| (Олав Святой и Магнус Добрый)
Формирование одной из моделей выбора имени можно проследить на примере имени Магнус в норвежской правящей династии. В XI-XII в. на норвежском престоле побывало, по крайней мере, 6 конунгов по имени Магнус, 5 из которых были бастардами. Очевидно, при этом, что имя Магнус не является скандинавским по происхождению. До XI в. это имя не встречается в королевском роду, да и в дальнейшем законных детей норвежских конунгов, как правило, не называли Магнусами.
Создается впечатление, что имя Магнус закрепляется в норвежской традиции престолонаследия в качестве специального имени для бастарда, причем такого бастарда, которого отец желал бы видеть после себя на троне. По-видимому, в глазах правящей династии это имя обеспечивало успех такого замысла, а каждый следующий незаконнорожденный Магнус, взошедший на престол, создавал еще один "прецедент успеха".
Что же послужило первоначальным образцом для этого, какая ситуация задала модель "успешного" наречения бастарда именем Магнус? Прежде всего, существенным для формирования такой модели, по-видимому, оказался тот факт, что имя Магнус носил первый бастард, которому удалось взойти на норвежский престол в христианскую эпоху. Это был Магнус Добрый (1035-1047), побочный сын конунга Олава Святого, знаменитого крестителя Норвегии.
Исследователю этого исторического сюжета в известном смысле повезло, потому что он располагает едва ли не единственным подробным описанием того, как получает имя сын конунга. Это описание неслучайно относится именно к Магнусу Доброму, или Могучему, как его называют некоторые источники (см.: [Flat., I, 28; DI, III, 29]). Снорри Стурлусон рассказывает об этом в "Саге об Олаве Святом":
"Одна женщина звалась Альвхильд, ее называли рабыней конунга (konungs ambótt) (13). Она была знатного рода и очень хороша собой. Она повсюду ездила с Олавом конунгом. В ту весну Альвхильд ждала ребенка, и друзья конунга знали, что отец этого ребенка - конунг. Однажды ночью Альвхильд почувствовала себя плохо, поблизости народу было мало: несколько женщин, священник, Сигват скальд и еще несколько человек. Альвхильд было очень плохо, и казалось, что ей уже недолго осталось жить. Она родила мальчика, и долго нельзя было понять, живой ли он. Когда он наконец подал признаки жизни, хотя и слабые, священник попросил Сигвата скальда пойти и сказать конунгу. Тот отвечает: "Я ни за что не посмею разбудить конунга, ведь он никому не позволяет прерывать его сон до тех пор, пока сам не проснется". Священник отвечает: "Необходимо крестить (fái skírn) ребенка, ибо, мне сдается, что он проживет недолго". Сигват сказал: "Я скорее решусь на то, чтобы ты крестил ребенка (þú skírir barnit), чем пойду будить конунга. Я готов взять на себя ответственность дать ему имя (ok mun ek ávítum upp halda ok gefa nafn)". Они так и сделали, крестили ребенка и дали ему имя Магнус (Svá gerðu þeir, at sveinn sá var skírðr ok hét Magnús). А утром, когда конунг уже проснулся и оделся, ему рассказали о том, что произошло. Он велел позвать к себе Сигвата. Конунг сказал: "Как ты смел позволить крестить ребенка без моего ведома?" Сигват отвечает: "Потому что считаю, что лучше двух человек отдать Богу, чем одного дьяволу". Конунг сказал: "А почему это могло случиться?" Сигват отвечает: "Ребенок был при смерти, и если бы он умер некрещеным, то попал бы к дьяволу, а теперь он Божий человек. Кроме того, я знал, что если ты разгневаешься на меня, то я поплачусь за это самое большее жизнью. Но я полагаю, что тогда я попал бы к Богу". Конунг спросил: "Почему ты захотел, чтобы мальчика назвали Магнусом? У нас в роду не было такого имени. (Hví léztu sveininn Magnús heita? Ekki er þat várt ættnafn)" Сигват отвечает: "Я его так назвал в честь Карла <Великого - Ф. У.> Магнуса конунга, а о нем я знаю, что он был лучшим человеком на всем белом свете (ek hét hann eptir Karla-Magnúsi konungi, þann vissa ek mann baztan í heimi)" [Hkr., II, 266-267].
Итак, перед нами подробное описание имянаречения ребенка в довольно сложной династической ситуации. Дело в том, что ребенок, о котором идет речь в процитированном фрагменте, со всей очевидностью является бастардом (ни один из исторических источников не позволяет усомниться в этом (14)), но в то же время он - единственный сын Олава Святого, а значит, и единственный наследник по вертикальной линии родства (15). Снорри предоставляет в наше распоряжение уникальный материал, детально описывающий, как разрешалась эта династическая задача, хотя при анализе этого описания необходимо помнить, что оно сделано два века спустя, и Снорри решал и свою собственную "литературно-историческую" задачу.
