Литература

Источник: Е. М. МЕЛЕТИНСКИЙ. "ЭДДА" И РАННИЕ ФОРМЫ ЭПОСА

Повторы

Повторы и параллелизмы составляют наиболее характерные особенности фольклорно-эпической эстетики. При этом по всегда легко провести грань между повторами и "общими местами" (повторы имеют характер общего места в пределах одного произведения), с одной стороны, повторами и эпической вариацией (параллелизмом) - с другой.

Повторы - древнейшая черта фольклора, связанная в генезисе и с наличием ритма, и с верой в магическую силу слова. Они широко представлены в фольклоре народов, находившихся в недалеком прошлом на стадии первобытнообщинного строя.

Типы повторов в эддической поэзии совершенно аналогичны их типам в устной народной поэзии, где они не только поддерживают определенную фольклорную эстетику, но также являются важнейшим механизмом устного творчества. Прежде всего имеются повторы целых стихов (кратких, длинных и полустроф - хельмингов), которые иногда играют существенную роль в упорядочении общей композиции поэмы. Такие повторы особенно характерны для так называемых "мифологических песен".

Начнем с народной дидактики, заполняющей значительную часть "Речей Высокого". В нравоучительных строфах "Речей Высокого" во многих случаях рядом оказываются строфы, имеющие идентичное начало, например:

(Другие примеры см. в приложении Iа)

В приведенных случаях наличие повторений объясняется популярностью ряда поговорок, которые стали составной частью различных более распространенных дидактических изречений. Изречения эти, в сущности, соотносятся как фольклорные варианты, что только подтверждает их происхождение из недр устного народного творчества. При циклизации этих изречений, возможно еще на чисто фольклорной стадии, они нанизывались и по тематическому признаку, и по сходству начальных стихов. Но эти повторы в двух-трех стоящих рядом строфах, обрамляющие маленькие группы строф, не стали еще сознательным средством упорядочения общей композиции.

Впрочем, в тех же "Речах Высокого" один из циклов дидактических строф объединен двадцать раз повторенной в водной формулой:

Ráðomc þér Loddfáfnir, at þú ráð nemir,

nióta mundo, et þú nemr,

þér muno goð, ef þú getr:

(Háv 112, 113, 115, 116, 117, 119, 120, 121, 122, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 134, 135, 137).

Советую тебе, Лоддфафнир, но прими совет,

получишь пользу, если примешь,

он тебе будет впрок, если усвоишь.

Формула эта очень напоминает "обрамляющие" формулы ритуальной и гномической поэзии и, возможно, к ним восходит; тем более, что и "Речи Высокого", наряду с народными поговорками и правилами житейской мудрости, содержат поэтическую обработку магических заговоров.

Одни и те же или аналогичные группы слов повторяются в перечне заклинаний в "Речах Высокого" (Háv 148-162) в дидактических строфах в "Речах Сигрдривы" (Sd 22, 23, 24, 26, 28, 29, 31, 33, 35, 37 и Sd 6, 7, 9, 10, 11, 13), в вопросах и ответах соревнующихся в мудрости Одина и великана Вафтруднира (Vm 11,13,15,17; Vm 20, 22; Vm 24, 30, 32, 34, 36; Vm 26, 38, 42; Vm 44, 46, 48, 50, 62, 54), в вопросах, которыми Тор испытывает сватающегося к его дочери Альвиса (Alv 9, 11, 13, 15, 17, 19, 21, 23, 25, 27, 29, 31, 33), в обращении Одина к вёльве и в ее ответах (Bdr 8, 10, 12 и Bdr 7, 9, 11), в речах мудрой Хюндлы (Hdl 16,17,20, 21, 23, 24, 26, 27, 29; Hdl 17, 18; Hdl 31, 32, 36, 39. Тексты повторов см. в Приложении).

В диалогической "Поездке Скирнира", имеющей ритуально-магическую основу, повторяется часть вопроса в ответе в разговоре бога-вана Фрейра со слугой Скирниром (Skm 9); повторяются угрозы Скирнира в диалоге с Герд, отвергающей сватовство (Skm 23, 25). Именно угрозой страшных заклинаний вырывает Скирнир согласие Герд. Повторения во фрагментах "Речей Высокого", "Речей Сигрдривы" и "Поездки Скирнира", содержащих отзвуки магической (заговорной) поэзии, еще связаны частично с представлением о магической силе слова. Указанные фрагменты знаменуют переход от магической основы повтора к его чисто стилистической функции в смысле акцентирования отдельных стихов или их объединения.

Многократные обрамляющие повторы занимают большое место в гномической эддической поэзии. К их числу прежде всего относятся имеющие характер общих мест формулы ритуальных вопросов из области тайного знания, типа "скажи мне... если".

Ряд вопросов соревнующихся мудрецов начинается восьми сходными словами, например: hvaðan - um Kom - "откуда пришел", т. е. откуда начался (земля, солнце, луна, день, ветер и др.). Эта формула специфична для этиологического мифа о происхождении различных элементов природы, особенностей рельефа, флоры, фауны и т. п.

Большинство вопросов начинается словами: hvé heitir - как называется, поскольку дело идет об обозначении различных предметов людьми, духами, богами.

И в "Речах Вафтруднира", и в "Речах Альвиса", и в "Снах Бальдра" часть вопроса снова повторяется в ответе. Таким образом, гномические стихи крепко скованы системой жесткой повторяемости, которая распространяется также и на синтаксическую структуру, т. е. повторы сопровождаются строгим параллелизмом.

Гномические стихи как бы "прошиты" насквозь определенными формулами. Однако нужно ясно отдавать себе отчет в том, что исключительно четкая, симметричная композиционная структура стихотворения в целом здесь в значительной мере лишь следствие нанизывания гномических строф. Сами формулы прежде всего специфически связаны с вопросом или ответом, которому они придают ритуальную каноничность. Их превращение в своеобразные рефрен или контррефрен - явление вторичное. Это, между прочим, подтверждается характером единичных гномических строф, вкрапленных в героические песни (Vkv 32, Rm 19, Fm 12, 14). В этих строфах находим те же формулы, но, будучи прикреплены к вопросам, они не повторяются (или повторяются один только раз), как и сами вопросы, и не играют роли рефрена в стихотворении.

Все же в "Речах Фафнира" имеющиеся повторы в основном связаны именно с дидактико-гномическими формулами и ритуалом вещих предсказаний:

Segðu mér, Fáfnir, allz þic fróðan qveða

ос vel mart vita (FM, 12 и 14).

Скажи мне, Фафнир, говорят, что ты мудр

и очень много знаешь.

Iþ gialla gull ос i gloðrauða fé,

þér verða þeir baugar at bana. (Fm 9^{4 6}, 20^{4 6}).

Звенящее золото и огнекрасное богатство

принесут тебе гибель.

Этот повтор заключает популярную семантическую пару. В строфе 20 ему предшествует ритуальная формула совета, очень напоминающая обращение тула к Лоддфафниру в "Речах Высокого".

Fm 34 и Fm 38 представляют неточный повтор (вариацию) совета вещих птиц, язык которых научился понимать Сигурд:

Höfði scemra láti hann inn hára pul

fara til heliar héðan.

ollo gulli þá kná hann einn ráða,

fiölð, þvi er und Fáfni lá (Fm 34).

Пусть укоротит голову седому тулу,

отправит его прочь в хель (преисподнюю),

всем золотом мог бы тогда один владеть,

многим, что лежит под Фафниром.

Höfði scemra láti hann þann inn hrimkalða iötunn

oc af baugom búa:

þá mundu fiár, þess er Fáfnir réð,

einvaldi vera (Fm 38)

Пусть укоротит голову холодному ётуну

и завладеет кольцами:

тогда сможет завладеть богатством Фафнира.

Приведенный повтор весь насыщен формулами, имеющими универсальное распространение.

Во многом аналогичный характер имеют повторы в "Перебранке Локи", где сочетаются элементы ритуального действа и пародии, бранное обвинение часто повторяется с изменением лица в ответе задетого собеседника. Множество раз повторяется формула þegi þú (молчи), представляющая антитезу segdu þat (скажи). Последняя формула в явно пародийной функции встречается только один раз в первых словах произведения.

Несколько раз употребляется (устами Одина) известная формула (в ряде вариантов):

Oe ar ertu, Loki, ос ørviti

er þú faer þér Gefion at gremi,

þviat aldar ørlog bygg ec at hon öll um viti

iafngorla sem ec (Ls 21)

Сумасшедший ты, Локи, и безумный,

что ты Гевьон гневишь,

ведь жизненные судьбы все, я думаю, она знает

и равной мере как я сам.

Другие варианты: Ls 29 (в применении к Фригг), Ls 47.

В "Песне о Харбарде", также представляющей шутливую перебранку (Одина и Тора), полностью устранены всякие ритуальные отголоски и в качестве повтора выступает чисто бытовая реплика (в конце строфы);

Hvað vanntu рá meðan þórr? (Hrbl 18, 22, 28, 36)

Hvað vanntu рá méðan Harbarð? (Hrbl 15, 19, 23, 29)

Что ты поделывал, Тор (Харбард)?

Несколько иной характер имеют повторы стихов в "Песне о Риге" и в особенности в "Прорицании вёльвы". Прежде всего в этих произведениях повторяющиеся формулы не речевые, а повествовательные. Кроме того, они не столько являются необходимым введением в следующую за ними строфу, сколько поэтическим приемом общего развертывания повествования и создания композиции поэмы в целом.

"Песня о Риге" четко разделена на три аналогичных эпизода (участие Рига-Хеймдалля в зарождении предков трех сословий) со строгим повторением не только общей структуры каждого эпизода, но и ряда формул, выступающих как общие места данной поэмы. Заслуживает внимания, что одна из этих формул:

Rigr Kunni þeim ráð at segia (Rþ 5, 17, 30, 33)

Риг сумел им советы высказать, -

переводит из прямой речи в косвенную вводную формулу к гномико-дидактическим строфам, вроде обращения к Лоддфафниру в "Речах Высокого".

Другие повторы - описание странствования Рига перед посещением очередной супружеской пары родоначальников. В первый раз - это общий зачин к поэме, включающий упоминание ранних времен (ár):

Ar gvaðo ganga groenar brautir (Rþ 1)

В ранние времена, рассказывают, шел Риг по зеленым дорогам.

Во второй и третий раз:

Gecc Rigr at þat réttar brautir (Rþ 14, 26; ср. близкие вариации - Rþ 6, 39)

Пошел Риг по прямым дорогам.

Трижды повторяется и формула:

meirr lagðiz hann miðvar reccio,

enn á hlið hvára hión salkynna (Rþ 5, 19, 33).

затеи лег он посредине постели,

а по сторонам - хозяева дома.

В "Прорицании вёльвы" повторы имеют характер рефрена. Рефрен воспроизводит некую эпическую картину, создавая своеобразную раму, фон повествования, и вместе с тем нагнетает определенное настроение.

В первой части, где тон повествования спокойный и речь идет о давно прошедших временах, о создании мира, рефреном является знаменитое описание "тинга богов"

þa gengo regin öll á rocstóla,

ginnheilog goð, oc um þat gaettuz (Vsp 9, 23, 25)

Тогда отправились все властители к сиденьям,

священные боги, и совет держали.

Взволнованный рассказ вёльвы, находящейся в состоянии экстаза, о решающих событиях, предшествующих гибели мира, сопровождается рефреном (в виде последнего краткого стиха строфы)

Vitoð ér enn eða hvat? (Vsp 27, 28, 33, 35, 39, 41)

Знаете ли вы еще?

Фоном для картины гибели мира является следующий рефрен:

Geir nú Garmr miöc fyr Gnipahelli,

festr mun slitna, enn freki renna;

fiöld veit hon froeða, fram sé ec lengra,

um ragna röc, romm, sigtýva (Vsp 44, 49, 58).

Лает теперь Гарм громко у Гнипахеллира,

привязь рвется, да жадный (т. е. волк Фенрир) мчится;

много знает она, премудрая, предвижу я далеко (вперед)

судьбу (гибель) богов могучих, победных богов.

В последней части, где рисуется обновление мира, снова звучит рефрен: vitoð ér enn eða hvat? (Vsp 62, 63).

Таким образом, повторы типа рефрена в "Прорицании вёльвы" - один из способов общего композиционного членения, гораздо более гибкого, чем в "Песне о Риге"¹.

В начальной чисти несколько раз повторяются слова: veit ec (Vsp 19, 28), veit hon (Vsp 27), т. е. "знаю я", "знает она", а в средней части "Прорицания вальвы", когда она переходит от повествования о том, что она помнит или знает, к экстатическому видéнию, ряд строф начинается со слов: sá hon или ec sá, т. е. "видит она", "я вижу" (Vsp 30, 31, 35, 38, 39). С этим повтором перекликаются слова sé ec lengra (предвижу я далеко вперед), которыми венчается рефрен: "лает Гарм громко..." В картине надвигающейся гибели мира использован повтор начальных слов ряда строф: ecr (ferr) austan - едет с востока (Vsp 41, 52, 52) и þá kømr - тут грядет (Vsp 53, 55, 56). Эти строфы нагнетают ощущение неизбежности всеобщего разрушения ввиду наступления различных хтонических чудовищ, воплощающих силы хаоса (ср. в последних строфах поэмы Vsp 65, 66: þá kømr, þár kømr - об уходящем драконе и приходящем новом властителе). Так повторы вводных слов, наряду с рефренами, ведут, меняют интонацию повествования от лица вёльвы.

Еще два повтора в "Прорирации вёльвы" заслуживают внимания. Они оба содержат универсальные формулы, очень близкие друг к другу по содержанию: unz qvómo и þaðan Koma. (Vsp 8⁵: unz þriár qvómo и Vsp 17¹: unz þrir qvómo (пока не пришли трое). В восьмом стихе речь идет о великаншах, а в семнадцатом - о богах. Строфы 8 и 17 разделены тулой цвергов (перечнем карлов) и, вероятно, являются интерполяцией.

Несмотря на текстуальные совпадения данных стихов, смысл мотива совершенно иной: приход дев из Ётунхейма, находка странствующими асами лишенных жизни и судьбы древесных "прообразов" мужчины и женщины. Если "великанш" этих отождествить с норнами, то отдаленная связь может заключаться только в том, что норны определяют судьбу людей, а боги нашли людей, еще не имеющих судьбы.

Но все это весьма гипотетично. Скорее всего здесь просто различные мотивы, объединенные, тем же "формульным" началом, которое и послужило основой "сцепления". Такие сцепления очень характерны для народного творчества, особенно лирических и лиро-эпических песен, и свидетельствуют о следах устной традиции, устной композиционной техники. Другой повтор (начала стиха): Vsp 19⁵ - þaðan Koma döggvar - оттуда появились капли росы; Vsp 20¹ - þaðan Koma meyiar- оттуда пришли девы.

Возможно, что девы - те же самые, что в Vsp 8⁵, тем более что "формулы" близки друг другу. Заметим, что в обоих случаях формула стоит в пятом стихе одной строфы и в первом - второй, за ней следующей. Здесь формула еще более явно выступает в функции фольклорного "подхвата", связывающего строфы - классический образец фольклорной техники. (Во втором случае подхват еще поддерживается повторением словечка stendr в Vsp 19⁷ и в Vsp 20⁴).    

Вместе с тем, благодаря близости формул, идейной и словесной, они начинают восприниматься и как своеобразный рефрен. Более того, этот полурефрен перекликается и одновременно контрастирует с повтором þá Kømr из кульминационной части. Во всех случаях употребляется глагол "приходить", но в начале поэмы в этиологическом смысле (происхождение норн, людей, росы и т. д.) и всегда в прошедшем времени, а в описании признаков грядущего конца мира - в эсхатологическом смысле и в настоящем времени ("грядут силы разрушения"). Имеется в "Прорицании вёльвы" еще несколько случаев подхвата - переклички строф: в Vsp 4⁵ - sól scein sunnan "солнце сияло с юга", а в Vsp 5¹ - sól varþ sunnan... - "бросало (протягивало) с юга..." - повтор с вариацией, опять пятый стих строфы повторяется в первом стихе следующей строфы. В конце Vsp 27 и Vsp 28 повторяется не только рефрен vitoð ér önn, eða hvat?, но и предшествующий краткий cтих af veði Valfeðrs (из залога властелина) в связи с аналогичным мотивом: из залога властелина, т. е. из глаза Одина, погруженного в источник, истекает чудесная влага: ил залога властелина пьет по утрам Мимир.

В Vsp 37 "стоят" палаты карлов и ётунов, в Vsp 38 "палаты она видит стоящими" на берегу мертвых. Речь и дот о других палатах, но тема "палат" и глагол "стоять" связывают две строфы.

В шутливом эпическом стихотворении на мифологический сюжет в "Песне о Трюме" имеется значительное число повторов, главным образом поддерживающих еще более многочисленные пареллелизмы, чрезвычайно характерные для этой поэмы. Большинство повторов представляет собой универсальные "формулы". "Сквозные" повторы типа рефренов здесь не типичны. Однако много раз повторяются общераспространенные формулы введения прямой речи: hann þat orða allz fyrst um Kvað (þrk 2, 9, 10) - он такие слова сначала сказал; u þá qvað þat (þrk 17, 18, 20 22, 25, 30) - тогда сказал.

Кроме того, ряд строф поэмы кончается "рефреноподобным" стихом - i iötunheima (в Ётунхейм), см. - þrk 5, 17,12, 13, 20, 21, 26, 28. В þrk 12 и 20 буквально повторяется и предыдущий стих: við scolom аса tvau - мы поедем вдвоем, а в þrk 13 - близкий по значению: ef ос með þér - если я с тобой; строфы 26 и 28 полностью совпадают (за исключением одного слова), о чем еще будет речь.

В большинство случаев, повторы стихов составляют пару, оба элемента которой находятся близко один к другому и придают известную стройность, симметричность одному фрагменту песни: Hefir þú erinði sem erfiði? (þrk 10, 11) - имеешь, ли известия, стоящие (затраченных) усилий (тоже формула, распространенная за пределами этого произведения); reiðr var þá Vingþorr (þrk 1) - гневен был Винг-Тор; reiðr var þá Freyia (þrk 13) Гневна была Фрейя.

Повторяются также целая строфа (þrk 26, 28) и формула быстрого перемещения Локи из Асгарда в Ётунхейм и обратно (þrk 5, 9).

Смысловом повтором, частично "поддержанным" словесным совпадением, является проявление страха Тора прослыть "женоподобным" - страха Фрейи прослыть развратной (строфы 11 и 14).

В другой эпической песне на мифический сюжет - "Песне о Хюмире" - повторы стихов не характерны, даже совершенно однородные места, содержащие мотив подачи, спасительного совета (Hym 4 и Hym 30), изложены нарочито разными словами, и повторяется только предпоследний стих, составленный из слов ástrað mikit (великий добрый совет), и еще (с вариацией) первые длинные стихи строф 35 и 37: Fóro lengi, aðr lita nam (Hym 35) - Недалеко отъехали, как взглянул; Fórod lengi, aðr liggia nam (Hym 37) - Недалеко отъехали, как лёг.

Оставляя пока в стороне вопрос о повторах внутри строфы (весьма специфических для мифологических песен), перейдем к характеру повторов, связывающих различные строфы в героических песнях. В них повторы типа рефрена не встречаются. Сами повторы часто объединены с параллелизмами, но иначе, чем в мифологических песнях (см. об этом ниже). Большинство повторов имеет вид не кратких формул, а более обширных фрагментов, играющих существенную роль в постепенном развитии действия. В ряде случаев они замедляют действие и акцентируют важные моменты, как это имеет место в устной эпической поэзии. Иногда они связаны с приемом контраста. Повторы в героических песнях "Эдды" часто переходят из прямой речи в косвенную, - то, что было сначала, сказано от первого лица, затем повторяется в третьем лице или от автора.

Повторы, вопреки принятому мнению, играют очень существенную роль, в некоторых песнях континентально-германского происхождения, которые обычно считаются старейшими. "Песня о Вёлюнде" начинается словами:

Meyiar flugo sunnan, myrcvið i gognom,

alvitr unga, orlog drýgia (Vkv 1^1-4)

Девы летели с юга через темный лес,

лебединые юные (валькирии), участвовать в битвах.

Вёлюнд и его братьи сделали лебединых дев-валькирий своими женами, но через некоторое время валькирии затосковали и снова улетели от них, что изображается почти теми же словами (первый длинный стих - вариация, а второй - точный повтор).

Словами: Kom þar af veiði veðreygr scyti- "Пришел с охоты зоркий стрелок" (Vkv 4^1-2, Vkv 8^5-6) - рассказывается в строфе 4 о возвращении Вёлюнда, не нашедшего на месте жены, улетевшей на волю, а в строфе 8 - о возвращении Вёлюнда уже после появления врагов, стремившихся обратить в рабство искусного мастера. Здесь аналогичные ситуации порождают словесный повтор в описании.

В строфе пятой от имени рассказчика сообщается:

enn einn Völundr sat i Ŭlfdölom (Vkv 5)

один Вёлюнд сидел в Ульвдалире,

а в строфе шестой:

þat spyrr Niðuðr, Niára dróttin,

at ein Völundr sat i Ŭlfdölom (Vkv 6)

Тогда выследил Нидуд, ньяров вождь,

что один Вёлюнд сидит в Ульвдалире.

Перед нами типичная фольклорно-эпическая ретардация.

В Vkv 21, 23 происходит несколько иное - эпическое - удвоение действия: дети Нидуда, пленившего чудесного альва кузнеца Вёлюнда, дважды приходят на остров любоваться его сокровищами:

Kómo þeir til Kisto, Kröfðo lucla,

oþin var illuð, er þeir i sa (Vkv 21)

(в Vkv 23 вместо i sá синоним - i lito).

Подошли они к ларю, потребовали ключи,

отворилось зло, когда они туда посмотрели.

Во второй их приход Вёлюнд отрубает головы сыновьям Нидуда. Рассказ о его мести повторяется дважды - от лица рассказчика и от имени самого Вёлюнда, с переменой третьего лица на первое.

Некоторые повторы (точные или в сочетании с вариацией) в "Песне о Вёлюнде" связаны с приемом контраста: Вёлюнд и Нидуд с семейством как бы меняются ролями в результате мести кузнеца. В начале и в конце фигурирует жена Нидуда (главная вдохновительница зла по отношению к Кузнецу), "стоящая перед домом" и "входящая внутрь дома вдоль палаты" (в соответствии с универсальной формулой) перед тем, как сказать:

hon inn um gecc ennlangan sal,

stóð á gólfi, stilti röddo (Vkv 16):

úti stendr Kunnig qván Niðaðar,

oc hon inn um gecc endlangan sal (Vkv 30)

(перевод см. в разделе "Общие места").

Но ситуация теперь полностью изменилась. Бели раньше о Вёлюнде рассказывалось, что (согласно формуле) ос hann vacnaði vilia lauss (Vkv 11) - "он пробудился, лишенный радости", - или, что sat hann, né hann svaf, á valt (Vkv 20) - "сидел он, все не спал", - то теперь Нидуд говорит о себе:

Vaki ec ávalt, vilia lauss,

sofna ec minnzt... (Vkv 31)

Я все бодрствую, лишенный радости,

сплю я меньше всего...

Этот же контраст выражен и непосредственно в двух стихах, повторяющих друг друга (один раз в применении к Бёдвильд, а другой - к ее отцу):

Hlaeianði Völunðr hófz at lopti,

gratandi Böðvildr gecc ór eyio (Vkv 29);

Смеясь, Вёлюнд поднялся в воздух,

плача, Бёдвильд ушла с острова;

Hlaeiandi Völunðr hófz at lopti:

enn ókátr Niðuðr sat þá eptir (Vkv 38)

Смеясь, Вёлюнд поднялся в воздух;

печальный Нидуд остался сидеть.

В приведенных контрастных повторах употребляются универсальные формулы. В Vkv 40 и Vkv 41 ответ Бёдвильд повторяет вопрос отца:

sátoð it Völunðr saman i holmi?

Была ли ты вместе с Вёлюндом на острове?

Можно в "Песне о Вёлюнде" еще отметить более частое, чем в других песнях, повторение глагола sat (sato), выражающего некое состояние, предшествующее действию (см. Vkv 1, 3, 5, 6, 10, 11, 20, 30, 31, 41). В Vkv 5 и 20 к этому присоединяется варьирование стиха: hann sló gull - hann sló hamri - "он бил (ковал) золото" - "он бил (ковал) молотом". В начале песни это повторение Выражений с sat, возможно, указывает на чисто фольклорное явление - нанизывание ряда вариантов начала, частично словесно совпадающих между собой. Впрочем, о Фольклорном характере композиции эддических поэм речь еще будет идти особо.

"Гренландская песня об Атли" начинается кратким стихом Atli sendi - "Атли послал".

Третья строфа подхватывает это начало. Посол говорит:

Atli mic hingat sendi riða ørindi,

mar inom mélgreypa, Myrcvið inn ókunna... (Akv 3^1-4)

Атли меня сюда послал, скакать с поручением,

на коне, кусающем удила, по темному лесу (Мюрквид) неведомому...

Слова посла частично повторяются или варьируются в строфе 18 при описании (уже в третьем лице) путешествия гьюкунгов к Атли по той же трудной и мрачной дороге (повтор как раз и акцентирует трудность и мрачность пути):

Fétom léto froecnir um fiöll at þyria

mar ina mélgreypo, Myrcvið inn ókunna (Akv 13)

Рысью пустили смелые по горам

коней, кусающих удила, по Мюрквиду неведомому.

В Akv 4-5 посол перечисляет дары, обещанные гуннским королем: viðrar Gnitaheiðar... staði Danpar... drösla mélgreypa ... hiálma gullröðna... dafar darraðar... stórar meiðmar - широкое поле Гнитахейд, земли Данпа (Днепра), коней, кусающих удила, золотые шлемы, пики-копья, большие сокровища.

В Vsp 6 (ответ Гуннара) и в Vsp 14 (описание двора Атли по прибытии туда гьюкунгов) эти дары снова перечисляются, но без украшающих эпитетов.

В речи Гуннара повторяется описание двух сердец, вырезанных из груди раба Хьялли и Гьюкунга Хегни. Повторение, однако, сочетается с противопоставлением - контрастом (как и в некоторых случаях в "Песне о Вёлюнде"):

þa qvað þat Gunnar, gumna dróttin:

"Hér hefi ec hiarta Hialla ins blauða,

ólct hiarta Högna ins froecna,

er miöc bifaz, er á bióði liggr;

bifðiz hálfо meirr, er i briósti lá" (Akv 23).

Сказал Гуннар, вождь дружинников:

"Тут - сердце Хьялли трусливого,

не похожее на сердце Хёгни смелого,

оно сильно дрожит, лежа на блюде;

дрожало вдвое больше, лежа в груди".

Maerr qvað þat Gunnar, geir-Niflungr:

"Hér hefi ec hiarta Högna ins froecna,

ólíct hiarta Hialla ins blauða,

er litt bifaz, er á bióði liggr,

bifðiz svági miöc, þá er i briósti lá" (Akv 25).

Сказал славный Гуннар, копьё-Нифлунг:

"Тут - сердце Хёгни смелого,

не похож на сердце Хьялли трусливого,

оно слабо дрожит, лежа на блюде:

дрожало вдвое меньше, лежа в груди".

