Литература

Источник: Э. ОЛЬГЕЙРССОН. ИЗ ПРОШЛОГО ИСЛАНДСКОГО НАРОДА

Знаю я, вижу, как снова возникнет,

Вновь зеленея, из моря земля.

Бьют водопады; орлы за добычей

Станут к водам на лету припадать.

("Эдда". М., 1917, стр. 110)

I. "Прорицание провидицы". Подведение итога и мечта о будущем.

История с очевидностью, не допускающей возможности ошибки, показывает нам, как распадается экономический базис родового общества и как гибнет общественное устройство, которое зиждется на этом базисе; самоуправление коллектива – родовые общины, предводительствуемые своими вождями, – гибнет либо сразу, либо постепенно, а вся надстройка этого базиса – законы, нравы, верования, искусства – рушится медленнее и по-иному. Обычаи, право и идеология, которые складывались в течение всей жизни родового общества и существовали вместе с ним и под его защитой в течение веков и даже тысячелетий, оказываются, как это часто бывает в истории, гораздо более долговечными, нежели само породившее их общественное устройство. Поэтому понятия о человеческом достоинстве и благородстве, обычай гостеприимства, верования родового общества сохранялись в течение многих поколений уже после того, как базис родового общества был уничтожен. Эти старые идеи продолжали существовать, оказывая постоянное противодействие влиянию нового общественного устройства и нового способа производства (частная собственность и индивидуальное хозяйство), а также явившегося их следствием способа правления (власть знати и королей), борясь с идеями, нравами и обычаями нового общественного уклада, нового, классового общества.

По этой причине в законах, морали и религии после того, как родовые общины германцев и других народов, стоявших на той же ступени развития, столкнулись с римским государством в IV-VI веках, царит разложение. Это разложение продолжалось до тех пор, пока феодализм прочно не укрепился и не создал в соответствии со своими интересами и властью собственную надстройку во всех высших областях общественной жизни – свои законы, нравы, обычаи, религию и искусство. Это произошло шестью-семью веками позже, если говорить о Центральной и Западной Европе.

Но очень скоро люди начали отдавать себе отчет в гибели "древних добродетелей", в крушении древнего кодекса морали, развившегося в рамках родового строя.

По мнению большинства поэтов и мыслителей этого периода, человечество и боги гибнут вместе с наступлением конца света, то есть гибнут в столкновении с разлагающими силами общества (это отразилось и в религиозных взглядах), с приходом новой, все возрастающей силы знати, зародившейся в недрах самого родового строя.

В созданном ими мире богов люди отражали свое собственное общество с его достоинствами и недостатками, с его подвигами, пороками, возводя все это в высшую степень. Когда они смотрели на созданный ими мир богов и пытались разобраться в нем, они, вольно или невольно, оценивали свое собственное общество, его судьбы и интересовались причинами этих судеб.

"Прорицание провидицы" является как бы подведением итогов судеб богов и людей. В великолепной поэтической картине показана гибель родового общества в Европе. Автор говорит только о том, что переживает сам. Он находится в центре событий, размышляет над прошлым и как бы видит будущее. (В середине песни он переносит свое повествование из прошлого в будущее.) Рисуя мир богов и показывая причины его гибели, он тем самым рассказывает о социальных проблемах своего времени об упадке и разложении родового общества.

По мнению мудрейших и выдающихся людей того времени (которые еще жили в мире идей родового общества), социальные и этические основания общества, единство рода, святость родства, верность слову, оценка человека по его мужеству, а не по его богатству являются необходимыми условиями существования человеческого общества. Поэтому автор "Прорицания провидицы" так резко и безоговорочно осуждает распад моральных устоев:

Поколеблены были обеты и клятвы

И нарушена верность былым договорам¹.

Он думает о борьбе с губительной властью золота.

Я знаю, как в свете война была первая –

У богов, из-за Гулльвейг², заколотой копьями.

Сожгли ее после в жилище у Хара,

Три раза сожгли ее, трижды рожденную,

Часто жгут ее вновь, но не гибнет она³.

И он предвидит гибель мира людей, как и мира богов, если люди, забыв обо всем, начнут совершать такие преступления, как убийство родичей и нарушение родственных уз, которые при родовом обществе считались наиболее тяжкими.

В распре кровавой брат губит брата;

Кровные родичи режут друг друга.

………

Вьюжный век, волчий век – пред кончиной мира...

Ни один из людей не щадит другого⁴.

Он рассказывает о клятвопреступлениях и алчности, жажде золота и о братоубийствах⁵. Эти картины дополняют другие мифологические и героические песни. Мудрость и хитрость Одина и Локи являлись причиной гибели богов, теми же движущими силами, тем же "превосходством" бесчестности и обмана, которые способствовали разложению родового общества. Собственно, автор "Прорицания провидицы" и Снорри в "Хеймскрингле" рассказывают одно и то же: историю поборников власти феодалов и королей, которые уничтожили родовое общество, – историю насилий, хитрости и обмана, будь то Хлодвиг или Карл Великий, Харальд Прекрасноволосый или Олав Толстый, Хакон Старый или ярл Гицур⁶.

Но автор. "Прорицания провидицы" рисует не только мир богов – тень мира людей – и его гибель. Он показывает также и то, что возникнет после крушения мира. Его описание природы прекрасно, он рисует Исландию, поднимающуюся из моря в своем летнем великолепии. Но еще более сильное впечатление производят его оптимизм и вера в будущее.

Знаю я, вижу, как снова возникнет,

Вновь зеленея, из моря земля.

Бьют водопады; орлы за добычей

Станут к водам на лету припадать⁷.

