|
Состояние письменных источников по восточноевропейской истории IX столетия таково, что здесь любое историческое построение оказывалось и в обозримом будущем окажется чисто гипотетическим. Источники либо фрагментарны и вырваны из общеевропейского исторического контекста, как, например, сообщение Бертинских анналов о послах-росах в Ингуленгейме, оказавшихся тип и тми, либо они малодостоверны в силу своего позднего характера и фольклорного жанра, как, например, "Повесть временных лет" в данной части или исландские саги "о древних временах", конечно, со всеми этими источниками следует работать, но чего определенно следует остерегаться, так это прямой экстраполяции их сведений на археологические реалии. Особенно часто такой, на мой взгляд, не совсем корректный метод применяется в отношении староладожских древностей. Между тем детально разработанная стратиграфия Старой Ладоги может по информативности материала соперничать с достоверной письменной хроникой, если бы таковая имелась в распоряжении историков. Благодаря археологии мы знаем, что здесь около 753 г. появляется скандинавская усадьба с кузнечной мастерской, что на рубеже 760-770-х годов она была уничтожена восточноевропейскими пришельцами с юга, основавшими на ее месте свое, тоже весьма небольшое, поселение, пережившее несколько пожаров и смену застройки. Мы знаем, что около 840 г. на староладожском поселении вновь появляются скандинавские древности и что около 860 г. поселение гибнет в пожаре и застраивается вновь (Давидан 1994: 156-167; Кузьмин 1997: 228-236; Мачинская, Кузьмин 1989: 142-144; Рябинин 1994: 27-75). Корректно ли связывать, скажем, появление после длительной цензуры около 840 г. скандинавских древностей в Старой Ладоге с посольством росов-свеонов в Византию и к франкам по Бертинским анналам весной 839 г.? Нигде не сказано, что они прибыли из Старой Ладоги. Вероятно, действительно скандинавы к этому времени обосновались на Волго-Балтийском пути, но откуда прибыли росы-свеоны Бертинских анналов – в точности неизвестно. Также рискованно связывать напрямую староладожский пожар начала 860-х годов с деятельностью Рюрика. История Северной Руси в IX столетии во многом загадочна и единственное, что мы тут можем постулировать с достаточной определенностью – так это присутствие норманнов на Волхове, Верхней Волге и Верхнем Днепре. Тем не менее среди реконструкций древнерусской истории IX столетия встречаются и весьма интересные. Так, некоторые ученые склонны отождествлять датского викинга Рорика, чья кипучая деятельность на побережье Северного моря в середине IX столетия известна нам по франкским анналам, с Рюриком Новгородским (Кирпичников 1998: 31-55). Он был братом или племянником Харальда Клака, изгнанного к франкам претендента на датский престол, который крестился и стал франкским вассалом на побережье Северного моря. Рорик в 850 г., согласно Фульдским анналам, захватил крупнейшую фризскую торгово-ремесленную факторию Дорестад в устье Рейна и был признан каролингом Людовиком Немецким своим вассалом. Об этом же событии повествуют и Ксантенские анналы. Приведем статью этой хроники под 850 г. – нападение Рорика на Дорестад стоит в ряду других событий, достаточно рельефно высвечивающих то тревожное и бурное время:
850. 1 января, т. е. на восьмой день после Рождества, ближе к вечеру был слышен сильный гром и видна огромная молния, и наводнение поразило человеческий род в эту зиму. И в последовавшее [за этим] лето земля была выжжена чудовищным солнечным зноем. Лев, папа апостольской кафедры, избранный муж, возвел укрепления вокруг церкви святого апостола Петра. Мавры же повсюду в Италии опустошил приморские города. Норманн Рорик, брат упоминавшегося уже юного Гериольда, который бежал прежде, посрамленный Лотарем, снова взял Дуурстеде (Дорестад. – И. Г.] и коварно причинил христианам множество бедствий. В том же году между двумя братьями, императором Лотарем и королем Людовиком [Немецким. – И. Г.], царил такой мир, что они вместе в Айслинге с небольшой свитой очень много дней посвятили охоте... многие удивлялись этому; и расстались они друг с другом в мире (Историки эпохи Каролингов 1999: 148).
