| С. Кацнельсон
Книга шведского лингвиста Э. Вессена "Скандинавские языки" содержит в себе краткие данные о членении и распространении скандинавских языков и диалектов, о количестве говорящего на них населения, а также сведения из области исторического прошлого этих языков и их литературного оформления. В силу сжатости и общедоступности изложения книга может служить пособием по введению в скандинавистику для лиц с филологическими, историческими и географическими интересами. Читатель должен быть, однако, с самого начала предупрежден о ряде принципиальных пороков и недостатков книги. Читатель совершил бы непростительную ошибку, если бы подошел к книге как к руководству, в котором отобраны лишь строго проверенные и абсолютно достоверные факты. В действительности дело обстоит иначе. Будучи сводкой важнейших итогов буржуазных сравнительно-исторических исследований в области скандинавистики, книга Вессена несет на себе печать того тенденциозного формалистического учения, в лоне которого она возникла.
Порочность методологии буржуазного языкознания сказалась в этой книге прежде всего в части исторического построения. Рассматривая историю скандинавских языков, Вессен опирается на так называемую "генеалогическую", или "праязыковую", теорию, лежащую в основе всех буржуазных историко-языковых построений. Согласно этой теории, все скандинавские языки и диалекты являются потомками единого общескандинавского, или "прасеверного", языка, восходящего будто бы к гипотетическому общегерманскому праязыку, в свою очередь возводимому к мнимой индоевропейской праязыковой общности. Все индоевропейские языки - славянские, германские, романские с латинским, албанский, греческий, иранские, санскрит, армянский и др. - рассматриваются буржуазной наукой как позднейшие ответвления от ствола искусственно восстанавливаемого языка-родоначальника - индоевропейского праязыка. Исследование языков при таком подходе произвольно замыкается в рамки отдельных "семей" языков, расово отгороженных друг от друга. Процесс развития языков в пределах одной "семьи" изображается языковедами старой школы как непрерывный процесс распада мнимой первоначальной общности и дробления ее на все новые и новые языки и диалекты.
Основатель материалистического учения о языке, акад. Н. Я. Марр беспощадно разоблачал эти лженаучные воззрения, извращающие реальную историю языков. Возражая против допущения всех и всяческих праязыков как в масштабе праязыка общечеловеческой речи, так и в масштабах отдельных "семей" языков - индоевропейской, финно-угорской - или группировок более мелких - германской, романской и т. д., - Н. Я. Марр резко критиковал старые языковедческие теории. "Этому учению, - писал он, - присуще и расовое деление языков, поскольку остается презумпция, что каждая крупная группировка языков, предполагается, имеет свою прародину и свой праязык, независимый от языков иных по происхождению групп и их праязыков. Соответственно каждый специалист (это уже факт, не подлежащий оспариванию) работает в своем приходе, замыкает углубленные изыскания в своем колодце, и чем глубже при такой постановке дела он мнит себя проникающим в глубины, тем больше уходит от белого света, от материального мира реальности и тем безнадежнее удаляется от действительно в головокружительных глубинах обретающихся источников" (1).
В своих праязыковых построениях, уже давно эксплуатируемых буржуазной идеологией в целях оголтелой проповеди расизма и человеконенавистничества, буржуазное сравнительно-историческое (или, как справедливо называл его Н. Я. Марр, формально-историческое) языкознание стремилось опереться на реальные сходства в словаре и морфологической структуре индоевропейских языков. Сведение ряда несомненных черт сходства в области словаря и грамматики к абстрактному праязыковому тождеству - таков основной порок буржуазной истории языка.