Те, кто обращали свои взоры к безвозвратно минувшему – к периоду старого родового общества, – с горечью думали о его гибели, но они верили, что вместе с этим обществом исчезли те губительные силы, которые вызвали его гибель, и питали дерзкую надежду на возникновение нового, лучшего человеческого общества. Они верили в то, что все лучшее, что есть у богов и людей – золотые доски начала времен, – вновь можно будет найти на Идавалле⁸. И в прекрасные видения будущего вплетается будничная забота трудящегося человека:

Станут хлеба вырастать без посевов,

Горе забудется; Бальдр⁹ возвратится.

Хад¹⁰ вступит с Бальдром в победный чертог,

В Хрофта¹¹ жилище. – Поймете ль вы весть мою?¹²

Чаяния бондов – чаяния людей, которые трудятся на своих полях и для которых братоубийство – несчастье, придали такую форму мечте великого поэта.

Хад и Бальдр, то есть убитый и тот, кого злые силы заставили стать убийцей своего брата, будут жить вечно. Символ ясен. И не менее символично добавление Снорри в "Обольщении Гюльви"¹³, что Моди и Магни, сыновья Тора (бога бондов), будут строить новый мир. Однако здесь не упоминается ни один из богов. И дальше говорится:

Вижу чертог, затмевающий солнце,

Золотом крытый, украсил он Гимли¹⁴.

Только достойные там обитают,

В вечном блаженстве жизнь проводя¹⁵.

Мы видим, что здесь воспеваются не богатство, не слава, не военные забавы Вальхаллы и не ад для бедных, а вечное блаженство для праведных и достойных. Прекрасная надежда "Прорицания провидицы" – это все та же надежда, которую лелеет в своем сердце стремящееся к лучшему будущему человечество, когда оно стоит на пороге нового общественного строя.

Но "Прорицание провидицы" содержит в себе также и специфическую мечту исландского общества бондов, мечту о том, что должно выпасть на его долю. Молодое исландское общество свободных бондов создалось в борьбе против власти правящего класса и королевской власти континентальных государств. Это общество с надеждой смотрит в будущее и многого ждет от него.

Из недр этого общества и вышел автор "Прорицания провидицы". В своей песне он выносит приговор миру богов – отражению того человеческого общества, которое погибало в эту пору на европейском континенте. Моральные и религиозные взгляды автора – это взгляды бондов, и он, как и бонды, осуждает явления разложения и их причины. Поэтическая прозорливость помогает ему понять, что нет надежды на возрождение древнего мира, и он возвещает о крушении этого мира, о гибели богов. Но автор возвещает также о том, что после гибели богов возникнет новый мир. Люди, которые с тоской обращают свои взгляды назад, к родовому обществу, мечтая о будущем, надеются каким-то образом сохранить это старое родовое общество. В своих мечтах они видят его возрожденным и улучшенным. Так было с римскими рабами, во главе которых стоял Спартак. Так было с германцами Арминия. То же самое переживали и исландцы той эпохи, когда создавалось "Прорицание провидицы". Поэтому новый мир богов, изображенный в "Прорицания провидицы", точно так же, как и старый, является лишь подобием мира людей. Автор думает прежде всего о создании нового общества, то есть о возрождении родового общества, но без тех бедствий, без того разложения, которые привели его к гибели. Не предвещая исландцам ничего нового, он скорее подчеркивает то, к чему уже с самого начала стремился молодой исландский народ.

Возможно, автор "Прорицания провидицы" исполнил свою песнь со Скалы закона¹⁶ у реки Эксара около 990-995 годов н. э. Он пел свою песнь бондам, которые бились тогда над решением труднейшей задачи. Эти люди создавали новое общество ("народовластие" – своего рода родовое общество, возрожденное в самых необычных условиях), и они хотели предотвратить возникновение в Исландии власти королей и крупной знати и всего, что привело к гибели родового общества на континенте. Таково было основное стремление этих людей. Молодой народ обстоятельно исследует проблемы всех областей жизни. Он ставит перед собой высокую цель. Он не только открывает новые страны, новые части света, но и селится там. В разрешении социальных проблем он также идет новыми путями.

Автор "Прорицания провидицы" и его песня немыслимы без подобных социальных замыслов. Без них он не смог бы возвестить наступление нового мира с таким оптимизмом и верой в будущее:

В новых дворах своих асы под травами

Доски найдут золотые, чудесные,

В древние дни для игры им служившие¹⁷.

С другой стороны, созидательный труд народа и высокий уровень развития нового общества были бы немыслимы без таких культурно-исторических фактов, как "Прорицание провидицы".

Возможно, поэт, создавший "Прорицание провидицы", надеялся, что в современной ему Исландии сбудется его мечта – из волн гибнущего мира поднимется прекрасная, изумрудно-зеленая земля.

Великий поэт поколения Халля из Сиды¹⁸, Торгейра – годи с Льосаватна¹⁹, законоговорителя Скафти²⁰ и Эйнара с Тверы²¹, безусловно, имел полное основание дерзновенно мечтать. Мы, люди нового времени, не должны думать, будто мечты этих людей были менее дерзновенными, чем наши.

II. Переселение в Исландию

Свободные бонды, переселившиеся из Норвегии или с Британских островов в Исландию, привезли с собой идеалы того общественного строя, при котором в течение веков жили они сами и их предки. Их социальные идеалы были вполне определенными и прочно сформировавшимися, поскольку многим из них приходилось непосредственно бороться за них с узурпаторами – королями и крупной знатью. Поэтому они не могли не отдавать себе ясного отчета в том, что они теряют и какая жизнь ждет их, если они окажутся под пятой королевской власти. В те далекие времена покинуть страну своих предков и наследственные земли, с тем чтобы начать новую жизнь на чужой ненаселенной земле, было далеко не шуточным делом. В IX-X веках техника у скандинавов была весьма примитивной. Борьба с суровой природой была тяжела и часто оканчивалась для людей поражением. Что ожидало их на этой необитаемой земле в этих новых условиях? Заселение Исландии было героическим подвигом, сохраненным историей, прекраснейшим свидетельством отваги и мужества людей родового общества. Сам переезд из Норвегии в Исландию на примитивных, не имеющих компаса суденышках по бурному, открытому морю показывает, какому огромному риску готовы были подвергнуть себя эти люди для того, чтобы сохранить общественный уклад, который рушился на их родине!