Так как корабельные дружины викингов были весьма мобильны, а в гл. 7 "Жития Ансгара" прямо говорится, что Харальд получил лен за Эльбой в качестве убежища, чтобы лишь "в случае необходимости он мог находиться там", то ничто не мешает нам предположить, что и Рорик Фрисландский не сидел безвыездно и фризских берегах. Действительно, мы знаем, что в 850-х годах он, покинув Дорестад, появляется в южной Ютландии, что он в это время контролирует кратчайший водный путь из Северного моря в Балтийское по р. Айдер. Рорик мог ходить на Русь, хотя в 870 г. он вновь на Западе ведет переговоры о статусе своих владений в связи с очередным разделом франкской империи.
Дополнительные аргументы в пользу тождества датского Рорика и Рюрика можно почерпнуть, анализируя международную ситуацию в восточнобалтийском регионе, а именно принимая во внимание то обстоятельство, что за контроль над Восточным Путем (как его называли скандинавы, Austrveggr), как раз в середине IX в. развернулась борьба между свеями и данами. О соперничестве датских и свейских дружин за контроль над балтским племенем куршей повествует гл. 30 "Жития Ансгара". В ней описывается поход свейской дружины конунга Бирки Олава на куршей в 850-х годах, ранее в ту же Курляндию, согласно источнику, вторгались даны. Свеи ушли, получив от куршей дань и возвратив куршей под свой даннический контроль. Как видим, данные летописи под 859 г. о наложении варяжской дани на ряд славянских и древнефинских племен Восточной Европы подкрепляются информацией "Жития Ансгара" о дани, выплачиваемой куршами свеям и о попытке данов перехватить инициативу в Курляндии в те же 850-е годы. Где-то во второй половине 840-х годах датские союзники конунга Анунда, напавшие вместе с ним на Бирку, не удовлетворившись малой данью, разграбили какой-то отдаленный город в земле славян. Учитывая размытость данных по радиокарбону, можно связывать пожар на Любше или с Рюриком, или с гипотетическим походом данов во второй половине 840-х годах. Однако следует признать, что и первое, и второе на сегодняшний день недоказуемо. По "Повести временных лет" варягов в 850-х годах изгнали за море и не дали дани, после чего началась междоусобица, и славянские и древнефинские племена северо-запада Руси вынуждены были призвать Рюрика. Не явилось ли призвание датчанина неким компромиссом между свейскими и датскими дружинами, оспаривающими право контроля над Восточным Путем?
Другой аргумент в пользу отождествления Рорика Фрисландского и Рюрика Новгородского – гибель центра фризской торговли и ремесла Дорестада, которым он владел, в результате катастрофического наводнения в 864 г. Даты "Повести временных лет", как известно, не отличаются точностью, и потому мы вправе предположить, что лишившись своей главной ценности на Западе (через Дорестад, как уже говорилось, шел импорт в Скандинавию главного оружия знатных викингов – франкских мечей, а также рейнского вина, здесь изготовлялись великолепные фризские сукна и составные гребни), Рорик мог обратить свой взор на Восток и включить в сферу своего влияния северную Русь, не расставаясь, впрочем, со своими владениями во Фрисландии. Это могло случиться сразу после того, как он возглавил первый поход норманнов по Рейну вглубь франкской территории, воспользовавшись упомянутым наводнением 864 г., погубившим Дорестад. Об этом вторжении повествуют Ксантенские анналы:
864. При чудовищном наводнении неоднократно уже упоминавшиеся язычники, всюду разоряя церковь Божью, добрались по Рейну до Ксантен [поселение во Фрисландии в устье Рейна. – И. Г.] и опустошили [это] славнейшее место. А также, к великой скорби всех, кто это видел и слышал, они сожгли церковь святого Виктора, сооружение достойное удивления. Все, что нашли внутри и снаружи святилища, они разграбили. Однако духовенство и весь народ убежал недалеко. Но саму церковную сокровищницу они, охваченные после этого сильным бешенством, вернули на место. Святые же мощи Виктора настоятель монастырской братии, сев на лошадь и поставив ящик перед собой, вместе с одним священником ночью перевез в Кёльн, подвергаясь при этом великим опасностям и избежав их только благодаря заслугам святого. В то время в качестве правителя и епископа главным там был, по-видимому, Гюнтар [архиепископ Кёльна, с 855 г. архикапеллан Лотаря II. – И. Г.], племянник молодого Хильдвина [Гильдуина, аббата Сен-Дени. – И. Г.]. Разбойники же, после совершенного [ими] гнусного поступка, отыскали недалеко от монастыря маленький остров, соорудили укрепления и жили там некоторое время. Но какая-то часть из них двинулась оттуда вверх по реке, они сожгли большую королевскую виллу и потеряли при этом более ста человек, так что один из их кораблей вернулся обратно пустым. Другие же, как только взошли на свои корабли, смущенные возвратились к своим. Теперь Лотарь [Лотарь II, сын императора Лотаря. – И. Г.] вооружил свои корабли и думал напасть на них, но его приближенные не одобрили этого. И напротив, проворные саксы активно действовали на другом берегу реки, так что одного из их [норманнов. – И. Г.] королей по имени Гальб, который в заносчивой храбрости пытался напасть на их берег, они убили, сбросив его и почти всех, следовавших за ним, в ту самую реку. После этого остальные из страха оставили названное выше место и искали неизвестно чего... [тут-то и открывается хронологическое окно для возможного призвания Рюрика. – И. Г.] (Историки эпох Каролингов 1999: 150-151).
Возможно, некоторый свет на события 60-х годов IX столетия могут пролить исследования городища Любша на правом берегу Волхова под Старой Ладогой, проведенные в конце 1990-х годов под руководством Е. А. Рябинина. Детально обследована уникальная славянская (?) крепость городища Любша с каменной облицовкой земляных валов, основанная еще в первой половине VIII столетия (!). Аналогии ей известны на Эльбе и в центральной Европе. Захват крепости скандинавами, возможно, фиксирует слой пожара около 860-х годов и ланцетовидные наконечники стрел типично скандинавского облика, найденные у каменных стен укрепления. Правда, датировка по радиокарбону весьма неточна – ошибка может составить десятилетия в ту или другую сторону. Однако как тут не вспомнить летописный рассказ о приходе Рюрика – быть может, мы имеем первое археологическое свидетельство, коррелирующее с летописью в ее древнейшей части:
В лето 6367 (859 г.). Имаху дань Варязи, приходяще из заморья, на Чюди, и на Словенех, и на Мерях, и на всех Кривичах... В лето 6379 (862 г.). И изгнаша Варягы за море, и не даша им дани. И почаша сами в собе володети, и не бе в них правды. И въста род на род, и быша усобице и них, и воевати сами на ся почаша. И тогда сказали: "Поищем сами в собе князя, иже бы володел нами и рядил, по ряду [договору. – И. Г.] по праву". Идоша за море к варягам... Р(е)коша Русь, Чюдь, Словене, Кривичи и Весь [о финно-угорских племенах – веси, мери и др. в составе Древней Руси см. Рябинин 1997] "Земля наша велика и обильна, а наряда и ной нет. Да поидете княжить и володеть нами". И избрашася трие брата с роды своими... и придоша к словенам первее, и срубиша город Ладогу. И седе старейший в Ладозе Рюрик, а другии Синеус на Белеозере, а третий Трувор в Изборьсце... По двою же лету умре Синеус, и брат его Трувор, и прия Рюрик власть один, и иришед к Ильмерю [озеру Ильмень. – И. Г.], и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород [видимо, имеется в виду Рюриково Городище под Новгородом с массою скандинавского материала – собственно Новгорода в IX столетии еще не существовало. – И. Г.]. И седе ту княжа, и раздал мужем своим волости и городы рубити... (Полное собрание русских летописей II, стб. 13-15).