В области словаря традиционная лингвистика всегда стремилась отделить слова "исконные" или "общеиндоевропейские", восходящие будто бы к изначальному праязыковому тождеству, от слов заимствованных и "наносных", будто бы случайно проникших в эти языки в превратном ходе позднейшего исторического развития. Такое разграничение в старом языкознании опиралось на открытые им звуковые соотношения между словами разных индоевропейских языков, - соотношения, известные в старой науке под названием "звуковых законов". Слова, укладывающиеся в нормы регулярных звуковых соотношений, расценивались старым языкознанием как относящиеся к фонду исконных или общеиндоевропейских слов. Слова с отклонениями от выявленных звуковых норм относились к словам заимствованным и неисконным. Соответственно этому основному положению сравнительно-исторического языкознания, или, что то же, индоевропеистики, поступает и Вессен. После краткого изложения звуковых соответствий между германскими и другими индоевропейскими языками и, в частности, так называемого перебоя согласных Вессен заключает: "Слово какого-либо германского языка, содержащее согласные, не подвергшиеся перебою, должно рассматриваться как заимствование".
Это деление слов на "исконные" и "чужие" не выдерживает никакой критики. В основе такого деления лежит отсталая романтическая идейка об "органическом" развитии языка в "доисторические" эпохи и позднейшем "неорганическом" развитии в эпохи "исторические". Вначале будто бы вырастает основной внутренний костяк языка, на котором впоследствии появляются чужеродные наросты и напластования. Такое разграничение слов неверно как в приложении к заимствованным словам позднейших эпох, так и в отношении так называемых "исконных" слов. Когда формалистическое языкознание определяет ряд слов как заимствования, то оно исходит из голой звуковой формы, игнорируя смысл, значение и самый факт самобытного освоения таких слов и их органического вхождения в живую ткань родной речи. Смешивать слова, пустившие глубокие корни в народную речь, со словами, резко ощущаемыми как заимствования и не получившими прав гражданства в языке, одинаково трактовать их как чужие слова только на том основании, что эти слова не соответствуют звуковым законам, выявленным сравнительно-историческим языкознанием, - значит руководствоваться поверхностными и чисто внешними критериями при изучении слов. С другой стороны, неправильно также рассматривать слова, находящиеся в соответствии с исторической фонетикой (звуковыми законами), как "исконные", в смысле возведения таких слов к мнимой праиндоевропейской языковой общности. Формально-сравнительное языкознание считает "исконными" те слова, которые по отрешенным от реальной исторической жизни звуковым "законам" сводятся им к фиктивному, биологически воспринимаемому праязыковому тождеству. Подлинная исконность слов и грамматических форм в смысле принадлежности их реальным языкам как продукту общественного творчества конкретных племен, народов и наций, в классовом обществе - конкретных классов, не была, да и, по нормам господствующего в старой науке извращенного мышления, не могла быть вскрыта индоевропеистикой.
Отвергая призрачную идею о существовании расово-изолированных массивов речи, создатель советского материалистического языкознания Н. Я. Марр писал: "Язык - явление социальное и социально благоприобретенное... Без образования социальных групп и потребности в организованном их общении, без согласования звуковых символов, значимостей, друг с другом и без их скрещения не могло бы возникнуть никакого языка, тем более не мог бы развиться далее какой-либо язык. В этом порядке, чем больше общих слов у многих наличных теперь языков, чем больше видимой и легко улавливаемой формальной увязки языков на пространстве большого охвата, тем больше основания утверждать, что эти общие явления - позднейший вклад, что нарастания их в отдельных языках результат позднейших многократно происходивших скрещений" (2).
Н. Я. Марр справедливо отвергал старое понимание родства языков, основанное на реакционных биологических и расовых представлениях. "Термин "родство", - писал Н. Я. Марр, - внесен в лингвистическую науку, когда о происхождении языка или не было никакого представления или оно мыслилось в порядке физического, т. е. кровного родства. Естественно, при таком взгляде на природу речи был безоговорочно усвоен биологический термин и всецело господствовал в такой мере, что органическая увязанностъ явлений в двух различных языках не носит иного названия, как "родство". Термин может быть оставлен, но его надо освободить от обычно придаваемого ему значения, как слова из биологической терминологии". И вслед за этим Н. Я. Марр приходит к замечательным выводам: "Родство - социальное схождение, неродство - социальное расхождение" (3).
