Литература

Источник: Э. А. МАКАЕВ. ЯЗЫК ДРЕВНЕЙШИХ РУНИЧЕСКИХ НАДПИСЕЙ

§1. Вопросом первостепенной важности является выяснение языкового статуса старших рунических надписей и их ареальная характеристика, т. е. выяснение соотношения языка старших рунических надписей, с одной стороны, с общегерманским языком, а с другой стороны – восточногерманским, скандинавским и западногерманским ареалами. В специальной рунической и в германистической литературе отсутствует единство взглядов по данному вопросу: большинство исследователей, начиная с С. Бугге¹, объявляют язык старших рунических надписей праскандинавским, в то время как другие исследователи рассматривают его как представителя общегерманского состояния². Поэтому представляется необходимым подробное рассмотрение всего комплекса относящихся сюда проблем.

§2. В настоящее время не подлежит сомнению, что язык старших рунических надписей не отражает общегерманского языкового состояния; достаточно сопоставить некоторые рунические надписи с их общегерманской реконструкцией, чтобы убедиться в этом, ср.:

рун. ekhlewagastiRholtijaRhornatawido (I, 29)³ при общегерм. ek/ik hlewagastiz hultijaz hurnan tawidon;

рун. swestar minuliubu (I, 65) при общегерм. swestar mino leubo;

рун. ekwakraRunnamwraita (I, 71) при общегерм. ek/ik wakraz unbnam wraitan;

рун. frawaradaR anahahaislaginaR (I, 54) при общегерм. frawaredaz ana hanhan ist slagenaz и т. п.⁴

Древнейшие рунические надписи, найденные на территории Дании, Норвегии и Швеции, не содержат никаких данных, которые позволили бы установить в этих надписях наличие языковых особенностей скандинавского ареала. При соблюдении синхронной соотнесенности эти надписи могут быть в равной мере отнесены в языковом отношении как к скандинавскому, так и к западногерманскому ареалу. Сторонники праскандинавского характера языка старших рунических надписей указывают на личное местоимение 1 л. ед. ч. 'я', которое в данных надписях представлено формой ek (см. ч. II, разд. IV). В то же время, как справедливо отмечает В. Крогман⁵, огласовка e данного местоимения не является исключительной принадлежностью лишь скандинавского ареала. С данной огласовкой местоимение 1 л. ед. ч. встречается в древнесаксонском (или древненижнефранкском) "Символе веры"⁶, а также в ряде современных немецких диалектов⁷.

Особого рассмотрения требует вопрос о "готских" рунических надписях. К. Марстрандер пытался обнаружить в своем исследовании "Готские рунические памятники"⁸ наличие довольно значительного количества рунических надписей на готском языке; к таковым он причислял: I, 16, 46, 50, 69, 24, 110; II, 14, 25, 24. Впоследствии К. Марстандер более осторожно высказывался о принадлежности данных надписей к готскому ареалу⁹, так, в отношении I, 24 он оставлял вопрос открытым и давал транскрипцию mrla¹⁰ в скандинавской и в готской форме. Более детальное рассмотрение всех вышеупомянутых "готских" надписей позволяет прийти к следующему заключению.

Многие надписи или допускают иную и не менее правдоподобную интерпретацию, или, с точки зрения рунической графики, они вообще малопригодны для того, чтобы на их основании можно было сделать определенные выводы; ср., например, брактеаты, содержащие, по мнению С. Бугге¹¹ и К. Марстрандера¹², в различных написаниях слово ehwu. Данное образование сближается с готск. aiha-. Марстрандер полагает, что готск. aiha- может быть сопоставлено с -eus в рун. sueus (I, 50), а это, по его мнению, указывает на то, что "должны были существовать готские диалекты, в которых герм. *ehwaz закономерно развивалось в *ehus после синкопы а, в противоположность готскому языку Вульфилы, где сонант w удерживался (в данном слове) по аналогии с косвенными падежами"¹³. Указанные брактеаты, однако, вряд ли можно рассматривать как основу для подобных выводов уже потому, что, как подчеркивают Л. Якобсен и Э. Мольтке¹⁴, данные надписи вряд ли содержат осмысленные слова, поскольку ehwu, которое К. Марстрандер и В. Краузе¹⁵ читают на нескольких брактеатах, сопоставляя его с герм. *ehwaR 'конь', имеет под собой слабую палеографическую и языковую основу (Л. Якобсен и Э. Мольтке на данных брактеатах читают не ehwu, a eltil). Ссылка на брактеат 71, Сконе 5 (DRI. стр. 545) и II, 4 тоже ничего не говорит, ибо покоится на ошибочном толковании надписей на данных брактеатах. Итак, следует постоянно иметь в виду, что значительно большая часть надписей на брактеатах содержит набор бессмысленных рун и руноподобных знаков и поэтому в лингвистическом отношении мало что дает¹⁶ (см. об этом также гл. I, §2). Что касается I, 110 (aadagasu laasauwija), то приходится отметить, что удовлетворительного толкования данной надписи до сих пор не дано (ср. ч. II, разд. IV, s. v.), а это делает невозможным определенное заключение о её языковой принадлежности. Форма ranja (I, 16) не дает никаких опорных пунктов для её ареальной характеристики. Что касается tilariþs (I, 46), то не исключена возможность, что данная надпись является готской (если бы она относилась к скандинавскому ареалу, следовало бы ожидать *tilaridaR), однако Г. Маст¹⁷ пытается доказать, что данная надпись вообще не является германской, а скорее всего иллирийской, и соответственно читает (tilarios). Не приходится отрицать некоторой обоснованности гипотезы Г. Маста, особенно с палеографической точки зрения, ибо предпоследняя руна □ является единственной в своем роде¹⁸ и допускает различное толкование. Если даже не идти так далеко и принимать, что I, 16 является готской рунической надписью¹⁹, то, после критического рассмотрения, к "готским" руническим надписям могут быть причислены лишь I, 16, 46, 69, при этом gutani и vi(h?) в I, 69 допускает разную интерпретацию (см. ч. II, разд. IV), ranja (I, 16) не несет никаких специфически готских черт и лишь tilariþs (I, 46) может изобличать готское происхождение данной надписи. Этого, несомненно, слишком мало для противопоставления рунических надписей скандинавского ареала руническим надписям готского или восточногерманского ареала, и на столь шатком основании нет возможности строить далеко идущие выводы о языковой принадлежности старших рунических надписей²⁰.

§3. Установление языковой принадлежности старших рунических надписей требует более подробного освещения вопроса о соотношении скандинавского и западногерманского ареалов. Данная проблема в свою очередь не может быть разрешена без выяснения вопроса о членении германской языковой общности и образовании таких пучков изоглосс, которые стали решающими факторами в конституировании отдельных германских ареалов.

Центральным для проблемы членения германской языковой общности является определение временной соотнесенности, или временной глубины – в терминах глоттохронологии, тех инноваций, которые стали конституирующими при формировании отдельных германских ареалов²¹. Здесь следует прежде всего указать на такие явления, как закон Хольцмана, дистрибуция форматива 2 л. ед. ч. прошедшего времени сильного глагола в готском, скандинавском и западногерманском ареалах, повышение a в æ и ā в ǣ в англо-фризской группе, развитие е^-1 в ā в западно-германском и скандинавском, выпадение носового перед s, f, þ с заместительным продлением гласного в ингвеонских диалектах (частично и в скандинавском), наконец, палатализация и ассибиляция смычных перед гласными переднего ряда в ингвеонских диалектах. Многие исследователи конца XIX и первой четверти XX в. были склонны относить все перечисленные инновации, или во всяком случае большинство из них, к весьма отдаленному прошлому: к началу нашей эры или даже первым векам до нашей эры²². Однако в работах 30-50-х годов XX в. было показано, что вышеперечисленные инновации относятся к значительно более позднему времени. X. Кун²³ указывает на то, что в III-IV вв. процесс превращения общегерманского jj > ddj (готск.) и ggj (сканд.), а также ww > ggw еще не был завершен. Расхождения между готским и скандинавским в отражении закона Хольцмана давно отмечались исследователями²⁴, и это с непреложностью говорит о том, что к III-IV вв. н. э. действие закона Хольцмана еще не было закончено и что процесс гуттурализации мог происходить и в значительно более позднее время, о чём свидетельствует развитие консонантизма в фарерском языке. Что касается распределения форматива 2 л. ед. ч. претерита сильного глагола (в готском и скандинавском -t, в западногерманском -i/-e), то и данная дистрибуция относится, возможно, к сравнительно позднему времени, ибо весьма древняя и общегерманская категория претерито-презентных глаголов обнаруживает наличие -t и других его вариантов во всех германских ареалах. X-Ф. Розенфельд²⁵, указывая на то, что обобщение окончания -t в готском и скандинавском ареалах является такой же инновацией данных языков, как и форматив -i/-e в западногерманском ареале, связывал особое западногерманское развитие с тем, что в ингвеонских диалектах в силу действия специфичных для данной группы фонетических закономерностей глаголы типа niman 'брать' должны были иметь следующую парадигматическую структуру в претерите: 1 л. ед. ч. *nam, 2 л. ед. ч. *nōþ < *nonþ < *namþ, 3 л. ед. ч. nam. Возможно, заключал Г. Ф. Розенфельд, что вытеснение общегерманского форматива 2 л. ед. ч., фономорфологически выпадавшего из парадигмы, началось именно в ингвеонской группе и затем проникало во все западногерманские языки. Если данное объяснение в какой-то мере отражает действительное положение вещей, то тогда приходится признать, что западногерманская инновация является довольно поздней²⁶.

Таким образом, те инновации, о которых была речь выше и на основании которых строились выводы относительно диалектного членения германской языковой общности, по всей вероятности, не могут восходить к первым векам до н. э., а относятся к более позднему времени²⁷. Это позволяет предполагать, что в конце I тысячелетия до н. э. общегерманский язык обнаруживал ещё незначительные диалектные различия, и, следовательно, выделение замкнутых и четко обрисованных диалектных ареалов для той эпохи вряд ли оправданно. На это указывают все имеющиеся в настоящее время данные, как прямые, так и косвенные: древнейшие рунические памятники, материал германской топонимики, германская ономастика в передаче античных авторов первых веков до и после нашей эры, древнейшие заимствования в прибалтийско-финских языках, а также данные внутренней реконструкции фонологического и морфологического строя германских языков.

§4. Более или менее единообразное состояние общегерманского языка и отсутствие четких и глубоких диалектных границ, как уже отмечалось выше, следует принимать вплоть до первых веков до нашей эры. Вычленение и дальнейшее обособление готов (или, шире, восточногерманских племенных образований), имевшее следствием создание специфичных для восточногерманского ареала пучков изоглосс и происходившее, по всей вероятности, в последние столетия до н. э. и в первый век н. э., явилось одновременно первым членением германской языковой общности²⁸. Как будет показано ниже, вычленение восточногерманского ареала из общегерманского состояния не предполагает наличия тесных контактов между восточногерманским и скандинавским ареалами и тем более постулирования единого гото-скандинавского праязыка, как то конструируется Э. Шварцем²⁹.