Общественный строй, при котором они жили, является, последней ступенью родового общества. О нем уже говорилось выше, но, чтобы полнее осветить разложение родового общества в то время, нужно остановиться на новых характерных чертах этого разложения, на походах викингов. Энгельс так пишет об этом особом состоянии разложения родового общества:

"...начавшееся уже вырождение древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение ее в регулярный промысел; одним словом, восхваление и почитание богатства как высшего блага и злоупотребление древними родовыми учреждениями для оправдания насильственного грабежа богатств. Недоставало еще только одного: учреждения, которое не только обеспечивало бы вновь приобретенные богатства отдельных лиц от коммунистических традиций родового строя, которое не только сделало бы прежде столь мало ценившуюся частную собственность священной и это освящение объявило бы высшей целью всякого человеческого общества...

И такое учреждение появилось. Было изобретено государство"²².

Правда, здесь Энгельс говорит о разложении греческого родового общества, но его слова полностью относятся и к разложению норвежского родового общества в эпоху викингов.

У большей части переселенцев Исландии, будь то хавдинги, бонды, слуги или рабы, были одинаковые идеалы общественного строя – идеалы родового общества. Они считали себя членами того или иного племени, например, ругиями, харудами²³ и т. д., в крайнем случае "восточными людьми" или "северными людьми" (понятия "норвежец" тогда еще не существовало). "Западными людьми" назывались различные племена из Ирландии или с других Британских островов.

Однако социальные идеалы этих людей не оставались неизменными, со временем в их сознании произошли серьезные сдвиги: Поэтому развитие общества, которое они создавали, могло бы при определенных обстоятельствах идти весьма быстро, будучи обусловленным эволюцией предшествующих веков, но оно могло пойти и в диаметрально противоположном направлении – это зависело от социальных условий той страны, в которую попадали дружины викингов.

Переселение в заселенную страну

Когда дружины викингов – коллективы, связанные родственными узами или узами побратимства и характеризующиеся наличием "военной демократии" (Энгельс), – приходили в густонаселенную страну, например в Северную Францию (нынешнюю Нормандию), они подчиняли ее себе, подавляли сопротивление местных жителей и становились правителями. Это оказывало на самое общество викингов, сохранившее обычаи и образ мыслей родового строя, влияние, подобное взрыву бомбы. В нем сразу же происходят изменения. Предводители дружин и основная масса дружинников, которые все еще считают себя связанными родственными узами, становятся господствующим классом, они перестают работать и начинают жить за счет труда местных крестьян; завладев землей крестьян, они сделали их зависимыми от себя. Быстро исчезает все, что еще связано с родовым строем, и устанавливается система господства норманской знати. Союз побратимов, который представляет собой дружина викингов, гибнет, и уже через несколько поколений вместо него появляется суровая норманская знать. "Военную демократию" викингов заменяет государственная власть знати – орудие подавления, основное назначение которого заставить тысячи франкских крестьян надрываться на работе ради обогащения осевшего в их стране класса грабителей, который завладел их землей и поработил их. Главной своей задачей и основной деятельностью эта знать считает грабеж как в своей стране, так и за ее пределами. В результате непрерывных походов викингов и войн еще резче обозначаются классовые различия. Развивается и крепнет феодальное классовое общество.

Наиболее верное представление об этом процессе мы получим, если возьмем два момента истории, разделенные промежутком в 150 лет.

Первый – это приход Гангу-Хрольва²⁴ в Нормандию в 911 году. Король франков велел спросить, кто король у викингов, на что Хрольв ответил: "У нас нет короля. Мы все равны".

Второй – жестокое правление, которое Вильгельм Завоеватель, потомок в пятом колене Гангу-Хрольва, установил в Англии в 1066 году, когда норманский правящий класс осуществил новый захват земель. Норманская знать, победив Англию, жестоко подавила сопротивление англосаксов и огнем и мечом заложила на английской земле основы своей государственной власти. Последние остатки родового строя были выкорчеваны: земельные владения крестьян (и, разумеется, англосаксонской знати) были в большинстве случаев отобраны у их владельцев и отданы норманской знати. Восстание англосаксов было потоплено в крови. Неравенство достигло своего апогея: установилось всесилие знати, предводительствуемой королем; власть знати была основана на жесточайшем угнетении крестьян.

Выше говорилось о двух типах общественного строя, которые противостояли друг другу в Европе в то время.

Викинги-скандинавы носили на себе отпечаток социальных условий родового строя, который, бесспорно, находился в стадии разложения. Когда они пришли в густонаселенную Нормандию, там имелись угнетенный класс крестьян и бездеятельная знать²⁵. Они приспособились к этому обществу, которое характеризовалось наличием государственной власти знати и короля. Родовой коллектив начала X века, в котором все были равны и в котором не было короля, поселился здесь не для того, чтобы самому обрабатывать землю и, как крестьяне, добывать хлеб в поте лица своего, – для этого имелись местные крестьяне, которых было легко эксплуатировав. Этот родовой коллектив скоро переродился в военную знать, в жестокий господствующий класс, считавший войну своей работой, развлечением и доблестным делом и почитавший короля как своего верховного вождя и крупнейшего землевладельца. Превосходство викингов над бездеятельной знатью того общества, которое они подчинили себе, заключалось в мужестве и силе варваров, этом наследии родового общества, которое принесло ему победу и над Римом.

