Литература

Источник: И. Г. ГУБАНОВ. КУЛЬТУРА И ОБЩЕСТВО СКАНДИНАВОВ ЭПОХИ ВИКИНГОВ

Глава 1. Структурная характеристика

По Тациту, у свионов в I в. н. э., как и у остальных германцев, наличествовали следующие социальные страты – знатные (nobiles), свободнорожденные (ingenui), вольноотпущенники (libertini) и рабы (servi). Эта структура позднеродового общества, где все лично свободные члены племени, включая родовую знать, противопоставлялись несвободным (патриархальное рабство), благополучно доживает до эпохи викингов и начинает разрушаться лишь в XII столетии, когда под сильным континентальным романским влиянием все большее значение в скандинавских странах получает классическая трехчленная система феодальных сословий – духовенства, дворянства, зависимого крестьянства, – как ее описал ланский епископ Адальберт в начале XI в. в сатирической поэме, посвященной французскому королю Роберту Благочестивому: "Nunc orant, alii pugnant, aliique laborant" ("Одни молятся, другие воюют, третьи работают").

Прекрасно иллюстрирует стратификацию древнегерманского общества, чрезвычайно близкую к описанной Тацитом, эддическая "Песнь о Риге" (Rígsþula), сохранившаяся в рукописи XIV в. (тогда как большинство песен "Старшей Эдды" известны по рукописи ХШ столетия). В прозаическом вступлении к песне рассказывается, как один из асов, бог Хеймдаль, назвался Ригом и отправился в странствие по земле. Далее он последовательно гостит у трех супружеских пар, причем после трапезы ложится в постель между хозяевами. В результате такой "помощи" по исполнению супружеских обязанностей у каждой пары рождаются дети, которые дают начало основным стратам древнескандинавского общества. От первой пары рождается Трель (þræl др.-исл. 'раб') – предок всех рабов, уделом которых стала черная работа в хозяйстве: "þaðan ero komnar þrela ættir" – "Отсюда вышли рабов [все] роды" (здесь и далее перевод мой. – И. Г.). От второй пары рождается благообразный свободный муж, бонд, крестьянин (Karl др.-герм. 'свободный общинник'): "þaðan eru komnar karla ættir" – "Отсюда произошли [все] роды свободных мужей". Наконец, от третьей пары родился воинственный Ярл (Jarl, ср. др.-англ. eorl) – родоначальник древнегерманской родовой знати. Ему Риг отдал во владение древние родовые наследственные земли – одаль: "þann bað hann eignaz oðal-völlo, óðalvöllo, aldnar bygðir" – "Предложил он владеть наследными селениями, селениями одаля, старыми поселениями". Тот обращался со своей дружиной, как и должно древнескандинавскому вождю – "...щедро раздаривал людям сокровища... разбрасывал кольца, запястья рубил...". Его младший сын Кон ('отпрыск', Кон ungr 'Юный Кон' – здесь представлена народная этимология слова конунг – др.-исл. konungr – крупный племенной вождь, король), став искусным магом, победил отца своего, Ярл а, в состязании в рунах и приобрел право называться Ригом (на сакральных функциях древнескандинавского вождя-жреца мы подробно остановимся при рассмотрении функциональной модели древнескандинавского общества).

Рабы как неправоспособные просто исключались из правового пространства, и им противопоставлялись все свободные – от бонда до конунга, которые, даже по относительно поздним для эпохи викингов шведским областным законам, практически имели равные права, например общий вергельд – плату за убийство родича (см. Ковалевский 1977: 88). Структурно все древнегерманское общество было двухчленным, а если не включать в него неправоспособных рабов, что, может быть, правильнее – почти однородным в правовом отношении. Действительно, в англосаксонских памятниках общество свободных описывается формулой ge eorl ge ceorl ('и эрл, и кэрл'), исландские королевские саги и законодательные памятники рисуют двухчленную структуру народного ополчения, а следовательно, всего общества в формулировке þegn ос þraell ('тен¹ и трэль').

Попытки более детального исследования стратификации древнескандинавского общества значительно затрудняются тем, что источники, в которых упоминаются различные категории свободного населения, во-первых, зачастую не позволяют выявить различий между ними, скорее указывая на синонимию, а во-вторых – недвусмысленно говорят об идентичности таких обозначений свободных мужей по всей Скандинавии эпохи викингов.

Так, в древнеанглийском эпосе "Беовульф" мы встречаем несколько десятков эпических обозначений воина, мужа, однако в контексте поэмы не удается уловить смысловых различий между ними. Показательно в этом смысле и замечание Снорри Стурлусона, который в "Языке поэзии", перечисляя различные кеннинги, отмечает, что "þegnar ok höldar – svá eru búendr kallaðir" – "...тены и хельды ['мужи'] – так именуются бонды [те же 'мужи, свободные общинники']". Конечно, внутренняя стратификация свободных в зависимости от знатности и богатства в Скандинавии эпохи викингов существовала, существовали и определенные ритуалы при переходе в различные категории², однако более важно понимать размытость этих страт, возможность перехода из одной в другую и главное – фактическое правовое равенство всех свободных. Тут действовали законы взаимодействия коллективов родичей, что подробно будет описано в следующей главе как функциональная модель древнескандинавского общества.

Что касается географической однородности социальной стратификации у различных древнескандинавских племен, то об этом красноречиво свидетельствуют шведские надписи XI в. на рунических камнях, где мы видим те же страты, что в "Песне о Риге" и в исландских сагах – упоминаются представители знати, "рядовые" свободные и несвободные. Одна надпись на о. Эланд сделана в память о некоем ярле Хьертваре: "h(i)ör(t)uar ain iarl ba ölande (fans) ha(n) dödde..." (Ö 132); в другой надписи из Уппланда говорится о сыне некоего шведского ярла Хакона: "sun hakunar iarl" (U 617), надпись из Смоланда упоминает конюшнего ярла: "stalara : hakunaR : iarls" (L 1241). Надпись из Седерманланда вырезана в память о "вожде войска" – херес (hirsi, ср. др.-исл. hersir), в другой надписи из Седерманланда появляется "народный [воинственный] предводитель" – "fulks krimR" (Sö 126), а грамом (др.-исл. gramr) исландцы, по Снорри, называли хевдинга (предводителя), который уплывал в набег. В двух надписях (из Седерманланда и Уппланда) упоминаются "вожди люда" (т. е. дружин – слово употреблено во мн. числе): "+li(þ)s+furugi, li(þ)s forunki" (Sö 338, U 112В). В одной надписи из Седерманланда и двух из Уппланда сказано о дружинниках – хускарлах (Sö 338, U 330, 335) . В других шведских надписях появляются "добрый карл" (kuþr kari – Og 81) и "добрый бонд" (kuþan bota – U 235, Og 4; buta bastr '[из] бондов лучший' – U 16, Sö 213). Упоминаются и несвободные – одна надпись из Уппланда, вероятно, сделана в память вольноотпущенника (lusa, ср. др.-исл. leysingr, вспомним вольноотпущенников – libertini – у древних германцев I в. Тацита), а в надписях из Седерманланда и Уппланда сказано о рабе-домоуправителе – брюти ([br]utia – Sö 42; "bry[t]i : i roþ : kunuki" 'брюти в дружине конунга' – U 11) (Ковалевский 1977: 82-83). Эта должность упоминается и в исландских источниках, например в знаменитой "Саге о Ньяле".

Относительная однородность древнегерманского общества, сохранявшаяся в течение столетий, фактически вплоть до конца эпохи викингов, должна была обеспечиваться неким мощным, укорененным в традиционной общественной структуре фактором, который воспроизводился из поколения в поколение. Такой ведущей социальной ячейкой в целом гомогенного древнескандинавского общества многие исследователи справедливо считают патриархальную домовую общину, большую семью, недвижимая собственность которой, хуторское хозяйство, передавалась по наследству предпочтительно в неделимом виде и называлась одалем (др.-исл. oðal, др.-швед. aþal, др.-дат. athoel – Vestergaard 1988: 179).

