Литература

Источник: Д. М. ШАРЫПКИН. СКАНДИНАВСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В РОССИИ

1

В эпоху петровских преобразований завершался процесс секуляризации русской литературы, начавшийся еще в XVI-XVII столетиях; все шире проникали в нее гуманистические идеи¹; постепенно сближаясь типологически с западноевропейскими литературами, она становилась участницей общеевропейского литературного развития². Не следует абсолютизировать совершенно справедливые в целом утверждения, что у новой русской литературы на первых порах не установились равноправные отношения с литературами западноевропейскими³ и что "тогдашние светские книги наши" были "не более как лепет начинающего говорить младенца"⁴. Этот "младенец" вел спор на равных с достаточно развитой литературой Швеции, тогда враждебного России государства.

Общее направление петровских реформ было обусловлено не умозрительными вопросами о сравнительной ценности "славянофильства" или "западничества", "своеобразия" или "подражательности"; речь шла о жизни или смерти Российского государства, о сохранении любой ценой русской национально-политической самостоятельности. Нужно было овладеть оружием, – в буквальном и переносном смысле слова, – которым располагали недруги России, особенно старый северо-западный ее соперник Швеция. В этом смысле "западничество" Петра I коренным образом отличалось от так называемого "западничества" его предшественников, которых величают "западниками" в отличие от разного рода ретроградов, грекофилов и т. п.

Критика русской культурной замкнутости в устах этих "западников" далеко не всегда носила конструктивный характер. Так, кн. И. А. Хворостинин, в юности близкий друг Лжедмитрия, собиравшийся было "отъехать" в Литву, говаривал, что "на Москве людей нет, все люд глупой", а в писаниях своих слал этому люду "разные укоризны"⁵. Его симпатии к Западу проявлялись также в религиозной индифферентности, несоблюдении постов, богохульстве, вящем и утонченном эпикуреизме – и не более того. То же можно сказать и о единомышленниках Хворостинина, которые отнюдь не были патриотами. Например, одиннадцатый по счету самозванец Тимошка Акундинов, выдававший себя за сына царя Василия Шуйского, человек для своего времени образованный, но крайне беспринципный, в Константинополе принял магометанство, в Риме – католичество, а в Швеции (где он виделся и беседовал с канцлером Акселем Оксеншэрной) – лютеранство⁶. В своих виршах Тимошка поносил Москву⁷.

Не менее колоритен еще один "западник", беглый подьячий посольского приказа Григорий Карпов Котошихин, автор известного сказания о России⁸. Попав в Швецию, Котошихин поступил на шведскую службу, а затем принял лютеранство. В своей книге, сочиненной по прямому заказу шведов, Котошихин, заискивая перед ними, всячески хулил московские порядки, противопоставляя им шведскую "волность благую". Однако вольность в самодержавно-феодальной Швеции была немногим более "благой", чем на родине переметчика. И не к петровским преобразованиям, укрепившим государственную независимость России, вела котошихинская критика русской отсталости, а к завоевательным планам Карла XII, мечтавшего покорить Российское государство.

По словам Алексея Веселовского, "в образе жизни и вкусах правившего класса заметно было желание не отстать от европейского строя, виденного в Слободе или в странствиях по Европе"⁹. Одни сбривали бороды, другие наряжались в польское или венгерское платье. В хоромах кн. В. В. Голицына, например, имелись "порсуны", глобусы и карты; он говорил на польском и по-латыни, был расположен к иностранцам-иезуитам и реформатам и даже заискивал перед ними¹⁰. Все это служило подготовке лишь внешней, бытовой стороны петровской реформы. Характерно, что многие политические и культурные деятели допетровского времени, слывшие "западниками", в петровскую эпоху стали ярыми противниками преобразований. "Живи Алексей Петрович во второй половине XVII в., он был бы в числе образованных и передовых людей, при Петре же он оказался в числе активных противников реформ", – справедливо замечает исследователь¹¹.

"Переимчивость" русских, в устах иностранцев ставшая притчей во языцех, при Петре I обрела новое, национально-патриотическое содержание; "быстрота, с какою русские выучиваются и навыкают всякому делу, не поддается описанию"¹². Но, учась у западных европейцев, в том числе у шведов, русские не порывали с национальными культурными традициями, не теряли чувства собственного достоинства. По словам Юста Юля, "русские не отрешаются ни от одного из тех старых русских обычаев, которые могут служить им к возвеличению, и в настоящее время только и делают, что изучают чужие обычаи, пригодные для такого поддержания и умножения их достоинства и чести"¹³.

Поэтому интерес Петра I к культуре скандинавских стран отнюдь не помешал ни началу Северной войны, ни открытому литературно-идеологическому единоборству со Швецией. Особенно острым оказалось оно в публицистике. Шведы, завладевшие славянскими шрифтами амстердамской типографии Яна Тессинга и Ильи Копиевского¹⁴, в листовках на русском явыке¹⁵ всячески хулили царя и восстанавливали против него его подданных¹⁶. Как писал П. П. Шафиров, "король свейской" надеется, что он, "к Москве пришед, его царское величество с престола низвергнет, и его государство всероссийское разделит на малыя княжения:.. и экзерции, одежды и протчее... в новь по обычаю европейскому для прославления своего народа введенное, отставит, и в старыя их обыкновенности купно с одеждою и бородами паки приведет"¹⁷. В "Рассуждении" Шафирова создан эпический образ врага, желавшего повернуть вспять русское культурное развитие.

Шведы в своих "письмах" и "листах", адресованных соотечественникам и западноевропейскому читателю, изображали своего восточного неприятеля агрессором и варваром, чуждым европейской культуре. Имя автора одного из таких нашумевших в Западной Европе пасквилей известно: это шведский агент, немец, барон Мартин фон Нейгебауэр¹⁸. В России незадолго до начала Северной войны ему удалось получить должность воспитателя царевича Алексея Петровича, которого Карл XII в случае победы над Россией прочил на московский престол. В Москве Нейгебауэр пробыл недолго и вскоре вновь вернулся в штаб-квартиру шведской армии; вскоре он был назначен послом Швеции в Стамбуле¹⁹. Еще до этого, в 1704 г., он издал в Германии анонимный пасквиль в "форме письма знатного немецкого офицера к тайному советнику одного высокого владетеля о дурном обращении с иноземными офицерами, которых вызывают к себе на службу москвитяне"²⁰. Нейгебауэру отвечал своими памфлетами барон Гюйссен, действовавший с ведома и по поручению царя²¹.

Имена других авторов подобных пасквилей у нас до сих пор не известны. В 1893 г. Ф. Витберг опубликовал²² переведенные им в отрывках "Секретные письма серьезных людей о замечательных предметах государственного и ученого мира, состоящие из двенадцати различных почт, на 1701. С приложением полного указателя"²³. Ф. Витберг предположил, что "мнения" эти принадлежат северогерманским бюргерам и отражают именно их настроения, между тем этот Пасквиль вышел из недр шведской королевской фельтканцелярии, располагавшейся в силёзском городе Фрейштадте; здесь имелся пропагандистский центр, возглавлявшийся известным писателем, королевским секретарем Улуфом Ермелином (1658-1709?). Несмотря на отсутствие у него академической степени, Ермелин в 1687 г., послужив до этого в риксархиве, получил профессорскую кафедру при Дерптском университете, в 1699 г. был назначен на высокий пост королевского историографа, занимаемый до него Пуффёндорфом, а в 1701 г. стал королевским секретарем и шефом пропаганды²⁴. Он до тонкостей разбирался в международной политике, в совершенстве владел немецким и латынью, обладал едким остроумием – его памфлеты, направленные лично против Петра, проникнуты злой иронией.

Сочинения Ёрмелина были хорошо известны Шафирову – в его "Рассуждении" упоминается шведский министр "Игермелин"²⁵ – и, вероятно, самому Петру. Коллега Ермелипа, королевский секретарь Сёдерельм, благополучно переживший русский плен, впоследствии рассказывал²⁶, что он видел и слышал, как Петр сразу после Полтавской битвы потребовал привести шефа шведской пропаганды к себе в шатер, там кричал на него и в гневе зарубил его палашом. Так ли это на самом деле, неизвестно, но если непосредственно после сражения (в "Ведомостях" № 11 от 2 июля 1709 г.) Ермелин еще упомянут ("...тако же первый министр граф Пипер с секретарями Емерлином (!) и Цидергермом в полон взяты")²⁷, то в документах последующих лет, как русских, так и шведских, его имя предано забвению.

Актуальные литературно-политические цели должны были преследовать исторические труды²⁸, в которых предполагалось по возможности объективно рассмотреть ход сражений со шведами.

Для составления задуманной Петром "Гистории Свейской войны" использовались различные вспомогательные материалы, не в последнюю очередь шведские. Так, в дело пошла и "какая-то трофейная "Швецкая гистория""²⁹, захваченная у Перевалочны. Вероятнее всего, это военные дневники (diarium), которые регулярно велись королевской фельтканцелярией под наблюдением. Ермелина. Несмотря, на приказ Левенгаупта сжечь полевой архив у Перевалочны, весь он не сгорел; часть его разошлась по рукам пленных шведов, часть досталась русским³⁰, в том числе дневники фельтканцелярии. Из сравнения "Гистории Свейской войны"³¹ с "Историей Карла XII" королевского духовника магистра Карла Нордберга³², плененного при Полтаве, видно, что оба сочинения писались во многом по одной и той же литературной канве, но с диаметрально противоположных международно-политических позиций. "Гистории Свейской войны" присуще чувство уважения к неприятелю, совершенно чуждое Нордбергу.

"Рассуждение" о причинах Северной войны П. П. Шафирова – произведение, наиболее зрелое не только в политическом³³, но и в литературном отношениях. Это, конечно, не "оправдательная записка царя в ответ на ропот народный"³⁴, отповедь политическим выпадам внешнего врага. По этому поводу брауншвейг-люнебургский посланник К. Ф. Вебер сделал следующую дневниковую запись в феврале 1719 г.: "Главною... задачей этого сочинения было доказать, что завоевания, совершенные в этой войне русскими, вне Финляндии, его царское величество имеет полное право считать возвращением только прежде отторгнутых от России владений. Поводом к этому русскому возражению (которое имеется в виду перевести с русского на немецкий язык и распространить в публике) было "Deductio, или доказательство", составленное одним шведским ученым и касающееся провинций Карелии и Ингерманландии... Дедукция... содержит в себе сведения... излагаемые с целию доказать, что завоеванные Петром прибалтийские земли искони принадлежали Швеции... из этих двух сочинений по крайней мере можно видеть, как основательны бывают иногда доказательства той или другой партии"³⁵.

Шведский документ, напечатанный в книге Вебера "Преображенная Россия"³⁶, носит заглавие не "Deductio", а, так же как и у Шафирова, "Рассуждение" – "Discussio criminationum, quibus usus est moscorum czarus, cum bello Svecis illato... pretextum quaereret" (1701). Его автор – все тот же Ермелин – доказывал всем, что царь напал на Швецию первым и без достаточно веских юридических причин. "Рассуждение" Шафирова подводило итог затянувшейся дискуссии.

Главный художественно-литературный прием, на котором были построены подобные полемические сочинения, – резкая антитеза. Антитетизм в литературе барокко – сложный эстетический принцип, предполагающий использование в процессе образотворчества целого комплекса художественных приемов, построений, эпитетов, метафор, оксюморонов и т. п.; но в данном случае это просто опровержение слов оппонента и обращение его хулы на него самого.

Шведы утверждали, что Петр начал войну "без праведных причин, для единого токмо властолюбия"³⁷, на что получали ответ; "Праведная сия брань и на зело правилных причинах основанная начата бысть..."³⁸. Раздавались стереотипные упреки в жестокости ведения войны. По словам Нейгебауэра, с пленными русские обращаются "при содействии пощечин, палочных ударов, кнута и тысячи других подобных поруганий"³⁹. Шафиров же утверждал, "что со стороны царского величества во время сея войны... ежели какая жестокость где и показана, то более для отмщения швецкой жестокости...", ибо шведы ведут войну "не по обычаю политичных народов, но со всякою суровостию, нелюдкостию и досадительствы"⁴⁰.

Шведы упрекали русских за их гордыню, которая заслуживает божьей кары; еще Пуффендорф писал, что русские "в вещех благополучных бесчинно и нестерпимою гордостию возносятся"⁴¹. В письме 34 (от 24 января 1701 г.) Ермелин и его подручные писали: "Самый же новый пример того, что высокомерие и самоуверенность порождают несчастие, представляет теперешний царь"⁴². Русские публицисты с пафосом утверждали прямо противоположное. В "Слове похвальном о преславной над войсками свойскими победе" под Полтавой Феофан Прокопович возглашал: "Между инными бо народы немецкими он (швед, – Д. Ш.) яко сильнейший воин славится и доселе прочиим всем бяше страшен. Таковое же о себе во народех ощущая мнение, безмерне кичитися и гордитися и народы презирати навыче: едянаго себе помышляя быти непобедима, и уязвитися не могуща, и аки бы от твердой руды составленна"⁴³.

Как шведские, так и русские публицисты ставили перед собой задачу более сложную, чем просто опровергнуть неприятеля: его следовало еще и высмеять и унизить. С течением времени литературная форма петровских "Ведомостей" все менее напоминала статейную роспись, "поместный рассказ" и т. п. Вырабатывался публицистический стиль нового времени. Исследователи заметили, что "Ведомости" если и перепечатывали материал из иностранных газет, то делали это не механически, а продуманно, всегда преследуя какую-нибудь литературную и политическую цель⁴⁴. Например, рубрика "Из Стеколна пишут" могла заранее настроить читателя на самый иронический лад. Особенно удался памфлет "Книги политические, которые продаются в Гаге", напечатанный, правда, в 1724 г., уже после окончания Северной войны, но тематически с ней связанный. Здесь по-прежнему высмеивался тогда уже покойный "Каролус 12 король", который "обучил" на свою голову воевать царя российского, и "венчал" его на императорский трон⁴⁵. Политическая сатира петровской поры положила, согласно мнению П. П. Пекарского, начало "возникновению в нашей литературе так называемого обличительного направления"⁴⁶.

Духовная проповедь начала XVIII в. прониклась злобой дня, превратившись до существу в публицистический литературный жанр; опираясь на богатейшие традиции древнерусской гомилетики, она многое позаимствовала и из устного народного творчества⁴⁷, и из протестантской, особенно анабаптистской, проповеди. Недаром отмечалось, что сочетание торжественного пафоса и обличительной иронии сближало проповеди Феофана Прокоповича с выступлениями немецких и шведских ораторов эпохи Реформации⁴⁸.

Московская духовная академия стремилась воспитывать своих слушателей темпераментными полемистами, владеющими ораторским словом не хуже, чем лютеранские пасторы⁴⁹. Политическая сторона публичных выступлений отцов православной церкви при Петре – по случаю очередной победы над шведами – была вполне очевидной: "Сегодня торжествовалась годовщина счастливой победы над Полтавою... Когда обедня кончилась, царь со всею свитой вышел на площадь к... полкам, расположенным кругом. Там поставлена была красная скамейка... и несколько аналоев с образами, книгами и свечами. На амвон взошел архимандрит Феофилакт Лопатинский... и под открытым небом, пред всем народом произнес проповедь, заключившуюся молебном"⁵⁰.

Но не только непрекращающийся спор определял главное направление шведско-русских культурных отношений. Грамотные русские люди с пользой для себя знакомились с достижениями скандинавской культуры. В личных библиотеках самого Петра I и его сподвижников имелись и книги на иностранных языках, посвященные политической и гражданской истории Швеции⁵¹. С началом Северной войны Посольскому приказу особенно понадобились переводчики со шведского. В 1701 г. туда был принят на службу один из руководителей школы в Немецкой слободе, Николай Швилер, знавший латинский, немецкий и шведский языки⁵², но, видимо, прослужил там недолго, потому что уже в 1702 г. его место по "указу великого государя" занял швед Венедикт Шиллинг⁵³. Указ гласил: "да он же, Венедикт... переводит по присылке в Розряде и в Военном приказе свейския письма; да он ж переводит Куранты, потому что, кроме ево, в Посольском приказе свойского языка переводчика нет"⁵⁴. Вскоре в России появились военнопленные шведы, изучавшие русский язык. Петр I писал коменданту Москвы Измайлову в 1714 г.: "...посылается к вам роспись шведам, которые умеют по-русски и которых мы могли напамятовать; но понеже их более того числа есть, того ради везде проведай о них и, собрав сколько возможно, пришли сюда, а дело их то, что им переводить книги на российский язык"⁵⁵. Кроме, вышеупомянутого Шиллинга, в этой росписи названы еще четыре человека: нарвский купец Пертеус, домашний учитель вице-губернатора Корсакова Яган Вульф, приказчик купцов Строгановых Томас Вит и некто Яков Рейнгольд. Теперь Посольский приказ располагал поистине внушительным штатом переводчиков; брауншвейг-люнебургский резидент при дворе Петра Вебер с удивлением отмечал: "Нет в целом свете дипломатической канцелярии, в которой бы велись дела на стольких языках, как в русской"⁵⁶.