Строфы 33 и 35 дают вариацию, воспроизводя выход Гудрун с отравленным кубком для Атли.

В "Отрывке песни о Сигурде" почти совпадает первый короткий стих в трех первых строфах:

Hvat hefir Sigurðr til saca unnit... (Br I)

В чем Сигурд перед тобой повинен...

Mér hefir Sigurðr selða eida... (Br 2)

Мне дал Сигурд клятвы...

þic hefir Brynhildr böl at gerva... (Br 3)

Тебе Брюнхильд зло сделала...

Br 2¹ - ответ, частично повторяющий вопрос Br 1¹, но совершенно не совпадающий во втором стихе. Br 3^1-2 по содержанию близка Br 2^1-2, но главное совпадение - чисто конструктивное, за счет повторения вспомогательного глагола "иметь" (hafa) в третьем лице.

В Br 8^3-4 и Br 10^5-6 почти совпадает длинный стих, содержащий формулу: Vel scolot nióta vápna oc landa (Br 8) "Хорошо владейте оружием и страной"; Lengi scoloð nióta landa ос þegna (Br 10) - "Долго будете владеть землей и дружиной". (Ср. Br 3 тот же глагол nióta - наслаждаться, владеть в применении к самой Брюнхильд. Кроме того, по содержанию оба стиха представляют вариацию.)

В Br 12² и Br 13² совпадает первое слово стиха fiölð - много-много было выпито, много стал говорить.

В "Краткой песне о Сигурде" точный или почти точный повтор находим только в стихах 14^7-8 и 44^1-2: nam hann sér Högna heita at rúnom (Sg 14); nam hann sér Högna hvetia at rúnom (Sg 44) (в издании Софюса Бюгге так же, как в Sg 14 - не hvetia, a heita) - вызвал Хёгни на тайную беседу.

В начале поэмы, в первых строфах непрерывно варьируются как своеобразный лейтмотив; "юный Сигурд", "юная Гудрун"; Völsungr ungi, er vegit hafði (Sg 1^3-4); Völsungr ungi, oc vega Kunni (Sg 3^5-6): Вельсунг юный, умеющий воевать; Sigurðr ungi (Sg 2⁷) - Сигурд юный; Guðruno ungo, Giúca dóttur (Sg 2^3-4). Гудруна юная, дочь Гьюки. Этот стих перекликается с Sg 1^3-4, занимая такое же место в строфе: mey frumunga (Sg 4⁹) - дева юная; mög frumungan (Sg 6⁷) - муж юный. К этому присоединяются и другие прозвища Сигурда: húnscr Konungr (Sg 4⁷) - гуннский конунг, seggr in suðroeni (Sg 4¹) - юноша с юга.

Строфы 25 и 29 представляют собой вариацию с повторением первой строки. Они усиливают картину отчаяния Гудрун:

Svá sló hon svára sinar hendr,

at rammhugaðr reis up við beð (Sg 25^1-2)

Так сильно она всплеснула руками,

что духом могучий поднялся с ложа.

Svá sló hon svára sinni hendi,

at qváðo við Kálcar i vá

oc gullo við gaess i túni (Sg 29^3-4)

Так сильно она всплеснула руками,

что зазвенели кубки в углу

и закричали гуси во дворе.

Первая строка (длинный стих) 67 строфы повторяет с незначительной вариацией последнюю строку 66 строфы (нечто вроде межстрофической полилогии!): brenni mér inn húnsca á hlið aðra (Sg 66^5-6) - сожгите меня рядом с гуннским (конунгом);

Brenni inom húnsca á hlið aðra

mina þióna, meniom göfga (Sg 67^1-4)

Сожгите рядом с гуннским (конунгом)

моих рабов в красивых уборах.

Этот повтор связан с торжественным (ритуальным) характером речи Брюнхильд, всходящей на погребальный костер Сигурда. Кроме того, он подчеркивает главное - не законная жена Гудрун, а она и ее рабы последуют за Сигурдом.

Таким образом, оба повтора (25-29 и 66-67) выделяют в поэме резко контрастные реакции соперниц - Гудрун и Брюнхильд: Гудрун впадает в отчаяние, а Брюнхильд торжественно заявляет о том, что она хочет умереть.

В "Первой песне Гудрун" повторяется

þegi Guðrún grata mátti,

svá var hon moðug... (Gðr I 2^5-7, 5^1-3)

Никак не могла Гудрун плакать,

так была она охвачена (горем).

Эти следующие друг за другом три коротких стиха выражают главную мысль, господствующее настроение и основную ситуацию поэмы - невозможность для Гудрун плакать и смягчить слезами свое горе.

Во "Второй песне Гудрун" (Gðr 119 и 10), она проклинает брата, выражает желание, чтоб ворон терзал в далекой земле его сердце (hiarta hrafnar slita). Хёгни в своем ответе выражает досаду, повторяя при этом туже формулу проклятия. Это обычное повторение при обмене репликами, ритуальными вопросами - ответами, проклятиями и т. п.

В строфах 40-41-42 описание вещих снов Брюнхильд (как это характерно для изложения пророчеств, советов и т. п.) объединяется неточным повторением, вернее вариацией первой строки:

Hugða ec hér i túni teina fallna (Gðr II 40)

Снилось мне, что здесь во дворе побеги падали;

Hugða ec mér af hendi hauca fliuga (Gðr II 41)

Снилось мне, что из рук моих сокол выпущен;

Hugða ec mér af hendi hvelpa losna (Gðr II 42)

Снилось мне, что из рук моих щенки выпущены.

Обратимся, наконец, к вопросу о повторах внутри строфы, являющихся средством ее организации. Такие повторы, часто еще связанные с параллелизмами, чрезвычайно характерны для мифологических песен гномически-дидактического типа. Гораздо реже они встречаются в героических песнях, а там, где все же встречаются, то большей частью в строфах, содержащих отголоски ритуала, магического или правового, а также нравоучения, предсказания. Особенно характерны анафорические повторы в коротких стихах, двойные или (в диалогических строфах с применением диалогического размера) тройные, как исключение - даже четырехкратные. Анафора может включить одно слово или захватывать целую их группу таким образом, что различными оказываются только последние слова. Изредка анафора дополняется эпифорой, и варьируется лишь средняя часть стиха. Имеется несколько случаев подхвата и тавтологических оборотов.

В гномике льёдахатта часто встречаются троичные (и более) анафорические повторы (см. прилож. 1в).

Встречаются изредка тройные повторения и в "эпическом размере", но они, по-видимому, построены в подражание тройным повторениям гномических стихов. В последних имеется строгое соответствие между метрической схемой (два коротких стиха плюс один полный или - редко два полных стиха) и ритмом повторов.

Ver þu vid öl varastr ... ос við annars Kono

ос við þat iþ þridia ... at þic þiófar né leiki (Háv 131^7-9)

Будь осторожен с пивом и чужой женой,

и, в-третьих, чтоб тебя не перехитрил вор.

Здесь стихи 9-10 выступают в роли одной полной строки, что еще подкрепляется словами "в-третьих".

Аналогичны первые четыре стиха четвертой строфы "Отрывка из песни о Сигурде":

Sumir úlf sviðo, ... sumir orm sniðo,

Sumir Gothormi ... af gera deildo (Br 4^1-4)

Некоторые жарили волка, некоторые резали змею,

некоторому Готорму вороньего мяса дали.

Напрашивается сопоставление с Háv 69. Характерно, что троичное повторение (стилизованное под "диалогический размер" и находящееся в контексте "эпического размера" и в героической песне) служит описанию колдовского действия. Это и объясняет в первую очередь использование стилистики гномико-дидактических мифологических песен. Точно то же самое обнаруживаем и в Gðr I 8^1-3 (только здесь не колдовское действие, а ритуал похорон):

Sialf scylda ec göfga sialf scylda ec götva

sialf scylda ec höndla helfor þeira (Gðr I 8^1-3)

Сама должна была убрать, сама должна была похоронить,

сама должна была все сделать со своими.

Тройной повтор, специфически связанный с наиболее типичным образцом "диалогического" метра, не может рассматриваться как исконный. Этот вопрос еще будет затронут нами в связи с параллелизмами. Однократный повтор внутри строфы, в принципе более древний, также широко представлен в эддической поэзии. Повторяющиеся элементы могут заключаться в двух коротких стихах льёдахатта и даже в двух "четных" коротких стихах, иными словами, в двух длинных стихах, следующих друг за другом. Это разнообразие, между прочим, доказывает, что такой повтор стихов возник до строфического деления, по-видимому, начисто фольклорной стадии, что можно также подтвердить многочисленными примерами фольклора самых различных народов, вплоть до австралийских аборигенов. В эддической поэзии повторы внутри строфы бывают анафорическими (причем в ряде случаев "анафора" заполняет весь стих, кроме последнего слова), эпифорическими и смешанными (анафора плюс эпифора). Все эти типы повторов широко представлены в архаическом фольклоре².

Повторы внутри строфы обычно подкрепляются грамматико-синтаксическим, а иногда и лексическим параллелизмом. В более редких случаях повторяющееся слово занимает различное порядковое место в параллельных строках. Повторы в середине стиха в основном - прямой результат параллелизма. Изредка встречается полилогия (подхват), т. е. повторяющиеся слова стоят в последнем стихе одной строки и первом - следующей строки. Кроме того, бывает повторение слова (в различных грамматических позициях) в одном стихе, что является средством наиболее резкого выделения данного слова. По лексическому составу повторяющиеся слова разнообразны, но особенно часто это предлоги, союзы, наречия, вспомогательные глаголы. В тех случаях, когда только одно слово (в середине или в конце) не повторяется, то оно тоже часто принадлежит к указанным частям речи. В качестве варьирующих синонимов большей частью выступают глаголы и прилагательные.

Буквально во всех стихах, содержащих повторы анафорического, эпифорического или анафоро-эпифорического типа, несовпадающие элементы стиха являются синонимами и, во всяком случае, варьируют друг друга, грамматическая и синтаксическая структура отмечена строгим изоморфизмом.

Указанные типы повторов представлены в "Приложении" большим количеством примеров.

Специального комментария заслуживают примеры "подхвата". Бросается в глаза, что повторы в Br 2 и Sg 17 являются синонимическими вариантами той же формулы (клятвы), точно так же Gðr II 1 и Gðr II 20 варьируют ту же тему - формулу одаривания драгоценностями (и в сущности являются повтором - вариацией в рамках одного стихотворения). В Gðr I 20 - формула виновности, часто встречающаяся в эддической поэзии. Таким образом, полилогические повторы (подхваты), как и многие другие, связаны с "общими местами" эддической поэзии. Это относится и к примеру с криком орлов-воронов (ср. начало первой песни о Хельги - "орлы кричали", крик гусей в песнях о Гудрун, крик петухов в "Прорицании вёльвы"). Кроме того, они соответствуют определенному светскому ритуалу (произнесение клятвы, провозглашение вины, одаривание новобрачной). Это как бы объясняет (как и в других случаях, приведенных выше) наличие повтора в героических песнях.

Однако, с другой стороны, следует отметить, что полилогия (все примеры!) встречается как раз не в мифологических, а в героических песнях. Полиология также характерна для героического эпоса других народов, например для русских былин, где полилогия - соперница параллелизма. Полилогия находится с параллелизмом в длинных стихах в отношении дополнительного распределения: они исключают друг друга, поскольку параллелизм предполагает изоморфизм длинных стихов (строк), а полилогия - совпадение нечетного и четного полустиха.

Подведем некоторые итоги. В эддической поэзии встречаются повторы целых строф (относительно редко, примерно пять случаев), хельмингов или иных групп внутри строфы, отмеченных структурным единством, а также длинных стихов, коротких и даже отдельных частей коротких стихов. Примерно равное число случаев (около десятка, т. е. вдвое больше, чем целых строф) мы зафиксировали для повторов групп типа - - / - , - - / - - , - - , -) (одна черточка символизирует короткий стих); имеется несколько случаев повторов части короткого стиха.

Почти все повторы относятся к начальной части строф, т. е. к первому хельмингу, первому длинному стиху, первому короткому стиху, первым словам. Наличие повторов начала строфы во многих случаях свидетельствует о том, что примерно вдвое-втрое большая (по объему, по сравнению с количеством слов, составляющих повтор) словесная группа, также структурно законченная, представляет собой "вариацию".

Повторы начальной части строфы составляют около 80 процентов всех повторов; в десяти процентах случаев группа слов, составляющая пятый короткий стих или пятый-шестой короткие стихи (при "эпическом" размере), повторяется в первом или первом-втором стихах другой строфы. В нескольких случаях (около 5%) третий-четвертый короткие стихи одной строфы перекликаются с началом другой, примерно в стольких же случаях совпадают финальные стихи различных строф.

Большинство повторяющихся элементов являются общими местами или формульными выражениями, широко распространенными в эддической поэзии за пределами данного стихотворения, в котором зафиксирован повтор. Этот факт согласуется с тем, что формулы преобладают в начале строфы и стиха.

Повторяющиеся стихи связывают или две (редко - три) строфы (часто варьирующие сходные мотивы), или целые циклы однотипных (вплоть до двадцати). Строфы иногда следуют друг за другом, так что повтор выполняет функцию подхвата, но часто они разделены между собою другими строфами.

В отдельных случаях разделение это возникло в результате эпического "разбухания" первой строфы, "нравившегося во введении дополнительных строф, необходимых для завершения рассказа; возможна и поздняя интерполяция (например, в "Прорицании вёльвы"). Строфы повторяют определенные стихи (группы слов) часто в порядке перевода прямой речи в косвенную. Иногда действующие лица пересказывают события, ранее совершившиеся и уже описанные теми же словами (см., например, (рассказ посла Атли при дворе Гьюкунгов, сообщение о том, что Вёлюнд остался один, убийство детей Нидуда и рассказ об этом Вёлюнда); часто группы слов повторяются в ответе на вопрос или в реплике на нужную речь.

На повтор переносится природа общего места - при воспроизведении однотипной ситуации используются одни и те же слова (пример - полет валькирий - жен Вёлюнда, и его братьев). Такое эпическое "удвоение" иногда связано с варьированием некоторых деталей: Трюм удивляется сначала аппетиту Тора, выдающего себя за "невесту" Фрейю, а затем блеску его глаз (как Красная шапочка пугается размерам ушей и зубов волка-бабушки!). Находчивый ответ Локи повторяется. Эпическое "удвоение", может соответствовать изображению "парного" действия, например - описанию дороги в Етунхейм и обратно. В "Песне о Риге" оно не только связано с эпическим утроенном, но соответствует рассказу о возникновении трех общественных групп.

Эпическое удвоение часто выражает контраст, например - между смелым Хёгни и трусливым Хьялли, между обездоленным Вёлюндом и торжествующим Нидудом (в начале "Песни о Вёлюнде") и торжествующим Вёлюндом - обездоленным Нидудом (в финале песни). Повторное описание страдающей Гудрун, которая не в силах плакать от избытка горя, формулирует основной мотив, главную мысль стихотворения. Во всех случаях повтор выделяет, усиливает, акцентирует определенную мысль, эмоцию, ситуацию и т. д.

Многократное повторение определенных строф, стихов или слов в начале стиха приобретает характер рефрена в "Прорицании вёльвы", "Песне о Риге", "Песне о Харбарде", "Песне о Трюме", формально и в гномико-мифологических песнях. Однако по существу в гномических песнях ("Речи Высокого", "Речи Вафтруднира", "Речи Гримнира", "Речи Сигрдривы" и др.) мы имеем дело не с настоящим рефреном, а со строгим повтором определенных формул в определенной ситуации, имеющей в какой-то мере ритуальный характер.

Обязательность повторения вводных слов и основной части вопроса в составе ответа - требование известного канона и может быть связано с воспоминаниями о магической силе слова. Другое дело - в "Прорицании вёльвы", где три основных рефрена являются своего рода лейтмотивами, расчленяющими композицию стихотворения на несколько разнородных частей: Впрочем, и в гномических песнях изменение "сквозной формулы" сигнализирует о композиционном движении. Строгое симметричное членение вносят и повторы в "Песню о Риге". Эддическая поэзия знает и повторы внутри строфы, большей частью тройные в льёдахатте и двойные в форнюрдислаге - анафорические, эпифорические, анафоро-эпифорические и почти полные повторы с варьированием грамматических позиций и предлогов. Известна эддической поэзии и полилогия - прием столь популярный в фольклоре различных народов.

По своей структуре внутристрофические повторы совершенно аналогичны межстрофическим (двоичность - троичность, анафоризм - эпифоризм, связь с параллелизмом); это - своего рода микро- и макрокосм. Многократно повторяемые формулы очень часто содержат внутристрофические повторы.

На материале повторов довольно отчетливо проявляется различие мифологических и героических песен.

В мифологических песнях повторы более точные и, как правило, строго поддерживаются грамматико-синтаксическим и лексическим параллелизмом. В них, с одной стороны, характерно многократное повторение, формально приближающееся к "рефрену", с другой - внутристрофические повторы, также поддержанные строгим параллелизмом в строении строфы. Часто встречаются и троичные внутристрофические повторы и повторы трехчленных "хельмингов" ввиду широкого применения льёдахатта ("диалогического" размера).

Все это в первую очередь относится к гномико-дидактическим песням, но не только к ним. Не говоря уже о "Прорицании вёльвы", эта общая черта песен на мифологические темы отчетливо проявляется и в драматически-комических ("Перебранка Локи", "Поездка Скирнира", "Песнь о Харбарде"), и в такой эпической песне о мифических героях, как "Песнь о Трюме". Следы этого есть и в "Песне о Хюмире", но они в значительной мере там стерты ввиду влияния стиля скальдов.

В героических песнях повторы менее строги, внутристрофические повторы очень редки и, как правило, применяются в тех стихах, которые и по содержанию тяготеют к ритуалу и гномико-дидактико-мифологической традиции (описание колдовских действ, нравоучения, заклинания, пророчества, пророческие птицы, клятвы, формулы обвинения, описание свадебного или похоронного обряда). Рефрен не встречается, повторы объединяют обычно два стиха, или хельминга, из различных строф. Но сама стихия повторяемости в героических песнях очень сильна, проявляясь главным образом в виде эпической вариации, т. е. менее строгого параллелизма - больше семантического, чем грамматико-синтаксического. Применение повторов в героической песне очень гибко; они шире используются для характеристики определенных персонажей и динамики развития действия.

Параллелизмы

"Опрос о параллелизмах в "Эдде" очень существен с точки ирония проблемы народно-поэтических истоков эпического стиля. Параллелизм специфически связан с устной техникой творчества - исполнения. Для эпоса характеров смысловая эквивалентность, однотипность обоих клопов параллелизма, что сведает известную широту описания. При господстве в фольклоре родового над индивидуальным каждый член параллелизма оказывается не средством уточнения, а одним из "индивидуализированных" средств выражения общего; оба члена параллелизма (изредка их три, четыре и даже больше) являются как бы вариантами того общего смысла, который выражен параллелизмом. В лирической поэзии наряду с таким описательным ("эпическим") широко применяется параллелизм, содержащий (равнение (по А. Н. Веселовскому, "психологический параллелизм") ситуации в человеческой жизни и человеческих эмоциях, с картиной из жизни природы.

Параллелизм является ярким воплощением специфики фольклора: в нем особенно отчетливо проявляется характерное для фольклорной поэтики сочетание повтора с варьированием. И не только потому, что параллелизм очень часто сопровождается повтором (особенно в начале и в конце строки), а - в гораздо большей мере - в силу того, что он всегда есть сам по себе повторение либо общего смысла предложения, либо значения отдельных слов, либо синтаксической и грамматической конструкции, либо всего этого вместе взятого (в "полном" параллелизме). Большей частью повторяя общий смысл и грамматико-синтаксическую структуру, параллелизм варьирует конкретные слова. В случае семантического параллелизма слова эти являются обычно синонимами. Разумеется, каждый синоним имеет свой смысловой оттенок, и, таким образом, варьирование синонимов является одновременно варьированием оттенков смысла.

Однако в силу господства родового над индивидуальным эти оттенки, как уже выше указывалось, служат, собственно, не уточнению смысла, а наоборот - подтверждению этого "смысла" в его самых широких пределах.

При "аналогическом" параллелизме отдельные его члены являются как бы частями единого целого, дополняют друг друга. Это либо элементы какого-то множества (при перечислении), либо семантические пары типа "двандва" (руки и ноги, золото и серебро и т. п.), либо иные части целого.

В большинстве случаев параллелизм включает два члена; бывает также три, четыре и (крайне редко) большее число членов. Однако двучастный параллелизм следует считать основным и первичным. Это подтверждается тем, что трех- и четырехчленный параллелизм логически легко распадается на два других параллелизма (первые две строки вместе оказываются противопоставленными вторым двум строкам, или первые две - третьей строке, и т. д.).

Параллелизмы в меньшей мере, чем повторы, в своем генезисе связаны с верой в магическую силу слова; но они могут иметь генетическую связь с ритмом музыкальным и танцевальным, т. е. с первобытным синкретизмом. Параллелизмы довольно широко представлены в первобытной поэзии.

Следует отметить, что параллелизм широко распространен в поэзии коренных племен Австралии³. Бросается в глаза, что в первобытной песне параллелизм, как правило, соединяется с повтором так, что повторяющиеся и варьирующиеся стихи строго чередуются между собой: иными словами, двойной ("длинный") стих заключает в себе два элемента, из которых один в следующем длинном стихе повторяется, а другой варьируется. Если варьируется первый короткий стих, то перед нами модель анафорического повтора, а если второй - эпифорического:

ав ... ав

или

ав' ... а'в

В сущности, такой же характер, как показано выше, имеют и многие стихи и группы стихов в эддических мифологических песнях.

Параллелизм присущ устному творчеству буквально всех народов. В достаточной мере архаическом фольклоре финно-угорских народов параллелизм является господствующим, универсальным средством художественной организации песни, особенно эпической. Параллелизм в карело-финской поэзии изучен Вольфгангом Штайницем в его известной монографии "Параллелизм в финско-карельской народной поэзии"⁴, представляющей интерес не только как блестящее описание параллелизмов в рунах, записанных от знаменитого певца Архипа Пертунена, но и как теоретическое исследование параллелизмов. Три четверти стихов у Архипа Пертунена (и вообще в финских рунах) входит в состав параллелизмов "синонимических" (70% из числа параллельных стихов) или "аналогических". "Аналогические" в свою очередь разделяются Штайницем на три категории: по принципу противоположности, обычного перечисления и "варьирования". Последний термин не абсолютно удачен, так как варьирование лежит и в основе синонимического параллелизма.

С формальной стороны карело-финские эпические параллелизмы могут объединять или обычные стихи, или полустихи (в различных комбинациях). Параллельные стихи в карело-финских рунах построены либо вполне идентично, либо так, что один из стихов (чаще первый) в конце первого полустиха содержит непараллельный элемент. Это обычно местоимения, союзы, вспомогательный глагол, междометия, реже - наречия и глаголы и крайне редко другие части речи.

Встречаются и группы из трех параллельных стихов, особенно при параллелизме по аналогии; группы из четырех и более стихов крайне редки, при синонимическом параллелизме являются исключением. Большей частью варьирование стихов сопровождается варьированием слов (прежде всего имен). Различия флексий чрезвычайно редки. В параллельных стихах чаще сопоставляются простые слова с составными или с группой - существительное с эпитетом. Непараллельные стихи, как правило, - это стихи, содержащие собственные имена, апеллятивы или формулы введения прямой речи (сказал такой-то...). Непараллельными иногда бывают также условные придаточные предложения, местоимения, вопросительные или повелительные предложения. Связь параллелизма с аллитерацией Штайницем не рассматривается.

Результаты, полученные В. Штайницем, представляют значительный интерес при рассмотрении эддического параллелизма, поскольку речь идет о классическом, фольклорном, эпическом памятнике, который в культурном, историческом и географическом плане довольно близок "Эдде". Как мы постараемся показать, "Эдда" и "Калевала" обнаруживают близость и в отношении жанровой типологии.

Параллелизм широко представлен и в фольклоре славянских народов, в том числе в русских былинах. Правда, в славянском эпосе параллелизм не стал абсолютно господствующим приемом и дополняется рядом других приемов, например подхватом, который находится с параллелизмом в отношении дополнительного распределения. В русских былинах резко преобладает двучленный параллелизм, но встречается трех- и четырехчленный. Большей частью параллелизм является полным, т. е. сопровождается изоморфизмом, - каждому слову первой строки соответствует слово второй строки. Параллелизм в русских былинах, как правило, одновременно является семантическим, синтаксическим и грамматическим.

В параллельных стихах русских былин во многих случаях повторяется весь стих, кроме синонима, который стоит на конце стиха и, таким образом, несет основной акцент, смысловой и ритмический⁵. Такое сочетание эпифорического повтора с параллелизмом, как указывалось, имеет место и в "Эдде" и типично для древнейших форм поэзии.

Для славянских эпосов характерен отрицательный параллелизм, содержащий сравнение с явлениями природы ("не бела заря занималася, выезжал дородный добрый молодец"). Параллелизм легко обнаружить в общих местах русских былин.

В германской поэзии параллелизм встречается во всех памятниках древнегерманской поэзии, включая скандинавскую поэтическую "Эдду".

Однако в германистике и особенно в скандинавистике имеется тенденция к недооценки эпического параллелизма. Это выражается в том, что большинство исследователей "растворяет" параллелизм в других, родственных поэтических приемах - повторах, перечислениях, эпических вариациях и т. п. Рихард Хайнцель в книге "О стиле древнегерманской поэзии", вышедшей в 1875 г.⁶, выделил ряд риторических "высоких" форм древнегерманской поэзии, которые он при этом считал по генезису гимническими и "индогерманскими" (что якобы доказывается сопоставлением с "Риг-Ведой"). Это - усиление понятия (1), вариация (2) и изменение нормального порядка слов (3), а также сравнения (I), кеннинги (II), яркие чувственные (зрительно-слуховые) образы (III).

Усиление понятия (1) в свою очередь распадаются на три "фигуры":

1а) выделяемое понятие повторяется в следующем предложении не посредством местоимения, а с помощью красочного или патетического выражения: (отец и сын) привели в порядок свое вооружение, приготовили боевую одежду, прикрепили мечи, герои, к кольцам брони ("Песня о Хильдебранде", стр. 4).

Спросили смелого, не хочет ли жизнь,

гóтов властитель, за золото купить (Akv 20).

Бросайте камни в людей, кони их не кусают,

ни лезвия, ни железо, сынов Йонакра (Hm 25).

Приводятся и примеры из "Беовульфа" (294, 33, 2785).

1b) разъясняющее или украшающее приложение ставится в другой части предложения, иногда в придаточном.

Так что Сигурд с ними поскакал в путь,

Вёльсунг юный и в битвах искусный (Sg 3).

Воскликнул Кнефред недобрым голосом,

воин южный, сидел он на скамье высокой (Akv 2).