Что же представляла собою древнескандинавская большая семья, минимальный родовой коллектив, главная ячейка общества? Хотя, согласно ст. 226 областных норвежских законов Гулатинга, для заявления права на одаль необходимо было предъявить пять поколений своих предков, владевших им (Gsl., 226; Vestergaard 1988: 174), тем не менее, видимо, прав Т. А. Вестергор, который на основании норвежских областных законов называет главной ячейкой общества большую семью из трех поколений – деда, сына и внука (Vestergaard 1988:174-180). Норвежский ætt – это мужские потомки одного деда. Подобно этому у восточных арийцев – иранских пуштунов – потомки одного деда считались близкими (пушт. nizde) родичами, а выходящие за пределы трех поколений – дальними (пушт. lire) родственниками (Vestergaard 1988: 175; Lorimer 1934: 3).

Именно эти ближайшие родичи – дед, сыновья и внуки, получали в Норвегии самую большую виру за убийство, по ст. 218-228 законов Гулатинга, именно они имели право на неотчуждаемую недвижимость – одаль (Gsl.; Vestergaard 1988: 176). Совершенно справедливо отмечает Т. А. Вестергор: "...land would be oðal to a man if three patrilineal ancestors had owned it, himself being the fourth in line, i. e., land passed on from a minimal ætt" (Vestergaard 1988: 178).

Прекрасно иллюстрируют имущественные права древнескандинавской большой семьи § 12 ст. 4 норвежских законов Фростатинга и § 12,14 разд. 20 первой части Гуталага – законов большого острова Готланд в Балтийском море у берегов Швеции. В соответствии с законами Фростатинга, земля считается одалем, если ею владели три нисходящих поколения родичей. В этом случае она переходила к правнуку от родового коллектива, который и представлял собою минимальный aett (Fsl. XII, 4; Vestergaard 1988: 178). По Гуталагу, незаконнорожденный сын (гутн. þysun) не получает наследственных прав, если не докажет происхождение от трех поколений гутнийцев через отца и мать (§ 14). Причем здесь эти три поколения родичей именуются apal gutnisct, тогда как в других разделах Гуталага – ett, как в § 12 (GL I, ch. 20, § 12, 14; Vestergaard 1988: 177-178). Все это позволяет заключить, что одаль и большая патриархальная семья, действительно, две стороны одной медали.

Когда у древних скандинавов возник одаль, в точности сказать нельзя – археологические находки указывают на глубокую древность существования хуторских хозяйств в Скандинавии. Так, исследование структуры полей и находки фундаментов длинных домов в Ютландии раннего железного века (доримское и римское время) привели Г. Хатта к мысли о существовании индивидуальной собственности на землю в Ютландии того времени. Однако представляется, что трактовать результаты исследований Хатта следует иначе, и ближе к истине А. Я. Гуревич, предположивший, что мы тут имеем дело с древнейшими одалями (Гуревич 1977: 140). Фундаменты длинных домов первой половины I тысячелетия н. э., вероятно, маркирующих хуторскую систему и весьма сходных с позднейшими постройками эпохи викингов, найдены на шведских островах Эланде и Готланде (Stenberger 1964: 454-462, подробнее об этом см. с. 43).

В Дании в эпоху Великого переселения народов селились не в отдельно расположенных хуторах, а в деревнях, что, вероятно, связано с преимущественной ролью земледелия на плодородных ютландских почвах. Однако датские деревни также состояли из типичных древнескандинавских усадеб с длинными домами, обустроенными центральными очагами. В монографии Рандсборга приводятся планы поселения Форбассе (Vorbasse) в Западной Ютландии, 25 км западнее Еллинга. В IV-V вв. оно включало дворы-усадьбы с длинными домами и землянками для подсобных помещений. Такие поселенческие единицы, хотя и были сгруппированы в деревню в отличие от хуторов Швеции и Норвегии, тем не менее прекрасно маркируют древние одали (Randsborg 1985: 62-63). В VI столетии Форбассе опустело и оставалось незаселенным вплоть до ранней эпохи викингов (Randsborg 1985: 66). Не исключено, что это связано с межплеменными войнами гаутов, свеев и данов, описанными в древнеанглийском эпосе "Беовульф". Как бы то ни было, в конце X в. поселение Форбассе было разделено на три богатых усадьбы (самое большое имело прямоугольную форму и размеры 200 на 120 м – Randsborg 1985: 66), окруженные изгородями, которые Рандсборг называет "усадьбами магнатов" (the three magnate farm) (Randsborg 1985: 64-66). Рандсборг полагает, что тут мы наблюдаем зарождение феодальных отношений. Позволим себе не согласиться с этим утверждением, ведь здесь мы видим типичные древнескандинавские усадьбы, только очень богатые. Они вполне могли принадлежать той же родовой знати, например датским ярлам, обогатившимся в эпоху могучих еллингских конунгов. Как отмечает сам Рандсборг, в центре этих "поместий" стоят типичные древнескандинавские дома на столбах с центральными очагами, напоминающие большие залы синхронного датского городища Треллеборг. Размещение поблизости от них кузнечных и бронзо-литейных мастерских (как, например, в Старой Ладоге середины VIII в. – Рябинин 1994) и подсобных помещений, возможно конюшен, по периметру внешней изгороди – все это также не выходит за рамки традиционной древнескандинавской культуры. Перед нами скорее богатые одали датской знати поздней эпохи викингов, и предполагать в данном случае феодальные отношения нет никаких оснований.

Важность одаля для древнего скандинава как некоего микрокосмоса, неотчуждаемого родового наследства и родины одновременно, хорошо иллюстрирует фрагмент древнеанглийского "Беовульфа". Юный витязь Брека, проиграв Беовульфу в состязании в плавании, находит свою родину – одаль (др.-англ. eþel, где стоит пиршественный зал скандинавского длинного дома (здесь др.-англ. burh 'городище, укрепление, двор') – центр эпического мира "Беовульфа", в котором конунг раздает своим дружинникам золотые наручные браслеты (др.-англ. beagas 'кольца'):

Потому совершенно прав А. Я. Гуревич, который, опираясь преимущественно на раннесредневековые норвежские законодательные памятники, замечает, что "одалем называлась неотчуждаемая наследственная собственность семьи, но этот термин имел и иное значение: 'родина', 'место жительства'. Здесь можно, по-видимому, проследить первоначальное единство обоих понятий: представление о месте жительства, обиталище и источнике жизненных средств членов семьи было неразрывно с представлением о родной стране. Кругозор древнего скандинава ограничивался его усадьбой и примыкавшими к ней угодьями и другими естественными принадлежностями. Микромир человека являлся в то же время и всем его космосом, горизонт, созерцаемый им из собственного двора, определял и его духовный горизонт" (Гуревич 1977: 134-135).

Наиболее раннее свидетельство синхронного и весьма надежного источника о существовании одаля в Скандинавии эпохи викингов находим у франкского монаха Римберта в его "Житии Ансгара". В гл. 10 говорится, что praefectus, как его называет на латинский манер автор жития, свейского торгового центра Бирки и советник короля Херигар построил церковь на своей наследственной земле (in haereditate sua) (Ковалевский 1977: 78). В этом же памятнике находим не менее красноречивое свидетельство существования наследственной огороженной усадьбы у свеев, по крайней мере в середине IX столетия. В гл. 18 "Жития Ансгара" упоминается некий свей, имущество которого, скот и челядь стали уменьшаться после того, как сын его ограбил христиан и в жилище этого домохозяина попала христианская книга. Получив от языческих жрецов прорицание по поводу причины своих несчастий, благоразумный свейский житель Бирки показал книгу людям, "которые были в его имении", а затем с трепетом "привязал ее к забору", дабы ее забрали христиане. Тут мы видим упоминание типичного древнескандинавского имения большой семьи – одаля, фактически первое в синхронном письменном источнике.

Одаль X-XI столетий описывается в исландских родовых сагах, хотя само слово в отношении исландских имений не употребляется (вероятно, вследствие малого срока давности владения землей первопоселенцев в Исландии); тем не менее все его характерные признаки налицо. Домовая община – большая семья, возглавляемая патриархом Ньялем, живущим с женатыми сыновьями в своей усадьбе, показана в знаменитой "Саге о Ньяле". В своем длинном доме, подожженном кровниками сыновей Ньяля, вместе с сыновьями гибнут и сам престарелый Ньяль, и его супруга Бергтора. Лишь женам сыновей Ньяля разрешено покинуть пылающую усадьбу (исландский текст см. в: Стеблин-Каменский 1956).