Старая лингвистика относила все слова, отвечающие определенным звуковым нормам, к числу слов единого мифического праязыка, из которого будто бы в порядке внутреннего членения отпочковались различные представители данной языковой семьи. В звуковых соответствиях индоевропеисты без дальнейших рассуждений видели доказательство первоначального органического единства родственных языков. При этом не давалось никакого положительного ответа на вопрос о том, какие же реальные исторические процессы скрываются за формально выявленной схемой звуковых соответствий. Компаративисты ничего не видели за звуковыми соответствиями в родственных языках, кроме воображаемого процесса прогрессирующего распада мнимой праязыковой общности. Вся первобытная история языков данной "семьи" представлялась им как результат непрерывных расхождений. Советское материалистическое языкознание приходит к принципиально иным выводам. Если так называемые "звуковые законы" не дают нам возможности разграничить слова, возникшие в данном языке, от слов, заимствованных извне, то не потому, что в древнейшую эпоху будто бы были исключены всякие схождения между языками, а потому, что нормы звукового развития в древнейшую эпоху отличались от норм позднейшего звукового развития и разработанные старой лингвистикой приемы не позволяют проследить процессы скрещения и схождения языков, имевшие место в древнейшую эпоху. Слова, укладывающиеся в нормы звуковых соответствий, - это проявление родства языков, а слова, не укладывающиеся в эти нормы, - это заимствования, - так рассуждали приверженцы старого, формалистического языкознания, как будто бы позднейшие заимствования не свидетельствуют о реальных исторических связях разных народов! Но разве, говоря о родстве, мы не подразумеваем исторических связей и сближений? Позднейшие схождения - такое же проявление "родства", понимаемого общественно-исторически, а не биологически, как и схождения более ранних эпох. Нужно только помнить, как подчеркивал Н. Я. Марр, что "схождения и расхождения бывают различных измерений, т. е. различных измерений бывает так называемое "родство"" (4). Укладывающиеся в "звуковые законы" родственные слова также являются результатом процессов схождения и связи общественных коллективов, но в такой исторический период, когда господствовали особые нормы развития звуков и словообразования, отличающиеся от процессов звукового развития и словопроизводства в позднейшие исторические эпохи. Характер и границы распространения той или иной племенной речи были в древнейшие эпохи существенно иными, чем в письменно документированный период развития языка.
Н. Я. Марр сделал много для раскрытия своеобразия звукового развития и словопроизводства в древнейшие эпохи языкового развития. Если традиционное языкознание подходило к звукам речи как к готовой и в принципе неизменной категории, то Н. Я. Марр убедительно показал, что отдельные звуки речи, или фонемы, являются сравнительно поздним историческим достижением и возникают в результате расчленения первобытных диффузных звуков слогового порядка - "лингвистических элементов", по терминологии Марра. Расчленение первобытных слоговых элементов шло в путях столкновения и расчленения слов отдельных социальных групп, выработки словаря и норм племенного произношения. Оттенки звуков речи, имевшие вначале лишь побочное социальное значение как явление местного произношения, с течением времени начинали играть роль различителей смысла, подвергались, по выражению Н. Я. Марра, "семантизации", что неизбежно вело к расщеплению первоначально нерасчлененных слоговых элементов. Отмечая своеобразие звуковых процессов первобытной эпохи, Н. Я. Марр вместе с тем подчеркивал особенности словообразования в начальные эпохи языкового развития, когда расщепление и поляризация значений слов, выделение новых противоположных значений из недр расплывчатых многозначных слов, еще непосредственно сопровождалось расщеплением звуковых комплексов и вычленением новых звуковых единиц: Учет всех этих языковых процессов первобытной эпохи позволил крупнейшему советскому языковеду решительно отвергнуть старое натуралистическое и расистское понятие родства и взамен выдвинуть общественно-историческое его понимание, основанное на раскрытии процессов скрещения и консолидации языков первобытных общественных коллективов.