§5. С вопросом о вычленении готов и образовании восточногерманского ареала связана проблема первоначальной локализации готов (и возможно, и других восточногерманских племен) и определение характера гото-скандинавских языковых связей. В германистической литературе (филологической, исторической, этнографической и археологической) широко представлена и, по сути дела, почти безраздельно господствует точка зрения, согласно которой восточногерманские племена, и прежде всего готы, первоначально обитали в Скандинавии и что готы, покинув Скандинавию, обосновались в первом столетии до и после н. э. у устья Вислы. Данная точка зрения, восходящая к свидетельству Иордана³⁰, получила археологическое обоснование в работе Э. Уксеншерны³¹, который пытался определить прародину готов в Скандинавии в Вестеръётланде. Археологическая аргументация Э. Уксеншерны была дополнена лингвистической аргументацией Э. Шварцем³², который именно исконным соседством готов и скандинавских племен объяснял близость готского и скандинавского, дальнейшее вычленение готского из скандинавского и реконструкцию гото-скандинавского праязыка. В то же время против этой точки зрения имеется ряд серьезных возражений археологического, исторического и лингвистического характера, что не позволяет присоединиться к ней. Дело в том, что теоретической предпосылкой работы Э. Уксеншерны "Прародина готов", основанной на анализе погребальных полей в Вестеръётланде, а также обрядов захоронения (отсутствие оружия и других предметов в могиле и т.п.), была методика археологических исследований, разработанная Г. Коссиной ("Siedlungsarchäologie"). Последняя в предельно ясной форме была выражена Г. Коссиной в следующем положении: "Археологически четко очерченные культурные области во все времена совпадают с совершенно определенными народами или племенами"³³. Хорошо известно, что методика Г. Коссины встретила весьма серьезные возражения со стороны многих немецких археологов, была оставлена без внимания как не заслуживающая особенного научного доверия со стороны большинства скандинавских археологов³⁴ и в настоящее время имеет мало последователей. Что касается выводов Э. Уксеншерны в отношении прародины готов в Вестеръётланде, то следует иметь в виду основательную критику данных выводов со стороны шведских историков³⁵, категорически отрицающих происхождение готов из Скандинавии. Шведский историк Курт Вейбуль указывает на то, что миф о происхождении готов из Швеции, основанный на рассказе Иордана и упорно державшийся у шведских историков эпохи средневековья и нового времени, постепенно исчез из шведской историографии, из трудов, посвященных древнейшему периоду шведской истории. Он подчеркивает: "Историки заметили, что этот поздно записанный рассказ (о происхождении готов из Швеции. – Э. М.) имеет весьма сомнительную ценность. Но археологи и языковеды принимают этот рассказ на веру и поныне кладут его в основу своих больших работ о древнейшей истории Швеции"³⁶. Основательная критика концепции о происхождении готов из Скандинавии содержится также в работах Л. Вейбуля³⁷ и К. Муберга³⁸. Следует отметить, что А. Стендер-Петерсен³⁹ пытался опровергнуть критику К. Вейбуля, взяв под защиту показания Иордана, но, как нам представляется, его аргументация не является убедительной. А. Стендер-Петерсен полагает, что все показания Иордана о древнейшей истории готов достоверны, ибо они покоятся на устном предании, и даже рассказ Иордана о том, что готы покинули Скандинавию на трех ладьях,

А. Стендер-Петерсен расценивает как исторический факт, усматривая в нем три этапа готской эмиграции из Скандинавии: первая ладья символизировала якобы колонизацию области вокруг Риги – Либазы, вторая ладья – колонизацию Самландии, третья ладья – колонизацию земли вокруг устья Вислы⁴⁰. Данное построение А. Стендер-Петерсена является частью его общей концепции о мощной волне переселений скандинавских племен на восток, о заселении скандинавскими колонистами Финляндии и севера России⁴¹. К тому же конфронтация показаний Иордана и скандинавского материала археологического, этнографического и лингвистического характера, отраженная в ряде работ⁴², вообще отсутствует в аргументации А. Стендер-Петерсена.

Не приходится сомневаться в том, что вопрос о происхождении готов из Скандинавии нуждается в совершенно новой постановке со стороны археологов и языковедов. Давая картину германских миграций в первые века до и после н. э. и указывая на то, что в это время в Скандинавии наблюдается медленная волна заселения страны с юга на север и со стороны побережья в глубь страны, Р. Хахман⁴³ справедливо подчеркивает, что под влиянием показаний Иордана о том, что Скандинавия является vagina gentium, археологические данные, освещающие данный процесс колонизации Скандинавии с юга на север, до сих пор не получили должного внимания и не собраны. Таким образом, вопрос о переселении готов (или, шире, восточногерманских племен) из Скандинавии в свете археологических и исторических данных является по меньшей мере спорным; остается выяснить, в какой мере языковые данные позволяют говорить о вычленении восточногерманского ареала из скандинавского ареала, и, следовательно, постулировать первоначальное гото-скандинавское единство и реконструировать гото-скандинавский праязык.

§6. Не подлежит сомнению, что решение данного вопроса зависит от того, в какой мере языковед может исходить из наличия скандинавского языкового ареала, четкие контуры которого уже обрисовались в первые века до н. э. Следует со всей определенностью подчеркнуть, что языковед не располагает никакими данными, которые позволили бы установить наличие скандинавского ареала, отграниченного от других ареалов и, следовательно, имеющего совокупность лишь ему присущих языковых особенностей уже в первые века до н. э. В работах С. Бугге⁴⁴ и Л. Виммера⁴⁵, старавшихся подчеркнуть скандинавское происхождение старших рунических надписей, указывалось прежде всего на -R как показатель собственно скандинавского характера рунических надписей. В то же время данный форматив не может рассматриваться как показатель скандинавской, и только скандинавской, принадлежности рунических надписей. Графема R в рунических надписях старшего периода, возможно, вплоть до VI в. обозначала фонему z в исходе слова и, реже, в интервокальной позиции. Окончание -az, -iz, -uz в им. п. ед. ч. о-, i-, u- основ было общегерманским явлением (общегерм. *dagaz 'день', *gastiz 'чужеземец', *sunuz 'сын'). Конечное -z в готском ареале оглушалось, а гласные а и i синкопировались; ср. готск. dags, gasts. В скандинавском и западногерманском ареалах -z > R (явление ротацизма). Вероятно, как предполагали Г. Пауль⁴⁶ и З. Гутенбруннер⁴⁷ и как подробно обосновал А. Смирницкий⁴⁸, что в западногерманском конечное -z переходило в -R и лишь после этого исчезало. Тем самым формы -gastiR, wakraR и др. вполне возможны в первые века н. э. как в скандинавском, так и в западногерманском ареале. З. Гутенбруннер резонно замечает, что языковая принадлежность надписи на золотом роге из Галлехуса ek hlewagastiR holtijaR horna tawido (I, 29) не может быть точно определена⁴⁹, т. е. в языковом отношении она может быть отнесена с равным основанием как к скандинавскому, так и к западногерманскому ареалу, если принимать, что она относится к эпохе не позже первой половины V в. н. э. Взвешивая возможность отнесения данной надписи (I, 29) к скандинавскому или западногерманскому ареалу, Л. Якобсен и Э. Мольтке (см. DRI, стр. 30) указывали на то, что наличие руны Z в данной надписи еще не исключает её возможного западногерманского происхождения, ибо время отпадения конечного -z в западногерманском неясно. Однако соображения рунологического характера делают это предположение маловероятным: прежде всего исследователям не известна ни одна западногерманская руническая надпись до первой половины VI в.; кроме того, руна h в готских и скандинавских надписях передается графически руной H, в западногерманских надписях она передается в виде h. Нужно сказать, что данные аргументы не являются вполне убедительными: западногерманские надписи до VI в. могли не сохраниться, ибо они могли быть вырезаны на дереве. Остается неизвестным, всегда ли в западногерманских надписях руна h передавалась графически в виде h. И. Лангенфельт пытался доказать, что надпись на золотом роге из Галлехуса является по своему происхождению англской⁵⁰. Доказательство этого он видел в том, что в Ангеле (в Ютландии) до V в. жили англы, а герулы, создатели рунического письма, обитали тоже в Ютландии, севернее англов. Именно от герулов англы переняли руническое письмо и, переселяясь в Британию в V-VI вв., захватили его с собой. Полемизируя с Лангенфельтом, Э. Мольтке⁵¹ справедливо указывал на то, что в таком случае необходимо принять, что англы уже во II-III вв. были знакомы с руническим письмом, т. е. со старшими рунами. После переселения в Британию англы в V-VI вв. не оставляют ни одной рунической надписи, а столетием позже появляются в Британии рунические надписи совершенно иного графического облика, выполненные специфическим англосаксонским футарком, что заставляет предполагать, что не первые, а последние переселенцы в Британию занесли туда уже в относительно позднее время руническое письмо. Э. Мольтке подчеркивает, что без серьезных оснований не приходится говорить о наличии западногерманских рунических надписей на юге Ютландии в III-V вв. н. э. В то же время с основным доводом Э. Мольтке не приходится согласиться: скандинавская экспансия совпадает с зоной распространения рунических надписей, выполненных северогерманским футарком (nordgermansk futhark). Палеографически древнейшие надписи, найденные в Скандинавии и на континенте, обнаруживают те же графические особенности. Если следовать Э. Мольтке, то тогда готские надписи, например надпись из Пьетроассы (I, 69), придется зачислить в скандинавские. Следует всячески подчеркнуть, что отдельные графические расхождения в рунических надписях, выполненных 24-значным футарком, позволяют в редких случаях с большей или меньшей определенностью говорить о хронологических различиях или о различиях в школах рунических мастеров, но они малопригодны для причисления надписи к определенному языковому ареалу: скандинавскому, готскому или западногерманскому. Не приходится сомневаться в том, что специфически скандинавского футарка как особой графической системы, отличной от других рунических графических систем, вообще не существовало. Когда, действительно, появились такие графические системы, как датские, шведско-норвежские, англофризские рунические системы, пора старших рунических надписей, выполненных 24-значным футарком, уже давно миновала. Следовательно, вопрос о языковой принадлежности надписи на золотом роге из Галлехуса требует совершенно иной постановки (см. §10).

В качестве приметы скандинавской принадлежности той или иной надписи обычно указывают также на огласовку e личного местоимения 1 л. ед. ч. ek. Однако данная огласовка встречается в западногерманском ареале (см. ч. II, разд. IV, s. v. ek), и следует полагать, что в общегерманском дистрибуция форм ik ≈ ek определялась акцентными отношениями: в ударной позиции выступала форма ek, в безударной позиции выступала форма ik. В дальнейшем могло наблюдаться выравнивание в сторону ударной (скандинавский ареал) или безударной позиции (готский и западногерманский ареалы). Таким образом, и форма ek не может служить показателем скандинавского происхождения рунической надписи (см. также §2). Все же другие особенности и тенденции языкового развития, отраженные в старших рунических надписях, относятся к эпохе не ранее III-V вв. н. э., а некоторые из них и к еще более позднему времени, причем многие из этих особенностей являются общими для скандинавского и западногерманского ареалов. Здесь можно назвать: развитие ǣ > ā [ср. mаriR (I, 90) 'славный'; д.-в.-н. mâri 'знаменитый', др.-англ. mǽre 'знаменитый', готск. meriþa 'слух', 'известие'⁵²]; развитие конечного -ō > u [ср. gibu (II, 12) 'я даю', д.-в.-н. gibu, др.-сакс. gibu, готск. giba 'я даю']; форматив дат. п. ед. ч. o-основ -е [ср. woduride (I, 99), wage (I, 65)?, ср. д.-в.-н. tage, др.-англ. dæge 'день'⁵³].

Все вышеизложенное позволяет прийти к выводу, что в первые века до н. э. и в первые века н. э. скандинавский языковый ареал ещё не оформился как самостоятельная диалектная группа. Следовательно, вычленение восточногерманского ареала происходило не из скандинавского ареала, которого в то время еще не существовало, а из общегерманского или, точнее, что оно относилось к позднегерманскому этапу развития общегерманского языка. После вычленения готов и обособленного развития готского (и других восточногерманских языков) германская языковая общность была представлена двумя ареалами: восточногерманским и западногерманско-скандинавским. Именно на основе языковых особенностей западногерманско-скандинавского ареала и стало складываться то языковое состояние, которое отражено в старших рунических надписях. Надлежит выяснить, почему на основе именно данного ареала стало складываться то языковое состояние, которое принято называть языком старших рунических надписей.

§7. Вопрос о происхождении рунического письма, остающийся дискуссионным и в настоящее время, не рассматривается в данной монографии, ибо он требует выяснения комплекса проблем, далеко выходящих за рамки задач, поставленных в данной работе. Однако представляется желательным дать сжатую характеристику состояния изучения вопроса о происхождении рунического письма в настоящее время и более подробно остановиться на вопросе о распространении рунического письма в связи с древнейшими руническими надписями. Все исследователи, независимо от того, каких взглядов они придерживаются на происхождение рунического письма, едины в том, что руническое письмо, возникшее не позже II-III вв. н. э., явилось продолжением и переработкой одного из южноевропейских алфавитов.

