Литература

Источник: Т. Н. ДЖАКСОН. AUSTR í GÖRÐUM

Топонимика и археология

Топоним Aldeigjuborg, как правило, отождествляется исследователями с Ладогой (Старой Ладогой). Самая ранняя фиксация этого композита – в "Саге об Олаве Трюггвасоне" монаха Одда (ок. 1190 г.). Присутствие в скальдических стихах (в висе из поэмы Эйольва Дадаскальда "Bandadrápa", сочиненной ок. 1010 г.) формы Aldeigja говорит о том, что именно она являлась исходной для этого наименования. Используемый сагами композит Aldeigjuborg построен при помощи географического термина borg, "город, крепость", служащего преимущественно для оформления древнескандинавской топонимии Западной Европы и не типичного для обозначения городов Древней Руси. Причина такого словообразования кроется в поэтапности освоения скандинавами пути "из варяг в греки": Ладогу, лежащую в самом начале этого пути, варяги освоили, согласно имеющимся археологическим данным, уже во второй половине VIII в., на остальной же части этого пути они археологически прослеживаются только со второй половины IX в. Осевшие в Ладоге скандинавы, составлявшие здесь, "вероятно, сравнительно самостоятельную политическую организацию" [Лебедев 1975, 41], создали на местной основе (об этом чуть ниже) топоним Aldeigja, а затем дали городу имя Aldeigjuborg, в соответствии с привычной для себя топонимической моделью X-borg.

Исследователи единодушны в признании генетической связи между топонимами Aldeigja и Ладога, но вопрос об их происхождении и взаимозависимости решался в науке по-разному. Название города производили и от наименования Ладожского озера (из финск. *aaldokas, aallokas "волнующийся" – от aalto "волна") [Munch 1874, 260; Thomsen 1879, 84; Фасмер 1986, II, 448], и от имени реки Ладоги, соврем. Ладожки (из финск. *Alode-joki, где alode, aloe – "низкая местность" и jok(k)i – "река") [Mikkola 1906, 10-11; Брим 1931, 222-223; Рыдзевская 1945, 64-65; Роспонд 1972, 53; Попов 1981, 55-56, 90-91; Нерознак 1983, 101-102]. Разделявший поначалу последнюю точку зрения Г. Шрамм [Schramm 1982] пересмотрел свое мнение и предположил, что в основе названия города Ладоги лежит финское имя Волхова (финск. Olhava) [Фасмер 1986, I, 346] или его нижнего течения [Schramm 1986, 369-370]. Думаю, исследователь не принял здесь во внимание такой топонимической закономерности, что при образовании городов вблизи устьев небольших рек города, как правило, получали свое название не по основной реке, а именно по этим притокам.

К настоящему времени можно считать почти доказанным, что сначала возникло название реки, затем города и лишь затем озера. По общему мнению исследователей, название происходит из прибалтийско-финских языков. Скорее всего, исходный гидроним – финск. *Alode-jogi (joki) "Нижняя река". По А. И. Попову, последовательность такова: 1) "прибалтийско-финский или саамский оригинал", 2) "русская передача этого названия (Ладога) с последующим переносом на торговый пункт – г. Ладогу", 3) перенос имени города на озеро [Попов 1981, 55-56, 90-91]. Древнескандинавский топоним Aldeigja (Aldeigjuborg) приводится исследователями большей частью лишь как параллель к древнерусскому [Попов 1981; Нерознак 1983]. Однако, как со всей убедительностью доказал И. Миккола, исходным является сочетание al, а не la в начале слова, ибо только последнее может быть объяснено из первого, но не наоборот [Mikkola 1906]. Соответственно, можно утверждать, что из финского названия реки Ладоги (совр.: Ладожки) произошел скандинавский топоним Aldeigja (вероятнее всего, сначала как имя реки, а затем – поселения), а из него (с метатезой ald > lad) – древнерусское Ладога.

