сопровождались установлением датского верховенства над Норвегией, в условиях которого преимущества отечественной королевской власти стали очевидны, и спустя немного времени авторитет покойного Олава настолько возрос, что церковь могла провозгласить его святым, покровителем норвежских королей и даже "вечным королем Норвегии" (perpetuus rex Norvegiae). Идея сакральной королевской власти получили новое обоснование. Вместе с тем этот акт продемонстрировал наличие повой важной опоры у королевской власти – церкви.

Норвегия в церковном отношении, первоначально была подчинена архиепископам Северной Германии. Католические священники в окружении норвежского короля были выходцами из Англии. Но политика, проводившаяся духовенством, прежде всего способствовала укреплению норвежской монархии. В свою очередь и церковь нашла у короля поддержку, в том числе и материальную. В отличие от духовенства других стран Запада, клир в Норвегии не мог рассчитывать на широкий приток пожертвований населения и на передачу в его пользу массы земельных владений. Отчуждению наследственных участков земли препятствовало право одаля, и попытки духовенства отменить эти ограничения большим успехом не увенчались. Владения церкви и монастырей, которые вскоре стали основывать в Норвегии, были составлены преимущественно из пожалований королей. Впоследствии они росли за счет подарков знати, а также в результате закладов недвижимой собственности бедными людьми, которые не сумели выкупить свои участки, и путем расчистки новых территорий. Далеко не сразу сумела церковь добиться и введения десятины (лишь в первой половине XII в.).

Христианизация ознаменовала новый этап в развитии Норвежского государства. Появилась идеологическая опора его, в лице духовенства в норвежском обществе возникла сила, последовательно боровшаяся против старых языческих порядков, которые пронизывали всю традиционную социальную структуру. Если прежде социально-правовая община (округ тинга) была вместе с тем н культовой общиной, то теперь это единство было разбито, поскольку церковные приходы строились уже по новой схеме, не совпадавшей с системой тингов.

Наряду с духовенством, тесно связанным с монархией, значительную роль в стране стали играть должностные лица короля – лендрманы. В функции лендрмана входила в первую очередь организация ополчения, в котором должно было принимать участие население. Выполнение этих военно-организационных функций неизбежно влекло за собой вмешательство лендрманов в местное самоуправление, хотя обычное право и ставило им определенные препоны. Наряду с лендрманами роль должностных лиц играли управители владений короля – арманы. Но если арманы всецело зависели от своего господина, были людьми невысокого социального статуса, нередко рабами или потомками рабов, то лендрманы занимали сравнительно самостоятельное положение, поскольку у большинства из них были собственные, довольно крупные владения. Дело в том, что лендрманами назначались преимущественно представители старой знати, которые изъявляли готовность служить королю. Таким образом, институт лендрмаиов, возможно созданный по английским образцам, был плодом компромисса между королевской властью и частью старой знати.

Некоторые ученые высказывали мнение, что "родовая знать" более или менее органично и без особых затруднений приспособилась к новым государственным порядкам, вследствие чего якобы можно говорить о преемственности между социальной верхушкой скандинавского общества периода, предшествовавшего возникновению государства, и господствующей группой более позднего времени. Изучение источников рисует более сложную картину. Могущество людей, возвысившихся в эпоху викингов, основывалось на войне, грабеже, торговле, отчасти на использовании труда рабов, между тем как аристократическая верхушка в Норвегии в XI-XII вв. состояла из людей, находившихся на службе короля, которому они нередко были обязаны своим возвышением; доходы они получали частью от пожалованных им вейцл, частью – от арендаторов их собственных владений, тогда как рабы по большей части уже исчезли. Преемственность старой и новой знати в ряде случаев могла иметь место, но в целом то были две весьма различные социальные группы. Значительная часть старой знати погибла в борьбе против усиливавшейся королевской власти, и в сагах сохранились многочисленные рассказы о драматичных конфликтах между королем и его дружинниками, с одной стороны, и магнатами, пытавшимися сохранить свою самостоятельность – с другой.