Очень наглядно иллюстрирует неделимость одаля "Сага о Гисли, сыне Кислого". Гисли долго не соглашается делить с братом Торкелем имение, доставшееся им в наследство от отца. В конце концов Гисли получает имение, а брат – движимое имущество:

Многие исследователи считают, что именно неделимость одаля стимулировала походы викингов. Действительно, не получивший имения родич не был больше привязан к наследственной земле, к своей подлинной родине (именно такое значение имеет древнеанглийское слово эдель (= др.-исл. одаль) в "Беовульфе") и, получив по разделу движимое имущество, он мог отправиться в дальние страны, в викингский или торговый поход. Причем это необязательно был, как утверждал профессор Гуревич, неженатый младший сын. Так, в "Саге о Хравнкеле, годи Фрейра" сказано, что Торкель, сын Тьостара, передал годорд (область), статус годи (областного жреца-правителя) и имение своему брату Торгейру, а сам отправился в Константинополь (Миклагард), где провел семь лет при византийском императоре (видимо, в известной "варяжской гвардии", речь в саге идет о событиях середины X столетия). Возвратившись в Исландию, он поселился в имении брата (см. Исландские саги. Ирландский эпос 1973: 147-148). Классический же случай с неженатым младшим сыном приведен в той же саге: "Эйвинд жил дома с отцом, а Сам был женат и жил в северной части долины, на хуторе, который называется Двор Игрищ. У него был дома полный достаток. Сам был человек очень заносчивый и хорошо знал законы. Эйвинд же стал купцом и уехал в Норвегию, и пробыл там зиму. Потом он отправился в чужие страны и остался в Миклагарде. Он прожил там некоторое время и снискал расположение греческого короля" (Исландские саги. Ирландский эпос 1973: 139). Не стоит, однако, все сводить к социальным причинам – безусловно, неделимость родового недвижимого имущества стимулировала отток дееспособного мужского населения в викингские походы, но не менее важной их причиной стали технологические новации, и в первую очередь – появление, по крайней мере в VIII столетии, классического древнескандинавского "длинного корабля" под парусом (др.-исл. langskip) (подробнее см. с. 53).

Другую ситуацию – одаль в совместном владении братьев – находим в свейских рунических надписях XI столетия (Ковалевский 1977: 79). Так, в поминальной надписи из Нура (Уппланд) по убитому брату говорится: "...ir þisi bir þaira uþal [a] uk at[a]rfi finuþar sun о ilhiasta þum" (U 130) – "...этот хутор [двор] их одаль [uþal] и родовое наследство [at[a]rfi] сыновей Финнвида и Эльгеста" (здесь и далее курсив мой. – И. Г.). Надпись из Энебю (Седерманланд) гласит: "tuki : ati / : ruharfan / : krimufu / : // ati : hafan / : iu : ata i : / uþuli" (Sö 145) – "Туке владел половиной двора, Гримульв владел половиной двора как древним одалем" (Пер. С. Д. Ковалевского).

Столь консервативные базовые элементы древнескандинавской общественной структуры, как патриархальная домовая община и одаль, сохранялись до конца эпохи викингов, и даже в областных законах Швеции и Норвегии, записанных в XIII-XIV вв. и содержащих множество разновременных наслоений, содержатся определения одаля как родового наследства. Так, в шведских областных законах встречается формула "faestae faeþaerni ok aldae oþal" (Ковалевский 1977: 79) – "крепкое отчее наследство (faeþaerni) и старый одаль". В подвергшихся весьма существенной раннефеодальной модификации "Законах Гулатинга" (юго-западная Норвегия) понятие "одаль" уже включает различные категории земельных пожалований (др.-исл. laun 'дары, подарки'), однако начало ст. 270 этих законов и здесь явно имеет древнескандинавское происхождение:

Таким образом, "Законы Гулатинга" явно указывают, что издревле одалем считалось наследственное имение группы родственников. На связь с родовой архаикой указывает то обстоятельство, что именно одаль можно было давать в возмещение за убийство в качестве вергельда.

Слабо дифференцированное древнескандинавское общество свободных состояло преимущественно из патриархальных больших семей, владевших недвижимостью на протяжении поколений на правах одаля. При этом называть бонда "крестьянином" вряд ли корректно, ибо пашенное подсечно-огневое земледелие (в эпоху викингов увеличивается производство ржи) играло в древней Скандинавии явно подчиненную роль по отношению к экстенсивному пастбищному скотоводству. Разводили главным образом овец – от Исландии (см. "Сагу о Хравнкеле") до Швеции. В кн. IV "Деяний первосвященников гамбургской церкви" Адам Бременский подчеркивает сходство родовой знати с остальными свободными скандинавами: многие представители знати занимаются пастушеством наравне с бондами в своих одалях: "Во многих местностях Норвегии и Швеции пастухами скота бывают даже знатнейшие люди, живущие по обычаю патриархов и трудом [своих] рук" (Ковалевский 1977: 86).

Рассмотрев общее деление древнескандинавского общества на свободных (включавших и родовую знать) и рабов, а также подчеркнув однородность общества свободных и выделив основной определяющий ее структурный элемент, – большую патриархальную семью, обладающую наследственным правом собственности на недвижимость, именовавшуюся одалем, перейдем к еще более существенной, на наш взгляд, функциональной характеристике древнескандинавского общества. Она предусматривает описание основных общественных отношений, которые при правовом равенстве свободных и определяли характерный портрет общества эпохи викингов. Действительно, как мы увидим, в обществе, состоящем из больших патриархальных семей, именно отношения между такими родовыми коллективами составляли основу "горизонтали" социальных отношений, а слабость властной "вертикали" компенсировалась наделением вождистскими функциями сакральных, жреческих авторитетов.

Глава 2. Функциональная характеристика

От историка прежде всего требуется умение обобщать, видеть среди случайного некоторые традиционные для данного общества правила поведения, определяющие его целостность и историческое своеобразие. Древнеисландская литература дает богатый материал для таких обобщений. К ней полностью применимы слова Томаса Карлейля: "Ничто не представляет эпоху лучше, чем оставшаяся от этой эпохи литература" (Карлейль 1991: 48).

Общества догосударственного периода в значительной степени единообразны у всех этносов, и древнескандинавское общество – не исключение. Общество без государства есть родовое общество. Раннесредневековая Исландия, да и остальная Скандинавия эпохи викингов, представляет собою достаточно типичный образец родового общества на поздней, предгосударственной стадии. Типологически оно сходно с обществом полинезийцев или арабов времен Мухаммеда (см. Большаков 1989). Вожди – годи (жрецы-правители в Исландии), конунги, ярлы и хавдинги, в материковой Скандинавии уже не связаны с общинниками округов, которые они возглавляют, узами кровного родства, как это прослеживается в более архаичных родовых обществах (например, у ирокезов – Морган 1983: 48-55). Но тем не менее вряд ли можно согласиться с утверждением Б. Филлпотс и ее последователей, безапелляционно заявлявших, что устройство Исландии базировалось лишь на связях между годи и зависимыми от него членами территориальной общины – тингманами, а не на объединениях родичей (Fhillpots 1913: 46; Sawyer 1982: 182). Нельзя, акцентируя внимание лишь на структурах управления, игнорировать горизонтальные связи между родовыми коллективами, те зачастую конфликтные отношения между ними, которые выливались в тяжбу на тинге, кровную месть, выплату виры, передачу ребенка в чужой род в качестве заложника и т. п., т. е. в те стереотипные правовые действия, которые вошли в закон и обычай родового коллектива, стали его плотью и кровью, знаками самоидентичности. Само исландское общество с X по XIII в. изменилось незначительно, а между тем здесь распространяется письменность и к XIII-XIV вв. появляется богатая литература. Авторы саг не могли выйти за горизонт того глубоко традиционного общества, в котором жили они сами и их предки, потому персонажи саг делали и говорили большей частью только то, что следовало или не следовало делать или говорить древнему скандинаву в соответствии с законами и этикой родового общества, в главных своих чертах неизменного в течение столетий. Потому тот очевидный факт, что в своей конкретной, а лучше сказать частной, форме поступки и речи персонажей домыслены авторами саг, для нас не несет отрицательной коннотации. Напротив, как это ни парадоксально, явный вымысел имеет больше ценности для историка-обществоведа, чем достоверная частность, ибо в традиционной культуре он наверняка показывает идеальную модель поведения в определенной ситуации. А что есть научное описание объекта или явления как не его идеальная, абстрагированная от частностей модель? Разве важно, является ли ванна, найденная археологами при раскопках микенского дворца, той, в которой был зарублен Агамемнон? Ведь "Орестея" Эсхила не есть изображение затерявшейся во мгле веков пелопонесской драмы, а нечто гораздо большее – из глубины столетий встают мрачные фигуры, вершащие кровную месть, и трагедия родового общества потрясает нас так же, как афинян тогда, две с половиной тысячи лет назад...

