| После крещения Скандинавии основная масса христианских имен проникает на полуостров и становится неотъемлемой частью антропонимического фонда. При этом христианские имена существуют бок о бок с традиционными, исконно скандинавскими именами, унаследованными из языческого прошлого.
Подобное сосуществование языческих и христианских имен вообще характерно для стран поздней христианизации. В разных странах, в разных культурных традициях параллельное бытование двух именословов, естественно, происходило по-разному. Так, человек мог носить сразу два имени, христианское и языческое, и в одних культурных ситуациях фигурировать под своим мирским, языческим именем, а в других под крестильным, христианским. По-видимому, таким образом дело обстояло на Руси и отчасти в Дании. О сосуществовании и взаимодействии языческого и христианского антропонимикона в Скандинавии в целом известно сравнительно немного, но очевидно, что между Данией, Швецией и Норвегией существовали заметные различия. Не менее очевидно, однако, что в этих странах процессы усвоения христианских имен протекали синхронно и осуществлялись в едином культурном пространстве.
В настоящей работе появление в Скандинавии (и, прежде всего в Норвегии) новых имен на первых порах после христианизации рассматривается под определенным углом зрения. Нас интересовал вопрос, как христианское (иностранное) имя попадает в обиход правящего королевского рода.
Среди членов норвежской династии (в особенности мужчин), управлявшей страной на протяжении всего Средневековья, усвоенное извне христианское имя - вещь относительно редкая. Так, имена норвежских правителей с XI по XIV вв. не похожи на имена других европейских монархов этого времени: большинство норвежских конунгов не обладает каноническим, церковно-календарным именем, общепринятым в христианском мире Западной Европы (3). Имена подавляющего большинства норвежских конунгов - исконно скандинавские (4). Кроме того, по преимуществу это имена, выделяющиеся своей принадлежностью к династической традиции, то есть с относительной регулярностью повторяющиеся в поколениях, характерные именно для этого рода в целом и признаваемые за таковые основной частью общества.
Отсутствие среди норвежских конунгов общепринятых христианских имен иностранного происхождения имеет под собой достаточно очевидные основания. Династическое имя было, прежде всего, знаком, непременным атрибутом власти, обладание им, как мы увидим позже, являлось необходимым условием для восшествия на престол. Наречение именем, унаследованным от того или иного царственного предка и дающим право на престол, всякий раз свидетельствовало о непрерывности самой династической традиции и обеспечивало единство рода. Поэтому система мужских имен, принятых в скандинавских правящих династиях, была в высшей степени замкнутой в себе, традиционной, консервативной системой.
Указанные характеристики значительно затрудняли доступ новых имен в династический именослов. Тем не менее, иностранные антропонимы со временем появляются в обиходе правящего рода, хотя о массовом их проникновении говорить по-прежнему не приходится (5). Как же это происходило? Каким образом усваивались христианские имена в королевском роду? Что в каждом конкретном случае, побуждало членов рода отказаться от традиционного имени в пользу нового, иностранного, не просто не укорененного в обиходе этой семьи, но нарушающего сложившийся порядок имянаречения и исподволь расшатывающего династические устои?
Поставленные здесь вопросы, очевидно, не предполагают однозначного, исчерпывающего ответа. Причины, по которым предпочтение в том или ином случае отдавалось иностранному имени, могли быть достаточно разнообразными (ср.: [Meldgaard 1994]). Совершенно ясно, например, что значительную роль здесь играли матримониальные связи (как внешние, так и внутренние, т. е. межскандинавские), благодаря которым новые имена распространялись и тиражировались по всей Скандинавии, вплоть до Исландии.
При рассмотрении вопроса о распространении христианских имен нельзя не учитывать, как кажется, и многих других факторов, таких как спонтанное возникновение моды на иностранные имена, подчеркнутая ориентация на континентальную или любую инокультурную модель, наконец, просто набожность отдельных представителей правящего рода...
В данной работе, однако, хотелось бы обратить внимание на еще один аспект интересующей нас проблемы. В королевском роду имя - как традиционное (исконно скандинавское), так и иностранное (христианское) - было важным средством, с помощью которого родители (прежде всего отец ребенка) могли регулировать династическую судьбу новорожденного.
Хотел ли отец закрепить за ним право на престол или, напротив, лишить его этого права, стремился ли он укрепить родственные связи с кем-то из новоприобретенной родни или подчеркнуть связь с кем-либо из знаменитых предков, пытался ли он как-то иначе определить место своего потомка в роду, - он использовал имя для демонстрации своей воли.