Возникновение древнерусского названия Ладога не прямо от субстратного *Alode-jogi, а через посредство скандинавского Aldeigja требует своего объяснения. Еще не так давно Г. Шрамм мог только предполагать, что если славянское имя произошло от скандинавского, то славянский поток достиг Ладоги десятилетиями позже [Schramm 1986, 369]. На сегодня это можно считать уже доказанным: новейший анализ стратиграфии, домостроительства и топографии Ладоги VIII-X вв. [Кузьмин 1989, 34-35; Кузьмин, Мачинская 1989, 29-30] показал, что первыми поселенцами в Ладоге в начале 750-х гг. действительно были выходцы из Северной Европы, а импульс продвижения славян дал себя знать лишь к концу 760-х гг. Археологический материал подтвердил топонимические данные.

О сожжении Ладоги норвежским ярлом Эйриком

В "Саге об Олаве Трюггвасоне" по "Кругу земному" рассказывается о нападении норвежского ярла Эйрика на Ладогу. Исследователями, на основании внутренней хронологии саги и сравнения ее сведений с данными других письменных источников, этот поход ярла Эйрика датируется 997 г.

Ярл Эйрик приплыл осенью назад в Свитьод и оставался там следующую зиму. А весной собрал ярл свое войско и поплыл вскоре по Восточному пути. И когда он пришел в государство конунга Вальдамара, стал он грабить и убивать людей, и жечь повсюду, где он проходил, и опустошил ту землю. Он подошел к Альдейгьюборгу и осаждал его, пока не взял города, убил там много народа, и разрушил и сжег всю крепость, а затем воевал во многих местах в Гардарики [ÍF, XXVI, 339].

Если еще в 1941 г. Е. А. Рыдзевская была вынуждена констатировать, что раскопками "земляного городища в Старой Ладоге никаких следов пожара, которые можно было бы отнести за счет набега 997 г.", обнаружено не было [Рыдзевская 1945, 55], то данные, полученные в 1980-х гг., говорят об обратном.

Так, раскопками на Варяжской улице (на левом берегу р. Ладожки) установлено, что "все постройки II основного горизонта" и многие из построек III-го "обнаруживают следы гибели в огне". Уточню, что порубочные даты бревен, использованных в постройках III-го горизонта, приходятся на 951-995 гг.; перекрывающий его II основной горизонт тоже сложился в пределах X в. По мнению В. П. Петренко, "одно из этих бедствий связано с набегом норвежского ярла Эйрика" [Петренко 1985, 91, 92, 115]. Та же картина наблюдается и на Земляном городище Ладоги, где "плохо сохранившийся ярус XI" (после 980 г.) "гибнет в пожаре", связываемом исследователями (предложившими новую стратиграфическую колонку Земляного городища Ладоги) "с набегом на Ладогу ярла Эйрика в 997 г." [Мачинский, Кузьмин, Мачинская 1986, 166].

Ладога и Ладожская волость

В целом ряде древнескандинавских источников конца XII – первой трети XIII в. содержится информация о браке русского князя Ярослава Владимировича Мудрого, великого князя киевского с 1016 по 1054 г. ("конунга Ярицлейва"), и Ингигерд, дочери шведского конунга Олава Эйрикссона [Джаксон 1994, 154-161]. Однако только в "Саге об Олаве Святом" по "Кругу земному" рассказывается о том, как Ингигерд получила в свадебный дар "Ладогу и то ярлство, которое к ней принадлежало (Aldeigjuborg ok þat jarlsríki, er þar fylgði)":

Следующей весной приехали в Свитьод послы конунга Ярицлейва с востока из Хольмгарда, и ехали они, чтобы проверить то обещание, которое конунг Олав дал предыдущим летом: отдать Ингигерд, свою дочь, за конунга Ярицлейва. Конунг Олав повел этот разговор с Ингигерд и говорит, что таково его желание, чтобы она вышла замуж за конунга Ярицлейва. Она отвечает: "Если я выйду замуж за конунга Ярицлейва, то хочу я, – говорит она, – в свадебный дар себе Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему относится". И гардские послы согласились на это от имени своего конунга. Тогда сказала Ингигерд: "Если я поеду на восток в Гардарики, тогда я хочу выбрать в Свитьод того человека, который, как мне думается, всего больше подходит для того, чтобы поехать со мной. Я также хочу поставить условием, чтобы он там на востоке имел не ниже титул и ничуть не меньше прав и почета, чем он имеет здесь". На это согласился конунг, а также и послы. Конунг поклялся в этом своей верой, и послы тоже. (Ингигерд выбрала себе в провожатые своего родича ярла Рёгнвальда Ульвссона. – Т. Д.) Поехали они все вместе летом на восток в Гардарики. Тогда вышла Ингигерд замуж за конунга Ярицлейва. Их сыновьями были Вальдамар, Виссивальд, Хольти Смелый. Княгиня Ингигерд дала ярлу Рёгнвальду Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему принадлежало. Рёгнвальд был там ярлом долго, и был он известным человеком [ÍF, XXVII, 147-148].