Отстаивая реакционную идею об изначальном тождестве индоевропейских языков, буржуазные языковеды ссылались обычно не только на сходство лексического состава, корнеслова, но и на заметное сходство морфологических элементов слова. Морфологическому сходству, близости флективных элементов придавалось в буржуазной науке тем больше значения, что буржуазными учеными владела навязчивая мысль, будто флективная морфология образует внутренний каркас языка, остающийся в своей основе неизменным при всех обстоятельствах. Раскрытие процессов образования и отпадения флексии разбило и эту догму компаративистики. Наибольшее значение при этом имело открытие того факта, что флективные элементы в конечном счете восходят к ранее самостоятельным служебным словам, возникшим на основе слов знаменательных. При условии наличия сходных слов в двух соседящих языках и при условии непрекращающихся исторических связей между носителями этих языков процесс превращения знаменательных слов в служебные и служебных слов в флективные показатели мог протекать самостоятельно в каждом из этих языков. Так, например, процесс превращения указательного местоимения в артикль с последующим сращением артикля с именем существительным и образованием особого, "определенного" склонения имен существительных протекал в каждом скандинавском языке параллельно.
Последовательно раскрывая процесс образования родства вследствие общения и расхождения различных общественных групп - племен, народов и т. д., - материалистическое языкознание выдвигает принципиально новое положение о генезисе языков. Оно отвергает возможность возникновения каких бы то ни было праязыков - индоевропейского, германского, прасеверного и др. Общие пласты слов и форм, имеющиеся в индоевропейских, германских и скандинавских языках, должны быть разъяснены не в порядке механического отнесения их к праязыкам различных степеней, а в порядке конкретно-исторического изучения процессов, приведших к образованию этих пластов.
Как должно быть построено такое конкретно-историческое изучение, наглядно показал нам применительно к проблеме рейнских говоров Фридрих Энгельс в своем исследовании "Франкский диалект".
Особо следует в этой связи остановиться на понятии общескандинавского праязыка, или, как его иначе называют, "прасеверного". В то время как в отношении реального существования индоевропейского и общегерманского праязыков индоевропеисты еще допускают иногда некоторые сомнения, так как вопрос о существовании этих праязыков относится к области абстрактных построений и гипотез, "прасеверный" язык является, по их мнению, реальным языком, засвидетельствованным в древнейших рунических надписях.
Было бы, однако, непростительной ошибкой отождествлять язык древнейших рунических надписей с мифическим понятием единого скандинавского праязыка. Такое отождествление недопустимо по ряду оснований. Язык древнейших рунических надписей, весьма скудно засвидетельствованный в дошедших до нас памятниках, вовсе не однороден. Уже исследователями-индоевропеистами были выделены в языке рун элементы, относящиеся к другим нескандинавским германским языкам (5). Кроме того, следует учитывать сакральный характер памятников, позволяющий предполагать, что перед нами особый кастовый язык жрецов или писцов, культивировавшийся в особой среде и распространенный на сравнительно большой территории с населением, говорящим на разных языках и диалектах. Должно быть принято во внимание и несовершенство древнейшей рунической письменности, которая могла скрывать под собой разные диалектные нормы. Конечно, данные древнейших рунических надписей дают нам некоторое представление об особенностях морфологии и фонетики скандинавских языков в древнюю пору, но такие заключения должны делаться с большой осторожностью. Что же касается гипотезы о "прасеверном" языке, то в силу изложенных выше общих и специальных соображений она должна быть отвергнута.
Помимо праязыковой ориентации, искажающей реальность исторического процесса, в работе Вессена ощущается еще один резкий порок, вытекающий из общих пороков старой индоевропеистской методологии. История языка сводится в работе Вессена, в основном, к смене звуков и к частичным изменениям морфологии. Лексика, кроме проблемы заимствованных слов и пуристического словотворчества, и синтаксис целиком выпадают из поля зрения этого исследователя. Вессен, как и другие буржуазные языковеды, не учитывает, что, помимо лексики и морфологии формального порядка, существует еще, как выражался Н. Я. Марр, морфология "идееносного", или смыслового, порядка, отражающая все более и более глубокое познание природы человеком в ходе общественной практической деятельности и общественной борьбы. Исторический обзор языков, даже в пределах письменно документированной эпохи, носит у Вессена формальный и поверхностный характер, ограничивающийся внешними сопоставлениями и случайной регистрацией фактов без раскрытия важнейших общественно-исторических причин развития языка как "практического сознания" (Маркс и Энгельс).
