Литература

Источник: ИСТОРИЯ НОРВЕГИИ (1980)

Из гражданских войн норвежская монархия вышла окрепшей. Основанной Сверриром династии удалось утвердиться на престоле. Отныне норвежские короли правили как наследственные государи божьей милостью. Правда, внуку Сверрира Хакону IV Хаконарсону, коронованному в то время, когда борьба между биркебейнерами и баглерами еще продолжалась, в первый период своего царствования пришлось столкнуться с сопротивлением части аристократии. Наиболее драматичным эпизодом борьбы этого периода был мятеж могущественного герцога Скули. Скули правил страной при короле Хаконе в качестве ярла, затем герцога и в свое время приложил немало сил для упрочения внешнеполитического положения Норвегии и для сплочения аристократии вокруг престола. Герцог обладал огромными ленами и доходами и породнился с королем, который взял в жены его дочь. Когда же в 1239 г. Скули попытался захватить престол, свергнув Хакона, то не смог заручиться поддержкой знати и потерпел поражение. Его побег не удался, и он был убит (в 1240 г.). Несмотря на то что Скули был более крупной личностью, чем сам король, потребность господствующего класса в прочном режиме и в монархическом авторитете была столь велика, что Хакон справился с выступлением непокорного герцога и добился умиротворения Норвегии. Со времен Харальда Прекрасноволосого ни один норвежский король не занимал престола такое же долгое время, как Хакон IV ("Старый"), – почти полстолетия, с 1217 по 1263 г. В 1247 г. высшее духовенство, получившее от короля подтверждение своих юрисдикционных и иных привилегий, согласилось с принципом наследственности монархии, а в 1260 г. был принят новый закон о престолонаследии, который окончательно закрепил эту форму правления.

XIII век вошел в историю Норвегии под названием "эпохи расцвета". Именно в это время страна переживает заметный подъем, экономический, политический, культурный. Последний особенно бросается в глаза. Продолжается строительство замечательных деревянных церквей; они не имеют параллели в других странах и вместе с тем обнаруживают следы влияния англосаксонской или англонормандской церковной архитектуры. В городах, которые наконец становятся существенным фактором общественной жизни (Нидарос – Тронхейм, Берген и др.), возводятся большие каменные романские соборы; их строят и украшают приглашенные из-за границы мастера. Во второй половине столетия в норвежскую церковную архитектуру начинает проникать готический стиль. Переводятся французские рыцарские романы. Крепнут культурные связи с ведущими странами феодальной Европы. Под иноземным влиянием меняются моды. Норвежская знать приобретает западный лоск. На смену старым героическим воинским идеалам приходят рыцарские утонченность и. обходительность, придворные правы и обычаи, церемониалы и ритуалы, куртуазность (а с нею появляется и термин "kurteiss" – от французского "conrtois"). Наряду с привычным германским напитком – пивом за столом знати появляется привозное вино; среди предметов импорта значатся топкие ткани и иные предметы роскоши. В норвежских городах постоянно звучит иностранная, прежде всего английская и немецкая, речь.

Все это не означало, однако, что с древнескандинавскими традициями было покопчено. В церквах и соборах романская скульптура соседствует с резными изображениями драконов, некогда украшавшими штевни викингских кораблей. "Сага о Хаконе Хаконарсоне" рассказывает, что перед смертью этот государь приказал развлекать себя чтением, но не романов о рыцарях или любовных историй, а саг о норвежских конунгах. Эти саги отчасти были написаны в Исландии, но в конце XII и в XIII в. саги составляются и в самой Норвегии. Исторические повествования записывались как на древненорвежском языке, так и по-латыни. Эти сочинения, продолжавшие самобытную норвежско-исландскую традицию, отчасти отразили и континентально-европейское влияние. Под прямым воздействием католической житийной литературы сочинялись легенды о святом конунге Олаве. Старое и новое, местное и европейское сосуществовали и переплетались¹. С 70-х годов XIII в. ярла стали титуловать "герцогом" (как мы видели, этот титул спорадически применялся и в первой половине века), лендрманов – "баронами", а дружинников короля – "рыцарями", и всех их вместе – "господами"².

Средневековье – эпоха всякого рода "зерцал", и в Норвегии около середины века появляется "Королевское зерцало" (Konungs skuggsjá). На западный манер, хотя и на древненорвежском языке, в нем в форме диалога между отцом и сыном излагаются поучения для юного государя. Норвежская монархия приближается, по крайней мере своей парадной стороной, к средневековой феодальной монархии. Процедуры коронации монарха и сопровождавшие их пиры и празднества обставляются с большой пышностью и торжественностью.

Хотя в народе жила память о языческих временах, христианизация сделала немалые успехи. В "Саге о баглерах" содержится любопытное сообщение об одном кузнеце, которого в первые годы XIII в. посетил незнакомец, велевший ему подковать его коня. Кузнец был поражен как гигантскими размерами лошадиных копыт, так и рассказом гостя о том, что предыдущую ночь он провел в другой части страны, а вечером того же дня намерен быть на границе со Швецией. На прощанье всадник открыл ему, что он не кто иной, как сам Один, и ныне навсегда покидает Норвегию³. Языческим богам более нечего было делать в стране.

В то время как в отношении быта, материальной, а отчасти и духовной культуры Норвегия приобщалась к западному средневековому миру, делаясь его провинцией, в некоторых других отношениях, как это ни кажется на первый взгляд парадоксальным, она шла впереди стран Европы. Раньше, чем во Франции или Англии (не говоря уже о переживавших углублявшийся политический беспорядок Германии и Италии), равно как и других скандинавских странах, в Норвегии появилось общегосударственное законодательство.

До XIII в. в стране действовали старые областные уложения, записи права и обычаев, которые имели много общего с "варварскими правдами" германцев: "Законы Фростатинга" – для Северо-Западной Норвегии, Треннелага; "Законы Гулатинга" – судеб-пик для Юго-Западной Норвегии; "Законы Боргартинга" и "Законы Эйдсиватинга" – для Юго-Восточной Норвегии. Наряду со старыми нормами, истоки которых восходили к догосударственному периоду, в эти сборники на протяжении XII и XIII вв., когда записывалось и редактировалось право (передававшееся в более раннее время в устной традиции), были внесены поправки и дополнения, продиктованные изменившимися условиями: разделы о полномочиях короля, о правах и привилегиях духовенства, об обязанностях населения по отношению к монарху и церкви и др. Вместе с тем, стремясь обеспечить себе верность бондов той или иной области, короли давали им некоторые льготы, опять-таки зафиксированные в судебниках. Окончательный вид "областные законы" приняли в 60-е годы XIII в. Однако вскоре после этого королем Магнусом, сыном Хакона Старого, был принят "Ландслов", закон, общий для всей страны. Он был провозглашен на собрании знати и прочих служилых людей в 1273 г. и утвержден затем на областных тингах на протяжении нескольких последующих лет. "Ландслов" покончил с правовой разобщенностью областей. В результате норвежская монархия получила важное средство более действенного юридического контроля над подданными. Этот контроль осуществлялся лагманами и сюсельманами, чиновниками, всецело подчиненными центральной власти.

Нужно, впрочем, отметить, что и общенорвежский закон по содержанию своему не был всецело нововведением. В основу его и большой мере были положены все те же старые судебники, преимущественно "Законы Гулатинга". В короле не видели творца права, и сам он вряд ли осознавал себя в качестве такового: о и мог лишь "улучшать" действующее право, не порывая с традицией. Недаром Магнуса VI Хаконарсона (1263-1280) именовали "Lagabaetir", Исправитель Законов. Точно так же законодательные нововведения норвежских королей той эпохи именовались "rettarbaetr", "дополнения к праву", "улучшения права". Таким образом, правовая инициатива принимала облик усовершенствования и пополнения освященной временем традиции, хотя при Хаконе V Магнуссоне (1299-1319) законодательные функции короля получают большее признание. Как видим, и в юридической сфере общественной жизни новое не вытесняло решительно старое.