Брак Ярослава и Ингигерд был заключен в 1019 году: эту дату называют исландские анналы [IA, 106, 316, 468]; она же восстанавливается и по хронологии "Круга земного". По поводу сватовства Ярослава к шведской принцессе Ингигерд в научной литературе высказывалось предположение, что одной из причин, побудивших его заключить союз с Олавом Шведским, был военный поход по Восточному пути, совершенный ярлом Свейном Хаконарсоном в 1015 г. Ярослав якобы шел на этот брак для предотвращения возможных в дальнейшем агрессивных действий, которые, как и раньше (только что рассмотренное нападение на Ладогу ярла Эйрика Хаконарсона в 997 г.), предпринимались если не самим Олавом, то покровительствуемыми им его друзьями и гостями [Рыдзевская 1945, 56]. Отмечая нестабильную обстановку в Южном Приладожье на рубеже X-XI вв., отрицательно сказывавшуюся как на состоянии международной торговли, так и на безопасности Новгорода, исследователи также охарактеризовали брак между Ярославом Мудрым и Ингигерд как попытку устранения нестабильности. Ладожское ярлство в результате превратилось в своеобразную буферную зону между Скандинавией и Русью: став владением шведки Ингигерд, эта область оказалась защищенной от нападений шведов, а, будучи передана ярлу Рёгнвальду, другу Олава Норвежского, – и от нападений норвежцев [Богуславский 1993, 152].

Мне представляется, что причина здесь гораздо глубже. Период с 1018 по середину 1020-х гг. в целом отмечен усилением русско-шведских, равно как и русско-датских, связей, вызванным желанием Ярослава создать антипольскую коалицию в процессе борьбы за киевский стол [Назаренко 1984, 13-19; Мельникова 1988, 47]. Именно как следствие этой политики и стоит рассматривать сватовство Ярослава к дочери Олава Шведского и последующую женитьбу на ней.

Передача Ладоги знатному скандинаву в начале XI в. не фиксируется никакими другими источниками, кроме "Саги об Олаве Святом" Снорри Стурлусона (во всех ее вариантах) и "Пряди об Эймунде". Тем не менее большинство исследователей признает достоверность присутствия в Ладоге в означенное время скандинавского правителя (1). Вероятно, причина такого единодушия кроется в том, что "сведения саг о Ладоге сходятся с нашей летописью в том, что в этом городе с примыкающей к нему территорией нет своего князя, в противоположность Новгороду, Полоцку и другим" [Рыдзевская 1945, 59]. Однако характер княжеского владения в Ладоге (или Ладожской волости) оценивается весьма неоднозначно.

Опираясь на работу Е. А. Рыдзевской, А. Н. Насонов пришел к выводу, что в первой половине XI в. киевские князья держали в Ладоге "наемного варяга-воина". На том основании, что "Ладога в скандинавских сагах и хрониках считалась принадлежащей к земле Вальдемара Старого, т.е. Владимира Киевского (997 г.)", Насонов сделал вывод о "киевском господстве на севере" вплоть до середины XI в. [Насонов 1951, 70]. Этот вывод без дальнейшего обсуждения приняли последующие исследователи [Носов 1984, 103]. Но, по сагам, конунги Вальдамар и Ярицлейв сидят в Хольмгарде (Новгороде). Поэтому прав, думаю, был А.В. Куза, отметивший, что указания саг не дают "права связывать Ладогу непосредственно с Киевом, минуя Новгород" [Куза 1975а, 175].