С. Бугге⁵⁴ и О. фон Фрисен⁵⁵ полагали, что руническое письмо возникло скорее всего на основе греческого курсива⁵⁶ у готов в районе Черного моря примерно в III в. н. э. и вместе с мощной культурной экспансией, исходившей с юга со II в. н. э. и проходившей восточным путем на север, распространялось постепенно среди различных германских племен. С. Бугге⁵⁷ высказал предположение, более подробно развитое О. фон Фрисеном⁵⁸, что передатчиками и распространителями рунического письма среди германских племен были герулы. Основанием для этого служило в основном слово erilaR 'мастер рунического письма', встречающееся на нескольких рунических надписях (см. ч. II, разд. IV, s. v.), которое данные исследователи сополагали с именем самих герулов. Известной модификацией теории С. Бугге – О. фон Фрисена явилась гипотеза Ф. Аскеберга, согласно которой руническое письмо возникло у готов в районе устья Вислы во II в. н. э. под влиянием латинского алфавита. Оставляя в стороне подробный анализ всех слабых пунктов теории С. Бугге – О. фон Фрисена (таковой содержится в работе Ф. Аскеберга "Скандинавский Север и континент в древности"⁵⁹), следует указать на то, что основной недостаток теории С. Бугге – О. фон Фрисена заключается в том, что древнейшие рунические надписи, найденные в Дании и Норвегии, относятся к концу II и началу III в. н. э., в то время как знакомство готов с эллинистической культурой юго-восточной Европы произошло лишь после овладения готами Ольвией примерно в 236 г. н. э.⁶⁰ Естественно, что должен был пройти известный промежуток времени, в течение которого руническое письмо смогло распространиться в Дании и Норвегии. Таким образом, сами рунические надписи свидетельствуют против данной теории. Гипотеза Аскеберга, являющаяся компромиссом между теорией С. Бугге – О. фон Фрисена и теорией Л. Виммера, не менее уязвима в своей положительной части: отодвигая под давлением ранних находок рунических надписей возникновение рунического письма ко II в. н. э., Аскеберг исходил из наличия значительного культурного центра в районе Вислы в I-II вв. н. э., ибо, по его мнению, изобретение рунического письма явилось огромным культурным достижением, предполагавшим высокий уровень культуры в той среде, где оно возникло. В то же время исследователи не располагают соответствующими данными о наличии подобного культурного центра в районе Вислы, на что было со всей определенностью указано археологами⁶¹. Не менее уязвимо также положение Аскеберга о том, что готы создали руническое письмо под влиянием латинского образца во II в. н. э. Это положение плохо согласуется с тем, что тс же самые готы в IV в. н. э. создали готский алфавит под влиянием греческого алфавита. Ведь если готы уже располагали традицией создания рунического алфавита под влиянием латинского образца, то следовало думать, что они создали бы свой собственный алфавит, который, по всей вероятности, унаследовал некоторые рунические знаки⁶² на основе латинского, им уже знакомого, а не греческого алфавита. Тем самым гипотеза Аскеберга не может претендовать на удовлетворительное решение вопроса о происхождении рунического письма.

Общим для теории происхождения рунического письма Л. Виммера⁶³, X. Педерсена⁶⁴, М. Хаммарстрёма⁶⁵ и К. Марстрандера⁶⁶ является предположение о том, что руническое письмо возникло у одного из южногерманских племен в I-II вв. н. э. под влиянием или латинского (Виммер-Педерсен), или североиталийского алфавита в одной из его разновидностей (Хаммарстрём-Марстрандер). Сложность выведения рунического письма из латинского заключается в том, что лишь некоторые руны имеют прямое соответствие в латинском алфавите. Таковы f r h i t b U l, сравниваемые с f, r, H, t, t, В, V, L; три руны – g (g), w (w), e (e) – имеют графическое сходство с латинскими буквами (X, P, M), но имеют совершенно иное значение; остальные руны – T (b), a (a), K (k), n (n), j (j), p (P), I (ė), z (z, R), s (s), m (m), N (ng), o (o), D (d) – несводимы к латинскому алфавиту. Тем самым теория Виммера лишается доказательной силы, и следует признать, что теория Марстрандера-Хаммарстрёма, связывающая руническое письмо с североиталийскими алфавитами, в настоящее время является наиболее обоснованной из всех предложенных теорий. В данной теории вплоть до настоящего времени остаются невыясненными два вопроса: 1) все до сих пор известные изводы североиталийских алфавитов⁶⁷ позволяют с большей или меньшей степенью вероятности возвести к ним все знаки рунического письма, однако прямой прототип рунического письма ещё не обнаружен; 2) остается неясным, у какого южногерманского племени, имевшего тесные контакты с Римской империей в первые века н. э., могло возникнуть руническое письмо: гипотезы о том, что руническое письмо возникло у маркоманнов⁶⁸, у кимвров⁶⁹, у вандалов⁷⁰, у альпийских германцев⁷¹, не выходят за рамки слабо обоснованных предположений. Ещё менее вероятно возникновение рунического письма в Дании, как это недавно пытался обосновать Э. Мольтке⁷². Указывая на то, что руническое письмо не могло возникнуть в ближайшем соседстве с limes Romanus (т. e. у какого-либо южногерманского племени. – Э. M.), ибо здесь процесс романизации протекал прямым путем и был всеобъемлющим, а для того чтобы руническое письмо могло возникнуть и сохранить свое своеобразие, требовалась известная дистанция от Римской империи, Э. Мольтке полагал, что очагом возникновения рунического письма вполне могла быть Дания; подобное предположение кажется ему реальным, ибо оно удовлетворяет следующим требованиям: 1) известная дистанция от Римской империи; 2) наличие культурных связей с Римской империей; 3) высокий культурный уровень Дании в первые века н. э.⁷³ Еще С. Бугге⁷⁴, как бы предвосхищая гипотезу Э. Мольтке, указывал на то, что "руническое письмо, безусловно, не могло впервые появиться в Дании или в Скандинавии, ибо, как то признается многими исследователями и как это сразу бросается в глаза, руническое письмо связано с древними южноевропейскими алфавитами, особенно с латинским и греческим, или с обоими одновременно. Предположить, что в Дании связи с народом, употреблявшим южноевропейский алфавит, были столь тесными, что они повлекли за собой появление рунического письма – а это могло иметь место не позже III в. н. э., – маловероятно. Эти связи надлежит, несомненно, искать в более южных странах, вблизи южных культурных центров". И. Брёнстед⁷⁵ также подчеркивает, что представляется маловероятным, что Дания была центром распространения рунического письма. Таким образом, на уровне современного состояния рунологии можно полагать, что руническое письмо возникло примерно в I-II вв. н. э. под влиянием одного из точно не установленных изводов североиталийских алфавитов у одного из южногерманских племен и затем распространилось на север, захватив постепенно север, восток и запад древней Германии. Естественно возникает вопрос, каким путем распространялось на север вплоть до Скандинавии руническое письмо и какое германское племя было передатчиком рунического письма.

§8. В настоящее время многие исследователи полагают, что распространение рунического письма на север шло скорее всего двумя путями: западным (вниз по Рейну и вдоль северо-западной Германии в Данию и оттуда в Скандинавию) и восточным (вверх по Дунаю, через Богемию, вниз по Висле до Балтийского моря и оттуда в Швецию и на Готланд)⁷⁶.

Что касается посредника в распространении рунического письма, то многие исследователи, начиная с С. Бугге⁷⁷, усматривают его в герулах. Так как данный вопрос непосредственно связан с выяснением языковой принадлежности старших рунических надписей, он требует более подробного анализа.

§9. Следует прежде всего обратить внимание на то, что всё, связанное с историей герулов78, их происхождением, их возможной связью с распространением рунического письма, с рядом рунических надписей, особенно на брактеатах, их возможным вкладом в древнегерманские героические сказания, особенно в древ-недатские, наконец, их посредничеством между культурными центрами в районе Черного моря и скандинавского севера, носит весьма проблематичный характер и требует к себе самого осторожного подхода. Далеко идущие выводы в отношении герулов, которые неоднократно делались исследователями, основаны на очень ограниченном и подчас сомнительном материале, и в настоящее время представляется прежде всего необходимым тщательный анализ всех данных, относящихся к герулам.

Приходится прежде всего указать на то, что древнейшая локализация герулов неизвестна⁷⁹, а в связи с этим их этническая принадлежность остается неясной. Большинство исследователей относит герулов к скандинавам⁸⁰, К. Марстрандер⁸¹ считает их готами, З. Гутенбруннер⁸² видит в них смешанное образование между скандинавами и западногерманскими племенами. В данном случае исследователь находится в исключительно трудном положении, ибо он не располагает никакими данными относительно языковой принадлежности герулов за исключением небольшого количества герульских имен собственных, сохраненных античными авторами и писателями раннего средневековья в греческой и латинской форме. Как это всегда наблюдается в подобных случаях, остается неясным, в какой мере фонетический облик данных имен является собственно герульским и в какой мере он отражает соответствующие греческие или латинские субституции. К. Марстрандер⁸³ собрал весь материал герульской ономастики⁸⁴, встречающейся у греческих историографов. Ниже приводятся имена собственные, засвидетельствованные в VI в. у Прокопия⁸⁵: άλουίθ, ἄορδος, ἄρουφος, άρούθ, βἤρος, δάτιος, φανίθεος, φανόθεος, φάρας, φιλιμούθ, φούλχαρις (Agath., VI в.; ср. Schramm, стр. 97), Hariso ("Flavius Hariso magister primus de numero Erolorum seniorum". – Corpus inscriptionum latinarum, vol. V, 8750; латинская надпись неизвестного времени из Венеции), ὄχος, ʻροδούλφος (ср. Schramm, стр. 117), σίνδουαλ (Agath., VI в.; Schramm, стр. 66), σουαρτούας, ούλιγαγγος (ср. Schramm, стр. 43, 62), ούίίσανδος.

Данным списком герульской ономастики ограничивается материал, в настоящее время доступный исследователю. Трудно согласиться с Марстрандером в том, что вышеприведенный материал герульской ономастики обнаруживает большую близость к западногерманскому, чем к скандинавскому ареалу, и что это позволяет утверждать, что герулы не были скандинавами⁸⁶. Правда, сам Марстрандер тут же оговаривал: "Но мы не хотим придавать этому слишком большого значения. Ономастика часто меняется в бурные времена, а статистика часто вводит в заблуждение". Однако в полемике с С. Бугге К. Марстрандер был, несомненно, прав. Речь идет об объяснении, которое С. Бугге⁸⁷ давал герульскому имени βῆρος (ср. Прокопий, Война с готами, стр. 333). Это имя он сополагал с д.-в.-н. bêr 'кабан', 'вепрь', указывая, что в готском βῆρος должно было бы иметь форму *wērs и что тем самым в герульском языке, так же как и в готском, было представлено ē, в то время как в скандинавском было представлено а, ср.: готск. mēki 'меч' (вин. п. ед. ч.) и рун. makia (I, 107); готск. mēriþa 'известие', 'слух' и рун. mariR 'славный', 'знаменитый' (I, 96). К. Марстрандер⁸⁸ с основанием указывал на то, что если бы герулы были скандинавами, как полагал С. Бугга, то в то время, когда герулы по следам готов двинулись на юг, ē должно было бы уже перейти в ā. Объяснение, которое К. Марстрандер дает герульскому имени βῆρος, вряд ли может рассматриваться как удовлетворительное. Указывая на то, что Аммиан Марцеллин упоминает герула по имени Vitalianus, К. Марстрандер полагает, что и герульское имя βῆρος является не чем иным, как латинским именем Verus, приводя в параллель герульское имя φανόθεος, которое он рассматривает как греческое. Еще одно обстоятельство заставляет задержаться на герульском имени βῆρος. С. Бугге⁸⁹ отмечал, что наличие ē в имени βῆρος и ā в рун. makia (I, 107) и mariR (I, 96) как будто бы говорит против скандинавского происхождения герулов, на чем он настаивал. Пытаясь согласовать эти несуразности, С. Бугге полагал, что в герульском языке были представлены две диалектные разновидности: южная разновидность с ē и северная разновидность с ā. Это объяснение не имеет никакой доказательной силы, ибо исследователь не располагает никакими данными не только о герульских диалектах, но прежде всего о самом герульском языке. Если исходить из построения С. Бугге. то приходится принять наличие двух диалектных групп герульского языка – северной и южной – уже в первые века н. э., что с необходимостью влечет за собой постановку вопроса об основаниях для выделения западных и восточных герулов. Базируясь на том, что отряды герулов почти одновременно регистрируются историками в районе Черного моря (в 267 г.) и у Рейна (в 286-287 гг., где они были побеждены войсками Максимиана), некоторые исследователи⁹⁰ принимают, что герулы уже в первой половине III в. раскололись на западных и восточных, но данное предположение не подтверждается ни прямыми, ни косвенными свидетельствами. Н. Лукман⁹¹ с полным основанием указывает на то, что данное предположение не является обязательным, ибо в герулах, зарегистрированных в районе Рейна, можно усматривать наёмные отряды герулов, завербованных в Придунавье.