Из стен Посольского приказа вышел и российско-латино-шведский словарь (по предположению А. И. Соболевского – переводной)⁵⁷. Иван Геккерт, преподаватель шведского языка, в Морском шляхетном кадетском корпусе, обучал своих воспитанников по переработанному им учебнику шведской грамматики, изданному в Стокгольме; позже этот учебник был отпечатан в Москве⁵⁸. Шведский язык изучался также в московских немецких учебных заведениях⁵⁹, например в школе пастора Глюка, воспитателя будущей царицы Екатерины I, когда она еще была "чухонкой Мартой". Одним из учителей этой школы, открытой в самом начале XVIII в., являлся немец-пиетист Паус, живший в Швеции в 1700-1701 гг.⁶⁰ В 1711 г., уже после смерти Глюка, эта школа, переданная Приказу книгопечатного дела, называлась "четырехъязычной", так как в ней наряду с латинским, немецким и французским преподавался и шведский язык⁶¹. Пленные шведы организовали в Тобольске школу, в которой учились и русские дети⁶². От шведских военнопленных поступали Петру предложения об устройстве и других училищ⁶³. Бояре брали шведов в домашние учителя своим детям⁶⁴ (напомним в связи с этим о Густаве Адамыче, воспитателе детей боярина Ржевского в пушкинском "Арапе Петра Великого").

Наиболее образованные из этих учителей, возможно, пытались обучать наукам своих питомцев в соответствии со шведской системой образования дворянских недорослей, основы которой изложены в брошюре профессора Упсалы немца Иоганна Шеффера "О воспитании благородного юноши" ("De generosi nobilisque informatione", 1678). Молодому дворянину, согласно взглядам Шеффера, надлежало свободно владеть латинским, немецким и французским языками, а также изучать прежде всего политические науки: всеобщую и отечественную историю и гражданское право. По шведской методе обучал своих детей генерал Трубецкой, долгое время живший в шведском плену вместе с семьей. Вебер отметил, что дочери Трубецкого "с самого раннего детства разделяли плен отца своего в Стокгольме и там получили такое прекрасное воспитание, что по возвращении своем в Россию могли пристыдить в этом отношении многих русских"⁶⁵. Камер-юнкер при дворе голштинского герцога Карла Фридриха Берхгольц с уважением отзывался о "шведской" образованности одной из дочерей Трубецкого, супруги валашского князя Дмитрия Кантемира и матери будущего знаменитого поэта: "Его высочество, знавший княгиню еще в Швеции, очень занимался ею, и так как она женщина весьма приятная и образованная, то они хорошо проводили время, разговаривая то по-шведски, то по-немецки"⁶⁶.

Шведская культура воздействовала на русскую в самых различных областях. Как известно, Петр I считал шведов своими учителями прежде всего в военном деле. Шведская армия, составленная на основе общекрестьянских рекрутских наборов и обученная по самым совершенным для того времени воинским уставам, разработанным Густавом Адольфом и Карлом XI, слыла тогда одной из сильнейших в Европе⁶⁷. Феофан Прокопович говорил в "Слове о состоявшемся между империею Российскою и короною Шведскою мире 1721 года": "Нужда к войне иметь воинство не новое, но изученное и обыкшее; где тое лучшее, как в Швеции, которая людей своих и умением, и делом так в военном обхождении исправила, что, кажется, ничего иного, кроме войны, не умеют!"⁶⁸. Поэтому Петр особенное внимание обратил на "Военные артикулы" Густава Адольфа, составленные им в 1621-1632 гг. и в новой редакции Карла XI изданные в 1683 г. на шведском и немецком языках. Артикулы эти с незначительными изменениями, внесенными Петром, и легли в основу русских воинских уставов. Последние даже напоминают местами буквалистский перевод⁶⁹, но с какого языка? П. Бобровский сравнивал "Артикулы воинские" Петра с немецкими текстами шведских военных уставов, поскольку ни Соболевский, ни Пекарский не нашли русского их перевода. Царь мог, конечно, прочитать их и по-немецки, но в его обычае было заказывать русские переводы наиболее важных иноязычных документов. Оказалось, что русский перевод шведских воинских артикулов существует: он отыскался в коллекции академика В. Н. Перетца, хранящейся в Пушкинском Доме⁷⁰. В этой рукописи содержатся и переведенные на русский язык шведские протестантские молитвы, которые воинским чинам надлежало возносить перед началом боя с врагами.

Шведы наряду с голландцами и англичанами являлись и учителями Петра-флотоводца: шведский военный флот того времени – это, по словам историков, "великое нововведение" царствования Карла XI⁷¹ – был одним из сильнейших в мире. В библиотеке Петра I содержались различные шведские материалы, касающиеся корабельного дела, и среди них переведенный на русский язык "Устав морской шведский"⁷². По приказу царя с оригинала⁷³ была переведена на русский и шведская лоция Балтийского моря, выдержавшая на протяжении XVIII несколько изданий⁷⁴.

Россия и Швеция второй половины XVII – начала XVIII в. в социально-политическом, экономическом и культурном отношениях являлись молодыми феодально-абсолютистскими монархиями, но в Швеции процесс становления самодержавной власти завершился несколько раньше, чем в России. Великая шведская держава Карла XII – государство с развитой бюрократической системой управления, коллегиями, палатами, надворными судами, с тщательно разработанной табелью о рангах. В основу своего законодательства о коллегиях Петр положил шведские регламенты⁷⁵. При составлении земских и городских уложений также был использован шведский опыт. Шведское военно-уголовное право оказало влияние на русское.

Феофан Прокопович в "Слове о состоявшемся между империею Российскою и короною Шведскою мире 1721 года" говорил: "Доволна в том Швециа, которая не вчера уже твердит философию политическую и в школах, и в сенате, и в учении, и в критике"⁷⁶. Действительно, столь ценимые в России Петра I идеологи европейского абсолютизма Самюэль фон Пуффендорф и Гуго Гроций имели самое непосредственное отношение к философско-юридическому обоснованию внутренней и внешней политике великодержавной Швеции. И Гуго Гроций, и Пуффендорф являлись иностранцами на шведской службе: первый был послом Швеции в Париже, а второй – "государственным историографом" шведских королей⁷⁷. В. Н. Татпщев подчеркивал, что "книги Гроциевы и Пуффендорфовы... за лучшие во всей Европе почитаются"⁷⁸. Книга "Введение в гисторию европейскую" Пуффендорфа, одна из лучших работ по всеобщей истории того времени, была переведена на русский язык по личному распоряжению Петра и отредактирована им; она имелась в библиотеках сподвижников царя⁷⁹ и оказала влияние на русскую политическую мысль первой половины XVIII в.⁸⁰

Петра интересовали достижения и труды шведских инженеров, рудознатцев, картографов-землепроходцев, садовников, живописцев, медальеров и граверов: их работа находила широкое применение в преобразуемой России. А встречаются ли среди более чем трех тысяч иностранных слов, вошедших в русскую речь начала XVIII в., шведские слова? Ни одного такого слова исследователи не обнаружили; Н. А. Смирнов, например, морские заимствованные термины вывел из Голландии и Англии, административно-политические – из Германии и Польши (посредницы между русской и французской культурами), прочие отнес к латыни⁸¹. Действительно, шведы сами заимствовали разнообразную терминологию из немецкого, латинского, французского языков; многие свои сочинения шведские историки, политики, ученые и публицисты писали на немецком и по-латыни. И все-таки даже беглый просмотр словаря варваризмов, найденных Н. А. Смирновым в русском языке конца XVII – первой четверти XVIII в., дает основание предполагать, что здесь встречаются и шведские слова или во всяком случае слова, заимствованные из сочинений, написанных именно шведами. Это главным образом административно-политические и военные термины. Например, к слову "дистрикт" подобраны нешведские языковые параллели ("пол. dystrykt, фр. district, округ от лат. distringere, перевязать")⁸², но тут же приводится языковой контекст, представляющий собой отрывок из документа со "шведской" тематикой; "Его величество указал... уступить королю шведскому... город Ревель с некоторым дистриктом". Термину "ланде-гевдинг" указана явно неблизкая параллель – "англ. land-heading"⁸³, между тем совершенно очевидно, что это заимствование из шведского: "landshöfding" – губернатор, начальник округа, "голова земской", как сказано в "Полном собрании законов Российской империи" (т. 5, № 32449). Таковы были русско-шведские политические и культурные отношения, наложившие отпечаток на устное народное творчество и художественную литературу России петровского времени.

2

Конец XVII – первая четверть XVIII столетия – пора "мощного стихийного воздействия"⁸⁴ русского фольклора на отечественную письменность. Между тем дошедшие до нас фольклорные произведения тех лет подчас поражают однообразием и бедностью содержания, столь не гармонирующими с богатством исторических событий эпохи Северной войны и преобразований. Анекдоты же о Петре Голикова, Штелина и других к народному творчеству прямого отношения почти не имеют. Например, А. Нартов (или тот, кто под его именем много позже написал книгу "воспоминаний" о преобразователе России), сообщая будто бы лично слышанные им царские изречения, зачастую опирается на книжные французские источники (на Вольтера, Мовильона)⁸⁵.

Менее всего сохранились героические предания о сражениях русских со шведами⁸⁶. Так, в Нежине бытовала легенда о том, что в 1709 г. шведы подступили к городской Богоявленской церкви и стреляли по иконе Николая Чудотворца, но тут же якобы свершилось чудо – они ослепли и были захвачены в плен местными жителями, о чем тогда же учинена надпись на обратной стороне иконы⁸⁷. Однако экспертиза показала, что запись эта выполнена "новым языком и новым слогом – не петровского времени или вообще XVIII века... почерк записи также новый. Очень может быть, что она сделана... при возобновлении иконы в 1844 году"⁸⁸.

В то же время о разорении православных храмов шведами и о гневе божием на них писали петровские "Ведомости", вероятно отражая народную молву. Действительно, существовали рассказы, что в белорусском городе Воложне шведы стреляли в икону – на сей раз св. Параскевы – и тоже ослепли⁸⁹; что шведы хотели было потревожить мощи угодников, захороненных у Валаамского монастыря, но не решились из-за некоего привидевшегося им чуда⁹⁰; что, когда шведы плыли на лодках по Янг-озеру, св. Илья своими молитвами поднял туман и не пустил неприятеля туда, куда он стремился⁹¹. Впрочем, и народная молва распространялась не без влияния печатных источников.

Имеются местные, топонимические легенды о борьбе русского населения со шведами, обидчиками простонародья, "панами"⁹². Так, двенадцать шведов плыли на лодке по Парос-озеру, намереваясь расправиться с одним из местных мужиков, молодцом-богатырем; а тот взял да и перевернул лодку с ними у крутой скалы. Шведы утонули, а камень с тех пор так и называется "шведским"⁹³. О легендарных молодцах, побивавших шведов (например, о попе Акулове, ходившем с ватагой прихожан на приграничное шведское селение), писали "Ведомости", стремясь укрепить патриотический дух соотечественников.

Сохранилось две легенды о сражениях Петра I со шведским войском⁹⁴, – но собственно героический элемент в них отсутствует. Обе они записаны со слов сказителя былин И. А. Касьянова, человека грамотного и книжного, не чуждого литературных амбиций, "подправлявшего" слышанное от предшественников; повествовательный стиль его – "сусальный"⁹⁵, "вычурный, псевдонародный"⁹⁶. В одной из этих легенд рассказывается о том, как "горячий" Петр, отправляясь на войну со шведами, велел патриарху служить обедню "наскоре", да и ту не достоял – и потерпел поражение под Нарвой. В другой раз он помолился как следует – и разбил Карла XII в Полтавском сражении.

Сведения, сообщаемые И. А. Касьяновым о шведском короле, показывают, что сказитель знаком с исторической литературой XVIII в.; стремясь сделать свой рассказ "народным", он примитивизировал почерпнутые в ней сведения. После Полтавы "Карло не знал, куды деться, и убежал в Англию. И пишет туда Петр I: "Выслать оттуды Карлу!". Как стали его оттуда посылать, вынуждать к езде, он трех человек своима рукама убил"⁹⁷. Хотя Карл бежал не в Англию, а в Турцию, русское правительство действительно требовало выдворить шведского короля за пределы Османской империи, и когда, уже после Прутского похода, в Бендерах янычары пытались арестовать Карла, тот собственноручно убил несколько турецких воинов. Царь, как о том сообщают Голиков и другие собиратели анекдотов о Петре I, за глаза высмеивал Карла; известно это и Касьянову: "Дело дошло до Петра I. Услыхал он это, усмехнулся и рукама сплеснул о стегна: "Ах, Карло, Карло, – говорит, – где ни ходит, а везде воюет"". Рассказчик счел необходимым добавить: "Карл был широкой, росту среднего, плечистой, настоящий был воин, да на воина попал; Петр I ему не уступал"⁹⁸. Это отзвук широко известного в литературе акта опознания шведского короля по прибытии его в Бендеры тамошним пашой: "...паша... вскоре уведомился о приезде самого короля шведского... И по признакам оного узнав, удержали в аресте, описующего: "Статуры не малой, суха с природы, нос с горбиною, в ногу ранен""⁹⁹.

Другой рассказ – "О встрече Петра I со шведским королем на Ладожском озере" – по словам Е. Барсова, "в художественном отношении так превосходен, что мы ничего не знаем подобного в русской повествовательной литературе. По местам мы можем приравнять его только к "Слову о полку Игореве""¹⁰⁰. По более же справедливому мнению фольклористов, это "предание... выраженное в слащавом духе Сахарова, несогласное с народными воззрениями"¹⁰¹. Здесь русский царь, не поделивший Ладожское озеро со свейским королем, решает сразиться с ним; "спесивый" Карл высылает вместо себя своих "начальников". Во время морского боя Петр обнаруживает свои магически-колдовские способности (из другой легенды известно, что он высек Ладожское озеро, так же как Иван Грозный до него сек Волгу): "... взял царь – отвязал от ремня золотой рожок, протрубил на все стороны громким толосом... Становилась вдруг темень божия, собиралися ветры в тучу густую, расходились воды ярые... Подошел тут первый вал, приподнял стоймя лодки свейския, а второй вал понакренил их, а и третий – уж как тут и был – захлестнул навек начальников. Расступилась вода надвое, ушли камнем в топь глубокую души грешные, некрещеные"¹⁰². В петровские времена сказители знали, что шведы хотя и грешные души, но крещеные.

А вот поговорка, родившаяся благодаря славной победе Петра I над Карлом XII в 1709 г. – "Погиб, как швед под Полтавой", – подлинно народная, несмотря на то что первоначально появилась она, вероятно, в канцелярии барона Шафирова. Шведы в своих "пашквилях" утверждали, что нарвский урок Петру имеет непреходящее всемирно-историческое значение. Шведские пропагандисты писали: "И впредь, если захотят изобразить несчастную осаду, то будут называть ее нарвскою и про потерпевшего поражение будут говорить, что с ним случилось то же, что с москвитянами под Нарвой..."¹⁰³. Шведов опровергла сама история, что лаконично фиксирует русская поговорка¹⁰⁴.

"Исторические", или "эпические" и "былевые", песни¹⁰⁵ петровского времени собраны фольклористами в количестве нескольких сотен номеров, но в одних случаях "новые исторические краски" в них накладываются на "старый сюжетный грунт"¹⁰⁶, в других случаях эти краски явно более позднего происхождения, чем начало XVIII в.

В выпуске восьмом песен, собранных П. В. Киреевским, цикл "Война Северная. Походы шведские" открывают две песни – "Русский сон" и "Видение короля шведского". По словам составителя, "в сих образцах Сон и Видение составляют такое же точно вступление к великой творческой были, как в "Слове о полку Игореве"..."¹⁰⁷. Однако в песнях этих "вероятно влияние книжной традиции"¹⁰⁸:

Как на кустике сидит птица, млад-сивой орел,

Во когтях своих он держит черна ворона.

………

Сизой орел – то наш батюшка, православный царь,

А черный ворон – то шведский король.

Победит наш государь землю шведскую

И самого короля во полон возьмет¹⁰⁹.