Но этот традиционализм не должен заслонять тех сдвигов, которые происходили в праве. Новое законодательство окончательно отменило наследие предшествовавшей эпохи – кровную месть, и преследование преступников сделалось исключительным правом служилых людей короля. В XIII в. было покончено с такими устарелыми приемами судебной процедуры, как испытание раскаленным железом для выяснения виновности обвиняемого или для доказательства законнорожденности. Главное же новшество заключалось в том, что законодательная инициатива, которая прежде принадлежала бондам, отныне стала исключительной прерогативой короля. Почти одновременно с "Ландсловом" было принято специальное законодательство для городов. Законодательство Магнуса Хаконарсона песет на себе отпечаток более абстрактной юридической мысли, нежели сугубо конкретные и казуистичные положения старого права. В числе "лучших людей", участвовавших в выработке "Ландслова", были лица, которые получили юридическое образование в Европе, знатоки римского и канонического права⁴.

В XIII в. Норвежское государство достигает своих максимальных территориальных размеров. Емтланн, область, расположенная на границе между Норвегией и Швецией, со времен Сверрира входил в состав Норвегии. Власти норвежского короля подчинялись Шетландские и (частью) Оркнейские острова. В 1260-е годы было покончено с самостоятельностью Исландии. Норвежские короли издавна имели виды на этот остров, но им долго не удавалось добиться признания их верховенства исландцами. Теперь население Исландии, жестоко страдавшее от непрестанных усобиц магнатов, вынуждено было принять чиновников норвежского короля Хакона. Этому способствовал ряд обстоятельств: возросла зависимость Исландии от Норвегии в церковном отношении (духовенство острова находилось под управлением норвежского архиепископа), равно как и экономическая зависимость, поскольку у исландцев отсутствовал собственный флот, и важнейшие продукты, в которых население постоянно нуждалось, ввозились из Норвегии. Норвежские короли умело пользовались раздорами между знатными исландцами, привлекая часть их к себе на службу и используя их в качестве орудий для осуществления своей политики подчинения Исландии. Выступая гарантом сохранения внутреннего мира в Исландии и обещая наладить ежегодный привоз необходимых товаров на норвежских судах, король добился того, что в 1262 г. на альтинге была принесена присяга верности норвежскому монарху; в течение следующих двух лет ее принесли жители всего острова. Старое право Исландии было заменено новыми законодательными уложениями 1271-1273 гг. и 1281 г. Страной стали управлять королевские чиновники. Вместе с Исландией под власть короля Норвегии перешла и колонизованная исландцами Гренландия.

На северо-восточной окраине Норвегии с IX в. стали облагаться данью живущие там саамы. В те времена небольшие родовые группы саамов, занимавшиеся кочевым оленеводством и охотой, расселялись на большом пространстве от Ледовитого океана до Ботнического залива и до Онежского и Ладожского озер (включая северную половину Швеции и Финляндии), т. е. ноши и в зоне тундры, и в лесной полосе. Норвежские власти распространили обложение данью на саамов тундровой зоны – современной области Финмаркен, непосредственно прилегавшей к северо-восточной окраине норвежской области Халогаланд (где частично также жили саамы). К XIII в. норвежские короли обложили данью и саамское население в тундре соседнего с Финмаркеном Кольского полуострова. Побережье Финмаркена, имевшее благоприятные условия для приморского рыболовства, постепенно заселялось норвежскими крестьянами-рыбаками.

В XII-XIII вв. в саамскую тундру с юга стали проникать новгородские данщики, к тому времени уже обложившие данью огромную территорию от Балтики до Белого моря и до Урала, заселенную финно-угорскими племенами (включая и живших в лесной и лесотундровой зоне саамов). Новгородские данщики (одновременно с норвежскими) обложили данью саамов Кольского полуострова, а затем распространили сбор дани и на западную часть саамской тундры – на территорию Финмаркена. Уже в первой половине XIII в. саамы Финмаркена и Кольского полуострова платили одновременно две дани – Новгороду и Норвегии.

Тогда же, в первой половине XIII в., в Финмаркен стали проникать карелы, осваивавшие пространства от Белого моря до Ботнического залива и далее на север в поисках удобных мест для пушной охоты и рыбной ловли. Появление карел в Финмаркене резко обострило политическую обстановку в этой пограничной области; норвежские чиновники пытались собирать здесь дань и с карел, но карелы, являясь подданными Новгорода, окапывали сопротивление норвежским сборщикам. Государственные интересы Норвегии и Новгорода встретились, в тундре Финмаркена начались вооруженные столкновении.

Управлявший Новгородским государством Александр Невский решил добиться мирного разрешения конфликта с Норвегией. В 1251 г. в Тронхейме, а затем в Новгороде состоялись переговоры об урегулировании отношений в пограничных областях, закончившиеся заключением первого договора менаду Русью (Новгородским государством) и Норвегией⁵. Договор положил начало постоянной системе отношений между двумя государствами, ставшими с тех пор соседями на Крайнем Севере Европы. Он узаконил реально сложившуюся к середине XIII в. ситуацию – сбор дани и норвежцами, и новгородцами со всей территории саамской тундры – и Финмаркена, и Кольского полуострова; все это пространство от западной границы Финмаркена – Люнген-фьорда и до восточного берега Кольского полуострова (кроме уже имевшего русские поселения юго-восточного побережья полуострова) официально стало общим округом по сбору дани с саамов обоими государствами – Норвегией и новгородской Русью. Общий округ по сбору дани просуществовал до начала XVII в.

С 70-х годов XIII в. и до 20-х годов XIV в. политическая обстановка в саамской тундре обострялась, новгородские подданные – карелы в Финмаркене возобновили столкновения с норвежскими данщиками и поселенцами. В то время как с норвежской стороны продолжалось освоение побережья Финмаркена, с русской стороны стало осваиваться поморами-промышленниками из Подвинья северное побережье Кольского полуострова. К началу XIV в. на западном берегу Варангер-фьорда возникло селение Варгё (ныне Барде), ставшее на протяжении многих веков крайним пограничным поселением норвежской территории. Видимо, тогда же к Варангер-фьорду подошли, промышляя у побережья Кольского полуострова, и русские поморы. Так, в начале XIV в. у южного берега Варангер-фьорда стихийно установилась фактическая граница территорий, колонизованных обеими сторонами.

Для прекращения вооруженных столкновений в Финмаркене в 1326 г. в Новгороде был заключен второй договор Норвегии с Русью, была закреплена уже реально сложившаяся сухопутная граница двух государств. Договор не содержал точных географических указаний о местонахождении границы, но скорее всего она проходила у южного берега Варангер-фьорда, там, где она в сохранившихся источниках известна с 70-х годов XVI в., т. е. на Паз-реке (впадающей в Варангер-фьорд); граница эта является в настоящее время старейшей из современных государственных границ нашей страны⁶. Граница Норвегии и России на протяжении многих веков была мирной границей, никогда не нарушавшейся войнами.

Управление Норвегией заметно модернизировалось. Если прежде королю было необходимо лично разъезжать по областям для того, чтобы осуществлять контроль над населением, собирать подати и выполнять функции военного предводителя, то теперь он был в состоянии перепоручить часть своих полномочий чиновникам. Возрастает объем государственной переписки, из центральной канцелярии короля, которая оформляется именно в это время (канцелярию обслуживали духовные лица, возглавляемые канцлером, хранителем королевской печати), исходит большое число предписаний местным властям.

