|
Редактор журнала "Mediaeval Scandinavia" любезно предложил мне опубликовать на страницах этого журнала мой ответ на статью известного шведского литературоведа Петера Халльберга1, содержащую интересное обсуждение английского издания моей книги о сагах. Мне кажется, однако, что нецелесообразно вмешиваться в обсуждение своей собственной книги. Отвечая на критику Халльберга, я был бы, естественно, вынужден повторять то, что я более развернуто сказал в моей книге. Между тем если моя развернутая аргументация показалась моему уважаемому оппоненту неубедительной, то едва ли ему покажется более убедительной ее по необходимости более краткое изложение. Тем не менее я хочу воспользоваться предложением профессора Беккер-Нильсена. Однако вместо ответа на критику моей книги я постараюсь высказать только несколько общих соображений о возможных подходах современного человека к средневековой литературе.
Как мне представляется, в основе подхода современного человека к средневековой литературе всегда лежит одна из двух взаимоисключающих гипотез. Одна из них предполагает, что психология средневекового человека не тождественна психологии современного человека. Вторая же, наоборот, предполагает, что психология средневекового человека тождественна психологии современного человека (в этом случае, естественно, отрицается и необходимость самих понятий "современный человек" и "средневековый человек"). Для краткости первая из этих гипотез будет здесь называться "гипотезой нетождества", а вторая – "гипотезой тождества". Разумеется, возможны промежуточные случаи: тот, кто в основном исходит из гипотезы тождества, бывает иногда вынужден, под давлением фактов, делать какие-то уступки гипотезе нетождества, а тот, кто в основном исходит из гипотезы нетождества, может, под давлением традиции, в чем-то следовать гипотезе тождества.
Очевидно, что гипотеза нетождества – это действительно только гипотеза, только реконструкция того, о чем не может быть никаких прямых свидетельств в средневековых памятниках. Конечно, в них не найти никаких прямых свидетельств о средневековой психологии авторства. Ведь нелепо было бы предполагать, что средневековый автор мог высказаться, например, так: "У меня совершенно другая психология, чем у авторов позднейших эпох, понятие "авторства" мне совершенно неизвестно, я не осознаю себя автором данной саги" и т. п. (я буду и всюду ниже иллюстрировать свои соображения примерами из психологии авторства, ибо я убежден, что, как я старался показать в моей книге о сагах и в других работах, различие в этой области определяет и общие различия между средневековой литературой и литературой позднейших эпох).
Но ведь, в сущности, хотя это, по-видимому, не всем очевидно, то, что выше было названо "гипотезой тождества", тоже только гипотеза, только реконструкция того, о чем в средневековых памятниках не может быть никаких прямых свидетельств. Ведь смешно было бы предполагать, что у средневекового автора можно найти, например, такие утверждения: "Моя психология в общем тождественна психологии авторов позднейших эпох, понятие "авторство" мне хорошо известно, хотя в моем языке нет такого слова, я сознаю себя автором данной саги совершенно так же, как авторы позднейших эпох будут сознавать себя авторами своих произведений" и т. д. Между тем ведь гипотеза тождества, в сущности, предполагает возможность таких утверждений.
Исследователь средневековой литературы, естественно, как правило, не отдает себе отчета в том, что гипотеза тождества – это только гипотеза. Тождественность психологии средневекового человека психологии современного человека должна с необходимостью представляться исследователю средневековой литературы чем-то само собой разумеющимся, не требующим доказательств, аксиоматичным, а вовсе не гипотезой. Дело в том, что в медиевистике и, в частности, в исследованиях древнеисландской литературы (одной из самых консервативных областей медиевистики) гипотеза тождества – давно и твердо установившаяся традиция. Эта традиция восходит к той доромантической эпохе, когда еще не стремились понять прошлые эпохи в их отличии от настоящего, когда так называемая историческая точка зрения еще не начала прокладывать себе дорогу в гуманитарных науках. Традиция, в сущности, не только доромантическая, но и средневековая, в конечном счете.
Методы, господствующие в исследовании исландских саг, т. е. методы определения авторства в сагах, сознательного авторского вымысла, якобы содержащегося в сагах, идейного содержания, якобы вложенного автором в сагу, и т. п., основаны целиком на гипотезе тождества. Таким образом, если она ставится под сомнение, если она оказывается несостоятельной, то несостоятельны й методы, применявшиеся до сих пор в исследовании саг, а следовательно, и сами эти исследования. Поэтому вполне понятно, что любая критика гипотезы тождества не может не вызывать раздражения у всякого активного исследователя исландских саг.
В то время как гипотеза тождества – это старая традиция, гипотеза нетождества – нечто совсем другое. Она – проявление общей тенденции в развитии знания человека о прошлых эпохах. Дело в том, что человечество начало осознавать отличия прошлых эпох от настоящего только на определенном этапе своей духовной истории. До той эпохи, которую принято называть "эпохой романтизма", эти отличия вообще игнорировались. Отличий прошлых эпох от настоящего не замечали даже в материальной культуре. Так, художники изображали людей, живших в далекие прошлые эпохи, одетыми по последней новой моде, и это казалось вполне естественным.
Но всего медленнее происходило осознание несходств в психике. Известно, что первоначально человек не осознавал даже своего психического отличия от животных. Как сообщают этнографы, дикари обычно приписывают человеческую психику обезьянам, и один этнограф рассказывает, что, когда он пытался убедить каких-то дикарей в том, что обезьяны не могут быть людьми, раз они лишены дара речи, эти дикари ничуть не были поколеблены в своем убеждении: обезьяны, объяснили они этнографу, притворяются неговорящими, чтобы их не заставили работать, так что они, конечно, не только люди, но еще и очень хитрые люди.