Как ни странно, такая перспектива отнюдь не смущает шведского короля, о чем и говорится в "Видении...":

Закричал ли король шведский

громким голосочком:

………

Вот на нашей на сторонке

все темно, и черно:

………

У, как там ли, во России,

ясно все и красно...¹¹⁰

Песня "Сборы шведские", записанная В. И. Далем на Урале, повествует о подготовке к битве русских не со шведами, а с французами, т. е. у тех, кто ее сложил, были свежи воспоминания не о 1709, а о 1812 г.

Во матушке каменной Москве

Тут бежит речка быстрая;

По правой сторонке войско царя Белого,

Царя Белого, Петра Первого,

По левую сторонку все <французское>¹¹¹.

Комментатор П. Бессонов, полагая, что "во французов все переделано по отдаленности места", т. е. Урала, предлагает вместо слов "все французское" читать "войско шведское"; вместо французского генерала составителю сборника сквозь строки песни видится король Карл XII ("сам король стоит, Сам король стоит земли шведския")¹¹².

В песне "Выступ войск" один русский солдат рвется в бой, он

...имеет весьма храбрый дух,

Исполняет волю царскую,

Вооружается за веру он,

Идет ратью за отечество¹¹³.

Комментатор справедливо помечает, что это место "явно сочинено книжником". Все остальные строки песни также трудно приурочить к какой-либо конкретной войне или конкретной эпохе, поскольку это вообще плач людей, которых насильно гонят воевать:

Что катилися горючи слезы,

Горючи слезы солдатския,

Идучи, братцы, в землю шведскую...

Не хотелось мне, добру молодцу, из Москвы итти...¹¹⁴

Вместо "земли шведской" здесь могла бы быть любая другая земля – персидская¹¹⁵, прусская или турецкая. Действительно, в других записях того же песенного сюжета находим строки:

Собирается православный царь во ины земли,

Во ины земли во шведские,

Из-за шведских-то в турецкие¹¹⁶.

На Казань-город собирается или в Астрахань...¹¹⁷

Самая же характерная запись сделана на Урале В. И. Далем:

Куды-то наш батюшка, Православный царь, собирается¹¹⁸.

В некоторых песнях русские одерживают победу над шведами и берут в плен шведского майора (как известно, за время Северной войны войска Петра пленили несколько десятков тысяч шведов). П. Бессонов был убежден, что песня "Майор земли шведской" "сложена тотчас за былью, слышен строй военного марша и весь склад речи современной эпохи", и даже особо указал на стих, который "отзывается речью тогдашних реляций":

А втрое того в полон их (шведов, – Д. Ш.) взяли:

Тем прибыль государю учинили¹¹⁹.

Однако точно таким же языком записаны и некоторые варианты песни об атамане (бригадире) Краснощекове, угодившем в плен к шведам (пруссакам, туркам) и на предложение неприятельского военачальника изменить отечеству ("Послужи ты царю шведскому хоть три года") дающем героический ответ:

Ах, если бы была при мне сабля острая,

Послужил бы я над твоей буйной головушкой!¹²⁰

Эта песня не показалась комментатору подлинно древней: в ней "заметна вообще искусственность" и ее "в старших и лучших изданиях нет"¹²¹.

Истинно народная песня даже о победоносном "Полтавском деле" – не слава царю, а плач о погибших солдатах:

Распахана шведская пашня,

Распахана солдатской белой грудью;

Орана шведская пашня

Солдатскими ногами;

………

Поливана новая пашня

Горячей солдатской кровью¹²².

Среди песен, собранных П. В. Киреевским, имеется действительно замечательная, взятая из "Древних российских стихотворений" Кирши Данилова старина о допросе шведского майора, правдиво рисующая нравы петровской эпохи:

А и гой еси, Борис Петрович!

Не устрашися маэора допросите, –

Не корми маэора целы сутки;

Еще вы его повторите,

Другие вы сутки не кормите,

И сладко он расскажет,

Сколько у них силы шведския.

………

А двое-де сутки маэора не кормили,

В третьи винца ему подносили;

А втапоры маэор рассказал,

Правду истинну рассказал всем:

"С королем нашим и генералом силы семь тысячей,

А более того нету!".

И тут государь [в]звеселился:

Велел ему маэора голову отляпать¹²³.

Сохранилась северная былина (о Бутмане Колыбановиче)¹²⁴, герой которой назван шведом. Его отчество указывает на его происхождение: Колывань наряду с Ригой и "Стекольным", по народным представлениям, служила резиденцией "короля шведского", шведской королевны и т. п. Кем же был реально-исторический Бутман? Исследователи указывали, что он не швед, а датский королевский фактор по имени Андрей Бутенант фон Розенбуш¹²⁵, построивший еще в 1680-х годах железоделательные заводы на Усть-реке, в Кижском погосте. Иноземец свирепо эксплуатировал крепостных рабочих; они бунтовали и даже посылали челобитную государю в Москву¹²⁶, но Петр I встал на сторону заводчика¹²⁷, которого знал лично, – тот делал для царя выписки из иностранных газет¹²⁸. Одно неясно: как успевал Бутман исполнять обязанности дипломатического и торгового представителя Дании в Москве и одновременно заниматься своими заводами в Олонецком крае?

Юст Юль, датский посланник при Петре, проясняет вопрос о своем сослуживце. Оказывается, было два Бутмана – отец и сын. Первого звали Генрихом, второго – Андреасом. Генрих Бутенант, родом голландец, натурализовался в Дании и, будучи в 1688 г. возведен в дворянское достоинство, получил дворянскую фамилию: Бутенант де Росенбуск (Boutenant de Rosenbusk). Вскоре он был назначен комиссаром (резидентом) в Москву, где оказывал царю услуги – выписывал из Дании корабельных мастеров – и себя не забывал: открыл в русской столице большую торговлю. Бутманы построили на Севере два завода, но не железоделательные, а чугунно- и медеплавильный. Отец, на имя которого были записаны заводы, умер 1 ноября 1710 г.; Бутенант-младший был лишен на них привилегии, поскольку "алчный князь Меньшиков решил завладеть ими: во-первых, они находились в подведомственной ему губернии; во-вторых, у Розенбуска не хватало средств на их содержание, а заводы должны были изготовлять разные военные принадлежности. И вот князь Меньшиков отобрал заводы себе". После этого Бутенант умер, "удрученный бедностью и горем"¹²⁹.

Итак, одного Бутмана царь жаловал, другого довел до смерти. Легенда о Бутмане имеет два сюжетных варианта: согласно печорской былине, царь награждает героя грамотой на бесплатное питье по царским кабакам¹³⁰; согласно олонецкому преданию, велит его казнить¹³¹. Есть за что: былинный швед горд и заносчив – "Бутман своенравный был: я, скаже, без царя буду заводы вести". Швед – колдун, он знается с нечистым, и слуга его таков же: бросает топор в "дождливую тучу", надеясь "убить бога". Против государя бунтует именно Бутман, а не крестьяне: "Тут приказал он людям стрелять в гальет царский... И то не отбой; надо тронуться этому Бутману к царскому гальету. Царь приказал ему войти с гальета на шлюбку и казнил его: Бутман был нерусской – самозванец. И по тех лет все заведение его решилось на Устреке, как решили ему житье его"¹³².

В восьмом выпуске песен, собранных П. В. Киреевским, в разделе "Сказки о Петре" помещена легенда "Как государь и его ближние люди были за морем, и ходил он по немецким землям, и был в Стекольном, – а в Немецкой земле Стекольное царство держит девица"¹³³. Арестовав Петра, девица заключила его в темницу, подвергла пыткам, а верные ей князья и бояре набили гвоздями бочку, дабы посадить туда законного царя. Спасает его неизвестно откуда оказавшийся в "Стекольном" стрелец, добровольно подменивший собою Петра и преданный смерти.

Исследователи не раз задавались вопросом: кто же такая эта "шведская девица"? Правдоподобно предположение В. О. Ключевского, что это сестра Карла XII, принцесса Ульрика Элеонора, правившая страной во время его отсутствия¹³⁴. К. В. Чистов полагает, что в образе этой девицы "слились какие-то глухие воспоминания о Христине, какие-то ранние впечатления об Ульрике-Элеоноре Шведской и, может быть, сведения о ее матери Ульрике Элеоноре Датской – супруге Карла XI... в свое время, в связи с малолетством Карла XII, официально объявленной наследницей шведского престола"¹³⁵. Между тем "Стекольное царство" – не реальная Швеция, а скорее сказочное тридевятое царство. Девица, судя по всему, "шведская" только потому, что она антагонистка и противница православного царя. В одной из песен указаны имя, отчество и фамилия боярина, приближенного враждебной царю "девицы", – князь Василий Васильевич Голицын¹³⁶. Таким образом, девица эта – царевна София Алексеевна, желавшая извести родного брата, законного царя. Ее замыслам воспрепятствовали стрельцы, сами вскоре трагически погибшие по воле спасенного ими же царя.

Ходили слухи, распространяемые, возможно, не без участия немцев и раскольников – шведских агентов, будто Петр не только женат на шведке, но и сам швед:¹³⁷ "...старица Платонида про его императорское величество говорила: он-де швед обменной, потому, догадывайся-де, делает богу противно... и образы пишут со шведских порсун, и посту можно не воздержать, и платье возлюбил шведское, и со шведами пьет и ест, и из их королевства не выходит, и швед-де у него в набольших, а паче-де того догадывайся, что он, швед, русскую царицу и от себя сослал в ссылку в монастырь, чтоб царевичев не было... и взял-де за себя шведку царицу Екатерину Алексеевну, и та-де царица детей не родит, и он-де, государь, сделал указ, чтоб спред будущего государя крест целовать, и тот-де крест целуют за шведа, окончательно-де станет царствовать швед"¹³⁸. Некая "жонка" рассказывала одному беглому крестьянину, что Петр "бусурманство-де на себя взял, веру у шведа перенял"¹³⁹. Другой крестьянин осмеливался "громогласно" заявлять, что Петр – "это неистовый царь; никак он швед"¹⁴⁰. Дворцовые крестьяне Васильевы летом 1708 г., т. е. как раз тогда, когда шведы особенно энергично вели пропаганду среди русского населения, показывали, что над Петром смеются и немцы, говоря: "С нами воюетца, а у него-де в царстве вся наша вера"¹⁴¹.

Были слухи и несколько другого рода. Об этом свидетельствуют "пыточные дела", Ярославцы Грямины на допросе сказали, что Петр, по их мнению, "закладен в стене" шведами в Риге¹⁴². Астраханские казаки-повстанцы на следствии признали, что они "не ведают", в живых ли государь, "и ныне-де говорят, бутто он, государь, в Стекольном в заточенье..." и даже "в Стекольном закладен в столбе"¹⁴³.

Нижегородский посадский человек Ларион Зломан распространял слухи (за что был казнен), что "государь-де ездил в Стекольное и попал там в неволю, и ныне-де он, государь, в неволе, в Стекольном, а вместо ево к Москве прислан немчин, а к тому-де немчину и сестра приехала из немецкой земли, и ныне она на Москве"¹⁴⁴.

Русская книжная словесность петровской поры, направляемая правительством, не могла быть безразлична ко всем подобным "толкам". Их следовало опровергать не только с помощью кнута, но и с помощью искусства и поэзии, доказывая, что Петр – не подмененный, а истинный, православный великий государь, враг шведского супостата и его веры.

3

При Петре I со шведского на русский язык переводились разнообразные акты, артикулы, регламенты, "введения", лоции с объяснительными примечаниями к ним, учебники, т. е. сугубо деловые документы, не имеющие непосредственного отношения к художественной литературе в современном понимании этого термина. Правда, в эпоху барокко какой-нибудь иллюстрированный или украшенный виньетками атлас или букварь со стихотворным предисловием к нему рассматривался как произведение искусства, изобразительного и словесного, да и соотношение между деловой, документальной и художественно-литературной прозой в те времена было иным, чем в последующие эпохи. И все же упомянутые нами сочинения, за исключением книг Пуффендорфа, не более как документы. Что, же тогда мы называем шведской и русской изящной словесностью начала XVIII столетия?

Историки шведской культуры обычно отмечают, что в так называемую "Каролинскую пору", т. е. во времена правления королей Карла X Густава и Карлов XI и XII, "духовная культура... находит свое лучшее выражение в области практики, в самой жизни; для науки, литературы, искусства было мало простора"¹⁴⁵. Названные короли мало интересовались беллетристикой¹⁴⁶ – точно так же, как и Петр I. Вся литературная и издательская деятельность в обеих странах была подчинена государственно-политическим задачам. Как веская, так и шведская литература того времени состояла из деловых документов, философско-исторических трактатов, политических памфлетов и панегириков царям – небесному и земным – в прозе, стихах и драме. В России вместо прежнего, средневекового писателя "по обету" явился писец-грамотей, литературный поденщик, пишущий "по указу"¹⁴⁷. Всякая литературная деятельность была поставлена на службу государству¹⁴⁸. "Указы" регламентировали выбор литературных тем и отбор иностранных книг для перевода на русский язык.

Сходная во многом картина наблюдалась и в "Каролинской" Швеции. Все ее писатели, за очень немногими исключениями, были государственными чиновниками, служившими по одному из ведомств – придворному, духовному или военному. Все они имели воинские, гражданские или духовные чины и звания, соответствовавшие одному из сорока рангов особой "табели". По шведской табели о рангах все чиновники, и писатели в том числе, делились на четыре группы: генеральскую (господа (herrar) – королевские и государственные советники и т. д.), штаб (tromän), обер-офицерскую (trotjänare) и нижних чинов¹⁴⁹. Сервилизму шведских чиновников-литераторов дивились иностранцы¹⁵⁰. Вместе с тем табель о рангах, регламентируя литературную службу государству, в конечном счете способствовала известной демократизации писательской среды, пополнявшейся разночинцами и даже простолюдинами. Их труд оценивался по их личным талантам, они становились такими же слугами самодержавного государства, как и потомственные дворяне. Так было и в Швеции, и в России.

Однако литературе обеих стран "позволялось выполнять не только практические функции, которые Петр считал важнейшими. Она должна была также развлекать..."¹⁵¹. Добавим к этому, что писатель должен был не только развлекать, но и увлекать и убеждать читателя – умело, в силу своего профессионального мастерства и творческого дарования вести полемику с врагами государства, воздействовать на воображение и чувства читателя различными специфически литературными приемами.

Конечно, шведское образованное дворянство, ориентируясь на культуру континентальной Европы, имело в этом отношении больше опыта, чем "птенцы гнезда Петрова". Хотя Швеция во многом отставала от передовых стран Западной Европы, реформы, "европеизировавшие" ее жизненный уклад, шведские короли начали проводить лет за восемьдесят до Петра I. Начиная еще с Эрика XIV, они приглашали на шведскую службу иностранных специалистов – военных, ученых и т. д. По своим нравам и обычаям, отчасти по степени образованности представители высших классов шведского общества мало чем отличались от французов или немцев, если не считать их гипертрофированной склонности к подражанию всему, что было модным в тогдашней Европе.

Если писатели немецкого барокко подражали, как могли, французам, то шведы раболепствовали перед теми и другими. Многие из них учились в Голландии и северогерманских университетах; да и в шведских "академиях" – Упсальской и Лундской – преподавание велось зачастую немецкими профессорами на немецком языке или по-латыни. Достаточно сказать, что первую историю шведской литературы ("Svecia literata", 1678) сочинил немец Иоганн Шеффер на латинском языке. Шведы распевали немецкие псалмы; из Германии в Швецию приходили новые религиозные идеи, например пиетизм; в шведских лавках продавались книги преимущественно на немецком и французском языках. Крупнейшие поэты германского барокко – Опитц, Гриффиус и Флеминг – являлись для шведов непререкаемыми литературными авторитетами. Шведские поэты того времени, как правило, многоязычны. Немецкий для них – язык культуры¹⁵². Германское влияние на русскую литературу конца XVII – начала XVIII в. также было достаточно велико, хотя и не столь интенсивно и глубоко, как на шведскую.