Время от времени созывается совет королевства (riksmøte) для обсуждения и решения важнейших дел. В это собрание входили "все лучшие люди страны"⁷: лендрманы (число их в XIII в. было ограничено 10-15 лицами), лагманы и сюсельманы, а равно и епископы и аббаты. Но кроме них, от каждой епархии назначались "лучшие бонды", обычно по 12 человек. Соответственно решения совета королевства рассматривались как получившие одобрение не одной только светской и церковной знати и служилых людей короля, но и бондов. Подобные собрания изредка созывались начиная с середины XII в., первое – в 1152/53 г. в связи с учреждением архиепископства, затем в 1163/64 г. для принятия закона о престолонаследии. Более частым стал их созыв при Хаконе Старом. Наряду с этим Хакон IV и Магнус VI Хаконарсон созывали и собрания одних лишь магнатов, без приглашения "лучших бондов" (начиная с 70-х годов их вообще не приглашали на совет). Норвежский совет королевства (его функции в основном сводились к подаче советов государю и к одобрению его решений) не превратился в какое-либо подобие сословного парламента, решения которого не могли обладать законной силой без участия горожан. Тот факт, что, несмотря на свой преимущественно аристократический состав, совет королевства не ограничивал власти короля и не стал обязательным институтом, как нельзя лучше характеризует отношение социальной элиты к государственной власти в период после завершения гражданских войн. Эта особенность государственного управления Норвегии связана, конечно, и со слабостью городов, и с неразвитостью налоговой системы (известно, что в других странах средневековой Европы сословное представительство занималось прежде всего вотированием налогов). В более позднее время роль государственных собраний в Норвегии не только не возросла, но и сократилась по сравнению с XIII столетием.

Большее значение имел для управления страной узкий совет короля (Kongsråd), в который входили высшие чины и королевские приближенные. В частности, он действовал в качестве регентского совета в годы малолетства монарха, например в первые годы царствования Эйрика Магнуссона (1280-1299).

Местное управление во всевозрастающей степени переставало быть самоуправлением. Суд, сбор податей, военное ополчение, охрана порядка – короче, вся власть на местах сосредоточивалась в руках королевских чиновников, сюсельманов и лагманов. Численность представителей бондов, которые должны были посещать областные тинги, неуклонно сокращалась, равно как и менее реальным становилось их участие в обсуждении дел. То, что бонды время от времени посылали своих уполномоченных на государственные совещания, отличает Норвегию от более феодализированных стран той эпохи и свидетельствует о сохранении некоторых демократических традиций; но, во-первых, уполномоченные не избирались крестьянами, а назначались местными властями и духовенством, во-вторых, их роль на этих совещаниях была пассивной: их присутствие лишь придавало собранию видимость представительного.

Пожалуй, еще более существенным признаком "модернизации" государственной жизни со второй половины XII и в XIII в. явилась частичная замена воинской службы бондов в ополчении уплатой лейданга, первого светского налога в Норвегии (помимо церковной десятины). Эта реформа, диктовавшаяся и непосредственной заинтересованностью казны, и потребностью государства в создании профессионального войска, более эффективного, нежели крестьянское ополчение, имела далеко идущие социальные последствия. Независимо от того, была такая замена желательна для бондов или нет, нужно полагать, что объективно освобождение крестьян от повинности, несение которой отрывало их, и нередко надолго, от хозяйства, дало положительные экономические результаты. Вместе с тем эта реформа способствовала дальнейшему вытеснению крестьянства из общественной жизни, лишала его влияния на управление и углубляла то размежевание социальных функций между классом воинов и классом сельских тружеников, которое намного раньше и более последовательно произошло в крупных странах Европы и определило их феодальное развитие. Однако в отличие от Швеции в Норвегии бонды не были полностью освобождены от воинской повинности, в особенности от обязанности на свои средства выставлять боевые корабли.

Как уже было сказано, господствующий класс в XIII в. сплачивается вокруг короля. О его организации и структуре некоторое представление дает "Дружинный устав" (Hirðskrá), регулировавший статус и отношения внутри светской части верхушки общества. Такой устав существовал уже при Сверрире (но не сохранился). То, что устав XIII в. (его редакцию датируют 70-ми годами) именует "дружиной" (hirð), собственно, не вполне соответствовало этому названию. Речь шла не о боевом отряде, подчиненном королю, а о разных категориях в составе норвежского рыцарского сословия, которое оформляется в это время и приобретает ту степень зрелости и обособленности, какая вообще была доступна светским господам в Норвегии. Служилая аристократия группируется непосредственно под главенством короля в относительно замкнутую корпорацию. Члены ее, принадлежавшие к разным рангам, получали вейцлы – кормления разной доходности и обладали неодинаковыми привилегиями. Однако привилегии эти, в частности фискальные, были более ограниченными, чем привилегии шведских господ в том же XIII в.⁸

Хирд возглавляли герцог и ярл, далее шли лендрманы и стольники-скутильсвейны ("skutilsveinn" – от "skutill" – "блюдо" и sveinn – "мальчик", "слуга" – первоначально обозначение человека, служившего при особе короля, затем – почетный титул). Основную часть хирда составляли дружинники, охранявшие особу короля. Ниже их в иерархии стояли "гости" ("gestir"), выполнявшие полицейские функции, и пажи ("kertisveinar" – "те, кто носит свечи"); кроме того, в хирд входили духовные лица из окружения короля, канцлер, конюший, знаменосец, казначей и некоторые другие придворные чины и сановники. Все они были связаны с королем присягой личной верности. Помимо рыцарской службы, члены хирда должны были выполнять и иные поручения, в частности всякого рода административные обязанности. Часть рыцарей постоянно находилась при дворе, другие сидели в своих усадьбах. Принадлежность к хирду давала, помимо материальных выгод, высокий престиж, и поэтому многие могущественные люди стремились вступить в ряды служилых воинов короля ö. Численность хирда на протяжении XIII в. возрастала. Как полагают, она превысила 3 тыс. человек. Вооружение стольников – панцирь, кольчуга, шлем, перчатки и чулки из стали, меч, копье, щит, кольчужная попона боевого коня – было такое же, как у рыцарей в других странах.

Представители высших категорий аристократии должны были по приказу короля выставлять на собственный счет определенное число вооруженных лиц в зависимости от своего ранга и размеров вейцл, которые были им пожалованы. Символично, что в "Дружинном уставе", как и в "Ландслове", к вейцлам и сюслам – должностям, занимаемым сюсельманами, применяется термин "лен". Несение рыцарской службы обеспечивалось пожалованием вейцлы, доходов, собираемых с местного населения, или послы, часть поступлений с которой ее обладатель имел право оставлять в собственном распоряжении. И хотя эти ленные пожалования, в отличие от западноевропейских феодов, не были наследственными, фактически они обычно переходили от отца к сыну точно так же, как мог наследоваться аристократический титул.

Господствующий класс в Норвегии не имел таких же основ для своего развития, какими располагали феодалы континента или соседних скандинавских стран. Невозможность создания крупных собственных имений, отсутствие укрепленных замков (укреплены были только королевские и епископские резиденции), ограниченность материальных ресурсов для содержания тяжеловооруженной рыцарской конницы да и сами природные условия и се это, помимо главного – специфики отношений между господами и крестьянами (см. ниже), ставило существенные преграды на пути формирования феодального рыцарства. Поэтому социальная верхушка в Норвегии со времени завершения гражданских войн и проявляла тенденцию сплотиться вокруг короля и использовать укрепляющийся государственный аппарат в интересах упрочения собственного положения; монарх же получал в свое распоряжение практически всех аристократов страны, которые так и именовались – служилые люди короля (handgengnir menn).