То, что на протяжении XI и XII вв. среди лендрманов было немало родовитых людей, относительно независимых от короля благодаря своему богатству, положению в обществе, характеризует определенный этап в истории норвежской монархии и вместе с тем отчасти раскрывает тайну ее неустойчивости. Короли не могли опираться только на свою дружину, состоявшую по большей части из людей невысокого происхождения, или на духовенство, сравнительно немногочисленное и не оказывавшее еще глубокого влияния на население. Старая знать, органически связанная с традиционными социальными отношениями, оставалась сильной, поскольку и старые доклассовые порядки трансформировались в новый, более глубоко дифференцированный строй лишь медленно и с большим трудом. В Норвегии оказался невозможным тот решительный переворот в отношениях собственности и производства, какой произошел во Франкском государстве: силы "социальной инерции" проявили здесь огромную сопротивляемость.

Значительная масса бондов не превратилась в зависимых крестьян и продолжала вести самостоятельное хозяйство на собственной земле. И хотя реальное содержание их свободы и полноправия начинало изменяться (см. ниже), норвежские бонды разительно отличались от подневольных вилланов и сервов других стран Европы того времени.

С этой существенной чертой общественного строя Норвегии, очевидно, и нужно связывать особенности ее государственного устройства в XI-XII вв. У королевской власти в Норвегии были определенные преимущества по сравнению с ослабленной и лишенной широкой опоры королевской властью в странах развитого феодализма. Норвежские короли не потеряли непосредственной связи с массой народа, поскольку между ними и этой массой не вырос могущественный класс крупных сеньоров, которые подчинили бы себе большинство крестьян и присвоили политические полномочия. В частности, король Норвегии в отличие от многих западных государей не зависел полностью и целиком от вооруженной поддержки благородных вассалов и располагал ополчением народа¹⁷.

Но и старая знать сохраняла с бондами традиционные связи, поскольку не феодализировалась и, следовательно, не наша за счет их эксплуатации. Поэтому она была способна вовлекать их в свою борьбу против тех королей, которые чрезмерно, на ее взгляд, усиливались. Мы уже видели, что в решающей схватке между Олавом Харальдссоном и "могущественными людьми" Норвегии, которые перешли на сторону датского короля Кнута Могучего, большинство бондов сражались против своего короля. И это нетрудно объяснить, если вспомнить, что в качестве носителя новшеств выступал именно король: он безжалостно искоренял языческие культы, а заодно и их приверженцев, он посягал на институт родовой мести, весьма живучей у скандинавов, он упорядочивал сбор кормлений и раздавал вейцлы своим приближенным. Дорожившее своими традициями крестьянское общество отрицательно встречало эти нововведения.

Правда, вскоре после гибели Олава Святого национальная монархия была восстановлена, сын его Магнус был возвращен из Киева на родину и возведен на престол (в 1035 или 1036 г.). Но при этом он (точнее, хёвдинги, которые правили от имени малолетнего короля) был вынужден обещать соблюдение обычаев страны и вольностей бондов и знати и отменить часть податей, введенных датскими правителями. Все эти компромиссы были временными, положение монархии в большей степени по-прежнему зависело от личности короля. Когда могучий викинг Харальд Сигурдарсон, единоутробный брат Олава Святого, возвратившись из заморских походов, в 1046 г. разделил власть над Норвегией с Магнусом Добрым, а затем стал ее единовластным государем, конфликты между королевской властью и народом вновь обострились. Харальд вполне заслужил прозвище Суровый Правитель: огнем и мечом он подавил выступления бондов, пытавшихся сохранить независимость и не желавших платить ему подати; он истребил тех хёвдингов, которые не склонились пред ним; духовенство находилось у него в полном подчинении.

При Харальде Сигурдарсоне в большей мере, чем при его предшественниках, стала заметной роль торговых центров в стране. Традиция приписывает ему основание Осло, служившего базой как для борьбы против Дании, так и для развертывания внешней торговли, поставленной под королевский контроль. Харальд упорядочил чеканку норвежской монеты и превратил ее в королевскую регалию. Показательно, что со своими дружинниками он расплачивался деньгами. При нем же началась и порча монеты.

