Описание тяжбы на тинге ("Сага о Ньяле")
122. Njáll stóð þá upp ok mælti: "Þess bið ek Hall af Síðu ok Flosa ok alla Sigfússonu ok alla vara menn at þér gangið eigi í braut ok heyrið mál mitt". Þeir gerðu sva. "Hann mælti þá: "Sva sýnist mér sem mál þetta sé komið í ónýtt efni ok er þat at líkindum því at af illum rótum hefir upp runnit. Vil ek yðr þat kunnigt gera at ek unnimeira Höskuldi en sonum mínum ok þá er ek spurði at hann var veginn þótti mér slökkt hið sætasta ljós augna minn ok heldr vildi ek misst hafa allra sona minna, ok lifði hann. Nú bið ek þess Hall af Síðu ok Runólf ór Dal, Gissur hvíta ok Einar Þveræing ok Hafr hinn spaka at ek nái at sættast á víg þetta fyrir hönd sona minna ok vil ek at geri um þeir er best eru til fallnir". Þeir Gissur ok Einar ok Hafr töluðu langt erindi sínu sinni hver þeirra ok báðu Flosa sættast ok hétu honum sinni vináttu í mót. Flosi svaraði þá öllu vel ok hét þó eigi. Hallr af Síðu mælti þá til Flosa: "Vilt þú nú efna orð þín ok veita mér bæn mína er þú hést at veita mér þá er ek kom utan Þorgrími syni Digr-Ketils frænda þínum þá er hann hafði vegit Halla hinn rauða?" Flosi mælti: "Veita vil ek þér mágr því at þú munt þess eins biðja at mín sæmd sé þá meiri en áðr". Hallr mælti: "Þá vil ek at þú sættist skjótt ok látir góða menn gera um ok kaupr þú þér sva vináttu hinna bestu manna". Flosi mælti: "Þat vil ek yðr kunnigt gera at ek vil gera fyrir orð Halls mágs míns ok annarra hinna bestu drengja at hér geri um sex menn af hvorra hendi löglega til nefndir. Þykr mér Njáll makligr vera at ek unni honum þessa". Njáll þakkaði honum ok þeim öllum ok aðrir þeir er hjá voru ok kváðu Flosa vel fara. Flosi mælti: "Nú vil ek nefna mína gerðarmenn. Nefni ek fyrstan Hall mág minn ok Ossur frá Breiðá, Surt Ásbjarnarson ór Kirkjubæ, Móðólf Ketilsson" – hann bjó þá í Ásum – "Hafr hinn spaka ok Runólf ór Dal ok mun þat einmælt at þessir séu best til fallnir af öllum mínum mönnum". Bað hann nú Njál nefna sín gerðarmenn. Njáll stóð þá upp ok mælti: "Til þess nefni ek fyrstan Ásgrím Elliða-Grímsson ok Hjalta Skeggjason, Gissur hvíta ok Einar Þveræing, Snorra goða ok Guðmund hinn ríka". Síðan tókust þeir í hendur, Njáll ok Flosi ok Sigfússynir, ok handsalaði Njáll fyrir alla sonu sína ok Kára mág sinn þat sem þessir tólf menn dæmdu. Ok mátti sva at kveða at allr þingheimr yrði þessu feginn. Varu þá sendir menn eftir Snorra ok Guðmundi því at þeir voru í búðum sínum. Var þá mælt at dómendir skyldu sitja í lögréttu en allir aðrir gengju í braut.