Образованные шведы любили роман Фенелона "Телемак"¹⁵³ – в России его также знали: в 1723 г. был завершен "Стацкой роман... с образца французского Телемака"¹⁵⁴. Шведские писатели знакомились с испанской литературой, в частности с "Дон-Кихотом" Сервантеса, а говорило ли что-нибудь это имя русскому уху? П. П. Пекарский указал на "Рассуждения о оказательствах к миру" – полемический трактат, переведенный на ч русский с английского и напечатанный в 1720 г., где упоминается о некоем "донкихотисме" и приводится объяснение этого понятия в подстрочном примечании переводчика¹⁵⁵. Академик М. П. Алексеев заметил по этому поводу, что здесь "мы находим, вероятно, первое в русской литературе упоминание о "Дон-Кихоте" Сервантеса. О том, что имя героя этого романа считалось тогда в России совершенно неизвестным, свидетельствуют забавные пояснения к приводимому тексту, напечатанные издателем мелким шрифтом"¹⁵⁶. Но исследователь добавляет, что у генерала Патрика Гордона еще в 1690-х годах имелся английский перевод "Дон-Кихота":¹⁵⁷ значит, в России были люди, знакомые с героями этого романа и до 1720 г. Одним из этих людей был Петр I, путешествовавший по Западной Европе в 1717 г. По свидетельству "слесаря Петра Великого" А. К. Нартова, "государь, отъезжая к Дюнкирхену и увидя великое множество ветряных мельниц, рассмеявшись, Павлу Ивановичу Ягужинскому сказал: "То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!""¹⁵⁸. Однако несомненно, что в Швеции Карла XII жило гораздо больше знатоков западноевропейской художественной литературы, чем в России Петра I.

Но эти немногочисленные знатоки, представители узкого слоя высшего шведского дворянства и образованного бюргерства, были каплей в море по сравнению с основной массой населения Швеции, никогда не слышавшей ни об Опитце, ни о Фенелоне, ни о Сервантесе. Даже некоторые офицеры и пасторы, не говоря о солдатах и крестьянах, затруднялись подписать свою фамилию; их чтением были исключительно Библия и псалмы. Если в России исправление богослужебных книг началось с никонианской реформы, в 60-х годах XVII в., то в Швеции нечто подобное произошло позже, в самом конце столетия, когда по королевскому повелению проводилась реформа управления шведской лютеранской церковью: ее главой и президентом духовной консистории стал сам король. Тогда же в Швеции явилась на свет "рикспсалтырь" – огромный свод канонизированных псалмов. И в Швеции, и в России этого времени развивался жанр литературно-публицистической проповеди¹⁵⁹, призванной объяснить народу и оправдать в его глазах политику абсолютистской монархии.

Хотя в Швеции, подобно тому как и в петровской России, число типографий возросло с двух при Густаве Адольфе до семнадцати при Карле XII, среди шведских читателей продолжали пользоваться популярностью рукописные книги того же типа, что и на Руси: анекдоты и шуточные повести, увеселительные "фатеции" и шванки, эзоповы басни и нравоучительные притчи, вроде изданных в России при Петре "апофегмат". В шведской литературе конца XVII – начала XVIII в. под немецким влиянием возник жанр авантюрно-плутовского романа, в котором описывались любовные похождения и запутанные приключения, как правило имевшие место в экзотических иноземных государствах. Романы эти композиционно и сюжетно напоминали российские "гистории" того же времени – "О Василии Кариотском" и "О храбром ковалере Александре". Сочинения подобного типа ни в Швеции, ни в России той эпохи до печатного станка не доходили. Как в рукописях, так и в печатных изданиях в самой Швеции и в зависевших от нее немецких княжествах распространялись календари на шведском и немецком языках, при Петре переводившиеся и на русский¹⁶⁰. В Швеции были популярны те же рыцарские романы, что и на Руси, – "Александрия" Квинта Курция и "Повесть о Трое" Гвидо де Колумна, а также "Повесть о разрушении Иерусалима" Иосифа Флавия; шведское переложение последней было завезено в Россию военнопленными офицерами Карла XII и в конце XVIII в. даже переведено на русский язык¹⁶¹.

Наряду с типологическими схождениями между русской и шведской литературами эпохи Северной войны имелись и существенные различия. Их следует особенно выделить. Западноевропейское барокко, и шведское в том числе, носило на себе печать кризисной ущербности, пессимизма¹⁶²; в России Петра I литература, проникнутая патриотическим восторгом и оптимизмом, имела мажорную тональность. Шведская словесность того времени в большей степени принадлежала литературе нового времени, чем русская. Система барочных жанров была в ней более отработанной, слаженной и стройной; зато, как уже отмечалось, "нестройность" русской литературы петровской поры "таила в себе огромные возможности движения вперед"¹⁶³.

Особую роль как шведы, так и русские отводили триумфальным шествиям и возведению арок и ворот, испещренных аллегорическими рисунками, эмблемами и надписями к ним, почерпнутыми из одних и тех же сборников символических рисунков и их толкований¹⁶⁴. Особенно грандиозные торжеству состоялись в Москве в конце декабря 1709 – январе 1710 г. по случаю Полтавской победы. Были сооружены врата, описанные в брошюре "Политиколепная апофеозис... великого государя нашего царя... Петра Алексеевича... По преславной виктории над химеронодобными дивами, гордынею, рекше неправдою, и хищением свойским, на генеральной баталии... под Полтавою... Торжествована лета господня 1709..." (М., 1709). По свидетельству Юста Юля (в записи от 30 декабря 1709 г.), он "всюду видел воздвигаемые триумфальные ворота и застал царя и князя Меньшикова стоящими на площади, на которой находились шведские знамена, штандарты, барабаны, литавры, пушки и другие военные принадлежности, взятые у шведов... Царь велел призвать нескольких шведских офицеров, чтобы расположить и расставить знамена и штандарты по порядку и старшинству полков, которым они принадлежали"¹⁶⁵.

Через два дня Юль записал: "Так как в начале настоящей войны, когда шведам случалось брать в плен русских, отнимать у них знамена, штандарты, литавры и пр. или одерживать над ними верх в какой-нибудь маленькой стычке, они всякий раз спешили торжественно нести трофеи и вести пленных в Стокгольм, то этим шведы подали его царскому величеству повод действовать так же и относительно их самих. До моего приезда в Россию царь уже праздновал таким образом взятие Нарвы, Шлиссельбурга и Дерпта"¹⁶⁶.

Личное соперничество между Петром I и Карлом XII обостряло полемику. После нарвского поражения русских шведские панегиристы, возвеличивая своего короля¹⁶⁷, особенно глумились над Петром. Придворный поэт Карла XII Гунно Эрелиус Дальшэрна (Gunno Eurelius Dahlstierna, 1661-1709) сочинил сатирическую "Боевую готскую песнь о короле и господине Пэдаре" ("Giöta Kiämpa-Wisa от Kåningen å Herr Pädar", 1701). В этой песни Нарва изображалась гордой красавицей, к которой сватаются два соперника – благородный рыцарь король-лев Карл и сиволапый "господин Пэдар", получающий отказ. Подобные сочинения, переведенные на немецкий и латынь, распространялись по всей Европе.

Шведы же печатали карикатуры на Петра и его воинов; они выбили медали в честь своего нарвского торжества с характерными надписями¹⁶⁸ (некоторые из них были впоследствии обращены против шведов на петровских арках и в речах русских проповедников). Лицевая сторона одной шведской медали была украшена надписью "Истина превосходит вероятие" ("Superant superata fidem"), а оборотная – изображением Карла XII, низвергающего датского и польского королей и русского царя, с подписью "Наконец правое дело торжествует"¹⁶⁹. На лицевой стороне другой шведской медали – царь, греющийся у своих пушек, бомбардирующих Нарву; на оборотной – позорное бегство русских во главе с царем, теряющим шапку, с надписью: "Изшед вон, плакася горько"¹⁷⁰.

На транспаранте, использованном в одной из шведских триумфальных процессий, Карл XII представал в образе Георгия Победоносца, убивающего русского змия¹⁷¹. В ответ русские панегиристы изображали "змием" надменного шведа. На том же шведском транспаранте Петр был представлен в виде Актеона, подсматривавшего за купающейся Дианой (Нарвой) и превращенного за это в оленя, разрываемого собаками. На русских триумфальных вратах 1703 г. Ижорскую землю символизирует Андромеда, спасаемая от шведского морского зверя русским "Персеушем". На петровской триумфальной арке 1704 г. Диану, похищенную шведским львом, спасает российский орел¹⁷².

Шведские панегиристы сравнивали Карла с ветхозаветными героями, главным образом с Гедеоном, несущим меч отмщения. Сам Карл, упиваясь своей нарвской победой, будто бы сказал: "Лучшее зрелище было, когда русские взбежали на мост и мост под ними проломился: точно фараон поглощен был в Чермном море"¹⁷³. Русские писатели, наоборот, сравнивали с утонувшим фараоном шведского короля¹⁷⁴, а Петра I – с Гедеоном¹⁷⁵, с Моисеем, победившим "гордого... свейского фараона"¹⁷⁶, с Давидом, одолевшим Голиафа, с Самсоном, разрывающим льва, с Юпитером ("Иовишем"), прогнавшим исполинов (Феофан Прокопович, за ним Гавриил Бужинский), и т. п.

Особую роль в эмблематике обеих сторон играл лев: у шведских панегиристов – героическую, у русских – сатирическую и комическую. "Гербовая" поэзия – вирши, содержавшие описания государственных и личных дворянских гербов, – существовала во всех литературах европейского барокко. В Россию эта традиция пришла из Польши, как непосредственно, так и через Украину и Белоруссию¹⁷⁷. И в Швеции были известны украинско-польские гербовые вирши, о чем, в частности, свидетельствуют материалы, обнаруженные в Упсале¹⁷⁸. Образцовой "гербовой" поэмой являлся "Орел российский" Симеона Полоцкого; здесь, как и в поэзии петровской поры, орел побивает льва (правда, не шведского, а польского)¹⁷⁹.

Заглавный лист книги "Символы и эмблемата" (М., 1705) был украшен изображением двуглавого орла, которому противостоял шведский лев¹⁸⁰. В фейерверках огненный орел поражал стрелами этого льва¹⁸¹. На триумфальных вратах рыкающему льву доставалось от российских Геркулеса, "Персеуша", "Сампсона" и т. д.¹⁸² Льва "поражали", "терзали", подвешивали (под девизами "Да знает правительствовати" и "Урок злодеям")¹⁸³, запрягали в колесницы, ездили на нем верхом, стреноживали и т. п. Поэты заимствовали описания зверей из Физиологов, содержавших главы "О лве"¹⁸⁴, и особенно из басен Эзопа¹⁸⁵. В "Политиколепной апофеозис" лев – персонаж басенно-комический: это осел, "во лвиной коже гордящийся", посрамляемый прочими зверями. Басни Эзопа были популярны и в Швеции: их содержала первая книга, отпечатанная типографским способом в Стокгольме¹⁸⁶.

Юст Юль сообщает в дневнике от 12 января 1710 г., что накануне "в 10 часов вечера зажгли в высшей степени красивый и затейливый фейерверк. Замечательнее всего была в нем следующая аллегория: на двух особых столбах сияло по короне; между ними двигался горящий лев; сначала лев коснулся одного столба, и он опрокинулся, затем перешел к другому столбу и покачнул его, так что и этот столб как будто готов был упасть. Тогда из горящего орла, который словно парил в воздухе, вылетела ракета, попала в льва и зажгла его, после чего он весь разлетелся на куски и исчез; между тем наклоненный львом столб с короною поднялся и снова стал отвесно. Мысль эта была заимствована царем из рисунка одной серебряной медали, выбитой по распоряжению шведского короля. Царь показал ее мне"¹⁸⁷. Действительно, после Альтранштадтского мира Швеции с Польшей в 1706 г. Карл XII повелел выбить двенадцать медалей, одна из которых украшена изображением колонны, поверженной с пьедестала (эмблема Польши), и колонны, готовой опрокинуться (Россия), на которую кидается шведский лев.

Панегиристы сравнивали Петра с Александром Македонским: в древней Руси пользовались известностью и книга о нем Квинта Курция, и легенды, связанные с походами знаменитого полководца¹⁸⁸. Между тем вся Европа знала, что не Петр, а именно Карл XII воображал себя новым Александром. Ермелин в письме 34 "о том, что понесенное московским царем поражение есть божие наказание за его высокомерие и дерзость...", уподоблял разбитых под Нарвой русских самонадеянным персам, покорившимся Александру Македонскому, и добавлял: "Высокомерие предшествует падению, и люди, ослепленные высокомерием и надменностью, могут пренебрегать предусмотрительностью, необходимою во всех человеческих поступках..."¹⁸⁹. После Полтавы подобные укоризны было особенно удобно переадресовать шведам. По словам А. Нартова, Петр тогда сказал: "Брат Карл все мечтает быть Александром, но я не Дарий!"¹⁹⁰. На одном из транспарантов, установленных на Красной площади в конце декабря 1709 г.¹⁹¹, был изображен Карл, спящий и видящий себя Александром Македонским, но Россия, являющаяся ему во сне, предупреждала:

Всяк владения чужого желатель

Злого конца бывает взыскатель.

Поучительной представлялась судьба легкомысленного и самонадеянного юноши Фаэтона, не справившегося с управлением солнечной колесницей и пораженного огненной стрелой Юпитера¹⁹². Русским было известно, что в шведском королевском дворце (Дроттнингхольме) над дверью аудиенц-зала красовался плафон с изображением гибели Фаэтона. Идейный смысл рисунка был таков: подобная участь ожидает всякого потенциального узурпатора государственной власти¹⁹³. На московских триумфальных вратах 1703 г. был нарисован павший Фаэтон "с надписанием":

Иже ся в уме своем силна быти мняше

И аки бы Фаетон мир вжещи хотяше

Славою я мужеством множайся силы,

падает же поражен Орла росска стрелы...

Одна из фигур, представленная на фейерверке 1 января 1710 г. в Москве, являла "Фаетона", поражаемого "Иовишем", с надписью "Гордому страшно падение". В уподоблении Карла XII Фаэтону содержался и едкий намек на незаконность его правления: ведь Карл, вопреки обычаю, был возведен на шведский престол несовершеннолетним.

О театральных потехах при шведском королевском дворе была наслышана вся Европа. Отец Карла XII, Карл XI, любил театр, "как никакой другой монарх на земле"¹⁹⁴, да и сын его в ранней юности "с жадностию" предавался "маскарадам, театру"¹⁹⁵. Придворные маскарады, балеты и прочие действа, связанные с церемониалом, в Стокгольме сопровождались фейерверками, комическими интермедиями, забавами с привлечением животных, диких и домашних¹⁹⁶. Печатались либретто таких спектаклей.

И Петр культивировал подобные придворные представления, заботился об их зрелищности¹⁹⁷, сам составлял их программы¹⁹⁸. Юст Юль в записи от 1 января 1710 г. сообщает, что во время торжественной церемонии ввода пленных шведов в Москву была исполнена шутовская интермедия: "Потом на санях, на северных оленях и с самоедом на запятках ехал француз Wimeni (?), за ними следовало 19 самоедских саней, запряженных парою лошадей или тремя северными оленями... Нетрудно заключить, какое производил впечатление и какой хохот возбуждал их поезд. Смехотворное зрелище это было вставлено сюда царем по его обычной склонности к шуткам... без сомнения, шведам было весьма больно, что в столь сериозную трагедию введена была такая смешная комедия"¹⁹⁹. Иногда устраивались бои зверей, например могучего русского медведя со львом, имевшие, кроме всего прочего, символическое значение. Придворные Петра и свита голштинского герцога в сентябре 1721 г. "смотрели на травлю льва с огромным медведем, которые оба были крепко связаны и притянуты друг к другу веревками. Все думали, что медведю придется плохо; но вышло иначе: лев оказался трусливым и почти вовсе не защищался, так что если б медведя вовремя не оттащили, он непременно одолел бы его и задушил"²⁰⁰.

На шведской придворной сцене XVII в. ставились пьесы на библейско-героические и нравоучительные темы, а также из жизни Александра Македонского²⁰¹. Похожие спектакли шли и при дворе царя Алексея Михайловича, и Петр, видимо, знал их содержание. Так, памятуя об "Артаксерксовом действе"²⁰², он "с большою похвалою" отзывался Юсту Юлю "о великом персидском царе Артаксерксе. Тут, к слову, я сказал его величеству, что сам он своим могуществом, мудростию, счастием, короче, всем, подобен царю Артаксерксу"²⁰³. Во время Северной войны в России старым драматическим сюжетам начали придавать новое, актуальное политическое звучание²⁰⁴.