В этой связи необходимо остановиться на вопросе об имени герулов и его отношении к рун. erilaR 'мастер рунического письма'. Прежде всего обращает на себя внимание, что имя герулов, хорошо известное греческим и римским историкам, а также готским и лангобардским историкам⁹², совершенно не встречается в раннескандинавских, франкских и древнеанглийских источниках. Это наталкивало на предположение, что в Скандинавии герулы были известны под другим именем⁹³. Последнее же дало повод Э. Вессену выдвинуть гипотезу согласно которой "даны, известные в более позднее время, являются в основном герульским племенем под датским владычеством"⁹⁴. Не исключена возможность, как полагают некоторые исследователи⁹⁵, что имя герулов на юге Европы носило скорее социальный, чем этнический характер, и обозначало или предшественников викингов, или представителей (а возможно, и верхушку) военной касты, на что может указывать соположение имени герулов и скандинавского социального термина Jarl 'ярл' (см. ниже). Как бы то ни было, не приходится отрицать, что обозначение 'герул' допускало двоякую интерпретацию в этническом и социальном отношении. Во всяком случае постоянные набеги герулов, появляющихся то у устья Рейна, то в Испании, то на побережье Черного моря и в Приазовщине, на Дунае и на Балканах, позволяют усматривать в них собирательное обозначение, возможно, для шведских и норвежских викингов эпохи переселения народов, а это требует выяснения вопроса об их предполагаемой первоначальной родине. Как уже отмечалось выше, данный вопрос вплоть до настоящего времени является нерешённым. Большинство исследователей, настаивающих на скандинавском происхождении герулов, полагают, что их первоначальной родиной была южная Швеция, датские острова Фюнен и Зееландия и, возможно, южная часть Ютландского полуострова⁹⁶. Основанием для подобного заключения служат свидетельства Иордана и Прокопия. Иордан⁹⁷ пишет: "Светиды, известные в этом племени как превосходящие остальных (величиною) тела, хотя и даны, вышедшие из того же рода, – они вытеснили герулов с их собственных мест, – пользуются среди всех племен Скандии славой по причине своего исключительного роста". Прокопий из Кесарии⁹⁸ пишет: "Так живут обитатели Фулы. Из них самым многочисленным племенем являются гавты, у которых и поселились пришедшие сюда эрулы". Оставляя в стороне многочисленные и разноречивые толкования данных свидетельств Иордана и Прокопия⁹⁹, следует подчеркнуть, что в свете вышеприведенных свидетельств можно лишь в виде догадки предположить, что даны примерно в III в. н. э. захватили земли герулов на Датских островах и юге Ютландского полуострова и прогнали их оттуда, а знаменитые клады оружия и других драгоценностей, найденные на болоте в Вимосе и относящиеся, по определению археологов, к концу II и III в. н. э., являются свидетельством боев, происходивших между вторгшимися данами и герулами¹⁰⁰. После этого наступает эпоха герульской диаспоры, однако, насколько можно судить по рассказу Прокопия, какие-то связи со Скандинавией поддерживались вплоть до первой половины VI в., когда распылённые остатки герулов, побежденных лангобардами, вернулись в Скандинавию и поселились где-то около гаутов¹⁰¹. Все вышеизложенное подготавливает к выводу о том, что этническая и языковая принадлежность герулов в настоящее время не может быть окончательно установлена, но одно несомненно: даже в том случае, если принять принадлежность герулов к скандинавскому ареалу, не приходится сомневаться в том, что во II-III вв. н. э. отличительные языковые признаки скандинавского ареала еще не оформились и тем самым не представляется возможным на основании скудной герульской ономастики делать выводы о герульском языке (см. §9). Весьма показательно в этом отношении герульское имя φούλχαρις (см. §9). Настаивая на том, что герулы были готского, а не скандинавского происхождения, К. Марстрандер¹⁰² указывал на огласовку и, характерную для готского ареала (готc. *fulka-), но не для скандинавского (сканд. folka-). Но, как показывает X. Кун¹⁰³, дистрибуция o/u обнаруживает большую пестроту в лангобардском, частично в ингвеонском и в немецких диалектах. Следовательно, если речь идет о герулах III-IV вв., огласовка и в φούλχαρις < *fulkaharjis или *fulkariþs ? ещё ничего не доказывает. Указание К. Марстрандера на рун. horna (I, 29, 89) с огласовкой о лишено доказательной силы, ибо в данном случае и в готском наблюдалась в позиции перед -r огласовка о, ср. готск. kaurn 'зерно'. В связи с огласовкой u обращает на себя внимание kurne на брактеате из Чюрко (II, 28). Предположение О. фон Фрисена о том, что в данном слове графема u обозначала фонему о (см. ч. II, разд. IV, s. v. kurne), – маловероятно для столь раннего времени. Если здесь не усматривать описку, столь характерную для многих брактеатов, то в огласовке u можно усматривать колебание в дистрибуции о и u перед r.

В одном отношении, однако, герульская ономастика может дать неожиданные выводы, а именно в сопоставлении с рунической лексикой. Э. Вессен¹⁰⁴ обращал внимание на то, что герульское имя hariso (см. §9) имеет соответствие в рун. hariso (I, 37), а герульское имя άλουήθ – в рун. alawid (II, 24). Наконец, само имя герулов, уже начиная с С. Бугге¹⁰⁵, многими исследователями¹⁰⁶ сопоставляется с рун. erilaR 'мастер рунического письма'. Соотношение имени герулов и рун. erilaR требует особого рассмотрения. Ниже приводятся все надписи, где встречается слово erilaR.

1. Надпись из Братсберга (I, 11): ekerilaR 'Я, эриль'.

2. Надпись из Бю (I, 14): ekirilaRhroRaRhroReRoṛteþataRinaụtalaifụdR 'Я, эриль; X. сын X. сделал этот жертвенный камень?...'?

3. Надпись из Ерсберга (I, 41): I ubaRhite harabanaR II hait III ekerilaR IV runoRwaritu… 'называюсь, X. называюсь, я эриль начертил руны.'

4. Надпись из Крагегуля (I, 48): ekerilaRasụgisalasmuhahaitegagagaginugahelijahagalawijubig... 'Я, эриль А. (есмь), У. называюсь...'

5. Надпись из Линдхольма (I, 51): ekerilaRsawilagaRhateka... 'Я, эриль С.? называюсь...'

6. Надпись из Росселанна (I, 74): ekwagigaRirilaRagilamudon 'Я, В. эриль А'.

7. ? Надпись из Розвадува (I, 75); krlus? 'Я, эриль'?

8. Надпись из Веблунгснеса (I, 104): ekirilaRwiwilan 'Я, эриль В'.

9. Надпись на брактеате из Эскаторпа (совпадает с надписью на брактеате из Весбю): fạhiduuuilalduuigaReerilaR (неясно) '...эриль...'

Оставляя в стороне надпись из Этельхема (I, 24) mrla, которую некоторые исследователи читают как ekerila (см. ч. II, разд. IV), и надпись из Розвадува, восемь наднисей из Норвегии, Дании и Швеции содержат обозначение рунического мастера: erilaR. Необходимо выяснить, как соотносится erilaR с именем герулов и с термином социальной структуры исл. jarl. Данный вопрос, являвшийся предметом многочисленных контроверз, имеет давнюю историю¹⁰⁷. В настоящее время можно утверждать, что с фономорфологической точки зрения не вызывает возражения соположение рун. erilaR, исл. jarl и имени герулов. О. фон Фрисен, возражая против соположения erilaR с исл. jarl, указывал на то, что jarl можно было бы рассматривать как производную форму от erilaR с закономерным преломлением по аналогии форм мн. числа: *erilaR > iarlaR и т. д. Именно из мн. числа данная форма с преломлением проникла в ед. число, в результате чего образовались две лексические единицы: *erill (ср. рун. erilaR) и jarl. Но, замечал О. фон Фрисен, данное объяснение мало вероятно, потому что erilaR невозможно свести к jarl, ибо последнее предполагает праформу *erlaz. Рун. erilaR закономерно должно было бы дать после перегласовки e > i: *irilaR (данная форма давалась О. фон Фрисеном под звездочкой)¹⁰⁸. Кроме того, полагал О. фон Фрисен, данное объяснение маловероятно, ибо трудно было ожидать, что в таком слове, как jarl 'ярл', обозначавшем повелителя или владыку, формы мн. числа могли одержать перевес над формами ед. числа. Поэтому, заключал О. фон Фрисен, erilaR и исл. jarl несводимы к единой форме и данное соположение должно быть отвергнуто. Данное объяснение О. фон Фрисена не является удовлетворительным. Форма irilaR, дававшаяся О. фон Фрисеном под звездочкой, реально засвидетельствована в рунических надписях: Росселанн (I, 74) irilaR; в надписях из Бю (I, 14) и Веблунгснеса (I, 104) точно так же читается irilaR, а не eirilaR, как то принимал О. фон Фрисен, рассматривая ошибочно написание eirilaR как "компромиссную форму"¹⁰⁹. Что касается формы мн. числа в слове jarl 'ярл', то X. Шпербер на основании произведенного анализа пришел к выводу, что в древнеанглийской и древнеисландской поэзии мн. число от др.-англ. eorl и др.-исл. jarl встречается чаще, чем формы ед. числа¹¹⁰. Что касается чередования -ila и -ula в erilaR и в имени герулов лат. eruli, греч. ἔρουλοι, объяснение О. фон Фрисена¹¹¹ представляется весьма правдоподобным: лат. форматив -ilus служил для обозначения прилагательных и весьма ограниченного количества существительных, которые как правило имели форматив -ulus. Рун. erilaR было адаптировано римлянами в соответствии с нормами латинского языка, благодаря чему -ila было заменено -ula. Уже из латинского языка данное слово попало в греческий язык. Подводя итоги всему изложенному, представляется возможным рассматривать *erilaz, *erulaz и *erlaz как фономорфологические варианты, из которых в общегерманском были представлены лишь *erilaz и *erlaz. Есть серьезные основания для предположения, что рун. erilaR уже рано потеряло непосредственную связь с именем герулов и приобрело характер определенного социального термина. В настоящее время не представляется возможным точно определить содержание данного термина. Возможно, что имя герулов стало нарицательным обозначением для занимавшихся руническим мастерством, обо-значением рунического мастера вообще. Если в известной мере допустимо рассмотрение герулов скорее как предтеч позднейших викингов, как представителей военной касты, чем как четко очерченное этническое образование, и в герулах усматривать идеальных передатчиков рунического письма и других культурных ценностей¹¹² с юга Европы до Скандинавии, то тогда можно извлечь известные данные из "Песни о Риге" (из Старшей Эдды), где указывается на то, что знание рун было принадлежностью высших кругов тогдашнего общества:

43. Enn Konr ungr kunni rúnar
ævinrúnar ос aldrrúnar...¹¹³

Кон юный ведал волшебные руны,
целебные руны, могучие руны...¹¹⁴

45. Hann við Ríg iarl rúnar deildi,
...ос þá eiga gat
Rígr at heita, rúnar kunna.

В знании рун с Ярлом Ригом он спорил...
Тогда приобрел он право назваться
Ригом и ведать могучие руны.

Одновременно указывается также на то, что знание рун было связано как раз с сословием ярлов; соположение рун. erilaR и исл. jarl получает с этой стороны неожиданное освещение. Теперь, в свете всего вышеизложенного, можно поставить вопрос о том, что можно извлечь из связи рун. erilaR с именем герулов, их вероятном посредничестве в распространении рунического письма, в отношении языковой принадлежности старших рунических надписей.

§10. Даже в том случае, если можно будет доказать наличие тесных связей между старшими руническими надписями и герулами, вопрос о языковой принадлежности старших рунических надписей ещё не будет решен и после того, как будет окончательно доказано скандинавское или восточногерманское происхождение герулов. Определение герульских языковых особенностей как переходного диалекта, находящегося между скандинавским и западногерманским ареалами (точка зрения З. Гутенбруннера, см. выше, §9), также не помогает решению поставленного вопроса, не говоря уже о бездоказательности подобного предположения. Решение данного вопроса зависит прежде всего от выяснения важных хронологических проблем. Как уже указывалось в §6, в первые века до н. э. и в первые века н. э. скандинавский языковый ареал ещё не оформился как самостоятельная диалектная группа. После вычленения восточногерманского ареала из общегерманскдго состояния, что можно отнести примерно к I в. до н. э. или, самое позднее, к I в. н. э., образовалось два ареала: восточный и западный. Примерно в IV-V вв. начинается раскол западного ареала в связи с вычленением и стабилизацией ингвеонской языковой группы. Именно появление и оформление ингвеонского ареала означало одновременно размежевание западногерманского и скандинавского ареалов. Таким образом, о скандинавском языковом ареале можно говорить лишь начиная с V-VI вв. н. э. Именно в этот период протекают процессы, столь характерные для скандинавского языкового развития, частично отраженные в рунических надписях переходного периода: в надписи из Эггьюма (I, 17), в надписи из Сетре (1,78), в надписях группы Бьеркеторп-Стентофта (I, 9, 86).