Первые попытки понять психологию людей прошлых эпох в ее отличии от психологии современного человека относятся только к прошлому веку. Далеко не сразу стало очевидным даже то, что психология первобытного человека должна была быть очень непохожей на психологию современного человека. Но только совсем недавно медиевисты разных специальностей стали разрабатывать науку, которую они называют "исторической психологией", и в научный обиход прочно вошли выражения "средневековый человек", "психология средневекового человека", "средневековое сознание" и т. п. Однако, по-видимому, исследователи древнеисландской литературы остались совершенно незатронутыми этими веяниями в медиевистике.
Первым осознанием того, что возможна психология авторства, в корне отличная от той, которая характерна для современного человека, была пресловутая романтическая концепция "народного духа" как творческого начала в устной литературной традиции. Эту концепцию принято считать наивной, и представители современной науки говорят о ней обычно с чувством собственного превосходства. Однако, в сущности, в этой наивной концепции больше историзма, чем в трактовке средневековых устных произведений (например, эддических песен или народных баллад) как продуктов авторства, совершенно тождественного тому, которое господствует в литературе Нового времени. Романтическая концепция была признанием того, что авторство в устной традиции совершенно не похоже на авторство в современной литературе, и в этом смысле романтическая концепция была прогрессом по сравнению с доромантической концепцией авторства в средневековой устной литературе, т. е. той концепцией, которая до сих пор господствует в скандинавистике.
Концепция устного авторства, получившая в последнее время широкое признание (я имею в виду концепцию устной эпической техники, разработанную Пэрри и Лордом), в сущности, ближе к романтической концепции "народного духа", чем к традиционной концепции авторства в средневековой литературе. Эпохальные исследования Пэрри и Лорда убедительно показали, что в устной повествовательной традиции каждое исполнение – это создание нового произведения из традиционного материала, т. е. сочинение заново, а не воспроизведение заученного оригинала. Другими словами, исполнитель – это автор, и поскольку исполнитель считает себя только исполнителем, а не автором, авторство не отчленено от исполнения, т. е. не осознано. Таким образом, Пэрри и Лорд доказали, что возможно неосознанное авторство и что такое авторство отнюдь не исключает возможности высокого мастерства. Однако, как показали многочисленные попытки применить теорию Пэрри и Лорда к средневековому письменному эпосу, их утверждение, что тип авторства, открытый ими, возможен только в устной традиции, оказался опровергнутым. Его проявления были обнаружены и в средневековой письменной литературе. Можно было и a priori предполагать, что тип авторства, характерный для устной эпической традиции, должен был пережиточно сохраняться и в средневековой письменной литературе, с тем, конечно, различием, что авторство в этом случае должно было быть не отчленено не от устного исполнения, а от написания.
Поскольку гипотеза тождества – это традиция в изучении древнеисландской литературы, то естественно, что исследователи этой литературы никогда не пытались доказать справедливость этой гипотезы. Зачем бы они стали доказывать то, что представляется им очевидным? Естественно также, что они никогда не пытались исследовать, чем психология средневекового человека отличается от психологии современного человека. Напротив, принятие гипотезы нетождества делает необходимым доказательство ее справедливости, т. е., исследование психологии средневекового человека в ее отличии от психологии современного человека. Конечно, как было сказано выше, в средневековых памятниках не может быть никаких прямых свидетельств существования такого отличия. Это отличие может быть реконструировано только из косвенных свидетельств, и только объяснительная сила такой реконструкции может быть доказательством ее правильности. Другими словами, если реконструкция, основанная на гипотезе нетождества, лучше объясняет факты, чем гипотеза тождества, то, следовательно, эта реконструкция правдоподобнее гипотезы тождества. Так, например, нигде в древнеисландской литературе не говорится, что авторы родовых саг не осознавали себя их авторами. Но то, что не существовало выражения для понятия "автор саги", что только в одном-единственном случае в родовой саге говорится, что ее кто-то "сказал" (sagði – глагол, относительно которого нельзя доказать, что он значил "быть автором"), и тому подобные факты лучше объясняются предположением, что не существовало и понятия "автор саги" и авторы этих саг не осознавали себя их авторами, чем предположением, что понятие "автор саги" все же существовало и эти авторы осознавали себя авторами. В моей книге о сагах я показываю (и, вероятно,, это можно было сделать лучше и тем самым вызвать меньше раздражения у сторонников традиционных взглядов на авторство в сагах), что моя реконструкция психологии авторов саг лучше объясняет факты (например, соотношение исторической правды и художественного вымысла, а также формы и содержания в сагах), чем гипотеза тождества. Но, впрочем, что значит "лучше объясняет"? Дикарю, который убежден в том, что обезьяны не говорят, потому что они очень хитрые люди, его объяснение, конечно, кажется лучшим из возможных, и бесполезно было бы стараться опровергнуть его объяснение.
ПРМИЕЧАНИЯ
1. Hallberg P. The syncretic saga mind, a discussion of a new approach to the Icelandic sagas // Mediaeval Scandinavia. 1974. 7. P. 102-117. – Ср. его же: Sanningen om den isländska sagan? // Edda 1974. 2. S. 133-140.
Опубликовано раньше на английском языке в журнале:
Mediaeval Scandinavia. 1975. 8. P. 187-191. |
|