В 1704 г. царь по случаю очередной победы над шведами приказал руководителю немецкой труппы актеров Г. Фюрсту "учинить комедию торжественную на русском и немецком языках"; для переделки избрали шедшую на придворной сцене Алексея Михайловича "Историю явную Тамерлана, хана татарского, как победил салтана турского Баязета"²⁰⁵. Была "учинена" и старая комедия "О премудрей Июдифе, како Олоферну главу отсече Июдив", возобновленная в 1710 г. на сцене школьного театра Московской Славяно-греко-латинской академии²⁰⁶. Во вновь приписанном прологе уничижалась "шведская гордыня"; в тексте пьесы Олоферн был уподоблен льву, и т. п.²⁰⁷ Петровские публицисты заново отредактировали и "Акт о царе перском Кире и о царице скифской Томире", в которой устами скифской царицы древнеперсидский царь обличался в неправедном хищении – так, как будто это был Карл XII: "Или не довлело тебе свое государство, что захотел похитить еще мое царство? довольно бы было на то тебе и Вавилона, но ты, проливая крови, искал моего трона"²⁰⁸.

Действие романтической "Гистории о великомочном рыцаре Гендрике, курфирсте, и о преизящной Меленде, дочере Людвига, курфирста бранденбургского", переведенной "с польского на славяно-российский диалект", а также комедии "О Индрике и Меленде" перенесено в Скандинавию. Функции курфюрста бранденбургского выполняет здесь король датский, а князя аронского – король шведский. Как и в начале Северной войны, датский король самоуверенно вступает в противоборство со Швецией:

Король датский (глаголет). О, коль преславно мое государство, коль преизрядно и во всех окрестных государствах оное славно!... Едина шведская корона вражду с нами имеет; надеюсь, что и та нас не преодолеет: аз имею воинство твердое, ковалерию, инфантерию крепкое²⁰⁹.

Как и во время Северной войны, датский король наказан за свою самоуверенность:

"Вестник ... Неприятель подступает и царство твоё вконец разоряет; уже близ семо достигает и победить тебя желает...

Король шведский (оборотясъ к датскому, глаголет). Встани с престола, мне покорися, своим королевством под мой скипетр смирися!

(Возстав с престола, биются. Потом датский король и войско его побито...)"²¹⁰.

Однако король шведский объят гордыней еще более короля датского, почему и терпит поражение от принца Индрика.

В начале XVIII столетия в русской драматургии появился новый для нее жанр: панегирические так называемые "школьные" пьесы, аллегорически рисующие перипетии Северной войны²¹¹. В отличие от шведских и северонемецких действ, восхвалявших деяния Карла XII²¹², пьесы эти прославляли победы Петра. Сочинялись они преподавателями Московской Славяно-греко-латинской академии, среди которых было немало образованных людей, хорошо разбиравшихся в политике. Как известно, для постановки на сцене академии было подготовлено шесть школьных пьес; "Страшное изображение" (1702), "Царство мира" (1703), "Торжество мира" (1703), "Ревность православия" (1704), "Свобождение Ливонии и Ингерманландии" (1705) и "Божие уничижителей гордых уничижение" (1710). Сам Петр подчеркивал, что в полемике со шведами речь "не идет о законе, а горда была <Швеция>: война не о вере, но о мере; також и у них <шведов> крест есть"²¹³. В последней из названных пьес религиозные мотивы почти полностью уступили место светской политической сатире.

Несмотря на обилие персонифицированных отвлеченных понятий (Гнев Божий, Истина, Всемощество, Мир и т. д.), в школьных комедиях фигурируют те же персонажи, что изображались на триумфальных вратах. Это как бы движущиеся эмблемы: Иисус Навин, не дающий шведскому льву поглотить православную церковь ("Ревность православия"), которая в свою очередь противостоит Неправедному хищению, "яко иногда Гедеон со своими воины"²¹⁴ ("Свобождение Ливонии и Ингерманландии"); Моисей, ведущий соплеменников в землю обетованную, "по сем за ними Фараон гонящ с колесницею потоне в мори"²¹⁵; "Сампсон", раздирающий льва; Давид, побивающий Голиафа ("Давид, единаго Голиафа со своими убивый, Лва же токмо хрома сотворивый и прогнавый, с царским величеством сравняется")²¹⁶ ("Божие уничижителей гордых уничижение"). Не обходится и без Александра Македонского ("Торжество мира", "Свобождение Ливонии и Ингерманландии").

Антитеза добра и зла и в школьных пьесах предельно отчетлива: орел низвергает льва, апостол Павел – Идолослужение, Благочестие – Злочестие, Ревность православия – Неправедное хищение и т. п., и все это означает: Россия побеждает Швецию, Петр – Карла. Если в первой из школьных комедий – "Страшном изображении" – добро одолевает, зло не без труда, то в "Божием уничижении" оно совершает это с буффонной легкостью; злодеи не смеют открыть и рта – "кроме словес, в нем же ("Предидействии") прежде токмо единые гордые изобразуются тихо".

Важную роль в школьной драме играют видения и сновидения. Например, многозначительное видение посещает шведских вождей в "Свобождении Ливонии и Ингерманландии". Шведы упрекали Петра за то, что он, решив завоевать Прибалтику, "захотел поступить вопреки определению божию". В письме 20 "о поражении москвитян под Нарвой и почему они никогда не станут в Лифляндии твердой ногой..." утверждалось: "Опытом доказано, что всякому государству самим богом назначены известные границы, через которые оно не может переступить, какие бы труды и усилия оно ни употребляло, и если оно поступит вопреки божественному определению, то будет наказано за это стыдом и позором... По всем соображениям такою роковою границею представляется Лифляндия и Ливония для Московского государства"²¹⁷. В защиту своего тезиса шведы приводили следующую историческую параллель: "...когда Тиверий, в правление Августа, осмелился со своими римскими легионами перейти через Эльбу, некий дух... навел на него ужас и приказал ему возвратиться назад. В виду этого предопределения Траян приказал прекратить попытки распространить римские пределы за Евфрат"²¹⁸. В "Свобождении Ливонии и Ингерманландии" шведы также пытаются перейти границы, определенные им богом: "Но, прознаменуя их погибель, является между ими с мертвою головою и мечом обнаженным аггел и по сем смерть на коне бледом с косою. Сего ради Хищение с своими полки, убояшеся явлений, утекает во град крепок и заключается"²¹⁹.

Шведские пропагандисты писали: "...государь, принужденный иметь дело с варварским государством, похож на человека, намеревающегося убить дикого зверя: он наносит ему один за другим жестокие удары, но животное, почувствовав раны, свирепеет еще более"²²⁰. В либретто "Божьего уничижения..." побитый под Полтавой лев охарактеризован кратко, но метко: "хром, но лют". Орел российский "купно с Помощию божиею Лву ногу хрому творит" – под девизом: "И хромых, и нехромых, и лютых, и нелютых смиряем"²²¹.

Панегирические вирши петровской поры – почти исключительно "победословные рифмы и песни", как они названы в журнале барона Гюйссена²²². До нас дошло несколько сот подобного рода гимнов, кантов²²³ и псалмов²²⁴. По жанру очень многие из них относятся к так называемым "сильвиям" – это небольшие по размерам "эпиникионы" (победословия) и "евхаристиконы" (стихи благодарственные)²²⁵. Среди победословий элегия как таковая, естественно, места себе не находила, но элегические партии вкладывались в уста посрамленного неприятеля и звучали при этом комично. В кантах, как правило, не часто встречаются наиболее утонченные поэтические приемы барокко: стихотворное эхо, анаграммы и пр. Это в основном лишенные художественности прозаические строки, которые сближают со стихами лишь "красногласие" (рифма) и силлабический размер. По сравнению с "надписями", эпиграммами и школьной драмой панегирические вирши – наименее сложившийся художественно-литературный жанр петровской поры, но ему в отличие от других жанров предстоял долгий путь плодотворного развития.

Канты (в русской литературе этот жанр образовался под польско-украинским влиянием)²²⁶ в честь Петра-победителя сочинялись и сразу после Азовского похода²²⁷, т. е. до начала войны со Швецией. Но стихотворные панегирики Петру после его победы над шведами носят, как правило, более секуляризованный характер: султан, в отличие от шведского короля не хуливший царя в европейской периодике и не собиравшийся свергать его с трона, заслуживал некоторого снисхождения.

Стихотворные победословия, относящиеся ко времени Северной войны, в русской и шведской литературах наполнены сходными шаблонными, механически повторяющимися формулами²²⁸, но сходство между этими поэтическими произведениями, написанными в разных странах, скорее всего типологическое. Однако не исключено, что наиболее образованным русским писателям петровской поры могла быть известна и шведская поэзия этого рода на немецком и латинском языках.

В русских гимнах в кантах образотворческой основой является все та же антитеза, нравственно оценочная ("Швед – мрак темный, Царь – свет зéмный")²²⁹ и гербовая (лев – орел); Петр – Моисей, Язон, "Персеуш", Александр, а Карл – Фараон, Голиаф, Змий, Дарий и т. п. Сатирическое осмеяние врага занимает в панегириках немалое место. Идучи на рать, незадачливый супостат похваляется своей силой; после Нарвы, в шведских стихотворениях так поступал "господин Пэдар", теперь, после Полтавы, в русских кантах – Карл:

Рече бо вверь лютый: "Похищу Россию,

Рукою моею за разорю сию

И во градех ея аз господствовáти,

Яко же восхотех, буду обладати".

Но всуе, прегорде, тако ся хвалити,

России преславной зла не сотворити!²³⁰

("Днесь, орле Российский, простри свои криле...")

Мотив вражеского позорного бегства занимает в этих произведениях центральное место:

Оставивши вой, бежит – и несть, камо

Зряще по странам семо и овамо,

Бежит в дубравы, бежит в лесы темны,

Просит, да дадут помощь звери зéмны²³¹.

("Орле Российский! Торжествуй с нами...")

На шведской медали Петр "изшед <от Нарвы> вон, плакася горько"; точно так же поступает в русских кантах Карл:

Ныне швед стонет:

Увы, ах,

О, мне страх,

О, мне вред,

Вопиет,

Яко мои вси падоша

И погибоша!²³²

В песнях о взятии Риги эта последняя обращается к шведской столице с печальным предупреждением:

Убо, Стекхолми, зря, чтó ныне Рига:

Будете и ты такова ж верига

Скоро носити и под орлом слыти,

Чесого весма не можешь избыти²³³.

В другом варианте той же песни ("Рига прекрепки в Европе град бяше, о ней лев царство свое утверждаше") шведский лев, оставляя Ригу, жалуется на судьбу:

Лев бо от Риги; "Ах, что ныне слышу?"

Рече: "Увы мне! едва ныне дышу!

………

Погубих Ригу и зело мне болна.

Увы, что реку о тебе, Стеколна?"²³⁴

От петровской поры до нас дошло не только много посредственных, порой малограмотных панегирических вирш²³⁵, но и первоклассные поэтические произведения²³⁶, особенно такие, как знаменитый "Епиникион" (1709) Феофана Прокоповича, написанный по случаю Полтавской победы.

Вплоть до конца XVIII столетия тема войны со шведами продолжала затрагиваться русскими писателями; подчас это было уже повторением некогда сказанного. Некоторое время после Ништадского мира (1721) направляемая свыше российская словесность примирялась было со шведским львом:

Ныне ти в мире, Россия, бываешь,

А со львом шведским в дружбе пребываешь.

(Песня о Ништадском мире)²³⁷

В пьесах, поставленных силами преподавателей и воспитанников Московского госпиталя ("Слава российская", "Слава печальная")²³⁸, персонифицированная аллегория Швеции, вместе с другими некогда враждебными России странами оплакивающая кончину Петра Первого, "отсылает" свейского Марса "в покои"²³⁹; шведам ничего не осталось, как подключиться к хору певцов российской славы. После окончания Северной войны из Стокгольма в Петербург переехал знаменитый шведский архитектор и художник, любимец Карла XII – Н. Тессин, приглашенный на русскую службу; теперь он украшал своим искусством уже не шведский, а российский двор.

В ноябре 1724 г. Петр I командировал в Швецию В. Н. Татищева для ознакомления с состоянием тамошних наук и художеств. У Татищева и до этой поездки имелись знакомцы-шведы, в частности королевский библиотекарь и чиновник стокгольмской Коллегии древностей Генрик Бреммер, в 1700 г. задержанный на территории России и двадцать лет проживший в русском плену; он и рекомендовал будущего автора "Истории российской" своим находившимся в Швеции родственникам – Элиасу Бреннеру, историку-нумизмату и художнику-миниатюристу, и его супруге Софии Элисабет Бреннер (Sophia Elisabeth Brenner, 1659-1730), поэтессе, пользовавшейся громкой прижизненной славой²⁴⁰. Родители писательницы, немцы по национальности, натурализовались в Швеции; Бреннер вышла замуж за шведа и сочиняла стихи на немецком и шведском языках. Дом своего супруга она превратила в литературный салон, охотно посещаемый известными писателями и учеными; за Бреннер утвердилась репутация самой образованной и остроумной женщины Швеции. Свои звучные оды и панегирические стихи, написанные "на случай", она посвящала европейским монархам, виднейшим шведским ученым и государственным деятелям (например, И. Г. Спарвенфельду, королевскому церемониймейстеру)²⁴¹.

К ней-то и обратился Татищев с предложением, о котором писал И. А. Черкасову 9 апреля 1725 г.: "Надеюсь, что вам не безызвестно о госпоже Бреннеровой, которая в стихотворении не токмо в Швеции, но и в других государствах славу имеет. Оную я уговаривал, чтоб она для бессмертной славы его императорского величества дела величайшия ниже в стихах изобразить потщилась"²⁴². Итак, шведская одописица, прославлявшая деяния Карла XII, должна была воспеть русского царя, злейшего его врага, да еще по литературному плану, составленному русским подданным!

Этот прозаический план, который г-же Бреннер надлежало переложить в стихи, озаглавленный "Краткое изъятие из великих дел Петра Великого, императора Всероссийского", был составлен весьма дипломатично: имя Карла XII в нем не упоминалось и гербовая символика отсутствовала. Но в шведской оде, как она виделась Татищеву, российский монарх должен был предстать великим полководцем и флотоводцем, мудрым и милостивым законодателем, преобразователем своего отечества – все это было очень непохоже на образ жестокого варвара, каким изображали русского царя шведские одописцы. Всю жизнь Петр I "войну мужественно препровождал, и он паче благорассуждением и храбростию, нежели силою, побеждал"; о Северной войне, однако, здесь не говорилось ничего – царь "паче же от века неслыханные на Каспийском море флотом великие провинции завоевал"²⁴³. Петр повелел выстроить новые города (Петербург не упомянут), прорыть каналы и провести "великие перспективные пути", завести мануфактуры; "сам своею персоною не токмо был ученых людей великий любитель и защитник, но и паче во многих искусствах, яко строение кораблей и мореплавании, архитектурии цивилис и милитарис и артиллерии, оставя токарное искусство, в котором подобного себе не имел, многих, полагающих в том профессию, превзошел". В своей державе Петр будто бы искоренил "мздоимство" и "неправности", опроверг "суеверия", "доброе правление духовное и светское в пожелаемое состояние привел" и "в заключении" оставил бразды правления "достойной того своей супруге "²⁴⁴.

В посмертном собрании стихотворений Бреннер²⁴⁵ ода такого содержания отсутствует – вероятно, она не решилась ее написать. По словам Татищева в письме Черкасову, "она тем отговаривалась: на посланное от нее к коронации ее величества никакой отповеди получить не могла, того ради оное до днесь не напечатано, но я ей обещал моими заплатить. Я мню, что сто червонных довольно б ей было"²⁴⁶. Значит, Бреннер все же сочинила оду российской императрице – правда, шведы считали Екатерину I своей единокровной соотечественницей²⁴⁷.

В 1741 г. между Россией и Швецией началась новая война, и вновь тема противоборства российского орла со шведским львом стала актуальной и в поэзии, и в ораторской прозе. Так, если из "Службы благодарственной богу... о великой богом дарованной победе над свойским королем Карлом XII и воинством его, содеянной под Полтавою..." после Ништадского мира исключили "находящиеся там к стороне свейской речения, ради того что с короною свейскою заключен вечный мир"²⁴⁸, то теперь похожие "речения" вновь были вписаны в "службу".

Тогда же вышла в свет самая ранняя из опубликованных М. В. Ломоносовым од – "Первые трофеи его величества Иоанна III, императора и самодержца Всероссийского, чрез преславную над шведами победу августа 23 дня 1741 года..."²⁴⁹, обозначившая расцвет русской героико-одической поэзии XVIII в. Ломоносов бережно сохранил образную систему панегириков петровского времени (правда, у него не орел, а "орлица, что правит свой полет ко льву"), отчасти их композиционные элементы, например описание вражеского бегства:

Вдается в бег побитый швед,

Бежит российский конник вслед

Чрез шведских трупов кучи бледны

До самых Вилманстрандских рвов,

Без щету топчет тех голов,

Что быть у нас желали вредны.