На уровне исторической фабулы с большей или меньшей уверенностью можно предположить следующее. Перед нами событие чрезвычайной важности - впервые после принятия христианства производится наречение сына конунга. Замечательно при этом, что этот сын оказывается бастардом (противопоставление законнорожденного и побочного ребенка становится настолько актуальным, как мы помним, именно с принятием христианства). Кроме того, как уже говорилось, Магнус будет первым, но далеко не последним бастардом на норвежском престоле.
На наших глазах происходит "рождение обычая" - сцепление случайных обстоятельств, сопутствующих появлению этого ребенка на свет, создает устойчивую модель, которая сыграет заметную роль в последующей норвежской истории. Участники этого первоначального события, видимо, вынуждены были действовать интуитивно, сообразуя по ходу дела требования разных традиций со сложившимися обстоятельствами. Что же это за обстоятельства?
Как бы ни относиться к изложенной выше версии Снорри, нам представляются достоверными следующие слагаемые этого события. Итак, в 1024 г. у конунга рождается единственный сын. Было бы естественно думать, что отец хотел видеть его своим наследником. Однако приближенные, по-видимому, ничего не знают наверняка о планах конунга относительно своего сына. Вполне вероятным представляется и то, что наречение ребенка по тем или иным причинам состоялось в отсутствие отца (16). К тому же вся процедура наречения окрашена тем, что происходит при чрезвычайных обстоятельствах.
В этих чрезвычайных обстоятельствах приближенные конунга стремятся следовать определенным христианским нормам. Это означает, прежде всего, что ребенок не должен умереть некрещеным (17). В результате при крещении ребенок получает иностранное имя, которое, по-видимому, осознается как христианское.
Далее в саге обыгрывается факт противоречия христианской традиции и старой, династической традиции имянаречения: Олав, по версии Снорри, недоволен тем, что ребенок получил имя, не являющееся родовым (ættnafn), а значит и лишен прав, связанных с принадлежностью к роду. Здесь же, в самом тексте саги, приводится и разрешение этого противоречия. Скальд остроумно объясняет конунгу, что ребенок получил хотя и не родовое, но определенно династическое имя, возводящее род Олава к роду Карла Великого и дающее ребенку потенциальное право на престол. Для Олава Святого, крестившего Норвегию и введшего ее, таким образом, в круг европейских христианских держав, было важно родство с европейскими монархами, родство, разумеется, не только реальное, биологическое, но и родство-преемственность, связывающее его с образцовыми монархами-христианами. Несомненно, фигура Карла Великого воспринималась как первый и главный из таких образцов.
Очевидно также, что Снорри как автору литературного произведения весь этот эпизод нужен не в последнюю очередь для того, чтобы продемонстрировать исключительную находчивость и просвещенность скальда.
Итак, отвлекаясь от того, насколько точно рассказ Снорри, составленный два века спустя, воспроизводит события, сопровождавшие рождение Магнуса, рассмотрим вполне определенные следствия этих событий. Складывается, видимо, новый механизм регуляции престолонаследия: во-первых, с этого времени более определенно различаются статус законнорожденного и бастарда, хотя в Скандинавии, как уже упоминалось, это различие еще долго не становится безусловным.
Во-вторых, задается возможность наречения бастарда иностранным именем и в то же время поддерживается практика наречения потенциального наследника (в том числе и бастарда) династическим именем. Как уже говорилось, династическое имя в известном смысле расширяет границы исторической реальности: действительно, как человек Олав Святой, разумеется, не является родственником Карла Великого, но как христианский монарх он состоит с ним в некотором легендарном династическом родстве. Представление о таком легендарном родстве христианских правителей существовало, по-видимому, у многих европейских народов Средневековья. Иногда (но вовсе не обязательно) оно воплощалось в составлении фиктивных, легендарных генеалогий, а иногда принимало форму своеобразного почитания кого-либо из иностранных государей (18).
Имя Магнус удачным образом совмещает два начала: будучи иностранным (и, по-видимому, уже осознаваясь как христианское), оно является и престижным с династической точки зрения. Кроме того, это имя с самого начала давало пространство для сложной семантической игры. Первыми участниками этой игры стали Олав Святой и его ближайшее окружение. Впоследствии в нее оказываются втянутыми другие члены норвежской правящей династии, составители саг и генеалогий и, наконец, современные исследователи.