Прочь была бы голова, если б Эрп был жив,

брат наш смелый в битве, которого мы убили,

муж смелый и в сражении - подстрекнули дисы -

человека хранимого в битвах - готовы уничтожить! (Hm 28)

1с) знакомое лицо вводится местоимением, а затем уже снова обозначается соответствующим словом (эта "фигура" встречается только в англо-саксонской и саксонской поэзии). Варьирование (2) разъясняется Хайнцелем как варьирование мысли, суждения, с целью придать ему значительность, обычно с помощью тех же самых частей предложения и параллельных форм:

Теперь должен я мое собственное дитя рубить мечом

оружием свалить (Хильдебранд, 53).

Должна я дать тебе это, хотя бы из золота было,

и одолжить (хотя бы) было из серебра (þrk 4).

Приводятся и англо-саксонские примеры из "Беовульфа" (34, 123, 210, 49, 467).

Хайнцель подчеркивает развитие вариации в творчество германских народов, указывает, что вариация в древнегерманских памятниках встречается чаще, чем в "Эдде". Хайнцель даже связывает (весьма прямолинейно и несколько наивно) вариации с воинской страстностью, боевым духом древних германцев, что якобы проявляется в приподнятой речи, акценте на корнях слов. Из приведенных (Хайнцелем) примеров видно: то, что он называет варьированием (2), в сущности есть параллелизм, а выделение понятия (1) - это явление, близкое параллелизму, но все же не совпадающее с ним, так как варьируется только одно слово. В сущности именно для этой категории подходит термин "эпическая вариация".

Рихард Майер в своей монографии "Германская поэзия, описанная по ее формальным элементам" (1889)⁷, приводит множество примеров параллельных стихов из различных древнегерманских памятников, в том числе из "Старшей Эдды", и подчеркивает, что "повторение стиха с вариацией ударного слова составляет важную фигуру народного стиха" (стр. 327), что параллельные стихи - примитивный вид аллитерационной поэзии, который еще в эддический период отчасти сохранял характер торжественного действа.

В германском стихе Майер усматривает тенденцию к симметрии и удвоению. Он совершенно правильно связывает параллельные стихи в древнегерманской поэзии с близнечными формулами, т. е. семантическими парами типа "небо - земля", "асы - альвы". Майер считает их экстрактом параллельных стихов. Совмещение такой пары в пределах одного короткого стиха Майер считает новообразованием, явлением младшего стилистического слоя. Позиция Майера в вопросе о параллелизмах во многом правильна. Его точка зрения сближает, объединяет эддический стих с другими германскими памятниками и с народной поэзией. Связь параллелизма с близнечными парами обратила на себя внимание автора этих строк еще до его знакомства с работой Р.-М. Майера. Правда, предположение об относительной "молодости" коротких стихов с близнечными парами нуждается в серьезных доказательствах. Против этого предположения говорят многочисленные синонимические пары, широко известные фольклору, в частности русскому⁸. Подобные синонимические пары во многом сходны с эддическими близнечными формулами. Другое дело, что само исключительное обилие синонимов в эддическом поэтическом языке косвенно свидетельствует о длительном употреблении параллелизмов в скандинавской традиции.

Богатейшая синонимия "Эдды" - факт двойственного значения. Столь богатая синонимика могла возникнуть только в результате широкого и длительного употребления таких поэтических приемов, которые передаются в синонимах; с другой стороны, в процессе своего развития синонимия могла быть использована как средство придания поэзии большей гибкости и разнообразия - тенденция, характерная для процесса перехода от фольклора к литературе.

Приведенные соображения должны в принципе поддержать ту интерпретацию параллельных стихов, которая содержится в работе Р.-М. Майера. К сожалению, Майер иногда увлекается, причисляя к параллелизмам такие эпические вариации, которые, строго говоря, параллелизмом не являются, поскольку в них варьируется только один элемент (например, Háv 140; Háv 4, 5; НН II 5, 19); иногда он включает в число параллелизмов и слишком далекие элементы, сосуществующие в следующих друг за другом строках, например: Br 13, Fm 5, Háv 138). В категорию "параллельных стихов" Майер включает и обычные перечисления, не содержащие никаких повторяющихся элементов (Háv 71, Vsp 6, Vsp 7, Vsp 46) и сравнения, не удовлетворяющие требованиям подлинного параллелизма (Gðr I 18, Gðr II 2).

Следующий этап в рассмотрении эпических вариаций составляют исследования Петцеля, подытоженные в монографии "Вариации в древнегерманской аллитерационной поэзии" (1913)⁹. Петцель в своей фактической части опирается на ряд вышедших к тому времени исследований параллелизмов различных континентально-германских памятников. Для Петцеля основным термином, покрывающим явления, родственные параллелизму, является "вариация". Петцель в значительной мере опирается на Хайнцеля, но и полемизирует с ним. Исследуя вариации как чисто поэтический прием, он протестует против постановки Хайнцелем вопроса о варьировании понятий, мыслей и т. п. Петцель настаивает на изучении вариации как явления поэтического языка, как средства поэтического украшения, а не только логического разъяснения (в отличие от языка прозы), и строго связывает вариацию с определенным типом поэтического синтаксиса, вернее типом нарушения обычной синтаксической конструкции. "Вариация слова" (Wortvariation) Петцеля соответствует пунктам 1b и 1с у Хайнцеля. Петель считает, что основа вариации не параллелизм, а своего рода "качание" мысли поэта, снова и снова возвращающегося к тем же объектам. Основания - невозможность покинуть объект в силу аффектированного отношения. Но наряду с "вариацией слов" (а) Петцель все же указывает и "вариацию предложений" (Satzvariation), которая в принципе соответствует тому, что Хайнцель назвал просто "вариацией" (2), с той разницей, что он имеет в виду переход не от понятия к суждению, а от слова к предлжению, и потому исключает некоторые примеры Хайнцеля и Майера, в которых видит лишь украшения и разъяснения мысли (т. е. чисто логическую функцию). С этой точки зрения он отвергает и большинство параллельных стихов, связанных союзами.

Вместе с тем, вопреки своему "синтаксическому" истолкованию "вариации слов", Петцель не требует синтаксического изоморфизма от "вариации предложений". Более того, Петцель приводит здесь в качестве примеров исключительно вариации стихов (строк), где полностью отсутствует изоморфизм (в случае какого-то соответствия между словами он уже, видимо, считает вариацию только вариацией слов). Совершенно ясно, что вариация предложений - это и есть параллелизм, но так же, как и Хайнцель, Петцель уделяет ему мало внимания, сосредоточиваясь главным образом на анализе "вариаций слов", т. е. эпической вариации в узком смысле.

Следует заметить, что стремление Петцеля разграничить чисто поэтический, "украшающий" прием от варьировании, содержащего дополнительную логическую информацию, оправдано с точки зрения задачи выявления поэтической системы древнегерманских эпических памятников. Вместе с тем оно несколько искажает историческую картину в том смысле, что это разграничение первоначально, по-видимому, отсутствовало (в силу своеобразного синкретизма логической и поэтической мысли) и так до конца не доведено в "Эдде" и других средневековых памятниках. Поэтому Петцелю не пришлось выделить целый ряд "пограничных" случаев. По этой же причине он недооценивает роль вариативности у Гомера.

Противопоставление параллелизма и эпической вариации (в нашем понимании) как вариации предложения и слова, в какой-то мере верно, ибо эпическая вариация может рассматриваться как способ эпического распространения, акцентирования, варьирования отдельного слова, а параллелизм - целой поэтической строки (короткого или "длинного" стиха).

Работа Петцеля содержит обширный статистический материал и сделанные на основе этого статистического материала сопоставления различных древнегерманских памятников между собой, а также с Гомером и Риг-Ведой. Возможность использования статистических результатов Петцеля затруднена из-за того несколько ограниченного понимания вариаций и их видов, которое очерчено выше (строгое исключение смежных "логических" вариаций; недостаточно дифференцированный анализ "вариаций предложений", т. е. собственно параллелизмов).

По мнению Петцеля, явление параллелизма вообще специфично для лирики, словесная вариация - для эпоса, анафорические перечисления - для дидактики и гномики (стр. 162-163). Приведенный нами выше материал опровергает такой вывод. Мы видели многочисленные примеры строжайшего параллелизма в эддической гномико-дидактической поэзии. Эти параллелизмы никак нельзя сводить к перечислениям. Да и само перечисление является разновидностью "аналогического" параллелизма. JB дидактике и гномике также весьма распространен синонимический параллелизм. Собственно, и "вариация слов" (по Петцелю) тоже есть разновидность параллелизма. Именно параллелизм есть специфическое явление фольклорно-эпического стиля.

Учитывая сказанное (к этим вопросам мы еще вернемся), следует, разумеется, признать ценность большой статистической работы, проделанной Петцелем. Важнейшие ее результаты: вариативность широко представлена в древнегерманской поэзии, в "Эдде" - меньше, чем в англо-саксонской и саксонской; всюду преобладает "вариативность слов" (75-85%) над "вариативностью предложений"; "вариативность слов" отдает предпочтение существительным, особенно в эддической поэзии; из числа этих существительных в "Эдде" резко выделяются имена собственные (47%), что особенно наглядно выступает при сравнении с "Беовульфом" (14%); для "Эдды" характерны апеллятивы, в чем Петцель видит следы гимнического стиля.

В "Эдде", по сравнению с "Беовульфом", относительно больше случаев, когда оба члена вариации ограничены той же длинной строкой (19% в "Эдде", 9% в "Беовульфе"). В целом и в том и в другом произведении преобладает варьирование в пределах двух длинных строк (стихов), причем большей частью члены вариации размещаются либо оба в первом коротком стихе, либо так, что первый член - во втором коротком стихе первой строки, а второй член - в первом коротком стихе второй строки.

В "Беовульфе" и других англосаксонских (и саксонских) памятниках члены вариации могут оказаться в отдаленных друг от друга длинных строках, что в "Эдде" случается крайне редко.

Указанные различия между "Эддой" и "Беовульфом" Петцель, естественно, связывает с известными отличиями метрической организации: в "Эдде" господствует строфичность, но не нарушен строчечный стиль, а в "Беовульфе" широко представлены "переносы" и "крюки" (Hakenstil). Как известно, и строфичность, и "переносы"-"крюки" являются результатом преобразования типичного для фольклора строчечного стиля под влиянием перехода от устной поэзии к книжной. Понятно, что "Hakenstil" особенно неблагоприятен для сохранения параллелизма (а размещение двух членов вариации по двум коротким стихам одной длинной строки - это обычно параллелизм), но способствует "вариации слов". Таким образом, можно предположить что структура стиха "Эдды" в целом ближе фольклору и одновременно более благоприятна для параллелизма как такового, т. е. варьирования целых строк. К сожалению, подробная статистическая разработка дана Петцелем только для "вариативности слов".

Петцель на основании статистических выкладок пришел к выводу, что в "Эдде" из двух членов вариации второй имеет тенденцию к удлинению (двусоставность), в отличие от "Беовульфа". По его мнению, это объясняется стремлением подчеркнуть, выделить второй член. Он считает это архаической чертой.

Андреас Хойслер, заложивший основы господствующих ныне взглядов на германскую эпическую поэзию, не оставил специальной работы на интересующую нас тему, но в своих исследованиях затрагивал эти вопросы. А. Хойслер считает основным стилистическим средством германской эпической поэзии вариацию, особенно тонко разработанную в западногерманских аллитеративных памятниках, светских и духовных. При этом он полностью "отрывает" ее от параллелизма. Вариация, по мнению А. Хойслера, - это своего рода "обратно направленный" эпитет, "фигура" высокой поэзии, а параллелизм - удел низших жанров - тулы, изречения. Специфический отрыв вариации от параллелизма, закрепленный работами А. Хойслера, имевшими исключительное влияние на исследователей, в значительной мере связан с трактовкой "Эдды", "Беовульфа" как чисто книжных эпических памятников.

Снова обратимся к тексту "Старшей Эдды". Как было показано выше (и еще об этом будет идти речь в дальнейшем), здесь имеется весьма внушительное число параллелизмов (главным образом двучленных), именно таких, какие широко представлены в устной народной поэзии, даже самой архаической. Как мы уже знаем, особенно архаическим является сочетание параллелизма с анафорическим или эпифорическим повтором, а также почти полный повтор с вариацией последнего слова. Такие сочетания характерны, как указывалось, выше, для мифологических песен "Старшей Эдды".

Имеется множество случаев параллелизмов и без повторов или с повтором посредине, являющимся естественным следствием параллелизма.

В эддической поэзии параллелизмы семантически разбиваются на те же группы, что и в народной, например в карело-финских рунах, где параллелизм (как выше отмечалось) является господствующим средством организации эпического стиха (там есть и аллитерация, но она играет подчиненную роль).

Обзор эддических параллелизмов помещен в "Приложении" (II). Там материал сгруппирован по тем же рубрикам, что и у В. Штайница: параллелизмы синонимические и аналогические, последние в свою очередь разделены на вариативные, перечисления и параллелизмы по контрасту.

Приведенный нами (в приложении) перечень содержит 120 параллелизмов из "Старшей Эдды" и некоторых стихотворений, к ней примыкающих. Такая довольно внушительная цифра сама по себе свидетельствует о том, что "параллелизм" (фольклорную основу которого как будто не отрицают и сторонники полной "книжности" эддической поэзии) представляет собой весьма существенный элемент поэтической системы древнескандинавского эпоса. При этом здесь не включены такие парные стихи, которые в сущности являются простым перечислением без параллелизма, например.

vara sandr né saer ... né svalar unnir;

iörð fannz aeva ... né upphiminn,

gap var ginnunga ... en gras hvergi. (Vsp 3)

не было ни песка, ни моря, ни холодных волн;

не имелось нигде ни земли, ни неба;

пропасть (зияющая) была, а травы нигде.

С другой стороны, наш перечень исключает и настоящие эпические вариации, в которых второй стих (или его часть) варьирует только один элемент - одну часть предложения (как правило, подлежащее).

Варьирование двух элементов уже практически является параллелизмом, при варьировании двух элементов обычно подразумевается и третий (а иногда и четвертый) элементы (например, глагол, стоящий в первом стихе и не повторяющийся во втором), и, таким образом, воспроизводится основное содержание первого стиха.

Не только количественно, но и по выполняемым функциям параллелизмы занимают в "Эдде" большое место, они присутствуют в самых важных пунктах повествования, что соответствует принципам и традициям фольклорной поэтики.

Параллелизмы в "Эдде" имеют в основном те же функции, что и в эпическом фольклоре. Параллелизмы типа перечислений и многие синонимические в песнях дидактического и магического характера, с одной стороны, еще несут конкретную полезную информацию о правилах традиционной мудрости и средствах магического воздействия (параллельные стихи вносят известную детализацию); с другой - очень близки по своей функции к повтору. Они придают силу заклинанию, подчеркивают мудрость богов и их гнев в случае нарушения предписаний.

Синонимические и "вариативные" параллелизмы в эпических песнях не только выделяют, акцентируют некоторые существенные моменты повествования - состояние и качества героев. Как мы уже видели, благодаря параллелизмам одновременно дается описание предмета с разных сторон, рисуются эпические картины. Параллелизм - древнейший способ эпического описания. Однако спокойные эпические картины встречаются относительно редко: например, в "Песне о Трюме" вид князя великанов, Трюма, забавляющегося со своими собаками и конями, или изображение гнева Тора, у которого Трюм похитил молот. Правда, эпичность изображения Тора объясняется во многом юмористической трактовкой сюжета, гнев Тора мог бы быть и страшен при другой интерпретации. Чисто эпической картиной является изображение скачки в "Песне о Скирнире" (№ 11) и в "Первой песне о Хельги - убийце Хундинга" (№ 47); в последнем случае с использованием гиперболы - пена с коня падает росой в долины и градом в леса.

Параллелизм используется для восхваления героя - его щедрости (№ 35 НН I 9 вариативный), неуязвимости (Háv 156, № 1 перечисление).

В эддической поэзии связанная с параллелизмом ретардация (и в этом ее своеобразие) сочетается с изображением посредством параллелизма наиболее острых, напряженных кульминационных моментов. Может быть, в силу особого (в принципе - архаического) сочетания в "Эдде" эпического начала с лирической напряженностью, "замедленной съемке" подвергаются ситуации, эмоционально весьма насыщенные. Таково изображение проснувшегося в оковах Вёлюнда (№ 32 вар.), истекающего кровью Сигурда, павшего от руки Гьюкунгов (№ 48 вар.), траурного неистовства гуннов после убийства Гудрун детей ее и Атли (№ 52 вар.), горе Гудрун, встретившей коня, примчавшегося без седока и поникшего головой (широко распространенный фольклорный символ) (№25 - синонимич.).

Во всех этих случаях рисуется напряженная (кульминационная) ситуация, причем средствами, достигающими сильного эмоционального воздействия.

Параллелизмы вводятся и при описании острых колебаний героев в поворотные моменты действия - душевной борьбы Гуннара (Sg 13, № 43 вар.) и Брюнхильд (Gðr II 6, № 23 синон.).

Параллелизмы используются в речах действующих лиц для описания (выражения) трагизма сложившейся ситуации: Гуннар говорит о невозможности (слишком поздно!) собрать дружину для отпора Атли (Akv 16, № 56 вар.), Нидуд - о невозможности добраться до улетевшего Вёлюнда и отомстить ему (Vkv 37, № 33 вар.), Бёдвильд - о невозможности противостоять силе Вёлюнда (Vkv 41, № 20 вар.). Также приемом параллелизма, т. е. "замедленной съемкой", изображается уже нарушенная идиллическая картина: относящееся к прошлому и теперь невозможное владение золотом Рейна, наслаждение от спокойного владения богатством (Sg 16, № 44 вар.), безбедная жизнь Брюнхильд в прошлом, давно уже нарушенная (Sg 5, № 53, вар), неосуществившаяся любовная близость ее с Сигурдом (Sg 4, № 46 вар.) и т. п.

В форме параллелизма часто выражается в речах действующих лиц (реже в авторской речи) предсказание грядущих бед (Rm 5, № 38 вар., Gðr II № 24 синон), обличается виновник зол, постигших героев (Br 3 № 42 вар., Gðr I 20 № 51 вар.).

Особую группу составляют параллелизмы, содержащие сравнение и скрытый "психологический параллелизм"; Таковы, например, замечательные образные картины, описывающие состояние Гудрун. Она так сильно всплеснула руками, что зазвенели кубки в углу и закричали гуси во дворе. Звон кубков и крик гусей не только "измеряют" силу движения впавшей в отчаяние женщины (как пена в виде града и росы в приведенном выше образе быстрой скачки), но в неявной форме содержат своеобразный психологический параллелизм (по терминологии А. Н. Веселовского), когда картина природы (быта) символизирует состояние человека. В виде сравнения подобный ('психологический параллелизм" выражен в словах Гудрун, сопоставляющей свое одиночество с деревом без листьев, без ветвей (Hm 5, № 40 вар.).

Заслуживает быть отмеченным, что в этом случае психологический параллелизм не получил полного формального выражения, такого, чтоб одна строка давала ситуацию из жизни человека, а вторая - ив жизни природы. Вместо этого вводится открытое сравнение, и параллелизм дает равноправные варианты такого сравнения, что соответствует в известном смысле "эпическому" принципу.

Как видно из приведенного фонда эддических параллелизмов, они распадаются на те же категории, что и параллелизмы в карело-финском эпосе, эпосе самом богатом параллелизмами и безусловно фольклорном. Правда, в эддической поэзии, по сравнению с карело-финскими рунами, иное соотношение разрядов. В финских рунах 70% падает на синонимический параллелизм и 30% - на аналогический; а в приведенном перечне эддических параллелизмов, наоборот, только четверть (28 из 120%) отнесена к синонимическим и остальные - к аналогическим.

Сопоставление с карело-финскими рунами (наличие большой промежуточной группы между "синонимическим" и "вариативным" параллелизмами, расширение "вариативной" группы) свидетельствует о большей свободе и разнообразии эддических параллелизмов. Но эта тенденция к взаимному семантическому "удалению" параллельных членов не влечет какого-либо уточняющего значения, не меняет основной функции параллелизмов. Параллелизмы "Эдды", также как параллелизмы "Калевалы", верны важнейшему принципу фольклорной эстетики - доминированию родового над индивидуальным. Параллелизм имеет специфическую связь с этим принципом. В "Эдде" преобладает чисто эпический параллелизм, при котором обе строки равноправны и дают - в разных словах или с разных сторон - описание одного явления, реже двух родственных, аналогичных. Обе версии явления в эпических параллельных строках указывают границы объема значения изображаемого. Каждая строка не уточняет значение, а является воплощением этого более широкого (родового, типического) значения.

Однако значительная часть "вариативной" группы (мы умышленно пользуемся терминологией В. Штайница для наглядности сопоставления) "аналогических" параллелизмов (20) очень близка к "синонимическому" типу, по перечню №№ 7 (Háv 134), 11 (Skm 10), 17 (Vsp 44), 19 (Rþ 1), 20 (Hrbl 18), 23 (þrk 1), 27 (Vkv 23), 28 (Vkv 31), 31 (Vkv 18), 34 (HH I 12), 35 (HH I 9), 36 (HH II 7), 42 (Br 3), 43 (Sg 13), 46 (Sg 4), 48 (Ghv 4), 53 (Gðr I 5), 54 (Gðr I 20), 56 (Akv 17), 57 (Akv 38). Большинство этих промежуточных случаев относится к героическим песням (14 из 20). Во всех случаях оба члена параллелизма имеют тот же субъект, оба стиха выражают ту же мысль, но с ощутимыми оттенками: Гуннар не знает, как ему поступить, как лучше, как подобает; Тор трясет бородой и волосами; платки Гудрун окрашены кровью, погружены в кровь; Гуннар говорит о том, что поздно собирать Нифлунгов, далеко искать дружину, и т. п. Логические оппозиции между этими вариантами не имеют принципиального характера, как в таких образцах "вариативных" параллелизмов, где используются парные понятия типа "двандва": руки - ноги (N 32, 39), золото - серебро (№ 25), конь - повозка (№ 54), асы - альвы (№№ 12,15, 21, 24) и т. п.

Типичными примерами вариативных параллелизмов являются такие, в которых различаются субъекты действия и в обоих стихах формально описывается разное, а фактически - то же самое явление с разных сторон: речь, например, идет о смерти Эрпа и о гибели Эйтиля (убитых одновременно матерью сыновей Атли, № 41), о том, что Эгиль мчится на восток за Эльрун, а Слягфид - на юг за Сванхвит (№ 30, этот параллелизм приближается к параллелизму противоположности), ит. п.

Параллелизм предложений поддерживается параллелизмом слов и в грамматико-синтаксическом отношении, и по смыслу, так же как в карело-финских рунах.

По степени Сближения слов, составляющих в параллельных стихах семантическую пару, можно выделить четыре основные стадии: повтор (полное совпадение, крайне редко с различием флексии), синоним, вариация (отдаленный синоним или отношения типа двандва), антоним. Вопрос о повторах уже рассматривался выше подробно. Повторы часто встречаются в параллелизмах, особенно в мифологических песнях (в подавляющем большинстве случаев). Синонимы, естественно, характерны для синонимических параллелизмов (№ 6 Oðinn - ásabragr, № 7 hari - stari, № 8 iötnar - hrimþursar, № 9 forbýð - fyrirbana, № 10 glaum - nyt, № 15 talda - upp bornar, №12 lif - aldr, scapaðr - lagið, № 18 meiðma - menia, № 25 raeða - spialla, № 20 Kunnac - máttac, и т. п.

В параллелизмах по противоположности выступают на первый план антонимы: № 1 til - frá, № 11 in betra - in verri, № 4 in betri - in verri, bilar - vegr, № 2 allþörf - óþorf; № 6 ása garða - iötna heima, № 7 helio - heimi, № 10 gafli - húsbaki.

Однако, так же как и в карело-финских рунах, синонимические параллелизмы включают и довольно отдаленные вариативные отношения между соответствующими членами. Можно представить себе синонимический параллелизм, в котором совершенно отсутствуют синонимы (хотя такие случаи довольно редки), например; на скамье у Эгира - на пиру у Эгира (№ 11). С другой стороны, в вариативных параллелизмах встречаются (в эддической поэзии, правда, очень редко) и синонимия отдельных членов параллелизма, например: scollir - váfir (№1), lifi - aldrlagi (№ 53) и др.

С точки зрения метрики виды параллелизмов мало чем отличаются, параллелизмы в равной мере встречаются в строфах эпического размера (fornyrdislag) и гномико-диалогического (ljóðaháttr). Исключение составляет группа параллелизмов с перечислением, тяготеющая к ljóðaháttr'y и его разновидностям, поскольку перечисления характерны для поэзии, сохранившей в известной мере магический характер. Параллелизм такого типа из "Речей Высокого" и "Речей Сигрдривы" заполняют классические группы ljóðaháttr'a:

Во втором случае строгий параллелизм в ─ ─ и в ═ дополняется ослаблением параллелизмов пары "коротких" стихов (─ ─) и пары "полных" стихов (═), а в первом - строгий параллелизм коротких стихов внутри длинной строки дополняется ослабленным параллелизмом этой пары с третьей ("полной") строкой.

Весьма любопытно, что параллелизм перечисления, вторгаясь в эпический размер, создает также группы, внешне сходные с ljóðaháttr'ом (принцип троичности):

Здесь имеется налицо известное подражание неэпическим метрическим нормам - это доказывается самим содержанием стихов (клятвы, заклинания, отражение ритуала), что уже отмечалось нами в разделе о повторах.

"Перечислительные" параллелизмы из двух членов (типа sumar - sumar, т. е. некоторые - некоторые, одни - другие) ограничиваются распространенными сопоставлениями двух коротких стихов одной длинной строки (─ ─ Sd 6, Sd 30). В случае многократных перечислений в рамках строгого эпического размера возникают такие группы, как ═ ═ (Vkv 30) и (тоже удвоенное, с двойным параллелизмом) ═ ═ / ═ ═ (Vsp 18). Известная независимость параллелизмов (за исключением перечислений) от различия метрических форм может считаться косвенным свидетельством их древности, их возникновения в "дострофический" период, до формирования четких различий в размерах.

Параллельные строки в семантических, вариативных и контрастных параллелизмах представляют собой большей частью либо (I) два коротких стиха одной и той же длинной строки (─ ─), либо (II), две полных строки (═), либо (III) две длинных строки (═ ═).

Из нашего материала, содержащего 120 параллелизмов, на эти три типа падает 92 примера, из них 20 относятся к типу I, 35 - к типу II и 37 - к типу III. Прочие типы, не имеющие самостоятельного значения, представлены одним-двумя примерами.

IV ... 1

V ... 1

VI ... 3

VII ... 1

VIII ... 1

IX ... 2

X ... 1

XI ... 3

XII ... 2

XIII полустрофы (без внутр. параллелизмов) ... 3

Типы IV-VII связаны с ljóðaháttr'ом, а остальные с эпическим размером. Известный интерес представляет тип VI (например, Háv III и др.), в отношении которого можно предположить, что параллельные стихи первоначально составляли здесь две полные строки (ср., например, Háv III^1-3, с Grm 45). Тип XII (параллелизм второго стиха первой длинной строки с первым стихом второй длинной строки - Vkv 21, Hm 8) в сущности аналогичен с повторами-полилогиями, которые строятся по диаметрально противоположным принципам, нежели параллелизмы (поскольку исключается изоморфизм). Может быть, и здесь имели место какие-то перегруппировки.