Но отношения между светской знатью и монархом не всегда отличались гармоничностью. В периоды, когда личная власть была прочной, хирд был ему покорен; во времена же малолетства королей аристократы проявляли склонность злоупотреблять своим привилегированным положением не только во зло рядовым подданным, которых они незаконно обирали и притесняли, но и в ущерб короне. Так было в начале XIV в., при короле Хаконе V Магнуссоне, когда могущественные люди стали окружать себя дружинами вооруженных слуг и заставлять бондов и мелких служилых людей вступать под их покровительство, принося им присягу верности. Хакон V был принужден принять строгие меры для обуздания подобных поползновений светской знати, вызвавших крестьянское восстание: королевскими постановлениями 1308 г. самовластие аристократов было несколько ограничено¹⁰. Некоторые ученые полагают, что этот король, реорганизуя и укрепляя государственное управление и внедряя в него чиновничество, имел перед собой пример современной ему Франции Филиппа IV Красивого¹¹. Политика Хакон а V не имела антиаристократической направленности (как полагали Р. Кейсер и П. А. Мунк), она упорядочила управление¹².

Западные ученые склонны отрицать наличие феодализма в Норвегии или говорить о его слабости. При этом в старой историографии акцепт делался на особей и остях юридического порядка, в частности на отсутствии наследственности ленов норвежских служилых людей. Ныне эта жесткая позиция несколько смягчена. Так, К. Хелле, резюмируя взгляды современных норвежских историков по вопросу о наличии феодальных тенденций в стране в XIII в., пишет следующее: в определенной мере существовало "внешнее сходство между норвежской аристократией, входившей в хирд, и европейской феодальной аристократией", ибо вступление в хирд сопровождалось принесением присяги верности, подобной вассальной присяге, служилые люди короля получали европейские титулы. Сходство отчасти шло глубже внешних форм: отношение служилых людей к норвежскому королю и "реально было отношением вассалитета", поскольку налицо верность и служба, преимущественно военная, с одной стороны, и покровительство – с другой; эта служба вознаграждалась экономическими привилегиями, которые соответствовали феодальному бенефицию, – пожалованиями земель и государственных доходов. Титулы и пожалования до известной степени были "фактически наследственными". Центробежные тенденции, проявлявшиеся в конце "высокого средневековья", выглядят как тенденции феодальной раздробленности. Хелле напоминает вывод X. Кута о том, что во всей Скандинавии около 1300 г. феодальная знать упрочила свое решающее влияние на государственное управление¹³. Однако, продолжает Хелле, феодальные тенденции проявились в Норвегии в тот период в ограниченной мере. Отношения личной зависимости "не пронизывали норвежское общество", затрагивая лишь связи служилых людей с королем. Владельцы ленов и вейцл не располагали, подобно вассалам в других европейских странах, юрисдикционной властью. Земельная собственность в Норвегии не подвергалась феодальным разделам. В той мере, в какой можно было бы говорить о феодальных чертах общественной жизни в Норвегии, это относится только к ее политическому устройству¹⁴.

Нельзя не признать, что изложенная точка зрения отличается от старых позиций норвежской историографии большей гибкостью и разносторонностью подхода к проблеме. Тем не менее и ее основу составляет традиционное понимание феодализма как ленного строя. Но феодализм не равнозначен политической анархии и не исчерпывается наличием упорядоченной ленной системы. Представляется более существенным социологический критерий, выходящий за рамки юридического анализа, а именно наличие общественного разделения социальных функций между классом профессиональных воинов, монополизирующих управление (и духовенства, контролирующего идеологическую жизнь), с одной стороны, и классом трудящихся, оттесненных от политической деятельности и лишенных полноправия, с другой – разделении, при котором на плечи трудящихся возложено бремя материального содержания господствующей группы, будь то в виде повинностей и оброков, присваиваемых отдельными земельными собственниками, будь то в виде платежей и служб государственно-правового, фискального характера, присваиваемых опять-таки представителями военной и церковной элиты. Если руководствоваться этим критерием, то, признавая относительную неразвитость феодальных отношений в Норвегии и глубокую специфику ее социального строя, нужно вместе с тем принять во внимание наличие в ней в изучаемый период определенных тенденции феодального развития в обществе в целом. Особенности положения как господствующего сословия, так и бондов Норвегии невозможно игнорировать, но они вряд ли должны затемнять известное типологическое сходство ос социальной структуры с феодализмом в других странах Европы.

Могущество норвежской монархии в XIII в. в немалой мере определялось тем, что она пользовалась поддержкой и светских, и церковных магнатов. Мы уже знаем, что строгая наследственность королевской власти была установлена с согласия высшего духовенства. Но сотрудничество светской и церковной властей не протекало в обстановке безоблачности. Конфликт между ними, столь характерный для Западной Европы тою времени, произошел в Норвегии в 70-80-е годы XIII в. Наличие у высшего духовенства юридических и фискальных привилегий (эти привилегии были подтверждены так называемым примирением в Тёнсберге 1277 г.)¹⁵ вызывало недовольство светских аристократов.

Роль церкви как учреждения и как идеологической силы была чрезвычайно велика. Духовенство являлось главным проводником учения о монархии божьей милостью, которое, освящая авторитет светской власти, ставило ее под контроль церкви. Относительно того, в какой море церкви удалось искоренить языческие верования и традиции и подчинить население своему влиянию, мнения ученых расходятся. Один, в частности Ф. Поске, склонны подчеркивать глубокое проникновение христианской идеологии и морали в духовную жизнь общества, тогда как Э. Бюлль считал это влияние менее эффективным и всеобъемлющим, нежели в других странах¹⁶. Нужно признать, что эта проблема недостаточно изучена (и не только применительно к Норвегии: мы толком не знакомы с "народным христианством" в средневековой Европе в целом).

За политическим и культурным фасадом Норвегии "Периода расцвета" скрывалась повседневная хозяйственная жизнь. Были ли и ей присущи черты прогрессивного развития? Здесь в первую очередь наше внимание привлекают города. То было время бурного подъема и роста городов и городского строя средневековой Европы. Именно в развитии городов, торговли, ремесла таились новые силы, которые в дальнейшем преобразили всю жизнь феодального мира.

Торговля, как мы знаем, играла немалую роль в жизни Норвегии уже в раннее средневековье; она являлась неотъемлемой стороной викингской активности. В эпоху викингов возникают в Норвегии первые торговые центры. В последующее время их сменяют новые города. Говоря о средневековом городе, мы имеем в виду прежде всего, разумеется, центр ремесла и торговли. Но в возникновении и развитии городов в ту эпоху наряду с чисто экономическими факторами значительную роль играли и другие моменты. Уже в XII в., если не ранее, норвежские короли проводили большую часть года в своих усадьбах, расположенных в тех приморских пунктах, куда прибывали корабли (в частности, в Тронхейме-Нидаросе). Здесь возводились укрепления. В городах располагались епископские резиденции и основывались монастыри. Естественно, что близ короля и церковных магнатов селились, помимо их приближенных и. слуг, те, кто был занят их обслуживанием, – торговый люд, ремесленники. Сюда же свозились продукты, собранные в собственных владениях короля и знати или полученные в качестве податей. Значительная часть этих продуктов потреблялась на месте, но известная доля их вывозилась в другие области или за море. Аристократы нуждались в предметах роскоши, гонких тканях, меде, вине, пшенице, оружии, красивой посуде, которые можно было приобрести только за рубежом¹⁷. Таким образом, изменения в политической и церковной жизни страны оказывали прямое влияние на развитие города.