Дело в том, что элемент Magnus мог восприниматься и как эпитет при имени и как личное имя. В качестве личного имени Магнус было именем, несомненно, христианским: так, известен епископ Магнус, погибший мученической смертью в III веке н.э. (см.: [Personnamn 1947, 140] с указанием литературы на с. 185). День его смерти отмечался датской церковью 19 августа. Святой по имени Магнус ("апостол баварцев"), умерший ок. 750 г., особенно почитался в Германии (день памяти - 6 сентября); имя Магнус, таким образом, присутствовало в древненемецком (в том числе и княжеском) именослове [DGP, 886]. Более того, конунг Магнус Олавссон, вопреки общепринятому мнению (см., например: [Lind 1905-1915, 756]), был отнюдь не первым скандинавом, носившим это имя. Существуют данные, что задолго до него (в X в.) это имя, по-видимому, было в ходу среди скандинавов в Лимерике (Ирландия), на Гебридских островах и острове Мэн. Так, в частности, звали одного из предводителей викингов, бывшего при англосаксонском короле Эдгаре в Честере в 973 г. (см.: [Bugge 1906, 279-280, DGP, 886; 151; Kahle 1909, 145; Koht 1916, 434; Keil 1931, 131 прим. № 47]); под именем Магнус, возможно, упомянут некий скандинавский паломник IX в. (см.: [Reich., 10 № 152 (20)]) (19).
Однако для европейского Средневековья элемент Магнус ассоциируется именно с Карлом Великим (Carolus Magnus), причем и в составе его имени Магнус могло восприниматься и как второе личное имя, и как династический эпитет; в разные периоды в разных европейских правящих домах актуализировалось то одна, то другая его функция (относительно Magnus в функции династического эпитета см., например: [Kienast 1967, 1-15]).
Современниками Олава Святого Магнус, по-видимому, воспринималось как второе личное имя императора Карла. В позднейшей скандинавской традиции восприятие элемента Магнус у Карла Великого как личного христианского имени, по всей видимости, только закрепляется. Следует учитывать, что во времена язычества граница между прозвищем и именем вообще была проницаемой: прозвище деда могло легко становится личным именем внука (см.: [Storm 1893, 215-217]). Интересно, что имя Магнус в Скандинавии воспринимается не только как второе личное имя императора, но как имя, совершенно равноправное его первому имени - Карл (20). Все перечисленные выше обстоятельства делали имя Магнус еще более престижным для норвежской династии и ее подданных.
Разумеется, для последующей практики весьма значимым было и то, что "магия имени" оказалась действенной - Магнус Олавссон действительно стал королем Норвегии (21). Именно в годы его правления норвежская династия добилась весьма значительных политических успехов. Норвегия стала самой могущественной державой на скандинавском полуострове, власть Магнуса Доброго распространялась на саму Норвегию, Данию и ряд скандинавских колоний. С тех пор как родился Магнус Добрый, его имя стало своего рода "подарком". Так, скальд Сигват, одарив Магнуса этим именем, получил от Олава Святого ответный дар - тот стал крестным отцом его дочери (см., например: [Flat., III, 240-241]). Сам Магнус Добрый впоследствии вознаграждает этим именем своего приближенного, Торстейна Халльссона, за верную службу (см.: [Msk., 142-143; Flat., III, 330]), и, таким образом, имя Магнус попадает в Исландию (22). По нашему мнению, под непосредственным политическим влиянием Магнуса Доброго будущий датский конунг Свейн Астридссон (23) берет себе второе личное имя Магнус (см. ниже). Еще при жизни Магнуса Доброго этим именем был назван его племянник - законный сын Ульвхильд (дочери Олава Святого) и саксонского герцога Отто (см., например: [Flat., III, 283]). И, наконец, что для нас особенно важно, в следующих поколениях норвежские конунги "дарят" это имя своим побочным сыновьям, если хотят передать им династические права.
ПРИМЕЧАНИЯ:
13. Об основных обозначениях наложниц в древнескандинавских источниках (frilla, ambátt и др.) см.: [Ebel 1993, 150-160].
14. Ср., в частности: [Flat., II, 236-237; Msk., 3;УH. Leg., 42; Fask., 179; Flat., III, 252; Adam, 135]. Все эти источники так или иначе отмечают побочное происхождение Магнуса Доброго. История рождения Магнуса содержится также в сочинении Уильяма Мальмсберийского (ум. в 1141), кроме того, данный сюжет представлен в скандинавской фольклорной традиции позднего Средневековья (см. подробнее: [Daae 1879, 96-100]).