Остальные типы, вероятнее всего, представляют собой деформацию параллелизма длинных строк, т. е. типа III. Тип XI можно рассматривать и как прямую разновидность типа III, в котором первая строка содержит дополнительные элементы, не повторяемые, но подразумеваемые во второй строке.

В принципе параллелизмы возможны в рамках любых размеров и распределяются по метрическим вариантам довольно равномерно, но известный водораздел проходит между параллелизмом коротких (─ ─) или полных (═) стихов, с одной стороны, и длинных (двойных) - с другой. Стихи короткие и полные (т. е. тоже по существу короткие, но составляющие отдельную строку) бывают параллельны почти исключительно в мифологических песнях, а параллелизм длинных стихов преобладает в героических.

Параллелизмы в "Эдде", так же как и в "Калевале", не всегда варьируют целое предложение, иногда только его часть. Под целым предложением мы подразумеваем такое, которое составляет законченную мысль, что, конечно, не мешает ему входить составной частью в более длинную фразу. Четкими примерами варьирования целых предложений являются следующие: №№ 3, 4, 6, 7, 16, 17, 20, 21, 22, 23 синонимических параллелизмов, №№ 1, 2, 12, 14, 15, 20, 21, 23, 24, 30, 32, 35, 46, 52, 57, 58 "вариативных параллелизмов", №№ 4-5, 6-7, 8, 10-11, 14, 15-16, 19, 22 "перечислительных" параллелизмов, № 7 параллелизмов по контрасту.

Отступления от таких полных параллелизмов бывают двоякого рода: любо существенные части предложения оказываются за пределами параллельных строк (обычно в длинной, реже короткой строке, предшествующей параллелизму), либо все предложение заключено в двух параллельных строках, но некоторые части предложения, содержащиеся в первой строке, не повторяются (хотя большей частью подразумеваются) во второй строке. Части предложения, не включенные в параллелизм (в первом случае) или во вторую строку, стоят в начале предложения, так что между тем и другим случаями устанавливается известная аналогия. Но второй тип является проявлением не только неполного, но и неточного параллелизма, при котором нарушен изоморфизм его членов. Первый же тип очень часто сочетается с крайне точным параллелизмом.

Примеры неполного параллелизма первого рода: №№ 1, 2, 13, из числа синонимических, №№ 3, 22, 38, 40, 41, 43, 44, 47, 48 из числа вариативных, №№ 6, 8, 12; 13, 18, 21 из перечислений и №№ 2, 5 из контрастных параллелизмов (вариации и перечисления в этом ряду преобладают).

Как указывалось, непараллельные строки обычно предшествуют параллелизму (также, кстати, как непараллельные строки в карело-финских рунах). Исключения очень редки и обычно чем-либо объясняются. Так, например, в Háv III (№ 6 вариат.) конец строфы (и содержащийся в нем параллелизм) симметричен началу строфы, варьирует ту же тему, но в начале строфы непараллельная строка впереди, а в конце строфы - позади:

Mál er at þylia þular stóli á

urðar brunni at;

.........

Háva höllo at háva höllo i

Herða ec segia svá.

Трудно установить какие-либо точные закономерности в соотношении непараллельных "вводных" стихов со следующими за ними параллелизмами. Вводный стих иногда содержит подлежащее-существительное с эпитетом или определением (№ 22 - Трюм сидел на холме, князь турсов; № 48 - платки твои были сине-белые, и т. п.), глагол или вспомогательный глагол (№ 8, № 48, № 28 вариативные № 12 и № 33 из перечислительных и др.).

Параллелизм может быть развитием прямого дополнения или обстоятельственных слов (вариативные - № 37, № 8, № 12 и № 18 - перечислительные и др.). В отдельных случаях "вводная" строка является неточной параллелью к двум последующим, и вся конструкция в целом, таким образом, приближается ко второму типу неполного параллелизма, например:

Одинока стала я, как осина в роще,

лишилась родичей, как сосна ветвей,

лишилась радости, как дерево листьев

(вариат. № 40).

Хорошо владеть Рейна металлом

и, радуясь, богатством управлять,

и, сидя, счастьем наслаждаться

(вариат. № 44).

Далее мы переходим непосредственно к "неточным" параллелизмам. "Точным" параллелизмом мы называем такой параллелизм, где одна строка строго изоморфична другой, т. е. каждому элементу первой строки и семантически, и морфологически, и синтаксически соответствует аналогичный элемент второй строки. Иными словами, параллелизм должен состоять из семантических пар, стоящих в тех же падежах, временах и наклонениях, и т. п., а потому вторая строка должна иметь тот же порядок слов, ту же синтаксическую конструкцию, что и первая. Незначительные различия грамматического характера (чередование единственного и множественного числа, некоторое различие в падежах в зависимости от предлогов и т. п.) встречаются и в карело-финских параллелизмах, и мы не будем на них останавливаться.

Степень строгости параллелизма может быть весьма различной, но до известной меры маленькие нарушения как бы не разрушают общего впечатления точности параллелизма.

Среди "неточных" параллелизмов особое место занимает уже упоминавшаяся группа, являющаяся некоторым аналогом неполного параллелизма (см. в синоним, параллелизмах №№ 3, 4, 10, 12, 14, 15, 19, 24, 25, 26, в вариативных - №№ 43, 21, 35, 18, 45, 25, 53, 33, 26, в перечислительных №№ 17, по противоположности - №№ 11, 6, 4).

В ряде случаев параллельные строки изоморфны, за исключением одного элемента, реже двух или трех. Неизоморфными элементами чаще всего являются союзы, наречия, местоимения (личные или вопросительные), вспомогательные глаголы или даже иные (широко употребительные) глаголы. Во второй строке параллелизма (в качестве первого элемента) чрезвычайно употребительны неизоморфные союзы oc (= русск. и) eða (= или) наречие enn (= еще, далее), они встречаются и в синонимических параллелизмах (так же как аналогичные слова в фольклоре других народов, в частности в русских былинах). Так, например, oc - þrk 4, þrk 5, þrk 6, þrk 10, Sd 13, Vm 34, Hdl 11, Skm 13, Gðr II 32; éða - Brd 10, HHII 7, Sg 13; enn - Háv 143, Vkv 4, Vkv 11, Vkv 38, Gðr I 10.

В первой строке параллелизма неизоморфным элементом чаще других выступают глаголы, особенно вспомогательные - vera (быть) в третьем лице (vár, vóro), например в Skm 13, þrk 14, Gðr II 5, Gðr II 32, Gðr II 35, а также типа (становиться), например, þrk 4, глагол lata (оставлять, заставлять) в вспомогательной функции (Hdl 11), qveða (говорить), например, Vm 34, глагол ganga (идти), в Gðr II 5, Gðr III 18 и др.

Можно сказать, что ряд неизоморфных элементов подходит под формулу:

глагол / союз oc, éða, нареч. enn

Например, þrk4, þrk 10, þrk 14, Hdl 11, Skm 13, Vm 34, Bdr 1, Vkv 4, Vkv 11, Gðr I 5, Gðr I 10, Gðr II 35.

Другие неизоморфные элементы - вопросительные местоимения hvat, hverr, наречия þar (там), opt (часто), личные местоимения (ec - я, þú - ты) и другие, тоже, как правило, входят в первую строку, и эта строка, таким образом, оказывается (разумеется, говоря чисто условно) "длиннее" второй.

Имеется, однако, другой вид нарушения изоморфизма с обратной тенденцией. Элементы параллелизма могут быть не только односоставными. Правда, в большинстве случаев элементы совпадают с отдельными словами, но случается, во-первых, что тот же элемент в одной строке выражен одним словом, а в другой - двумя-тремя и, во-вторых, что отдельные слова вообще не имеют аналогичного члена в другой строке, и все же известная мера изоморфизма поддерживается за счет того, что группа из двух-трех слов в одной строке соответствует группе из двух-трех слов в другой.

В карело-финских рунах простое слово очень часто корреспондирует с составным или с предикативной группой, причем составное слово или "группа" слов чаще находится во второй строке. В "Эдде" встречается корреспонденция простого слова с composita так, что composita включен во вторую строку (например, oðinn-ásabragr в № 6 - Skm 33, iötnar - hrimþursar в № 8 - Skm 34, lifi - aldrlagi в Sg 5 № 52), но лишь изредка. Зато в "Эдде" довольно часто одно слово в первой строке корреспондирует с группой из двух слов во второй, или группа из двух слов корреспондирует с группой из трех слов во второй строке, например:

Только в исключительных случаях бóльшие группы помещаются в первой строке и меньшие - во второй (например: at bana verða-at rógi Rm 5, № 38). Иногда встречаются равновеликие группы: qván Völundar - bruði minni (Vkv 33).

Распространение одного элемента второй строки до группы из двух-трех слов совершается за счет прибавления прилагательного или притяжательного местоимения к существительному (hodd bloðrekinn hunscr Konungr, meina stórra, systir sinnar), сочетания двух существительных, из которых одно играет роль определения для другого (sárom grati, dags synir), прибавления существительного к глаголу в качестве дополнения (hugir deildoz), введения описательных идиоматических выражений (orð Koma, á bal vega, at bana verðir, hefia at armi). При этом изоморфизм нарушается, так как в первой строке корреспондирующие элементы состоят из одного существительного без прилагательного (соответственно gull, bölva), глагола без дополнения hvarfaðac, qveda и т. д.).

Нарушается изоморфизм и в случае соответствия двух многосоставных групп, не разложимых на отдельные слова без уничтожения этого соответствия. Таков, в частности, последний пример, где одно и то же понятие "сражаться" передается двумя сложными метафорическими аллегориями типа кеннингов (будить битву, кормить гусей сестры Гуннара).

Другой вариант нарушения изоморфизма - сопоставление (независимо от формального количества слов, составляющих элементы) двух понятий в одной строке и одного - в другой. В уже цитированной строфе HH I 19 (№ 35 вариат.) galt ос gaf сопоставляется с sparði eigi (т. е. "отсчитывал и давал" корреспондирует с "не берег"). В Gðr III 5 (№ 22 перечисл.): at broedrom ос at brynioðom (с братьями и дружинниками) корреспондирует с at öllom haufuðniðiom (всей родней). Здесь традиционные семантические пары объединены в пределах одной длинной строки, а вторая длинная - содержит только один (третий) элемент перечисления (ср. также Gðr II 18 № 21).

Еще более грубое нарушение изоморфизма - включение слов, которые трудно объединить даже в корреспондирующую группу. Таким "невалентным" словом является, например, verðungo - "дружине" в неоднократно цитированной строфе - HH I 9 ("раздавал золото дружине"), поскольку и без этого дополнения "раздавал золото" - достаточно законченная формула, в отличие от "раздваивалась (делилась) душой (любовью) - hugir deildoz в Gðr II 25). Так же невалентно systir (сестра - как обращение) в Akv 16 (№ 56): из-за введения этого слова следующий элемент at samna (собирать), корреспондирующий с at leita второй строки, переносится из первого короткого стиха первой строки во второй. В силу того что at leita остается в первом коротком стихе строки, возникает дополнительный сдвиг в нарушение структуры параллелизма. Невалентно и слово heipt (ненависть, злое дело) в Bdr 10 (№ 18 вариат).

Нарушением изоморфизма является, конечно, и сопоставление различных частей речи. Например, Ulfr - gamlir granvariðr - это не только "удвоение", но сопоставление существительного с прилагательным и причастием прошедшего времени, как увидим, типичное явление при эпической вариации; или Ymr - gnyr (шум - шумели), söngr - greto, т. е. существительное - глагол в Akv № 38 (№ 26) и др. Не нарушает изоморфизм только сопоставление имени существительного и местоимения (Hann - hilmir).

Структура параллелизма, разумеется, бывает нарушена и при изменении порядка слов.

В результате разрушения морфолого-синтаксической структуры параллелизма возникают такие параллелизмы, в которых корреспондирует только общий смысл предложения и невозможно или почти невозможно выделение элементов. Таковы, например: Vsp 22 (вариация № 14), Háv 134 (вар. № 7), Hdl 14 (синонимич. № 19), Fm 1 (син. № 19) Vkv 18 (вар. № 31), HH II 7 (вар. № 36), Gðr 21 (вар. № 55), Sg 18 (вар. № 45), Od 21 (вар. № 55), Akv 11 (вар. 58). К ним приближаются НН 19 (вар. № 35), Bdr 10 (вар. № 18), Hm 22 (син. № 27).

Процессы разрушения структуры параллелизмов меньше всего захватывают область перечислений и больше всего - область вариативных параллелизмов. Но истинный водораздел здесь, как и в ряде других случаев, лежит между мифологическими и героическими песнями ("Песнь о Сигрдриве" причисляем к мифологическим).

Неполный параллелизм, при котором начало предложения вынесено за пределы параллелизма, встречается в равной мере в мифологических и героических песнях. Некоторые регулярные формы неточного изоморфизма, при котором первый элемент параллелизма неизоморфичен (и часто выражен формулой v / oc, éða, enn), имеют место и в некоторых мифологических, и в героических песнях (особенно в "Песне о Трюме", "Песне о Вёлюнде" и "Песнях о Гудрун"); oc, éða, enn во второй части параллелизма встречаются еще чаще в самых различных песнях (oc - больше в мифологических, enn - в героических, éða - в равной мере в тех и других) и никак не являются признаком "разрушения".

В указанных случаях изоморфизм как бы начинается со второго элемента и в этих пределах может быть строгим. Все другие формы нарушения изоморфизма и деформации грамматико-синтаксической структуры параллелизма, как можно заключить из приведенных примеров, явно преобладают в героических песнях, причем именно в длинных стихах и полустрофах.

Наши наблюдения позволяют сделать следующие выводы. В мифологических песнях много параллелизмов типа "перечисления" и синонимических (тенденция, отдаленно приближающая эти песни "Эдды" к "Калевале"), в мифологических песнях, как эпических, так и в гномических строфах резко преобладает параллелизм коротких строк, из чего развивается и параллелизм длинных строк, полустроф и т. п.

В мифологических песнях преобладает строгий изоморфизм: обильны анафорические и эпифорические повторы (что является чертой архаической); семантический параллелизм поддержан морфолого-синтаксическим.

В героических песнях преобладают аналогические параллелизмы вариативного типа, причём часть вариативных и вместе с тем с перспективой более гибкой и разнообразной изобразительности, образности.

Здесь господствует параллелизм длинных стихов (и даже полустроф); изоморфизм часто нарушается, и семантический параллелизм во многих случаях не поддерживается грамматико-синтаксическим. Иными словами, в мифологических песнях лучше сохраняется ритмико-поэтическое начало, которое безусловно в принципе было когда-то у истоков параллелизма. Это, впрочем, не означает, что мифологические песни исполнялись с музыкальным сопровождением, а героические - нет. Вопрос о музыкальном сопровождении не ясен, и его можно оставить в стороне. Но связь с устной техникой исполнения несомненна. Отсюда, разумеется, не вытекает прямолинейное решение вопроса о "народности" или "ненародности".

Заслуживает внимания меньшее употребление кеннингов и различных элементов скальдического стиля в мифологических песнях (за исключением "Песни о Хюмире", испытавшей явное воздействие скальдического стиля и не имеющей явных параллелизмов). Как известно, кеннинги не встречаются в льёдахатте, но ведь они редки и в эпических строфах в мифологических песнях.

Кеннинги совершенно противопоказаны параллелизмам, ибо они как раз ведут к нарушению изоморфизма по линии корреспондирования одного слова с целой группой слов, составляющих метафорическое иносказание.

Очень возможно, что необыкновенная четкость и порой изощренность параллелизмов (особенно в перечислениях в льёдахатте) - не столь архаическая черта. Но синонимические и вариативные параллелизмы в мифологических песнях никак не различаются в льёдахатте и в форнюрдислаге. Общая стройность, симметричность, изоморфичность этих параллелизмов, возможно, восходит к более древним ритмическим началам. Она предшествует как развитию изощренной техники льёдахатта, так и прозаическому "расползанию" параллелизмов во многих героических песнях.

Древние ритмические начала (это видно по материалам фольклора многих народов), по-видимому, хотя и были связаны с аллитерацией, но не полностью подчинены аллитеративному принципу. Это, возможно, определяет зародыши

Яном де Фрисом влияние балладного стиля. Баллада - жанр значительно более поздний, и основные явления ее стиля восходят к общим с эддической поэзией фольклорным принципам.

В героических песнях принцип аллитерации отнюдь не нарушается, наоборот, исключение "полных" строк, по-видимому являющихся наследием относительной независимости строки (что характерно для фольклора), часто ставит в этом смысле более высокие требования перед поэтом.

Строфическое оформление отличает "Эдду" от многих фольклорных памятников. В героических песнях строфа оказывается главной единицей, а длинная строка, строго организованная, с точки зрения аллитерационной техники, - наименьшей единицей в системе параллелизмов. Мы далеки от вывода, что техника параллелизмов доказывает бóльшую древность всех мифологических и меньшую - всех героических песен. Нам пока важно установить, что параллелизм - это архаическое явление, тесно связанное с техникой устного исполнения и с фольклорной эстетикой доминирования родового начала над индивидуальным, - лучше сохранился в ряде мифологических песен и хуже - в героических. Не является ли это косвенным свидетельством того, что многие из героических песен относительно поздно были переработаны в песни из устного же, но прозаического предания? Вопрос очень сложный, тесно связанный с проблемой соотношения стиха и прозы в эддическом эпосе; сама проблема имеет длинную историю и до сих пор не разрешена. Решение ее в свою очередь неотделимо от вопроса о соотношении так называемой (по терминологии А. Хойслера) двусторонней и односторонней повествовательных песен. Мы еще обратимся ко всем этим вопросам.

В рамках же данного раздела в связи с затронутой проблемой еще необходимо коснуться распределения параллелизмов между более узкими жанровыми разновидностями и песнями.

Из числа приведенных 120-ти параллелизмов 19 падает на "Речи Высокого", 12 - на "Поездку Скирнира", 12 - "Песню о Сигрдриве", 12 - "Песню о Вёлюнде", 8 - "Песню о Трюме", 7 - "Прорицание вёльвы", 6 - "Краткую песню о Сигурде", 5 - "Песню о Хамдире", 5 - "Вторую песню о Гудрун", 4 - "Первую песню о Гудрун", 3 - "Отрывок песни о Сигурде", столько же - на "Песню о Бальдре" и т. д. Разумеется, общее число параллелизмов не является точным показателем того, насколько этот прием широко применяется в данном памятнике. Зависит это от соотношения числа параллелизмов с общим числом строф или стихов. Так, в "Речах Высокого" мы выделили 19 параллелизмов, но в этом стихотворении 164 строфы, причем в каждой строфе относительно много строк. В "Песне о Трюме" - 32 строфы и 8 параллелизмов.

Если учесть не только названия песен, но и узкожанровый характер тех песенных фрагментов, в которых сконцентрированы параллелизмы, то можно прийти к таким результатам: большое количество параллелизмов (прибавим - в сочетание с повторами) содержится в народной дидактике и в строфах, генетически связанных с заговорами (Háv, Skm, Sd). Это, кстати сказать, - древнейшие элементы фольклора, в какой бы мере они ни были переработаны эддической поэзией. Заметим, что параллелизмы отсутствуют в диалогах (там часто встречаются повторы, связывающие вопросы и ответы) и очень редки в чисто гномической ученой поэзии. Наличие известного числа повторов в "Прорицании вёльвы", вероятно, связано с ее фольклорно-эпическими, а не учено-гномическими истоками.

Очень много параллелизмов содержится в "Песне! о Трюме" и в "Песне о Вёлюнде". Оба эти произведения являются эпическими песнями на мифологические темы, широко распространенные у различных народов (в том числе в фольклоре весьма архаического типа). Сюжеты эти (о чем речь впереди) и сами песни явно относятся не к "ученой", а к чисто народной струе. "Песня о Вёлюнде" многими чертами приближается к той группе песен, которые принято называть "героическими", и занимает промежуточное положение между мифологическими и героическими. Как известно, составитель "Старшей Эдды" (Codex Regius) поместил "Песню о Вёлюнде" в ряду мифологических, перед "Речами Альвиса". Следует заметить также, что все перечисленные до сих пор песни, богатые параллелизмами, относятся к числу древнейших, по общепринятому мнению. Сомнение в древности "Песни о Трюме" возникли недавно.

Параллелизмы имеются также и в тех двусторонних повествовательных песнях, которые считаются древнейшими ввиду отчетливых связей с континентально-германскими историческими сюжетами, особенно в "Речах Хамдира" и даже в "Песне об Атли", где, впрочем, как это будет показано ниже, параллелизмы в значительной степени вытеснены эпической вариацией. Известное количество параллелизмов есть в "Краткой песне о Сигурде", где вообще много элементов фольклорного стиля (в частности, формулы), и, наконец, в песнях о Гудрун, в которых, как мы постараемся показать в другом месте, имеется прямая связь с фольклорной традицией поминальных и бытовых причитаний.

Итак, параллелизмы сосредоточены в древнейших частях эддической поэзии, связаны с такими жанровыми разновидностями, архаическая и устно-поэтическая природа которых несомненна.

С точки зрения фольклоризма эпического стиля известную остроту приобретает вопрос о соотношении параллелизма и эпической вариации. Противопоставление последней параллелизму, выдвижение на первый план эпической вариации как специфического приема древнегерманской поэзии, как мы видели, характерно для германистики конца XIX и XX вв. (за исключением Р. Майера).

Поскольку эпическая вариация, как совершенно правильно подметили Р. Хайнцель и В. Петцель, ведет к нарушению нормального синтаксиса, то ее наличие как бы указывает на книжность, во всяком случае на известное отступление от фольклорной естественности поэтического синтаксиса.

Здесь нет необходимости подробно анализировать прием эпической вариации, обследованный уже названными авторами; достаточно остановиться лишь на некоторых аспектах этого явления. Тех аспектах, которые помогают понять соотношение вариации с параллелизмом. Прежде всего необходимо отметить, что количественно вариация не более многочисленна, чем параллелизм. Мы привели перечень из 120 параллелизмов. Исходя из того что эпическая вариация относится (в отличие от параллелизмов) не к стиху в целом, а к отдельному слову, как правило подлежащему, почти всегда обозначающему действующее лицо (героя), нами выделено примерно 60 эпических вариаций, т. е. вдвое меньше, чем параллелизмов. Петцель приводит около ста вариаций (в их число включены несколько таких, которые мы склонны рассматривать как параллелизмы). Из них подавляющее большинство, как и следовало ожидать, относится к героическим песням (около 5/6 общего количества). Из мифологических песен эпическая вариация чаще других встречается в "Прорицании вёльвы", а из героических - в песнях о Хельги, в "Гренландской песне об Атли", "Краткой песне о Сигурде", "Речах Хамдира" и др.

Эпическая вариация делает акцент не на действии (как параллелизм), а на самом герое, с тем чтоб выделить его, полнее охарактеризовать, восславить. Любопытно, что элементы эпической вариаций имеются в гимнах индийских "Вед" и персидской "Авесты", где, как известно, прославляются боги. Древнескандинавская поэзия не сохранила настоящих гимнов богам, зато ей хорошо известно прославление героев. Ре случайно эпическая вариация широко применяется в песнях о Хельги, испытавших влияние скальдических прославлений. Отсюда, впрочем, не следует, что эпическая вариация обязана своим возникновением скальдам. Ее исходные корни - в чисто фольклорной поэтике. Она восходит, в известной мере, к самим параллелизмам. Для того чтоб яснее представить себе ход образования эпических вариаций, необходимо иметь в виду распределение вариаций в стихе. По данным Петцеля, как мы уже упоминали, наиболее распространенными в эддической поэзии являются три позиции варьируемых элементов: 1) оба элемента вариации находятся в одной длинной строке (обозначается Петцелем как I); 2) оба элемента заключены в первом коротком стихе, один - первой длинной строки, другой - второй длинной строки (по Петцелю - II 1); 3) первый элемент вариации - во втором коротком стихе первой длинной строки, второй элемент - в первом коротком стихе второй длинной строки (по Петцелю - II 4). Петцель отнес к первому типу около 18 процентов эддических вариаций (в англосаксонской поэзии процент совершенно незначительный), ко второму - почти 37 процентов (в англосаксонской - всего 16%), к третьему - немногим более 34 процентов (в англосаксонской поэзии - 60%). Выбранные нами шестьдесят вариаций распределяются следующим образом: 1) двадцать случаев Vsp 5, Vsp 44, Bdr 2, Skm 3, Grm 11, Vkv 13, Vkv 39, Bm 16, HH 19, HH 14, 49, HHv 1, HHv 10, HH II 43, Akv 1, Sg 2, Sg 31, Sg 42, Gðr III 1, m Ghv 14, Grp 10, Grü 35); 2) восемнадцать случаев (Vsp 31, Grm 2), Hym 2, Vkv 1, HH I 37, HH I 55,HH II 20, Hm 21, Ghv 3, Akv 2, Akv 18, Gðr I 22, Sg 1, Sg 3, Sg 8, Sg 15, Sg 25, Grp 30); 3) двадцать три случая (Vsp 1, Vsp 34, Grm 38, Grm 43, Bdr 7, Hym 8, Vkv 8, Hm 3, Hm 10, Hm 15, Hm 25, Akv 12, Akv 42, HH I 35, HH I 49, Ghv I, Ghv 14, Gðr III 4, Br 14, Sg4, Sg 32, Sg 38, Sg 68); в том числе в Grm 38, Grm 43 и Ghv 14 второй элемент включается не в краткий, а в полный стих (что в сущности не меняет характер распределения).

Не приводя всех перечисленных примеров, остановимся, однако, на характере трех разновидностей эпической вариации.

Первый тип непосредственно связан с наделением героя патронимическим именем или идеализирующим эпитетом, имеющим в ряде случаев характер постоянного прозвища:

upp reis Oðinn, alda gautr (Bdr 2)

встал Один, старый гаут;

segðu þat Freyr, folcvalði goða (Skm 3)

скажи, Фрейр, предводитель богов;

Upp reis Gunnar, gramr verðungar (Sg 42)

Встал Гуннар, вождь дружины.

Kalladi nú Niðuðr, Niara dróttin

Hvar gaztu Völundr, visi álfa,

vára aura i Úlfdölom? (Vkv 13)

Воскликнул Нидуд, ньяров князь,

где взял та, Вёлюнд, альвов предводитель,

наше золото в Ульвдаллире?

bið þu Bödvildr, meyna bráhvito (Vkv 39)

Попроси Бёдвильд, деву светлобровую...

и т. п.

В приведенных примерах и вообще в наиболее характерных случаях в первом кратком стихе стоит имя собственное, а во втором - атрибутивная группа из двух существительных или из существительного с эпитетом-прилагательным.

Многие примеры этого рода имеют формульный характер; в частности, имеется в виду формула введения прямой речи (см. об этом подробнее в разделе об общих местах). Такой тип вариаций, когда за именем следует атрибутивная группа, содержащая прозвище или идеализирующий эпитет, встречается часто в фольклоре, например в русских былинах. Строки с именами собственными в сопровождении постоянных эпитетов и введение прямой речи, как показал В. Штайниц, - типичный вид непараллельных стихов. В этом смысле между "Эддой" и "Калевалой" устанавливается известная аналогия.