Как было показано в §7, руническое письмо возникло в I-II вв. н. э. под влиянием одного из южноевропейских или североиталийских алфавитов и постепенно распространялось на север вплоть до Скандинавии. Древнейшие рунические надписи, найденные в Дании: надпись из Химлингойе (I, 38), надпись из Верлёсе (I, 105), надпись из Несбъерга (I, 57); в Швеции: надпись из Гордлёсы (I, 31); в Норвегии: надпись из Эвре Стабю (I, 67), – относятся (прежде всего на основании археологических данных) к концу II в. и к первой половине III в. н. э. Если даже не предполагать наличия ещё более древних надписей, относящихся к первой половине II в. или к концу I в. н. э., что вполне допустимо, нельзя не прийти на основании вышеизложенного к выводу, что данные надписи в языковом отношении допускали только одно определение: они могли относиться к восточному либо к западному ареалу. Никакого иного ареала в то время ещё не существовало; поэтому причисление данных надписей к скандинавским лишь по их пространственной принадлежности является для II-III вв. анахронизмом. Собственно скандинавский языковый ареал, как уже было указано выше, оформился и получил самостоятельное развитие лишь после вычленения ингвеонской диалектной группы. Последнее обстоятельство имело решающее значение как для скандинавского, так и для всего западногерманского ареала и потому требует особого рассмотрения.

§11. Миграции германских племен, имевшие место в конце I тысячелетия до н. э. и в первые века н. э., начиная с III-IV вв. приняли особенно интенсивный характер. Ютландский полуостров, густо заселенный в первые века н. э., по свидетельству античных авторов¹¹⁵, в IV-V вв. пустеет, что было, несомненно, связано с переселением англов, ютов и части саксов в Англию¹¹⁶. Возможно, что данное обстоятельство явилось поводом для колонизации Дании со стороны скандинавских племен, преимущественно данов. Часть ютов, не переселившихся вместе с англами в Британию, постепенно смешалась с данами, дав основание датскому народу и датскому языку. Не исключена возможность, что при образовании датской народности известную роль сыграли герулы, которых некоторые исследователи рассматривают как своего рода субстрат в этническом и языковом формировании датской народности¹¹⁷. Именно к этому периоду относится стабилизация ингвеонского ареала. Формирование ингвеонской диалектной группы явилось вторым крупным членением германской языковой общности. С этой поры совокупность диалектных особенностей, охватываемая термином "западногерманский ареал", противопоставленный другой совокупности диалектных особенностей, именуемой "восточногерманский ареал", уступает место новым диалектным группировкам: скандинавскому ареалу – с одной стороны, группе немецких диалектов (в широком смысле этого слова) – с другой стороны.

Многое в комплексе вопросов, связанных с ингвеонской диалектной группировкой, и в настоящее время остается неясным. Это касается прежде всего самого состава ингвеонской группы в этническом и языковом отношении. Если в настоящее время теория Ф. Вреде¹¹⁸, согласно которой ингвеонский языковый ареал некогда охватывал все западногерманские языки, не получила поддержки у современных исследователей¹¹⁹, то всё же открытым остается вопрос о том, в какой мере фризский язык исконно относился к ингвеонской группе. Решение данного вопроса зависит от определения места очага ингвеонских новообразований: находился ли он в области фризов или в Англии и насколько древними являются эти инновации. Р. Мух¹²⁰ и X. Кун¹²¹ выражают сомнение в исконной принадлежности фризов к ингвеонской группе преимущественно на том основании, что большинство ингвеонских инноваций – повышение а > æ и ā > ǣ (ē), развитие ā > ō перед носовым согласным, выпадение n перед þ, s и отчасти f, ассибиляция согласных перед гласными переднего ряда – относится ко времени не ранее IV-V вв., а некоторые явления, например ассибиляция согласных, относятся лишь к IX-X вв. X. Кун¹²², основываясь на интенсивности распространения ассибиляции согласных, приходит к выводу, что центром ингвеонского излучения была Англия, именно её юго-восточная часть. П. Иёргенсен¹²³ был, несомненно, прав, указывая на то, что ингвеонская проблема – это прежде всего проблема древнезападногерманской диалектологии и диалектографии и что различные ингвеонские инновации имели различную степень иррадиации: некоторые из них охватывали значительную территорию, иные впоследствии оттеснялись, что особенно явственно видно на примере ассибиляции в древнесаксонском; ср. в топонимах, в хартиях Оттона Великого, относящихся к 936 г.: Salbetze вместо *Salbeke, Querubetzi вместо *Querubeki¹²⁴. Ассибиляция имела небольшое распространение в древнесаксонском, а затем, она была вытеснена исконными формами без ассибиляции. Э. Рут¹²⁵ также настаивает на позднем, ступенчатом характере ассибиляции.

Не менее спорным является вопрос об исконной принадлежности древнесаксонского к ингвеонской группе. Исследователи конца XIX и начала XX в. исходили из того, что ингвеонские особенности ряда германских племен, обитавших у Северного моря, сложились до переселения англов и ютов в Англию, т.е. в первые века н. э., а возможно, даже раньше¹²⁶. С этой точки зрения не подлежало сомнению, что саксы входили в ингвеонскую группу точно так же, как и фризы. Но, как показали исследования последних двух десятилетий, в настоящее время вряд ли можно сомневаться в том, что большинство ингвеонских инноваций относится к IV-VII вв., т.е. ко времени после переселения англов, ютов и части саксов в Англию. Анализ распространения ассибиляции ясно показал, что её наибольшее распространение наблюдалось в древнеанглийском языке (на юго-востоке Англии), значительно слабее она была представлена на севере Англии, причем в отношении древнеанглийского приходится говорить не об ассибиляции в собственном смысле слова, а о палатализации заднеязычных согласных перед гласными переднего ряда. Лишь в конце древнеанглийского периода, т. е. примерно к X в., наблюдается полная ассибиляция¹²⁷. В древнефризском языке ассибиляция была также широко представлена, причем, в отличие от древнеанглийского языка, она характеризовалась дальнейшим развитием шипящего в свистящий; ср. др.-фризск. tzettel 'котел', tzierka (варианты: tserka, ziurke) 'церковь'; в древне-саксонском языке представлены лишь отдельные случаи ассибиляции. Исходя из этих данных X. Кун¹²⁸ полагает, что ингвеонская иррадиация, начавшаяся в V в. и исходившая из Англии и Фрисландии, постененно охватила и саксонский диалект, однако полностью ингвеонским древнесаксонский никогда не был и не стал. Этим объясняется то, что ингвеонские особенности не смогли укрепиться в саксонском и под напором франкского влияния постепенно исчезли. К сходным выводам по поводу ингвеонского влияния на древнесаксонский приходят В. Фёрсте¹²⁹ и Г. Кордес¹³⁰. Некоторые исследователи объясняют незначительную ингвеонизацию древнесаксонского тем обстоятельством, что между фризским и саксонским не наблюдалось значительного языкового контактирования¹³¹. Фризский историк и археолог П. Булес в своем исследовании "Фрисландия до XI века" обращает особое внимание на это обстоятельство¹³². В настоящее время не приходится сомневаться в том, что ингвеонский языковой ареал, оформившийся в IV-V вв. н. э., лишь по имени связан с ингвеонским союзом племен, описанным, наряду с иствеонским и эрминонским племенным союзом, Тацитом и Плинием. Данные культовые объединения племен были совершенно отличны от позднейших диалектных группировок германского ареала. Известно, что в состав ингвеонского плененного союза входили различные континентально-германские и скандинавские племена. Р. Мух¹³³ обращает внимание на шведских конунгов из рода Юнглингов, а также на свидетельство древнеанглийской рунической песни: Ing wæs ǽrest mid Éastdenum / ʓesewen secʓum (v. 67) 'Герои впервые узрели Инга у восточных данов'. В отношении иствеонов (или, иначе, истрионов) X. Розенфельд¹³⁴ приводит ряд обоснованных соображений в защиту взгляда, согласно которому союз иствеонских (истрионских) племен первоначально включал в себя многие негерманские элементы и лишь в историческое время данный племенной союз был постепенно ассимилирован германцами. Не удивительно, что при отсутствии у германцев единой политической и государственной организации подобные культовые союзы племен были недолговечны и под напором миграционных движений первых веков нашей эры распадались, уступив место новым группировкам племен уже на иной основе.

Э. Шварц¹³⁵ справедливо указывал на то, что ингвеонская диалектная группа ("германцы района Северного моря") занимала промежуточное положение между севером и югом. Однако не приходится согласиться с Э. Шварцем в том, что первоначально ингвеонская диалектная группировка была ближе к северогерманскому (или скандинавскому) ареалу. Подвергая критическому рассмотрению тот материал, который, по Э. Шварцу, должен был подтвердить вышеуказанное положение, X. Ф. Розенфельд¹³⁶ приходит к обоснованному выводу о том, что ингвеонская диалектная группировка никогда не принадлежала к скандинавскому ареалу, а относилась (во всяком случае древнеанглийский и древнесаксонский с несомненностью об этом свидетельствуют) к западному ареалу. В связи с этим нельзя согласиться с Шварцем и в том, что "ингвеонский следует рассматривать как самостоятельный германский язык"¹³⁷. На основании интерпретации, данной комплексу изоглосс, который обозначается как ингвеонская диалектная группировка, на основании того, что в данную группировку входили различные племена, а также на основании того, что степень охвата ингвеонскими изоглоссами перечисленных племен (англов, фризов, готов, отчасти саксов) была различной и в пространственном и в хронологическом отношении, ингвеонскую диалектную группировку более целесообразно рассматривать в том же плане, что и западногерманскую языковую общность: в плане известного языкового единства, возникающего в результате языкового общения на определенной, территории различных племен или племенных группировок. В этом смысле западногерманское языковое единство является по отношению к ингвеонской диалектной группировке и к континентально-германским диалектам таким же вторичным образованием, каким в свою очередь ингвеонский ареал был по отношению к культовому союзу ингвеонских племен¹³⁸. Ингвеонский язык как самостоятельное образование никогда не существовал.

Набросанная выше картина первого и второго членения германской языковой общности может быть дополнена соображениями, содержащимися в работе В. Арнта¹³⁹, в которой проблема членения германской языковой общности рассматривается на основе анализа лексики германских языков с помощью метода глоттохронологии. Выводы, к которым приходит Арнт, сводятся к следующему. Миграции восточногерманских племен в начале н. э. положили конец лексическому единству общегерманского языка. Северо-западный ареал германской языковой общности примерно около III-IV вв. н. э. подвергся дальнейшей дифференциации после того, как был прерван лексический контакт между формирующимся северогерманским ареалом и германским ареалом района Эльбы, постепенно захватывавшим юг, а затем между северогерманским ареалом и германским ареалом района Северного моря (т. е. ингвеонским); последний постепенно дал южное (центральногерманский) и западное (германский района Везера-Рейна) ответвления. С этого времени северогерманский ареал получил независимое развитие и лишь фризский язык находился в продолжительном контакте с северогерманским¹⁴⁰. Для западногерманского ареала в последующие два столетия было характерно общее развитие фонологической и лексической систем, а также ряд общих инноваций. В работе В. Арнта заслуживает внимания включение материала лексики в анализ проблем, связанных с членением германской языковой общности, и применение новых лексикостатистических приемов исследования, уже давших ценные результаты в применении к другим языковым семьям.

Всё вышеизложенное позволяет определить языковые особенности старших рунических надписей как отображение языкового состояния между первым и вторым членением германской языковой общности, точнее, как отображение языкового состояния западного ареала германской языковой общности. Причина того, что именно данный ареал явился основой формирования языковых особенностей старших рунических надписей, кроется, по всей вероятности, в том, что распространение рунического письма западным путем (см. об этом выше) имело более значительные последствия, чем распространение рунического письма восточным путем. В настоящее время исследователь не располагает данными, позволяющими установить культурно-исторические, этнологические, социальные и другие факторы, предопределившие выбор именно западного пути. Несомненно лишь одно: старшие рунические надписи, за исключением весьма немногочисленных "готских" надписей, не отображают языковых особенностей восточного ареала. Таким образом, в языковом состоянии старших рунических надписей следует усматривать своеобразное литературное койне, первый в истории германских языков литературный вариант. Особенности рунического койне требуют более детального рассмотрения.