123. Snorri goði mælti sva: "Nú erum vér hér tólf dómendir er málum þessum er til skotið. Vil ek nú biðja yðr alla at vér höfum enga trega í málum þessum sva at þeir megi eigi sáttir verða". Guðmundr mælti: "Viljið þér nokkuð héraðssektir gera eða utanferðir?" "Engar", segir Snorri, "því at þat hefir oft eigi efnst ok hafa menn fyrir þat drepnir verið ok orðið ósáttir. En gera vil ek fésætt sva mikla at engi maðr hafi dýrri verið hér á landi en Höskuldr". Hans orð mæltust vel fyrir. Síðan töluðu þeir um ok urðu eigi á sáttir hver fyrst skyldi upp kveða hversu mikil fésekt vera skyldi. Ok kom sva at þeir hlutuðu um ok hlaut Snorri upp at kveða. Snorri mælti: "Ekki mun ek lengr yfir þessu sitja. Mun ek nú segja yðr hvat mitt ákvæði er, at ek vil Höskuld bæta láta þrennum manngjöldum en þat eru sex hundruð silfrs. Skuluð þér nú at gera ef yðr þykir of mikið eða of lítið". Þeir svöruðu at þeir skyldu hvergi at gera. "Þat skal ok fylgja", sagði hann, "at hér skal allt féit upp gjaldast á þinginu". Þá mælti Gissur hvíti: "Þetta þykir mér varla vera mega því at þeir munu hér lítinn einn hlut hafa at gjalda fyrir sig". Guðmundr hinn ríki mælti: "Ek veit hvat Snorri vill. þat vill hann at vér gefum til allir gerðarmenn slíkt sem vor er drengskapr til ok mun þar þá margr eftir gera". Hallr af Síðu þakkaði honum ok kveðst gjarna vilja til gefa sem sá er mest gæfi. Játuðu því þá allir gerðarmenn. Eftir þat gengu þeir í braut ok réðu þat með sér at Hallr skyldi segja upp gerðina at Lögbergi. Eftir þat var hringt ok gengu allir menn til Lögbergs. Hallr af Síðu stóð upp ok mælti: "Mál þessi, er vér höfum gert um, höfum vér orðið vel á sáttir ok höfum gert sex hundruð silfrs. Skulum vér gjalda upp helminginn gerðarmenn ok skal hér allt upp gjaldast á þinginu. En þat er bænarstaðr minn til allrar alþýðu at nokkurn hlut gefi til fyrir Guðs sakir". Því svöruðu allir vel. Nefndi Hallr þá votta at gerðinni at hana skyldi engi rjúfa mega. Njáll þakkaði þeim gerðina. Skarphéðinn stóð hjá ok þagði ok glotti við. Gengu menn þá frá Lögbergi ok til búða sinna. En gerðarmenn báru saman í bóndakirkjugarði fé þat sem þeir höfðu heitið til at leggja. Njálssynir seldu fram fé þat er þeir höfðu ok sva Kári ok var þat hundrat silfrs. Njáll tók þá fé þat er hann hafði ok var þat annat hundrat silfrs. Síðan var fé þetta borið allt saman í Lögréttu ok gáfu menn þá sva mikið til at engan pening vantaði á (Brennu-Njáls saga, 303-307).
|
|
CXXII. Ньяль встал и сказал: "Я прошу вас, Халль с Побережья, Флоси, все сыновья Сигфуса и все наши люди, чтобы вы не уходили и выслушали, что я вам скажу". Они послушались. Тогда он сказал: "Мне кажется, что дело запуталось безнадежно. Этого можно было ждать, потому что нехороший у него корень. Я хочу сказать вам, что Хёскульда я любил больше, чем своих сыновей. И когда я узнал, что он убит, мне показалось, что погас сладчайший свет очей моих. Лучше бы я потерял всех моих сыновей, а он остался в живых. И вот я прошу вас, Халль с Побережья, Рунольв из Долины, Гицур Белый, Эйнар с Поперечной Реки и Хавр Мудрый, чтобы мне дали заплатить виру за убийство, которое совершили мои сыновья, и я бы хотел, чтобы нас рассудили те, кому это всего больше пристало". Гицур, Эйнар и Хавр по очереди подолгу обращались к Флоси и просили его помириться, обещая ему взамен свою дружбу. Флоси на все отвечал учтиво, но, однако, ничего не обещал. Халль с побережья сказал Флоси: "Собираешься ли ты сейчас исполнить мою просьбу, как ты мне обещал, когда я вывез из Исландии твоего родича Торгрима, сына Кетиля Толстого, который убил Халля Рыжего?" Флоси сказал: "Исполню, тесть! Потому что ты станешь просить меня лишь о том, от чего мне будет только больше чести". Халль сказал: "Тогда я хочу, чтобы ты как можно скорее помирился, дал бы уважаемым людям рассудить дело и приобрел бы дружбу лучших людей". Флоси сказал: "Так