Вообще говоря, указывать с помощью имени, какая участь уготована ребенку, было принято во многих правящих домах Европы. Следы архаической веры в переселение душ родичей могли сочетаться здесь с обычаями, возникающими в новую христианскую эпоху. Так, о норвежском конунге Олаве Святом ходили слухи, что он является новым воплощением другого Олава, своего предка, Олава Альва Гейрстадира (6). С другой стороны, известно, например, что у баварских и саксонских герцогов X-XI в. существовал обычай давать имена Видукинд и Брун тем детям, которые предназначались только для церковной карьеры (см. подробнее: [Althoff 1997, 134-136]).
Этот отпечаток личной воли монарха, судя по всему, был весьма значим в глазах современников: человек, обладающий "правильным", подобающим, именем, обладал и бóльшим правом на престол (7). Не случайно, претенденты на престол, чья принадлежность к королевскому роду была спорной, могли менять имя или брать себе дополнительное, дабы придать своим притязаниям на власть бóльшую легитимность (8).
В каждом конкретном случае выбор имени был делом индивидуальным. Тем не менее, существовали, на наш взгляд, и типовые модели выбора имени, использовавшиеся в зависимости от того, какая участь готовилась ребенку. Наречение христианским именем было одним из знаков, придающих династической судьбе ребенка особый оттенок. Чрезвычайную важность приобретало имя в судьбе королевских побочных детей, оказавшихся невольными распространителями христианских имен в правящих династиях. Именно здесь особенно ясно просматриваются механизмы тонкой настройки, с помощью которых скандинавские конунги пытались регулировать династические отношения.
В средневековой Скандинавии появление побочного сына у конунга создавало новые возможности при выборе имени для ребенка. При наречении незаконнорожденного, по-видимому, допускались существенно бóльшие отступления от традиции, нежели при наречении ребенка, рожденного законной женой.
Выбор имени для легитимного наследника во многом был предопределен заранее - представитель династии должен был быть назван в честь деда, прадеда или другого близкого родича по отцовской линии, причем в интересах правящей семьи было обеспечить максимальную прозрачность своего выбора. Напротив, выбор имени для побочного сына не был в такой степени стеснен и регламентирован династической традицией. Незаконнорожденный, в принципе, мог быть назван новым именем, никак не ассоциировавшимся с набором личных имен, принятых в королевском роду. Иначе говоря, побочный ребенок зачастую получал имя, свободное от явных династических реминисценций.
В качестве такового, лишенного отсылки к истории рода, наименования в Норвегии - и, шире, в Скандинавии - нередко выступали христианские имена иностранного происхождения. Именно их и получали, судя по всему, многие незаконнорожденные дети конунгов. Здесь необходимо отметить, что проблема законного и незаконного происхождения встает с такой остротой именно с момента принятия христианства. Церковная регуляция матримониальных отношений, запрет на многоженство впервые четко противопоставил положение детей, рожденных в законном браке и положение детей, появившихся на свет вне брака.
Таким образом, распространение иностранных (христианских) имен и появление статуса побочного ребенка приходятся на один и тот же период и оказываются тесно связанными между собой.
По-видимому, с момента принятия христианства рождение в законном браке в большинстве европейских королевских домов становится едва ли не непременным условием для восшествия на престол, хотя, конечно, и здесь были свои исключения. Ранее у древних германцев, или, шире, в варварских королевствах обычным делом было предоставление равных прав законным и незаконным сыновьям (9).
Четкое противопоставление законных и незаконных детей, пришедшее в Скандинавию вместе с христианством, очевидно, не могло не повлиять на порядок престолонаследия. Специфика скандинавской ситуации заключается в том, что разделение прав и полномочий между законными и побочными детьми еще долгое время проводилось не так жестко. На протяжении XI-XII в., в частности, более половины норвежских конунгов - побочные дети. Видимо, в это время в представлении норвежцев конунг должен быть сыном конунга, и, хотя законное происхождение правителя считалось нормой, а бастард на троне - некоторым отклонением от нее, такое отклонение было более допустимым, чем в большинстве европейских стран. Характерно, в частности, что в эпоху самозванцев в XII в. в Норвегии большинство претендентов на престол объявляло себя именно побочными сыновьями конунга.