Вессен характеризует иногда те или иные языки и диалекты как "архаические". Признаком архаичности языка, в частности исландского, по Вессену, является сохранение в языке активно используемой флексии. Прогрессивными языками, подобно Есперсену, Вессен считает языки, развившие взамен флективной системы аналитические конструкции. Эта предвзятая точка зрения продиктована теми же расистскими основами, на которых построено и все буржуазное языковедение. Языки аналитического строя (английский, датский, французский и некоторые другие), по мнению реакционных языковедов в США и на Западе, сменяют языки флективной системы как, якобы, более совершенные, характеризующие и более совершенный тип мышления. История ряда индоевропейских языков (индийских, романских и др.) говорит не только об обычном сосуществовании в языках особенностей аналитического и синтетического (флективного) строя речи, но и об образовании флективных форм из описательных и других аналитических конструкций. Читатель должен знать это. Представители расистского по своей сущности, формально-исторического языкознания лишают слова "архаичность" и "прогрессивность" их подлинно-исторического смысла. Это и должен учитывать всякий, имеющий дело с работами подобного типа.
Идеалистически извращенный историзм автора, неправильное понимание им причин исторического развития речи проявляется и при рассмотрении причин гибели норвежского языка в качестве литературного. Автор отодвигает социально-исторические причины на задний план, а на передний выдвигает причины "внутриязыкового", "имманентного" порядка. Основная причина падения древненорвежской письменности заключается, по Вессену , в том, что сам норвежский язык в силу будто бы особенностей его морфологического развития закрыл себе пути к дальнейшему росту и преобразованию его в литературный язык новой формации.
В основе такого утверждения, в конечном счете, лежит реакционный взгляд на сущность языкового развития, согласно которому отдельные языки в разной степени обладают творческими потенциями. Опыт языкового строительства в Советском Союзе, где осуществление благородных принципов ленинско-сталинской национальной политики подняло разноструктурные, ранее бесписьменные или не развитые в литературном отношении языки до уровня развитой литературной речи, доказывает, что в самом строе языка нет и не может быть ничего такого, что препятствовало бы восхождению данного языка с низшей ступени на более высокую. Если история норвежского языка обнаруживает в определенную эпоху зияющий разрыв и норвежский язык не поднялся на ступень национального языка одновременно с датским и шведским, то это обстоятельство находит себе объяснение не в особом строе норвежского языка, а в особых исторических условиях, которые Вессен не смог целиком обойти и о которых он упоминает вскользь. Для того чтобы какой-либо язык возвысился до уровня национального языка, необходимо, чтобы имелось налицо сочетание особых условий, связанных с образованием наций. Эти условия вскрыты в классических работах по национальному вопросу В. И. Ленина и И. В. Сталина.
Национальный язык - это языковая общность, устанавливающаяся в связи с процессом образования нации. Как указывает товарищ Сталин, "Нация является не просто исторической категорией, а исторической категорией определенной эпохи, эпохи подымающегося капитализма. Процесс ликвидации феодализма и развития капитализма является в то же время процессом складывания людей в нации" (6).
Процесс создания национального языка является одной из неотъемлемых сторон процесса образования национальных связей. "Во всем мире, - писал В. И. Ленин, - эпоха окончательной победы капитализма над феодализмом была связана с национальными движениями. Экономическая основа этих движений состоит в том, что для полной победы товарного производства необходимо завоевание внутреннего рынка буржуазией, необходимо государственное сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке, при устранении всяких препятствий развитию этого языка и закреплению его в литературе. Язык есть важнейшее человеческого общения; единство языка и беспрепятственное развитие есть одно из важнейших условий действительно свободного и широкого, соответствующего современному капитализму, торгового оборота, свободной и широкой группировки населения по всем отдельным классам, наконец - условие тесной связи рынка со всяким и каждым хозяином или хозяйчиком, продавцом и покупателем" (7).
Указывая на общность языка как на одну из существенных и обязательных черт нации, товарищ Сталин резко критикует антимарксистские теории, отрицающие общность языка как одно из необходимых условий формирования нации.