знайте же, что я последую совету моего тестя Халля и других уважаемых людей. Пусть он и уважаемые люди с обеих сторон, выбранные по закону, рассудят дело. По-моему, Ньяль заслужил, чтобы я сделал это для него". Ньяль поблагодарил его и их всех, и те, кто был при этом, сказали, что Флоси поступил хорошо. Флоси сказал: "Теперь я назову моих судей. Первым я называю моего тестя Халля, потом Эцура с Широкой Реки, Сурта, сына Асбьерна из церковного Двора, Модольва, сына Кетиля, – он жил тогда в Грядах, Хавра и Рунольва из Долины. Все, наверное, согласятся, что из моих людей эти самые подходящие". Тут он попросил Ньяля назвать своих судей. Ньяль встал и сказал: "Я называю первым Асгрима, сына Лодейного Грима, затем Хьяльти, сына Скегги, Гицура Белого, Эйнара с Поперечной Реки, Снорри Годи и Гудмунда Могучего". После этого Ньяль, Флоси и сыновья Сигфуса дали друг другу руки, и Ньяль от имени всех своих сыновей и Кари обязался соблюдать то, что решат эти двенадцать человек. Можно сказать, что все, кто был на тинге, обрадовались этому. Послали людей за Снорри и Гудмундом, потому что они оставались в своих землянках. Было решено, что судьи будут заседать в судилище, а все остальные должны уйти.
CXXIII. Снорри Годи сказал так: "Вот нас здесь двенадцать человек судей, которые должны вынести решение. Я хочу попросить вас всех: давайте не запутывать дело так, чтобы их нельзя было помирить". Гудмунд сказал: "Хотите ли вы изгнать кого-нибудь из его четверти или из страны?" "Нет, – ответил Снорри, – это ведь редко кончается добром. Из-за этого возникают раздоры и люди убивают друг друга. Пусть лучше они уплатят такую большую виру, чтобы не было никого в нашей стране, за кого бы было заплачено дороже, чем за Хёскульда". Все поддержали его слова. Затем они стали совещаться и никак не могли договориться, кому из них первому назначить, какой должна быть вира. Кончилось тем, что они бросили жребий, и Снорри выпало первому назначить виру. Он сказал: "Я долго раздумывать не собираюсь, а сразу скажу вам, что я предлагаю. Я хочу, чтобы за Хёскульда заплатили тройную виру – это будет шесть сотен серебра. Если же вам кажется, что это слишком много или слишком мало, то поправьте меня". Они ответили, что им поправлять нечего. "И к этому еще условие, что все деньги должны быть выплачены на тинге". Тогда Гицур Белый сказал: "Мне думается, что это едва ли возможно. У них, наверное, хватит денег, только чтобы заплатить небольшую часть их долга". Гудмунд сказал: "Я знаю, чего хочет Снорри. Он хочет, чтобы мы все, судьи, дали каждый по стольку, сколько нам велит наша щедрость. Тогда многие последуют нашему примеру". Халль с Побережья поблагодарил его и сказал, что охотно даст столько же, сколько тот, кто даст больше всех. Тогда все судьи согласили на предложение Гудмунда. После этого они договорились, что Халль произнесет решение со Скалы Закона, и разошлись. Потом ударили в колокол, и все пошли к Скале Закона. Халль встал и сказал: "По делу, которое мы решали, мы пришли единодушному решению и положили шесть сотен серебра. Мы, судьи, хотим внести половину, и все сполна должно быть выплачено здесь, на тинге. Я обращаюсь с просьбой ко всем: пусть всякий даст сколько-нибудь ради Бога". Все согласились. Халль назвал тогда свидетелей решения, чтобы никто не смел нарушать его. Ньяль поблагодарил судей за решение. Скарпхедин стоял при этом молча рядом и усмехался. Потом люди стали расходиться со Скалы Закона по землянкам. А судьи собрали на церковном дворе все деньги, которые они обещали дать. Сыновья Ньяля и Кари отдали все деньги, которые у них были с собой. Это составило сотню серебра. Ньяль принес все деньги, которые у него были. Это была вторая сотня серебра. Затем все эти деньги были отнесены в судилище, и все дали столько, что было собрано – все сполна до последнего пеннинга (Исландские саги 1973: 350-352. Пер. В. П. Беркова).