Итак, по Насонову, в Ладоге находился "наемный варяг-воин", которого "приходилось содержать", давая ему и его мужам жалование по договору [Насонов 1951, 70; см. также: Толочко 1989, 58]. Правда, согласно саге, Рёгнвальд получает звание ярла, а условие договора Ингигерд таково, что Рёгнвальд должен иметь "не ниже титул и ничуть не меньше прав и почета", чем у себя дома. Аналогично и Эйлив (по "Красивой коже"), "взявший ярлство" после смерти Рёгнвальда, сам содержит свою дружину, будучи, вероятно, как и его отец, "обязан данью конунгу Ярицлейву" (о чем говорится в "Пряди об Эймунде"):

Рёгнвальд Ульвссон был ярлом над Альдейгьюборгом... Он был великий вождь и обязан данью Ярицлейву конунгу, и дожил до старости [Flat., II, 217].

У конунга Ярицлейва всегда были нордманны и свенские люди; и умер тогда ярл Рёгнвальд Ульвссон, а то ярлство взял ярл Эйлив. У него тоже было много нордманнов, и он давал им жалованье [по договору]. Это звание ярла давалось для того, чтобы ярл защищал государство конунга от язычников [Fask., 227].

Тем самым и Рёгнвальд, и Эйлив, в глазах авторов саг, облечены правом сбора дани в своем ярлстве (в Ладоге) и лишь какую-то определенную ее часть отдают конунгу. Более верным поэтому представляется прочтение приведенного текста М.Б. Свердловым, который заключил, что "Ярослав не только использовал скандинавов в качестве наемников, но и поручал им управление значительными областями русского государства" [Свердлов 1974, 64-65].

Г. С. Лебедев видит в Рёгнвальде "великокняжеского наместника" [Лебебев 1985, 215]; аналогично, как "наместника великой княгини", оценивает его А. Н. Кирпичников, замечая при этом, что "ладожские правители-шведы напоминали служилых князей" [Кирпичников 1988, 57]. В нашей совместной статье с Г. В. Глазыриной мы определили Ладожское "ярлство" как "условное держание" [Глазырина, Джаксон 1986]. Мы пытались показать, что, вероятно, в саге нашло отражение древнерусское кормление, фигурирующее в русских источниках лишь с XV в., но ведущее свое начало, по заключению ряда исследователей (С. В. Юшков, В. Т. Пашуто, М. Б. Свердлов), с более раннего времени, а здесь описанное в терминах норвежской вейцлы. Однако позднее, ссылаясь на вывод Н. Л. Пушкаревой, что женщина на Руси получила право владеть и распоряжаться недвижимостью, в том числе и землей, приблизительно с конца XII в. [Пушкарева 1989, 104-139], Глазырина заключила, что рассказ саги о свадебном даре конунга Ярицлейва "вряд ли является достоверным, поскольку противоречит данным об имущественно-правовом состоянии общества Скандинавии и Руси в начале XI в." [Глазырина 1994]. Это мнение, однако, исследователями Ладоги принято не было [Кирпичников, Сарабьянов 1996, 94-95].

Ладога на пути из Скандинавии в Новгород

Маршрут из Новгорода в Швецию через Ладогу совершенно естественен, и, видимо, вследствие этого, он крайне редко фиксируется в сагах, отличающихся "необычайной скудостью и часто неточностью" в описании всего пути "из варяг в греки" [Брим 1931, 201]. Тем не менее, саги иногда говорят о том, что, возвращаясь из Новгорода в Скандинавию, путешественники останавливаются в Ладоге, где садятся на корабли:

Магнус Олавссон начал после йоля свою поездку с востока из Хольмгарда вниз в Альдейгьюборг. Стали они снаряжать свои корабли, когда весной сошел лед [ÍF, XXVIII, 3].

А весной собрался он (Харальд Сигурдарсон. – Т. Д.) в путь свой из Хольмгарда и отправился весной в Альдейгьюборг, взял себе там корабль и поплыл летом с востока [ÍF, XXVIII, 91].

Кальв и его люди пробыли в Хольмгарде, пока не прошел йоль. Отправились они тогда вниз в Альдейгьюборг и приобрели там себе корабли; отправились с востока как только весной сошел лед [Orkn. s., 57].