Согласно Уильяму Мальмсберийскому, мать Магнуса Доброго, Эльфильда, была родом из Англии. Она стала пленницей норвежского вождя, и слухи о ее красоте дошли до Олава Святого. Олав полюбил ее и захотел сделать своей наложницей, тайком от королевы, но Эльфильда отвергла его домогательства. Тогда Олав вынудил ее к сожительству, в результате чего на свет появился мальчик. После смерти Олава Святого епископ сообщил королеве о рождении наследника, и Эльфильда, опасаясь преследований со стороны королевы, должна была вернуться в Англию. Мальчика же, который был назван Магнусом, воспитывал епископ.
Для английского хрониста, по-видимому, судьба Эльфильды (в конце жизни она приняла постриг и была похоронена в Мальмсбери) была более значима, чем судьба ее ребенка: о нем он проявляет не слишком большую осведомленность. Магнус, по его версии, вскоре был объявлен королем, но скоропостижно скончался через полтора года [WMm, 412-413]. В тексте Уильяма Мальмсберийского ничего не сообщается об обстоятельствах его наречения именем Магнус.
15. В сагах упоминается Торир, брат Магнуса Доброго, однако он не был сыном Олава Святого. Торир был единоутробным братом Магнуса (см.: [Ágr., 39; Flat., III, 317]).
16. Правда, не следует забывать и о том, что, сделав обращение Норвегии в христианство делом всей своей жизни, Олав был, пожалуй, единственным норвежским правителем, который даже в династической ситуации, подобной рассматриваемой, мог отдать предпочтение именно христианскому имени (ср.: [Джаксон, в печати]. Однако другие попытки реформировать династический именослов, исходившие от Олава, как будто бы неизвестны.
Сам по себе интересен вопрос, каким конкретным династическим именем мог бы быть назван внебрачный сын Олава Святого. И хотя любое рассуждение на эту тему носит заведомо гадательный характер, напрашивается предположение, что Олав намеревался назвать его в честь своего отца - (Харальда Гренландца. Однако, этим именем уже звали единоутробного брата Олава Святого - Харальда Сигурдарсона (Сурового), который являлся основным конкурентом Магнуса в вопросе престолонаследия. В принципе это обстоятельство едва ли стало бы решающим при наречении ребенка отцом, но для ближайшего окружения, которое было вынуждено взять процедуру наречения на себя, оно очевидно могло иметь определенное значение.
17. Как мы помним, скальд Сигват объясняет свои действия Олаву Святому следующим образом: "Ребенок был при смерти, и если бы он умер некрещеным, то попал бы к дьяволу, а теперь он Божий человек. Кроме того, я знал, что если ты разгневаешься на меня, то я поплачусь за это самое большее жизнью. Но я полагаю, что тогда я попал бы к Богу". Разумеется, рассуждение о том, что происходит душами некрещеных младенцев - это общее место для всей западноевропейской христианской традиции. Однако на скандинавской почве эти рассуждения приобретают неожиданный и, как кажется, вполне самобытный характер. В норвежском средневековом праве убийство некрещеного ребенка (язычника), парадоксальным образом, квалифицируется как более тяжкое преступление, чем убийство крещеного младенца. Внутренняя мотивация правовых источников в этом случае разительно совпадает с мотивацией скальда Сигвата в саге (см.: [Maurer 1880, 16-17]).
Появление в норвежском праве столь необычного утверждения, согласно которому убийство христианина в каком-то смысле лучше, чем убийство язычника, связана, по-видимому, с дохристианской практикой оставления (а, фактически, убийства) новорожденных в Скандинавии. Вопрос о крещении ребенка и ценности жизни встраивались для Сигвата, таким образом, в совершенно особый контекст.
18. Ср., например, обращение к "царям" Константину Великому и Владимиру Святому в "Житии Владимира", где оба они называются "сродниками" Бориса и Глеба, причем с Владимиром Святым Борис и Глеб были в реальном, кровном родстве, тогда как родство их с Константином Великим могло быть только "виртуальным", о чем разумеется, знал греческий автор жития (см.: [Успенский 2000, 86]). В западноевропейской традиции наиболее популярной фигурой, часто служившей объектом такого родственного почитания, был именно Карл Великий.
19. Из текста Снорри остается неясным, знал ли скальд Сигват, выбиравший имя новорожденному, о существовании святых Магнусов, или для него это было исключительно одним из имен (или частью имени) Карла Великого. Возможно, он считал это имя подобающим для христианина уже потому, что его носил христианский правитель.