Второй тип, наоборот, чрезвычайно близок параллелизму. Как уже говорилось, мы включили в перечень параллелизмов некоторые стихи, отнесенные Петцелем к категории эпических вариаций. Действительно, ряд параллелизмов, в которых нарушен изоморфизм, очень близок к эпической вариации. Но, с другой стороны, и эпическая вариация "второго типа" весьма напоминает параллелизм, например:

Fengo þeir Gunnar ос i fiötur setto,

vinir Borgunda oc bundо fastla (Akv 18).

Схватили они Гуннара и заключили в оковы,

друга бургундов, и связали крепко.

Heill scaltu visi virða nióta,

áttstafr Yngva, oc una lifi (HH I 55).

Славно будешь ты, вождь, воинами править,

потомок Ингви, и наслаждаться жизнью.

В подлиннике элементы параллелизма отчетливей, так как nióta, собственно, означает "наслаждаться", а не править (но иначе перевод будет непонятен), a una - быть довольным.

Ec sá Balðri blóðgom tivor,

Oðins barni ørlög fólgin (Vsp 31).

Я видела Бальдра кровавую жертву,

дитя Одина судьбу скрытую.

Ef iþ mód aettið minna broeðra

eða harðan hug Húnkonunga... (Ghv 3).

Если бы имели мужество моих братьев

или крепкий дух гуннских конунгов...

В приведенных примерах имеются следы варьирования второго и четвертого стиха, в других случаях этого нет, например:

Nema einn Agnarr er einn scal ráða,

Geirroðar sonr, Gotna landi (Crm 2).

Один только Агнар будет править,

Гейрреда сын, страной готов.

Ос þeir Brynhildar biðia fóro

armrar vaettar illo heilli (Gðr I 22).

И они Брюнхильд сватать поехали,

проклятое существо, под зловещими знаками...

В последних примерах второй член вариации разбивает предложение, отделяя сказуемое от прямого или косвенного дополнения, что ведет уже к некоторому отходу от естественного синтаксиса. Две группы примеров, как нам кажется, демонстрируют два этапа развития эпической вариации из параллелизма. В этом переходе существенную роль играет дальнейшее развитие аллитерационной системы при постепенном отходе от естественного синтаксиса и чисто фольклорных музыкально-ритмических начал.

Наконец, третий тип эпической вариации не может быть непосредственно возведен к параллелизму, хотя отдельные случаи и можно объяснить генезисом из параллелизма с последующей перестановкой ввиду подчинения аллитерационной системе. Здесь, видимо, моделью был не столько параллелизм, сколько другая, чисто фольклорная фигура - "подхват" (полилогия), фигура, в принципе противоположная параллелизму, поскольку ее целью является эпическое распространение не строки, а отдельного слова. Полилогия, наряду с параллелизмом, является важным поэтическим средством в русских былинах. Чистая полилогия (иногда с инверсией) встречается в героических песнях. "Эдды", на что уже указывалось в разделе о повторах. Повторение второй половины первой длинной строки в первом стихе второй и есть один из видов фольклорного повтора.

Третий тип эпической вариации имеет аналогичную структуру с той лишь разницей, что повтор заменен вариацией. Это сходство настолько явное, что Петцель даже приводит несколько подобных повторов в качестве примеров эпической вариации, что, разумеется, совершенно неправильно. Фольклорный подхват не вид вариации этого рода, а ее модель, прообраз.

Напомним пример подхвата:

unz mic Giući ... gulli reifdi,

guilli reifdi, ... gaf Sigurdi (Gðr II 1)

пока меня Гьюки не одарил золотом,

одарил золотом, отдал Сигурду.

В этой же песне находим стих:

þá heyrir þú ... hrafna gialla,

örno gialla, ... aezli fegna. (Gðr II 8)

слышишь ты, как вороны кричат,

орлы кричат, добыче радуются.

Здесь перед нами промежуточная ступень между подхватом и эпической вариацией (вороны и орлы в данном контексте - почти синонимы). Одно слово повторяется, другое - варьируется.

Следующий шаг - обычная эпическая вариация (конечно, третьего типа):

saeir broedr þinom ... blóduct sár,

undir dreyrgar, ... Knaettir yfir binda (Sg 32).

увидела бы брата твоего кровавые раны,

кровавые раны, могла бы их перевязывать.

léc mer meirr i mun ...  meidmar piggia

bauga rauða ... burar sigmundar (Sg 32).

хотелось мне больше сокровищ получить,

кольца красные сына Сигмунда...

Таким образом, по своему генезису эпическая вариация тесно связана с фольклорной поэтикой. Она восходит к тому же параллелизму, к "подхвату" и характерному для фольклорных произведений добавлению к имени собственному постоянной аттрибутивной группы. Эпическая вариация связана с таким специфически фольклорным явлением, как распространение, варьирование отдельного слова, в процессе развития эпического описания. Вместе с тем эпическая вариация главным образом нацелена на выделение личности героя, идеализацию.

Некоторое вытеснение параллелизма эпической вариацией в героических песнях "Эдды" отражает ослабление наиболее архаических принципов организации стиха, таких как музыкальная или ораторская ритмичность устного слова; возможно, эпическая вариация отчасти связана с переработкой в рамках строгой аллитерационной системы устных преданий, бытовавших ранее в прозаической или полупрозаической форме.

Переход от параллелизма к эпической вариации подготовляется тем, что семантический параллелизм перестает поддерживаться грамматико-синтаксическим, а выдвижение на первый план строгой и сложной аллитерационной системы в сочетании с выделением, акцентировкой отдельных слов (имен и т. п.) приводит к нарушению естественного синтаксиса. А это уже в свою очередь связывается с преобразованием фольклорной стилистики в книжную. Эпическая вариация - детище фольклорной стилистики - впоследствии становится инструментом развития книжного эпического стиля.

"Общие места" (loci communes)

"Общие места" в эддической поэзии весьма разнообразны и с трудом поддаются систематизации. Их можно, однако, разделить на две большие группы - формульные выражения, специфические для прямой речи действующих лиц, и общие места чисто повествовательного характера (хотя бы повествование велось не от "автора", а от одного из действующих лиц). Первая группа широко представлена в гномико-дидактических песнях (в которых прямая речь занимает исключительное место), но также и в собственно эпических.

Большинство формульных выражений этой первой группы непосредственно отражает традиционные формы речи, соответствующие различным моментам "ритуализованного" поведения - вопрос об имени-отчестве при первой встрече, вопрос о новостях, приказ сыну или слуге обслужить гостей или выполнить поручение, приветствия, клятвы и перебранки (последние составляют специфический жанровый элемент, занимающий в "Эдде" большое место) и т. п.

1) Вопросы об имени и ответы (Hver er, hvat er - см. Приложение).

В ряде песен вопрос об имени-отчестве является зачином. В эддической поэзии эти формулы встречаются и в гномико-дидактических, и в протодраматических, и в эпических песнях. Аналогичные вопросы и соответствующие ответы у других народов часто встречаются именно в собственно эпическом творчестве. Не говоря уже о "Песне о Хильдебранде", они широко представлены в русских былинах, в эпосе тюркских народов и др.

2) Приказ сыну или слуге:

Ristu nú, Scirnir (Skm 1)

upp, ristu þacrádr þroell minn inn bezti (Vkv 39).

Встань, Такрад, слуга мой лучший!

Ristu, þá, Viðarr (Ls 10).

3) Вопрос о новостях:

Hefir þú erindi sem erfiði? (Þrk 10).

Получил ты известия, стоящие труда?

Höfom erfiði ос ecci ørindi (HHv 5)

Старание, и нет известий.

Ср. с другой формой:

Hvat kantu segia

nyra spialli ór Noregi.

Что ты можешь сказать,

новые сведения из Норвегии.

Эта форма, вероятно, возникла по контрасту со ссылкой на древние известия (знания).

þát mantu, fylkir, fornra spialla (HH I 36).

Позабыл ты, князь, древние сказания.

Ср.:

forn spiöll fira (Vsp 1).

древние сказания о людях.

Ср. еще:

Hvat er froegst á foldo

éða hvat er hléz Húnalanz? (Od 4).

4) В гномических песнях встречаются повторяющиеся помногу раз обращения, предшествующие очередному вопросу (при соревновании в мудрости или выспрашивании провидицы и т. п. Ср. в пушкинской "Песне о Вещем Олеге": "Скажи мне, кудесник - любимец богов, что сбудется в жизни со мною?"...):

Segðu mér Gagnraðr, allz þú á golfi vill

þins um freista frama (Vm 11, 13, 15, 17).

Segðu þat it eina [annat] ef þit oeði dugit

ok þu; Vafþruðnir vitir (Vm 24, 30, 34, 36).

Svinnan Kveda в Vm 26 заменяется на fródan Kveða (синоним), а в Vm 38 и 42 вводится оборот allz þú tiva rök öll, Vafþruðnir vitir,

ср. также:

Segðu mér þat Alviss - öll of rök fira

vöromc, dvergr at vitir

(Alv 9, 11, 13, 15, 17, 19, 21, 23, 25, 27, 29, 31, 33).

Segðu mér þat Fafnir, allz þik froðan Kveða

oc vel mart vita? (Fm 12, 14).

þegiattu völva! þik vil ec fregna

unz allkunna, vil ec en vita (Bdr 8, 10, 12).

(ср.- "пробудись" (Vaki) в "Песне о Хюндле" и в "Песне о Свипдаге").

Segðu mér þat Hnicarr, alz þú hvárt tveggia veizt

goða heill oc guma (Rm 19),

Segðu þat Andvari ef þú eiga vill

lif i lýða sölum (Rm 3).

Seg þú mér þar, Völundr, vísi álfa (Vkv 32).

Скажи мне, Вёлюнд, князь альвов.

Ср. в перебранках вопросы с пародийно-ироническим оттенком:

Segðu pat, Eldir, sva at þú einugi

feti gangir framarr:

hvat hér inni hafa at ölmálom

sigtiva synir?

Скажи мне, Эльдир, прежде чем ты еще

сделаешь шаг вперед:

Что за разговор ведут за пивом

сыны богов? (т. е. боги)? (Ls 1)

Но чаще в перебранках обратное - грубый приказ замолчать: "Молчи ты" (þegi þú...) и т. п. (см. Ls 17, 20, 22, 26, 30, 32, 34, 38, 40, 46, 48, 56; 59, 61, 63; ср.: þegi þú, þórr, þeira orða (þrk 18), þegi þú þióðleið þeira orða (Gðr I 24)

5) В перебранках, и не только в них, встречается восклицание "ты безумен!" (подразумевается: говоря таким образом), иногда с использованием близнечной пары oerrørviti (два синонима, означающих "безумный"): oerr ertu Loki... (Ls 29), oerr ertu Loki, oc ørviti (Ls 21), oer ertu Oddrún, oc ørvita (Od 11), ölr ertu Loki, svá at þú er ørviti (Ls 47). (Здесь "пьяный от пива" (ölr) заменяет oerr как слово, в контексте близкое по смыслу и фонетике).

6) Торжественное приветствие:

Heil dagr, heilir dags synir (Sd 3).

Славься, день, славьтесь, сыны дня.

Heill aesir, lieilar ásynior (Sd 3, Ls 11).

Славьтесь, асы, славьтесь, асыньи!

Ver þú heill, Hymir, i hugom goðom! (Hym 11).

Привет тебе, Хюмир, будь в бодром расположении!

Heill ver þú nú Loki (Ld 53).

Приветствуем тебя, Локи.

Heill verðu nú, heldr, sveinn... (Skm 37).

Привет тебе, герой, юноша...

Heill þú nú Vaftruðnir! (Vm 6).

Heill þú nú Sigurbr! (Fm 23).

heill scaltu, buðlungr! (HH I 56).

Komðu heill, Heðinn! (HHv 31),

heill verðu, Svával (HHv 40).

"Славься, день, славьтесь, сыны дня!", "Славьтесь, асы, славьтесь, асыньи!" в "Речах Сигрдривы" имеют характер заклинания. То же в "Перебранке Локи" имеет полупародийный смысл, поскольку это заклинание на пиру богов звучит как обычное приветствие входящего, да еще не лишено иронии.

7) Проклятия:

Deili gröm við þic! (HH I 44).

Пусть бой! с тобой расправятся!

Gramir hafi Gunnar, götvað Sigurðar!

heiptgiarns hugar hefnt seal verða! (Br 11).

Гуннару, похоронившему Сигурда, боги

пышущие ненавистью, должны отомстить.

Farðu mú, þars þic hafi allan gramir! (Hrbl 60).

Катись, чтоб тебя забрали боги!

Другие развернутые проклятия (Skm 25, НН II 31, Gðr II 9) не имеют общих словесных элементов.

8) К этой же группе относятся и увещевания вести себя в соответствии с кодексом чести (подобающий - soemr).

Vaeri ycr, Sinfiötli, soemra myclo

gunni at heyia oc glaðaörno,

enn sé ónýtom orðom at bregðaz,

þótt hringbrotar heiptir deili (HH I 45).

Тебе бы, Синфьётли, больше подобало

битву вести и радовать орлов,

чем выпускать бесполезные слова,

хотя ломатели копий и охвачены ненавистью!

Дословно повторяется НН II 23, только вместо hringbro tar - hildingar (воители).

Heldr er söemri hendi þeiri

meðalkalfi enn möndultré (HH II 3).

Скорей подобает твоей руке

рукоятка меча, чем рычаг для вращения жернова.

Vaeria þat soemst, at han svá réði

Giúca arfi oc Gota mengi... (Br 9).

Не было бы подобающим, чтоб он так правил

наследием Гьюки, множеством воинов.

Betr semði þér borða at rekia,

heldr en vitia vers annarrar! (Hlr 1).

Лучше подобает тебе ткать,

чем следовать за мужем чужим!

Soemri voeri Guðrún, systir occor,

frumver sínom fylgia ðauðom (Sg 61).

Подобало бы Гудрун, сестре вашей,

за первым мужем своим мертвым, последовать.

Samir eigi ocr slict at vinna

sverði rofna, svarna eiða,

eiða svarna, unnar trygðir (Sg 17).

Самим не следует так поступать,

мечом разрушить данные клятву,

данные клятвы, принятые обеты!

Ср.: Колебания Гуннара, сомневающегося в том, что ему подобает после требования Брюнхильд убить Сигурда (Sg 13).

Из числа приведенных выше общих мест видно, что в наиболее отчетливые формулы вылились вопросы и ответы от имени героев при встрече - именно то, что совершенно сходным образом широко представлено в эпосе различных народов мира.

9) На границе прямой речи и повествования стоит формула "Пора..." (mál er at... с инфинитивом):

Mál er at þylia þular stoli á (Háv 111).

Настало время вещать с сиденья туда

Mál er dverga... telia (Vsp 14).

Настало время цвергов перечислить.

Перечисление цвергов - это типичная тула.

Myrct er ûti, mál qveð ec ocr fara

úrig fiöll yfir

þyria þiód yfir (Skm 10).

Темно снаружи, пора нам в путь

через влажные горы, через страну скакать.

Mál er mér at riða roðnar brautir (HH II 49).

Пора мне скакать обагренными тропами.

Mál qveð ec, Höðbroddr, hefnd at vinna (HHv 21).

Пора совершить месть (по отношению) к Ходбродду.

Э. Макаев, который упоминает это общее место, приводит карело-финскую параллель из "Калевалы":

Nyt on aika arvan käyä

Miehen merkiä kysyä.

Пора теперь тянуть жребий,

разузнать судьбы (знаки) людей.

("Проблемы сравнительной филологии", стр. 415.)

10) Из общих мест повествовательного типа - на первом месте введение прямой речи или, чаще, ее заключение:

а) ос han (hon) þat orða allz fyrst um qvað (þrk 2, Br 6, Od 3); почти как русское былинное - "и говорит он таковы слова".

Ср.: er orð um fann við iötuns máli (þrk26, 28); þa qvað þat Guðrún, Giúca dóttir (Br 11).

þá qvað Loki, Laufeyiar sonr (þrk 20).

þá qvað þar Gullrönd, Giúca dottir (G8r 1, 17 - cp. Gðr I, 6, 23, 25)

þá qvað þat Brynhildr, Buðla dóttir (Br 8),

þá qvað þat þrymr, þursa dróttin (þrk 22, 25, 30),

þá qvað þat Heimdallr, hvitastr ása (þrk 15),

þá qvað þat Gunnarr gumna dróttin (Akv 23),

þá qvað þat þórr, þrúðugr ása (þrk 15),

Maerr qvað þat Gunnar, geir-Niflungr (Akv 25).

Ср.: qvaddi þá Gunnar sem Konungr scyldi (Akv 9). b) Hitt qvað þa Gunnar, gramr haukstalda (Sg 31). Hitt qvað þa Hamðir, inn Hugomstóri (Hm 24, 26; Ghv 8). Ср. в русских былинах: "Говорит Добрыня, сын Никитич", "Отвечала Настасья, дочь Никулична", "Тут спроговорит король да Шиховинские" и т. п.

Hitt qvað þá Hróðrglöð... (Hm 22).

Hitt þa qvað Sorli... (Hm 9).

Эту формулу можно представить как:

с) Кроме того, формульный характер имеет и менее распространенное выражение:

ос allir senn annsvör veitto (Sg 50).

eino þvi Högni annsvör veitti: (Sg 17, 45; Br 7).

(Ср.: "Отвечал Добрыня, сын Никитич" и т. п.). В небольшом лишь числе встречаются отступления, большие или меньшие, от приведенных формул (см.: Hym 4, 32, Sg 51, Gðr II 32; Od 16, 22; HH II 48; Sd 15).

11) Момент окончания беседы фиксируется формулой hvarf... anspilli frá ("вернулся ... с беседы"): Hvarf ec ein paðan ansspilli frá (Gðr II 11), Hvarf sér óhróðugr andspilli frá (Sg 46). Ср. цитату из Sigurðarkviða в "Саге о Вёльсунгах": ut gekk Sigurðr anspilli frá).

Ряд общих мест служит выражению временных и пространственных отношений.

Приведенные выше формулы, начинающиеся с mál..., уже указывали на временнýю категорию, но в чисто субъективном смысле, а не в эпически-повествовательном. Различие двух этих типов ярко выступает при сравнении выражений: "mál er er mér at rið roðnar brautir", "ár qvaðo ganga groenar brautir". На древние времена, к которым относится действие, указывают обороты с ár: ár var alda, þat er Hymir bygði (Vsp3) - "были ранние времена (буквально: рано во времени), жил Хюмир" (ср. ec man iötna ár um borna (Vsp 2) - "я помню великанов, рожденных в ранние времена" (Хюмир - один из этих великанов); ár var alda þat er arar gullo (HH I 1) - были ранние времена, орлы кричали; ár var þats Guðrún gørðiz at deyia (Gðr I 1) - некогда, Гудрун собиралась умереть; ár var þats Sigurðr sótti Giúca (Sg 1) - некогда Сигурд посетил Гьюки; ár qvaðo ganga groenar brautir (Rp 1) - некогда (в ранние времена) странствовал зелеными дорогами; ár valtivar veidar namo (Hym 1) - некогда боги добычу захватили.

Дословное совпадение ár var alda þat в "Прорицании вёльвы" и в "Первой песне о Хельги - убийце Хундинга" Ян де Фрис объясняет заимствованием автора "Песни о Хельги", писавшего в стиле "эддического барокко", из более древнего знаменитого памятника¹⁰.

Однако перед нами, вне всякого сомнения, общее место¹¹, притом важнейшее общее место - типичный эпический зачин, почти буквально повторяющийся у самых различных народов. В данном случае именно сравнительная фольклористика делает вопрос совершенно ясным.

Для эпоса тюрко-монгольских народов, например, характерны такие зачины, как "это было тогда, когда сотворилась земля":

Когда со всех сторон стал проявлять себя Иези,

Когда земля, раскалываясь, стала покрываться травой,

Когда деревья, раскалываясь, стали покрываться листьями,

Когда появились живые существа, опираясь на ноги,

Когда они стали дышать.

Телеутская "Сказка об Алтай Куучуны".

Давным-давно тому назад,

Нынешнего поколения раньше,

Прежнего поколения позже,

в то время, как сотворилась земля...

Шорские и хакасские поэмы.

На далекой вершине прежних лет,

На буйном хребте прежних лет,

Когда якуты еще не родились...

Якутские олонхо.

Аналогичный мотив находим в зачинах бурятского, монгольского и калмыцкого эпоса; в "Джангаре" поется:

Это было в начале времен,

В стародавний век золотой¹².

В якутских олонхо, как, впрочем, и в фольклоре тунгусских народностей (спорадически в хакасских поэмах), за указанием эпического времени (совпадающего с мифическим началом времен, эпохой первотворения, наподобие австралийского "времени сновидений") следует описание "средней земли" - местообитания человека и мирового древа - гигантской лиственницы, и которой истекает живительная влага, образующая молочное озеро у ее корней, "Прорицание вёльвы" показывает, что формула ár var alda имеет в виду абсолютно то же самое, что и соответствующие стереотипные зачины тюрко-монгольских поэм, ибо с этой формулы начинается описание мифической эпохи, когда ничего еще не было и затем стал создаваться мир:

Ár var alda, þat er Ymir bygði,

vara sandr né saer né svalar unnir;

iörð fannz aeva né upphiminn,

gap var ginnunga, enn gras hyergi.

Aðr Burs synir biöðom um ypþo,

þeir er miðgarð, moeran scópo;

Sól scein sunnan á salar steina,

þá var grund gróin groenom lauki (Vsp 3-4).

Ранние были времена. Когда жил Имир,

не было ни леска, ни моря, ни холодных волн,

не было ни земли, ни неба,

бездна зияющая, нигде не было травы.

Пока сыны Бора не подняли почву (земли),

они сделали прекрасный "средний мир".

Солнце светило с юга на камни.

Подобное описание нигде больше в "Старшей Эдде" не встречается, но многочисленные параллели и германские (например, "Вессобрунская молитва", IX в.) и негерманские (соответствующие мифологические мотивы встречаются повсеместно, в частности у народов Севера) заставляют думать, что в эддической поэзии этот текст был не единственным и, вероятно, также имел формульный характер. Термин "средняя земля" (буквально "среднее огороженное место") совпадает с якутской и эвенкийской "средней землей"; помещенное в "Прорицании вёльвы" описание мирового ясеня Иггдрасиль и источника Урдр поразительно напоминает якутскую гигантскую лиственницу и молочное озеро у ее подножия. Однако на этом основании нельзя еще утверждать, что в эддической поэзии был обширный зачин, содержащий стереотипное описание мирового дерева и т. п. Всего вероятней, что в эддической поэзии еще не сложился столь обширный формульный зачин с развернутой картиной мира на заре мироздания.

Но как бы то ни было, приведенные материалы и соображения не оставляют сомнения в истинном значении формулы ár var alda и даже просто ár как выражения давно прошедшего мифического времени, до начала нормального отсчета времени. Это, между прочим, подтверждает и зачин "Песни о Риге", где изображается странствие прародителя - культурного героя Рига - Хеймдалля (может быть, в ранней версии - Одина), поскольку такие странствия в первобытном фольклоре всегда относятся к указанной мифической эпохе.

В других эддических песнях первоначальное значение ár забылось и приблизилось к "некогда", "однажды" (ср. зачин шведских сказок "Det var en gång"), по-прежнему сохраняя при этом характер фольклорно-эпической формулы.

Однако эддические тексты дают примеры и отхода от формульности при сохранений старого смысла, что можно трактовать как начало дефольклоризации.

В зачине "Речей Хамдира" ár фигурирует не формульно, а буквально: ár um morgin, т. е. "рано утром", а далее следует попытка "своими словами" передать давность времени действия:

Vara þat nú, né i gaer -

þat hefir langt liðit siðan -

er fát fornara: fremr var þat hálfо (Hm 2).

Было это не нынче, не вчера,

прошло много (времени) с те пор,

мало что древнее - это было наполовину ранее.

Здесь очень яркий пример разрушения формулы. При этом ár um morgin используется как отправная точка для введения концентрированного элегического мотива, плохо вяжущегося с основным суровым героическим колоритом поэмы. Слово morgin ассоциируется с другой специфической, тоже временной формулой: "герой пал (убит) утром" - fell i morgon (HH II 30).

Кроме того, старая формула с ár вытесняется постепенно двумя путями: во-первых, указанием на то, что сам рассказчик был очевидцем происходящего.

Frétt hefir öld ófo, þá er eadr um gorðo

seggir samkundo, su var nýtt faestom (Am 1).

Слышал о распре, как однажды собирались

воины вместе, это не было на пользу.

þá frá ec senno sliðrfenglista,

trauð mál, talið, af trega stórom,

er harðhuguð hvatti at vigi,

grimmom orðom, Guðrún sono (Ghv 1)

Я услышал спор зловещий,

неприятный разговор в горе великом,

твердая духом, подстрекала к битве

суровым словом Гудрун сыновей.

Здесь содержится новая формула - "я слышал о распре" (споре).

Во-вторых, ссылкой на древние сказания: Heyrða ec segia i sögom fornom (Od 1). - "Слышал я, как рассказывается в древних сказаниях" (ср. зачин средневерхненемецкой "Песни о Нибелунгах").

Прозаические вставки в эддических песнях прямо пестрят ссылками на древние песни и сказания с указанием их названий (Vkv, HH II, Gðr I, Hm, Akv).

В сущности, уже в "Прорицании вёльвы" рядом с формулой ár var alda имеется указание на forn spiöll fira (Vsp 1) - древние сведения - знания (ср. fornra spialla в HH I 36) и на личную память пророчицы (ec man - я помню), жившей в мифические времена. Однако в ходе дальнейшей эволюции эддической поэзии ссылка на личное знание и свидетельства древних сказаний приобретают другой смысл - речь идет об очевидцах и о традиционных источниках как доказательствах достоверности повествования, в чем, конечно, не нуждалась вещая вёльва.

Требование внимания, "слуха" (hlioðs), с которого начинает пророчица и начинается песнь, - тоже есть формула, вероятно имеющая ритуальную основу (священное молчание, требование шагового мира и т. п.). Аналогичный призыв к вниманию встречается и в произведениях скальдов, а также в эпических памятниках других народов (например, во французских эпических поэмах).

Теперь вновь обратимся к вопросу о "формализации" временных моментов в эддической поэзии. Формальный характер, связанный с обозначением времени, имеют разнообразные выражения, начинающиеся с союза unz (со значением - в смысле "тогда" или "до тех пор, пока"): unz þriár qvómo þursa meyiar (Vsp 8) - пока не пришли три девы турсов; unz þrir qvómo ór þvi liði (Vsp 17) - пока трое не пришли из этого народа; unz þeir Brynhildar biðia fóro (Sg 3) - пока они не уехали свататься к Брюнхильд (ср. ос þeir Brynhildar biðia fóro (Gðr I 22).