|
Описание Вальгаллы ("Младшая Эдда" Снорри Стурлусона)
38. Þá mælti Gangleri: "Þat segir þú, at allir þeir menn, er í orrustu hafa fallit frá upphafi heims eru nú komnir til Óðins í Valhöll. Hvat hefir hann at fá þeim at vistum? Ek hugða, at þar skyldi vera allmikit fjölmenni". Þá svarar Hárr: "Satt er þat, er þú segir, allmikit fjölmenni er þar. En miklu fleira skal enn verða, ok mun þó oflítit þykkja, þá er úlfrinn kemr. En aldri er svá mikill mannfjölði í Valhöll, at eigi má þeim endast flesk galtar þess, er Sæhrímnir heitir. Hann er soðinn hvern dag, ok heill at aftni. En þessi spurning, er nú spyrr þú, þykkir mér líkara, at fáir myni svá vísir vera, at hér kunni satt af at segja. Andhrímnir heitir steikarinn, en Eldhrímnir ketillinn. Svá er hér sagt:
Andhrímnir
lætr í Eldhrímni
Sæhrímni soðinn,
fleska bazt,
en þat fáir vitu,
við hvat einherjar alask".
Þá mælti Gangleri: "Hvárt hefir Óðinn þat sama borðhald sem einherjar?"
Hárr segir: "Þá vist, er á hans borði stendr, gefr hann tveim úlfum, er hann á, er svá heita, Geri ok Freki. En enga vist þarf hann: Vín er honum bæði drykkr ok matr. Svá segir hér:
Gera ok Freka
seðr gunntamiðr,
hróðigr Herjaföður;
en við vín eitt
vápngöfigr
Óðinn æ lifir.
Hrafnar tveir sitja á öxlum honum ok segja í eyru honum öll tíðendi, þau er þeir sjá eða heyra. Þeir heita svá, Huginn ok Muninn. Þá sendir hann í dagan at fljúga um heim allan, ok koma þeir aftr at dögurðarmáli. Þar af verðr hann margra tíðenda víss. Því kalla menn hann Hrafnaguð, svá sem sagt er:
Huginn ok Muninn
fljúga hverjan dag
jörmungrund yfir;
óumk ek Hugin,
at hann aftr né komi,
þó sjáumk ek meir of Munin".
39. Þá mælti Gangleri: "Hvat hafa einherjar at drykk, þat er þeim endist jafngnógliga sem vistin, eða er þar vatn drukkit?" Þá segir Hárr: "Undarliga spyrr þú nú, at Alföðr mun bjóða til sín konungum eða jörlum eða öðrum ríkismönnum ok myni gefa þeim vatn at drekka. Ok þat veit trúa mín, at margr kemr sá til Valhallar, er dýrt mundi þykkjast kaupa vatnsdrykkinn, ef eigi væri betra fagnaðar þangat at vitja, sá er áðr þolir sár ok sviða til banans. Annat kann ek þér þaðan segja. Geit sú, er Heiðrún heitir, stendr uppi á Valhöll ok bítr barr af limum trés þess, er mjök er nafnfrægt, er Læraðr heitir, en ór spenum hennar rennr mjöðr sá, er hon fyllir skapker hvern dag. Þat er svá mikit, at allir Einherjar verða fulldrukknir af". Þá mælti Gangleri: "Þat er þeim geysihaglig geit. Forkunnargóðr viðr mun þat vera, er hon bítr af". Þá mælti Hárr: "Enn er meira mark at of hjörtinn Eikþyrni, er stendr á Valhöll ok bítr af limum þess trés, en af hornum hans verðr svá mikill dropi, at niðr kemr í Hvergelmi, ok þaðan af falla þær ár, er svá heita: Síð, Víð, Sækin, Ekin, Svöl, Gunnþró, Fjörm, Fimbulþul, Gípul, Göpul, Gömul, Geirvimul. Þessar falla um ása byggðir. Þessar eru enn nefndar: Þyn, Vín, Þöll, Höll, Gráð, Gunnþráin, Nyt, Nöt, Nönn, Hrönn, Vína, Vegsvinn, Þjóðnuma".