Викинги-скандинавы, подчинив Нормандию и другие заселенные страны, быстро богатели; их власть усиливалась, и вскоре они превратились в жестокий и суровый правящий класс феодалов, предводительствуемых королем. Они покончили с равенством, которое было характерно для рода и союза побратимов. Все социальное и духовное наследие родового строя было ими утрачено.

Между тем в Исландии все произошло иначе. Там развитие шло иным путем, и Адам Бременский имел полное основание сказать об исландском обществе ставшие знаменитыми слова: "У них нет никакого короля, кроме закона".

Что же там произошло? Что явилось причиной столь специфического пути развития Исландии?

Переселение в необитаемую страну

Отдельные группы скандинавов, направившиеся в новые страны, будь то Нормандия, Британские острова или Исландия, имели один и тот же образ мышления, одни и те же социальные идеалы.

Но в каждой стране их будущее определялось существовавшими местными условиями. Так, условия жизни в Исландии были таковы, что они определили развитие, в корне отличное от того, которое имело место в континентальных странах Европы и на Британских островах.

Исландия была незаселенной страной. Здесь не было крестьянства, которое можно было бы поработить. Здесь не было и таких социальных условий, при которых нужна была хитрость, чтобы поработить местное население, храбрость и жестокость, чтобы подавить крестьянские восстания, и алчность, чтобы захватить земли, которые уже находились в чьем-то владении.

Здесь пришлось заселять землю в качестве бондов²⁶. Здесь родовые старейшины, ставшие позднее "годи", были вынуждены заниматься косьбой и другими полевыми работами вместе со своими работниками. Вскоре они убедились, что целесообразнее всего было отпустить рабов на волю, поскольку трудно было воспрепятствовать их побегу, и, кроме того, часто было необходимо, чтобы и рабы принимали решения наряду со свободными людьми, как это явствует из истории Атли, раба Гейрмунда Адская Кожа²⁷. Борьба с суровой природой требовала большой смелости, мужества и выдержки, и общество, которое складывалось здесь, должно было объединить все свои силы, чтобы выйти из этой борьбы победителем.

Скандинавские переселенцы, вооруженные бонды, которые под предводительством своих вождей опустошали Нормандию и другие страны, образовали в этих странах господствующий класс, а те, кто переселился в Исландию, были вынуждены рано или поздно стать трудящимися и жить жизнью бондов.

Сюда переселились не угнетенные и порабощенные крестьяне, не выродившаяся знать феодальных государств Западной Европы, а мужественные сильные и неиспорченные "варвары" родовых обществ скандинавских и других стран.

Они не ставили своей задачей ограбление страны й порабощение народа. Им пришлось испытать свои силы в борьбе с суровой природой, в схватке с пустынной Исландией. Никто не раскрыл воспитательного значения этой борьбы с более глубоким пониманием, чем это сделал великий "первопоселенец" Стефан Г. Стефанссон²⁸ в разговоре Анунда Деревянная Нога с Исландией в стихотворении "Первопоселенец", заканчивающемся такими словами:

Промолвила гневно: ты в бедности жить

Обречен, изгнанник, отныне,

Если леса не сможешь во льдах взрастить

И трав в снеговой пустыне.

Ответил: с тобою, так жребий велит,

Исландия, в бой я вступаю.

Лишь прозвище труса меня страшит,

Иного страха не знаю.

Покоряя суровую землю твою,

Изведаю горе и муки,

Но верю – не дрогнут в жестоком бою

Мой разум и смелые руки.

Первопоселенцам действительно приходилось вступать в бой с исландской природой, и эта борьба заставила их создать совсем другое общество, совсем иное объединение людей по сравнению с тем, что образовалось на европейском континенте.

Суровая, ненаселенная Исландия оказывала сопротивление первопоселенцам. Они должны были приложить все свои силы, чтобы использовать ее природные богатства, завладеть тем, чем она располагала,

В этой пустынной стране рабы становились свободными, следуя примеру Наттфари²⁹, первого поселенца в Исландии, или рано или поздно их отпускали на свободу. Рабство, являвшееся зародышем классового общества, в условиях Исландии не могло развиваться: страна была необитаема, и это давало рабам возможность легко обрести свободу, убежав от хозяина, и, кроме того, в условиях Исландии, где нужно было проявлять инициативу и самостоятельность, экономически было невыгодно держать рабов. Помимо всего прочего, рабство не оправдало бы себя в дальнейшем. Достаточно напомнить, что для большого числа рабов зимой было слишком мало работы.

Позднее возросшая плотность населения и раздел крупных земельных владений сопровождались повышением требования к работникам. Поэтому то, что Атли и Мелькорка³⁰ были отпущены на волю, вовсе не является исключением, а, напротив, является характерной чертой местного развития. Страна, которая превратила рабов в свободных людей, в гостеприимных хозяев, а рабынь – в энергичных хозяек и матерей дальновидных борцов за дело своего народа, – эта страна оказала влияние и на народ, заселивший ее, что привело к замечательным изменениям в его социальном устройстве.

Бонды и их семьи были привычны к работе, и их не пугали природные условия Исландии, хотя эти условия были более суровы, чем в Норвегии (в Исландии были иные и социальные условия – большие пространства земли и свобода являлись большим преимуществом). Тем хавдингам, которые бывали в южных странах и знали, что значит господствовать над порабощенными крестьянами, переезд в Исландию, безусловно, показался мало привлекательным, особенно перспективы самим заниматься хозяйством вместо того, чтобы добывать необходимое оружием или заставлять работать на себя угнетенных крестьян. Однако наиболее способные из них не падали духом. Хорошей иллюстрацией того, что было у них на душе может служить виса Анунда Деревянная Нога (который, согласно традиции, был братом прабабки короля Олава Святого и прадедом Греттира):

Пашни я оставил,

И бесплодный Кальдбак

Стал моим владеньем, –

То плохая сделка.