Практика наречения бастардов христианскими именами сохранялась даже тогда, когда уже стерлась сама острота противопоставления языческого и христианского имени, предположительно в том или ином виде имевшая место в Скандинавии сразу после христианизации. В XII в., например, датский конунг Вальдемар Великий (1157-1182) (10) называет своего внебрачного сына (по-видимому, первенца) Христофор (Kristófórús) [Knýtl., 242, 287], именем, до сих пор не представленным в королевском роду, тогда как старший из его законных сыновей и наследник престола получает традиционное династическое имя Кнут (11) [Ibid., 287].
Подобная длительная сохранность этого принципа имянаречения свидетельствует, на наш взгляд, о том, что для династической традиции было актуально, прежде всего, различение исконного и иностранного имени. Бастард, очевидно, мог получить христианское имя еще в XII или в XIII в. в силу его чужеродности и экзотичности в обиходе правящего рода, а не в скандинавском антропонимиконе вообще (12).
Личный выбор конунга - в том, что касалось дальнейшей судьбы его династии - играл немалую роль в Скандинавии. Дело в том, что реальная необходимость выбора постоянно существовала: с одной стороны, наследование власти могло осуществляться как от брата к брату (по горизонтали), так и от отца к сыну (по вертикали), а с другой стороны, права законнорожденного и незаконнорожденного сыновей конунга на наследство (и, в частности, на престол) отличались не слишком сильно.
Исключение бастарда из права наследования престола появляется в Норвегии лишь во второй половине XII века (ср.: [NGL, I, 3]), причем характерно, что число самозванцев, выдающих себя за побочных детей конунгов, с этого момента только возрастает - по-видимому, права таких претендентов на престол по-прежнему поддерживаются традицией.
Ситуацию же с "вертикальным" и "горизонтальным" наследованием престола можно было бы охарактеризовать следующим образом: на протяжении нескольких столетий "вертикальный" (от отца к сыну) принцип постепенно, шаг за шагом, вытесняет "горизонтальный" (от брата к брату), но ни в какой период невозможно говорить о полном и окончательном торжестве одного принципа над другим.
Таким образом, называя ребенка тем или иным именем, конунг, в сущности, решал сложную династическую задачу. Это решение всякий раз носило, разумеется, индивидуальный характер. Тому, кого прочили в наследники, нужно было дать "правильное" имя, то есть имя, с одной стороны, не выходящее за пределы традиции и, с другой стороны, соответствующее его положению в роду. Так, если отец хотел закрепить право наследования за бастардом, то он мог действовать иначе, чем в случае с законным сыном. Никаких четко определенных правил, по которым полагалось действовать в конкретной ситуации, по-видимому, не существовало. Каждый акт наименования, каждый выбор династической судьбы - в известном смысле уникален. Тем не менее, в скандинавской традиции существовало, на наш взгляд, несколько устойчивых, воспроизводимых моделей, по которым осуществлялся выбор. Определить происхождение образца, которым пользуются для решения определенной династической задачи, зачастую довольно сложно.
Лучшая сохранность исторических сведений о норвежской династии дает больший материал для анализа подобных моделей, а те сведения, которыми мы располагаем о Швеции и Дании, позволяют говорить об общескандинавской практике с небольшими расхождениями на уровне местной традиции.
ПРИМЕЧАНИЯ:
3. Имена некоторых правителей на определенном этапе становятся христианскими, поскольку в самой Скандинавии появляются свои собственные святые - тёзки тех или иных конунгов. Один из них - Олав Харальдссон - сам происходил из королевского рода (он занимал норвежский престол с 1015 по 1030 гг.) и, соответственно, являлся носителем династического имени. Таким образом, некоторые династические имена приобретают как бы особый, двоякий статус: с одной стороны, они укоренены в королевском роду и были распространены в нем задолго до перехода в новую веру, с другой же стороны, они оказываются освящены с известного момента церковной традицией.
4. По-видимому, иначе обстояло дело в Дании, где многие члены правящего рода с XI в. обладали, как правило, двумя именами, одно из которых было иностранным, а другое - традиционным. Так, конунг Свейн Вилобородый (ум. в 1014 г.) при крещении взял имя Отто, в честь своего крестного отца, императора Оттона II. Под этим двойным именем (Suein Otto) он упоминается во многих латиноязычных источниках, в частности, у Адама Бременского. Сын Свейна, конунг Кнут Великий, имел второе имя - Ламберт (Lambertus). Сестра Кнута, Астрид, называлась также Маргаретой. Ее сын, знаменитый конунг Свейн Астридссон, известен под именем Магнус (см. ниже, гл. IV). Христианским именем его дочери, Гуннхильды, было имя Елена. Эйрик Ламм известен под библейским именем Давид, а сын Эйрика Эмуна, Свейн, под именем Петр (Petrus). Подробнее о двойных именах в датской династии см.: [Steenstrup 1892-1894; Thoma 1985, 36-44, 72-74, 210-212; Grape 1911, 79; Personnamn 1947, 229-230; Axnäs 1937, 13-15; Meldgaard 1994, 204; Gallén 1992, 14f.]. Единичные случаи, когда конунг обладал двумя именами, известны и из норвежской истории, но мы коснемся их ниже.