Гибелью Харальда Сурового во время похода на Англию (1066 г.) завершается эпоха викингов. Прозвище его сына и преемника на престоле Олава – "Спокойный" (или "Бонд") не менее символично, чем прозвище самого Харальда. Наступает мирный период, во время которого культурные контакты с Западом усиливаются. Именно ко времени правления Олава Спокойного (1066-1093) относится рост городов, традиция приписывает ему основание Бергена; при нем строятся первые каменные церкви в Норвегии (до этого в стране существовали только деревянные церкви оригинальной конструкции). В это же время в Норвегии оформляется церковная организация с четырьмя епископствами, подчиненными архиепископству в Гамбурге – Бремене (до 1104 г., когда было основано архиепископство в датском Лунде).

Внешняя политика Норвегии вновь стала более агрессивной при Магнусе Голоногом (1093-1103), когда были подчинены Оркнейские острова и велась война в Ирландии, и при его сыне Сигурде, стяжавшем себе в результате участия в крестовых походах прозвище "Крестоносец" (1103-1130). При нем была введена церковная десятина, и церковь, уже располагавшая пожалованными ей владениями, теперь получила более солидную материальную основу.

Начиная с 30-х годов XII в. институциональная неустойчивость монархии проявлялась в то и дело вспыхивавших усобицах между претендентами на престол и окружавшими их кликами. Неупорядоченность наследования, разумеется, не была подлинной причиной этих конфликтов¹⁸, – невыработанность процедуры передачи власти сама по себе служит симптомом слабости монархии, слабости, в сохранении которой определенная часть знати была заинтересована. В последней четверти XII в. внутренняя смута стала все более выходить за пределы ограниченного круга социальной верхушки и вылилась в конце концов в борьбу, захватившую широкие слои населения. Эта борьба известна в истории Норвегии под названием "гражданских войн", или движения биркебейнеров ("березовоногих", "лапотников").

Но прежде чем обратиться к рассмотрению этой борьбы, нужно вкратце остановиться на тех сдвигах в положении бондов, которые наложили свой отпечаток на ход и исход гражданских войн.

Как мы уже знаем, норвежский бонд оставался лично свободным. Однако конкретное содержание его свободы медленно, так сказать, подспудно, но неуклонно изменялось и сужалось. В основе этого процесса находился раздел больших семей, который начался, видимо, еще в канун эпохи викингов и растянулся на столетия, насколько можно судить по памятникам права¹⁹. Однако как реальная социальная и хозяйственная единица большая семья уже не существовала, уступив место малой, индивидуальной семье. Если в составе большой семьи, которая охватывала три поколения ближайших родственников, а также зависимых людей, мужчины занимались и хозяйственной деятельностью, и другими формами общественной активности, то для главы малой семьи прежнее сочетание производственной и общественной деятельности оказывалось все менее возможным. Бонды из полноправных деятельных членов общества, участников народных собраний и ополчения все более силой жизни превращались в крестьян, поглощенных трудом и лишь в ущерб своему хозяйству отрывавшихся для исполнения общественных обязанностей непроизводственного характера.

Из источников видно, что многие бонды уклонялись от исполнения этих публичных обязанностей – военной службы и посещения тинга (путь на тинг и обратно в природных условиях Норвегии и при рассеянном хуторском характере поселений нередко занимал длительное время). В конце концов королевской власти пришлось реорганизовать областные тинги, и из собраний всех взрослых мужчин они превратились в собрания представителен бондов, причем этих представителей со временем стали назначать не сами бонды, а духовенство и местные служилые люди²⁰. Вместе с тем центр тяжести в военном деле стал все явственнее перемещаться с ополчения народа на профессиональное конное войско рыцарского типа – процесс, который за два-три столетия до того начался и гораздо интенсивнее совершался во Франкском государстве, а затем и в других феодализировавшихся странах. Хотя бонды и не были полностью избавлены от воинской службы, но частично вместо явки в ополчение они могли уплатить подати, и таким образом в Норвегии появился первый постоянный налог²¹.

Эти процессы имели глубокие последствия и для бондов, и для государства в целом. Начать с того, что в более ранний период право ношения оружия, как и право судить и обсуждать общественные дела, являлось вместе с тем и обязанностью: бонд должен был участвовать в ополчении и в самоуправлении. Права и обязанности не были разделены, не противопоставлялись, ибо в эпоху викингов они еще образовывали прочное, нерасторжимое единство, в котором и выражалась свобода-полноправие члена общества. Теперь же, как мы видим, отрицательная сторона этих прав выступала на первый план, ибо стала ощущаться их обременительность; более тяжкими сделались повинности, которые население должно было нести в пользу государства. Но, стремясь избавиться от исполнения этих повинностей, бонды тем самым объективно отказывались от пользования своими правами. Внутреннее содержание традиционной свободы норвежских бондов стало изменяться таким образом, что из свободы-полноправия она отчасти вырождалась в свободу-неполноправие. То не была зависимость сеньериально-вотчинного типа, распространенная тогда в Европе, а свобода, неотъемлемой стороной которой стала эксплуатация бондов государственной властью и группировавшимися вокруг нее силами.