Заканчивая тему возможного тождества летописного Рюрика и Рорика Фрисландского, приведем возможно весомый, но все же далеко не бесспорный археологический аргумент в пользу датского происхождения Рюрика. Датский характер камерного мужского погребения на Плакуне в Старой Ладоге конца IX в. и франкский – связанного с ним большого дома, обнесенного галереей, на Городище на левом берегу Волхова, делают эту гипотезу вероятной, но не более того. Старец-родоначальник похоронен в кургане № 9 скандинавского могильника Плакун в маленькой погребальной камере по Типично датскому обряду, несвойственному Бирке того времени, но в типичном для христианских (?) погребений датского Хедебю (Назаренко 1985: 156-168). Франкские источники рассказывают, каким образом крестился викинг Рорик, возможно, Рорик Фрисландский. Так, Ксантенские хроники под 845 г. говорят о том, что дружину викинга Рорика (Фрисландского?), грабившую на Нижнем Рейне, стал косить жестокий мор. Тут дружинники бросили жребий (обычай явно древнескандинавский и языческий) и по результату обратились за помощью к Христу. Рорик с дружиною стали поститься, и мор прекратился. Это не помешало дану и впредь нападать и франков и далее губить христиан (в тех же Ксантенских анналах в связи с встречей Рорика Фрисландского в 873 г. с франкским королем о нем сказано как о "желчи христианства" – Историки эпохи Каролингов 1999: 158).
Судя по дендродате, захоронение на Плакуне было сделано в самом конце IX столетия, поэтому, если это Рюрик, то летописную датировку его смерти следует отодвинуть на более позднее время. Впрочем, хронология "Повести временных лет" в ее ранней, полулегендарной части весьма сбивчива. Новейшие исследования образцов дерева из погребальной камеры кургана № 9 Плакуна позволили связать порубочные даты его годовых колец с синхронными на Земляном Городище Старой Ладоги. Оказалось, что внушительный деревянный дом с полом из корабельных досок, с центральным очагом по древнескандинавскому обычаю и окружающей центральный сруб галереей (франкское влияние?) построен из этого же леса (более ранние реконструкции этого дома см. Кирпичников 1985: 3-26). Значит, именно этот родоначальник-датчанин возвел самую большую постройку древней Ладоги. Однако его тождество с Рюриком Новгородским, а уж тем более с Рориком Фрисландским, остается под большим вопросом.
К примеру, гипотетический славянский князь Гостомысл, возможно, правил в Старой Ладоге до Рюрика и Иоакимовской летописи В. Н. Татищева, "варяги бывшия ови изби, ови изгна... и шед на ня победи... учини с варяги мир, и бысть тишина по всей земли. Сей Гостомысл бе муж елико храбр, толико мудр, всем соседом своим страшный, а людем его любим" (Татищев 1994: 108). Не; отождествляем же мы его с ободритским вождем, который носил то же имя и был в 844 г. убит в сражении с войском восточнофранкского короля Людовика Немецкого, как о том повествуют Ксантенские анналы:
844. В том же году король Людовик выступил с войском против вендов. И там погиб один из их королей по имени Гостимусл, остальные же [короли] пришли к нему и принесли клятву верности. Когда он ушел, они тотчас нарушили ее (Историки эпохи Каролингов 1999: 146).
Тем не менее сопоставление франкского источника и Иоакимовской летописи о двух славянских князьях (современниках?), носивших одинаковое имя, позволяет более внимательно отнестись к тексту Татищева. Возможно, западнославянские вожди с дружинами действительно проникали в Поволховье, так как западнославянские черты как в археологических материалах Северо-Запада Руси (печи в славянском подградье Рюрикова городища, устройство каменной крепости VIII в. на городище Любша у Старой Ладоги и т. д.), так и в новгородском диалекте действительно ощутимы, военные столкновения между славянами и скандинавами на Городище в Старой Ладоге также прослеживаются...