5. Случаи "наплыва" христианских имен в отдельно взятом роду, вообще говоря, хорошо известны и, по-видимому, могут быть объяснены влиянием моды. О том, как родовые традиции имянаречения в средневековой Исландии изменяются в зависимости от тех или иных культурных предпочтений членов семьи см. подробно: [Sveinsson 1936, 190-196].
Христианские имена занимают видное место в истории рода жителей хутора Одди: благодаря ему, например, в исландский антропонимикон были введены и закрепились такие имена, как Andréas или Kristófórus. Целый ряд членов семьи последовательно получал христианские имена Fillipus, Jón, Margret, Páll... Наряду с увлечением христианскими именами члены этого рода испытывали пристрастие к скандинавским династическим именам (Haraldr, Hálfdan, Ragnhildr, Rikiza) и именам, почерпнутым из "литературной" традиции (Agnarr, Svanhildr, Randalín). Для дальнейшего изложения немаловажно, что многие из носителей христианских, иностранных и других нетривиальных имен в этом роду (Андреас, Вильхьяльм, Филипп и др.) были по происхождению побочными детьми. В частности, незаконнорожденным сыном Йона Лофтссона, одного из самых известных представителей рода, считавшегося внуком норвежского конунга Магнуса Голоногого, был Палль (Павел), избранный в 1193 г. епископом Скальхольта. Примечательно, что сын Йона от законной жены был назван, напротив, традиционным родовым именем Сэмунд, в честь своего прадеда, Сэмунда Мудрого. О необычных именах отдельных побочных детей в исландских родовых сагах ср.: [Ebel 1993, 45]. Отметим, что в данной работе Сэмунд Йонссон ошибочно называется побочным сыном Йона Лофтссона. Этому противоречат, однако, показания многочисленных саг, где Сэмунд фигурирует в качестве законного наследника Йона (см.: [Sturl., I, 189], ср.: [Sveinsson 1953, 64; Hermannsson 1932, passim; Байок 2000, 42]).
6. Показательно, что, согласно саге, сам Олав Святой считал это верование языческим предрассудком [Flat., II, 135]. Между тем, даже в христианскую эпоху, когда записывались саги, Олав Альв Гейрстадира мог считаться именно тем предком из династии Инглингов, в честь которого был назван Олав Святой (см.: [Flat., II, 6-9; ÓH. Leg., 1-4]). Cр. [Storm 1893, 202, 214; Höfler 1954].
7. Наиболее отчетливо такая роль имени проступает, естественно, в ситуации спора за власть. В этом случае сторонникам претендента на престол важно, что он является носителем династического имени, а его противники использует другое имя, не имеющее династических ассоциаций: ср. в этой связи пример, где династическое имя (Инги) противопоставляется простому имени того же лица и его уничижительному прозвищу - "У Николаса епископа и его людей был мальчик, про которого они говорили, что он сын Магнуса сына Эрлинга <конунга Норвегии с 1162 по 1184 гг. - Ф. У.> и зовется Инги, а берестенники говорили, что он датчанин и зовется Торгильс Кучка Дерьма" (þeir Nicolas byscup hofðu þar með ser svein þann er þeir colluðu Jnga son Magnus konungs Erlings-sonar. þann colluðu Birkibeinar danscan oc heita Þorgils þufu-scit) [Sv., 134], ср.: [Flat., III, 109].