40. Þá mælti Gangleri: "Þetta eru undarlig tíðendi, er nú sagðir þú. Geysimikit hús mun Valhöll vera. Allþröngt mun þar oft vera fyrir durum". Þá svarar Hárr: "Hví spyrr þú eigi þess, hversu margar dyrr eru á höllinni eða hversu stórar? Ef þú heyrir þat sagt, þá muntu segja, at hitt er undarligt, ef eigi má ganga út ok inn hverr, er vill. En þat er með sönnu at segja, at eigi er þröngra at skipa hana en ganga í hana. Hér máttu heyra í Grímnismálum:
Fimm hundrað dura
ok of fjórum tögum,
svá hygg ek á Valhöllu vera;
átta hundruð Einherja
ganga senn ór einum durum
þá er þeir fara með vitni at vega".
41. Þá mælti Gangleri: "Allmikill mannfjölði er í Valhöll. Svá njóta trú minnar, at allmikill höfðingi er Óðinn, er hann stýrir svá miklum her. Eða hvat er skemmtun Einherja, þá er þeir drekka eigi?" Hárr segir: "Hvern dag, þá er þeir hafa klæðzt, þá hervæða þeir sik ok ganga út í garðinn ok berjask, ok fellir hverr annan. Þat er leikr þeira. Ok er líðr at dögurðarmáli, þá ríða þeir heim til Valhallar ok setjast til drykkju, svá sem hér segir:
Allir Einherjar
Óðins túnum í
höggvask hverjan dag,
val þeir kjósa
ok ríða vígi frá,
sitja meir of sáttir saman.
En satt er þat, er þú sagðir. Mikill er Óðinn fyrir sér. Mörg dæmi finnast til þess. Svá er hér sagt í orðum sjálfra ásanna:
Askr Yggdrasils,
hann er æðstr viða,
en Skíðblaðnir skipa,
Óðinn ása,
en jóa Sleipnir,
Bifröst brúa,
en Bragi skalda,
Hábrók hauka,
en hunda Garmr".
|
|
38. Тогда молвил Ганглери: "Что скажешь ты обо всех тех людях, которые в битвах пали в поднебесном мире и ныне пришли к Одину в Вальгаллу. Что у него есть, чтобы давать им в пищу? Я подумал, что там должно быть великое множество народу". Тогда отвечает Высокий: "Правда то, что ты говоришь. Там великое множество народу. И гораздо больше еще должно быть, однако же и того мало покажется [для битвы. – И. Г.], когда волк тот придет [чудовищный полк Фенрир при конце мира. – И. Г.]. Но никогда не станет в Вальгалле так много народу, чтобы могло кончиться мясо того вепря, который именуется Сэхримнир. Варится он каждый день, а вечером [опять] цел. А на тот вопрос, который ты задал, кажется мне, мало найдется мудрецов, которые могли бы ответить. Адхримниром именуется повар тот, а Элдхримниром – котел. Так здесь говорится:
Алдхримнир оставляет
В Элдхримнире [котле. – И. Г.]
Сэхремнира вареного,
Лучшее мясо,
И о том мало кто ведает,
Чем питаются эйпхерии".