Е. А. Рыдзевская в докладе о Старой Ладоге, прочитанном в апреле 1941 г., высказала, на основании известий саг, предположение, что суда, ходившие по Балтике и по Волхову, были неоднотипны, а следовательно, в Ладоге должна была существовать "дифференциация ремесленного труда по их снаряжению и ремонту". Исследовательница выразила надежду, что "дальнейшие археологические исследования в Старой Ладоге вскроют какие-нибудь следы местного ремесла, остатки мастерских и т. п." [Рыдзевская 1945, 63]. И действительно, в горизонте Е(1) (70-е – 90-е гг. IX в.) "в 1958 г. был раскрыт комплекс, связянный с обработкой железа и бронзы, получивший название кузницы". Работавший здесь мастер среди прочего изготовлял "заклепки, очевидно, для ремонта прибывших сюда северных кораблей" [Давидан 1986, 100]. Более того, детали кораблей встречаются при раскопках в Старой Ладоге, начиная с самого нижнего горизонта, равно как и железные лодейные заклепки, известные по скандинавским памятникам [Там же, 101]. Как справедливо подчеркнула Пирио Уйно, на местное кораблестроение и ремонт грузовых судов указывают находки корабельных досок, вторично использовавшихся в качестве лицевых частей мостовых [Uino 1989, 217], – находка 1970-х гг. на уровне III строительного горизонта Варяжской улицы [Петренко 1985, 112]. С кораблестроением, или ремонтом кораблей, был связан и скандинавский производственный комплекс VIII в., открытый в 1973-1975 гг. [Рябинин 1980, 174]. Как можно видеть, предсказания дальнейших археологических открытий, сделанные на основании саг, сбываются.

О торгово-пропускных функциях Ладожской волости

Как показал в целой серии работ А. Н. Кирпичников, Ладога, практически с момента своего основания в VIII в., представляла собой "центр городовой волости (с XI в. – наместничества), располагавшейся вдоль порожистой части Волхова (Гостиннопольские и Пчевские пороги). Входившие в состав этой волости связанные с хозяйственным освоением окрестных земель поселения-сателлиты, а также дорожные станции контролировали низовье Волхова (длина около 60 км) и обслуживали международное судоходство" [Кирпичников, Рябинин, Петренко 1985, 48-51; Кирпичников, Сарабьянов 1996, 54].

Ладогу в качестве промежуточного пункта на пути из Скандинавии в Новгород саги знают – об этом только что шла речь. Впрочем, этот маршрут известен нам лишь по "Кругу земному" Снорри Стурлусона (ок. 1230 г.) и по "Саге об оркнейцах", но лишь в той ее части, которая была переработана при участии Снорри Стурлусона (тоже ок. 1230 г.). Ни в скальдических стихах, использованных Снорри, ни в "Красивой коже", содержащей аналогичные рассказы о поездках из Руси в Швецию конунгов Магнуса Олавссона и Харальда Сигурдарсона, указания на путь через Ладогу нет.

Мне представляется, что саги сохранили также косвенную информацию о тех контрольно-пропускных функциях Ладожской волости, о которых писал целый ряд исследователей [Носов 1981, 18-24; Носов 1984, 123-127; Сорокин 1993, 110-115; и др].

Так, последняя глава "Саги об Олаве Святом" в "Круге земном" Снорри Стурлусона повествует о поездке норвежских вождей на Русь за малолетним Магнусом в начале 1035 г.

Ранней весной начинают они свою поездку, Эйнар Брюхотряс и Кальв Арнасон, и была у них большая дружина и самые лучшие люди, какие только были для этого в Трёндалёге. Они поехали весной на восток через [горы] Кьёль до Ямталанда, затем в Хельсингьяланд и оказались в Свитьод, сели там на корабли, поплыли летом на восток в Гардарики, пришли осенью в Альдейгьюборг. Отправили они тогда послов в глубь страны в Хольмгард к конунгу Ярицлейву с сообщением, что они предлагают взять с собой Магнуса, сына конунга Олава Святого, и сопровождать его в Норег, и оказать ему помощь в том, чтобы он добился своих родовых земель, и поддержат его в том, чтобы он стал конунгом над страной. И когда это сообщение достигло конунга Ярицлейва, тогда держал он совет с княгиней и другими своими хёвдингами. Все они согласились, что норвежцам следует послать слово и тем самым вызвать их к конунгу Ярицлейву и Магнусу. Был им дан мир для их поездки. И когда они прибыли в Хольмгард, то было решено между ними, что те норвежцы, которые туда приехали, переходят в руки Магнуса и становятся его людьми... [ÍF, XXVII, 414-415]