8. Так, например, один из побочных сыновей конунга Магнуса Голоногого (ум. в 1103 г.) был первоначально известен под кельтским именем Гилли или Гилликрист (букв. "Слуга Христов"), достаточно распространенным и в Скандинавии (ср.: [Lind 1905-1915, 333-334]). Существенно, что в Ирландии, откуда возможно происходил, этот человек, имя Гилли / Гилликрист давалось детям, предназначавшимся родителями для духовной карьеры (см.: [Mitterauer 1993, 213]). Вообще следует заметить, что церковная карьера была обычной судьбой для побочных детей знатных особ. Когда он объявил о своем происхождении, а, следовательно, и о претензиях на престол, мать Гилли немедленно открыла его второе, определенно династическое имя, Харальд, которое, возможно, заранее было припасено ею именно на этот случай (см.: [Hkr., III, 300; Fask., 334; Msk., 391; Ágr., 53]; в [Orkn., 130-131; Flat., II, 440] Гилликрист сам открывает свое второе династическое имя). В дальнейшем, этот человек занял норвежский престол и назывался, согласно сагам, Харальдом Гилли (или Харальд Гилликрист [Flat., I, 28]).
Здесь мы видим, в какой степени то или иное имя определяло судьбу его носителя: возможно, для мальчика с самого начала были предусмотрены два варианта судьбы, а, соответственно, и два имени. Не исключено, однако, что при перемене судьбы в тот момент, когда Гилли решил претендовать на престол, его матери пришлось задним числом изобрести династическое имя, будто бы данное ему при рождении.
По нашему мнению, еще одно имя (Магнус), не отказавшись от первого, взял себе самый знаменитый из самозванцев - конунг Сверрир (см. об этом ниже, гл. III). Следует подчеркнуть, что в Норвегии наличие двойного имени у конунга не было столь же обычным явлением, как в датской династической традиции (см. выше, сноску № 4).
9. См., например: [Назаренко 2000, 503; Sickel 1903, 110-147].
10. Сам Вальдемар, рожденный в законном браке, также был назван иностранным именем. Однако, это случай особого рода, поскольку его имя не было христианским. Будущий конунг Дании родился на Руси сразу после смерти своего отца - Кнута Лаварда - и был назван в честь своего прадеда по материнской линии: Владимира Мономаха [Knýtl., 216]. Благодаря этим обстоятельствам, имя Вальдемар (< Владимир) стало датским династическим именем (ср.: [Storm 1893, 214-215]). В частности, им был назван младший законный сын Вальдемара Великого, известный впоследствии как конунг Дании Вальдемар Старый (1202-1241). Вальдемар II получил имя еще при жизни своего отца, Вальдемара I, что, вообще говоря, идет вразрез с обычной практикой имянаречения (о ней см. подробно: [Storm 1893, 211-215; Keil 1931]).
В этой связи высказывалось предположение, что Вальдемар II был назван не по отцу, а в честь русского князя Владимира Галицкого, якобы его деда по материнской линии (см.: [Personnamn 1947,VII, 230-231] со ссылками на литературу). Аргументация исследователей, отдающих предпочтение данной гипотезе, не совсем ясна, ведь отцом Софьи (жены Вальдемара I и матери Вальдемара II) был, по-видимому, минский князь Володарь Глебович. В древнескандинавских источниках отец Софьи и дед Вальдемара II фигурирует под именем Валад (Valað) (ср. "Вальдемар конунг Данов взял в жены Суффиу, дочь Валада, конунга Пулиналанда (Польши) и королевы Рикицы" [Fask., 300]) или Валадар (Valaрar) [Knэtl., 242]. См. подробнее: [Джаксон 2000, 180-181] с указанием литературы. Не исключено, правда, что имена Володарь и Владимир на данном этапе отождествлялись скандинавами.
11. К этому времени имя Кнут превратилось в христианское, поскольку появились одноименные святые, происходившие из датского королевского рода (всего известно три датских святых конунга с именем Кнут: Кнут Святой, Кнут Лавард и Кнут Магнуссон). Один из них, Кнут Лавард (ум. 1131), к тому же приходился дедом обсуждаемому здесь Кнуту Вальдамарссону. В свою очередь, сам Кнут Лавард, сын конунга Эйрика Доброго, был назван этим именем, согласно саге, в честь Кнута Святого [Knýtl., 185].
12. Так, в XIII в. норвежский герцог Скули, в определенный период находившийся у власти в стране как "законнорожденный брат конунга" (skilgetinn brodir konungs) [Flat., III, 14, 54-55], называет своего побочного сына именем Петр [Flat., III, 101], уже очень распространенным к этому времени в Норвегии, но, как будто бы, совершенно не принятом в роду самого герцога. Данный пример говорит еще и о том, что принцип наречения бастарда иностранным именем присутствовал не только в королевском роду, но и в собственно аристократической среде. Вообще, социальные границы этого явления в позднее Средневековье с трудом поддаются четкому определению. |
|