Однако источники первой половины X столетия качественно отличаются от предыдущего по своей достоверности. Это тексты, так сказать, стран цивилизованных, синхронные описываемому времени и вполне согласующиеся друг с другом. Прежде всего здесь имеются в виду тексты ученых географов аббасидского Халифата и Византии времени "македонского Ренессанса". Раннесредневековая историческая наука в этих империях именно в середине X в. переживает расцвет. Появляются выдающиеся историко-литературные памятники типа византийского "Продолжателя Феофана" или "Золотых копей и россыпей самоцветов" ал-Масуди, из которых, собственно, мы и черпаем львиную долю информации об империи ромеев и аббасидском Халифате (Продолжатель Феофана 1992; Микульский 1998). Одновременно на Руси резко возрастает количество археологических находок скандинавского происхождении. По вышеперечисленным источникам можно с большой определенностью утверждать три постулата норманнизма:
1. Число предметов материальной культуры скандинавского происхождения X столетия на территории Древней Руси огромно и более чем на два порядка превышает аналогичные находки в регионах постоянного пребывания норманнов в Западной Европе – в английской "области датского права" и французской Нормандии (например, в последней найдено лишь две скорлупообразных фибулы, у нас – более двухсот). Помимо массовой продукции у нас встречаются многие вещи, уникальные и для самой Скандинавии, как, например, великолепные фибулы, найденные в Старой Ладоге в 1997 г. в слое конца IX столетия (типа Вальста и ранняя скорлупообразная с плетеным зооморфным рельефом) и имеющие аналогии в свейской Бирке (Кирпичников 2002). Здесь вполне можно согласиться со сделанным недавно утверждением датского археолога Эльзы Ресдаль: "The Scandinavian finds in Russia are numerous. At least 187 oval brooches are known, for example, far more then from the whole of Western Europe" (Roesdahl 1992: 289). Этот факт можно трактовать по-разному, однако не считаться с ним нельзя. Наиболее показательны для этнической идентификации, как известно, элементы женского костюма. Помимо скорлупообразных фибул для знатных скандинавок были характерны ожерелья из бус. В свойском крупнейшем торгово-ремесленном поселении эпохи викингов Бирка находки скорлупообразных фибул и ожерелий из бус весьма типичны. Женщины русов, по Ибн-Фадлану (922 г.), носили именно упомянутые скандинавские украшения:
А что касается каждой женщины из их числа [русов. – И. Г.], то на груди ее прикреплено кольцо или из железа, или из серебра, или из меди, или золота, в соответствии с денежными средствами ее мужа и с количеством их. И у каждого кольца – коробочка [скорлупообразная фибула. – И. Г.], у которой нож, также прикрепленный к груди... Самое лучшее из украшений у них [русов. – И. Г.] – это зеленые бусы из той керамики, которая находится на кораблях. Они заключают торговые контракты относительно них, покупают одну бусину за дирхем и нанизывают, как ожерелья, для своих жен... (Ковалевский 1939: 78).
2. Ответ на ключевой вопрос – собственно, по какой причине скандинавские дружины обосновались в Восточной Европе – дают географы аббасидского Халифата первой половины X столетия. Одним из первых об этом писал Ибн-Руста: "Русы нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, берут в плен, везут в Хазаран и Булгар (в Волжскую Булгарию и Хазарию) и там продают" (Древняя Русь в свете зарубежных источников 1999: 209). Ибн-Фадлан, посланный обратить в мусульманство волжских булгар, в 922 г. в своих обширных путевых заметках описывает русов-работорговцев на Волге:
Итак он [купец-рус. – И. Г.] подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: "О мой господин, я приехал из отдаленной страны и со мною девушек – столько-то, и столько-то голов, и соболей – столько-то, и столько-то шкур... Вот, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца с многочисленными динарами и дирхемами и чтобы он купил у меня, как я пожелаю, и не прекословил бы мне в том, что скажу"... (Ковалевский 1939: 78-79).