Обратим внимание на выделенные части этого фрагмента. Приплывшие в Ладогу норвежцы не отправляются все вместе в глубь территории, а посылают послов (sendimenn) к князю с сообщением (með orðsendingum) о цели своей поездки. Ярослав получает это сообщение и после обсуждения сложившейся ситуации решает послать норвежцам, оставшимся в Ладоге, слово (gera orð) и тем самым вызвать их (stefna þeim þannug) к себе. Снорри тут же уточняет, что им был дан мир для их поездки (varu þeim grið seld til þeirar ferðar). Трижды употребленный здесь термин orð "слово" (с вариантом orðsending "послание") определенно указывает на то, что послы несли устную информацию. Для обозначения "мира" используется термин grið, отличающийся от синонимичного слова friðr "мир" тем, что выражает понятие, ограниченное во времени и пространстве. Речь идет о гарантированном безопасном проезде от Ладоги до Новгорода.

Вероятно, о том же гарантированном безопасном проезде по территории Руси говорит и монах Теодорик, лаконично излагая в своей латиноязычной хронике "История о древних норвежских королях" (1177-1180 гг.) историю возведения Магнуса на престол. Когда на Русь пришли четыре знатных норвежца, Ингигерд, жена Ярослава, отказалась отдать им мальчика, "если они клятвенно не пообещают, что он будет провозглашен королем... Те же, пообещав все и даже больше того, что от них требовалось, получают разрешение уехать..." [Theodricus, 44-45]

Мне представляется необходимым привлечь внимание также к "Саге о Магнусе" в своде королевских саг "Гнилая кожа" (1217-1222 гг.). Здесь не упоминается Альдейгьюборг, и потому в работах, посвященных Ладоге, эта сага не фигурирует. Тем не менее информация, в ней содержащаяся, заслуживает самого пристального внимания.

"Сага о Магнусе" в "Гнилой коже" имеет совершенно иной зачин, нежели во всех прочих источниках. (Исключение – тождественная "Гнилой коже" версия "Книги с Плоского острова" на дополнительных листах второй половины XV в., а также восходящий к "Гнилой коже" и лишь отличающийся незначительно стилистически вариант саги по рукописи XIV в. "Хульда"). Здесь сага открывается неким, неизвестным по другим исландско-норвежским сочинениям, текстом, который также называют "Прядью о Карле Несчастном".

В "Пряди о Карле" говорится следующее:

Нет теперь мира между Свейном Альвивусоном и конунгом Ярицлейвом, потому что конунг Ярицлейв полагал, что норвежцы повели себя недостойно по отношению к святому конунгу Олаву, и некоторое время не было между ними торгового мира [Msk., 5; ср.: Fms., VI, 7].

Речь идет, как следует из дальнейшего изложения, о 1034 годе. Е. А. Мельникова рассматривает "указание на отсутствие торгового мира при Свейне" как свидетельство того, что такой мир между Русью и Норвегией существовал "в предшествующее время". Исследовательница заключает на этом основании, что "во время правления Олава Харальдссона был заключен торговый мир с Русью, обеспечивавший свободную торговлю и безопасность норвежских купцов на Руси". Наиболее вероятными годами заключения договора о торговом мире с Норвегией Мельникова считает 1024-1026 гг., проведенные Ярославом в Новгороде, между проигранной им битвой при Листвене и его возвращением в Киев [Мельникова 1997, 35-41; Melnikova 1997, 15-24].