Но его описания битвы ярче, громоподобнее и проще по лексике и стилю, чем более ранние произведения русской батальной лирики.

Вскоре был заключен новый "вечный" мир со Швецией, и опять одописцы принялись воспевать "с свеем дружбу", прославляя Елизавету за то, что для победы ей понадобилось всего два года, а не двадцать, как Петру ("Воскликновение к ея императорскому величеству")²⁵⁰:

Утвердительница мира, славныя твои дела,

Ежелий Петр востав увидел, как ты славу в плен взяла.

И в какое кратко время возвратила нас к покою,

Что им длилось лет чрез двадцать, то зрим в два года тобою.

В прославлении императрицы участвовала и персонифицированная Швеция:

Мечем Российским изъязвленна,

Меж ними ("соседами", – Д. Ш.) Швеция лежит

Спокойством нашим оскорбленна,

Велик господь ваш, говорит:

Царей премудрых вам венчает,

Щедроте ныне Скиптр вручает,

Она гнушается побед...

Но здесь мой ум ослабевает.

И боле слов не обретает,

Чем должно чтить Елисавет²⁵¹.

Тема русско-шведского противоборства не была забыта, хотя и относилась теперь писателями к историческому прошлому. В проповедях и орациях середины XVIII в. сложилось "обыкновение начинать прославление Елизаветы прославлением Петра, а прославлять Петра... можно было за то, за что прославляли его прежние ораторы"²⁵². И здесь не обходилось без упоминаний о победах над шведами, так же как о них не забывали авторы многочисленных Петриад и анекдотов о Петре. В России переводились и издавались те "истории Карла XII", в которых отдавалось должное полководческой и государственной мудрости Петра I²⁵3, и в их числе памфлет классика датской литературы Лудвига Хольберга²⁵⁴, осуждавшего Карла XII, врага Дании, и сочувствовавшего Петру I, ее союзнику.

С петровских времен на русском языке появлялись так называемые "разговоры в царстве мертвых"²⁵⁵, как отпечатанные в типографиях, так и рукописные²⁵⁶, – популярная на Западе разновидность политической сатиры. В некоторых из таких "разговоров" собеседниками являлись Петр I и Карл XII. Они обычно "имели разговор о делах временного земного царствия и о предпринятых ими в земном царстве"²⁵⁷, причем победителем в этих делах неизменно выходил Петр²⁵⁸.

С 1788 по 1790-е годы Швеция, нарушив мир, вновь воевала с Россией, ослабленной внутренними смутами и войнами с Турцией, и снова потерпела поражение. Старая тема русско-шведского противоборства опять была подхвачена и публицистами, и комедиографами, и одописцами. Под редакцией самой императрицы вышли, в очевидное подражание шафировскому "Разсуждению", "Примечании и исторический объяснении на объявление его величества короля Шведского, изданное в Гельзингфорсе в 21 день июля, 1788 года. С приложениями" (СПб., 1788). Она же высмеяла шведского короля Густава II, вознамеривавшегося завладеть Петербургом, в сатирической "Сказке о Горебогатыре Косометовиче и Опере комической из слов скаски составленной" (СПб., 1789)²⁵⁹.

Почти одновременно с "Горебогатырем" Екатерины из-под пера В. П. Петрова вышло "Приключение Густава III, короля Шведского, 1788 года июля 6-го дня". Здесь Густаву, который

В покое жить устав,

Войной на Русь воздвигся,

По Карлову остригся...

Оделся в латы,

Как в кожу льва осел...²⁶⁰

является тень Карла XII, хулящая с непонятным в устах этого короля пафосом антирусскую авантюру Густава III и превозносящая российскую силу:

Сколь ни был Карл угрюм,

Неволей усмехнулся,

Подумавши – никак ума Густав рехнулся...

Впоследок, разъярясь, он возопил: "Щенок!

Тебе ли получать победами венок?

Шишимора, не воин!

Не лавра – смеха ты иль больше слез достоин!..

О череп на хребте носящая улитка!

Смешна твоя на брань попытка,

Смешон порыв

России сопротив!"²⁶¹

Действие комедии В. Павлова "Три сундука, или Хитрость женщины" происходит в чертогах восточного властителя, но его придворные беседуют о победоносной войне Великого Могола ("чадолюбивого нашего государя"), т. е. Екатерины II, против некоего "авского владельца", т. е. Густава III. Вспоминается ж поражение на "полях Патанских" (Полтавских) "авцев", которыми предводительствовал "славный их царь Каролан двенадцатый"²⁶².

В комедии И. А. Кокошкина "Поход под шведа", самим автором названной "смешным и может странным сочинением"²⁶³, шведы не фигурируют, но зато представлены русские герои-офицеры – молодой граф Хватов и Храбрецов, так и рвущиеся в бой с неприятелем:

Храбрецов (Хватову, – Д. Ш.). Пойдем, мой друг; доказать, что мы россияне. (Уходят обнявшись)²⁶⁴.

Патриотическим духом объяты, как и их начальники, и простые солдаты:

Хор.

Пойдемте, братцы, воевать,

Пойдемте шведов мы рубить,

Царица наша всем нам мать,

Нам должно, должно победить²⁶⁵.

Однако согласно замыслу комедиографа "смешное" в пьесе совсем не в этом, а в том, что недоросль Фалалей, сын помещицы Дурихиной, желает получать чины, а воевать не хочет, и в том, что перед битвой со шведами офицер Трусов сказывается больным. Скучную комедию эту несколько оживляет роль Провора, слуги молодого графа; Провор не без юмора вторит героическим излияниям своего барина, слегка их снижая и пародируя:

Граф. Проклятые шведы, вы нарушаете мое спокойствие; но вы узнаете, каково мешать моему благополучию, вы узнаете, как дорого мне оставить мою Клеопатру. Рука моя, обагрённая вашею кровию, научит, может быть, вас жить спокойнее и другим не мешать.

Провор, слуга его. О шведы, варвары, изменники, обманщики, узнаете вы мое мщение, узнаете вы, каково шутить со мною. Я, я, естьли мне не попадется из вас кто живой, то верно над мертвым испытаю гнев, ярость и все мое бешенство... Но Аксюта... ах! ах!²⁶⁶

По одержании русскими очередной победы над шведами Н. Эмин сочинил стихотворный "Пролог"; театр представляет Олимп, на котором рядом с классическими богами – Юпитером, Минервой, Марсом и т. д. – восседает российская Фелица; боги не устают восхвалять ее, предрекая врагу ее "готву" всяческие беды²⁶⁷:

Юпитер:

...Еще несчастный готв всех бед своих не знает!..

...Размучен готв, гоним, бледнеет и трепещет

и т. п.

Мир со шведами был отмечен появлением большого числа разных "Сердечных восторгов" и "Ура русскому воинству", отличавшихся стереотипностью сюжета, неудачным подражанием большим поэтам и раболепием перед императрицей²⁶⁸. Общее содержание, такого рода сочинений передает следующее двустишие:

Пресеклась с готфами кровавая война

И возвратилася любезна тишина²⁶⁹.

Иногда авторы повествуют о том,

...Как вдруг готфы усмирились,

И к монархине всесильной

По неслыханной победе

К миру сами подклонились²⁷⁰.

Используются традиционные "гербовые" образы: орел "высоко простирает свой полет", причем

Едва главу подъяти смеет

Нань пламя отрыгавший Лев²⁷¹.

В таких одах "тиранами" именуются отнюдь не монархи, а западноевропейские народы, зараженные духом непокорства и перемен:

А вы, лютейшие тираны,

Вкушайте дерзости плоды.

Вы все рассеянны, попранны...²⁷²

По этому случаю российской Фелице подается совет:

Гордые башни ты размечи.

Мир как поставить, Европу учи!²⁷³

Среди этих сочинений встречаются оды, по стилю напоминающие пародии; так "Великороссийская победоносная ода над шведами" (1789 или 1790) Д. П. Горчакова, печатавшего сатиры под псевдонимом Иван Доброхотов Чертополох, признана в наше время "пародией на торжественные оды"²⁷⁴. Однако это не пародия, а скорее шутливая застольная песнь, в которой автор обращается с тостами по очереди к русским героям шведской кампании. Обращения к героям, главным образом к теням погибших, – отнюдь не шутливые, а элегически грустные и возвышенные, – содержатся в прозаической поэме А. И. Дмитриева "Слава русских и горе шведов" (1790), написанной в подражание Оссиану: "Кто приводит вас в заблуждение, о храбрые скандинавы! уже нет более ваших Карлов и древних Густавов; прошли времена для вас счастливые, в которых, сражаясь с народом еще непросвещенным, вы мужеству его противополагали искусство; но Россия познала дни приятныя на полях Полтавских; бегущий Карл, испытав тамо превратность счастья, унес с собою едину гордыню, а умение побеждать осталось между нами"²⁷⁵.

Героико-классическая ода на "шведскую" батальную тему, использовавшая образные средства, созданные в петровскую пору и в первую половину XVIII столетия, в конце века постепенно выходила из творческого репертуара русских стихотворцев; но традиция ее не умерла: обогащенная воздействием на нее песен Оссиана и лирики скальдов, она увенчалась "Полтавой" А. С. Пушкина.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Алексеев М. П. Явления гуманизма в литературе и публицистике Древней Руси (XVI-XVII вв.). М., 1958.

2. См.: Берков П. Н. О литературе так называемого переходного периода. – В кн.: Русская литература на рубеже двух эпох (XVII – начало XVIII в.). М., 1971, с. 19-32.

3. См.: Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1971, с. 14.

4. Грот Я. К. Петр Великий как просветитель России. – В кн.: Труды Я. К. Грота, т. 4. СПб., 1901, с. 106.

5. См.: Русская силлабическая поэзия XVII-XVIII вв. Вступ. статья, подгот. текста и примеч. А. М. Панченко. Изд. 2-е. Л., 1970, с. 60-61 (Б-ка поэта. Больш. сер.).

6. См.: Мошин В. А. Из переписки самозванца Тимошки Акундинова. – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 24. Л., 1969, с. 309-313; Соловьев С. В. Тимошка Акундинов. Одиннадцатый самозванец. – Фпнск. веста., 1847, № 13, с. 1-38; № 14, с. 1-34.

7. Русская силлабическая поэзия XVII-XVIII вв., с. 87.

8. См.: О России в царствование Алексея Михайловича. Сочинение Григорья Котошихина. Изд. 4-е. СПб., 1906. – О Котошихине см.: Маркевич А. И. Григорий Карпович Котошихин и его сочинение о Московском государстве в половине XVII века. Одесса, 1895; Грот Я. К. Новооткрытый памятник русской истории на шведском языке. – В кн.: Труды Я. К. Грота, т. 4, с. 65-71; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII-XVII вв. М., 1973, с. 338-339.

9. Веселовский Алексей Я. Западное влияние в новой русской литературе. Изд. 5-е. М., 1916, с. 31.

10. См.: Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в. – Вопр. философии и психологии, 1897, янв.-февр., с. 137-155; май-июнь, с. 535-558; сент.-окт., с. 760-800; Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1661-1709). СПб., 1891.

11. Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л., 1973, с. 181.

12. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711). Извлек из Копенгагенского государственного архива и перевел с датского Ю. Н. Щербачев. М., 1900, с. 222.

13. Там же, с. 144.

14. См.: Быкова Т. А. Книгоиздательская деятельность Ильи Копиевского и Яна Тессинга. – В кн.: Описание изданий, напечатанных кириллицей. 1689 – январь 1725 г. Сост. Т. А. Быкова и М. М. Гуревич. М.-Л., 1958, с. 318-341.

15. См., напр.: Мурзакевич Н. Н. Подметное воззвание Левенгаупта 1708 г. – Рус. старина, 1876, т. 16, с. 172-173; Тарле Е. В. Северная война и шведское нашествие в России. – В кн.: Тарле Е. В. Соч., т. 9. М., 1959, с. 361-841; Документы Северной войны. Полтавский период, т. 1-2. СПб., 1909 (Тр. имп. Рус. военно-историч. о-ва, т. 1-2); Rosén J. Den svenska utrikespolitikens historia 1697-1721. Stockholm, 1952.

16. Точно так же поступала шведская пропаганда и во время восстания Степана Разина, у которого появились доброжелатели при стокгольмской королевском дворе. Как писал агент Петра I в Западной' Европе барон Гюйссен, шведы тогда поддерживали разинщину "лживыми и непристойными печатными и письменными листами" (см.: Пештич С. Л. Русская историография XVIII века, ч. 1. Л., 1961, с. 132).

17. Разсуждение, какие законные причины его царское величество Петр Первый... к начатию войны против короля Карола 12 Шведского 1700 году имел, и кто из сих обоих потентатов во время сей пребывающей войны более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в продолжении оной столь великим разлитием крови християнской и разорением многих земель виновен, и с которой воюющей страны та война по правилам христианских и политичных народов более ведена... В царствующем Санкт-Питербурхе, лета 1716. А напечатано 1717, с. 39-40.

18. См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1. СПб., 1862, с. 62-69; Оболенский Н. Сведения об иноземце Мартине Нейгебауэре, бывшем наставнике царевича Алексея Петровича. – Библиогр. зап., 1859, № 20, с. 641-646.

19. См.: Турция накануне и после Полтавской битвы (глазами австрийского дипломата). М., 1977, с. 18.

20. См.: Пекарский П. П. 1) Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1, с. 65; 2) Нейгебауэр и его брошюра против России. – Отеч. зап., 1860, № 10, отд. 1, с. 689-722.

21. См.: Пекарский П. П. Барон Гюйссен, научно-литературный агент русского правительства в начале XVIII столетия. – Отеч. зап., 1860, № 3, отд. 1, с. 49-72.

22. См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Северной войне. – Рус. старина, 1893, т. 79, авг., с. 268-286.

23. Geheime Briefе so zwischen curiösen Personen über notable Sachen der Staats-und Gelehrtenwelt gewechselt werden, bestehend in zwölf unterschiedenen Posten, über das 1701 Jahr, nebonst einom tollkommenen Register. Ereystadt, 1701.

24. См.: Olsson S. Olof Hermelin. Lund, 1953; Åberg A. Karolinerna och Österlandet. Karl XII's krigare i rysk fångenskap och på upptäcktfärder i Orienten och Sibirien. Stockholm, 1967, s. 58.

25. Разсуждение..., с. 43.

26. Hallendorf С. Olof Hermelins öde vid Pultava. – Historisk tidskrift, 1898.

27. См.: Гуревич M. M. Неизвестный номер "Ведомостей" за 1709 год. – В кн.: XVIII век, сб. 3. М.-Л., 1958, с. 455.

28. См.: Моисеева Г. Н. "История России" Федора Поликарпова как памятник литературы. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9. Л., 1974, с. 81-92.

29. См.: Пештич С. Л. Русская историография XVIII века, ч. 1, с. 161.

30. См.: Åberg A. Karolinerna och Österlandet..., S. 58-62.

31. В окончательном виде она носит заглавие "Журнал, или Поденная записка... государя императора Петра Великого с 1698 года, даже до заключения Нейштадского мира" (СПб., 1770).

32. Nordberg С. Carl den XII's historia, d. 1-2. Stockholm, 1740.

33. См.: Грабарь В. Э. Первая русская книга по международному праву ("Рассуждение" П. П. Шафирова). – Вестн. Моск. ун-та, 1950, № 7. Сер. Обществ. наук, вып. 3, с. 101-110.

34. Шмурло Е. Ф. Петр Великий в оценке современников и потомства, вып. 1. (XVIII век). СПб., 1912, с. 9.

35. Записки брауншвейгского резидента Вебера о Петре Великом и об его преобразованиях. В пер., с предисл. и примеч. П. П. Барсова. – Рус. арх., 1872, кн. 7-8, стб. 1654. – О Вебере см.: Брикнер А. Хр.-Фр. Вебер. – Журн. М-ва нар. просв., 1881, янв., с. 45-78; февр., с. 179-221.

36. WeberCh. F. Das veränderte Rußland. Frankfurt, 1721, S. 340-343.

37. Разсуждение..., с. 2 второй пагинации.

38. Проповеди Гавриила Бужинского (1717-1727). Историко-литературный материал из эпохи преобразований. Юрьев, 1901, с. 332.

39. См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1, с. 66-69; SanderF. Om Carl XII's krigareunder fångenskapen iRyssland efterslaget vidPultava tillfreden iNystad. Akademisk afhandling. Stockholm, 1887, S. 7.

40. Разсуждение..., с. 2 второй пагинации.

41. Введение в историю европейскую чрез Самуила Пуффендорфа. СПб., 1718, с. 407-408.

42. См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Северной войне, с. 278.