Итак, представляется достаточно очевидным, что саги с их стереотипной традиционной тематикой, с их гигантским охватом действующих лиц и верой в собственную правдивость позволяют достаточно адекватно реконструировать структуру древнескандинавского общества и являются ценнейшими источниками по истории древнескандинавского общества, не менее важными, чем исследования законодательных памятников, что и продемонстрировал в своей недавней обширной монографии В. И. Миллер (Miller 1992). Ученый вполне правомерно ставит отношения между родовыми коллективами во главу угла, такой подход прослеживается и в большинстве современных работ общеисторического характера, посвященных истории раннесредневековой Исландии (Foote 1984; Hastrup 1985; Johannesson 1974).

Древнескандинавскому обществу соответствует модель, в которой выделяются: 1) связи по "вертикали", т. е. структуры власти, управления; 2) связи по "горизонтали", т. е. правила взаимодействия коллективов родичей (групповой характер родовых связей, особенно межродовой распри, неоднократно постулировался в работах, рассматривающих архаические общества в Черногории, Нубии и т. п.) (Black-Michaud 1970: 27-31; Boehm 1984: 218-219; Nadel 1947: 151).

"Вертикаль". Авторитетом и реальной властью обладали жрецы языческого культа. С самого начала заселения Исландии норвежцами в конце IX – начале X в. страна была поделена на четверти, те, в свою очередь, – на более мелкие округа, в которых распоряжались жрецы-правители, которые именовались годи (др.-исл. godi). Соответственно культовым и, если так можно выразиться, "административным" центром округа был храм (др.-исл. hof). Важнейшим культовым действом, сплачивавшим общину округа, был "жертвенный пир" (др.-исл. blotveizla), такую "вейцлу жертвенной крови" периодически устраивал годи. В Норвегии эпохи викингов такой пир мог даваться "от руки" (др.-исл. af bendi) самого племенного вождя-конунга (др.-исл. konungr), на которого, таким образом, возлагалась роль верховного жреца (см. "Сагу о Хаконе Добром" – Снорри Стурлусон 1995: 74-77). Вероятно, в первоначальной вейцле главным был ее сакральный смысл, а не "кормление" дружины конунга как таковое (подробнее о блотвейцле см. с. 49).

Особенно ясно сакральный статус древнескандинавского вождя мы видим на примере дрсвнссвейских конунгов. По "Саге об Инглингах", легендарные свейские конунги незапамятной древности были и верховными жрецами языческого культа. Первым из них был сам Один – собиравший с племени дань жрец и военачальник:

Много поколений спустя (в вендельскую эпоху?) свеи принесли в жертву за урожай инглинга Олава Лесоруба, думая, что неурожай случился вследствие того, что этот конунг был никудышным жрецом, как сказано в саге: "Ólafr konungr var lítill blótmaðr (букв. 'Олав конунг был маленьким человеком жертвенной крови')". Насколько архаичным было древнесвейское общество более чем через двести лет после миссии Ансгара и насколько живучим язычество, демонстрирует "Сага о Хервор" – ценнейший источник по христианизации Швеции в конце XI столетия. В ней сказано, что около 1090 г. свеи на тинге изгнали конунга Инги, который пытался ввести христианство, и на том же тинге возвели на престол его зятя Свейна, который согласился совершать языческие жертвоприношения по обычаям седой старины:

Затем в саге описывается, как на этом тинге свеи совершили языческое жертвоприношение: "Тогда вывели одну лошадь и разрубили ее на части, и разделили для еды, а идолов обмазали кровью" (Пер. С. Д. Ковалевского – Ковалевский 1977: 99). Свейн продержался всего три года – когда вернулся с войском Инги, Свейн был убит, а христианство утвердилось окончательно (Ковалевский 1977: 99).

Подчиненные исландским вождям-жрецам – годи – общинники именовались "люди тинга" (др.-исл. þingraen), так как основной их обязанностью по отношению к годи было защищать интересы годи в народном собрании – на тинге (др.-исл. þing), где проходили судебные тяжбы сторон, главным образом на почве родового конфликта. Иск назывался malaferli. О взаимоотношениях тингманов и их годи говорится в "Саге о людях с песчаного берега" (Eirbyggja):

Яркий образ исландского годи первой трети X в. – хозяйственного и отважного, но высокомерного, несправедливого (др.-исл. ojafnaðarmaðr) и жестокого – встает перед нами на страницах "Саги о Хравнкеле, годи Фрейра":

Заканчивая тему связей по "вертикали", следует отметить, что институт жрецов-правителей не есть чисто скандинавское явление, такая система управления была характерна для многих архаических обществ. Хрестоматийный пример – второй, после Ромула, легендарный царь Рима Нума Помпилий (Фрезер 1986: 85-92). У древних евреев времен исхода из Египта власть жречества, видимо, носила абсолютный характер, а ослушники подвергались жестоким карам. Наконец, в большинстве государств древневосточного типа правитель обожествлялся и был верховным жрецом, как ацтекский тлатоани накануне Конкисты и второй человек в ацтекском государстве – сиуакоатль ("Женщина-змея"), который первоначально был тольтекским жрецом одноименного хтонического божества города Колуакана (Баглай 1995: 238-240; 1998). В раннесредневековом тюркском государстве – Хазарском каганате – в IX-X столетиях также существовал институт священного царя, который, если верить аль-Масуди и другим ученым Халифата Аббасидов, не обладал реальной властью (Годцен 1993: 219-223).

"Горизонталь". Однако главной в социальной структуре древнескандинавского общества была не система управления, не "вертикальные" связи, не авторитет жреца-правителя, а система правил взаимодействия коллективов родичей. В общих чертах эту систему на любом уровне, от отношений больших патриархальных семей – насельников хутора (др.-исл. byr 'усадьба'), до межплеменных конфликтов и договоренностей племен, можно описать с помощью трех древнеисландских глаголов: hefna 'мстить', bæta 'платить виру, возмещать' и fostra 'воспитывать ребенка чужого рода'.

Месть сплачивала родовой коллектив перед лицом внешней опасности, и была первейшим долгом взрослого скандинава. Недаром славный эпический герой норманнов – Сигурд, – прежде чем совершить главный свой подвиг (убить змея Фафнира и добыть магические золотые браслеты и гривны, которые сторожил этот дракон), осуществляет кровную месть за отца, убив сыновей Хундинга:

Право кровной мести было стержнем правовой системы древних скандинавов не только в эпоху викингов, но сохранялось в некоторых областях Скандинавии и значительно позже. Даже в старшей редакции Вестгёталага – шведских законов западного Гаутланда, кодифицированных в XIII в., – содержится статья, разрешающая кровную месть: "6. Если кто убьет человека, и потом его убили по его [убитого] следам, он [убийца] лежит за свой проступок. Они не должны платить ни конунгу, ни хераду" (VGL I, 6 – Из ранней истории шведского народа 1999: 191).