Мусульманские источники первой половины X столетия неопровержимо свидетельствуют, что главными стимулами основания Скандинавами своих баз на восточноевропейских водных путях первоначально были потребности экспорта славянских рабов на Восток. Таким образом, первые Рюриковичи предстают перед нами не как великие государственные мужи, "собиратели земли русской", а в роли правителей западноафриканских государств Ойо, Дагомеи и Бенина нового времени. Как пишет Н. Б. Кочакова, опираясь на фундаментальную работу Р. Ло, посвященную истории этого крупнейшего государства йоруба, "...возвышение и расцвет Ойо были связаны с его участием в торговле на большие расстояния, особенно (начиная с XVII в.) в трансатлантической работорговле... Лошадей для кавалерии правители Ойо покупали у своих северных соседей, расплачиваясь европейскими товарами, приобретаемыми на побережье Бенинского залива в обмен на рабов. Иными словами, военные успехи правителей Ойо финансировались непосредственно доходами от трансатлантической работорговли" (Кочакова ,1986: 12-13; Law 1977: 241). Правда, власти государств йоруба, а также Дагомеи и Бенина по закону не могли экспортировать своих подданных – основную массу рабов здесь составляли военнопленные, русы же беззастенчиво вывозили своих подданных – славян – в цивилизованные страны, в данном случае – в весьма передовой для Раннего Средневековья Халифат Аббасидов. Славянские рабы в Багдаде весьма ценились. За красивую славянскую рабыню можно было выручить фантастическую сумму – десять тысяч дирхемов (Мец 1973: 140).
3. Гл. 9 внешнеполитического трактата византийского императора Константина Порфирогенита "Об управлении империей" представляет собою не что иное, как "моментальную фотографию" древнерусского общества около 940 г., во времена княжения Игоря (Ингор источника, др.-исл. Ingvar), где описываются киевский князь и его дружина – скандинавы, именуемые императором "росами" и каждую зиму собирающие дань с восточноевропейских славянских племен (о культуре древних славян см. Нидерле 2000). В частности, Константин пишет:
Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты [вожди. – И. Г.] выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдия, что именуется "кружением", а именно – в Славинии вервианов, другувитов, кривичей, севериев и прочих славян, которые являются пактиотами росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев. Потом так же, как было рассказано, взяв свои моноксилы, они оснащают [их] и отправляются в Романию (Константин Багрянородный 1991: 50-51).
Язык этих самых "росов", т. е. киевского князя и его дружины был древнескандинавским, так как Константин Порфирогени описывая путь росов в Константинополь по Днепру, дает параллельные топонимы днепровских порогов – "по-славянски" и "по-росски", причем "росские" названия уверенно продуцируются из древнескандинавского языка (Константин Багрянородный 1991: 46-49; Томсен 1891: 54-63). Свидетельство Константина о языке росов в середине X столетия подкрепляется летописным перечислением послов князя Игоря в Византию в 945 г., ибо имена этих представителей древнерусской знати, а также имена пославших их людей оказываются именно древнескандинавскими. Тут даже некий ятвяг, т. е. представитель балтского племени, оказывается посланным Гуннаром – Ятьвягъ Гунарев, Грим Сфирков, Кары Тудков, Егри Ерлисков, Коль Клковъ, Стегги Етонов, Фудри Тулбов, Гомолъ Фурьстенъ, Турберн и другии Турбернъ, Свеньстиръ и проч. (Полное собрание русских летописей 1962).
Древнюю Русь первой половины X столетия можно с полным правом охарактеризовать как зародышевое раннее государство, ибо фактически все его признаки, перечисленные Х. Дж. Клэссеном, фигурируют в описании Константина Багрянородного и древнейшей части "Повести временных лет":
"1. Положение правителя как главы раннего государства обосновывается мифами и генеалогией, которые связывают его со сверхъестественными силами. Он также считается благотворящей личностью, источником даров, вознаграждений и подношений.
2. Аристократия состоит из членов семьи вождя, клановых старейшин и лиц, занимающих высокие должности [летописный Рюрик пришел со всем родом своим. – И. Г.]. Частная собственность на землю – явление редкое и, по-видимому, не является важным фактором достижения высокого социального статуса.