Подчеркивая незавершенность этого развития, тем не менее нужно видеть в нем проявление растущего общественного разделения труда между широкой массой крестьян, с одной стороны, и военной и управленческой верхушкой – с другой. Этот процесс было бы неосторожным толковать упрощенно – как последовательное распадение общества на крестьянство и господ, ибо в действительности он был намного сложнее. Дело в том, что социальное расслоение шло в среде самих бондов. Как раз в XI-XII вв. наряду с рядовыми свободными и над ними появляется новая социально-правовая прослойка – хольды (höldar), наиболее состоятельные и дееспособные сельские хозяева, которые отличались от основной массы бондов сохранением полноправия и активным участием в общественной жизни. Хольды не столько абсолютно возвысились над бондами, приобретя какие-либо новые привилегии²², сколько остались на уровне прежнего полноправия, тогда как прочие бонды явственно деградировали в социально-юридическом, а отчасти и в имущественном отношении. Но вследствие подобного размывания прежде более однородного слоя бондов хольды оказались в положении привилегированных. Полноправие стало привилегией, тогда как обычная свобода приобрела оттенок неполноправия, своего рода государственной зависимости.

Вместе со всеми этими переменами должна была измениться и социальная база королевской власти. Королю отныне приходилось рассчитывать не столько на народное ополчение, члены которого могли к тому же обладать лишь довольно примитивным оружием, сколько на профессиональное рыцарство. В судебных и административных вопросах король имел дело не с массой бондов, а с элитой – "могучими бондами", "лучшими бондами", хольдами. Аристократизация государства сделала определенные успехи.

Но если, с одной стороны, часть бондов стремилась избавиться от несения публичных повинностей, то, с другой – она не могла не страдать от ущемления своей свободы, и это порождало недовольство. Поскольку центр тяжести в государственных делах перемещался "кверху", поскольку основную роль в управлении стали играть могущественные люди, приближенные короля, усиливался их нажим на бондов, росли поборы, притеснения и произвол, факторы, порождавшие широкое социальное брожение.

Во второй половине XII в. заметно возрос удельный вес той части крестьян, которые уже не являлись собственниками своих наделов. Либо это были разорившиеся бонды (при крайней отсталости и консервативности сельского хозяйства разорение легко могло постигнуть весьма многих), либо люди, которым пришлось снимать земли у церкви или светских собственников и у других крестьян, либо поселенцы на вновь расчищенных территориях, которые к тому времени были объявлены собственностью короля. Таким образом, слой лейлендингов – арендаторов земли стал существенным компонентом общества. Лейлендинга нельзя приравнивать к зависимым держателям в других странах феодальной Европы, но некоторые элементы личного неполноправия в ту эпоху неизбежно сопровождали материальную зависимость. В условиях господствовавшего в Норвегии натурального хозяйства эксплуатация арендаторов усиливалась незначительно, и антагонизм между лейлендингами и крупными землевладельцами вряд ли мог приводить к серьезным вспышкам борьбы между ними. Основным социальным противоречием, которое порождало конфликты, было противоречие между бондами и государственной властью²³.

Норвежское общество XI-XII вв. включало уже и городских жителей. Города, спорадически игравшие роль в экономической жизни Норвегии еще в эпоху викингов, стали развиваться с конца XI в. и вскоре сделались центрами иностранного, преимущественно немецкого, проникновения. В результате королевская власть, державшая внешнюю торговлю под своим контролем, но нуждавшаяся в материальных средствах, которые ей могли гораздо легче предоставить богатые чужеземные предприниматели, нежели скромные норвежские купцы, была принуждена идти на широкие уступки иностранцам (см. подробнее ниже).