§12. Вплоть до VI-VII вв. руническое койне в языковом отношении отличалось исключительным единообразием. Для языка старших рунических надписей, уже по самому своему назначению имевшего известный наддиалектный отпечаток, в высокой степени был показателен не столько архаический, сколько скорее архаизирующий, подчеркнуто традиционный характер. Конститутивными признаками языка старших рунических надписей являются:

1) значительная стилевая замкнутость надписей и обязательное присутствие в них трафаретных формул и типичных фразеологизмов: ekerilaRrunoRwaritu (I, 41) 'я, эриль, выписываю руны', ...dagastiRrunofaihido (I, 20)... '(по имени такой-то) руны нарисовал'; ...warAit runAR þAiAR (I, 40)... '(по имени такой-то) выписал эти руны'; ekerilaRsawilagaRhateka (I, 51) 'я, эриль [возможно, по имени такой-то] называюсь'; ekwagigaRirilaR agilamudon (I, 74) 'я (по имени такой-то) эриль Агиламунды'; ekerilaRasugisalasmuhahaite (I, 48) 'я, эриль Ансугислы [возможно, есмь], называюсь по имени...'; ekirilaRwiwilan (I, 104) 'я, эриль Вивилы'; ekhagustaldạRþewaRgodagas (I, 101) 'я, по имени такой-то, [служилый человек, дружинник?] такого-то'; bosowraetruna (I, 27) 'по имени такой-то выписал руны'; ...ekhagustadaRhlaaiwidomaguminino (I, 44)... 'я, по имени такой-то, похоронил моего сына'; hagiradaR [i?] tawide (I, 84) '(по имени такой-то) сделал';

2) наличие особой сакральной лексики: alu, auja, erilaR, laþu, laukaR, raginaku(n)do, ungandiR, ginugahelija ?, gudija, hAidRruno ?, lina, uþArAbAsbA (о данных словах см. ч. II, разд. IV, s. v.);

3) особые приемы германской поэтической техники: дистрибуция кратких и долгих слогов в слове, наличие германской аллитерации в некоторых надписях: ek hlewagastiRholtijaRhornatawido (I, 29) 'Я, Хлевагастиз из рода Холтиев, рог сотворил'; hadulaikaR ekhagustadaR hlaaiwido magu minino (I, 44) 'Хадулайказ. Я, Хагуста(ль)даз, похоронил моего сына' (см. об этом гл. V, §2.1);

4) определённые приёмы рунической палеографии: выпуск руны n перед гоморганным смычным согласным, вставные гласные, выписывание одной руны на стыке двух гоморганных фонем, употребление связанных (или вписанных) рун (см. об этом гл. III).

Все это вместе взятое обусловило неповторимо унифицированный, единообразный наддиалектный характер рунического койне. Это не исключало, однако, возможности вкрапления отдельных локальных особенностей; так, в сочетании n + g в ряде надписей руна N обозначала ŋ: ụŋwinaR (I, 3), birgŋgu (I, 65), mairФu, возможно, mārlingu (I, 93), но в надписи из Рейстада руна n была выписана перед (g): iuþingaR (I, 71); обозначение рунического мастера представлено двумя вариантами: erilaR и irilaR (см. ч. II, разд. IV, s. v.); в надписи на брактеате из Дарума (II, 9) форма niujila соответствует форме niuwila в надписи на брактеате из Сконагер Несбъерга (II, 25); форме ana в надписи из Мейербу (I, 54) соответствует форма an в надписи на брактеате из Чюрко (II, 28); форме harija в надписи из Скоэнга (I, 79) соответствует форма harja в надписи из Вимосе (I, 109). Необходимо, однако, оговорить, что в ряде случаев речь может идти не только о локальных особенностях, но и об определенных приемах палеографической техники различных мастеров рунического письма, а также об известной хронологической последовательности вышеприведенных фономорфологических или графических вариантов. Так, не подлежит сомнению, что форма irilaR (I, 44, 74, 104) является по огласовке первого слога более поздней, чем форма erilaR (I, 11, 41, 48, 51; II, 3). Тем не менее в общем единичные случаи варьирования (с какой бы точки зрения мы их ни рассматривали: локальной, хронологической или палеографической) не могли нарушить единообразного облика рунического койне. Лишь начиная с VII-VIII вв., под напором новых диалектных членений, стабилизации, дальнейшего развития и преобразования скандинавского, ингвеонского и "немецкого" ареалов, постепенно изменился и языковый характер старших рунических надписей. Рунические надписи более поздней, так называемой переходной эпохи, выполненные старшим руническим алфавитом (24-значным футарком) и найденные на территории Скандинавии, не оставляют уже никакого сомнения в их принадлежности к скандинавскому ареалу. Так, в надписях группы Бьеркеторп-Стентофта из Листера (Швеция, приблизительно VI-VII вв.) обнаруживаются специфические скандинавские особенности: ср. форму bAriutiþ 'разрушит' на камне из Стентофты и форму bArutR с тем же значением на камне из Бьеркеторпа; ср. также такие формы, как hAþuwolAfR, hAriwolAfR, обнаруживающие явления синкопы, на камне из Стентофты (I, 86). Если во II и в III в. н. э. языковые особенности старших рунических надписей, отражавшие языковый статус западного ареала германской языковой общности, не могли резко противополагаться языковым особенностям восточного ареала, ибо диалектные различия в германском языковом мире не носили в то время глобального характера, то в последующие столетия картина значительно изменилась.

Различия между языковым статусом старших рунических надписей и языковыми особенностями различных языковых ареалов всё возрастали, традиционный, все более архаизирующий характер языкового облика рунических надписей становился все более явственным. Вряд ли можно сомневаться в том, что мастера рунического письма в VI в., высекая в Швеции: ekerilaRrunoRwaritu (I, 41), в Норвегии: ekirilaRwiwilan (I, 104), ekirilaRhroRaRhroReR (I, 14), лишь по традиции воссоздавали привычные формулы и языковые формы, давно уже вышедшие из живого употребления. Традиции рунического письма передавались от мастера к мастеру, от одной школы к другой, и наддиалектный характер рунического койне как раз облегчал задачу передачи и усвоения рунического письма среди различных германских племен на огромной территории от Западной Норвегии до Балканского полуострова. Исходя из своей теории о том, что руническое письмо распространялось среди различных германских племен преимущественно герулами (см. об этом §9), С. Бугге¹⁴¹ справедливо подчёркивал: "Так как норвежские рунические надписи, относящиеся ко времени до эпохи викингов, чаще всего вырезывались людьми, которые не жили постоянно на том месте, где найдены надписи, и так как иные из этих надписей были вырезаны людьми из племени герулов, то данные надписи не могут свидетельствовать о той языковой форме, которая была в употреблении в том месте, где были найдены надписи". В свете вышеизложенного не представляется возможным согласиться с Э. Хардингом¹⁴², который указывал на то, что "так называемые архаизмы или традиционные написания не существуют в наших праскандинавских надписях, ибо повсюду писали так, как говорили". Если бы это положение было верным, отвечающим действительному положению вещей, то старшие рунические надписи III-VI вв., разбросанные в Норвегии, Дании, Швеции и на континенте, должны были бы отразить многочисленные языковые сдвиги в различных ареалах, не говоря уже о том, что они не могли бы иметь столь характерного для них единообразного стиля. Язык старших рунических надписей был, как уже указывалось выше, первым германским литературным вариантом и как всякий литературный язык он имел наддиалектный характер. X. Хайнрихс¹⁴³ с основанием указывает в своей интересной работе на то, что уже в общегерманскую эпоху наблюдалась социальная стратиграфия языка. Он подчёркивает, что в общегерманскую эпоху наблюдались явления, которые или никогда не проникали в "высший слой" (sprachliche Hochschicht) языка, или проникали в него лишь в редких случаях. "То, что мы называем "общегерманским", является во всём существенном литературным языком (Hochsprache), так сказать общегерманским литературным языком. И этот "общегерманский литературный язык" был языком поэзии, культа, права, рунических надписей и общения". Независимо от X. Хайнрихса к сходным положениям в отношении социальной стратиграфии общегерманского языка приходит X. Кун¹⁴⁴, который указывает на то, что определённые согласные фонемы и сочетания согласных фонем, особенно долгие согласные фонемы, были в общегерманском принадлежностью "низших" языковых слоев (sprachliche Unterschicht) и что задачей является описание "вульгарно-германского" языка наподобие вульгарной латыни. Исходя из совершенно иных предпосылок, причисляя "герульский язык" к скандинавскому ареалу и указывая на то, что даже в том случае, если в районе Тондерна (Северный Шлезвиг) около 400 г. н. э. уже не обитали герулы, В. Краузе¹⁴⁵ также подчеркивает, что на всей территории от Сконе (руническая надпись на пряжке из Гордлёсы) до Южной Ютландии (руническая надпись на золотом роге из Галлехуса) господствовал, возможно, герульский язык, который был своего рода lingua Franca рунических надписей.

Таким образом, язык старших рунических надписей, или руническое койне, можно рассматривать как промежуточное звено между общегерманским языком, познаваемым лишь на основе реконструкции, и древнейшими литературными языками различных германских народностей. В этом же неповторимое своеобразие и познавательная ценность языка старших рунических надписей.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. S. Bugge. Guldhorn-Indskriften. "Tidskrift for Philoiogi og Pæadagogik", Bd VI, 1865; Он же. Lidt om de äldste nordiske Runeindskrifters sproglige Stilling. "Aarbøger", vol. 5, 1870.

2. G. Neckel. Die gemeingermanische Zeit. "Zeitschrift für Deutschkunde", Bd 39, 1925, стр. 14; F. Kluge. Deutsche Sprachgeschichte. Leipzig, 1920, стр. 148; G. Indrebø. Norsk målsoga. Bergen, 1951, стр. 41; A. Бax. История немецкого языка. [Пер. с нем.] М., 1956, стр. 43.

3. Здесь и далее в тексте римские цифры в круглых скобках означают отсылку к части II, разделу I, содержащему: А – рунические надписи на камнях, Б – надписи на брактеатах, а арабские цифры – порядковый номер надписи.

4. Подробное освещение вопроса см. в работе: Э. Макаев. Понятие общегерманского языка. "Материалы второй научной сессии по вопросам германского языкознания". М., 1961, стр. 44-67, а также в "Сравнительной грамматике германских языков", т. I. M., 1962, стр. 120.

5. W. Krоgmann. Die Runeninschrift von Kerstad. – APhS, Bd 25, 1962, H. 2, стр. 155.

6. M. Heyne. Kleinere altniederdeutsche Denkmäler. Paderborn, 1867, стр. 85: еc forsacho, еc gelôbo.

7. Жирмунский. Немецкая диалектология. М.-Л., 1956, стр. 414: ek, ec.

8. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker. – NTS, Bd III, 1929, стр. 25-157.

9. C. J. S. Marstrander. De nordiske runeinnskrifter i eldre alfabet. Oslo, 1952.

10. Там же, стр. 165.

11. S. Bugge. Bidrag til Tolkning af danske og tildels svenske Indskrifter. "Aarbøger", 1905, стр. 201-210.

12. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 74-77.

13. Там же, стр. 74.

14. L. Jacobsen, E. Moltke. Danmarks Runeindskrifter. Text. København, 1942, стр. 545; ср. также стр. 492, 790-793. Далее в тексте этот корпус рун обозначается сокращенно как DRI.

15. Ср.: W. Krause. Runeninschriften im älteren Futhark. Halle, 1937, стр. 465-471.

16. Ср.: DRI, стр. 790-793; M. Mackeprang. De nordiske guldbrakteator. Aarhus, 1952, стр. 95.

17. G. Must. The inscription on the spearhead of Kowel. "Language", vol. 31, 1955, № 4.

18. H. Arntz, H. Zeuss. Dio einheimischen RunenDenkmäler des Festlandes. Leipzig, 1939, стр. 28-31.

19. В письме к автору от 5.X.1962 В. Краузе категорически подчеркивает, что нет никаких оснований сомневаться в готской принадлежности данной надписи.

20. Ср. DRI, стр. 807. Э. Мольтке также выражает сомнение в принадлежности I, 110; II, 24, 25 к готским руническим надписям. О форме (jalawid) и соположении (ja) с готским союзом jah 'и' см.: E. Salberger. An ideographic rune on the Skodborg bracteate. – APhS, Bd 24, 1957, H. 1. Что касается II, 14 и возможного готского характера данной надписи, см. ч. II, разд. IV, s. v. laþa.