3. Раннему государству присуща идеология обмена услугами, согласно которой все категории подданных платят правителю дань, торговые и судебные пошлины, услуги, в то время как правитель, со своей стороны, считается ответственным за охрану своих подданных от посягательств врага, за соблюдение закона и порядка, обладает благотворящей силой, сверхъестественной способностью влиять на благоденствие страны. Государственная идеология поддерживается жречеством (в Швеции такая ситуация имела место и до конца XI в.).
4. Производством материальных благ заняты определенные социальные группы общества. Доступ к материальным ресурсам неодинаков. Основным источником дохода высшей страты является дань. Наряду с этим в раннем государстве существуют подати, которые уплачиваются всеми социальными категориями, хотя различаются по количеству и качеству. Социальное неравенство основывается прежде всего на происхождении, причем огромную роль играет степень родственной близости..." (Кочакова 1986: 15; Classen 1981: 60-61).
Правда, следует оговориться, что африканские государства Гвинейского залива были уже достаточно высокоразвитыми, со сложной иерархией титулованной родовой знати, например в Ойо царя – алафина – избирал совет родовой знати ойо меси, возглавляемый башоруном, который на ежегодном празднике Орун в сентябре обращался к божествам за подтверждением сакральности алафина. В случае неподтверждения алафин мог быть смещен (Кочакова 1986: 228-229). Родовая знать Ойо, в свою очередь, опиралась на мощные кровнородственные земледельческие общины (агбола) (см. Johnson 1921). Древняя Русь первой половины X в. имела гораздо более примитивную и архаичную структуру, которой всякая придворная иерархия и чиновная система была органически чужда, это было рыхлое образование из множества славянских и древнефинских племен, с которых скандинавская дружина князя-конунга собирала дань посредством полюдья. Полюдье у йоруба и бини также напрямую не зафиксировано, хотя есть предположение, что праздник "хождение в Абомей в сухое время года", на котором дагомейский царь раздавал подарки народу, было не чем иным, как инвертированной формой полюдья (Попов 1995: 319-333).
Не следует забывать, что некоторые элементы древнескандинавской системы управления вошли позднее и в структуру раннефеодального христианского государства – Киевской Руси. Так, скандинавскими заимствованиями является древнерусское наименование княжеского слуги и судьи – тиуна (др.-исл. þjon, существовало на протяжении столетий на древнерусских территориях, в том числе на Новгородчине), другого высокопоставленного представителя Княжеской администрации – ябетника (др.-англ. ombiht, соврем. рус. ябеда) и одно из обозначений дружины – гридь (др.-исл. grið).
Источники аббасидского Халифата и главный из них – Йбн-Руста, вероятно, рисуют более ранний этап взаимодействия древнескандинавских дружин – русов – и славянских племен Восточной Европы, этап военных разбойничьих набегов с целью захвата славянских рабов, высоко ценившихся в Волжской Булгарии, Хазарии и аббасидском Багдаде. Затем наступил более мирный и конструктивный этап сбора росами – норманнской дружиной во главе с князем киевским – дани со славянских племен, сохранявших свое этническое своеобразие и большую племенную самостоятельность (например, князь Мал у древлян, убийца Игоря, по летописи), как о том пишет византийский император Константин Порфирогенит. Этот этап характеризовался гораздо большей интеграцией скандинавов в восточноевропейское общество и некоторыми договорными отношениями со славянскими племенами, ибо они здесь именуются пактиотами. Возможно, наше деление на этапы условно и одновременно осуществлялись как набеги с целью захвата рабов, так и сбора дани в зимних полюдьях. Как бы то ни было, в середине X столетия происходит коренная трансформация протогосударственной многоплеменной структуры с преобладанием даннических отношений, описываемой Константином Багрянородным, в древнерусское раннесредневековое государство. В результате этой трансформации произошло слияние славянской и скандинавской знати, славянизация последней, постепенное образование из раздробленных и нередко враждебных друг другу славянских племен (какими были, судя по нашей летописи, поляне и древляне) единой древнерусской народности. Однако эти процессы, реконструируемые, главным образом, по замечательному памятнику древнерусской литературы – "Повести временных лет" – уже выходят за рамки нашей темы.
|
|