Таким образом, на протяжении XII в. неуклонно происходили изменения, которые в конце концов породили широкий и сложный социально-политический кризис. Социальный протест бедняков и обездоленных; недовольство бондов; конфликт между старой знатью, возглавляемой лендрманнами, и "новыми людьми", которые выдвинулись на государственной службе и были обязаны возвышением только королю; противоречия между разными областями страны, отстаивавшими свои традиции и относительную самостоятельность; рост противоположности между городским и сельским населением – все эти конфликты еще более осложнились вмешательством в норвежские дела соседних держав и борьбой между норвежской монархией и католической церковью, которая везде в Западной Европе в XII в. добивалась более независимого положения по отношению к государственной власти (отголоски борьбы за инвеституру и конфликта между империей и папством в конце XII в. достигли и Севера). Тянувшееся уже десятилетиями соперничество претендентов на престол переросло в гражданскую войну.

На первом этапе гражданских войн (конец 70-х – начало 80-х годов XII в.) против группировки лендрманов, возглавляемой их ставленником – королем Магнусом и его отцом – ярлом Эрлингом Кривым и поддерживаемой высшим клиром, выступали самозванец Сверрир и его приверженцы – биркебейнеры, деклассированные элементы, выходцы из низов. Сверрир выдавал себя за незаконнорожденного сына конунга из династии Харфагров. В отличие от предшествовавших самозванцев, он оказался способным политиком, опытным демагогом, одаренным и удачливым военачальником. В противоположность королю Магнусу Эрлингссону, который всецело зависел от знати, Сверрир охотно прибегал к социальной пропаганде, обещая примкнувшим к ному беднякам передать им, в случае победы, высшие должности и богатства лендрманов. Однако к Сверриру примкнула и часть знати, недовольной правлением ярла Эрлипга и короля Магнуса. Своими успехами в борьбе с противниками Сверрир во многом был обязан произведенным им преобразованиям в военной области. При нем были возведены первые каменные укрепления в Норвегии – в Нидаросе и Бергене. Норвегия – страна, в которой уже и в силу характера местности негде особенно широко развернуться коннице; к тому же содержание тяжеловооруженного рыцарства обходилось весьма дорого. Тем не менее роль кавалерии при Сверрире возросла. Он отказался от малоподвижного боевого строя сухопутного войска "свиньей"²⁴, руководство которым в ходе битвы было мало эффективным, и вводил в действие отдельные небольшие маневренные отряды, что дало ему возможность добиться победы в нескольких боях, в которых численное превосходство было на стороне противника.

Новую тактику Сверрир применил и в морских битвах. Принятое на Севере построение флота (корабли выстраивались в ряд, причем несколько кораблей, стоявших рядом, были связаны между собой канатами, что давало выгоду при оборонительной тактике, но, естественно, лишало их мобильности) было заменено самостоятельным маневрированием отдельных судов. Военные преобразования Сверрира имели результатом перемещение центра тяжести с малодисциплинировапного народного ополчения на отряды профессиональных воинов, какими стали биркебейнеры, и изменение роли военачальника. Согласно старой скандинавской традиции, главный бой развертывался вокруг знамени конунга, который мог, собственно, только подавать пример личного мужества, и войско сражалось до тех пор, пока был жив и сражался сам конунг. Сверрир предпочитал личному участию в схватке на одном узком ее участке общее руководство битвой. В результате его войско могло перейти в контратаку даже после неудачного начала боя, тогда как прежде это было невозможным ни в тактическом отношении, ни психологически: войско, не видевшее в первых рядах сражавшихся своего вождя, обычно разбегалось. Едва ли можно сомневаться в том, что многие из тактических новшеств Сверрир заимствовал в других странах²⁵.

Сверрир не остановился перед тем, чтобы пойти на открытый разрыв с церковью, и пренебрег даже папским отлучением. Свои притязания на власть он обосновывал ссылками на "Законы святого Олава", т. е. на старинные традиции, в защите которых бонды видели условие сохранения своих вольностей, тогда как Магнус Эрлингссон опирался на новый закон о престолонаследии (1163 г.), принятый при активном участии высшего духовенства и ставивший монархию под контроль церкви.