Если образование норвежского национального языка запоздало сравнительно с датским и шведским языками, то это объясняется не имманентными, внутриязыковыми причинами и даже не культурными условиями, а прежде всего длительной экономической и политической отсталостью страны. Характеризуя длительное "застойное существование" Норвегии, Фридрих Энгельс объяснил это отставание изолированностью страны и социально-экономическими условиями (8). Длительное экономическое отставание страны вместе с утратой политической самостоятельности в результате Кальмарской унии (1397 г.) были действительной причиной прекращения старой письменной традиции. Вместе с Норвегией политическую самостоятельность утратила и Швеция. Но если Швеция в начале XVI в. сумела вновь обрести независимость, а Норвегия в это время потеряла остатки своей свободы, то это находит объяснение в различии экономических условий. Характерно, что реформация, сыгравшая значительную роль в развитии национального самосознания и национального языка в Швеции; явилась в Норвегии проводником датского влияния и содействовала дальнейшему оттеснению норвежского языка.
Порочность методологии Вессена сказалась еще в том, что отдельные скандинавские языки получили в его книге неравномерное освещение. Говоря о конкретном содержании исторического процесса языкового развития, автор обнаруживает непоследовательность. Применительно к одному языку он увлекается вопросами лексики, в другом - он преимущественно выделяет морфологическую сторону, в третьем - он подчеркивает вопросы правописания и т. д. Конечно, в известной мере такой подход обусловлен особенностями развития отдельных скандинавских языков. Но в еще большей степени неравномерность освещения объясняется ограниченностью буржуазной лингвистики, ее формализмом, неспособностью проникнуть в глубинные процессы речевого развития и проследить те сдвиги, которые неминуемо совершаются в строе каждого языка с изменением общественно-исторических условий его существования. Задача подлинно-исторического исследования языка заключается в том, чтобы выявить эти закономерные сдвиги и показать, какими самобытными и своеобразными путями идет реализация этих общих тенденций в строе каждого национального языка. Между тем, Вессен бесконечно далек от выполнения этих требований. Он ограничивается поверхностным описанием фактов, и поэтому нет ничего удивительного в том, что водном случае он больше уделяет места явлениям пуризма и словотворчества, а в другом - занимается главным образом грамматикой, хотя, как известно, лексика и грамматика развиваются параллельно как две неотъемлемые стороны одного и того же процесса развития строя речи.
По объему в книге больше всего места отводится шведскому языку, что легко находит объяснение в национальности автора и его ориентации на шведского читателя. В таком уклоне автора не было бы ничего зазорного, если бы автор не упрекал при этом исландских лингвистов в национально-ограниченной точке зрения и не ратовал за "единую", "общескандинавскую" установку. Получается, что космополитические взгляды автора, становящегося в позу борца за "общескандинавские" и, шире, "общеевропейские" идеалы, на деле направлены к ограничению самобытности и значения других скандинавских языков и к всемерному выпячиванию роли шведского языка. Борьба с национализмом является в устах буржуазного космополита лишь фразой, призванной прикрыть собственную буржуазно-националистическую точку зрения.
С этим связана также оценка пуризма в книге. Э. Вессен указывает на "опасность пуризма", касаясь исландского языка. Но и в этом вопросе у него проявляется буржуазная космополитическая установка. И здесь Вессен рядится в тогу представителя "общескандинавских" и "общеевропейских" интересов, последовательно борющегося против националистической пуристической деятельности. В действительности, однако, позиция Вессена в этом важном вопросе фальшива и ничего общего не имеет с подлинно передовыми и демократическими воззрениями в области языковой политики.
Позиция Э. Вессена в данном вопросе фальшива вдвойне. Ее фальшь сказывается прежде всего в понятии "интернационализма", которым оперирует автор. Когда автор говорит о "международной культуре", он, конечно, имеет в виду не многонациональную культуру социалистического пролетариата, а буржуазную культуру господствующих классов империалистических стран, стремящихся поработить все народы мира. "Интернациональными" и "общепринятыми" словами буржуазное языкознание называет слова, фактически распространенные в ограниченном круге европейских языков, претендующих на "мировое господство", совершенно игнорируя при этом гигантские языковые массивы угнетенного населения колониальных и полуколониальных стран. Понятие "международных слов" становится в трактовке буржуазного языковеда великодержавническим и классово ограниченным. Такие подлинно международные слова, как советизмы, проникшие во все языки мира благодаря международному значению ленинизма, сознательно игнорируются современными буржуазными языковедами.