Очень важно понимать, что право кровной мести распространялось на всех членов враждебного родового коллектива. Ответственность всего родового коллектива за преступление, совершенное его членом, постулировалась и в древнескандинавских правовых памятниках. Особенно показательны в этом смысле нормы, сохранившиеся в шведских областных законах балтийского острова Готланд – Гуталаге. Гомогенное общество бондов, как отмечали многие исследователи, сохранялось на Готланде в своих архаических формах довольно долгое время, когда в континентальной Скандинавии уже давно сложились феодальные отношения: "Что касается ответственности, которая наследуется после отца, или брата, или родственников, то все должны нести ответственность, пока они не смогут предложить вергельд" (GL I, 14 – Из ранней истории шведского народа 1999:130). Согласно же исландским сагам можно было, например, убить брата своего кровного врага, даже если он не имел никакого отношения к делу! Как ни дико все это выглядит для нас, людей современной цивилизации, подобные поступки оправдывались с точки зрения этики родового общества. В "Саге о Хравнкеле, годи Фрейра" главный герой ничтоже сумняшеся едет с отрядом своих тингманов убивать Эйвинда, брата своего кровного врага Сама, хотя тот не имел никакого отношения к распре, ибо

Убийство Эйвинда произошло по наущенью служанки Хравнкеля, которая, моя холсты в озере, заметила отряд приехавшего в Исландию брата кровного врага своего господина. Следует отметить, что основная роль женщины в родовых сагах – это именно подстрекательство к мести (др.-исл. eggja 'подстрекать, побуждать'). Правовая защита подстрекательницы в этом случае гарантировалась – женщине в древнегерманском мире нельзя было мстить, в отличие, видимо, от архаического греческого общества (в эсхиловой "Орестее" описывается убийство Клетемнестры – месть Ореста за своего отца Агамемнона, убитого ею – см. Эсхил 1997: 143-160, 204, 206). В шведском областном Вестгёталаге, например, в число злодеяний, которые нельзя было искупить выплатой возмещения, входило убийство женщины: "...если кто убьёт женщину... это злодеяние. Она всегда обладает миром встречи и обедни, какова бы ни была вражда между мужчинами" (VGL I, 6 – Из ранней истории шведского народа 1999: 206).

Подстрекательство служанки Хравнкеля интересно для нас тем, что демонстрирует этические принципы родового общества, в чем-то совершенно противоположные привычной нам морали. Служанка говорит, что Эйвинд как раз годится для мести, потому что он человек видный, искусный, выдающийся, т. е., иначе говоря, убить хорошего, знатного человека из враждебного рода – поступок выдающийся, это приносит славу пропорционально знатности жертвы⁸:

Впечатляет сцена подстрекательства к мести в "Саге о Ньяле". Хильдигунн, подстрекая своего родича Флоси к мести, набрасывает на него плащ убитого Хёскульда – пролитая кровь сама вопиет к небесам. Существует параллель в памятнике иной, древнегреческой традиции. В трагедии "Хоэфоры" эсхиловой "Орестеи" Орест по совершении кровной мести показывает страшную улику – покрывало, в котором запутался Агамемнон, когда был зарублен. Эпизод подстрекательства Хильдигунн наверняка производил должное впечатление на исландского слушателя или читателя саги – окровавленная накидка Хёскульда становится вещным символом преступления и права кровного отмщения:

Если в реальной жизни зачастую кровная вражда затихала после уплаты виры родичам убитого, то в героическом эпосе древних германцев ("Старшая Эдда", "Беовульф") наблюдается "невозможность уладить конфликт и обязательная гибель героя" после совершения им убийства, ибо "странно было бы ожидать, что герой станет "улаживать" конфликт". Так как женщинам германцы, как уже отмечалось, не мстили, то "любая песнь, возникающая в данной традиции, будет строиться по модели: убийство – месть – месть... – гибель последнего мстителя – остающаяся в живых мстительница" (Клейнер 1993: 52).

Кровная месть, видимо, доминировала у всех этносов на стадии родового общества – наиболее древнее описание кровной мести в письменной традиции находим в важнейшем древнеегипетском мифе об Осирисе, Сете, Исиде и Горе. Сет убивает своего брата Осириса, сестра и жена Осириса Исида находит его тело, совокупляется с священным трупом и рождает сына Гора, "мстителя за его отца"⁹:

Исида благая, защитница брата своего,
Искавшая его без устали.
Обошедшая землю эту в печали,
Не остановилась она, не найдя его,
Сделавшая тень перьями своими,
Сотворившая ветер крыльями своими.
Ликуя, извлекла она брата своего на землю,
Поднявшая усталость утомленного,
Приявшая семя его.
Сотворившая наследника,
Вскормившая сына в одиночестве,
И не знали места, где он был.
Приведшая его, когда рука его окрепла,
Вовнутрь залы Геба.
Девятка богов возрадовалась:
"Вот идет Гор, сын Осириса,
Твердый сердцем, правогласный,
Сын Исиды, наследник Осириса".
Собрался для него суд истины,
Девятка богов и вседержитель сам,
Владыки истины, соединившиеся там,
Отражающие неправду,
Сели в зале Геба, чтоб вернуть сан владыке его,
Царство тому, кому следует отдать его.
Найден был Гор право гласным,
И отдан ему сан отца его.
Вошел он, венчанный по велению Геба,
И взял он власть над Египтом...
Дали сыну Исиды врага его...
Сотворили злейшее злодею...

(Гимн Осирису на стелле начальника стад бога Амона Амонмеса. XV в. до н. э. – Матье 1996: 269-270).

Возвращаясь к теме кровной мести в древнеисландском обществе, следует подчеркнуть, что главный смысл института кровной мести был в том, чтобы "цементировать" коллективы кровных родичей, связать их членов нерушимыми узами сурового долга. Как говорит в окруженном кровными врагами доме Ньяля Скарпхедин своему зятю Кари:

Потомки одного деда, т. е. три поколения родичей, входящие в ætt, "большую семью", согласно ст. 218-228 норвежских областных законов Гулатинга, имели право на максимальную плату за убитого родича – члена ætt. Они же в первую очередь обязаны были платить вергельд, если убийца был из их среды. Виру платил убийца сыну и отцу убитого, брат убийцы брату убитого, племянник по отцовской линии убийцы соответствующему племяннику по отцовской линии убитого (Vestergaard 1988: 184). В Гулатинге и ст. 2 шестой части законов Фростатинга эта категория ближайших родственников именуется bauggildismenn, или просто baugamenn, т. е. "люди колец" (Gsl; Fsl; Vestergaard 1988: 176-177). Древнескандинавское baugr 'кольцо' соответствовало древнеанглийскому beaga и представляло собою, видимо, нечто вроде наручного золотого браслета. Оно выступало традиционным мерилом богатства, славы, ценности как таковой в древнегерманском мире. Конунг раздавал кольца на пиру своим дружинникам, появление же этого термина в норвежских законодательных памятниках, вероятно, указывает на то, что традиционный вергельд, возмещение за кровь родича, выплачивался некогда именно золотыми браслетами или их частями. В норвежских законах эти "кольца" уже оценивались во вполне конкретную сумму – полторы марки (Vestergaard 1988:182).

Baugamenn – ближайших родичей, в первую очередь обязанных вершить месть, получать и платить максимальный вергельд, законы Гулатинга противопоставляют трем исчисляемым по удаленности родства категориям более удаленных родственников через женщину и более удаленных родичей по мужской линии. Для всех этих категорий в Гулатинге имеется специальный сводный термин – uppnamamenn (Gsl, 218-228; Vestergaard 1988: 176,185-186). Им соответствуют mikla nefgildi и litla nefgildi шестой части законов Фростатинга, которые тоже представляют главным образом родственников через женшин. То есть типичные "большие" (mikla) nefgildi – отец матери, сын дочери, брат матери, сын сестры, сын брата матери, сын сестры отца, сын сестры матери – на втором месте по размеру вергельда после bauggildismenn. "Малые" (litla) nefgildi – это еще более дальние мужские родственники через женщин, которым полагалась меньшая вира, например внук – сын дочери дочери, сын дочери сестры, сын дочери брата матери, сын дочери сестры отца, сын дочери сестры матери, сын дочери сына, сын дочери брата (Fsl, VI; Vestergaard 1988: 182-184). Если baugamenn рассматривались как категория, как члены ætt – патриархальной большой семьи, владевшей одалем и выступавшей в данном случае в качестве субъекта права, то nefgildi рассматривались как индивидуумы, как плательщики и получатели платы "с носа" (др.-исл. nef 'нос') (Vestergaard 1988: 182).