Летом 1179 г. пал Эрлинг Кривой, а несколькими годами позже в результате успешных военных действий Сверриру удалось захватить норвежский престол (в 1184 г., когда погиб и Магнус Эрлингссон). Характерно, однако, что при этом его приверженцы биркебейнеры, захватив государственные должности и земельные владения, отнятые у истребленных или оттесненных ими представителей знати, возвысились и порвали с крестьянским движением. Впервые в истории Норвегии в такой мере произошло сплочение социальной верхушки вокруг престола: выскочки, всем обязанные королю, видели в прочной монархической власти гаранта своего господствующего положения. Поддерживавшие же их крестьяне ничего от смены династии не получили и, разочарованные, продолжали бунтовать, но их выступления, как и мятежи, поднятые новыми самозванцами, были жестоко подавлены.

Сверрир умер в 1202 г. в разгар борьбы. При его преемниках в расправе над восставшими бондами принимали участие как биркебейнеры (из пренебрежительной клички это слово стало теперь почетным званием), так и их противники – баглеры (приверженцы "церковной партии", от "bagall" – "епископский посох").

Сохранилось немало суждений современников о Сверрире. Эти высказывания принадлежат его врагам из церковных кругов и предельно отрицательны: "орудие дьявола", "дерзкий узурпатор", "богохульник", "богоотступник", "дьявольский священник", "черт" (последнее суждение принадлежит папе Иннокентию III). Мыслившим традиционно представителям духовенства личность Сверрира была непонятна и чужда, и естественно было объяснять поведение этого человека связью его с нечистой силой. Соответственно и его решающую победу в морской битве над королем Магнусом Эрлингссоном английский хронист приписывает "дьявольскому вмешательству". Но, как гласит "Сага о Сверрире", даже враги его признавали, что на их памяти подобного человека не было в Норвегии.

В норвежской историографии нового времени высказывались различные оценки Сверрира как человека и политика. В нем видели последовательного борца против аристократии, революционера и даже провозвестника своего рода "коммунизма" (П. А. Мунк), представителя демократической монархии (Э. Саре), социального новатора, "первого человека нового времени" (А. Бюгге), прозорливого политика, стоявшего на уровне современной ему европейской государственно-правовой мысли (Ф. Поске). В противоположность этим оценкам Э. Бюлль, Ю. Скрейнер и А. Холмсен видели в Сверрире но столько радикального обновителя, сколько энергичного продолжателя традиционной политики норвежской монархии XII в., ориентировавшейся на крупных землевладельцев. X. Кут называл политику Сверрира антиаристократической, так как, по его мнению, он покончил с союзом королевской власти со знатью; новое в правлении Сверрира Кут усматривал в том, что при нем началась борьба монархии против знати²⁶. Есть основания полагать, что Сверрир руководствовался в своей деятельности не столько какой-то разработанной последовательной политической или идеологической программой, сколько поступал, исходя из практических нужд и требований обстановки. Признавая его выдающиеся личные качества как военачальника и государственного деятеля, нужно подчеркнуть, что одной из первейших забот Сверрира было содержание постоянного профессионал иного войска, для чего требовались все более высокие подати, и упрочение фискального и судебного аппарата не могло не стоять в центре его внимания. Объективным результатом его борьбы явилось упрочение государства.

Но это упрочение произошло не сразу, и борьба между баглерами и биркебейнерами, временно создавшими обособленные королевства (биркебейнеры – в Треннелаге и Вестланне, баглеры – в Эстланне), равно как и борьба против мятежников – претендентов на престол и восставших крестьян тянулась довольно долго. Последние выступления завершились во второй половине 20-х годов XIII в.

К середине XIII в. положение королевской власти укрепилось, враждовавшие между собой группировки знати достигли примирения, сложилась привилегированная верхушка общества, в которую входили светские и церковные крупные землевладельцы, приближенные короля и его служилые люди, обладатели королевских пожалований, а также часть хольдов. Симптоматично, что в памятниках XIII в. хольды названы "рыцарями". Со времени гражданских войн в Норвегии появился институт так называемых сюсельманов, служилых людей короля, которые сосредоточивали в своих руках контроль над местным управлением, сбор налогов и военную власть. В отличие от знатных лендрманов сюсельманы были люди незнатные, преданные королю, которому они всецело были обязаны своим возвышением.