С другой стороны, глубоко ошибочна в книге Вессена оценка пуризма. Нельзя подходить к пуристической деятельности с одной, раз и навсегда принятой меркой. Одно дело пуризм, осуществлявшийся в широких масштабах немецкими шовинистическими и фашистскими кругами, пуризм, направленный к тому, чтобы повернуть вспять развитие языка и во имя бредовой расистской идеи изгнать из языка такие давным-давно усвоенные широкими массами населения слова, как телефон, автомобиль и т. д. Движущим мотивом такого пуризма было стремление оторвать трудящиеся массы своего народа от трудящихся масс других народов, по возможности ослабить международную солидарность угнетаемых в их борьбе против угнетателей и воспитать народ в духе оголтелой ненависти и презрения ко всем другим народам. Совсем другое дело - пуризм, преследующий цели демократизации научного и общественно-политического языка и направленный к тому, чтобы отстоять национальную независимость против происков хищников империалистического порабощения и агрессии. Именно таков пуризм маленького исландского народа, который на протяжении многих веков был вынужден отстаивать свою независимость против королевской Дании, а в течение последнего времени и против бесцеремонного натиска американского империализма, рассматривающего Исландию как одну из своих стратегических баз. Характеризовать исландский пуризм в таких условиях как реакционный - значит недостойно осуждать стойкость и свободолюбие маленького северного народа в его законном стремлении освободиться от чужой опеки и стать на собственные ноги.
"Индоевропейская лингвистика, - по меткому определению Н. Я. Марра, - есть плоть от плоти и кость от кости отживающей буржуазной общественности" (9). Книга Вессена о скандинавских языках как продукт индоевропейской лингвистики страдает всеми существенными пороками, типичными для индоевропейского языкознания в целом. Если, тем не менее, мы считаем возможным предложить эту книгу в русском переводе вниманию советского читателя, то это объясняется тем, что разработка проблем скандинавистики с позиций советского материалистического языкознания только началась, и книга Вессена, заключающая в себе известный фактический материал, может быть полезна в определенных рамках советским специалистам. При чтении работ, подобных книге Вессена, читатель должен быть предупрежден об их порочных установках, об их буржуазной тенденциозности и в необходимых местах должен получить правильное освещение вопроса с позиций советского материалистического языкознания. Поэтому снабжение зарубежных работ типа Вессена, используемых в качестве пособий в наших филологических вузах, необходимыми комментариями и вводными замечаниями является практически неотложным делом.
Все основные критические замечания и необходимые исправления вынесены в комментарии. Читатель должен помнить, что собранный в книге Вессена фактический материал может быть полезен советскому специалисту только при условии критического подхода к книге с позиций нового, материалистического учения о языке, разработанного акад. Н. Я. Марром. Предисловие к книге и комментарии помогут читателю в достижении этой цели.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Н. Я. Марр, Избранные работы; т. IV, стр. 3-4.
2. Н. Я. Марр, Почему так трудно стать лингвистом-теоретиком, Избранные работы, т. II, стр. 399.
3. Там же.
4. Н. Я. Марр, Избранные работы, т. 11, стр. 415.
5. Сводку мнений по этому вопросу см. в вводной части статьи проф. А. И. Смирницкого, К вопросу о языке старших северных рунических надписей "(Вестник Московского университета", 1947, вып. 8, стр. 71 и сл.).
6. И. Сталин, Марксизм и национальный вопрос, Соч., т. 2, стр. 303.
7. В. И. Ленин, Соч., 4 изд., т. 20, стр. 368.
8. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч , II, стр. 74.
9. Н. Я. Марр, Избранные работы, т. I, стр. 222. |
|