Однако, обращая внимание только на право кровной мести и получения вергельда за пролитую кровь родича, не следует думать, что древнескандинавское общество находилось в состоянии перманентной межродовой войны. Более обычным состоянием был мир (др.-исл. sætt). Одна из функций свадьбы (др.-исл. brallaup) состояла именно в поддержании мира между различными большими семьями, ættir. Брак осуществлялся по общим индоевропейским обычаям: ближайший родственник-мужчина, обычно отец или брат невесты, дает ей то, что "следует (из) дома" (др.-исл. heimanfylgia), а от жениха, т. е. его семьи, невеста получала свадебный дар, который назывался обычно mundr или tilgjof и который должен был быть не меньше, чем heimfylgia (Gsl, 51, 54; Vestergaard 1988: 187-188).

Помимо особой функции брака для поддержания мира между родовыми коллективами (как это описано в начале "Саги о Ньяле") существовал специальный социальный институт "замирения" кровнородственной вражды. Для этого ребенка отдавали на воспитание в чужой род в качестве заложника и гарантии социального мира. Кирстен Хаструп, разбирая по исландскому кодексу законов Grágás (Серый Гусь) передачу ребенка на воспитание, к сожалению, не заметила главной цели этого действия в древнескандинавском родовом обществе, поскольку фактически не пользовалась исландскими родовыми сагами как источником для реконструкции общественных отношений (Hastrup 1985: 98-100).

Примиряющая роль передачи на воспитание очевидна в том эпизоде "Саги о Ньяле", где мудрый Ньяль Торгейрсон соглашается принять мальчика Хёскульда и этим отодвигает развязку кровавой драмы на долгие годы:

Судя по "Пряди о Торвальде Путешественнике" ("þáttr Þorvalds ens víðförla") при передаче на воспитание соблюдался определенный ритуал. Тордис, которой Кодран передает на воспитание своего сына Торвальда, отказывается принять в качестве платы за воспитание деньги, собранные Кодраном в качестве дани и штрафов, но соглашается принять наследственное серебро, те деньги, "...er þu hefir tekit i arf eptir föður þinn" ("þáttr Þorvalds...", 5) – "...которые ты получил в наследство от отца своего". Видимо, за содержание ребенка в дружественном роде было принято платить из родового наследства, что подчеркивало важность, нерушимость договора передачи на воспитание и его связь с традиционными институтами родового общества.

Специфика передачи на воспитание в чужой род в древнескандинавском обществе не будет раскрыта в полной мере, если не пояснить, какое это имело значение для социального престижа. Интересно, что воспитатель ребенка (fostri) считался ниже по социальному статусу, чем его отец, следовательно, и знатность его рода понижалась. Так, в соперничестве за социальный авторитет норвежский конунг Харальд Прекрасноволосый отдает уэссекскому кюнингу Эдельстану Победоносному своего сына Хакона на воспитание, "...þviat þat er mal manna, at sa væri otignari, er öðrum fostraði barn" (Heimskringla) – "...ибо люди говорят, что тот, кто воспитывает чужого ребенка, менее знатен, чем отец этого ребенка" (Снорри Стурлусон 1995: 65. Пер. М. И. Стеблина-Каменского).

Венчал "горизонтальную" систему общественных связей тинг – вечевая сходка (др.-исл. þing 'вещь'). На этом верховном судилище в качестве тяжущихся сторон выступали родовые коллективы, однако зачастую добиться осуждения противной стороны было невозможно без помощи дружественных представителей знати¹⁰. Иногда каждая из тяжущихся сторон призывала несколько человек третейских судей, дабы они попытались решить дело ко всеобщему согласию, как это описано в "Саге о Ньяле". Здесь третейские судьи названы gerðarmenn 'люди дела'. Флоси в этом эпизоде судится с сыновьями Ньяля – убийцами его родича Хёскульда, того самого, который некогда был взят Ньялем на воспитание для предотвращения кровной вражды (см. Приложение 2 на с. 129; Исландские саги 1973: 350-354).

По свейским законам Западного Гаутланда убийца был обязан объявить о своем преступлении, он определенно должен был сделать это на третьем тинге. На этом же третьем тинге наследник убитого возбуждал обвинение и должен был "назвать убийцу", после чего тинг назначал так называемый endag (др.-англ. andag), когда наследник у дома убийцы с клятвой, Подтвержденной двумя дюжинами соприсяжников, представлял шестерых свидетелей тинга для подтверждения обвинения. Затем следовал решающий sögnarþing (от словосочетания sighja þing), на котором, после подтверждения наследником убитого законности процедуры, совершенной в endag, выносился приговор убийце. Он мог быть "лишен мира", изгнан в лес, т. е. поставлен вне закона, и в таком случае месть могла вершиться безнаказанно. Впрочем, наследники убитого могли договориться с противной стороной о вергельде – плате за убийство – и таким образом заключить мир. Как уже отмечалось, вергельд платил не только убийца, но и его родственники, т. е. ответственность за убийство возлагалась на весь родовой коллектив преступника.

Описание основной судебной процедуры в свейском Вестгёталаге столь детально и характерно в общих чертах для всей древней Скандинавии, что мы не можем не привести его текст почти целиком:

О Человекоубийстве. 1. Бели убьют кого-то, тогда на тинге должны объявить убийство и рассказать о смертном случае наследнику, а также на втором [тинге]. Но на третьем [тинге] он должен возбудить обвинение. Иначе его дело проиграно. Тогда убийца должен приехать на тинг, он должен стоять перед тингом и послать на тинг людей, чтобы просить о мире. Тингманы (tingsmannen) должны пообещать ему прийти на тинг. Он должен признать убийство. 1. Тогда наследник должен назвать убийцу. Его право назвать имя, которое он хочет, если убийц несколько. Тот должен вместе с детьми назвать убийцу, кто ближайший родственник со стороны отца. Бели у жены ребенок на коленях, тогда она должна назвать убийцу. Потом он должен назвать сообщников и присутствовавших – их должно быть пять – и советчика. 2. Затем должны судить дома "эндаг" [endag], в тот [день]', на котором сошлись все на тинге. Тогда должны на эндаге разрешить привести свидетелей тинга: "Я был тогда на тинге, и нас шесть человек. И они пришли разбирать твое дело, что ты должен стоять здесь сегодня и подтвердить факт убийства против него с двумя дюжинами. Бог милостив, Бог, ко мне и моим свидетелям, так же как они следовали этому в твоем деле, о чем я прошу сейчас свидетеля". Потом должен клясться наследник: "Будь милостив, Бог, ко мне и к моим свидетелям, так же как ты положил на него острие [копья] и лезвие [меча], и ты его настоящий убийца, и потому я называю тебе имя на тинге". Потом наследник должен пройти перед второй дюжиной и поклясться в том же. Двенадцать человек должны стоять в дюжине, и такой же клятвенный закон должен быть для каждой дюжины. Эти слова должны быть перед каждыми двенадцатью людьми: чтобы сделать Бога к себе милостивым и гневным [в случае ложности клятвы]. 3. Потом наследник должен прибыть на "сегнартинг" тот (sagnartinget), чтобы они судили на тинге, и подтверждать с присутствовавшими, просить Бога быть милостивым к нему и свидетелям, так же истинно, как он исполнил все на "эндаге" против его мира, как велит закон. Потом он [наследник] снова должен выступить на тинге и позволить присудить его [убийцу] к лишению мира и неотомщенности для наследника и погибшего. Потом он [убийца] должен уйти, лишенный мира, есть дневную трапезу дома на сегнартинге, а вечернюю – в лесу. Это штраф в 12 марок для хевдинга херада [haradshavdingen], если он остается, а он не заботится об этом, и 40 марок хераду, и три марки с того, кто ест и пьет с ним и встречается с ним. Они называются три, а есть две, 16 эртугов за каждую третью часть. Кроме случая, когда он предложил штраф, тогда он может безнаказанно есть вечернюю трапезу. 4. Если они хотят взять штраф, тогда он должен заплатить 9 марок штрафа наследника [arvingebot] и 12 марок штрафа рода [attebot]. 6 марок должен платить наследник, шесть марок род, три марки со стороны отца и 3 – со стороны матери. Тогда ближайший родственник должен платить 12 эре, следующий по родству – шесть эре, следующий – три, а следующий за ним – половину от 15 эртугов. 5. Так все должны платить, так все должны брать, каждый следующий вполовину меньше, до шестого человека. Штраф нужно разделить между шестью людьми. Если все одинаково близки по родству, то каждый родственник берет столько, сколько другой. Наследник должен взять 6 марок из штрафа рода и 6 марок должен взять род, три со стороны отца и три со стороны матери (Из ранней истории шведского народа 1999: 188-189, 194-196).