Одновременно король стал назначать судебных чиновников – лагманов, которые до этого времени выбирались бондами. Институт сюсельманов и лагманов серьезно подорвал местное самоуправление бондов, подчинив его государству. Потеряв прежнее влияние на общественные дела, крестьянство было в основном низведено до положения простых производителей, за счет которых наша новая аристократия, по преимуществу группировавшаяся вокруг престола.

Памятники права XIII в. при характеристике аграрных отношений исходят из деления на земельных собственников и арендаторов, и хотя это деление не совпадало с противоположностью между знатью и крестьянами (поскольку немалая часть последних тоже являлась земельными собственниками), оно было отныне более существенным и отражало действительное положение, нежели старое членение общества на знать, полноправных бондов и рабов, сохранявшееся по традиции в записях права отдельных областей страны.

Никогда до этого времени Норвежское государство в такой степени не приближалось по структуре и организации, как и по своему оформлению, к европейским феодальным королевствам. Из гражданских войн вышло государство, которое завершило ранний этап своего развития.

В заключение нужно еще раз подчеркнуть, что вряд ли было бы справедливо рассматривать историю раннефеодального государства в Норвегии как чисто внутренний, самодовлеющий процесс. Ее можно понять, только учитывая и общеевропейское развитие, от которого исходили мощные и многообразные стимулы. Самый институт королевской власти в немалой степени сформировался здесь под западным влиянием. Важнейшей опорой королевской власти, источником определенных организационных образцов и идеологической санкцией ее явилась церковь (что не мешало возникновению острых конфликтов между ней и монархией). Северогерманская традиция, восходящая к архаическим временам варварства, и феодальная государственность католической Европы – таковы два полюса того силового поля, в котором складывалось раннее государство в Норвегии²⁷.

1. Здесь автор главы несколько ограничивает свои выводы, к которым пришел в книге "Свободное крестьянство феодальной Норвегии" (М., 1967). Ср. также: Гуревич А. Я. Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977.

2. Хронология событий истории Норвегии в раннее средневековье весьма неточна, а во многих случаях гадательна. Объясняется это тем, что основные источники по политической истории Норвегии – саги, помимо малой их достоверности (применительно к периоду до XII в.), почти вовсе по содержат ясных временных указаний. Отдельные даты удается установить на основании анализа исторических памятников Западной Европы и сопоставления их с сагами.

3. Schreiner J. Trøndelag og rikssamlingen. – Vid.-Akad. Avhandlinger, 1928, Bd. 2. N 3; Idem. Olav den hellige og Norges samling. Oslo, 1929; Koht H. Harald Hårfagre og rikssamlinga. Oslo, 1955. См. выше, с. 17-18.

5. Baetke W. Yngvi and die Ynglingar. Eine quellenkritische Untersuchung über das nordische "Sakralkönigtum". – Sitzungsherichte der Sachs. Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Phil.-hist. Kl. 1964, Bd. 169, H. 3.

6. Стоит отметить, что Оттар, посетивший Англию в самом конце IX в., т. е. именно в то время, когда Харальд Харфагр боролся за подчинение Норвегии, пи словом не упомянул королю Альфреду, который записал его рассказ, ни о Харальде, ни вообще о процессе политического объединения страны.

7. В разных частях Норвегии, как и в других скандинавских странах, сохранились от той эпохи многочисленные топонимы – Huseby; то были опорные пункты, посещаемые королями во время их сезонных разъездов по стране, сюда бонды свозили продукты, и здесь устраивались пиры для конунга и его свиты. См.: Steinnes A. Utskyld. – HT, 1953, Bd. 36; Idem. Husebyar. Oslo, 1955.

8. Время смерти Харальда точно не установлено. По мнению одних историков, Харальд умер около 945 г., по расчетам других – около 928 или 932 г.

9. Пекарчик С. Вера в судьбу. Группа, индивид, эталоны поведения. (Некоторые выводы из источников эпохи викингов). – Средние века. М., 1971, вып. 34.

10. Морские битвы в то время у скандинавов заключались в том, что флоты противников, построенные в определенном порядке, сближались и корабли брали друг друга на абордаж; целью боя было высадить дружину на борт вражеского корабля и уничтожить его команду в рукопашном бою, захватив самый корабль. Это называлось "очистить корабль".

11. Одним из древнейших памятников христианизации служит камень с рунической надписью из местности Кули (Нордмёре), свидетельствующий о принятии новой религии (на тинге?) в бытность на престоле Олава Трюггвасона или Олава Харальдссона.