Unz mic Giúki gulli reifði,

gulli reifði gaf Sigurði (Gðr II 1);

Пока мне Гьюки не подарил золото,

подарил золото, отдал Сигурду;

unz mér fyrmundo minir broeðr,

at ec aetta ver öllom fremra (Gðr II 3);

пока мне не позавидовали мои братья,

что у меня муж всех лучше;

unz af hyggiandi hörscrýdd Kona,

ung at aldri, orð viðr um qvað (Sg 51);

тогда, подумав, женщина в льняных одеждах,

юная годами, слово сказала;

unz þat in friða frilla Kendi,

ástráð mikit, eitt, er vissi (Hym 30);

тогда подала прекрасная подруга (великана)

добрый совет великий, который знала;

unz af trygðom Týr Hlórriða

ástráð mikit einom sagði (Ham 4);

тогда из верности Тюр Тору

добрый совет великий подал.

На первый взгляд все эти фразы имеют только то общее, что начинаются с unz, и, таким образом, казалось бы, нет никаких оснований считать их "формулами". Но эти основания дает заключенная в них общая мысль.

В последних двух случаях речь идет о введении говорящего, и их можно по этому признаку причислить к приведенный выше формулам с qvað, svaraði и т. п. Правда, и здесь есть нечто большее - говорящий вводится в решительную минуту, его речь дает существенный толчок действию, выход из трудного положения: жена Хюмира подает спасительный совет (ástráð mikit - тоже закостеневший термин) Тору; Брюнхильд спасает жизнь слугам, отказываясь от их ритуального умерщвления на ее могиле.

Но гораздо интереснее и специфичнее все другие случаи с unz. Там речь идет о некоем безмятежном счастливом состоянии, которое затем было нарушено: боги жили в "золотом веке", пока не явились три великанши (может быть, норны, которые стали "вырезать" судьбы и тем подготовили грядущую гибель богов). Строка о великаншах своеобразно варьируется в строке о трех асах, вдохнувших жизнь в людей, лишенных судьбы (!).

Брюнхильд и Гудрун вспоминают о счастливой своей жизни до сватовства Гуннара к первой из них и соответственно Сигурда ко второй. Unz является начальным элементом специфической формулы "пока не погибнут боги": unz riufaz regin (Grm 4, Sd 19, Ls 41, cp. þá er riufaz regin? (Vm 52)).

Эта формула выражает уже не горе, наступившее после благоденствия для отдельных людей, а всеобщую беду конца мира".

Таким образом, здесь повторяется определенный мотив, некая ситуация (термины эти, конечно, не очень точны, но вполне понятны), причем основным словесным признаком "формулы" является союз unz. С unz сопряжено еще одно формульное выражение, далекое по смыслу от только что рассмотренных, но также фиксирующее временное отношения. Это формула скорости перемещения героя. Подобные формулы широко распространены в эпосе. Ср. в русских былинах о скачке богатыря:

На кони-то молодца да видели сядучись,

со двора, его не видели поедучись...

Его добрый конь до багатырскии

с горы на гору стал перескакивать,

с холмы на холму стал перемахивать,

мелки реченьки, озерка промеж ног спущал

и т. д.

Эддическая формула отличается краткостью, и сама скорость выражается тем, что отсутствует всякое описание путешествия. Кроме того, скорость здесь имеет мифологическую подоплеку: речь идет о богах, Локи пользуется чудесным лебединым оперением, чтоб перелетать из одного места в другое. Формула сохранилась как раз в мифологических песнях:

unz fyr útan Kom ása gara,

ос fyr innan Kom iötna heima (þrk 5);

умчался из Асгарда,

примчался в Ётунхейм;

unz fyr útan Kom iötna heima,

oc fyr innan Kom ása garða (þrk 9);

умчался из Ётунхейма,

примчался в Асгард.

Fóro driúgom dag þann fram,

Asgarði frá, unz til Egils qvómo (Hym 7).

Ехали день вперед

из Асгарда, пока не примчались к Эгилю,

Здесь unz ... qvómo перекликается (точнее говоря, ориентируется на ту же модель) с þriár qvómo ... (Vsp 8).

Очень редко встречается неформульное употребление unz (например, Bdr 4).

Итак, можно сказать, что основным инструментом формализации временных отношений в эддической поэзии являются некоторые наречия ж союзы: ár, mál, unz. Mál сигнализирует осознание рассказчиком или героем наступления срока для того, чтоб приступить к действию ("ехать") или повествованию. Ár указывает на давно прошедшее эпическое время основного действия, unz - на наступление некоего нового состояния: беды, в результате нарушения первоначального благополучия (личного или "золотого века"), либо, наоборот, на выход из тупика.

Формулы с ár и unz в известном смысле противоположны и дополнительны по отношению друг к другу. В "Прорицании вёльвы" формула с ár определяет древнейшую эпоху, которая после завершения основных процессов миротворения (рождения из хаоса организованного мира) завершается "золотым веком". Прекращение "золотого века" определяется формулой с unz (два варианта: 1 - приход трех великанш-норн; 2 - нахождение богами древесных прообразов людей, завершение их создания, определение их судьбы).

Гибель богов, завершающая возникшие после "золотого века" разрушительные процессы, выражена особым типом формулы с unz. То, что в "Прорицании вёльвы" дается в космическом плане, как судьба мира, в героических песнях "Эдды" относится к личным судьбам героев. Учитывая, что unz "возглавляет" и выражения выхода из тупика, можно охарактеризовать роль формул с unz как своего рода сигнала о перемене состояний. Это же переключение состояний в пространственной проекции - мгновенное перемещение героя из мира богов в мир великанов, ему враждебный, находящийся на другом полюсе и топологически (напомним, что противоположность великанов и богов имеет одновременно и пространственный и временной аспект).

Переходим непосредственно к формализации пространственных отношений. В близнечных формулах и параллельных строках противопоставляются "земля" и "небо" (iörð - uphiminn), свой, земной мир и преисподняя (heimr - hel), селения богов и великанов (asgarð - iötum-heimr). Наземный и подземный мир противопоставляются также в формулах: fyr mold néðan (Vsp 2); fyr iörðnéðan (Ls 23, Alv 3), т. е. внизу, под землей, и fyr mold ofan (Gðr I 27) наверху, на земле.

Такие противопоставления имеют обычно "бинарный" характер, но в мифологических песнях упоминаются и "девять миров" (девять - мифическое или эпическое число в "Эдде"): nio man ее heima (Vsp 2) - девять помню я миров (вёльва); nio Kom ec heima (Vm 43) - девять прошел я миров (Один), Однако самая распространенная формула (или, точнее, группа формул) в героических песнях исходит из представления о мире в целом, имея в виду практически земной мир ("на всем свете", "всюду").

Ряд лексических эквивалентов варьирует этот образ "всего света"; возможно, первоначально употреблялось одно только слово, но в процессе развития синонимии единая формула разбилась на варианты: i heimi (Vsp 21, 24, 45; HH II 30); i Munarheimi (HHv 1); á moldo (Sg 18, Gðr I 4) fyr mold ofan (Gðr 17); und sólo (HH 39). Большей частью речь идет о ком-то или чем-то, лучшем или первом "на всем свете":

fóícvig fyrst i heimi (Vsp 21, 24);

война первая в мире;

vitoma við á moldo menn in saelli (Sg 18)

не знаем не земле людей таких счастливых,

né in maestri maegð á moldo (Sg 18),

нет лучшего свойства на земле.

Ycrar vissa ec ástir mestar

manna allra fyr mold ofan (Gðr I 17);

Не знаю я большей любви, чем ваша,

у всех людей на земле;

Sattu Sigrlinn, Svafnis dóttur,

meyna fegrsto imunarheimi? (HHv 1).

Видал ли ты Сигрлин, дочь Свафнира,

девушку самую красивую в мире?

mic veil ec á moldo munar lausasta (Gðr I 4);

знаю я, что я на земле несчастнейшая;

buðlungr, sá er var baztr und sólo (HHv 39).

Князь, что был лучшим под солнцем,

(С последней фразой мы еще встретимся при рассмотрении другой группы формул).

siá mun raesir ricstr und sólo (Rm 14);

Это будет князь, могущественнейший под солнцем;

þú munt maðr vera maeztr und sólo (Grp 7).

Ты будешь мужем, величайшим под солнцем.

Изредка формула "в мире" встречается в других контекстах, например: hart er i heimi (Vsp 45) - тяжело в мире.

В эддической поэзии сближены представления о мире, селении, дворе, жилище, владении (heimr, garðr, salr и др.). В формулах разделены местоположение вне дома (снаружи - úti) и вступление в дом, внутрь, внутри (inni, ср.: útan и innan в формуле скорости, приведенной выше).

При выработке стилевого выражения пространственных отношений, особенно в героических песнях, основу составила оппозиция út, úti и in, inni, хотя в общих местах есть следы и иных представлений, имеющих мифологическую основу (о верхнем и нижнем мире, об асах и великанах и т. п.)¹³. Оппозиция út и in выросла в более широкое противопоставление: sát úti - gekk in endlangan sal. В этих двух формулах контрастирует неподвижное состояние снаружи ("сидение", реже "стояние") и активный вход в дом, хождение вдоль стены.

Ein sat hon úti, þa er in aldni Kom (Vsp 25).

Одна сидела она (вёльва) снаружи, когда старый (Один) пришел.

Ein sat hon úti aptan dags (Sg 6).

Она (Брюнхнльда) сидела снаружи вечером,

Úti stóð Guðrún, Giúca dóttir (Br 6).

Снаружи стояла Гудрун, дочь Гьюки.

Úti stóð Höðbroddr, hialmi faldinn (HH I 48).

Снаружи стоял Хёдбродд, прикрытый шлемом,

Úti stendr Kunnig, Kván Niðaðr (Vkv 30).

Снаружи стоящая королева, жена Нидуда.

(Ср. verðir sato úti (Akv 14); markt er úti, mál kveð ec ocr fara (Skm 10). Эта формула связана с целой серией формульных или полуформульных выражений, начинающихся с sat (реже stód), т. е. "сидел" ("стоял") и обозначающих некое состояние персонажа, предшествующее действию (см. об этом ниже).

Приведенная формула строится на двойной основе - противопоставления "снаружи" и внутри" и глаголов "сидеть - стоять", как выражающих статическое состояние "перед стартом", и глаголов движения, активного действия "после старта".

Út и in часто сопоставляются по излюбленному в "Эдде" принципу контраста, ср. gengo út ос inn ос um sáz (Vkv 4).

Широко употребительна формула вступления в дом: gekk... (inn) endlangan sal вошел внутрь (и) вдоль палат.

ос hann inn um gecc endlangan sal (Od 3),

hon inn um gecc endlangan sal (þkv 76),

gengo in þaðan endlangan sal (Vkv 7),

en hann útan stócc endlangan sal (þrk 27),

hvi þú ein site ennlanga sali (Skm 3).

(Ср.: Örn hugða ec hér inn fliúga at endlöngо húsi (Am 19); gecc inn i sal (Hym 10). Последние три примера имеют в виду не вступление в дом, а нечто иное, что доказывает относительную независимость формульного выражения - краткого стиха - endlangan sal.

В эддической поэзии, как и в эпической, преобладает изображение действия и даже внутреннего состояния большей частью со стороны. В этом отношении, правда, нет полного единства, о чем речь будет ниже. Сами действия воспроизводятся весьма обобщенно. Через них иногда передаются различные состояния героя.

Выше мы уже сталкивались с формулой "сидения" (реже "стояния") героя. Сидение над телом убитого безусловно связано с обычаем, даже с ритуалом, и эта поза жены, склоненной над телом мужа, становится стереотипным выражением вдовьей скорби.

er hon sat sorgfull yfir Sigurði (Gðr I 1),

þá et sat soltin um Sigurði (Gðr II 11),

svalt þá Sigurðr, saztu yfir dauðom (Hm 7),

er ec sárla sate yfir Sigurði (Gðr II 12).

Все это близкие вариации картины, рисующей скорбную Гудрун над телом убитого Сигурда.

Сидение на холме (кургане) имеет другой смысл - магический. На холмах сидят принадлежащие к иному миру - главным образом великаны: sat þar a haugi ос sló hörpo (Vsp 42) - "сидел там на холме и ударял (по струнам) арфу"; þrymr sat á haugi, þursa drottin (prm 6) - "Трюм сидел на холме, князь великанов".- Ср. в прозе: féhirðir sat á haugi (Skm); ср. A biargi stód méð Brimis eggiar (Sd 14).

В Vsp и Skm речь идет о сидящих на холме пастухах, но это пастухи великанов, а в Sd - сам Один.

Как мы видели, особенно часто фигурирует "сидение снаружи"; Ein sat hon úti (Vsp 25, Sg 6; cp. Akv 14); úti stoð (stendr) (Br 6, Vkv 30, HH I 48).

Когда речь идет о сидении вёльвы (Vsp 25), то здесь можно подозревать ритуально-магическую основу. Úti - seta - "техническое" выражение для сидения на холме или перекрестке дорог с целью колдовства (см. комментарий Sijmons-Gering, 15-37, ср.: Э. Макаев, стр. 415). Однако в большинстве случаев дело идет о сидении вне дома в смысле, указанном выше, - противопоставление "вне" и "внутри".

В ряде случаев úti отсутствует:

austr sat in aldna i larnviði (Vsp 40),

sáto við Völundr saman i holmi (Vkv 41),

sáto itrar iarla bruðir (Gðr I 3),

sat bergbui, barnteitr fyrir (Hym 2),

sat hann á becc hám (Akv 2),

sát á berfialli, bauga taldi (Vkv 10),

sáto siðan siau vetr at þar (Vkv 3),

и наконец:

sat harm, nehann svaf ávalt ok hann sló hamri (Vkv 20),

sat hann svá lengi, at hann sofnaði (Vkv 11).

Stód fyr norðan, á Miðavöllom (Vsp 37).

Stendr i brynior burr Sigmunðr (HH I 6).

Сидение старухи в железном лесу или сидение альва Вёлюнда на медвежьей шкуре (название последней berfiall, кстати, созвучно синонимической паре обозначения горы - berg и fiall), сидение родственников вокруг плачущей вдовы (Gðr I 1) или посла на высокой скамье (Akv) может рассматриваться как прямое отражение обычая. В остальных случаях трудно обнаружить ритуальную основу. Фраза о Вёлюнде, который сидел, пока не заснул, имеет буквальный смысл. Глагол "сидеть" (или, реже, "стоять") в третьем лице прошедшего времени (или в форме причастия), по-видимому, выражает прежде всего некое статическое состояние, предшествующее действию. Рихард Майер считает подобные фразы определенным способом введения новых действующих лиц¹⁴. Он при этом совершенно правильно вспоминает зачины многих песен. Р. Мейер там же указывает на "символическое" значение сообщения о том, что герой встает: Upp reis oðinn, alda gautr (Bdr 2) - "поднялся Один, древний гаут"; unz nauðig reis (Bdr 4, речь идет о вёльве) - "пока не поднялась (к тому) вынужденная"; upp reis Gunnar, gramr verðungar (Sg 42) - поднялся Гуннар, князь дружины.

Когда конь склоняется над телом убитого - этим выражается его скорбь, - образ, понятный поэзии многих народов:

gnapir ае grár iór yfir gram dauðom (Br 7);

склонился серый конь над мертвым князем;

hnipnaði Grani þá, drap i gras höfði (Gðr II 5);

склонился Грани, опустил голову в траву;

но тоже говорится и о Гуннаре:

hryggr varð Gunnar ос hnipnaði (Sg 13);

печален был Гуннар и склонился;

hnipnaði Gunnar (Gðr II 7);

склонился Гуннар.

У женщин чаще горе выражается непосредственно плачем:

Gecc ее grátandi (Gðr II 5)...

пошла я, плача...

Grátandi Grimildr greip við orði (Gðr II 32)...

плача Гримильд молвила слово...

Leiddo landrögni lyðar óneisir, gratendr (Akv 12)...

простились с конунгом смелые дружинники, плача...

Guðrun gratandi... gecc... á tái sitia (Ghv 9),

Гудрун, плача, ... уселась на тропе.

Вместе с тем Гудрун в "Песне об Атли" восхваляется за то, что она никогда не плачет (этим подчеркивается ее суровый героический склад): er hon aeva grét (Akv 38) - она никогда не плакала.

А "Первая песня Гудрун" начинается с того, что она, подавленная безмерным горем после убийства Сигурда, не может жаловаться (hiufra), как другие женщины.

Плач и смех составляют своеобразную смысловую пару для выражения горя и радости. Очень часто в рамках той же строфы контрастируют смех одного из героев и плач другого.

Hlaeauði Völundr hofz at lopti

Grátandi Böðvildr gecc or eyio (Vkv 29);

Смеясь, Вёлюнд поднялся в воздух,

плача, Бёдвильд пошла с острова;

er hon gratanði gorðiz at segia,

þar er hlaeiandi hölda beiddi (Br 15);

она, плача, говорит о том,

о чем, смеясь, просила героев.

Предложения, начинающиеся с глагола "смеяться", в третьем лице прошедшего времени обычно выражают радость и торжество или презрение к врагам и к смерти:

hló þá lörmunreccr hendi drap á kampa (Hm 20),

hló þá Högni er til hiarta scáro (Akv 23),

hló þá Brynhildr, Buðla dóttir,

eino sinni, af öllom hug (Sg 30),

hló þá Brynhildr, boer allr dunði -

eino sinni af öllom hug (Br 10),

hló þá Atla hugr i briósti (Gðr III 10),

hló Hlórriða hugr i briósti (þrk 31).

Ср., с одной стороны, Satztu á beð, en banar hlógo (Hm 6), а с другой - Fyrr léz hon unna af öllom hug (HH II 15). Мы видим, что hló þá ... развертывается в более распространенную формулу в двух основных вариантах (hugr i briósti, af öllom hug, причем дополнительные члены этой формулы (af öllom hug, eino sinni, отчасти boer allr dunði; cp. fiaðrhamr dunði, folðvegr dunði) встречаются в других комбинациях.

Неожиданное несчастье получает часто пластическое выражение в виде пробуждения, "лишенного радости":

hann vacnaði vilia lauss (Vkv 11);

vaci ec ávalt vilia lauss (Vkv 31);

sofnuð var Guðrún i soeingo

sorga laus, hiá Sigurði:

enn honn vacnaði vilia firð,

er hon Freys vinar flaut i dreyra (Sg 24).

(Здесь использован контраст сна без забот - и пробуждения в горе, наподобие контраста - плача и смеха, см. выше). В ряде случаев часть формулы vilia lauss (vilia firð) отсутствует, но ее заменяет рассказ пробудившегося о дурных снах:

vacnaði Brynhilðr, buðla dóttir (Br 14);

vöcnoðo velborin, var þar sams doemi (Am 21);

Vacþi mic Atli, enn ec vera þottomz

full illz hugar at froendr dauða (Gðr II 37).

(В последнем случае Атли будит жену, чтоб рассказать о своих дурных снах, но она уже и так полна тревоги.) Ср. er þeir Sigurðsvefni ór vöcþo (Hm 6) - Сигурда пробудили, убивая его. Ср. также пробуждение Тора, у которого украли молот:

Reiðr var þá Vingþórr er hann vacnaði

oc sins hamars um sacnaði (þrk 1).

С другой стороны, ср. употребление vilia lauss без "пробуждения":

Hvi þú mér, Högni, harma slíka

vilia laussi, vill um segia? (Gðr II 9).

Пожалуй, особый интерес представляет цепочка общих мест, выражающих внутреннюю или внешнюю оценку и большей частью заключающих в себе противопоставление "один - все":

einn með öllo (Hym 15);

er und einom mér öll um folgin (Akv 26).

Только у меня одного все скрыто;

einn vacþi Gunnar öllom lengr (Br 12).

Формула "вины": "Один виновен ... во всей беде"

ein velðr Brynhilðr öllo bölvi (Sg 27);

veldr einn Atli öllo bölvi (Gðr I 25);

ein velðr Oðinn, öllo bölvi (HH II 34).

Изредка встречается только первая часть формулы:

ein velðr þú Sigrún frá Sevafiöllom (HH II 45);

Hon ein þvi veldr... (HHv 26).

Формула "господства": "один мог бы (должен) всем править".

Agnarr, er einn seal raða (Grm 2);

einn mynði Sigurðr öllo ráða(Br 8);

öllo gulli þá kná hann einn raða (Fm 34);

nú máttu einn, Atli öllo hér ráða (Am 73).

Формула личной оценки: "для меня он (она) один ... всех лучше".

Ein er mér Brynhilðr öllo betri (Gðr II 12),

einn var mér Sigurðr öllom betri (Ghv 10),

einn þótti hann þar öllom betri (Hlr 11),

einn er minn betri enn sé allra Huna (Akv 7),

varð einn borinn öllom meiri (Hdl 43).

Ср.:

at ec aetta ver öllom fremra (Gðr II 3),

ср.:

úlfar þóttomz öllo betri,

ef þeir léti mic lifi týna (Gðr II 12).

К этому типу приближается и приведенная уже нами выше формула "один лучший во всем свете":

Buðlungr, sá er var beztr i heimi (HH 30),

buðlungr, sá er var baztr und sólo (HHv 39).

Анализируемая группа формул служит выражению идеализации героической личности в прямой оценочной форме, притом со свойственным эпосу гиперболическим максимализмом. Этот максимализм, связанный со словом "весь", проявляется и в некоторых других формулах, частично уже фигурировавших в предыдущем изложении, в частности - af öllom hug (от всего сердца):

Fyr léz hon unna af öllom hug

syni Sigmundar, enn hon séð hafði (HH II 15);

Еще раньше она любила от всего сердца

сына Сигмунда, чем они встретились,

þá er ítr Konnungr af öllom hug

Giúca arfi, á gram trúði (Grp 47).

Когда благородный конунг от всего сердца,

Гьюки наследник, князю верил.

Hló þá Brynhildr af öllom hug (Sg 30).

Рассмеялась Брюнхильд от всего сердца.

Без употребления слов "один" и "весь", и тем более без их противопоставления, гиперболический максимализм ярко проявляется в ряде уже рассмотренных нами формул типа "лучший во всем мире (под солнцем)".

Некоторые другие общие места, например - "взглянул в глаза":

1)_ос i augo leit (Vsp 28); leit i augo (Hym 2). - Имеется в виду демонический взгляд Одина, в связи с этим ср.: eldr ór augom (Gðr I 27) - огонь из глаз - о Брюнхильд, ср.: fráneigi sveinn - юноша с глазами искрящимися (как у змея) в Fm;

2) veit hon Heimdalar hlioð um fólgit (Vsp 27) - "знает она, где скрыт слух (по другому толкованию - рог) Хеймдалля"; alt veit ec, Odinn, hvar þú auga falt (Vsp 28) - "знаю я Один, где ты спрятал глаз"; hefir þú Hlórriða hamar um fólginn? (þrk 7) - "спрятал ты молот Тора?" nú er sá ormgarðr ycr um fólginn (Akv 16). - "Теперь будете в змеиный ров спрятаны"; er um einom mér öll um fólginn (Akv 26) - "у меня одного все сокрыто".

Речь идет в этих цитатах о знании "тайно скрытого"; глаза Одина и слуха Хеймдалля (оба эти мифологические представления, возможно, связаны), молота Тора и, наконец, сокровища Нибелунгов. В последнем случае также имеется в виду знание тайно сокрытого, ибо после смерти Хёгни только Гуннар знает эту тайну. И лишь в примере с сокрытием Гуннара в змеином рву глагол fela (прятать) приобретает другой смысл, в какой-то мере мрачно-иронический.

3) ос blend ее þeim svá meíni miöð (Ls 3); þú er forðaeða oc meini blandin miöc (Ls 32, 56); at þér verðr aldri meinblandin miaðr (Ls 8); eitri blandinn miöc (Hdl 49). (См. об этом ниже).

4) þaðan Koma döggvar þaers i dala falla (Vsp 19); þaðan Kømr dögg um dala (Vm 14); morgindöggvar... þaðan af aldir alas (Vm 45).

За этим общим местом стоят развитые мифологические представления о живительной влаге - источнике жизни. Они связаны с образом мирового древа. (И в эпосе некоторых народов Сибири, кстати, описывается, как живительная влага стекает с дерева, образуя "молочное" озеро.)

С этим же связан эпический образ росистых долин (Гьюкунги погнали коней росистыми долинами - dögo i diupa dali, HHv 28) и отчасти влажных (росистых) гор, холмов (см. постоянный эпитет úrig fiöll). Ср. по аналогии такие предложения, как þaðan Koma snióvar ос snarir vindar (Hdl 42) - "оттуда пришли снега и быстрые ветры", и там же: þaðan er á foldo flagð hvert Komit (Hdl 41) - "оттуда на землю пришли все ведьмы", þaðan Koma meyiar, margs vitandi (Vsp 20).

Собственно, уже сами слова þaðan Koma имеют определенное формульное значение, указывая на происхождение из иного мира, из мифической сферы. Такой оттенок, вероятно, связан с формульным вопросом мифологической поэзии "hvaðan Koma" (см. в Vm), т. е. откуда происходит (этиологический мотив). На вопрос: hvaðan Koma? - может быть ответ: þaðan Koma.

5) Среди общих мест "Старшей Эдды" выделяется очень небольшое число обширных общих мест, переходящих из одного стихотворения в другое. Здесь следует привести прежде всего знаменитый "рефрен" "Прорицания вёльвы":

þá gengo regin öll á röcstóla,

Ginnheilog goð, ос um þat gaettuz (Vsp 9, 23, 25).

Senn vóro aesir allir á þingi,

Cp:

oc ásynior allar á máli (þrk 14; Bdr 1).

Хотя "тинг богов" встречается только в трех стихотворениях, притом словесно в двух совершенно различных формах, здесь следует подозревать некое важное общее место, возможно в прошлом весьма распространенное. Основанием для такого предположения является широко распространенный мотив "собраний богов (героев)" в эпической поэзии и связанные с этим мотивом стереотипные словесные описания: Советы гомеровских богов в "Илиаде", Нихас-хаса нартов в эпосе Северного Кавказа, пиры Джангара или Владимира, и т. п. Судя по приведенным формулам, речь идет именно о "тинге", а не о "пире". Но, вообще говоря, эддической поэзии известен и пир богов (в "Песне о Хюмире", в "Перебранке Локи").

6) Hvat er með asom, hvat er með alfom? (Vsp 48, þrk 7; с использованием близнечной пары - асы - альвы).

7) Почти дословно повторяется в двух песнях о Гудрун картина ее "сидения" над убитым Сигурдом, невозможность облегчить свое горе слезами:

er hon sat sorgfull yfir Sigurði

gørdit hon hiúfra ne höndom slá,

ne kveina um sem konor aðrar (Gðr I)

gørdit ec hiufra, no höndom slá

ne kveina um sera konor adrar

þá er sat soltinn um Sigurði (Gðr II),

8) В близких вариантах рисуется картина отчаяния Гудрун - в "Первой песне о Гудрун" и в "Краткой песне о Сигурде":

Svá sló hon svára sinni hendi,

at qváðo við kálcar i vá

Oc gullo við gaess i túni (Sg 29; cp. Sg 25)

þá grét Guðrun, Giúca dottir,

svá at tár flugo tresc i gögnom

oc gullo við gaess i túni;

moerir fuglar, er maer atti (Gðr I 16).

9) В трех вариантах находим замечательное величание героя (Сигурда, Хельги) при помощи сравнений:

Приведенные общие места - особого рода. Здесь трудно предполагать их независимость друг от друга в рамках общей традиции. Однако различия между ними совершенно такого же типа, как между вариантами чисто фольклорными.