Показательно, что в период гражданских войн второй половины XII – начала XIII в. борьба шла в первую очередь за овладение тем или иным городом. Областные тинги, а затем и общегосударственные собрания созывались теперь в городах. Нидарос был церковной столицей страны (резиденцией архиепископа), Берген, а с конца XIII в. Осло – центром государственного управления (столицы в строгом смысле слова в ту пору еще не существовало). Иностранные хронисты XII в. называли шесть норвежских городов: Берген (наиболее крупный и значительный торговый центр страны), Каупанг (Тронхейм-Нидарос), Конунгахелла, Борг, Тёнсберг и Осло. Впоследствии к ним прибавились Ставангер, Хамар, Шиен, Боргунн. Однако общая численность городского населения едва ли превышала несколько тысяч человек.

Внутренняя торговля, преимущественно меновая, оставалась в руках сельских жителей. Крупные бонды, как и аристократы, нередко обладали собственными кораблями, на которых совершали поездки вдоль норвежского побережья. Многие из них занимались рыбной ловлей, и экспорт рыбы имел немалое значение для хозяйства страны. Вывозились также масло, шкуры, меха, строевой лес. В норвежском переводе легенды о Тристане и Изольде ("Сага Тристрама и Исонды", 1226 г.)¹⁸ рассказывается о норвежских купцах, которые привезли в Англию "много добра: песцовые и беличьи шкурки, мех бобра и черного соболя, моржовые клыки и медвежьи шкуры, кречетов, серых и белых соколов, воск, бычью и козью кожу, вяленую рыбу, смолу, ворвань, серу и разные другие товары, добываемые на севере". Наряду с товарами из Норвегии здесь названы продукты Исландии и Гренландии, привозимые в Берген. За такими товарами приезжали в Норвегию купцы из Англии, Германии, датчане, шведы, готландцы. В эти же страны, равно как и на Русь и к островам Северной Атлантики, направляли свои корабли норвежские купцы. Активную роль во внешней торговле играли епископы, аббаты, светские магнаты и сам король.

Характерной чертой норвежского города была относительная слабость ремесла. Правда, в городах жили и работали ремесленники разных специальностей: сапожники (наиболее многочисленный разряд ремесленников), портные, ткачи, мясники, мельники, кузнецы, оружейники, гребенщики. В законодательстве о городах, принятом при Магнусе Хаконарсоне, перечислено до 20 ремесленных профессий. Королевская власть предписывала лицам одной специальности селиться по соседству в том или ином конце города, что облегчало ее контроль над ними. Город стоял под управлением королевского чиновника и не представлял собой самоуправляющейся коммуны. Цеховых корпораций норвежские горожане не образовывали, и гильдии, существовавшие как в городах, так и за их пределами, были объединениями взаимопомощи религиозного характера, но не союзами мастеров.

С той же целью контроля государство воспрещало розничную торговлю вне городов, стремясь сосредоточить ремесло и обмен в их стенах. Полноправными членами городского сообщества, участниками городского тинга, считались только постоянные жители города – домовладельцы и землевладельцы, так же как и в сельской местности. Город как центр торгово-ремесленной активности медленно и с немалым трудом обретал собственное лицо.

Профессиональный купец в норвежском городе – это преимущественно иностранец, чаще всего англичанин или, начиная с середины XIII в., немец, уроженец одного из северогерманских городов, в первую очередь Любека. Отечественные торговцы располагали весьма скромными средствами, что затрудняло их конкуренцию с чужеземными купцами¹⁹.

Но, пожалуй, решающей причиной усиления влияния чужеземного купечества в норвежских городах и вообще в норвежской торговле явилась общая хозяйственная бедность страны, в особенности хроническая нехватка зерна. Его могли предоставить по выгодным ценам и в большом количестве немецкие купцы. В обмен они вывозили рыбу. Наиболее крупным центром экспорта вяленой рыбы и сельди в Норвегии стал Берген. В 1250 г. Хакон Хаконарсон заключил торговый договор с любекскими купцами²⁰; в 70-е годы они получили значительные привилегии, которые были, возобновлены и расширены в конце столетия. От временного пребывания в Бергене немцы стали переходить к зимовкам в этом порту, приобретать здесь дома, но тем не менее освобождались от податей и других публичных повинностей, которые несли норвежцы. Попытки властей заставить иностранных купцов исполнять эти повинности вызывали отказ немцев продолжать торговлю с Норвегией, а так как потребность в подвозе хлеба и в денежных ссудах сделалась в тот период острее, то правительству пришлось идти на уступки. Так было, в частности, в 80-е годы. Экономическая зависимость Норвегии от городов Северной Германии становилась все заметнее. В 1294-1296 гг. немецкие купцы добились новых привилегий, включая свободную торговлю по всей стране (как в городах, так и в рыночных местах за их пределами). Новые привилегии, возможно продиктованные стремлением норвежской монархии заручиться поддержкой северонемецких городов в конфликте с Данией, последовали в начале XIV в.²¹

Династические интересы, стремление приобрести дополнительные денежные средства норвежские короли нередко ставили выше интересов самостоятельного экономического развития страны. Эти обстоятельства обусловливали непоследовательность их политики по отношению к немецкому купечеству. Так, в 1342 г. король Магнус Эйрикссон изгнал всех немцев из Норвегии и захватил их имущество, но уже в следующем году, получив от них денежную ссуду, восстановил их привилегии. В это время в Бергене уже существовала постоянная контора любекских купцов, подобно немецким торговым подворьям в других странах, с которыми ганзейцы вели оживленную торговлю. Бергенские горожане сетовали: их город настолько переполнен иностранными купцами и перекупщиками, что местные торговцы не в состоянии ничего купить. Самостоятельные ремесла и торговля в Норвегии в этих условиях свертывались.

Мы не располагаем какими-либо прямыми данными, чтобы судить о численности населения Норвегии в "эпоху величия". Исходя из косвенных указаний, ученые высказывали предположения на этот счет, но цифры, названные разными историками, резко расходятся: А. Стейннес предлагал (правда, в качестве минимума) 150-200 тыс. жителей, Э. Саре – 300 тыс., Ё. Саннес – от 320 до 470 тыс. (для первой половины XIV в.), О. А. Ёнсен – 400 тыс., К. Лунден – не менее 460 тыс., П. А. Мунк – около полумиллиона человек. Но если абсолютная численность населения страны неясна, то более достоверен его рост на протяжении XIII в. Об этом свидетельствует топонимика: продолжалась расчистка земель, возникало большое число новых сельских дворов; делились старые усадьбы, принадлежавшие индивидуальным владельцам. Однако к тому же времени относятся и свидетельства о нехватке рабочей силы и о наличии заброшенных дворов.

Земледелие оставалось отсталым. Его вели на сравнительно небольших участках и, главное, с помощью весьма примитивных орудий труда, преимущественно вручную, вскапывая почву мотыгой. Плуг встречался нечасто, и некоторые ученые даже полагают, что в пахотных средствах в то время наблюдался регресс. Основные зерновые злаки – ячмень и овес, в меньшей степени; – рожь; пшеницу не выращивали. Хлеба производили мало, и его зачастую недоставало²². Сельское хозяйство имело преимущественно скотоводческий уклон, и заготовка фуража для зимнего стойлового содержания домашних животных составляла чуть ли не главное занятие крестьянства.