Тогда молвил Ганглери: "Тот же самый стол у Одина, как и у эйнхериев?" Высокий говорит: "Ту еду, которая стоит на его столе, дает он двум волкам, которых имеет и которые зовутся Гери и Фреки. И ни в какой пище не нуждается он. Вино ему и питье, и еда. Как здесь говорится:
Гери и Фреки,
кормит воинственный
Битвоотец,
но лишь вином
оружьезнатный
Один всегда живет.
Два ворона сидят на плечах говорят в уши ему [обо] всех тех событиях, которые они видели или слышали. Зовут их так: Хугин Мунин. Посылает он их днем тать по всему миру, а к вечеру они возвращаются. Из-за этого стал он знать много новостей [событий]. Потому зовут его люди вранобогом, как тут говорится:
Хугин и Мунин
летают каждый день
над твердью земной.
Мне страшно за Хугина,,
что он не возвратится,
но страшней за Мунина".
39. Тогда молвил Ганглери: "Что пьют эйнхерии, ведь питье им нужнее, чем пища, и пьют ли они воду?" Тогда говорит Высокий: "Чудно ты спрашиваешь, чтобы Всеотец приглашал бы к себе конунгов и ярлов и других знатных и давал бы им пить воду! Но знай правду, что многим, которые претерпели от ран и пришли в Вальгаллу, не показалось бы ничего дороже и прекраснее воды. Но иное могу я тебе сказать. Та коза, которая именуется Хейдрун, стоит в Вальгалле и объедает [листву] с ветвей того дерева, имя которого знаменито и которое зовется Лерад [мировое древо – священный ясень Иггдрасиль. – И. Г.]. А из вымени ее бежит тот мед, который наполняет чаши каждый день. Его так много, что все эйнхерии могут утолить жажду". Тогда молвил Ганглери: "Как же благодетельна для них коза! Как же чудесно дерево, с которого она питается!" Тогда молвил Высокий: "И еще более замечателен олень Эйктюрни, который стоит в Вальгалле и объедает листву этого же дерева, а с рогов его сходит такой большой поток, что идет вниз в Хвергельмир, и оттуда вытекают те реки, которые так именуются: Сид, Вид, Секин, Экин, Свель, Гунтро, Фьорм, Фимбультул, Гитуль, Гетуль, Гемуль, Гейрвимуль; они протекают через земли асов. Еще и другие так называются: Тюн, Вин, Тель, Хель, Град, Гуннтрайн, Нют, Наут, Нен, Хрен, Вина, Вегсвин, Тьоднума".
40. Тогда молвил Ганглери: "Удивительные вещи [новости] нынче говоришь ты. Должно быть, Вальгалла великий дом. Должно быть, столпотворение [давка] часто случается перед дверьми [его]". Тогда отвечает Высокий: "Почему ты не спрашиваешь, сколько дверей в Вальгалле и насколько они велики? Если бы ты услышал ответ, то ты, должно быть, сказал бы, что удивительно, если не сможет войти и выйти каждый, кто захочет. И правду сказать, что без столпотворения можно войти в Вальгаллу. Вот что можешь ты услышать в "Речах Гримнира":
Пять сотен дверей
и еще четыре десятка,
я думаю, в Вальгалле.
Восемь сотен эйнхериев
разом выйдут из каждой двери,
когда они пойдут с волком биться".
41. Тогда молвил Ганглери: "Великое множество народу в Вальгалле, так что верю я, что Один – великий вождь [букв. – "хавдинг"], коли он правит таким огромным войском. И каково развлечение эйнхериев, когда они не пьют?" Высокий говорит: "Каждый день, когда они облачаются, снаряжаются они к бою и выходят во двор, и бьются, и каждый разит другого. Это – игра их. А когда приходит вечер, едут они домой в Вальгаллу и садятся пить, как здесь говорится:
Все эйнхерии
во дворах Одина
рубятся каждый день.
Трупы они выбирают
и едут прочь из боя,
чтобы сидеть вместе
на [пиршественных. – И. Г.]; сиденьях.