События 1034 г. развиваются, по "Пряди о Карле", таким образом, что на Русь ("в Аустрвег") решают отправиться со своими людьми два норвежских купца (солевары, накопившие денег и занявшиеся торговлей), Карл и его брат Бьёрн. Они осознают, что "из-за заявлений конунга Свейна и конунга Ярицлейва и того немирья, которое существует между ними, это нельзя назвать безопасным". И всё же они плывут на восток, "пока не приходят в Аустррики; и встают там у большого торгового города". Думаю, можно не сомневаться, что "большим торговым городом", в котором купцы собираются "купить себе всего необходимого" и откуда затем отправляются в Хольмгард (Новгород), была Ладога..

Норвежским купцам грозит нападение со стороны местных жителей, и Карл отправляется к конунгу. "Ничего не говорится о его поездке, пока он не приходит к конунгу Ярицлейву и приветствовал его". Ярослав "велел взять его и тотчас заковать в цепи, и так было сделано". Однако по просьбе Магнуса он освободил Карла. "И так хочет Магнус, – сказал он, – чтобы тебе был дан мир". ("И всем тем норвежцам," – добавляет "Книга с Плоского острова"). Ярослав предложил Карлу либо уехать назад в Норвегию ("Отправляйтесь с вашими товарами, как вам нравится"; в "Хульде" здесь следует вставка: " и позаботьтесь сами, чтобы вам был мир от других местных жителей, если я дам вам свободу"), либо остаться на зиму и весной выполнить его поручение.

Карл соглашается на второе предложение, едет по весне с поручением в Норвегию, но там попадает в неволю. Ему удается бежать не без помощи Кальва Арнасона, знатного норвежца, сражавшегося в битве при Стикластадире против Олава Святого, но сейчас готового присягнуть на верность его сыну Магнусу. "Затем едут они на восток в Гардарики к конунгу Магнусу, и оказывают конунг Ярицлейв и его люди Карлу самый что ни на есть радушный прием, и рассказывает он им все о своих поездках, и затем рассказывает он конунгу Магнусу о деле Кальва". Карл говорит, что Кальв готов поклясться, что он не убивал конунга Олава, и желает присягнуть на верность конунгу Магнусу. "И вот посылают за Кальвом, и получил уже Карл мир для него". Карл приехал к Ярославу. "Дал Карл тогда такую клятву, что он не убивал конунга Олава, и присягнул на верность с этого времени Магнусу".

Вновь, если обратить внимание на выделенные части этого рассказа, мы можем заметить, что, как и знатные норвежцы, купцы тоже все сразу не едут в глубь страны – отправляется "к конунгу" один Карл. Очевидно, он должен получить разрешение ("мир") для остальных купцов на проезд от Ладоги до Новгорода. Когда Ярослав освобождает Карла, он говорит, что Магнус просит дать мир ему и всем тем норвежцам, т. е. "мир" для Карла – не освобождение из заточения, а действительно право на провоз товаров, как и для остальных норвежцев, ожидающих его в Ладоге. Идущая ниже по тексту вставка в "Хульде", противопоставляющая "мир" от местных жителей по пути следования Карла и "свободу" от конунга, подчеркивает, что в понятие "мира" входит также "личная безопасность".

История Кальва Арнасона повторяет фактически ту же схему: "на восток в Гардарики" Карл и Кальв едут вместе, но к Ярославу приходит только Карл. Это означает, что Кальв остается ждать, чтобы ему дали "мир" на проезд. "Мир", который Карл получает для Кальва Арнасона, вероятнее всего является гарантией его неприкосновенности, поскольку Ярицлейв и Магнус убеждены, что отец Магнуса, конунг Олав Святой, был убит именно Кальвом.

При том что эта версия прибытия Кальва на Русь находится в противоречии с остальными вариантами того же сюжета в королевских сагах, при том что мы не стремимся к извлечению из этого повествования прямой, буквальной, информации, мы определенно располагаем здесь очень важной информацией косвенной, а именно – указанием на то, что знатный норвежец, политический противник русского князя, должен был ожидать предоставления ему права на проезд в глубь страны. И конечно, самым вероятным местом его временного пребывания была Ладога.