Наряду с сельским хозяйством занимались рыбной ловлей, охотой и домашним ремеслом. Натуральное хозяйство было отнюдь не изжито, так что и в это время нередко в качестве платежного средства фигурировали домашние животные. Голод был частым гостем в Норвегии.

В XIII в. в большей части страны крупное землевладение уже преобладало. Прежде всего это было землевладение церкви. Крестьянские дарения земель в пользу духовенства и монашества были распространены в Норвегии, как и в других европейских странах²³. Но зачастую бонды не были склонны окончательно отказываться от своих владений. Пользуясь правом одаля, бонд мог выкупить проданный или заложенный участок даже по истечении длительного времени, правом выкупа пользовались и его сородичи. Без их согласия отчуждение владения было невозможно. Еще в середине XII в., когда церковь добилась законодательного разрешения дарений, была сделана оговорка в законе, что дарить без ведома наследников можно только 1/4 благоприобретенного имущества, но не одаль²⁴. Таким образом, сохранность института одаля, объясняющаяся живучестью доклассовых общественных порядков в условиях неполного развития феодализма и слабости римского влияния, способствовала тому, что некоторые крестьяне возвращали себе отчужденные было усадьбы. Тем не менее обедневшим бондам приходилось продавать или закладывать свои участки без реальной надежды их впоследствии выкупить. Было немало людей, которые лишились земель в результате конфискаций в наказание за проступки, за неуплату податей и по другим причинам. Землевладение церкви, помимо королевских дарений, как раз росло в немалой мере за счет накопления ею заложенных и невыкупленных крестьянских земель. Так, монастырь Мункелив в Бергене в XIII и первой половине XIV в. приобрел значительные земельные владения, из них лишь 10% было ему подарено, 25% перешло в его собственность при пострижении землевладельцев в монашество с одновременной передачей их дворов, около 30% приобретенных монастырем земель было им куплено и более 35% получено в залог без последовавшего затем выкупа²⁵. Вследствие этого церковные и монастырские владения в XIII-XIV вв. состояли преимущественно из рассеянных по разным местам дворов, а нередко включали отдельные части дворов. По частям, иногда чрезвычайно мелкими долями, духовенство и монахи накапливали большие земельные богатства²⁶. В тот период не редкостью были монастыри, владевшие по 400-500 и более крестьянских дворов.

Первыми жертвователями земель в пользу духовенства были короли. Их пожалования были столь значительны, что размеры королевского землевладения, несмотря на существенное пополнение его за счет конфискаций и распространение верховенства монарха на общинные земли (крестьяне, поднявшие целину на альменнинге, считались королевскими лейлендингами), к XIII в. резко сократились. Многие приходские церкви были сооружены богатыми землевладельцами и даже отдельными бондами на своих землях и первоначально находились в их собственности.

Трудность изучения процесса превращения католической церкви в крупнейшего собственника состоит прежде всего в том, что до XIV в. не составлялись дарственные грамоты и описи владений. Сделки носили преимущественно устный характер; они заключались при свидетелях. Указания на рост церковного землевладения, содержащиеся в законодательных и повествовательных памятниках XII и XIII вв., неполны и неконкретны.

Наряду с церковью крестьянские земли прибирала к рукам и светская знать, сплошь и рядом прибегавшая к насилию. Не последнюю роль в этом процессе играли королевские чиновники, злоупотреблявшие своей властью в целях захвата владений, "маленьких людей"²⁷. К концу XIII в. большая часть земельной площади, находившейся под обработкой, уже принадлежала крупным собственникам, хотя в отдельных областях их доля была неодинаковой. Крупная собственность была широко распространена в Западной Норвегии, а также в районах, окружавших города. Например, вокруг Осло в XIV в. до 3/4 всей земли принадлежало церкви²⁸. В Треннелаге около половины крестьянских дворов находилось в собственности архиепископа. Крестьянское землевладение сохранялось по большей части в горных и труднодоступных районах, где оно подчас преобладало. В областях же с наиболее благоприятными условиями для земледелия свободных бондов-собственников осталось значительно меньше²⁹. В целом по Норвегии, по предположительным расчетам X. Бьёрквика, к началу XIV в. церковь присвоила до 40% всех земель под обработкой, т. е. примерно столько же, сколько оставалось в собственности крестьян и горожан (35-40%), тогда как светской знати принадлежало примерно 15-20 % земли, а королю – остальные 4-7%³⁰. Поэтому и размеры, и ценность земли стали выражаться в чинше: владение оценивалось в определенном числе маркеболей, эресболей (марка и эре – денежные единицы), маматеболей и т. и. Раздел об аренде земли – самый обширный во всем "Ландслове".

Возникновение слоя лейлендингов относится к более раннему периоду. В научной литературе не раз высказывалось мнение, что эта категория играла немаловажную роль в социальных отношениях уже во времена первого объединения Норвегии (Р. Кейсер, Э. Саре). Напротив, другие историки, не отрицая наличия аренды в эпоху викингов, тем не менее считают, что более существенную роль в экономической жизни страны лейлендинги стали играть лишь в XII и в особенности в XIII в. (Л. Холмсен, К. Лунден)³¹. Столь противоположные взгляды оказались возможными благодаря скудности данных источников: отсутствие для эпохи, предшествовавшей XIII-XIV столетиям, актового материала делает по существу гадательными любые построения как относительно времени появления аренды, так и путей становления слоя арендаторов и их абсолютной или относительной численности. Тем не менее можно отважиться на некоторые утверждения.

Во-первых, в эпоху викингов (и в еще более ранний период) зависимое население состояло не столько из арендаторов свободного происхождения, сколько из рабов и вольноотпущенников, на этот счет имеется достаточно указаний и в записях права, и в сагах. Между тем, как явствует из памятников XIII в., нормальным способом использования земли в то время являлась сдача ее в аренду лейлендингам, которые не находились в личной зависимости. Во-вторых, анализ областных судебников и "Ландслова" даст основание утверждать, что отношение к лейлендингам с течением времени изменилось. На более ранней стадии среди собственников, которые сдавали землю в аренду, равно как и среди лиц, которые ее арендовали, были люди самого разного положения и достатка. К первым относились не только зажиточные владельцы, заинтересованные в использовании мелких арендаторов, но и маломощные бонды, вынужденные сдавать часть своей земли или далее всю ее, так как были лишены средств ее обрабатывать. Среди арендовавших в свою очередь были и такие, которые не имели собственного участка, и относительно богатые хозяева, стремившиеся еще более расширить свою запашку. Иными словами, отношения между владельцами и арендаторами тогда еще не носили антагонистического характера, скорее то были отношения внутри слоя крестьян. Но на более поздней стадии, в конце XII и в XIII в., положение меняется. В источниках этого времени сдающий землю в аренду выступает, как правило, в облике состоятельного хозяина или крупного собственника, тогда как арендатор – это бедный человек, мелкий крестьянин, подчас вообще лишенный земли, а то и скота и орудий труда, и отношения между ними уже мало напоминают старую межкрестьянскую аренду. Эти отношения более не строились на основаниях равенства, хотя лейлендинг и считался с формальной точки зрения свободным человеком. В качестве лица, не владеющего собственной землей, он был лишен ряда прав, которыми обладали землевладельцы. Кроме того, вряд ли может внушать сомнения то, что в средневековом обществе при политическом господство аристократии маленький человек, бедняк, сидевший на чужой земле, не был в состоянии отстоять свою независимость.