И правда то, что ты сказал: велик Один. Многие клянутся им. Так говорят слова самых крепких клятв:
Ясенем Иггдрасилем,
он лучшее дерево,
и Скидбладниром –
кораблем [Одина],
Одином-асом
и конем [Одина] Слейпниром,
Биврестом-мостом [радугой. – И. Г.]
И Браги-скальдом,
Хаброком-ястребом
И псом Гармом".
|
Описание похорон знатного руса в корабле (по Ахмеду ион Фадлану, 922 г.)
И еще прежде говорили, что они делают со своими главарями при их смерти такие дела, из которых самое меньшее – это сожжение, так что мне очень хотелось присутствовать при этом, пока, наконец, не дошло до меня известие о смерти одного выдающегося мужа из их числа. И они положили его в его могиле и покрыли ее крышей над ним на десять дней, пока не закончили кройки его одежд и их сшивания. А это бывает так, что для бедного человека из их числа делают маленький корабль, кладут мертвого в него и сжигают корабль, а для богатого поступают так: собирают его деньги и делят их на три трети – одна треть остается для его семьи, одну треть употребляют на то, чтобы для него на нее скроить одежды, и одну треть, чтобы приготовить на нее набид, который они будут пить в день, когда его девушка убьет сама себя и будет сожжена вместе со своим господином; а они, всецело предаваясь набиду, пьют его ночью и днем, так что иногда кто-либо из них умирает, держа чашу в своей руке. И если умирает главарь, то говорит его семья его девушкам и его отрокам: "Кто из вас умрет вместе с ним?" Говорит кто-либо из них: "Я". И если он сказал это, то это уже обязательно, так что ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. И большинство из тех, кто поступает так, – это девушки.
И вот, когда умер этот муж, о котором я упомянул раньше, то сказали его девушкам: "Кто умрет вместе с ним?" И сказала одна из них: "Я". Итак, поручили ее двум девушкам, чтобы они оберегали ее и были бы с нею, где бы она ни ходила, до того даже, что они иногда мыли ей ноги своими руками. И принялись родственники за его дело – кройку одежды для него, за приготовление того, что ему нужно. А девушка каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему.
Когда же пришел день, в который будет сожжен он и девушка, я прибыл к реке, на которой находился его корабль, – и вот, вижу, что он уже вытащен на берег и для него поставлены четыре подпорки из дерева хаданга [белого тополя. – Примеч. перев.] и другого дерева, и поставлено также вокруг него нечто вроде больших помостов из дерева. Потом корабль был протащен дальше, пока не был помещен на эти деревянные сооружения. И они начали уходить и приходить, и говорили речью, которой я не понимаю. А мертвый был далеко в своей могиле, они еще не вынимали его. Потом они принесли скамью, и поместили ее на корабле, и покрыли ее стегаными матрацами и парчой византийской, и подушками из парчи византийской; и пришла старуха женщина, которую называют "ангел смерти", и разостлала на скамье подстилки, о которых мы упомянули. И она руководит обшиванием его и приготовлением его, и она убивает девушек. И я увидел, что она ведьма большая и толстая, мрачная. Когда же они прибыли к его могиле, они удалили в сторону землю с деревянной покрышки, и удалили в сторону это дерево, и извлекли мертвого в плаще, в котором он умер, и вот, я увидел, что он уже почернел от холода этой страны. А они еще прежде поместили с ним в его могиле набид, и некий плод, и тунбур [музыкальный инструмент, вроде домры – Примеч. перев.]. Итак, вынули они все это, и вот он не завонял, не изменилось у него ничего, кроме его цвета. Итак, они надели на него шаровары, и гетры, и сапоги, и куртку, и хафтан парчовый с пуговицами из золота, и надели ему на голову шапку из парчи, соболевую. И они понесли его, пока не внесли в ту палатку, которая на корабле, и посадили его на матрац, и подперли его подушками, и принесли набид, и плод, и благовонное растение, и положили его вместе с ним. И принесли хлеба, и мяса, и луку, и бросили его перед ним; и принесли собаку, и разрезали ее на две части, и бросили в корабле. Потом принесли все его оружие и положили его к его боку, Потом взяли двух лошадей и гоняли их обеих, пока обе не вспотели. Потом разрезали их обеих мечом и бросили их мясо в корабле, потом привели двух коров, и разрезали их обеих также, и бросили их обеих в нем. Потом доставили петуха и курицу, и убили их, и бросили их обоих в нем. А девушка, которая хотела быть убитой,! уходя и приходя, входит в одну за другой из юрт, причем с ней соединяется хозяин юрты и говорит ей: "Скажи своему господину: "Право же, я. сделала это из любви к тебе"".