Следует помнить, что никакого голосования на древнескандинавском тинге не было, зачастую противную сторону перекрикивали, не давали говорить, пользуясь численным преимуществом, и такое ведение тяжбы считалось вполне законным (см. "Сагу о Хравнкеле, годи Фрейра" Исландские саги 1973: 151).

Как и в Швеции, осужденный в Исландии на тинге за убийство (он назывался sekr или allsekr) часто лишался недвижимого имущества и изгонялся в пустошь (потому осужденный и именовался по-исландски skogarmaðr 'лесной человек'). Это наказание вправе была осуществить выигравшая сторона через несколько дней после того, как вооруженный, по древнегерманскому обычаю, народ расходился с тинга (поэтому закрытие тинга, как, впрочем, и выражение воли народа бряцанием оружия, носило название vapnatak 'взятие оружия').

Следует отметить, что разрешение родовых тяжб в народном собрании и урегулирование конфликта путем уплаты виры было достаточно распространенным явлением в архаических обществах. Так, подобный институт засвидетельствован у гомеровских греков, как о том свидетельствует "Илиада". Здесь на щите Ахилла была изображена родовая тяжба в народном собрании на рыночной площади, спор по поводу платы за убийство:

Далее много народа толпится на торжище; шумный
Спор там поднялся; спорили два человека о пене,
Мзде за убийство; и клялся един, объявляя народу,
Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.
Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить.
Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;
Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские
Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга;
Скипетры в руки приемлют от вестников, звонкоголосых;
С ними встают, и один за другим свой суд произносят.
В круге пред ними лежат два таланта чистого злата,
Мзда для того, кто из них справедливее право докажет.

(Гомер 1987: 497. Пер. Н. Гнедича)

Итак, мы рассмотрели в общих чертах структуру древнескандинавского общества эпохи викингов – "вертикальные" социальные связи подчинения общины жрецу-правителю и "горизонтальные" связи взаимодействия коллективов родичей (которые на всех уровнях – от большой семьи до племени – строились по единообразной модели). Иммунитет и монолитность родовому коллективу придавала обязанность кровной мести, вменяемая каждому его члену. Погасить вражду можно было, выплатив виру пострадавшему родовому коллективу. Лучшей гарантией социального мира, наряду с институтом брака, была передача ребенка на воспитание в чужой род – фактически в качестве заложника. Высшей судебной инстанцией на определенной территории у скандинавов эпохи викингов было народное собрание – тинг.

Глава 3. "Старшая" и "младшая" дружина в "Беовульфе" (к проблеме стратификации дружины в древнегерманском эпосе)

От реконструкции древнескандинавского общества в целом перейдем к описанию структуры высшей прослойки родовой древнегерманской знати, а именно к дихотомии дружины конунга. При этом вряд ли продуктивно выискивать различия между терминами и эпитетами, обозначающими знатного воина, или, скажем, гадать, существовали ли в раннесредневековой Швеции, как в Западной Скандинавии, ярлы, что делают многие современные шведские исследователи. Поскольку ничто так ярко не отражает дружинную культуру эпохи викингов, как древнегерманский эпос, показательно проанализировать именно его в поисках ответа на вопрос, каково было устройство высшей ступени древнескандинавской родовой элиты – дружины конунга. При этом делать какие-либо выводы об эволюции института дружины конунга на протяжении второй половины I тысячелетия н. э. мы не можем за недостатком разновременных источников.

Мы выбрали для анализа два термина в англосаксонском эпосе "Беовульф", обозначающих вооруженный отряд. Часто их переводят как "старшая" (так вольно транслируют др.-англ. duguð) и "юная" (др.-англ. geogoð) дружины, не поясняя смысла этих определений. Такие вольные дефиниции порождают ложные ассоциации с древнерусским материалом, где "младшая" дружина социально стояла ниже "старшей". Подобный перевод затемняет смысл древнего эпического памятника, в котором и без того семантика многих слов и формул неясна современному читателю.

Для того чтобы уяснить значение слова, необходимо рассмотреть контекст, в котором оно употребляется. При этом надо сделать оговорку, что значения дружинных терминов не следует механически переносить из "Беовульфа" на реально существовавшее англосаксонское или древнескандинавское общество и тем более на древнегерманский мир в целом. Перед нами – эпический мир, живущий по своим законам. Важно понять, что "Беовульф" рисует некое идеальное героическое общество, иначе говоря, некий образ, т. е. данный текст дает нам представление о том, как дружинная культура виделась самим древним германцам, так сказать, в эпическом свете. Мы не можем только через эпос познать историческую реальность как "вещь как таковую", говоря словами Канта (нем. das Ding an sich). Однако не следует и исключать предлагаемую нами реконструкцию из обществоведческого контекста – возможно, нечто стадиально близкое описывает, скажем, знаменитый путешественник викторианской эпохи Ливингстон у южноафриканских племен в середине XIX в. (юная дружина молодого вождя Секелете).

Впрочем, не в меньшей степени тезис об ограниченных возможностях источника относится и к древним памятникам иного рода. Скажем, археологические источники зачастую представляют собою, по точному выражению Ю. А. Клейнера, "молчащие тексты". То есть, например, можно восстановить погребальный обряд, но его смысл, при отсутствии комментирующих письменных источников по мифологии и культу данного этноса, останется неясным. Можно попытаться приблизиться к более или менее правдивому постижению истории и многогранной архаической культуры, лишь сопоставляя различные источники, связывая в синтетическом исследовании результаты лингвистических, археологических и иных изысканий.

Цель этой главы гораздо скромнее. Автор хочет показать, что значат duguð и geogoð в контексте "Беовульфа". Решение вопроса о том, как структура эпического общества отображает историческую реальность, требует специального комплексного исследования по этой проблеме с привлечением законодательных, исторических, археологических и иных источников.

Начнем с duguð (ср. соврем. нем. Tugend 'добродетель'). Анализ употребления слова в тексте показывает, что этим словом обозначается дружина вождя целиком, а вовсе не какая-то ее часть. Так называется весь отряд воинов, которые пируют с конунгом и ходят с ним в походы (в таком значении duguð употребляется, например, в описании неудачного похода гаутской дружины Хигелака на франков – Вео, 2913-2921).

Из текста "Беовульфа" видно, что под dugoð (= duguð) здесь понималась не какая-то часть дружины Хигелака, а вся она, не получившая военной добычи (fretwe 'сокровище') вследствие поражения в битве и гибели своего вождя.

Предположение, что duguð в контексте "Беовульфа" обозначало просто собрание дружинников, а не какую-то особую часть отряда вождя, подкрепляется описанием совместного пира гаутской дружины Беовульфа и датской Хродгара. Здесь все восседающие в палатах датского конунга воины – и гауты, и даны названы duguð unlytel 'дружина немалая':

Прекрасно иллюстрирует функции duguð, вместе с тем рисуя картину эпического мира в целом, тот пассаж из "Беовульфа", в котором последний в роду древних витязей оплакивает "племя сгинувшее", как перевел здесь существительное duguð В. Тихомиров, – собственно исчезнувшую дружину, а вместе с ней весь кончившийся героический век. Ведь эпический мир "Беовульфа" – это прежде всего мир дружины, а события, определяющие его героическое бытие – это в. первую очередь пиры и битвы (здесь стоит вспомнить замечание Е. А. Мельниковой, что львиную долю эпоса занимают описания пиршеств – Мельникова 1987: 172). Коль сгинет дружина – duguð, – этот центр эпического бытия, если прекратятся совместные трапезы и военные походы, то неизбежно исчезнет весь героический мир "Беовульфа", и жизнь последнего его представителя потеряет всякий смысл. Потому слова одинокого витязя, оплакивающего ушедшее поколение богатырей, обозначаемое здесь словом duguð, исполнены глубокого трагизма:

Итак, из вышеприведенных примеров ясно, что duguð в "Беовульфе" означает не какую-то определенную часть дружины, а всю совокупность взрослых воинов, пирующих в "зале пива" (др.-англ. эпич. beorsele, др.-исл. эпич. bjorsalr) с "ломающим (и раздающим. – И. Г.) кольца", в качестве даров своим дружинникам, конунгом (др.-англ. эпич. beaga brytta – эпитет конунга в англосаксонском, эпосе, где beag соответствует др.-исл. baugr 'золотой наручный браслет', сродни др.-англ. healsbeaga '(как правило, мужская. – И. Г.) шейная гривна', которая тоже часто упоминается в "Беовульфе").