Крестьяне, которые утратили право собственности на свои дворы, зачастую по-прежнему обрабатывали ранее принадлежавшие им участки в качестве лейлендингов, уплачивая оброк крупному землевладельцу. В XII в. размеры ландскюльда – платежа за арендуемую землю – в каждом конкретном случае устанавливались устным соглашением сроком на один год, после чего могли быть изменены. В XIII в. законный срок соглашения был удлинен до трех лет. Краткосрочность действия сделки была неблагоприятна для лейлендинга, постоянно зависевшего вследствие этого от произвола собственника земли, который мог изменить размеры платежа или передать землю другому лейлендингу.

Обычно, однако, лейлендинг оставался на одном и том же дворе в течение длительного срока.

В XIII в. в зависимости от доходности крестьянского двора стал устанавливаться государственный поземельный налог – лейданг³². Лейданг сначала имел характер поголовного налога, в качестве поземельной подати он впервые упоминается в "Ландслове". Поскольку помольные собственники опасались его увеличения, то размеры чинша, взимаемого с лейлендингов, стали более постоянными. Таким образом, величина земельной арендной платы стала фактически регулироваться государственной властью. В Восточной Норвегии, например, размер ландскюльда составлял 1/6 дохода крестьянина. В монастырских писцовых книгах Западной Норвегии размеры землевладения обычно оценивались по количеству получаемого с земли дохода; единицей счета служили поступления от арендаторов, дававшие пропитание одному человеку в течение месяца (маматеболь или монедсматсболь), причем в ее состав входили масло, зерно, рыба, шкуры, соль и другие продукты, а также деньги. В Восточной и Северной Норвегии размеры земли определялись в маркеболях; один маркеболь соответствовал трем монедсматсболям. Епископство Осло к середине XIV в. владело землей, оценивавшейся более чем в 500 маркеболей, бергенский епископ – землей, оценивавшейся приблизительно в 1200 маркеболей³³. Самым богатым церковным земельным собственником был архиепископ Нидаросский, во владении которого находилось 2 тыс. дворов или их частей (не менее 3 тыс. маркеболей).

Хотя непосредственное повышение ландскюльда было затруднительным, земельные собственники находили другие возможности усиления эксплуатации лейлендингов: они вводили дополнительные платежи при сохранении неизменным основного чинша. В особенности получили распространение угощения, которые должен был устраивать лейлендинг для собственника, и "подарки", взимавшиеся при передаче земли или перезаключении соглашения об ее использовании. Управляющие владениями короля, церкви и светской знати брали взятки с крестьян и всячески их притесняли.

В странах, где крестьяне находились в личной зависимости от сеньоров, они практически наследственно пользовались землями, и держателя, который исправно пес все повинности, владелец не имел права согнать с участка. Зависимый крестьянин как бы "срастался" с наделом, который из поколения в поколение обрабатывала его семья. Краткосрочность аренды норвежского лейлендинга – свидетельство необеспеченности его прав на землю. Можно сказать, что за свою независимость лично свободный лейлендинг расплачивался юридическим бесправием в поземельном отношении. Объяснение этого явления нужно, по-видимому, искать в особенностях социально-экономического строя Норвегии. При относительной слабости господствующего класса и в условиях, когда крестьянское хозяйство функционировало практически самостоятельно, вне контроля землевладельца, который ограничивался лишь сбором платы продуктами, закрепление участка земли за лично свободным крестьянином могло бы представить угрозу собственническим правам землевладельца. В ограничении срока, на который заключалась сделка с лейлендингами, крупные землевладельцы усматривали гарантию сохранения своей собственности.

Мы применяем понятие "аренда" к отношениям между собственниками и лейлендингами, сознавая, что в средневековом обществе эти отношения не могли сохранять чисто договорно-юридический характер, обрастая личными и внеэкономическими атрибутами. Тем не менее отличие норвежской аренды лейлендинга от крестьянского зависимого держания в более феодализированных странах Европы совершенно очевидно. В Норвегии мы не находим барщинной системы, развитого внеэкономического принуждения, частновотчинной юрисдикции и личной неволи крестьян. В отсутствии этой феодальной несвободы заключалось определенное преимущество лейлендингов, но с хозяйственной точки зрения они немало проигрывали. Не имея правовой обеспеченности, лейлендинг не был заинтересован в улучшении хозяйства, и это не могло не мешать развитию производительных сил в сельском хозяйстве.

В Норвегии сохранилась значительная масса мелких собственников крестьянского типа. Но и их положение существенно изменилось. Многие из них владели только частью своего двора, а за другую платили ландскюльд крупному землевладельцу. В пределах одной усадьбы сплошь и рядом оказывалось по нескольку хозяев. Это было результатом раздела семьи, купли-продажи и других сделок, связанных с усилившейся мобилизацией земель. Многие полусобственники-полулейлендинги со временем вообще утрачивали свои владения и всецело превращались в арендаторов-держателей. Слой одальманов, сравнительно многочисленный в предшествовавший период, сократился настолько, что во многих фюльках их не насчитывали и дюжины³⁴. Доступ в их число был облегчен: если раньше право одаля приобретал лишь тот земельный собственник, предки которого владели землей на протяжении трех (в Треннелаге) или даже пяти (в Вестланне) поколений, то "Ландслов" установил, что право одаля предоставлялось уже после 60 лет обладания землей. Владельцы земель, приобретенных в результате королевских пожалований или полученных в счет уплаты вергельда, также приобрели права одальманов. Но, с другой стороны, был сокращен срок, в течение которого владелец одаля, продавший свою землю, мог ее выкупить: он был ограничен также 60 годами. Таким образом, хотя право одаля стало более доступным для многих новых собственников, в частности для тех, кто получил землю от короля, это право стало легче утратить. Мелкие одальманы частично разорялись и лишались своих прав, тогда как зажиточные собственники прочно сохраняли приобретенные привилегии. Среди них главную роль играли землевладельцы, близкие по своему положению к аристократической верхушке общества.

Крестьяне – владельцы усадеб, не превратившиеся в лейлендингов, также подвергались эксплуатации. Тяжелым бременем ложились на всех бондов многочисленные службы и повинности, которые они обязаны были исполнять в пользу государства. Наряду с кормлениями-вейцлой крестьяне должны были предоставлять в распоряжение короля лошадей и транспорт, давать постой его людям. Все бонды, за исключением самых маломощных, исполняли работы по ремонту дорог, строительству мостов, укреплений и королевских дворов. Крестьяне прибрежных районов строили и снаряжали на свои средства корабли для охраны страны, обеспечивая их экипажем. Помимо этого, все подданные должны были в случае надобности нести сторожевую службу и ездить с поручениями короля. Часть этих обременительных повинностей исполнялась также в пользу духовенства. В совокупности все платежи, налоги, ренты и повинности, а также церковные поборы и судебные штрафы отнимали у крестьян немалую часть производимого ими продукта³⁵.

Чрезвычайно активная роль, которую играла в эксплуатации крестьян государственная власть, была характерной чертой социального строя Норвегии. Светские и церковные магнаты, не располагавшие системой внеэкономического принуждения по отношению к крестьянам, прибегали к помощи государства и его органов. Через посредство государственной власти эксплуатация распространялась на слои крестьян, не находившихся в положении лейлендингов. Таким образом, неразвитость в Норвегии личной власти сеньоров как бы "компенсировалась" сосредоточением внеэкономических функций в руках короля, что в свою очередь обеспечивало ему прочную поддержку со стороны основной части господствующего класса, прежде всего мелких и средних рыцарей. Господствующий класс лишь отчасти существовал за счет доходов с лейлендингов в собственных земельных владениях. В немалой мере положение его представителей в обществе определялось королевской службой, выполнение которой давало доходы в виде поступлений с вейцл и ленов, судебных и налоговых сборов и прямых вымогательств с подчиненного им населения. Поскольку есть основания говорить о феодальных отношениях в Норвегии, постольку приходится подчеркивать их государственно-правовую природу (в отличие от частносеньориальной формы феодализма в крупных странах Европы).