Когда же пришло время после полудня, в пятницу, привели девушку к чему-то, что они сделали наподобие обвязки больших ворот, и она поставила обе свои ноги на ладони мужей, и она поднялась над этой обвязкой, обозревая окрестность, и говорила нечто на своем языке, после чего ее спустили, потом подняли ее во второй раз, причем она совершила то же, что и в первый раз, потом ее опустили и подняли в третий раз, причем она совершила то же, что сделала те два раза. Потом подали ей курицу, она же отрезала ее голову и забросила ее. Они взяли эту курицу и бросили ее в корабле. Я же спросил у переводчика о том, что она сделала, а он сказал: "Она сказала в первый раз, когда ее подняли: "Вот я вижу моего отца и мою мать", – и сказала во второй: "Вот все мои умершие родственники сидящие", – и сказала в третий: "Вот я вижу моего господина сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, так ведите же к нему". И они прошли с ней в направлении к кораблю. И вот она сияла два браслета, бывших на ней, и дала их оба той женщине, которая называется "ангел смерти", а она – та, которая убивает ее. И она сняла два ножных кольца, бывших; на ней, и дала их оба тем двум девушкам, которые обе служили ей, а они обе дочери женщины, известной под именем "ангела смерти". Потом ее подняли на корабль, но еще не ввели ее в палатку; и пришли мужи, неся с собой щиты и деревяшки, и подали ей кубок набид, и вот она пела над ним и выпила его. Переводчик же сказал мне, что она прощается этим со своими подругами. Потом дан был ей другой кубок, и она взяла его и затянула песню, причем старуха побуждала ее к питью его и чтобы войти в палатку, в которой ее господин. И вот я увидел, что она уже заколебалась и хотела войти в палатку, но всунула свою голову между ней и кораблем; старуха же схватила ее голову, и всунула ее в палатку, и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять деревяшками по щитам, чтобы не слышен был звук ее крика, причем взволновались бы другие девушки и перестали бы искать смерти вместе со своими господами. Потом вошли в палатку шесть мужей, и совокупились все с девушкой. Потом положили ее на бок рядом с ее господином, и двое схватили обе ее ноги, двое – обе ее руки, и наложила старуха, называемая "ангелом смерти", ей вокруг шеи веревку, расходящуюся в противоположные стороны, и дала ее двум мужам, чтобы они оба тянули ее; и она подошла, держа кинжал с широким лезвием, и вот начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла.
Потом подошел ближайший родственник мертвеца, взял деревяшку и зажег ее у огня, потом пошел задом, затылком к кораблю, зажженная деревяшка в одной его руке, а другая его рука на заднем проходе, 6удучи голым, пока не зажег сложенного дерева, бывшего под кораблем. Потом подошли люди с кусками дерева и дровами, и с каждым из них лучина, конец которой он перед тем воспламенил, чтобы бросить ее в эти куски дерева. И принимается огонь за дрова, потом за корабль, потом за палатку и мужа, и девушку, и все, что в ней; подул большой, ужасающий ветер, и усилилось пламя, и разгорелось неукротимое воспламенение его... И вот, действительно, не прошло и часа, как превратился корабль, и дрова, и девушка, и господин в золу, потом в мельчайший пепел. Потом они построили на месте этого корабля, который они вытащили из реки, нечто подобное круглому холму, и водрузили в середине его большую деревяшку хаданга, написали на ней имя этого мужа и имя царя русов и удалились (Ковалевский 1939: 80-83).
|
|