С geogoð все гораздо сложнее. Это слово во многих случаях переводится как "молодежь" (например, в знаменитом письме Альфреда Великого по поводу упадка образования в Англии), либо как абстрактное существительное "юность". Но в контексте "Беовульфа" оно совершенно определенно обозначает некую группу, если угодно социальный слой в среде тех, кто пирует с вождем в дружинных палатах. "Молодежь" – geogoð – составляла особую дружину сына конунга, причем определенный порядок, когда при сыне вождя, "принце", состоял особый отряд его сверстников, называвшийся geogoð, прослеживается как четкая система. Очевидно, geogoð представляет собою своеобразный социальный слой эпического общества. Так, в начале поэмы, в так называемом "перечне Скильдингов" (древнедатских конунгов) говорится, что молодой Хродгар и те времена, когда он еще не стал конунгом, а был только наследником отчего престола, руководил "молодежью" – geogoð, которая потом выросла в боеспособное войско, в опору власти этого вождя:

Как представляется, этот текст весьма прозрачен. Понятно, что "та молодежь" (seo geogoð) или, как она здесь иначе названа, "дружина юношей" (magodriht) выросла (weox, 3 л. ед. числа прош. вр. от сильного глагола VII wcaxan) с принцем Хродгаром, став его элитной боевой силой – дружиной взрослого конунга.

Но, может быть, эта "юная" дружина, сверстники юного Хродгара – единичное явление, а вовсе не социальная структура эпического общества "Беовульфа"? Вовсе нет. Сыновья конунга Хродгара, Хредрик и Хродмунд, также имеют свою "молодежь" – giogoð (= geogoð), эта их молодая дружина пирует с ними в дружинном зале Хеороте, соответственно восседая обособленно от взрослых дружинников, на отдельной скамье (bonce). Этих юных дружинников здесь называют также hælæþa beam 'мужей дети', конечно, эти подростки и были сыновьями старшего поколения воинов, ныне – дееспособных бойцов Хродгара:

Уже в цитируемых текстах видно, что geogoð в "Беовульфе" есть определенный социальный термин. Однако во избежание терминологической путаницы следует сказать, что geogoð – это вовсе не то, что применительно к древнерусскому материалу подразумевается под "младшей" дружиной (Горский 1989). "Отроки", "детские" и "гриди" были рядовыми профессиональными воинами в княжеской дружине и социально стояли ниже "старшей" дружины, состоявшей из "бояр", "княжьих мужей" и т. п. Geogoð в "Беовульфе" – это совсем иной социальный слой. "Молодежь", приятели принца, впоследствии становилась опорой его власти, военной элитой племени, когда сын конунга занимал отцовский престол. Существуют ли какие-либо аналогии такой системе в иных древних эпических традициях?

Возможно, нечто подобное на материале "Ригведы" обнаружено С. В. Кулландой. Здесь ведический Индра рассматривается как вождь "юной" дружины небесного воинства Марутов, причем автор выходит на широкие историко-культурные обобщения, привлекая разнообразный этнографический материал. Любой из Марутов видится исследователю как "член половозрастного группирования юношей-воинов", в мирное время угрожающих спокойствию социума, во время войны составляющих ударную воинскую силу (это суждение весьма спорно. – И. Г.) и при условии воинской доблести получающих право перехода в следующую возрастную степень и вступления в брак. "Впоследствии, – пишет С. В. Кулланда, и это особенно важно для нас, – такие группы нередко эволюционируют в привилегированное воинское сословие, предводители которого становятся военными вождями, вождями племен" (Кулланда 1995: 107).

Элитный характер geogoð очень четко характеризует следующее место "Беовульфа". На пиру датская королева Вальхтеов убеждает своего мужа, конунга Хродгара, в добрых намерениях их пасынка Хротульфа (Хродьв Краки в исландской традиции), который должен был стать регентом при еще слишком юных сыновьях конунга в случае преждевременной смерти вождя (между прочим, по скандинавским источникам мы знаем, что Хрольв ее надежд не оправдал и сам захватил корону). Как говорит Вальхтеов, первая забота Хротульфа должна состоять в том, чтобы "содержать дарами" или, может быть, по-иному переводя это выражение, "держать в чести" (arum healdan) именно geogoð, про остальную дружину конунга в этом пассаже ничего не говорится:

Нужно еще раз отметить, что использовавшиеся для обозначения дружины слова duguð и geogoð несли различный смысл. Первое было эпическим наименованием всей дружины конунга. Второе, geogoð, собственно "молодежь", обозначало в "Беовульфе" сверстников сына конунга, его сотрапезников и собственную дружину. Вырастая, они становились опорой власти конунга, его приближенными в битвах и пирах, иначе говоря, древнегерманской военной элитой, знатью.

Отражала ли структура идеальной эпической дружины в "Беовульфе", хотя бы отчасти, реальность верхушки древнескандинавского общества? Мы не имеем прямых подтверждений этого в источниках. Тем не менее некие косвенные свидетельства в древнескандинавских источниках подтверждают, что часть дружины нового конунга могла формироваться из приятелей принца в ходе естественной смены поколений. Например, в "Саге об Олаве Святом" снорриевой "Хеймскринглы" говориться, что дружина этого знаменитого норвежского конунга состояла всего из 90 человек. Таким образом, собственно древнескандинавская дружина – это прежде всего сотрапезники конунга, в отличие от многотысячного плохо вооруженного народного ополчения. Не правда ли, очень похоже на функции duguð в "Беовульфе"? Потому существование древней, достаточно простой и естественной системы, когда по аналогии с передачей власти сыну конунга происходила и естественная смена дружинных поколений, когда подросшая geogoð вливалась в дружину нового конунга, представляется весьма вероятной.

Конечно, следует помнить, что перед нами идеальная картина, лишь отчасти соответствовавшая реальности. По другим источникам (например, по достаточно поздней "Саге о Йомсвикингах") мы знаем, что немалая часть дружины в эпоху викингов рекрутировалась из пришлых элементов, оторванных от своих родовых коллективов. Большое значение тут имела система товарищества, буквально – складчины (др.-исл. felag 'сложение движимого имущества'). Тем не менее ясно, что отношения и таких не связанных с родовым коллективом дружинников с конунгом и их поведение на пиру в дружинном зале традиционно строились на тех же древних родовых моделях отношений домохозяина (бонда, владельца одаля) и членов его большой семьи, пирующих с ним в длинном доме.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Др.-исл. þegn 'свободный муж, подданный конунга', ср. др.-рус. Заимствование тиун 'управитель, судья'.

2. Например, Снорри пишет в "Саге о Харальде Прекрасноволосом", что можно было "скатиться" с конунга до ярла – так сделал в IX в. один из двух братьев, мелких конунгов на севере Норвегии, дабы засвидетельствовать свое подчинение конунгу Харальду.

3. Др.-исл. huskarlar 'люди дома', имелся в виду, вероятно, пиршественный зал древнескандинавского "длинного дома", где дружинники пировали со своим вождем.

4. Др.-исл. bólstaðr, собственно пиршественный зал, длинный дом – центр древнескандинавской усадьбы.

5. В уплату за убийство родича – т. е. отданная в счет уплаты вергельда.

6. Букв. "взял над ними годорд (др.-исл. goðorð)", т. е. общину и управление ею.

7. Др.-исл. bætr 'вира, выкуп', который платил убийца родичам убитого.

8. В саге она характеризует Эйвинда как menntr, что в современном исландском языке значит 'образованный'.

9. "Стела Гора на крокодилах" из бывшей коллекции Меттерниха (Матье 1996: 249). Гор, сын Осириса, отомстил Сету за отца и был признан правогласным перед священной верховной Девяткой богов (см. папирус Честер Бити № 1. – Там же: 252-263).

10. В Исландии – годи и их тингманов, см. "Сагу о Хравнкеле, годи Фрейра" (Исландские саги 1973: 138-163).