Так сказал Анунд, увидев Кальдбак; ему показалось, что покрытая снегом гора – единственное место, которое осталось ему для поселения. Но здесь он узнал тот дух взаимопомощи и товарищества, который развился у первопоселенцев этой обширной безлюдной страны. Эрик Силок, занявший землю между Ингольфсфьордом и Топью в Вейдилейсе, сказал ему: "Я хочу, чтобы ты взял себе из моих земель то, что тебе подходит". Так и было сделано.

Ниже мы расскажем, какие изменения хавдинги претерпели в своем развитии.

Роль труда

Какое же влияние оказала колонизация Исландии на общественное устройство поселенцев, на тот социальный строй, который господствовал на последней стадии развития родового общества и который в это время так жестоко и энергично старался выкорчевать Харальд Прекрасноволосый?

Мы видели, что захват викингами заселенных богатых стран Западной Европы привел к упадку и гибели родового строя; можно сказать, что он рухнул почти мгновенно.

Но здесь, в Исландии, занятие незаселенных земель привело к замедлению распада древнего социального устройства. Более того, в некоторой степени оно привело к его омоложению, придало ему новые жизненные силы. Занятие земель задержало развитие жестокого класса эксплуататоров, дав этому развитию на время иное направление – в сторону большего единства и сплоченности общества, консолидации лучших его сил с целью установления мира в стране, чтобы народ мог направить все свои силы на борьбу с природой.

Некоторые лучшие черты древнего родового строя возродились вновь здесь, в условиях Исландии, во многом сходных с условиями, в которых прежде развивалось родовое общество. Одной из наиболее важных черт этого периода было всеобщее участие в труде. С самого начала заселения Исландии существовал неписаный закон, согласно которому все должны были работать. Работы было так много и она была столь насущно необходима в этой необитаемой стране, что никто не мог позволить себе сидеть сложа руки. Труд с самого начала занимал в жизни переселенцев почетное место. Хорошие работники пользовались всеобщим почетом, а бездельников и лентяев презирали. Труд у исландцев стал укоренившейся социальной привычкой, и даже тогда, когда образовался класс крупных хавдингов и сделалось более заметным имущественное неравенство, существовал обычай, согласно которому сыновья состоятельных людей работали, как и все прочие. Впрочем, и по сей день мы находим следы этого, ставшего традиционным, отношения к труду в жизни исландского народа. Влияние труда на развитие общественного устройства и вообще жизни народа было чрезвычайно велико. Всеобщий труд привел к созданию и сохранению экономического равновесия. Орудия производства были настолько примитивны, что с их помощью никто не мог создать большого богатства, даже те, у кого этих орудий было больше. Поэтому богатые люди – редкость в Исландии в первые века ее истории. Поскольку труд приводил к экономическому равновесию и препятствовал развитию эксплуататорского класса, он являлся в то же время гарантией свободы и равноправия индивидов. Влияние труда на жизнь отдельных индивидов на их отношение к общественным проблемам было глубоким и разносторонним. В стране, где было достаточно земли, труд, безусловно, влиял на развитие общества в мирном направлении. Укоренившейся жизненной привычкой исландцев становится добывание средств существования мирным трудом. А для этого им был нужен мир. Они понимали, что мир – это их первое жизненное условие. Примечательно, что именно эти два момента – упорный труд и мир внутри страны – являются двумя основными характерными чертами родового общества до того, как внутри него разовьется господствующий класс.

В соответствии со стремлением к миру в людях более всего ценились те черты характера, которые способствовали установлению мирной совместной жизни, а это как раз и были добродетели старого родового общества: искренность, верность, великодушие и уважение к людям. Умение добиваться мира и решать все споры мирным путем ценились больше, чем пыл и отвага, а миролюбивые и мудрые люди чаще всего избирались на высшие должности.

Ввиду того, что труд был в почете, он не мешал духовному росту людей, как это наблюдалось в тех обществах, где труд был тяжелым уделом угнетенных классов, Можно сказать, что именно труд явился источником духовного творчества.

Труд был тесно связан с решением самых различных задач жизненной борьбы людей – от самых будничных хозяйственных забот бонда и до проблем геометрии и астрономии. Здесь не было особой группы ученых, которая занималась бы разрешением этих задач. Людям труда самим приходилось решать их. Им приходилось самим исправлять неточности в исчислении времени, самим решать загадки небесных пространств. Для умственной деятельности этих людей был характерен больший практицизм, чем для тогдашних ученых в Европе, это был практицизм человека труда. В своем поэтическом творчестве эти бонды часто так же практически решали проблемы своей жизни и в особенности запутанные и сложные проблемы своего общества. Поэтическое творчество исландцев, как и наука, возникло из их жизненной борьбы, оно является органической частью этой борьбы, и поэтому оно совершенно непохоже на литературное творчество правящего класса Европы того времени. Знание социальных корней древней исландской литературы является необходимой предпосылкой для понимания ее специфики, ее сущности и значения. Исландский народ заслуживает того, чтобы трудящиеся классы на всем земном шаре знали и ценили, что именно простой и свободный трудящийся народ придумал содержание "Саги о Ньяле"³¹ и создал "Прорицание провидицы".