Если давать общую характеристику норвежского общества XIII в. и попытаться приложить к нему привычное определение, то мы столкнемся с трудностью: без насилия над понятиями вряд ли возможно назвать его как-то однозначно. Норвегия оставалась обществом с разными социально-экономическими укладами. Тенденции феодализации, выявившиеся в тот период, более определенно, нежели прежде, не возобладали во всех сторонах жизни. Доклассовые порядки отчасти сохранялись в виде слоя свободных бондов, который численно сократился, но тем не менее остался довольно значительным.

Можно отметить определенное противоречие между блеском норвежской монархии, сумевшей сплотить вокруг себя господствующий класс, централизовать управление и добиться территориального расширения государства, и экономическим положением страны, в котором черты развития (рост городов, впрочем немногочисленных и небольших, некоторый подъем ремесла и торговли, продолжавшееся освоение новых земель) переплетались с признаками застоя (в производительных силах в сельском хозяйстве) и углублявшейся зависимостью страны от чужеземного купеческого капитала (засилье немцев в норвежских городах). Норвежское государство нуждалось в прочной материальной базе, но последняя была далеко не такова. На протяжении XIII в. это противоречие не выявилось в полной мере и не привело еще к кризису, но мы увидим далее, что в следующем столетии разразилась подлинная катастрофа.

1. Kinck H. Е. Storhelstid. Kristiania, 1922. См. ниже, с. 586-587.

2. В 1308 г. король Хакон V упразднил титулы ярла и лендрмана, покончив тем самым с наследственными традициями аристократов.

4. Канцлер Бьярни Лодинссон (80-е годы XIII в.) был магистром и профессором университетов Болоньи и Парижа.

5. Шаскольский И. П. Посольство Александра Невского в Норвегию. – Вопросы истории, 1945, № 4. с. 112-116.

6. Шаскольский И. П. Договоры Новгорода с Норвегией. – Исторические записки, 1945, т. 14, с. 44-51; Он же. Русско-норвежский договор 1326 года. – Скандинавский сборник. Таллин, 1970, вып. 15, с. 63-71.

8. Blom G. A. Kongemakt og privilegier i Norge inntil 1387. Oslo, 1967, s. 280 f.

9. В 1300 г. Хакон V пожаловал титулы хирдманов духовным лицам.

10. Текст постановления см.: Norske middelalderdokumenter. Bergen; Oslo; Tromsø, 1973, s. 246 ff.

11. Norges historie. / av S. Imsen. Oslo, 1977, Bd. 4, s. 13 f., 53 ff.; ср.: Norges historie. / av K. Lunden. Oslo, 1976, Bd. 3, s. 435.

12. Schreiner J. Retterboten av 1308. – Hundre års historisk forskning. Oslo; Bergen; Tromsø, 1970. s. 111-129. Ср.: Benedictow O. Konge, hird og retlerhoten av 1308. – HT, 1972, Bd. 51.

13. Koht H. Det nye i norderlendsk historie kringom år 1300. – Scandia, 1931, Bd. 4.

14. Helle K. Norge blir on slat, 1130-1319. Bergen; Oslo; Tromsø, 1974, s. 193, 205 f.; ср.: Sandnes J. Norges historie. Oslo, 1977, Bd. 4, s. 241: "рыцарский строй и феодальное общество европейского типа коснулись Норвегии только как слабая, поверхностная рябь".

16. Paasche F. Kristendom og kvad. Kristiania, 1914; ср.: Johnsen A. O. Fra aettesamfunn til statssamfunn. Oslo, 1948; Bull E. Folk og kirke i middelalderen. Kristiania; København, 1912.

17. Пшеница и вино нужны были также для церковных нужд. Сохранилось письмо архиепископа Нидаросского, адресованное папе Григорию IX, в котором архиепископ спрашивает, можно ли изготовлять облатки для причастия из низких сортов зерна и давать причащающимся вместо вина другие напитки: пшеницы и вина недоставало. Папа отвечает запретом, так как в грубом хлебе и ниве "нет благодати" (1233 г.) (Diplomatarium Norvegicum, I, N 16).

18. Легенда о Тристане и Изольде / Изд. подготовил А. Д. Михайлов. М., 1976, с. 217.

19. Точка зрения, согласно которой норвежские суда, продемонстрировавшие свое превосходство в эпоху викингов, с тех пор мало совершенствовались и были плохо приспособлены к перевозке крупных партий товаров, тогда как англичане и немцы плавали на кораблях, обладавших большей грузоподъемностью, ныне в норвежской историографии поставлена под сомнение. См.: Lorentzen В. Det Norsk-Tyske Hansaproblem. – Bergens Historiske Forenings skrifter, 1956-1957, Bd. 61; Blom G. A. Hansaen og Norden. En litteraturoversikt. – HT, 1973, s. 83.

21. Det nordiske syn på forbindelsen mellem Hansestaederne og Norden. 2. oplag. Aarhus, 1972.

22. Правильный: севооборот, подобный трехполью, широко не практиковался, и приемлемый уровень урожайности (сам-три считался хорошим урожаем) достигался путем обильного унаваживания почвы, благо скота было много.

25. Всего с 1223 по 1349 г. монастырь приобрел 635 1/2 маматеболей земли. Mamatebol – хозяйство, с которого уплачивается оброк, достаточный для содержания одного человека в течение месяца. См.: Codex diplomaticus Monasterii Sancti Michaelis Bergensis diocesis vulgo Munkaliv dicti / Ed. P. A. Munch. Christiania, 1845.

26. Церковь стремилась приобретать не только пахотные земли, но и прочие угодья. Среди приобретений архиепископа Нидаросского в первой половине XV в. луга, леса, рыбные ловли составляли более 20%. См.: Aslak Bolts jordebog / Udg. af P. A. Munch. Christiania, 1852.

28. Biskop Eysteins jordebog over det geistlige gods i Oslo bispedømme (Den røde Rog) / Udg. af H. J. Huitfeldt. Christiania, 1879.

29. Skappel S. Det norske jordleievesens geografiske utbredelse i eldre tid og overgangen fra leie til selveie. – HT, 1934, Bd. 30, s. 221-224.

30. Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder. Bd. 7, s. 664 ff.; Helle K. Norge blir en stat, s. 158.

31. Обзор точек зрения на историю лейлендингов см.: Helle K. Tendenser i nyere norsk høymiddelalderforskning. – Nytt fra norsk middelalder, II. Oslo, 1970, s. 17 ff.; Idem. Norge blir en stat, s. 158 ff. Обзор положения арендаторов в средневековой Скандинавии в целом см. в кн.: Lindkvist Т. Landborna i Norden under äldre medeltid. (Studia Historica Upsalicnsis 110). Uppsala, 1979.

32. Landslov, VII, 7; III, 6; Steinnes A. Leidang og landskyld. – In: Skrifter utgitt av Det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo, II. Hist.-Filos. Kl. Christiania, 1927.

33. Registrum praediorum et redituum ad ecclesias diocesis Bergensis saeculo p. C. XIV pertinentium, vulgo dictum "Bergens Kalvskind" / Udg. af P. A. Munch. Christiania, 1843.

35. См.: Norges historie, Bd. 3, s. 243 ff. (автор – К. Лунден). К. Хелле считает эту картину "чрезмерно мрачной". См.: Helle K. Nye og gamle synspunkter på elet norske middelaldersamfunnet. – Heimen, 1977, Bd. 17, N 4, s. 515.