21. W. W. Arndt. The performance of glottochronology in Germanic. "Language", vol. 35, 1959, № 2, стр. 180-192; см. также: K. Bergsland, H. Vogt. On the validity of glottochronology. "Current Anthropology", vol. 3, 1962, № 2, ср. 115-129.

22. О. Bermer. Relative Sprachchronologie. – IF, Bd IV, 1894. – Выпадение носового перед f, þ, s О. Бремер относит к I в. до н. э. Л. Рёзель указывает на несостоятельность датировки и аргументации О. Бремера. По мнению Л. Рёзеля, О. Бремер, устанавливая хронологию процессов в ударных слогах, опирается на рефлексы в конечных слогах, причем в качестве опорных пунктов берутся имена собственные: Catualda и Chariowalda (L. Rösel. Die Gliederung der germanischen Sprachen. Nurnberg, 1962, стр. 41).

23. H. Kuhn. Zur Gliederung der germanischen Sprachen. – ZfdA, Bd 86, 1955, H. 1, стр. 12.

24. R. Trautmann. Germanische Lautgesetze. Kirchhain, 1906, стр. 40-48; ср. также: "Сравнительная грамматика германских языков", т. II. М., 1962, стр. 62-64.

25. H. F. Rosenfeld. Zur sprachlichen Gliederung des Germanischen. "Zeitschrifft für Phonetik und allgemeine Sprachwissenschaft", Jg. 8, 1956, H. 5/6, стр. 378-379.

26. Л. Рёзель, подробно рассматривая данный вопрос и давая собственное объяснение дистрибуции -t ≈ -i/-e в германском, приходит к выводу, что "тенденции развития, определившие выбор между bugi и bauht (в готском – оглушение конечных согласных, обобщение -z как форматива 2 л. ед. ч. в скандинавском, отпадение -z в западногерманском), позволяют отнести их к II-IV вв. н. э." (L. Rösel. Указ. соч., стр. 43).

27. R. Schützeichel. Die Grundlagen des westlichen Mitteldeutschen. Tübingen, 1961, стр. 3-44.

28. Первое, наиболее глубокое и оригинальное обоснование данная точка зрения получила в работах X. Куна (H. Kuhn. Zur Gliederung der germanischen Sprachen. – ZfdA, Bd 86, 1955, H. 1; Он же. [Рец. на кн.:] E. Schwarz. Goten, Nordgermanen, Angelsachsen. – AfdA, Bd 66, .1952; см. также: R. Schützeichel. Указ. соч., стр. 37; L. Rösel. Указ. соч., стр. 18, 56; M. Adamus. Mutual relations between Nordic and other Germanic dialects. "Zeszyty Naukowe Universytetu Wrocławskiego", Seria A, № 36, 1962, стр. 157-158.

29. E. Schwarz. Goten, Nordgermanen, Angelsachsen. Bern-Mьnchen, 1951, стр. 47-153.

30. Иордан. О происхождении и деяниях готов. М., 1960: "Ex hac igitur Scandza insula quasi officina gentium aut certe velut vagina nationum cum rege suo nomine Berig Gothi quondam memorantur egressi" (лат. текст, стр. 134). "С этого самого острова Скандзы, как бы из мастерской, [изготовляющей] племена, или, вернее, как бы из утробы, [порождающей] племена, по преданию, вышли некогда готы с королём своим по имени Бериг" (русск. пер., стр. 70).

31. E. G. Oxenstierna. Die Urheimat der Goten. Leipzig, 1945.

32. E. Schwarz. Goten, Nordgermanen, Angelsachsen. Bern-München, 1951.

33. G. Kossinna. Anmerkungen zum heutigen Stand der Vorgeschichtsforschung. "Mannus", Bd 3, 1911, стр. 128.

34. Лучшее изложение вопроса см. в работе: R. Hachmann, G. Kossack, H. Kuhn. Völker zwischen Germanen und Kelten. Neumünster, 1962, стр. 9-28 (ср. стр. 26: "Diesen drei Denkgrundsätzea Kossinnas, die in heutiger Sicht als fundamentale Irrtümer erscheinen müssen, ließ er einen vierten folgen, den seine Scbulo übernahm"); ср. также: E. Wahle. Zur ethnischen Deutung frühgeschichtlicber Kulturprovinzen. "Sitzungsberichte der Akademie der Wissenschaften" (Philos.-Hist. Kl.), 2 Abt. Heidelberg, 1940-1941.

35. C. Moberg. Zonengliederung der frühchristlichen Eisenzeit in Nordeuropa. Lund, 1941.

36. Curt Weibull. Die Auswandorung der Goten aus Schweden. "Kungl. Vetenskaps- och Vitterhets-Samhälles Handlingar". Göteborg, Sjätte Följden, Ser. A, Bd 6, 1958, № 5, стр. 28.

37. Lauritz Veibull. En forntida utvandring från Gotland. "Scandia", Bd XV, 1943, стр. 269 и сл.

38. C. Moberg. Innan Sverige blev Sverige. "Det levande förflutna", Bd XIV, 1951, стр. 64.

39. A. Stender-Petersen. Jordanes' beretning om Goternes udvandring. "Kuml. Årbog for Jysk Arkæologisk Selskab". Aarhus, 1957, стр. 68-80.

40. Там же, стр. 74.

41. A. Stender-Peterson. Varangica. Aarhus, 1953.

42. См., например: В. Nerman. En utvandring från Gotland och öns införlivande med Sveaväldet. Uppsala, 1923; B. Nerman. Die Herkunft und die frühesten Auswanderungen der Germanen. "Kungl. Vitt. Hist, och Antikv. Akad. Handlingar", I, 5, 1924.

43. H. Hachmann, G. Kossack, H. Kuhn. Указ. соч., стр. 65.

44. S. Вugge. Guldhorn-Indskriften. "Tidskrift for Philologi og Pжdagogik", Bd VI, 1865; Он жe. Lidt om de ældste nordiske Runeindskrifters sproglige Stilling. "Aarbøger", 1870.

45. L. Wimmer. Navneordenes Böjning i ældre Dansk. København, 1868; Он жe. Runeskriftens Oprindelse of Udvikling i Norden. "Aarbøger", 1874.

46. H. Paul. Die Vocale der Flexions- und Ableitungssilben in den ältesten germanischen Dialekten, – PBB, Bd IV, 1877.

47. S. Gutenbrunner. Historische Laut- und Formenlehre des Altisländischen. Heidelberg, 1951, стр. 34.

48. А. Смирницкий. Отпадение конечного z в западногерманских языках и изменение z в r. "Труды Института языкознания АН СССР", т. IX. М., 1959, стр. 115-136.

49. S. Gutenbrunner. Указ. соч., стр. 11.

50. J. Langenfelt. Zur sprachlichcn Stellung des goldenen Horns von Gallehus. "Fornvännen", 1946, стр. 290-293.

51. E. Moltke. Hvad var Lægæst, guldhornets mester, magiker, præst eller guldsmed? "Fornvännen", 1947, стр. 336-342.

52. H. Kuhn. Указ. соч., стр. 15, 32-33.

53. M. Adamus. Указ. соч., стр. 146-147 (приводится подробный список скандинавско-западногерманских общих инноваций; в дальнейшем ссылки на данную работу даются в сл. сокращении: Adamus, 1962).

54. S. Bugge, M. Olsen. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning. Christiania, 1891, стр. 92-120.

55. O. von Friesen. Om runskriftens härkomst. "Sprеkvet. Sälbk. Förhandl.". Uppsala, 1904.

56. См. также: O. von Friesen. Runenschrift. В кн.: "Reallexikon der germanischen Altertumskunde", Bd IV. Berlin-Leipzig, 1918, стр. 5-51.

57. S. Bugge, M. Olsen. Указ. соч., стр. 186-218.

58. O. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän och runorna i Norden. "Uppsala Universitets Årsskrift", № 4, 1924, стр. 45 и сл., особенно стр. 38-94.

59. Fr. Askeberg. Norden och Kontinenten i gammal tid. Uppsala, 1944.

60. См. об этом: J. Вrønsted. Danmarks Oldtid, Bd III. København, 1960, стр. 262; об Ольвии и ее значении для культуры юго-восточной Европы см: С. Жeбeлeв. Северное Причерноморье. М.-Л., 1953, стр. 38-47, 275-299.

61. Ср.: E. Moltke. Er runeskriften opstået i Danmark? "Fra Nationalmuseets Arbeidsmark 1951". København, 1951, стр. 47-56.

62. См.: W. Braune, A. Ebbinghaus. Gotische Grammatik. Tübingen, 1961, стр. 11-12; J. Marcliand. Les Gots ont-ils vraiment connu l'écriture runique? В сб.: "Mélanges F. Mossé". Paris, 1959, стр. 227 и сл.

63. L. Wimmer. Runeskrittens Oprindelse og Udvikling i Norden, стр. 1-270.

64. H. Pedersen. L'origine des runes. "Mémoires de la Société Royale des Antiquités Nordiques". København, 1920-1924, стр. 88-136.

65. M. Hammarström. Om runskriftens härkomst. "Studier i nordisk filologi", vol. 20. Helsingfors, 1930.

66. C. J. S. Marstrander. Om runene og runenavnenes oprindelse. – NTS, Bd I, 1928.

67. Лучшая сводка всех североиталийских алфавитов содержится в работе: V. Pisani. Le lingue dell'Italia antica oltre il latino. Torino, 1953.

68. H. Shetelig. Norges forhistorie. "Instituttet for sammenlignende kulturforskning", Serie A, V. Oslo, 1925, стр. 138. – Предположение X. Шетелига было поддержано И. Брёнстедом, который указывает на то, что "маркоманны пришли рано в соприкосновение с классическим миром; их столкновение с римлянами относится к началу I в. н. э., и возможно, что большие маркоманнские войны Марка Аврелия в конце II в. н. э. имели следствием дальнейшие контакты с остальной Германией" (J. Brønsted. Указ. соч., III стр. 262).

69. F. Altheim, E. Trautmann. Vom Ursprung der Runen. Frankfurt a. Main, 1839; Они же. Kimbern und Runen. Berlin, 1943; см. также: H. Arntz. Handbuch der Runenkunde. Halle, 1944², стр. 56-57, где приводится дальнейшая литература.

70. W. Krause. Ing. – NGGW, № 10, 1944, стр. 247-249; ср. также заявление X. Розенфельда: "Так как Ingwaz, который называется верховным богом у Хаздингов, королевского рода вандалов, встречается в руническом алфавите, то вероятно, что изобретателем рунического письма был вандал" (H. Rosenfeld. Die Inschrift des Helms von Negau. – ZfdA, Bd 86, 1956, H. 4, стр. 264-265).

71. H. Arntz. Указ. соч., стр. 61-64; ср. также: S. Gutenbrunner. Germanische Frühzeit in deu Berichten der Antike. Halle, 1939, стр. 87-88.

72. E. Moltke. Er runeskriften opstået i Danmark?

73. Там же, стр. 54.

74. S. Bugge. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning. Runeskriftens Oprindelse og ældste Historie. Christiania, 1905-1913, стр. 97.

75. J. Brønsted. Указ. соч., III, стр. 262.

76. W. Krause. Was man in Runen ritzte? Halle, 1943, стр. 8, G. Ekholm. Runologi och arkeologi. "Nordisk Tidskrift", Årg. 34, 1958. H. 8; R. Elliott. Runes. Manchester, 1959, стр. 12-13; H. Arntz. Указ. соч., стр. 63-64: "Рейн представляется нам теперь водным путем, по которому руническое письмо распространилось на север".

77. S. Bugge. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning, стр. 186-218; O. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän och runorna i norden under folkvandringstiden, стр. 45-81; W. Krause. Was man in Runen ritzte?, стр. 8; H. Arntz, H. Zeiss. Указ. соч., стр. 426-430; G. Turville-Petre. The heroic age of Scandinavia. London, 1951, стр. 22-23; R. Elliott. Указ. соч., стр. 13.

78. См. об этом: L. Schmidt. Geschichte der deutschen Stämme bis zum Ausgang der Völkerwanderung. Die Ostgermanen. München, 1934; E. Schwarz. Germanische Stammeskunde. Heidelberg, 1956, стр. 104-107; DRI, стр. 817-819.

79. Наиболее обстоятельное изложение вопроса см. в работе: E. Elgqvist. Studier rörande Njordkultens spridning bland de nordiska folken. Lund, 1952, стр. 100-116.

80. S. Bugge. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning, стр. 186-190.

81. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 93.