Еще одна важная черта молодого исландского общества: ему были чужды войны. Как уже говорилось выше, именно войны в основном и привели родовой строй к гибели, поскольку они прежде всего повлекли за собой имущественное неравенство и развитие особого класса знати, феодальной знати. В Исландии же сложились исключительные условия для мирного развития. Земли с самого начала было так много, что можно было не опасаться возможности возникновения серьезных конфликтов на почве недостатка земли. С другой стороны, страна была не настолько велика, чтобы оказалось трудным создать здесь единое общество – общество без государственной власти. Извне страна была со всех сторон защищена открытым океаном, так что опасность нападения была ничтожно мала. Организация походов была сопряжена для исландцев с большими трудностями, а о больших военных экспедициях не могло быть и речи.

Таким образом, мы видим, что условия Исландии воспрепятствовали образованию жестокой власти знати, укрепили родовой строй, каким он был на своей последней стадии, и обеспечили его длительное и своеобразное развитие.

Только в одном отношении исландское общество испытало разложение, которое наступило в старом родовом обществе. Древнее племя связывало тесными узами отдельные личности, так что последние едва ощущали себя отдельными личностями³². Затем эти узы были порваны, была перерезана та пуповина, которая соединяла их с древним обществом. Именно благодаря разложению древнего родового строя отдельные личности стали гораздо более самостоятельными, нежели ранее. И вот эти отдельные личности, в сердце которых еще были живы все добродетели старого родового общества, попадают в социальные условия, которые оживляют многое из того, что было хорошего в старом родовом обществе, но предоставляют отдельной личности больше свободы для развития своих способностей, чем это было возможно в древнем обществе.

В Исландии родовое общество на последней стадии своего развития получило возможность развиваться в течение некоторого времени в особых условиях, которых не было нигде в Европе. В этих специфических условиях оно получило возможность развиваться, не испытывая угрозы нападения извне, бороться за разрешение своих собственных социальных проблем и использовать на пользу общества способности отдельных индивидов. Кроме того, родовое общество могло использовать духовное наследие других народов, культуру, созданную в других странах обществом, находившимся на более высокой ступени развития, и оказывать обратное влияние.

Родовой строй, гибнувший во всей Европе, сохранился в Исландии и даже укреплялся там некоторое время, приняв особую форму. Хотя его экономическая и социальная основы (совместное владение землей, родовое устройство) уже давно исчезли и восстановить их было бы делом немыслимым, многое из политической и этической надстройки сохранилось, и род оставался основой нового общества.

Силы, которые привели к образованию государственной власти и тем самым к гибели родового строя, в Исландии развивались очень медленно. С другой стороны, силы, которые укрепляли древний общественный строй и работали сознательно над тем, чтобы создать прочное и жизнеспособное общество свободных, равноправных людей, были здесь гораздо более мощными и упорными, чем где-либо в Европе. Специфические местные условия привели к тому, что в Исландии гибель родового строя затянулась на несколько веков дольше, чем в Европе. Эго продление существования, родового строя явилось причиной того, что в Исландии развилась культура, были, созданы произведения искусства, появились выдающиеся люди, которым не было равных в средневековой Европе и вообще в мировой истории.

Но и это общество, достигшее такого высокого развития и небывалого расцвета, должно было погибнуть. И его борьба за жизнь, борьба лучших и мудрейших мужей против "судьбы", которой нельзя было больше сопротивляться и которую нельзя было избегнуть, эта борьба приобрела черты великой трагедии. Это событие действительно является всемирно-исторической трагедией, в которой выдающиеся личности вели борьбу на арене истории и одержали моральную победу, но погибли, передав последующим поколениям знамя, которое они так долго несли с честью.

Именно поэтому с появлением письменности – в период, когда исландский родовой строй гибнет, мы имеем прекрасную возможность ознакомиться с культурой родового общества, его политическим устройством, его деятелями и учреждениями.

III. Образование общества в Исландии.

Принцип собственности у переселенцев

То, что произошло в Норвегии с приходом к власти Харальда Прекрасноволосого и королей, которые позднее пошли по его стопам, было узурпацией, "революцией", осуществленной королем и некоторыми представителями крупной знати против родового общества. Целью правящего класса, развившегося в недрах родового общества, было создание государственной власти (чиновников, подчиненного королю войска), которая санкционировала бы ограбление народа господствующим классом, который облагал налогами крестьян, прибирал к рукам их земли и угнетал их другими способами. В Норвегии произошло точно такое же распадение родового общества и образование власти господствующего класса, какие ранее имели место на юге Европы, как об этом сказано выше. Захват власти Харальдом Прекрасноволосым в Норвегии по своей природе ничем не отличается от захвата власти Хлодвигом во Франции.

Эта "революция", осуществленная наиболее могущественными, наиболее алчными и наиболее наглыми представителями знати под предводительством короля, длилась в Норвегии много веков. Хотя Харальд Прекрасноволосый и нанес родовому строю первый, оказавшийся очень удачным, удар, потребовался ряд новых атак, чтобы уничтожить этот строй, который был очень живуч. Государственная власть господствующего класса была создана и окончательно окрепла лишь во времена Хакона Старого.

Хотя Снорри Стурлусон сам был свидетелем последних перипетий этой "революции", он тем не менее считал, что "революция" была доведена до конца Харальдом Прекрасноволосым. Отражение этого взгляда мы находим в "Хеймскрингле" и "Саге об Эгиле"³³. Однако такая точка зрения не выдерживает критики. Несмотря на то, что переворот, совершенный Харальдом Прекрасноволосым в интересах господствующего класса, был проведен успешно, все шло по-старому, когда класс, захвативший власть, то есть крупная знать, чувствовал отсутствие достаточно сильного руководства и достаточно сурового и хитрого короля, либо когда внутри самого этого класса начинались раздоры. Олаву Трюггвасону³⁴ и Олаву Святому пришлось делать то же самое, что делал Харальд, хотя они пользовались новым оружием, действуя под предлогом распространения христианства.