43. Феофан Прокопович. Соч. Под ред. И. П. Еремина. М.-Л., 1961, с. 24.

44. См.: Томсинский С. М. Первая печатная газета России (1702-1727). Пермь, 1959, с 38; Покровский А. Из истории газеты в России. – В кн.: Ведомости времени Петра Великого, вып. 2. 1708-1719. М., 1906, с. 47.

45. См.: Рейсер С. А. Книги политические, которые продаются в Гаге. – В кн.: Описание изданий гражданской печати. 1708 – янв. 1725. Сост. Т. А. Быкова и М. М. Гуревич. М.-Л., 1955, с. 541-563.

46. Пекарский Я, П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1, с. 479.

47. См.: Моисеева Г. Н. Фольклор в литературе петровского времени.– В кн.: Русская литература и фольклор (XI-XVIII вв.). Л., 1970, с. 104.

48. См.: Грот Я. К. Петр Великий как просветитель России, с. 106. См. также: Кочеткова Н. Д. Ораторская проза Феофана Прокоповича и пути формирования литературы классицизма. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9, с. 50-80; Кузьмин А. И. Северная война в проповедях Феофана Прокоповича. – В кн.: От "Слова о полку Игореве" до "Тихого Дона". Сб. статей к 90-летию Н. К. Пиксанова. Л., 1969, с. 274-281.

49. См.: Покровский Н. Борьба с протестантскими идеями в петровское время и князь Михаил Кропоткин. – Рус. вестн., 1872, т. 101, сент., с. 220.

50. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711), с. 222.

51. См.: Луппов С. П. 1) Книга в России в первой четверти XVIII века, с. 173, 194-195, 199, 214, 221; 2) Книга в России в послепетровское время. Л., 1976, с. 170, 188-190, 205-208.

52. См.: О немецких школах, в Москве в первой четверти XVIII в. (1701-1715). Документы московских архивов, собр. С. А. Белокуровым и А. Н. Зерцаловым. М., 1907, с. I-III. Ср.: Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века, с. 24.

53. Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1, с. 224.

54. Богоявленский С. К. Сообщение. – Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1917, кн. 2 (261), с. 31-32. Ср.: Кудрявцев И. М. "Издательская" деятельность Посольского приказа (к истории русской рукописной книги во второй половине XVII века). – В кн.: Книга. Исследования и материалы, вып. 8. М., 1963, с. 221.

55. Голиков И. И. Деяния Петра Великого, т. 5. Изд. 2-е. М., 1838, с. 76-82. Ср.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1, с. 228.

56. Записки брауншвейгского резидента Вебера о Петре Великом... – Рус. арх., 1872, кн. 6, стб. 1107.

57. См.: Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков. СПб., 1903, с. 122.

58. Шведская грамматика, по нынешнему онаго языка произношению сочиненная, Королевскою академией наук аппробированпая и по приказанию оной издана Абрагамом Салстетом, секретарем королевским, а с онаго на российский язык переведена и приумножена правилами, разговорами и некоторыми краткими историями Иваном Гекертом. СПб., при Морском шляхетном кадетском корпусе, 1773.

59. См.: О немецких школах, в Москве в первой четверти XVIII в.; Белов И. Историческое изложение развития главного немецкого училища при евангелической лютеранской церкви св. Петра. – Журн. М-ва нар. просв., 1864, ч. 121, февр., отд. 3, с. 135-162; март, отд. 3, с. 163-183.

60. См.: Винтер Э. И. В. Паус о своей деятельности. – В кн.: XVIII век, сб. 4. М.-Л., 1959, с. 313-322.

61. См.: Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века, с. 24-25.

62. Роль этой школы в развитии русской культуры необычайно преувеличивалась западноевропейскими публицистами XVIII в. Секретарь парижской Академии наук Фонтенель, введенный в заблуждение Вебером и Врехом, заявил в своем "Похвальном слове царю Петру I" ("Eloge du Czar Pierre I", 1725): "Поражение шведов под Полтавой доставило царю Петру, распространявшему просвещение, преимущества, которых он наверное не ждал... Таким образом в Тобольске возникла своего рода колония, которая цивилизовала аборигенов" (Oeuvres divérses de М. de Fontenelle, t. 3. A la Haye, 1729, p. 365-366). Вольтер также полагал, что в Сибири шведы завели "даже народные училища, которые со временем сделались так полезны и так известны, что посылали туда детей из Москвы" (история Карла XII, короля шведского, кн. 2. Творение господина Вольтера. Орел, 1820, с. 218-219). Между тем в шведской тобольской школе училось всего несколько русских детей, не оставивших о себе в дальнейшем никакой памяти.

65. См.: Пекарский П. История имп. Академии наук в Петербурге, т. 1. 'СПб., 1870, с. XXV.

64. См.: Чечулин Н. Д. Воспитание и домашнее обучение в России в XVIII веке. – Дела и дни, 1920, № 1, с. 96-112, 1922, № 3, с. 32-46.

65. Записки брауншвейгского резидента Вебера о Петре Великом... – Рус. арх., 1872, кн. 9, стб. 1625.

66. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721-1725, ч. 1. 1721. Пер. с нем. И. Ф. Аммона. М., 1902, с. 69.

67. См.: История Швеции. М., 1974, с. 182.

68. Феофан Прокопоеич. Соч., с. 114.

69. См.: Бобровский П. Происхождение воинских артикулов и изображения процессов Петра Великого по "Уставу воинскому" 1716 года. СПб., 1881, с. 4-6.

70. См. рукопись, представляющую собой перевод с печатного издания: Воинские артикулы, от велможнейшаго короля и государя Каррола XI Свейскаго, Готскаго и Венедетскаго короля, лета 1683 обновленные и поставленные, и к тому принадлежащие Деяниа с вышепоименованным королевского величества милостивым привелегием... печатаны от Генриха Кейзера в Стеколне. – ИРЛИ, древлехранилище, кол. В. Н. Перетца, № 215. – Автор выражает благодарность В. П. Бударагину за указание на эту рукопись.

71. См.: Карл XII. Сочинение шведского короля Оскара II. – Древняя и новая Россия, 1880, май, с. 107-146.

72. См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 2. СПб., 1862, с. 483.

73. Monsson J. Een Nytting Siö-Book som klarligen uthwijser Rätta siö-farten i Öster Siön. Åtrycket andra gången uplagd och förfärdigat aff Jac. Jöransson. Stockholm, 1677.

74. Книга морская зело потребная, явно показующая правдивое мореплавание в Балтийском море... от Ягана Монсана, бывшего старшего штурмана и капитана адмиралтейства Свейскаго; и напечатана от Якоба Еропсена, Форса Бурга и жителя стекголмского, на его коште, и продается у него. Печатана в Стекхолме у Гендрика Кейзера. 1877 году. А ныне переведена на славенский язык повелением Петра Первого, царя за самодержца Всероссийского... СПб., 1721.

75. См.: Маньков А. Г. Использование в России шведского законодательства при составлении проекта Уложения 1720-1725 гг. – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. Л., 1970, с. 112-127; Троицкий С. М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. М., 1974, с. 59.

76. Феофан Прокопович. Соч., с. 114.

77. См.: Schück Н. Reformationstiden och stormaktstiden. – In: Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1928, s. 284.

78. Татищев В. Н. Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ. М., 1887, с. 117.

79 См.: Луппов С. П. 1) Книга в России в первой четверти XVIII века, с. 142, 225, 288; 2) Книга в России в послепетровское время, с. 263.

80. См.: Пекарский П. История имп. Академии наук в Петербурге, т. 1, с. XIV-XXIII.

81. См.: Смирнов Н. А. Западное влияние на русский язык, в петровскую эпоху. СПб., 1910, с. 3.

82. Там же, с. 108.

83. Там же, с. 174.

84. Моисеева Г. Н. Фольклор в литературе петровского времени, с. 89.

85. См.: Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891, с. XIII-XIX.

86. См.: Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970, с. 66.

87. См.: Бережков М. Нежинские предания. Относящиеся к 1709-му Полтавскому году. – В кн.: Сборник Историко-филологического общества при Институте кн. Безбородко, 1910-1911, т. VII, отд. 2, с. 3-4.

88. Там же, с. 13.

89. См.: Соколова В. К. Русские исторические предания, с. 47.

90. См.: Лебедев Л. [Ред. на кн.: Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований. Историческое исследование Дм. Цветаева. М., 1890]. – Журн. М-ва нар. просв., 1892, март, с. 180.

91. См.: Некрылова А. Ф. Предания и легенды, отразившие военные события петровского времени. – В кн.: Русский фольклор, вып. 13. Л., 1972, с. 105.

92. См.: Колесницкая И. М. Русские предания и легенды в публикациях 1860-1870-х годов. – Там же, с. 20-39.

93. См.: там же, с. 23; Некрылова А. Ф. Предания и легенды, отразившие военные события петровского времени, с. 104. – Однако исследователи признают, что такое наименование камень мог иметь и до возникновения легенды, "наслоившейся" позже.

94. См.: Стражев В. И. Петр Великий в народном предании. (Песни и сказки о Петре Великом). – Этногр. обозр., 1902, № 3, с. 94-121.

95. Некрылова А. Ф. Предания и легенды, отразившие военные события петровского времени, с. 109.

96. Соколова В. К. Русские исторические предания, с. 68.

97. См.: Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края. – Беседа, 1872, кн. 5, отд. 1, с. 308.

98. См.: там же.

99. Записки кн. Б. И. Куракина 1700-1710. – В кн.: Архив кн. Ф. А. Куракина, кн. 1. СПб., 1890, с. 324. См. также: Известия, служащия к истории Карла XII, короля шведского, содержащия в себе, что происходило в бытность сего государя при Оттоманской Порте... Издано чрез В. Тейльса..., ч. 1-2. М., 1789.

100. Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края, с. 306.

101. Этногр. обозр., 1896, № 4, с. 193. См. также: Соколова В. К. Русские исторические предания, с. 68.

102. Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края, с. 307.

103. См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Северной войне, с. 276.

104. См.: Белов И. Русская история в народных поговорках и сказаниях. – Истор. вестн., 1884, № 8, с. 233-262.

105. См.: Емельянов Л. И. Русские исторические песни XVIII века. – В кн.: Исторические песни XVIII века. Изд. подгот. О. Б. Алексеева и Л. И. Емельянов. Л., 1971, с. 7-19; Елеонский С. Ф. К вопросу о взаимосвязях народного творчества и литературы в XVIII веке. – Учен. зап. Моск. гор. пед. ин-та им. В. П. Потемкина, 1955, т. 48. Каф. рус. лит., вып. 5, с. 81-108; Парижская М. Я. Исторические песни и предания начала XVIII в. – В кн.: Русское народное поэтическое творчество, т. 1. М.-Л., 1953, с. 478-529.

106. Емельянов Л. И. Историческая песня и действительность. – В кн.: Русский фольклор, вып. 10. Л., 1966, с. 224.

107. Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8. М., 1870, с. 116.

108. Исторические песни XVIII века, с. 296.

109. Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 115-116; Исторические песни XVIII века, с. 47-48.

110. Там же.

111. Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 117.

112. Там же.

113. Там же, с. 119.

114. Там же, с. 118, 121.

115. Мотив солдатского плача сохранился в одном из анекдотов А. Нартова, хотя никакой "земли шведской" в нем нет: "Его величество в персидском походе... намерялся с войском идти к Дербенту... Под вечер ходил он по лагерю... и охотно желал слышать сам, что о сем походе начальники и подчиненные говорят... Солдаты... варившие тогда для ужина себе кашу, вели между собою разговор, и когда, между прочим, один в разных походах бывалый и заслуженный солдат... сказал: "То-то, братцы, каша веселая прилука наша", – а другой, недавно служивший солдат, вспомня жену свою и вздохнув, на то ему отвечал: "Ах, какое, брат, веселье, разлука – несгода наша!". "Врешь, дурак, – продолжал старый солдат, ударив его по плечу, – в походе с царем быть, должно жену и несгоду забыть"" (Рассказы Нартова о Петре Великом, с. 66). Подслушивавший Петр произвел любителя каши в сержанты, а молодого солдата послал на приступ крепости с первой же партией.

116. Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 122.

117. Там же, с. 124.

118. Там же, с. 123.

119. Там же, с. 132.

120. Там же, с. 137.

121. Там же.

122. Там же, с. 173.

123. Исторические песни XVIII века, с. 59; Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 140.

124. См.: Астахова А. М. Былина Севера, т. 1. М.-Л., 1938; с. 556-557; Ончуков Н. Е. Печорские былины. СПб., 1904, с. 59.

125. См.: Миллер Вс. Датский комиссар как герой русской былины (к печорской старине о Петре Великом и Бутмане Колыбановиче). – Вести. Европы, 1909, № 10, с. 688-691.

126. См.: Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края, с. 298.

127. См.: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I. По материалам Преображенского приказа. М., 1957, с. 13.

128. См.: Миллер Вс. Датский комиссар как герой русской былины..., с. 688-689.

129. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711), с. 302-303.

130. См.: Миллер Вс. Датский комиссар как герой русской былины..., с. 688.

131. См.: Барсов Е. Петр Великий в народных преданиях Северного края, с. 297-299.

132. Там же, с. 298.

133. Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 343.

134. См.: Ключевский В. О. Курс русской истории, т. 4. М., 1958, с. 229.

135. Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. М., 1967, с. 108.

136. См.: Лавровский Н. О петровских песнях. – Филол. зап., 1872. вып. 1-2, с. 1-32.

137. См.: Мартемьянов Г. А. Маланьин зять. – Истор. вестн., 1916, № 6, с. 701-722; Семевский М. И. Народные толки о происхождения Петра I. – Светоч, 1862, № 1, отд. 2, с. 21-60.

138. См.: Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия, извлеченные из дел Преображенского приказа и Тайной розыскных дел канцелярия. СПб., 1863, с. 41; Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв., с. 101.

139. Там же, с. 168.

140. Там же, с. 101.

141. Там же, с. 175.

142. См.: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I..., с. 161.

143. Там же, с. 277. См. также: Лебедев В. И. Астраханское восстание 1705-1706 гг. по пыточным речам в Преображенском приказе. – Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та, 1941, т. 2. Каф. истории СССР, вып. 1, с. 16.

144. См.: Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I..., с. 216-217.

145. Андерссон И. История Швеции. М., 1951, с. 249.

146. См.: Illustrerad svensk litteraturhistoria. d. 2. Stockholm, 1928, s. 187.

147. См.: Панченко А. M. О смене писательского типа в петровскую эпоху. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9, с. 125.

148. См.: Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII века. М., 1974, с. 15.

149. См.: Bennich-Björkman В. Författaren i ämbetet. Studier i funktion och organisation av författarämbeten vid svenska hovet och kansliet 1550-1850. Uppsala, 1970, s. 72.

150. См.: Norman C. Prästerskapet och det karolinska enväldet. Stockholm, 1948.

151. Панченко A. M. 1) О смене писательского типа в петровскую эпоху, с. 112; 2) Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973, с. 236-241.

152. См.: Fehrman С. Karolinsk barock och klassicism. – In: Ny illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1956, s. 3-84; Petersen C. Deutschland und Schweden in ihrer geschichtlichen Wechselwirkung. Köln, 1933.

153. См., например: Sånger af en svensk fånge i Simbirsk. Utg. af M. Weibull. Lund, 1868.

154. См.: Пыпин А. Допетровское предание в XVIII-м веке. – Вестн. Европы, 1886, кн. 7, с. 316.

155. См.: Claveria С. Estudios hispano-suecos. Granada, 1954, p. 9-49 (Universidad deGranada, Collection filologica, IX); Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 1.

156. Алексеев М. П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI-XIX вв. Л., 1964, с. 48.

157. См. там же.

158. Рассказы Нартова о Петре Великом, с. 87.

159. См.: Сухомлинов М. И. О литературе, переходного времени – конца XVII и начала XVIII века. – В кн.: Сухомлинов М. И. Исследования по древней русской литературе. СПб., 1908, с. 548-592.

160. Например: Календарь на 1685 г. исторический, в котором по обыкновенном времени и праздников, луны, ведра и ненастий описании речь или молитва о войне турской, которую... учитель во общей высокой школе в Лейпцике городе Матфей Дрессерус говорил и написал, А ныне предлагает Иоанн Генрих Фохт, короля свейского математик. Печатан в Амбурке; Ягана Гендрика Фохта, короля свейского математика, календарь домашний и лекарственный, такожде о войне и миру, на нынешний 1690 год... и вместо провещания – Действо коронования короля аглинского. Переводил государственного Посольского приказу переводчик Юрья Гивнер; Королевства Свейскаго математика Гондрика Фохта христианский и планет алманах... на 1692 год, в котором такожде описание жития святаго Антония. Тут же и прибавка о комете, яже явилась в 1576 году, и что на тое последствованно в пременении веры и кровавых боев... и т. д. См.: Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков, с. 135-136.