82. S. Gutenbrunner, H. Jankuhn, W. Laur. Völker und Stämme Südostschleswigs im frühen Mittelalter. Schleswig, 1952, стр. 125-126.

83. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 91-100 (кельтские и другие спорные имена в данный список не включены).

84. В скобках приводятся добавочные сведения о герульской ономастике по работе: G. Schramm. Namenschatz und Dichtersprache. Göttingen, 1957.

85. См.: Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950, стр. 469-514.

86. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 98.

87. S. Bugge. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning, стр. 190.

88. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 99.

89. Там же, стр. 205.

90. L. Schmidt. Указ. соч., стр. 552-564; E. Schwarz. Germanische Stammeskunde, стр. 104-107; H. Arntz, H. Zeiss. Die einheimichen RunenDenkmäler des Festlandes. Halle, 1939, стр. 426-430.

91. N. Lukman. Skjoldunge und Skilfinge. København, 1943, стр. 128; E. Kroman. Musikalsk akcent i dansk. København, 1947, стр. 188-189.

92. Документация имени герулов у античных историков, а также историков готов и лангобардов приводится в работах: K. Zeuss. Die Deutschen und die Nachbarstämme. Heidelberg, 1925 (Manuldruck, München, 1837), стр. 476-484; M. Schönfeld. Wörterbuch der altgermanischen Persomnen- und Völkernamen. Heidelberg, 1911, s. v. – Встречается написание: eruli, heruli, aeruli (у Аммиана Марцеллина), heroli; у греческих авторов: ἔρουλοι, έρούλοι, αἴρουλοι, ἓρουλοι (у Зосимы), ἕλουροι (у Дексиппа в Etymol. Magnum).

93. H. M. Chadwick. The origin of the English nation. Cambridge, 1907, стр. 111.

94. E. Wessén. De nordiska folkstammarna i Beowulf. "Kungl. Vitt. Hist, och antikv. Akad. Handlingar", Del 36, 1927, №2, стр. 39.

95. E. Elgqvist. Studier rörande Njordkultens spridning..., стр. 114.

96. См.: E. Elgqvist. Указ. соч., стр. 103; W. Krause. Runica III. – NGAW, №9, 1861, стр. 261-262; E. Wessén. Указ. соч., стр. 7-8; О. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän..., стр. 45-51.

97. Иордан. Указ. соч., стр. 68.

98. Прокопий из Кесарии. Указ. соч., стр. 212.

99. См. об. этом: О. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän..., стр. 48-52; I. Lindqvist. Gatdrar. Göteborg, 1923, стр. 150-158; E. Wessén. Указ. соч., стр. 5-16; E. Elgqvist. Studier rörande Njordkultens spridning..., стр. 100-116; E. Kroman. Указ. соч., стр. 185-190.

100. J. Brønsted. Указ. соч., III, стр. 271-273; DRI, стр. 854-857; H. Jankuhn. Nydam und Thorsberg. Neumünster, 1952, стр. 35-37; E. G. Oxenstierna. Die Nordgermanen. Stuttgart, 1957, стр. 66-104.

101. О последних остатках герулов см. в работе: N. Lukman. De sidste heruler. "Festskrift til L. Hammerich". København, 1952, стр. 179-189.

102. C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 99.

103. H. Kuhn. Указ. соч., стр. 2.

104. E. Wessén. Указ. соч., стр. 39-40; ср. также: E. Krоman. Указ. соч., стр. 189.

105. S. Bugge. Norges Indskifter med de ældre Runer. Indledning, стр. 192-193.

106. S. Bugge. Указ. соч., стр. 192-193; O. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän..., стр. 4581; C. J. S. Marstrander. De gotiske runeminnesmerker, стр. 95; C. J. S. Marstrander, Rosselandsteinen. "Universitetet Bergen Årbok", 1951, стр. 23-24; E. Elgqvist. Studier rörande Njordkultens spridning..., стр. 118-135; M. Schönfeld. Указ. соч., стр. 80; M. Olsen. Kårstad-ristningen. "Bergens Museums Årbok", №1, 1929, стр. 59-62; W. Krause. Runeninschriften..., стр. 476; H. Arntz, H. Zeiss. Указ. соч., стр. 426-430.

107. Основную литературу по данному вопросу см. в ч. II, разд. I, s. v.

108. О. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän..., стр. 75.

109. Там же, стр. 75; против чтения ei в eirilaR в I, 14 и I, 104 см. аргументацию Э. Салбергера в работе: E. Salberger. Die Runogramme der Goldbrakteaten von Väsby und Äskatorp. "Kungliga Humanistiska Vetenskapliga i Lund Årsberättelse", 1955-1956, III.

110. H. Sperber. Till Tolkningen av Rö-stenens Inskrift. "Arkiv", Bd. 65, 1950, H. ¾, стр. 148-149; J. de Vries. Altnordisches etymologisches Wörterbuch, стр. 290. Последний также указывает на то, что влияние мн. ч. jarlar невероятно, однако почему это представляется невозможным, не объясняется.

111. О. von Friesen. Rö-stenen i Bohuslän..., стр. 79 (данное объяснение восходит, по словам О. фон Фрисена, к проф. О. Лагеркранцу).

112. S. Bugge. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning, стр. 186-218. – Следует указать на то, что Барди Гвюдмундссон в своей книге "Происхождение исландцев" (Barði Guðmundsson. Uppruni Islendinga. Reykjavík, 1959, стр. 207-208, 227-228), не всегда критически используя источники, сильно преувеличивает значение герулов и приходит к необоснованному выводу об участии герулов в создании исландского этнического единства и исландской культуры.

113. Эдда цит. по изд.: G. Neckel, H. Kuhn. Edda, I. Text. Heidelberg, 1962, стр. 286.

114. Русский перевод цит. по изд.: Старшая Эдда, перевод А. И. Корсуна под ред. М. И. Стеблин-Каменского. М.-Л., 1962, стр. 164.

115. S. Gutenbrunner. Germanische Frühzeit in den Berichten der Antike. Halle, 1939, стр. 97-110; R. Much. Die Germania des Tacitus. Heidelberg, 1959, стр. 320-361.

116. H. Jankuhn. Die Besiedlungsgeschichte Südostschleswigs im ersten nachchristlichen Jahrtausend. В кн.: S. Gutenbrunner, H. Jankuhn, W. Laur. Völker und Stämme Südostschleswigs im frühen Mittelalter, стр. 23-27.

117. E. Wessén. Указ. соч., стр. 5-16, 39-41; N. Lukman Skjoldunge und Skilfinge, стр. 125-145; Barði Guðmudsson. Указ. соч., стр. 207-209, 227-228; E. Elgqvist. Vad svioniska ortnamn vittnar om grundandet av det danska väldet. "Arkiv", Bd 74, 1959, H. ¾, стр. 161-172.

118. F. Wrede. Ingwäonisch und Westgermanisch. "Zeitschrift für deutsche Mundarten", Bd 19, 1924, стр. 270-283.

119. H. F. Rosenfeld. Ingwäon. he, hi und das germanische Demonstrativpronomen. "Zeitschrift für Mundartforsehung", Bd 23, 1955, H. 2, стр. 75-76.

120. R. Much. Указ. соч., стр. 24-25.

121. H. Kuhn. Das Problem der Ingwäonen. "Philologia Frisica" (Frysk Filologekongres). Grins, 1957, стр. 19-20; Он жe. Friesisch und Nordseegermanisch. "Us Wurk", Jg. 4, 1955, № 3/4, стр. 39.

122. H. Kuhn. Zur Gliederung der germanischen Sprachen. – ZfdA, Bd 86, 1955, H. 1, стр. 23-24. Подробную историю вопроса до 40-х годов XX в. см. в работе: H. T. J. Miedema. Paedwizers fan de Fryske filology. Ljouwert/Leeuwarden, 1961.

123. P. Jørgensen. Das Problem der Ingwäonen. "Philologia Frisica" (Frysk Filologekongres), Grins, 1957, стр. 13.

124. H. Kuhn. Zur Gliederung der germanischen Sprachen, стр. 43; H Wesche. Zetazismus in niedersächsischen Flurnamen. В сб.: "Indogermanica. Festschrift für W. Krause". Heidelberg, 1960, стр. 230-248.

125. E. Rооth. Nordseegermanische Beiträge. "Filologiskt Arkiv", Bd 5. Stockholm, 1957, стр. 1-18.

126. Th. Siebs. Geschichte der friesischen Sprache. Straßburg, 1901 (Grundriß der germanischen Philologie, Bd I).

127. A. Campbell. Old English grammar. Oxford, 1959, стр. 173-179.

128. H. Kuhn. Zur Gliederung der germanischen Sprachen, стр. 36-37.

129. W. Foerste. Die Herausbildung des Niederdeutschen. "Festschrift für L. Wolff". Neumünster, 1962, стр. 9-27.

130. G. Cordes. Zur Frage der altsächsischen Mundarten. "Zeitschrift für Mundartforschung", Jg. 24. 1956, H. 2, стр. 77-78; Он же. Zur altsächsischen Mundartonfrage und zur Lautverschiebungsgrenze. – Там же. Jg. 27, 1959, H. 1, стр. 3/4.

131. Э. Рут, однако, принимал значительно более мощное воздействие ингвеонского ареала на древнесаксонский (E. Rooth. Saxonica. "Beiträge zur niedersächsischen Sprachgeschichte". Lund, 1949, стр. 23-49). Критику положений Э. Рута см. в работе: F. Maurer. Nordgermanen und Alemannen. Bern-München, 1952, стр. 48-49.

132. P. C. J. A. Boeles. Friesland tot de elfde eeuw.'s-Gravenhage, 1951, стр. 216-218.

133. R. Much. Указ. соч., стр. 24-27.

134. H. Rоsenfeld. Name und Kult der Istrionen (Istwäonen), zugleich Beitrag zu Wodankult und Germanenfrage. – ZfdA, Bd 90, 1960, H. 3.

135. E. Schwаrz. Goten, Nordgermanen, Angolsachsen, стр. 200.

136. H.-F. Rosenfeld. Zur sprachlichen Gliederung des Germanischen. "Zeitschrift für Phonetik und aligeiaeine Sprachwissenschaft", 8 Jg., 1956, H. 5/6.

137. E. Schwarz. Goten, Nordgermanen, Angelsachsen, стр. 269.

138. Ср. сходные положения в работе: С. Karstien. Historische deutsche Grammatik. Heidelberg, 1939, стр. 19; см. также: A. Campbell. West Germanic problems in the light of modern dialects. "Transactions of the Philological Society", 1947.

139. W. Arndt. Указ. соч., vol. 35, 1959, № 2.

140. О фризско-скандинавских связях см.: E. Wadstein. Friesische Lehnwörter im Nordischen. "Skrifter utg. av Kungliga Humanistiska Vetenskaps Samfundet i Uppsala", 21, 3. Uppsala, 1922; Он же. Zu den alten Beziehungen zwischen Friesland und Skandinavien. "It Beaken. Meidielingen fen de Fryske Akademy", 2, 1939; L. Hammerich. Über das Friesische. "Acta Jutlandica", IX, 1, 1937 ("Mélanges H. Pedersen"); C. Borchling. Die Friesen und der skandinavische Norden. "De iepening fen de Fryske Akademy". Assen, 1938; F. Askeberg. Norden och kontinenten i gammal tid. Uppsala, 1944; E. Öhmann. Der friesische Plural auf -ar, -er. В кн.: "Festschrift für L. Wolff". Neumünster, 1962, стр. 29-32; T. Feitsma. Sproglige berøringen mellem Frisland og Skandinavien. "Sprog og Kultur", Bd 23, 1963, H. 3/4; H. Kuhn. Der Name der Friesen. "It Beaken", Jg. XXV, 1963, № 4.

141. S. Bugge. Norges Indskrifter med de ældre Runer. Indledning, стр. 214.

142. E. Harding. Språkvetenskapliga problem i ny belysning, H. 2. Lund, 1938, стр. 5.

143. H. Heinrichs. Überlegungen zur Frage der sprachlichen Grundschicht im Mittelalter. "Zeitschrift für Mundartforschung", Bd 28, 1961, H. 2, стр. 149; ср. также: Он же. Sprachschichten im Mittelalter. "Nacnrichten der Giessener Hochschulgesellschaft", Bd 31, 1962, стр. 107.

144. H. Kuhn. Angelsächsisch eōp 'Kappe' und Seinesgleichen. В кн.: "Festgabe für L. Hammerich". Kopenhagen, 1962, стр. 124.

145. W. Krause. Runica III. – NGAW, Jg. 1961, № 9, стр. 262.