Многие из переселившихся в то время в Исландию – вожди, бонды и работники – бежали от власти господствующего класса, который разрушил родовое устройство общества, существовавшее в Норвегии еще в IX веке, и заменил его грабительским государством.

Рассмотрим сначала, что сделал норвежский господствующий класс в области собственности, а также какого рода собственность была перенесена первопоселенцами в Исландию.

С захватом власти Харальдом Прекрасноволосым начинается разрушение порядка собственности, свойственного родовому строю. Этот порядок полностью исчезает впоследствии. Возникший господствующий класс – король и крупная знать – начинает заявлять о своих правах на то, что прежде было общей собственностью родового общества – горные пастбища, луга, леса, озера, – а также облагать налогами землю, являвшуюся прежде личной собственностью самостоятельных бондов. По мнению бондов, это обложение налогом было равносильно захвату их земель. Именно так излагает Снорри в своих произведениях точку зрения бондов, приверженцев старого порядка, да он и сам разделяет эту точку зрения.

Проследим, как Снорри описывает этот захват земель в "Саге об Эгиле". При этом следует помнить, что речь в его рассказе идет об обложении налогами земель, этом грабеже со стороны короля.

"Конунг Харальд присвоил в каждом фюльке³⁵ наследственные владения и всю землю, заселенную и незаселенную, а также море и воды. Все бонды должны были стать зависимыми от него держателями земли. Лесорубы и солевары, рыбаки и охотники, – все они также были обязаны повиноваться ему"³⁶.

Снорри откровенно выражает свое мнение о всех мерах, которые узурпаторы – как Харальд Прекрасноволосый, так и оба Олава – применяли для того, чтобы завладеть собственностью бондов и разложить родовое общество. Как "Сага об Эгиле", так и вся "Хеймскрингла" настолько подробно рассказывают о подлых поступках господствующего класса, который под предводительством королей захватил в свои руки власть, что нет нужды подробно останавливаться на этом. Я лишь позволю себе привести из "Саги об Эгиле" общую характеристику того, что тогда происходило в Норвегии.

"Когда под власть Харальда подпали эти новые фюльки, он стал зорко следить за лендрманами³⁷ и влиятельными бондами и всеми теми, кого он подозревал, что от них можно было ожидать восстания. Он заставлял каждого выбрать одно из двух: пойти к нему на службу или покинуть страну, а в противном случае он сурово наказывал или лишал жизни. У некоторых же были искалечены руки или ноги"³⁸.

В "Хеймскрингле" Снорри описывает коварство короля Олава Трюггвасона, который раскалывает старый класс знати, подкупая одних, чтобы заручиться их поддержкой, и подавляя других:

"Я сделаю вас всех великими и могущественными людьми, потому что я доверяю вам всего более, так как нас связывают родственные и другие узы", – говорит Олав своим ближайшим родичам, собираясь "возвестить христианство". И дальше Снорри рассказывает о том, как Олав открыто провозгласил новую веру: "Этому приказу сначала последовали те, кто раньше обещал ему свою поддержку. А это были самые могущественные люди в этих местах, и все другие последовали их примеру"³⁹.

Снорри точно и подробно описывает, как Харальд Прекрасноволосый и Олав Трюггвасон подчинили старое родовое общество власти короля и крупной знати, совершив при этом великий грабеж. Он описывает сопротивление бондов этому грабежу и не скрывает своего сочувствия им. Наиболее отчетливо это сочувствие проявляется, когда он описывает "контрреволюцию", совершенную Хаконом – воспитанником Адальстейна⁴⁰, который отменил налог на землю. Этим Хакон снискал себе любовь народа, который дал ему прозвище "добрый", как рассказывается ниже. Народ знал, кому и за что следует давать такое прозвище. Прозвище "святой" имело совсем другой характер. "Святость" исходила "сверху".

История насилия, совершенного Харальдом Прекрасноволосым и другими создателями государственной власти – пионерами нового общества, в котором господствовала крупная знать, – повторилась и в других странах, где нужно было сокрушить остатки родового строя и установить власть короля и знати. История не менялась от того, была ли это власть местных угнетателей или иностранных захватчиков.

В "Происхождении семьи, частной собственности и государства" Энгельс так описывает это явление – процесс создания государственной власти господствующего класса и уничтожения родового строя:

"Власть этой первобытной общины должна была быть сломлена, – и она была сломлена. Но она была сломлена под такими влияниями, которые представляются нам прямо упадком, грехопадением с простой моральной высоты старого родового строя. Самые низменные интересы – вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная алчность, эгоистический грабеж общего достояния – являются восприемниками нового, цивилизованного, классового общества; самые гнусные средства – воровство, насилие, коварство, измена подтачивают старый бесклассовый родовой строй и приводят его к падению"⁴¹.

Снорри, наверное, согласился бы с этим.

Очевидно, что Люди родового строя – бонды и работники, – бежавшие от власти короля и крупной знати, сохранили в Исландии в основных чертах тот порядок собственности, который существовал у них ранее на родине, хотя в нем и произошли некоторые изменения. Так, собственность отдельного хозяйства в новозаселенной стране стала значительно большей, чем была на родине; отдельным хозяйствам стали принадлежать большие пастбища. Но основные характерные черты прежнего порядка собственности сохранились: сохранилась собственность отдельного хозяйства, по-видимому, являющаяся, согласно германскому праву собственности, общей собственностью отдельной семьи, и общая собственность различных коллективов на дальние пастбища и т. п.

Этот порядок собственности, с некоторыми отличиями, в общем тот же, что и у "германского общества", которое Маркс описывает в своей работе "Формы, предшествующие капиталистическому производству": "Предпосылкой дальнейшего существования коллектива является сохранение равенства между образующими его свободными и самостоятельно обеспечивающими свое существование крестьянами, а также собственный труд как условие дальнейшего существования их собственности"⁴².