По-видимому, в эпоху Олава Святого противопоставление языческого и христианского имени находилось в стадии стремительного формирования. Общество сталкивалось с необходимостью крещения как взрослых, уже имевших определенное языческое имя, так и детей, имена для которых необходимо было выбирать заново. Вероятно, в Скандинавии языческое имя могло считаться пригодным для маленького христианина, особенно если был известен взрослый с таким именем, заведомо исповедующий христианство. Можно сказать, что практически всякое имя христианина-иностранца априори могло считаться христианским.
20. Вероятно, скандинавы не только считали, что у императора было два равноправных имени, но и видели необходимость в мотивации этого факта. Так, согласно относительно поздней "Саге о Карле Великом", после смерти отца Карл видит во сне ангела, который предостерегает его от опасности. Карл, скрываясь от убийц, попадает в воровскую шайку. При этом главарь шайки, Базин, должен был называть указ Карла Магнусом, дабы уберечь его от врагов (hann skilldi alldre nefna Karl retta nafni sinn <...> Magnus skalltu nefna hann þuiat ef fiandmenn hans verda varir vidr hann þa ottunz ek þa). Позже, когда Карл/Магнус вернулся к своей матери, Берте, та услышала как Базин называет ее сына Магнусом. Осведомившись о происхождении этого именования (áknefni), она спросила Карла, крещен ли он (ok spurdi ef hann væri kristinn). Тот ответил, что крещен, но не конфирмован (hann kuadz vera skirdr enn eigi byskupadr). Тогда мать вызвала архиепископа и велела ему конфирмовать Карла (ek uilldi at þer fermdit Karll son minn ok snærit nafn hans). Архиепископ спросил, конфирмовать ли его под именем Карл (ok spurdi sidan ef hann skilldi Karll heita). В ответ Берта разъяснила ему ситуацию с двумя именами: он был крещен Карлом, но Базин изменил ему имя и называет его Магнусом (hon sagdi hann med þui skirdan hafa verit "en þeir Basin hafa nv snuit nafni hans ok segia hann nu Magnus heita"). После этого архиепископ конфирмовал будущего императора под именем Карламагнуса ("vel ma hann nv Karllamagnus heita" ok fermdi hann sidan medr þessu nafni ok blezadi) [Klm., 4-5, 10-11]. Не исключено, что в саге отразились некоторые сомнения, является ли Магнус самостоятельным христианским именем, и их разрешение в пользу его христианского статуса.
В Исландии XIII в. появляется имя Карламагнус [Sturl., I, 317], очевидно не без влияния литературной традиции (ср.: [Sveinsson 1953, 39]). Интересно, что впервые этим именем ок. 1270 г. назвал своего сына один из жителей хутора Одди, Магнус Андреассон [Sveinsson 1936, 195-196]. Имена Карл и Магнус уже существовали в Исландии, но нововведенное имя явно рассматривалось как цельное и самостоятельное. В частности, сына человека с таким именем называли Карламагнуссоном, а не Карлссоном или Магнуссоном (ср.: [Lind 1905-1915, 677]).
Вероятно, при этом, что имя Карламагнус является заимствованием и воспроизводит внутреннюю структуру французского Charlemagne.
21. До сих пор в наших рассуждениях мы стремились вычленить из рассказа Снорри наиболее общую событийную канву наречения Магнуса Доброго, останавливаясь только на ключевых моментах повествования, которые представляются нам правдоподобными. На наш взгляд, это единственная возможность реконструкции событий XI в., сколько-нибудь подробное описание которых содержится только в этом источнике.
Возможен и другой подход к этому эпизоду из "Саги об Олаве Святом" - можно считать его от начала до конца "литературным вымыслом" Снорри Стурлусона. Это означало бы, однако, что Снорри изобретает этот сюжет для того, чтобы объяснить феномен имени Магнус в норвежской истории, и делает это, исходя из представлений об имянаречении, сложившихся в Скандинавии к XIII в. В таком случае, наше построение описывает не события XI в., а именно эти представления XIII в., что, в некотором смысле, не менее ценно для нас. Если так, то мы пытаемся решить ту же задачу, с которой имел дело Снорри, и стремимся уловить те принципы, которыми он руководствовался.
22. Уже будучи в Исландии, Торстейн Халльссон одним из первых в стране назвал своего сына Магнусом. Имя укоренилось в роду Торстейна - в частности, им был позже назван внук Магнуса Торстейнссона, будущий епископ Скаульхольта Магнус Эйнарссон (1134-1148 гг.).
23. В русской историографии имя этого конунга традиционно передается как Свен Эстридсен, в соответствии с современным датским написанием Sven Estridsen. Мы предпочитаем транслитерировать древнеисландскую огласовку его имени, которая присутствует в сагах. В русских переводах саг он упоминается то как Свейн Астридссон, то как Ульвссон. |
|