Любопытен в этом отношении рассказ "Пряди об Эймунде" о путешествии на Русь Эймунда Хрингссона и Рагнара Агнарссона:

Эймунд со своими людьми не останавливаются теперь в пути, пока не пришли на восток в Хольмгард к конунгу Ярицлейву. Отправляются они сначала к конунгу Ярицлейву, как предложил Рагнар. Конунг Ярицлейв был в свойстве с Олавом, конунгом свеев. Он был женат на его дочери, Ингигерд. И когда конунг узнает об их прибытии туда в страну, посылает он мужей к ним с тем поручением, чтобы дать им мир и [пригласить их] к конунгу на хороший пир, и они охотно согласились [Eym.s., 202].

Здесь в тексте содержится явное противоречие. Начинается рассказ со стереотипной формулы: "þeir léttu eigi fyrr ferð sinni en þeir kómu..." – "они не останавливались в своей поездке (они не прерывали своей поездки), пока не приехали..." [Cleasby and Gudbrandr Vigfusson 1957, 385]. Но через три фразы выясняется, что остановиться им, скорее всего, пришлось, – ведь только после того как Ярослав узнал об их приезде, он послал им "мир". (Здесь, впрочем, вместо термина frið "мир, личная безопасность", употреблен термин friðland "мирная земля", использовавшийся традиционно викингами, когда они давали обязательство не грабить ту или иную территорию при условии, что им будут гарантированы приют и свободная торговля). Похоже, что, вопреки стереотипному рассказу, в тексте отразились реальные черты – невозможность для знатных скандинавов беспрепятственно добраться до Новгорода и вероятная их остановка в Ладоге.

Вопрос в том, какого времени события перед нами – начала XI в., когда Эймунд и его попутчики отправились на Русь к князю Ярославу Мудрому, или конца XIV в., когда в состав самой крупной исландской рукописи "Книга с Плоского острова" (1387-1394 гг.) вошла "Прядь об Эймунде"? Приведенная выше стереотипная формула относительно безостановочного пути применялась в сагах в тех случаях, когда автор не располагал сведениями о каких-либо событиях во время пути. Делалось это регулярно и почти автоматически. Если бы составитель "Книги с Плоского острова" сознательно вносил в сагу информацию о "мире", данном путешественникам Ярославом, он должен был бы опустить "путевую формулу". Вероятнее, на мой взгляд, вторая возможность: составитель "Книги с Плоского острова" не придал значения рассказу о "мире", который присутствовал в более раннем тексте, и потому описал маршрут Эймунда еще и традиционным образом.

Вероятнее всего, и в XI в. "мир" давался тем же способом, что и в более позднее время. Для XII и XIII вв. мы такой информацией располагаем. В частности, в предыдущей главе упоминался рассказ Новгородской I летописи под 1188 г. о конфликте между новгородскими и немецкими купцами: в ответ на конфискацию новгородских товаров на Готланде новгородцы не позволили своим купцам отправиться за море, а находившихся в Новгороде варягов отпустили на очень сложных условиях – "ни съла въдаша Варягомъ, нъ пустиша я без мира" [НПЛ, 39]. Варяги, отпущенные из Новгорода, тем самым, не имеют гарантий личной безопасности: у них нет "мира", т. е. некоего охранного документа, и нет с ними "съла", т. е. человека, обязанного сопровождать иностранцев в пределах Новгородской земли как при приезде, так и при отъезде [Рыбина 1986, 29, примеч. 15]. О "послах", выполняющих указанные функции, говорится в Торговом договоре Великого Новгорода с Немецкой Ганзой и Готландом от 1259 г. и в Проекте договора Великого Новгорода с немецкими городами и Готландом от 1269 г. [ГВНП, №№ 29, 31].

О том, как осуществлялись контрольные функции, как передавалась информация, в какой форме давался "мир", мы можем судить по серии работ, посвященных функционированию подвесок со знаками Рюриковичей на Руси и верительных знаков (jartegnir) в Скандинавии [Белецкий 1996, 35-40; Молчанов 1996, 32-35].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Брим 1931, 201-247; Рыдзевская 1945, 58-61; Насонов 1951, 69, 70, 79, 80; Свердлов 1974, 64-65; Куза 1975а, 175; Кирпичников 1979; Назаренко 1979; Лебедев 1985, 215; Глазырина, Джаксон 1986; и др. Впрочем, см. иную точку зрения: (Толочко 1989, 57-58; Толочко 1999, 219).