161. Краткое описание о жалостном раззорении Иерусалима. Перевел со швед. яз. прапорщик Исаак Зедербан. М., 1792.

162. См.: Виппер Ю. Б. Влияние общественного кризиса 1640-х годов на развитие западноевропейских литератур XVII в. – В кн.: Историко-филологические исследования. Сб. статей памяти акад. Н. И. Конрада. М., 1974, с. 55-62.

163. Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы, с. 21.

164. См.: Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9, с. 204-205.

165. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711), с. 116.

166. Там же, с. 116-117. См. также: Разсуждение..., с. 65 второй пагинации. – См., кроме того, шведское описание церемонии ввода русских военнопленных в Стокгольм: Sannfärding Berättelse om the Ryska – Fångars Ankomst till Stockholm... Stockholm, 1700.

167. См.: Westerlund O. Karl XII i svensk litteratur från. Dahlstiernatill Tegnér, Lund, 1951.

168. См.: Дмитриев-Мамонов Ф. И. Слава России, или Собрание медалей дел Петра Великого... М., 1770.

169. См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 7 (т. 13-14). М., 1962, с. 624.

170. См.: там же.

171. См.: Вертоградский Я. И. Нарвский триумфальный щит. Из Нарвской художественной старины. СПб., 1908, с. 5.

172. См.: Гребенюк В. Я. Публичные зрелища петровского времени и их связь с театром. – В кн.: Новые черты в русской литературе и искусстве (XVII – начало XVIII в.). М., 1976, с. 135-136.

173. Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 7 (т. 13-14), с. 625.

174. См.: Мартынов И. Ф. Три редакции "Службы благодарственной" о великой победе под Полтавой. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XIII век", сб. 9, с. 139-148.

175. См.: Стефан Яворский. Проповеди, т. 3. М., 1804, с. 185-224.

176. Проповеди Гавриила Бужинского (1717-1727)..., с. 324.

177. См.: Перетц В. Н. Исследования и материалы по истории старинной украинской литературы XVI-XVIII веков. М.-Л., 1962; с. 145-146.

178. См.: Nilsson N. Å. Russian Heraldic Virši from 17-th century. Uppsala, 1964.

179. Орел российский. Творение Симеона Полоцкого. СПб., 1915, с. 50.

180. См.: Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 2, с. 113.

181. См., напр.: Изъявление фейерверка... генваря в 1 день Нового года нынешняго 1712. СПб., 1711.

182. См., напр.: Торжественная врата, вводящая в храм бессмертныя славы, непобедимому имени новаго в России Геркулеса... грома поражающаго свейскую силу, пленителя Ижерския земли... М., 1703. См. также: Ровинский Д. А. Подробный словарь русских гравированных портретов, т. 3. СПб., 1888.

183. См.: Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени, с. 208.

184. См.: Соболевский А. И. Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков, с. 152, 368.

185. См.: Адрианова-Перетц В. П. Басни Эзопа в русской юмористической литературе XVIII века. – Изв. рус. яз. и словесности Акад. наук, 1929, г. 2, № 2, с. 377-400; Каган-Тарковская М. Д. Басня Эзопа "О льве и волке" в русских переделках XVII в. – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, с. 24. Л., 1969, с. 245-248.

186. Dialogue creaturarum optime moralisatus. Holmiae, 1483 (см.: Савельева E. А. Шведские первопечатные книги в собраниях Ленинграда. – Тез. докл. VI Всесоюз. конф. по изучению скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Таллин, 1973, с. 70).

187. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711), с. 134.

188. См.: Тарковский Р. Б. "Зрелище жития человеческого". – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 24. Л., 1969, с. 250.

189. См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Северной войне, с. 277-278.

190. Рассказы Нартова о Петре Великом, с. 80.

191. См.: Васильев В. Н. Старинные фейерверки в России (XVII – первая четверть XVIII века). Л., 1960, с. 38.

192. См.: Моровое А. Падение "готфска Фаетона". Ломоносов и эмблематика петровского времени – Československá rusistika, 1972, N 1, s. 28-27.

193. См.: Fehrman С. Karolinsk barock och klassicism. – In: Ny illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 2. Stockholm, 1956, s. 14.

194. Ibid.

195. См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 7 (т. 13-14), с. 618.

196. См.: Schück Н. Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 1. Stockholm, 1896, s. 389.

197. См.: Перетц В. Театральные эффекты на школьной сцене в Киеве и Москве XVII и начала XVIII вв. – В кн.: Старинный спектакль в России. Л., 1928, с. 80.

198. См.: Крюгер А. Самодеятельный театр при Петре I. – Там же, с. 358.

199. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711), с. 118.

200. Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721-1725, с. 123.

201. См.: Johannesen K. I polstjärnans tecken. Studier i svensk barock. Göteborg – Uppsala, 1966, s. 111.

202. См.: Артаксерксово действо. Первая пьеса русского театра XVII в. М.-Л., 1957.

203. Записки Юста Юля, датского посланника при Петре Великом (1709-1711), с. 286.

204. См.: Варнеке Б. В. Из истории русского театра в начале XVIII века. Казань, 1905; Русские драматические произведения 1672-1725 годов. К 200-летнему юбилею русского театра собраны и объяснены Н. Тихомировым, т. 2. СПб., 1874 (примеч.).

205. См.: Всеволодский-Гернгросс В. Н. Русский театр. От истоков до середины XVIII в. М., 1957, с. 147.

206. См.: там же, с. 141.

207. См.: Попов П. Н. Неизвестная драма петровской эпохи "Иудифь". – Тр. Отд. древяерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 3. М., 1936, с. 195-254; Щеглова С. Новый список драмы "Юдифь". – В кн.: Юбiлейннй збiрник на пошану ак. М. С. Грушевського. Киiв, 1928, с. 235-244.

208. См.: Моровое П. О. История русского театра до половины XVIII столетия. СПб., 1889, прилож. 2, с. XXIX.

209. См.: там же, прилож. 1, с. I.

210. См.: там же.

211. См.: Елеонская А. С. Публицистика на сцене. – В кн.: Елеонская А. С. Русская публицистика второй половины XVII века. М., 1978, с. 232-255; Демин А. С. Русская литература второй половины XVII – начала XVIII века. М., 1977, с. 209-237; Пьесы школьных театров Москвы. Ранняя русская драматургия (XVII – первая половина XVIII в.). М., 1974, с. 7-48; Баранкова Г. С. Пьесы Славяно-греко-латинской академии о Северной войне (о некоторых художественных особенностях). – В кв.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9, с. 270-278; Бадалич И. М., Кузьмина В. Д. Памятники русской школьной драмы XVIII века. М., 1968; Петров Н. И. Очерки из истории украинской литературы XVII и XVIII веков. Киевская искусственная литература XVII-XVIII вв., преимущественно драматическая. Киев, 1911, с. 180-195; Резанов В. И. Из истории русской драмы. Школьные действа XVII-XVIII вв. и театр иезуитов. М., 1910.

212. Например, в 1702 г. мекленбург-шверинская комедийная труппа разыграла в Ростоке комедию "Победоносным его королевско-шведского величества оружием благополучно освобожденная Нарва, с великолепною и почти неслыханною победой над царем московским..." (см.: Морозов П. О. История русского театра до половины XVIII столетия, с. 224).

213. См.: Пьесы школьных театров Москвы..., с. 328.

214. См.: там же, с. 224.

215. См.: там же, с. 217.

216. См.: там же, с. 229.

217. См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Северной войне, с. 270-271.

218. Там же, с 271.

219. Пьесы школьных театров Москвы..., с. 226.

220. См.: Витберг Ф. Мнения иностранцев-современников о Великой Северной войне, с. 276-277.

221. См.: Пьесы школьных театров Москвы..., с. 230-231. См. также: Елеонская А. С. Комическое в школьных пьесах конца XVII – начала XVIII в. – В кн.: Новые черты в русской литературе и искусстве (XVII – начало XVIII в.). М., 1976, с. 73-87.

222. См.: Туманский Ф. О. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жизни ж деяниях государя императора Петра Великого, ч. 8. СПб., 1788, с. 127 и след.

223. См.: Позднеев А. В. Русская панегирическая песня в первой четверти XVIII века. – В кн.: Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961, с. 338-358.

224. См.: З-в В. Духовно-исторические стихи. – Щит веры, 1913, № 2-3, с. 280-284.

225. См.: Панченко А. М. О смене писательского типа в петровскую эпоху, с. 127-128.

226. См.: Панченко А. М. Несколько замечаний о генеалогии книжной поэзии XVII века. – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 27. Л.. 1972, с 245.

227. См.: Дробленкова Н. Ф., Шепелева Л. С. Вирши о взятии Азова в 1696 г. – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 14. М.-Л., 1958, с. 427-432; Позднеев А. В. Песнь о взятии Азова в 1696 году. – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 10. М.-Л., 1954, с. 353-357.

228. См.: Перетц В. Н. Очерки по истории поэтического стиля в России. (Эпоха Петра Великого и начало XVIII ст.), вып. 5. СПб., 1907, с. 3.

229. Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 8, с. 235.

230. Там же, с. 237.

231. Там же, с. 240.

232. Там же.

233. Там же, с. 255.

234. Там же, с. 352.

235. См., напр.: Лявреа, или Венец бессмертный славы торжеством побед похвалы... царю-победителю... (Иоанна Каменецкого). СПб., 1714; Понеже бог творец всех, сего ради человека словом обогащений созда... тако веруем и велегласно вопием (М. П. Абрамова). СПб., 1712; Хлеб ангельский, на крестном жертовнице испеченный. Его царскому священнейшему величеству... трудолюбием Афанасия Заруцкого, протопопа Новгородка Северского, в дар принесенный. СПб., 1717 (об Афанасии Заруцком см.; Левицкий О. Афанасий Заруцкий, малорусский панегирист конца XVII и начала XVIII ст. Киев, 1896). См. также: Бакланова Н. А. Вирши-панегирик петровского времени. – Тр. Отд. древнерус. лит. Ин-та рус. лит. АН СССР, т. 9. М.-Л., 1953, с. 405-407; Поздравительные стихи Петру Великому. Сообщ. И. П. Морозов. – Рус. арх., 1910, кн. 3. вып. 9, с. 155-156.

236. См.: Розанов И. Н. Великая Северная война в русской поэзии первой половины XVIII в. – Уч. зап. Моск. гор. пед. ин-та им. В. П. Потемкина, 1946, т. 7. Каф. рус. лит., вып. 1, с. 35-40.

237. См.: Позднеев А. В. Русская панегирическая песня в первой четверти XVIII века, с. 353.

238. См.: Державина О. А. Пьеса 20-х годов XVIII в. "Слава печальная" и литература этого периода. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9, с 250-258.

239. Слава Российская... – Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1892, кн. 2, с. 14; Слава печальная... – В кн.: Пьесы школьных театров Москвы..., с. 298.

240. См.: Пекарский П. Новые известия о В. Н. Татищеве. СПб., 1864, с. 14-15.

241. См.: Schück Н. Illustrerad svensk litteraturhistoria, d. 1. Stockholm, 1896, s. 71, 336.

242. См.: Пекарский Н. Новые известия о В. Н. Татищеве, с. 18.

243. Там же, с. 18-19.

244. Там же.

245. Två delar af S. E. Brenners Poetiska Dikter efter dess död i ljuset framtedde. Stockholm, 1732.

246. См.: Пекарский П. Новые известия о В. Н. Татищеве, с. 18.

247. См.: Грот Я. К. Происхождение императрицы Екатерины I. – В кн.: Труды Я. К. Грота, т. 4, с. 161-179.

248. Пекарский И. П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. 2, с. 202.

249. См.: Ломоносов М. В. Полн. собр. соч., т. 8. М.-Л., 1952, с. 45-49.

250. Описание фейерверка и иллуминации, который при торжествовании заключенного между... самодержицею Всероссийского и короною Шведскою вечного мира пред имп. Зимним домом в Санктпетербурге 15 сентября 1743 года представлены были. Печатано при имп. Академии наук. СПб., 1743, с. VII.

251. Ода ея императорскому величеству... великой государыне императрице Елисавете Петровне сочиненная на высочайший день возшествия ея величества на всероссийский Престол которую усерднейше подносит всеподданейший раб Михайло Херасков. Печатана в Москве. Ноября 24 дня 1753 года, с. VII.

252. Почетная В. В. Петровская тема в ораторской прозе начала 1740-х годов. – В кн.: Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII в. "XVIII век", сб. 9, с. 336.

253. См.: История, или Описание жизни Карла XII, короля шведского. Переведена с немецкого языка Птр. Пмрцв [Петром Поморцевым.] СПб., 1777; Гайльс В. Известия, служащие к истории Карла XII, короля шведского... Пер. с французского. Ч. 1-2. М., 1789; Рассуждения Фридерика II, короля Прусского, о свойствах и воинских дарованиях Карла XII... доследуемые любопытными и малоизвестными анекдотами. М., 1789; Дух Петра Великого, императора Всероссийского, и соперника его Карла XII, короля Шведского. Издано трудами... Осипа Беляева. СПб., 1798; и т. п.

254. Письмо барона Голберга к приятелю о сравнении Александра Великого с Карлом XII, королем шведским. СПб., 1788.

255. См.: Кузьмин А. И. Военная тема в сатирических "разговорах в царстве мертвых". – В кн.: Русская литература XVIII в. и ее международные связи. "XVIII век", сб. 10. Л., 1975, с. 87-91.

256. См.: Сперанский М. Н. Рукописные сборники XVIII века. Материалы для истории русской литературы XVIII века. М., 1963, с. 162-164.

257. [Крекшин П. Н.]. Краткое описание славных и достопамятных дел императора Петра Великого... представленное разговорами в царстве мертвых... самого... Великого Императора... с шведским королем Карлом XVI, ч. III, СПб., 1788, с. 78.

258. См.: Разговор между Петром Великим... и Карлой XII... о славе победителей, сочиненный господином Ваттелем, советником его светлости курфирста Саксонского. С французского на российский язык переведен лейбгвардии конного вахмистром Петром Муравьевым. СПб., 1777.

259. См.: Грот Я. К. "Горе-Богатырь" Екатерины II. – В кн.: Труды Я. К. Грота, т. 4, с. 262-268.

260. [Петров В. П.] Приключение Густава III, короля Шведского, 1788 года июля 6-го дня. СПб., 1788, с. 5.

261. [Петров В. П.]. Приключение Густава III..., с. 9, 12.

262. См.: Берков П. Н. История русской комедии XVIII в. Л., 1977, с. 265.

263. [Кокошкин И. А.]. Поход под шведа. Комедия в трех действиях с хорами и балетом. СПб., 1790, с. IV.

264. Там же, с. 57.

265. Там же, с. 78.

266. Там же, с. 39-40.

267. Пролог на случай победы, приобретенной над шведами 1790 года июня 22 дня. Николая Эмина. СПб., 1790, с. 16, 17.

268. См.: Ода на победы россов над турками и шведами в 1789 году. СПб., 1789; Ода ея императорскому величеству Екатерине Второй... на заключение мира со Швециею 1790 года [В. П. Петрова]. М., 1790; Ода Посрамленный герцог Зюдерманландский, или Преславное отражение шведского флота, учиненное адмиралом Чичаговым. 1790 года маия 2 числа. Соч. флота капитаном... в Кронштадте. СПб., 1790; [Плавильщиков А. А.] Ода. На заключение мира с королем шведским 1790 года. СПб., 1790; и т. д.

269. Стихи на мир, заключенный между Россиею и Швециею 3-го августа 1790 года, сочиненные кн. Григорием Хаванским. СПб., 1790.

270. Всепресветлейшей державнейшсй великой государыне императрице Екатерине Алексеевне самодержице Всероссийской... Посвящает, стихи сии! Верноподданнейший Николай Струйской. На заключение мира со шведами. Писаны в Раздуваевке. Печатаны при имп. Академии наук. СПб., 1790, с. 5.

271. Колмаков А. Ода на заключение мира со шведами 1790 году августа 3 дня. – В кн.: Стихотворения Алексея Колмакова. СПб., 1791, с. 19.

272. Ода на заключение мира с готвами. Николая Эмина. СПб., 1790, с 6.

273. Всепресветлейшей державнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне..., с. 6.

274. Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725-1800, т. 1. М., 1961, с. 250.

275. [Дмитриев А. И.] Слава русских и горе шведов. СПб., 1790, с. 18.