Имеется, наконец, обширная группа, стоящая как бы посредине между общими местами и фразеологическими оборотами языка. Например:

Bloði stokkin (stoknar, НН II, НН I),

boeta þer... baugi (Ls, Hrb),

höfði scemra (lata) (Hym, Fm),

drep (höggva) halsi (Ls, Sk),

sumbla gøra (Hym, Ls),

brá lioma (НН I, НН II),

gras... vaxi (Gðr I, Gðr II, Grm),

salkynni at sja (Ls, Gr),

runar kenna (Grp, Hym),

unna vel (Grp, Gðr II, Gðr, Hv, HHv, Sg),

aðr sofa gengi (Hym, Háv),

maeran miöðr... drycca (Ls, Háv, Sg),

fara all aett (НН I, Sg),

vera vreiðr (þrk, Sg),

а также фигурировавшие выше:

eino sinni, endlangan sál,

vilia laus, þaðan Koma

и другие, часто составляющие отдельный стих.

Не только общие места имеют характер постоянных формул, но и постоянные эпитеты.

К числу стереотипных элементов, составляющих формульный фонд эддической поэзии, кроме того, относятся некоторые аллитерирующие близнечные пары, заполняющие короткий стих. Близнечные пары не всегда аллитерируют между собой, они могут не составлять Короткий стих, а быть основой вариации двух длинных стихов. Близнечные пары - специфическое для эддической поэзии явление. Однако постоянные близнечные пары, будучи разновидностью общих мест, повторяющихся формул, обычно аллитерируют между собой и, как правило, являются составными частями короткого стиха. Они, чаще всего встречаются в мифологических песнях (Háv, Ls, Rp - ср.: R. Meyer. Op. cit., S. 253-257; см. Приложение III).

В большинстве случаев близнечная пара состоит из существительных и оба члена пары не синонимы. Они не повторяют, а дополняют друг друга до некоего целого, так что пара означает некую цельную совокупность, идентичную словам "всё", "все", "вся" и т. п., - "суша и вода" или "воздух и вода", или "земля и небо" - это весь мир; девушки и юноши - это все молодые люди, и т. д. (Противопоставление земли и неба встречается и в древненемецкой поэзии и соответствует древнейшей универсальной мифологической концепции.)

Обзор общих мест в "Старшей Эдде" (с частичным привлечением Eddica minora) показывает, что определенный фонд повторяющихся словесных сочетаний довольно велик и это никак нельзя игнорировать при исследовании эддического стиля.

Однако исключительное разнообразие приведенного материала, трудность на основании этого материала определить границы эпической формулы невольно ставят в тупик.

Основу повторяющихся формул составляют прежде всего определенные семантические элементы и их сочетания, чаще всего закрепленные ритмически.

Общие места концентрированно и в известной мере формализованно выражают определенные стороны отраженной в поэтическом произведении действительности. Им свойственно (так же, как художественному методу фольклора) резкое преобладание типизации над индивидуализацией. Свойство это присутствует в высокой степени и в эддической поэзии. Общее место создает словесный образ для известной жизненной ситуации, причем степень отвлеченности этого образа весьма различна. В диалогических строфах определенная ситуация (встреча героев, узнавание, возникновение дружеских или враждебных отношений и т. п.) большей частью непосредственно выражается "церемониальными" формулами вопроса об имени-отчестве, традиционными по мотивам и лексике перебранками, сдерживающими увещеваниями и т. д.

Эти формулы, буквально или почти буквально передающие традиционный "светский" обмен репликами, и являются в поэтическом тексте средством изображения, образом и знаком данной ситуации. Некоторые чисто повествовательные общие места также фиксируют известные обычаи, но уже как бы со стороны, описывая некоторые позы или действия, соответствующие этим обычаям: герой встает, чтобы сделать важное заявление, героиня сидит над телом убитого мужа, в мифологическом эпосе пророчица, великан и подобные им герои сидят на кургане, гость (или враг!) входит в дом и проходит вдоль палаты и т. д. Следующая ступень обобщения - описание действий, символизирующих эмоции: витязь или конь "склонились" от горя, человек "рассмеялся от всего сердца", выражая тем самым злорадное торжество над поверженным врагом или униженной соперницей или, наоборот, презрение к врагам и к предстоящей казни, герой "проснулся лишенный радости", т. е. в беде. Зло часто связывается с представлением о подмешивании яда в мед.

Как отражение определенных обычаев и использование ритуальных форм речи, так и приведенные виды контрастной символики чрезвычайно характерны для фольклора. Изображение душевных эмоций посредством внешних (в известной мере ритуализованных) действий специфично для народного эпоса.

Для эддической поэзии специфичны обороты, начинающиеся со слова "сидел" ("стоял"), чаще всего "сидел снаружи" (sát úti) для обозначения отсутствия действия, пассивного состояния до начала действия.

В системе общих мест формализуются пространственно-временные представления, во многом окрашенные мифологически, например образ древнейшей эпохи первотворения, предшествующей нормальному отсчету времени (ár var alda), относительное представление о прерванном "золотом веке" или счастливой жизни перед бедой, гибелью (unz...). В пространственных представлениях, отраженных в loci communes, контрастируют представления о нижнем и верхнем мире, о жилище богов и великанов, нахождении вне и внутри дома.

Некоторые общие места эддической поэзии почти буквально совпадают с общими местами в эпическом фольклоре других народов: вопрос об имени-отчестве при встрече, формула введения прямой речи, образ давно прошедшего эпического (мифического) времени, описание пира или собрания богов (героев), описание некоего статического состояния, предшествовавшего действию, и др.

В общих местах эддической поэзии отчетливо выражено чрезвычайно характерное для фольклора, в частности для народного эпоса, гиперболизирующе-идеализирующее начало. Дело не только в величании, восхвалении богатырей (ср. повторяющееся "величание" Сигурда и Хельги путем сравнения с драгоценным камнем, оленем и т. д.). О герое говорится, что он лучший или могущественнейший "на всем свете" (с употреблением превосходной степени), герои обнаруживают любовь "самую сильную во всем мире". Наряду со "всем светом" в общих местах широко распространено словечко "весь" или контраст "один" - "весь": "один... виноват во всей беде", "один ... для меня лучше всех", "один... должен всем править", "один он лучше, чем у всех гуннов", "рассмеялись... от всего сердца" и т. д. Этот тип общих мест, строго отвечающий гиперболической эстетике народного эпоса, чрезвычайно характерен для "Старшей Эдды".

До сих пор речь шла, собственно, о содержании общих мест, о заключенных в них обобщениях и символах". Перейдем к вопросу о собственно словесной поэтической ткани и структуре общих мест в эддической поэзии.

Общие места чрезвычайно разнообразны по объему и составу. Весьма различны общие элементы, которые остаются неизменными при варьировании формул. На одном полюсе стоят разнообразные фразеологические обороты, очень широко распространенные, но трудно отделимые от обычной поэтической фразеологии, идиоматики: "одним разом", "вдоль палаш", "отнять жизнь", "укоротить голову", "обменяться словами", "от всего сердца", "от большой заботы", "лучи солнца" и т. д. и т. п. Однако эти обороты, закрепленные ритмически, уже превращаются в определенную минимальную формулу, а иногда и в строительный кирпичик для конструирования более обширных общих мест. Во многих случаях постоянное сочетание двух слов и предлога, союза, частицы заполняет краткий стих и, таким образом, приобретает характер формулы: fyr mold néðan, ос burum þeira, af öllom hug, af trega stórom, oc buri svása и т. п.; иногда с незначительными различиями в пределах и в падежных окончаниях: né á engi hlut - ос engi hlut, enn mannvit mikit - en sé mannvit mikit, þióð konungar - þióð konungi - þióð konunga, um sacnaði - eins sacnaði, и т. п.

На другом полюсе стоят общие места в виде обширных описаний, заполняющих полустрофы и строфы и, как правило, встречающихся только в двух-трех текстах (собрание богов, общие места содержащие величание - путем сравнения - Сигурда и Хельги, реакцию Гудрун на известие о смерти мужа и некоторые другие). Их меньшая распространенность вовсе не говорит против их фольклорного генезиса. Подобные обширные общие места, курсирующие в пределах одного-двух-трех сюжетов широко распространены в фольклоре. Между этими двумя полюсами располагается большинство других loci communes.

Ядром общего места обычно является группа слов (иногда семантическая пара), повторяющаяся с незначительными вариантами. Но основным ядром может оказаться даже одно словечко, правда в том случае, если оно сочетается с неким мотивом, не получающим идентичного словесного выражения во всех случаях.

Примером может служить приведенная выше формула, начинающаяся с unz. Словесно повторится только это unz, но воспроизводится при этом одна тема - утраченного благополучия или решительного поворота в судьбе и поведении героев.

Другой пример folginn ("скрыт") на конце ряда предложений в сочетании с идеей тайного знания, которое в двух случаях (Vsp 27, Vsp 28) выражено - veit hon, alt veit ec, - а в других случаях только подразумевается.

Иногда в формулах при варьировании происходит замена отдельных слов синонимами. Это явление особенно характерно для эддической поэзии, но широко встречается и в фольклоре самых различных народов: fyr molð neðan - fyr iörð neðan, aldri tyna - lifi tyna;vilia lauss - vilia firð; orðom scipta - malum scipta; eitri blandinn miöc - oc meini blandinn miöc; gnepir ae grár iór - hnipnaði Grani þá; öllom betri - öllom meiri - öllom fremra.

В ряде случаев слова, составляющие основу формул, легко меняют порядок расположения, грамматическую форму и даже лексическое окружение. Например: "þat ec þá reynða", "þú reynða þat", "sofa lifi", "hvi sofid lifi", "gørva dryccia", "gerdasc dreccu", "oc i hlioð um folgit" и "þú auga falt"; "auga leit" и "leit i augo".

Из приведенных примеров видно, что семантика в эддических общих местах имеет ведущее значение по отношению к синтаксису и ритмике. Однако и синтаксические модели имеют очень большое значение. Нагрузка большей частью лежит на первых словах предложения, как правило на глаголах, на служебных словах (ср. sat hon úti, þaðan Koma, hló þá... и т. п.), но иногда значимое слово находится в конце предложения (folginn).

Сочетание семантических и фонетических элементов лежит в основе вариантов следующего общего места: ос blend ec þeim svá meini miöð (Ls 3) - "размешаю им так злом мед; ос meini blandin miöc (Ls 32, 56) - "и злом пропитана сильно (фрейя)"; biór... eitri blandinn miöc (Hdl 49) - "пиво, сильно замешанное на яде"; at þér verðr aldri meinblandinn miöðr (Sd 8) - "что ты не будешь напоен колдовским медом".

Приведенные варианты объединены на основе представления о подмешивании яда в медовый напиток (и более отвлеченно - злокозненный, колдовской силы, а также на основе созвучия miöð (мед в accusativ) и miöc (очень), не говоря уже о синонимичности mein и eitr (яд), biór (пиво) и miöðr (мед).

Сопоставление следующих трех фраз ярко обнаруживает значение ритмических образцов: Hló þá Brynhilðr - boer allr dunði (Br 10) - "рассмеялась Брюнхильд - жилище все загудело"; Fló þá Loki - fiaðrhamr dunði (þrk 9) - "полетел туда Локи - наряд из перьев гудел"; fram reið oðinn, foldvegr dunði (Bdr 3) - "вперед скакал Один - зеленый путь гудел".

В приведенных стихах имеется сходство и по содержанию (например, полет Локи и скачка Одина), но резко преобладают фонетические и ритмические образцы.

Указанное соотношение семантического и ритмического элемента, а также характер и мера вариативности внутри поэтических формул не выходят за рамки фольклорно-эпических "норм".

Как известно, общие места в фольклорно-эпическом произведении редко повторяются буквально даже одним и тем же сказителем. К сожалению, мы не располагаем абсолютно четкими критериями, которые бы дали нам основание с твердой уверенностью подтвердить фольклорное, устно-поэтическое происхождение той или иной формулы (общего места). Однако вероятность ее фольклорного генезиса увеличивается в зависимости от некоторых факторов. Вероятность эта тем больше, чем формула менее изолирована, одинока, исключительна по своему содержанию, по заключенным в ней эстетическим представлениям, по стилю (о чем мы уже писали выше) и, в особенности, по способу своего образования.

В образовании общих мест эддической поэзии можно обнаружить некоторые логические "оппозиции": снаружи - внутри; сидеть (стоять) - вставать; сидеть - идти, вставать - склоняться; смеяться - плакать; просыпаться - засыпать; один - весь (мир) и т. д.

Подобные логические противопоставления в известной мере соответствуют контрасту как поэтическому приему фольклора. Ряд общих мест конструируется на основе одного только противопоставления, другие - на основе двух и более семантико-логических противопоставлений, выступающих в этих случаях как своеобразные "различительные признаки". Примером может служить общее место о "сидении снаружи" или "вхождения внутрь в палаты", в основе которого лежит противопоставление "снаружи - внутри" и "сидеть (стоять) - идти".

Обнаружение структурности в общих местах говорит в пользу их фольклорного генезиса. С этой точки зрения самым надежным критерием фольклорности является дальнейшая делимость общего места, обнаружение в нем ряда элементов, которые сами в известной мере "формульны", т. е. либо часто повторяются в различных комбинациях, либо следуют стойким образцам (моделям) лексического, грамматического, метрического и т. п. характера.

Например, формула:

hló þá Brynhilðr, Buðla dóttir,

eino sinni, af öllom hug (Sg 30) -

легко расчленяется на четыре составляющих, отделенных запятыми. Каждая из составляющих также является формулой, что видно из сопоставления следующих рядов:

hló þá Iörmunreccr, hendi drap á Kampa (Hm 20),

hló þá Högni er til hiarta scáro (Akv 23),

hló þá Brynhilðr - boer allr dunði (Br 10),

hló þá Atli hugr i briósti (Gðr III 10),

hló Hlórriða hugr i briósti (þrk 31),

þá qvað þát Brynhilðr Buðla dóttir (Br 8),

þá qvað þát Gullrðnd Giúca dóttir (Gðr I 17),

þá qvað þát Guðrún Giúca dóttir (Br 11),

vacnaði Brynhilðr, Buðla dóttir (Br 14).

Ср. þú vart Brynhilðr, Buðla dóttir (Hlr 4).

Fóró lengi aðr lita nam

aptr Oðins sonr eino sinni (Hym 35),

A leit Guðrún eino sinni (Gðr I 14),

Svaraði Högni sinni eino (Gðr II 10).

(Cp. eino þvi Högni annsvór veitto (Sg 50), так устанавливается связь с целым рядом формул, начинающихся с einn). Fyr léz hom unna af öllom hug (НН II 15), þá er itr Konungr af öllom hug (Grp 47); af öllom hug - в свою очередь связано с целой серией формул, включающих понятие "весь", о котором мы уже неоднократно писали выше (öllo bölvi, öllo raða, öllo betri, öllo gulli и др.); af öllom hug в разбираемом нами исходном предложении лексически и по своей функции связано с другим выражением, также имеющим формульный характер - hugr i briósti, - означающего, что грудь Брунгильд вздымается, а к этому смыслу довольно близок и третий вариант второй короткой строки boer allr ðundi - жилище все гудело. Это выражение в свою очередь может быть поставлено в формульный ряд: fiaðrhamr dunði - folkvegr dunði, тем более что, как уже отмечалось, существует близкий ритмико-синтаксический параллелизм между ними.

Hló þá Brynhilðr - boer allr dunði (Br 10)

Fló þá Loki - fiaðrhamr dunði (þrk 9).

Кстати, уместно отметить в этой связи наблюдение Р. М. Майера (ук. соч., стр. 427) о том, что для начала стиха характерны односложные слова с открытыми гласными, Brynhilðr, Buðla dóttir - "Брюнхильд, дочь Будли", - как мы видели, входит и в другие формулы: введение прямой речи, пробуждения и т. д.

Сугубая "структурность" рассматриваемой формулы является серьезнейшим подтверждением ее фольклорности. Разумеется, не все формулы так четко расчленяются, но большинство состоит из меньших элементов тою же ряда,

Сам факт вариативности общих мест не только не противоречит их фольклорной основе, но, наоборот, ее подтверждает, так как всякий фольклорный текст и любая фольклорная стереотипия вариативны. Для фольклора, однако, характерно такое положение, что сами варианты входят в определенную поэтическую систему, структуру, как мы видели это и в приведенном примере, где варианты одной формулы вели нас к другим формулам.

Главная суть фольклорно-эпического стиля состоит, собственно, вовсе не в том, что поэзия полна неизменных закостенелых законченных фрагментов словесной ткани, заслуживающих названия общих мест, формул и т. п., а в том, что более или менее сходные выражения строятся по определенным образцам - моделям: тематическим, лексическим, синтаксическим, метрическим.

Не всегда общее место без остатка разлагается на общие места меньшего объема, как это имеет место в приведенном примере. Но очень часто общее место, формульные выражения вырастают на определенном фоне, из самого этого фона путем известной словесной конкретизации, естественного сгущения тематических и лексико-грамматических тенденций, которые фон в себе заключает в порядке реализации содержащихся в нем возможностей. Иногда сама формула в процессе своей дальнейшей эволюции как бы затухает и растворяется в таком же словесно-поэтическом фоне. Поясним нашу мысль на примерах.

В эддической поэзии, так же как в эпическом фольклоре других народов, особая роль принадлежит глаголам, т. е. той части речи, которая обычно выражает действия. Многие длинные стихи начинаются с глагола (иногда после краткого служебного слова), порой создавая тем самым инверсную перестановку подлежащего на второе место - черта характерная также для chansons de geste, славянского эпоса и т. п. Так, популярны примерно такие типы начала стиха, как sát hann (hon) - сидел он (она), stód hann - стоял он, kom þar - пришел туда, þá kømr - тогда приходит, þá gengo - тогда пошли, hon gecc - она пошла, þaðan kømr - оттуда приходят, hló þá - тогда засмеялся, veit ec - знаю я, hon vacnaði - она пробудилась, qvað þá - сказал тогда, и т. п.

Эти распространенные начальные слова могли иметь и имеют различные продолжения. Но среди этих продолжений выделяются некоторые, образовавшие формулы путем прибавления к исходному глаголу одного-двух слов и развившие, уточнившие существенные смысловые ("символические") возможности, которые были заключены в этих глаголах.

Так sát (stóð) - сидел (стоял) - имело тенденцию к выражению некоего неподвижного состояния, некоей статической картины перед действием. Как уточнение этого возникли формулы: sát hon úti - сидела она снаружи, sát hann á haugi - сидел он на холме, sát hann плюс указание местонахождения, селения, жилища.

Эти конкретные формулы как бы выступают на фоне неформульных выражений, начинающихся с sát.

þaðan koma - пришел оттуда - в большинстве случаев намекает на приход, происхождение из иного мифического мира, вернее из одного из нескольких миров скандинавской мифологии. Такой оттенок значения связан с тем, что þaðan в сочетании с koma сразу приобрело это особое значение, возможно, в силу аналогии с hvaðan koma? (откуда происходит?) - формулой этиологического мифа, - так что выражение þaðan koma - уже "на пути" к формуле.

Вместе с тем возможные случайные продолжения начальных слов являются своеобразным фоном для более конкретной словесной формулы þaðan koma döggvar þaers i dalla falla (вар.: þaðan kømr dögg um dala), т. e. "оттуда приходит (падает) роса в долины". При этом "роса" понимается как магическая живительная влага. Различные фразы, начинающиеся с hló þá (смеялся тогда), являются фоном и стали основой для формул: hló þá hugr i briósti, hló þá af öllom hug. Veit ec естественно стало началом стихов, в которых излагается тайное знание, пророческая мудрость и т. д. Как одна из формул, сужающих и уточняющих это общее значение, возникла формула: veit ec ... folginn, т. е. "я знаю (что или где) скрыто".

Начало - hann (hon) vacnaði - "он (она) пробудился (ась)" почти всегда выражает, как мы внаем, не просто пробуждение, а пробуждение в беде или с дурными предчувствиями; т. е. сам глагол и описываемое им действие приобрели своеобразную символическую нагрузку, дополнительное значение. Естественной конкретизацией этого значения стала формула vacnaði vilia laus - "пробудился лишенный радости".

На фоне различных предложений, начинающихся с qvað þá, на основе qvað þá образовались формулы введения прямой речи: Hitt qvað þá, þá qvað þat + такой-то, сын такого-то (имя и отчество или прозвище).

Из начала с gengo, gecc выросли такие формулы, как gecc hon (hann) in endlangan sal - "вошел вдоль палаты", þá gengo regin öll á röcstóla... - "тогда отправились все боги к сиденьям"...

При образовании формул, разумеется, сталкиваются, скрещиваются различные модели. Например, как мы видели, при образовании целого ряда формул моделью является противопоставление einn и öll ("один" и "всё"), ut и in ("вне" и "внутрь"), а также многочисленные семантические пары (типа iörð - himinn - земля - небо, и т. п.).

Формулы не только вырастают из некоего фона, но и растворяются в нем.

Собственно, всякое неформульное употребление входит в фон, но здесь могут быть три случая. Первый - кажущееся растворение: отсутствующий член формулы компенсируется наличием соответствующего мотива, идеи, например мотива дурных снов вместо формульно выраженной уже совершившейся беды (vilia lauss). Второй - некоторое искажение формулы, например, вместо стереотипного einn var mér... öllo betri (Ghv 10) - vard einn borinn öllom meiri (Hdl 43) или at ec aetta ver öllom fremra (Gðr II 3). И третий случай - заведомо иное употребление выражения, ставшего формульным, например, по отношению к последней формуле: úlfar þóttonz öllo betri - "лучше всего было бы, если бы волки"...

Или наряду с формульным употреблением folginn на конце фразы как тайно скрытого, но известного говорящему, - применение того же слова, чтобы выразить опасение, что Гуннар будет запрятан в змеиный ров.

Таких случаев заведомо "неформульного" словоупотребления очень мало, а некоторые искажения (второй случай!) по существу являются проявлением вариативности, ее крайней границей. Таким образом, роль "фона" во многом аналогична роли "структуры" и также указывает на органичность, традиционность и потому вероятную фольклорность общего места.

Делая обзор важнейших общих мест, мы рассматривали их главным образом сами по себе, независимо от их места в поэме, строфе, стихе, т. е. вне их композиционной функции.

Только при анализе формулы "ранних времен" (ár) мы не могли не коснуться специфической связи этой формулы с зачином. Эта формула, указывающая на давно прошедшее (мифическое) время действия, является классическим эпическим зачином в фольклоре многих народов. Это эпический зачин par excellence. Как уже отмечалось выше, эта формула вытесняется другой: "я слышал спор", освещающей древнее предание как недавнюю быль, удостоверенную очевидцем; либо, наоборот, делается ссылка на древние сказания, традицию. В песнях, построенных диалогически, распространенный зачин - формула вопроса об имени героя (Hrbl, Alv, Rm, Sd, Grp). Заметим, что в героическом эпосе других народов эта формула весьма распространена, но не в качестве зачина.

Наконец, формула "пора мне поведать" в монологическом тексте также по своему характеру является зачином. Вероятно, это был типичный зачин для жанра тулы, т. е. мифологического или генеалогического перечня. Однако нечто подобное встречаем и в "Слове о полку Игореве": "Не лепо ли ны бяше братие яачатя..."

Большинство рассмотренных формул (sát úti, upp reis, þaðan koma, unz koma и др.)? к&к уже указывалось, помещаются в начале стиха и особенно в начале строфы.

В противоположность "действенным" формулам, начинающим строфу, стихи, венчающие строку, часто имеют характер сентенции либо в виде отвлеченной морали (и тогда они напоминают гномические эддические стихотворения), либо в форме конкретной эмоциональной оценки происходящего итогового заключения, предсказания и т. п. (Hm 8, 30; Sg 3, 35, 41, 64; HHv 1; Akv 19, 31 и мн. др.). Между прочим, такие оценочные сентенции характерны и для конца строфы во французском эпосе.

Таким образом, общие места оказываются совершенно небезразличными и с точки зрения композиции: они занимают определенное место в структуре поэмы, строфы, стиха.

На вопросах структуры строфы и стиха самих по себе мы останавливаться специально не будем. Р. Майер показал, что стих имеет не только метрическую, но и довольно определенную лексико-грамматическую структуру (указ. соч., стр. 415-430). Так, например, начало стиха характеризуется не одним лишь частым употреблением формул, но употреблением неопределенных указаний времени (утро, вечер), числительных, односложных слов с открытыми гласными. В конце стиха встречаются термины родства, торжественные наименования богов и духов, слова общего значения, ориентировочные наречия (указывающие страны света), прилагательные в сравнительной и превосходной степени, глаголы в форме причастия и неопределенного наклонения, открытые односложные слова и слова с хиатусом. Такое проявление единообразной лексико-грамматической структуры вполне соответствует нашему представлению о фольклорной основе эддической поэзии.

"Украшающие" эпитеты

К числу характерных элементов фольклорно-эпического стиля в творчестве различных народов относятся постоянные эпитеты, имеющие в известном смысле украшающий характер. Подобные эпитеты выражают самые общие (в смысле нормы и образца-идеала) черты, относящиеся к лицу или предмету, выраженному существительным.

На материале постоянных эпитетов сразу обнаруживается вся сложность соотношения "Эдды" с устно-поэтическим народным творчеством.

Рихард М. Майер считал "Эдду" прежде всего поэзией существительных. Из прилагательных-эпитетов он выделил в первую очередь цветовые и указывал, что именно они обычно выступают в роли постоянных. Однако типичными постоянными эпитетами в эддической поэзии он считает прилагательные (или существительные), сопровождающие или заменяющие собственные имена. Имеется специальная диссертация Хейнрикса о прилагательных в героических песнях "Эдды"¹⁵. В ней рассматриваются различные функции, а также виды прилагательных (простые и сложные, конкретные и абстрактные, служащие описанию внешности, действия или внутренних состояний и эмоций и т. п.) в различных героических песнях "Эдды". Главный вывод автора: в "старых" песнях (Akv, Hm и некоторых других, примерно соответствующих хойслеровским "двусторонним повествовательным песням") прилагательные выступают преимущественно в атрибутивной позиции и широко используются в украшающей функции, особенно сложные прилагательные (конкретные существительные плюс отглагольное прилагательное). В большинстве случаев - это объективные "прилагательные впечатления" (Eindrucksadjektive), описывающие внешность человека, зверей, вещей, в крайнем случае - героические добродетели. В "младших" песнях (преимущественно в героических элегиях) прилагательные чаще выступают в предикативной роли и характеризуют большей частью не внешность и действие, а внутренние переживания и душевные состояния, приобретают оценочно-рефлектирующий характер ("прилагательные суждения" Urtheilsadjektive), поэтому они менее наглядны. Составные прилагательные в "младших" песнях на первом месте включают прилагательные (или абстрактные существительные), а на втором - отглагольные прилагательные или причастия, указывающие на характер людей (- giarn).