12. Lie М. Н. Lerisprincipet i Norden. Kristiania, 1907; Christensen A. E. Kongemagt og aristokrati. København, 1968 (2-е ndg.).

14. Обзор точек зрения см.: Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии, с. 93-117.

15. Недавно А. Холмсен высказал предположение, что сообщения саг об "отнятии одаля" и замене его податями отражают попытку Харальда Прекрасноволосого заставить бондов содержать на свой счет королевскую дружину; рассказ в "Саге о Хаконе Добром" о том, будто бы этот король, вступая на престол, "возвратил одаль" бондам, но мнению Холмсена, нужно толковать как замену податей службой в ополчении. См.: Holmsen A. Nye studier igammel historie. Oslo; Bergen; Tromsø, 1976, s. 84-96. Кажется, однако, что при подобной интерпретации недооценивается "преломляющая сила" саг, запись которых к тому же произошла лишь через три столетия после изображаемых ими событий.

16. Andersen Р. S. Samlingen av Norge og kristningen av landet, 800-1130. Bergen; Oslo; Tromsø, 1977, s. 116 f.

17. О "функциональных связях" между королевской властью и бондами см.: Seip J. A. Problemer og metode i norsk middelalderforskning. – In: Norske historikere i utvalg. Oslo, 1969. Bd. 2. Samfunnsmaktene brytes, s. 123-174. См. выше, с. 20-21.

18. Bjørgo N. Samkongedømme kontra einckongedøme. – HT, 1970, Bd. 49; Blom G. A. Samkongedømme-Enekongedømme-Håkon Magnussons hertugdømme. – Det kongelige norske videnskabers solskab, Skrifter, 1972, N 18; Helle K. Norge blir en stat, 1130-1319. Bergen; Oslo; Tromsø, 1974, s. 37 ff.

19. В норвежских "областных законах", записанных в XII-XIII вв., еще можно обнаружить явственные реликты большесемейной традиции – в порядке наследования, уплаты и получения возмещений за убийство родственника, вообще в том, как изображена в этих записях структура родственных отношений.

20. Helle K. Konge og gode menn i norsk riksstyring ca. 1150-1319. Bergen; Oslo; Tromsø, 1973.

21. Этот налог так и пазывался "leiðangr" (первое значение – "вооруженное ополчение"). См.: Johnsen О. А. Die wirtschaftlichen Grundlagen des ältesten norwegischen Staates. – In: Wirtschaft und Kultur. Festschrift zum 70. Geburtstag von A. Dopsch. Leipzig, 1938.

22. Таково мнение К. Маурера. См.: Maurer K. Die norwegischen höldar. – Sitzungsberichte der königlich Bayer. Akademie derWissenschaften. Philos.-philol. Cl. (1889), München, 1890, Bd. 2, H. 2.

23. Напротив, некоторые норвежские историки склонны видеть основную причину гражданских войн в экономическом развитии страны в XII в., в особенности подчеркивая превращение значительной части независимых бондов в арендаторов. См.: Holmsen A. Norges historie. Fra de eldste tider til eneveldets innførelse i 1660. Oslo; Bergen; Tromsø, 1971, s. 220. 257; Norges historie. Oslo, 1976, Bd. 2, s. 358, 407; Oslo, 1976, Bd. 3, s. 209 ff, 271 ff. Не смазывается ли при этом своеобразие социального развития Норвегии? Ср., однако: Helle K. Norge blir en stat, s. 27 ff.

24. Построение "свиньей" представляло собой сплоченный отряд пеших воинов, шедших в бой клипом, прикрываясь щитами. Возможности маневрирования при таком построении были очень ограниченными, равно как и возможность противостоять натиску тяжеловооруженных всадников.

26. Подробнее см.: Гуревич А. Я. Проблемы социальной борьбы в Норвегии во второй половине XII – начале XIII в. в норвежской историографии. – Средние века. М., 1959, вып. 14.

27. О соотношении внутренних и внешних факторов в социально-политической истории Норвегии этого периода см.: Helle K. Tendenser i nyere norsk høymiddelalderforskning. – Nytt fra norsk middelalder. II. Oslo, 1970, s. 29 ff.