Эти отличия "младших" песен от "старших" автор объясняет воздействием христианского антропоцентризма и увеличением субъективного элемента, связанного с личностью поэта. Мы еще вернемся впоследствии к оценке этой концепции (не выходящей за пределы теории А. Хойслера), а пока обратимся непосредственно к вопросу об эддических эпитетах.

Большинство эддических эпитетов выражается прилагательными, стоящими в атрибутивной позиции перед или после существительного. Однако по своему внутреннему назначению характер эпитета сохраняют в ряде случаев и прилагательные, стоящие в предикативной позиции. Кроме того, прилагательные часто отделяются от существительного или сами стоят в роли подлежащего в придаточном предложении, заменяя существительные, которые стоят в главном предложении или даже только подразумеваются. Эпитетам-прилагательным очень близки по своей стилистической функции и сложные существительные, представляющие собой метафорические иносказания (кеннинги).

Нас прежде всего интересует вопрос о постоянстве эддических эпитетов и об их художественной функции в соотношении с традиционными фольклорно-эпическими.

Среди эддических эпитетов мы находим те же, что и в устно-поэтических эпических произведениях: многочисленные эпитеты цветовые (белый, зеленый, черный, красный, коричневый, серый, голубой), эпитеты, указывающие на материал, из которого сделан тот или иной предмет (золотой), или на его размер (большой, высокий, широкий, длинный); оценочные (красивый, славный, дорогой, статный, умный, глупый, смелый, мужественный); выражающие эмоциональные отношения (милый) и некоторые другие.

В этих общих рамках можно выделить и некоторые специфические особенности эддических эпитетов.

Эпитеты цветовые, относящиеся, безусловно, к числу древнейших, невозможно отделить от несколько более широкой категории эпитетов, выражающих зрительное впечатление от предмета, его не только цветовую, но и световую характеристику (светлый, темный, блестящий, сияющий, бледный). Эта цвето-световая характеристика определяется и внешним зрительным впечатлением как таковым, и некоторыми дополнительными мифологическими мотивами. Она имеет, кроме того, оценочное, обобщающе идеализирующее значение.

Банальным, с точки зрения фольклорных норм, является эпитет серый (grár) для волка (úlfr, HHII); черный (svartr, blakkr) для коня (marr в Ghv; hross в Hm, Od); темный (døkkr) для ворона (hrafn в Am); синий (blár) для волн (unnir в Sd); зеленый (groenn) для травы (laukr в Vsp); тропы (braut в Fm, Rp), долины (völlr в Akv). Но серым, кроме волка, может быть также конь (iór в Br), серебро (siilfr в Gðr II), копье (geirr в HHI). Темный-мрачный myrkr (myrkvan) специфически связан с лесом (viðr, см. Vkv) и обычно сливается в одно слово Myrkvið); оно означает некий мифический "пограничный" лес где-то на юге. Черные быки (øxn alsvartir в Hym) великанов имеют такую окраску в силу принадлежности к хтоническим силам.

"Бледный" (fölr) по составу определяемых этим эпитетом слов (главным образом "мертвец" nár - Vsp, Akv; "нужда" nauðir, в Sd; порадически конь - iör в HHII; наконечник копья - oddr в HHI) также специфически связан с царством мертвых и не имеет ничего общего с кругом предметов, определяемых эпитетом "белый".

"Коричневый" (iarpr) употребляется для обозначения цвета волос (skör) с целью подчеркнуть этническое происхождение (Hm, Gðr II).

Эпитет "белый" (hvitr) и его группа заслуживают более пристального рассмотрения. "Белый" и его производные, иногда содержащие сравнения (солнечно-белый - solhvitr, снежно-белый - miallhvitr, льняно-белый - linhvitr), связан (как и у других народов) с представлением о солнечном свете. Это, по-видимому, древнейший идеализирующий эпитет. Он является постоянным при слове "девушка" (в отличие от "красной девицы" русского фольклора): hvít und hiálmi maer (HHv 28), ina linhvíta maer (HrBl 30), inni linhvíto mey (Hrbl 32), miallhvíta man (Alv 7), mey solhvíta (Háv 97), а также при описании женского лица, шеи, рук, волос, век, бровей: inom hvita lit (Sg 31), háls hvítari (Rp 30), hvítarmri Kono (Háv 161), hvita hadd Svanhildar (Ghv 16), brahvíto (Vkv 39), brunhvit (Hym 8).

В последних двух примерах эпитеты субстантивированы. Из этих эпитетов особого внимания заслуживает hvitarmr - белорукая, что напоминает не только "руки белые" славянского фольклора, не только Изольду белорукую в старофранцузском романе кельтского происхождения, но и, например, осетинскую Сатáну, которая своими белыми руками освещала дорогу мужу и сводила с ума путников. В случае с Сатáной (а возможно, и с Изольдой, где паруса могли заменить руки) белые руки явно имеют магическую, а не только эстетическую характеристику. В этом плане заслуживают внимания слова Фрейра о девушке Герд в "Поездке Скирнира": Armar lýsto enn of þadan alt lopt oc lögr (Skm 6^4-6) - "руки светились, и оттуда воздух и море (освещались)".

Сближение эпитета "белый" с силами солнца содержится и в упомянутом выше эпитете "солнечно-белый", и в сравнении Сванхильд с солнечным лучом (Ghv 15, Sg 55) и светлым днем:

þar er maer borin, módir foeðir;

Sú mun hvítari enn inn heiði dagr

Svanhildr, vera, sólar geisla (Sg 55).

девочка родилась, мать вскормила ее,

светлей она стала, чем ясный день,

Сванхильд была как солнца луч.

Один раз эпитет "белый" (в смысле "прекрасный") отнесен к юноше (sveinn in hvíti - Ls 20). В Vkv "белая шея" (hvítr hals) также отнесена к мужчине. Неудивительно, что "белейшим асом" назван страж богов - Хеймдалль (hvítastr ása - þrk 14). Кроме солярной ассоциации, здесь может сказаться связь Хеймдалля с ясенем Иггдрасиль, из которого вытекает магическая живительная влага - "белая роса" (см. hvitaauri - Vsp 19) такая же белая влага истекает из мифической лиственницы в якутском эпосе.

В "Песне о Риге" ритуальный стол для приема "родоначальника" Рига - Хеймдалля покрывают белой скатертью, кладут белый хлеб (Rþ 31).

Спорадически эпитет "белый" применяется к щиту (skiolðr в Hm), но это следствие сближения представления о "белом" и "блестящем" (ср. в другом месте, в Akv эпитет bleikr - "светлый, блеклый" в применении к щиту; ср. в Rþ 34 в применении к волосам). Выше уже отмечалось исконное понимание "белого" как "светлого", может быть связанного с особым магическим излучением. Поэтому lióss - светлый, блестящий - не только является естественным определением для огня (eldr в Am), но так же как "белый" (hvítr) - постоянным эпитетом при словах "девушка", "женщина", невеста" (man в "Hav", Kvan в Vkv, brúdr в Sg и др.), он же, естественно, в Vkv отнесен к протянутым для объятия рукам (fadmr, ср. hvitarmr) или к женской груди (brióst Br). Другой синоним "светлого" - scirr - лишь изредка применяется к женщине, например, в Grm (ср. in scirleita о Гудрун в Akv), разумеется, по аналогии с lióss и hvitr. Scirr встречаем в роли эпитета рядом со священным напитком - медом (veigr в Bdr, miödr - в Grm), днем (dagr в Vm), драгоценным металлом (malmr в Akv). It scirleita goð, т. е. "светлым богом", называется солнце в Grm 19 (ср. it scinanda goð - "сияющий бог" в Sd 15 и Grm 38), этот эпитет прилагается однажды и к земледельческому божеству фрейру (scirom Frey в Grm 43).

Третий синоним "светлого" - biartr - блестящий, мерцающий - встречается в качестве эпитета при "ладони" (lofi в Gðr III, ср. "белую руку"), при "невесте" (biartilitod bruðr в HHv men в Gðr II), при "ткани" (vad в Sg), драгоценном камне (steinn в Gðr I).

Демонический вариант понятия о светлом fránn - "искрящийся" в применении к змею (orm в Skm, Ghv, Grp; nadr в Vsp), взгляду (sion в Gðr I, ср.: синтез того и другого в fránneigi sveinn - змеиноглазый юноша в Fm), мечу (maekir в Vkv Fm - ср. kyn-birtr éarn - "чудесно блестящее железо" в Sg 22). В Vsp 53 biartr выступает как эпитет к "убийце Бели", то есть к богу-громовику Тору.

Таким образом, группа эпитетов, объединенных вокруг понятия о светлом, имеет (за исключением демонических frann и fölr) идеализирующий характер и представляет собой не столько отчетливое выделение реальных признаков предмета, сколько его идеализацию. "Светлый" фигурирует в известном смысле в роли "прекрасного". Поэтому не удивительно, что эпитет fagr - красивый - прежде всего относится к тем же объектам, что и "светлый", в частности к "девицам" (maer в Vkv, bruðr в HHv). Но fagr обращено и к золоту gull (Gðr II). Это не случайно, а тесно связано с системой представлений, отразившейся в эддических эпитетах. Главным соперником группы эпитетов "белый", светлый" является эпитет "красный" (rauðr) и его производные (glóðrauðr, valrauðr и др.). Красной, естественно, может быть кровь (dreiri в Vsp) или одежда (плащ - lodi в Gðr II, рубашка serkr в Akv; красными являются мифические петухи, кричащие перед концом мира (fagrauðr hani soðrauðr hani в Vsp, 42-43). Чаще всего эпитет "красный" прилагается к золоту, изделиям из золота, сокровищам, оружию и т. п., особенно часто фигурируют "золото" - gull (Vkv, Od, Rm, Am) и "кольца" hringr (Akv, Gðr II, Br, Grm) и baugr (Vkv, Sg, Fm, HHI, HHII, Od) как стереотипное выражение богатства. Таким образом, эпитет "красный", так же как и "белый", не сводится к чисто цветовой характеристике, а имеет идеализирующий характер. Но если основой эпитета "белый" является солнечный свет, то основой эпитета "красный" оказывается блеск золота. Не удивительно, что эпитет "белый" и его синонимы шире распространены в мифологических песнях, а "красный" - в героических, в которых полнее отразилась бытовая обстановка эпохи викингов и на каждом шагу упоминается золото и оружие.

Постепенно универсальным идеализирующим эпитетом становится "золотой" (gullin) и близкие к нему: "позолоченный" (gyltr), "блестящий золотой" (gull-biartr), "златорогий" (gull-hyrndr), "золотощетинный" (gullin-bursti), "с золотой уздечкой" (gull-bitlatr), "покрытый золотом" (gull-roðinn), "многозлатный" (margullin), "украшенный золотом" (gull-varið) и т. п.; в применении к кубку (kalkr в Akv, Ker в Grm), носу корабля (stafn в Alv) и фигуре на нем (grima, в Gðr II), к нити (sima в HHI), покрову на седло (sodul-klaedi в Akv), к шлему (hialmr в Akv), к девушке и женщине (HHv, HHII и др.), к корове, вепрю, коню (Hrbl, Grm)¹⁶.

Идеализирующий (украшающий) характер имеют и эпитеты, указывающие на размер: высокий (hár), большой (stórr, mikil) широкий (breiðr), глубокий (diupr) и т. д., также в применении к крепости, палатам, скамье, дереву, лесу и т. п. Могучий (amatugr) в примет великану (HHv, Skm Vsp) и к человеку (hallr в HHv и др.), смелый (froekn, óneiss, áblauðr) и умный (horskr) в применении к воинам и князьям (rekkr, lyðir, iöfurr, konungr, konr, gram и т. п. в Akv, HHI, od, Br, Grp), благородный и благороднорожденный (ítr, itrborinn) к князьям, мудрый (fródr) в, применении к богам и великанам (о последних иногда - hundviss), юный (ungr, frumungr), о девушках и героях (особенно в Sg); старый (aldinn, реже gamall); о древних великанах (iötunn в Skm, Fm, þrk, Grm, Vsp, Hav), о туле (Háv), о мировом древе (Vsp) и спрятанном там роге (слухе?) Хеймдалля (Vsp); так же, как древний (forn) в применении к знаниям, преданиям (spioll в Vsp) или священному меду (Skm). Точно так же не вызывает сомнения эпитет "дорогой" (dýrr) по отношению к конунгу, меду; "статный" (göfugr) - к оленю, "объезженный" (gangtamr) - к коню; эпитет "богатый магическими знаками" (málfan) прилагают к мечу. Типичны такие сочетания, как острый (hváss), кусающий до раны (sár beitr), "остро кусающий" (sliðr-beitr), "меч", "лезвие", "железо" (hiör в Fm, sverð в Hm; saxi в Akv, éarn в Sg. т. д.); "острый" (hváss) "глаз" (auga HHI) и "зоркий стрелок" (vedreygr skyti в Vkv), "сухой" (alþurr) в применении к дровам.

Идеализирующий характер имеет и эпитет "милый" (sváss) в отношении родственников: сыновей и братьев (Akv, Gðr III). Такого типа эпитеты составляют подавляющее большинство. Остальные, как правило, выражают не желаемое, а типичное качество предмета, например: "кровавый" (bloðugr, dreyrugr), о ране (sár, und), "взмыленный" (svangr) и "кусающий удила" (melgreypr), боящийся плети (vanstygr) о коне.

Приведенный обзор дает основание для некоторых существенных выводов по интересующему нас вопросу о фольклоризме эддических эпитетов. Прежде всего мы видим, что большая часть их имеет тавтологический или идеализирующий характер, как это вообще специфично для фольклорно-эпических постоянных эпитетов. Иными словами, эддические эпитеты стилистически тождественны фольклорно-эпическими эпитетами.

В немногих местах встречается нагромождение, нанизывание прилагательных-эпитетов при одном существительном, характерное для причитаний, например, в начале "Песни о Хамдире" (Hm 3, близкий вариант Ghv 2) в речи Гудрун:

Systir var yccor Svanhildr um heitin

sú er Yörmunreccr ióm um traddi,

hvítom oc svörtom, á hervegi,

grám, gangtömom Gotna hrossom (Hm 3).

Сестра была ваша названа Сванхильд,

Ёрмунрекк ее конями затоптал,

Белыми и черными, на дороге войны,

Серыми объезженными готскими конями.

Если "объезженные" можно принять за постоянный эпитет, то "черные", "белые", серые" явно не относятся к этой категории, перечисление различных цветов должно создать впечатление массы коней, растоптавших юную Сванхильд.

Однако в большинстве случаев эпитеты выступают в "украшающей" функции и выглядят как постоянные. На такое постоянство, в частности, намекает повторение одного и того же эпитета в пределах одной песни. Например, в "Песне об Атли" в строфе 2 гуннский посол упоминает, что должен был ехать издалека через темный лес на "коне, грызущем удила" (mar inom mélgreypa), а в строфе 3, опять упоминаются "жующие" удила кони (на этот раз - drösla mélgreypa) в перечислении различных подарков, на которые могут рассчитывать гьюкунги, если приедут ко двору Атли. Подобное повторение не может быть не чем иным, как постоянным эпитетом к слову "конь". Однако нигде, кроме "Песни об Атли", этот эпитет больше не встречается. Можно предположить, что до нас не дошли многочисленные произведения, в которых этот эпитет постоянно сопровождал слово "конь". В противном случае надо считать, что автор "Песни об Атли" использовал впервые эпитет "кусающий удила" в роли постоянного, но при этом все равно ориентировался на хорошо ему известный традиционный стилистический прием.

В эдическом поэтическом языке наблюдается известное противоречие между "украшающей" функцией подавляющего числа эпитетов и небольшим количеством случаев применения этого же эпитета. Это противоречие, безусловно, связано с исключительно характерным для эддической поэзии развитием синонимии.

Можно предположить, что развитие синонимии привело к определенному дроблению первоначальных постоянных эпитетов, что эпитеты-синонимы размножились путем такого дробления. Это достаточно убедительно показывает приведенный выше материал. Мы зафиксировали целую серию эпитетов, соответствующую значению "белый", "светлый", "блестящий" (hvítr, lioss, bleikr, scirr, biartr и др.) и обычно связанных с теми же объектами (девушка-женщина, некоторые божества, части тела, металл, щит, напиток), в противоположность только fránn (искристый) и fölr (бледный), имеющих свою определенную узкую (демоническую) сферу. Так, например, девушка-женщина может быть и hvítr, и lióss, и skírr, и biartr.

Приведенные синонимы имеют свои оттенки значения, но в поэтическом языке "Эдды" эти оттенки не играют большой роли, и синонимы (например, lióss и hvitr в применении к "девицам") практически тождественны, разумеется, именно в пределах поэтической системы эддической поэзии. Процесс синонимического дробления очень ярко выступает в появлении различных составных эпитетов, производных от основных, вроде: linhvitr, sólhvitr, brahvitr рядом с hvitr; gloðrauð, valrauðr, fagrauðr sotrauðr рядом с rauðr, и т. п. Можно предположить, что первоначально, т. е. в недрах фольклорной традиции, из которой вышла книжная эддическая поэзия, эпитетов было гораздо меньше и они были постоянными в полном специфическом фольклорном смысле слова. К таким постоянным эпитетам, вероятно, относились "светлая (белая) девушка", "светлая (белая) шея", "светлый (белый) день", "светлый (белый) напиток", "искрящийся змей", "бледный труп", "красное злато (кольца)", "темный лес", "зеленая трава", "глубокая долина", "холодная волна", "юная дева", "смелый воин (конунг)", "милый родич", "старый ётун", "могучий ётун", "мудрый ётун", "объезженный конь" и некоторые другие. Таким образом, можно себе представить и первоначальную систему постоянных эпитетов, и пути дифференциации, дробления в связи с развитием синонимии, а затем в процессе "дефольклоризации".

Рассматривая эддические эпитеты, нельзя не обратить внимания на употребление некоторых эпитетов-прилагательных субстантивированно, вместо подлежащего, особенно в придаточных предложениях.

Mögr fann ömmo, miöc leiða sér,

hafði höfda hundrud nio.

Enn önnor gecc, algullin, fram,

brúnhvit, bera biörveig syni (Hym 8).

Муж нашел бабку, она была ему ненавистна,

Имела голов девять сотен.

Другая вышла вся золотая,

Светлобровая принесла пиво сыну.

"Светлобровая" (brúnhvit) выступает как подлежащее, а "вся золотая" (algullin) может рассматриваться как эпитет к эпитету (субстантивированному). В Akv 35 Scaevaði þá in scirleita..., т. е. "плавно вышла ясноликая" - речь идет о Гудрун. Там же в Akv 13: Fetom leto froecnir um fiöll at þyria mari ino mélgreypa, т. е. "Рысью пустили смелые по горам коней, кусающих удила". "Смелые" (froecnir) - здесь подлежащее; имеются в виду гьюкунги.

Субстантивированное прилагательное, восходящее к постоянному эпитету, часто употребляется в предложениях пословичного типа: "Svá scal froecn fiandom veriaz" (Akv 19) - "Так должен смелый от врагов защищаться".

Субстантивированное прилагательное такого рода может выступать и в роли дополнения. Frago froecnan, ef fiör vildi... gulli kaupa (Akv 20), т. е. "Спросили смелого, не хочет ли жизнь... за золото купить".

В Akv 13 говорится о том, что гьюкунги погнали коней (mari ino mélgreypa) в гуннскую землю, а в придаточном предложении слово "кони" опущено и читаем: ráko þeir vannstyggva völlo algroena - "гнали боящихся плети по зеленым полям". Vannstygr не только варьирует mélreypr, но заменяет всю формулу - mélgreypr marr.

Число примеров можно увеличить. Следует отметить, что в субстантивированных эпитетах "постоянство" гораздо больше бросается в глаза, чем в обычных эпитетах, присоединенных к существительным.

Кроме того, имеется определенная категория эпитетов, которые полностью сохранили в эддических песнях свое постоянство. Это эпитеты к именам собственным, своеобразные "прозвища" героев, как богов, так и персонажей из исторических преданий: Hamdir inn hugomstóri (Хамдир, великий духом), Högni in froecni, Hialla in blauði (Хегни смелый, Хьалли трусливый), Atli in riki (Атли могучий), Sigurðr ungi (Сигурд молодой). Большей частью эти прозвища, однако, выражаются не прилагательными, а существительными, главным образом по патронимическому признаку: þórr, sifiar verr (jardar burr) Heimðallr, hvítastr ása и т. п. Niðuðr, Niara drottin (Нидуд, князь ньяров), Völundr, alfa visi (Вёлюнд, князь альвов), Brynhildr, buðla dóttir (Брюнхильд, дочь Будли) или dis sciöldunga (госпожа Скьёльдунгов), Guðrún, Gjuki dottir (Гудрун, дочь Гьюки), Gjaflaug, Gjúkasystir, Sigrún frá Sevafiöllum. Эти "прозвища" отличаются большой стойкостью. Рихард Майер сопоставил их с аналогичными в эпосе других германских народов (Хадубрант, сын Хильдебранда, и т. д.) и считает, что древнегерманская поэзия сохраняет собственные имена в качестве единственных постоянных эпитетов¹⁷. Прозвища часто отделяются от имени собственного и заменяют его, так же как субстантивированные эпитеты. Например, вместо Сигурда можно сказать konungr in hunski (гуннский Конунг), seggr in Sudreni (воин южный), sciöldunga niðr (родич Скьёльдунгов), Sigmundar burr (сын Сигмунда).

Бросается в глаза аналогичность этого явления постоянных прозвищ-эпитетов в "Эдде" и в устно-поэтическом творчестве, в частности в русских былинах. Однако в скандинавской поэзии, в отличие от эпоса других народов, эпические прозвища превратились в сложнейшую систему. Это в особенности относится к именам богов. Один, Тор, Локи и другие мифологические персонажи имеют большое количество таких прозвищ, которые употребляются не в качестве эпитетов, а исключительно вместо собственных имен (в генезисе известную роль может играть табу на имена богов).

Прозвища богов в форме иносказаний (например, Тор - "противник Хрода" - Hrods andskoti; "князь козлов" - hafra drottiin; "сын земли" - jardar burr и т. п.) в системе древнескандинавской поэтики относятся в сущности к области кеннингов - своеобразных метафорических иносказаний. Они специфичны для поэзии скальдов, но довольно широко встречаются в "Эдде" и вообще в древнегерманской поэзии. Большинство кеннингов относится к таким понятиям, как "воин", "князь", "герой", "битва", "кровь", "корабль", "меч", "золото". Имеются и обозначающие мужчину, женщину, землю, солнце, зарю и др. Исходя из этого можно предположить, что развитие кеннингов в основном связано с эпохой викингов. Кеннинг - это крайнее выражение развития синонимии. По своей функции кеннинги очень близки к субстантивированным эпитетам и часто выступают в той же позиции.

Таким образом, в эддической поэзии строго "постоянными" являются почти исключительно собственные имена и эпитеты, вошедшие в их состав. Однако и другие эпитеты, характеризующие различные объекты, одушевленные и неодушевленные, однородны с ними по своей функции. Они, во-первых, сохраняют "украшающую" функцию типизирующе-идеализирующий характер так же, как фольклорные эпитеты, и, во-вторых, сходны по своей типологии и дистрибуции с фольклорными постоянными эпитетами. Кроме того, эти эпитеты часто по нескольку раз употребляются в одной "песне", т. е. по крайней мере в рамках отдельного стихотворения выступают как "постоянные". Они обнаруживают свое происхождение от настоящих фольклорных постоянных эпитетов, ибо легко распадаются на группы синонимов, строго соответствующие классическим постоянным эпитетам.

В итоге эддический стиль оказывается насыщен элементами, характерными для фольклорно-эпического стиля, а ряд его особенностей свидетельствует в пользу того, что он и восходит в конечном счете к фольклорной поэтике.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Ср.: Jan de Vries. Die Völuspa (G. В. M., 1936, Heft ½, s. 1-14).

2. См. в кн.: C. M. Bowra. Primitive song, Weidenfeld and Nicolson. London, 1962.

3. См., например, публикации мифических ("чуринговых") песен аранда и луричча Карлом Штреловым: Carl Strehlow. Die aranda- und loritja-Stämme in Zentral-Australien. Frankfurt am Main. Th. 1-3, 1907-1913.

4. Der Parallelismus in der Finnisch-Karelischen Volksdichtung. Untersucht an den Liedern des karelischen sängers Arhippa Perttunen. Von Wolfgang Steinitz. Helsinki, 1934 (FF Communications, N 115).

5. А. П. Евгеньева. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII-XX вв. М.-Л., 1963, стр. 277.

Параллелизм в русских лирических песнях хорошо освещен в старой работе С. Шафранова - "О складе народно-русской песенной речи, рассматриваемой в связи с напевами" (ЖМНП, т. CCII и CCV, 1879).

6. Richard Heinzel. Über den Stil der Altgermanischen Poesie. Straßburg, 1875.

7. Richard M. Meyer. Die altgermanische Poesie nach ihren formelhaften Elementen beschrieben, Berlin, 1889.

8. См. А. П. Евгеньева. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII-XX вв., стр. 264-298.

9. W. Paetzel. Die Variationen in der altgermanischen Alliterationpoesie. Berlin, 1913.

10. Jan de Vries. Die Helgilieder. ANF, 1967, В. 60, 8. 135.

11. Так представлял себе и Р. Мейер (см. указ. соч., § 21). Ср.: Э. Макаев. - В сб. "Проблемы сравнительной филологии", стр. 415.

12. См.: Е. Мелетинский. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М., 1963, стр. 294-298; Е. Мелетинский. О древнейшем типе героя в тюрко-монгольском эпосе. - Сб. "Проблемы сравнительной филологии", стр. 426 и сл. Ср: в наст. работе.

13. Прекрасным комментарием к данному общему месту является следующий абзац из книжки А. Я. Гуревича "Походы викингов" (М., 1966), с которой автор этих строк ознакомился уже после написания главы об эддическом стиле: "Для бонда усадьба его отца, в которой он родился, жил, работал вместе с сородичами и которую он оставлял, умирая, своим детям и другим близким людям, была микромиром, средоточием всех его интересов. Его усадьба называлась одалем, а сам он - одальманом. Но слово "одаль" - наследственная земля - означало в древнескандинавском языке также "родина". В представлении скандинавов времен язычества мир людей был не чем иным, как большой усадьбой: вокруг нее лежал мир великанов и страшных чудовищ. Поэтому мир людей называли Мидгардом (буквально: "то, что расположено в пределах изгороди"), а мир исполинов и чудовищ - Удгардам ("находящееся за оградой")" (стр. 18).

Из приведенных соображений тень ясно, как происходит переход от формул, выражающих мифологически противоположность "своего" и "чужого" мира, к формулам, в которых противостоит то, что "внутри" дома, и то, что "снаружи".

14. M. Meyer. Die altgermanische Poesie, S. 373.

15. H. M. Heinrichs. Stilbedeutung des Adjektivs in eddischen Heldenlieder. Würzburg, 1938.

16. Белый, красный и золотой, в противоположность черному, выступают как основные цветные положительные эпитеты в фольклоре и мифологии славянских народов (см. В. В. Иванов и В. Я. Топоров. Славянские семиотические системы. M., 1965, стр. 38).

17. Die altgermanische Poesie nach ihrem formelhaften Elementen beschrieben von Richard M. Meyer. Berlin, 1889, S. 198.