Бонд, владеющий землей, его собственный труд и труд всей его семьи и всех его работников, являются основой нового общества, созданного в X веке. Эго же, пожалуй, в еще большей мере являлось основой общества и в XI веке. Однако с XI века эта основа начинает сильно изменяться. Хотя авторам "саг об исландцах" многое осталось неясным в отношении общественного устройства в предшествующие века, о которых они пишут, все же они знают, что в X веке казалось совершенно естественным, чтобы все работали, и представлялось очень странным, если кто-нибудь считал для себя зазорным выполнять работу бонда.

Так, в "Саге о Гисли, сыне Сура" (глава XIV) мы читаем:

"Торкель, сын Сура, любил пышно одеваться, был надменен и не работал в хозяйстве братьев, а Гисли работал день и ночь".

В "Саге о людях с Льосаватна" (глава V) так говорится о Гудмунде Могучем:

"И было обычаем его надолго брать к себе в дом сыновей знатных людей и создавать им такую роскошную жизнь, что им не нужно было ничем заниматься, кроме как всегда быть при нем; а у них было обычаем, когда они были дома, работать, хотя они и были из знатных родов".

Пока труд был всеобщим, целью его было не накопление богатства, а удовлетворение жизненных потребностей. Труд свободных бондов и их Домочадцев имел своей задачей создание и обеспечение экономической основы их жизни и воспитание молодого поколения.

"Индивида ставили в такие условия для добывания жизненных средств, чтобы целью его было не стяжание, а самостоятельное обеспечение своего существования, воспроизводство себя как члена общины, воспроизводство себя самого как собственника земельного участка и, в качестве такового, как члена общины"⁴³.

Порядок собственности общества, образовавшегося в Исландии, характеризуется (имеются в виду X и XI века) следующими чертами.

Возделываемые земли являются частной собственностью, но пастбища, леса, озера и море – в большинстве случаев общей собственностью, на которую отдельные члены соответствующего коллектива имеют равное право. Эти коллективы могут быть разной величины – начиная от хреппов⁴⁴ и кончая четвертями⁴⁵ и всей страной (они заняли место прежних родов и их союзов, о чем подробнее будет рассказано ниже). В "Сером гусе", который сохранил для нас законы такими, какими они были в последние века народовластия, когда право собственности у отдельных личностей, в особенности у некоторых хавдингов, значительно усилилось по сравнению с тем, что было в первый период народовластия, в главах, посвященных общей собственности, в основном рассказывается о том, как следует поступить, чтобы получить в личную собственность то, что было ранее общей собственностью.

В "Разделе о землепользовании" (гл. CCI) под заголовком "Если люди сообща владеют пастбищем" говорится:

"Когда двое или более людей сообща владеют пастбищем, то им надо выгонять свой скот на пастбище, когда пройдет восемь недель лета, и гнать скот на середину пастбища и выгонять его с пастбища, когда до конца лета останется четыре недели⁴⁶. Если другие люди выгонят свой скот на чужое пастбище, не имея на то разрешения от всех владельцев этого пастбища, то на всех них должен быть наложен штраф. Не должны люди также косить на пастбище, в противном случае они должны платить штраф, и сено это будет незаконным". И если одному бонду кажется, что другой выгнал слишком много скота на пастбище, "которым мы владеем сообща", то он должен отправиться на "весенний тинг" и выбрать себе свидетелей для того, чтобы пересчитать скот на пастбище, если ему кажется, что пастбище ухудшилось, что скот мог бы быть жирнее, если бы на пастбище было меньше скота.

В этом же разделе (гл. CXCIX) имеются указания относительно того, как следует делить лес "если двое или более человек сообща владеют лесом". Там же (гл. CCVIII) указывается, как следует ловить рыбу "в водах, которыми сообща владеют несколько человек". А о "рыбной ловле на море" (гл. CCXII) Говорится: "Все люди могут безнаказанно ловить рыбу дальше от берега, за тем местом, где ставятся сети". Не меньшего интереса заслуживает и указание в "Сером гусе" о том, какое количество скота может каждый из совладельцев пастбища выпустить на пастьбу (гл. CCII), указание о правилах пользования общей собственностью, как например пастбищами, так чтобы каждый получил полагающееся ему по праву, но чтобы при этом и коллектив был гарантирован от ущерба. И по нынешний день в языке исландских законов сохраняются пережитки права совместной собственности родовых общин, равно как и в положении пользования пастбищами, хотя в различные периоды истории исландского народа многое изменилось и многое из истории общинных владений сейчас неясно.

Пастбища являлись общей собственностью мелких коллективов, как например хреппов, а прочие угодья являлись общей собственностью четвертей. Различная конфискуемая собственность становилась общинной собственностью, либо общая собственность была оговорена особыми указаниями, непонятными теперь для нас. Но они все же бесспорно указывают, что существовала тенденция обеспечить различным коллективам какую-то общую собственность или какое-то общее право. История показывает, что для народа это имело не только экономическое, но и политическое значение. На этом мы сейчас и остановимся.

Когда король Олав Святой предъявил исландцам свое притязание на остров Гримсей⁴⁷, он "просил Гудмунда из Мадрувеллира изложить это притязание, так как он узнал, что Гудмунд там наиболее влиятельный человек"⁴⁸.

И Снорри убедительно показывает, что в древней Исландии, еще сохраняющей некоторые характерные черты родового строя, господствуют иные идеи, чем в Норвегии, живущей под властью короля.

Хавдингу Гудмунду Могучему, несмотря на его мечту о власти, славе и дружбе короля, приходится исправить представление короля Олава о власти и возможности распоряжаться собственностью у хавдингов в Исландии, и в ответ на притязание Олава на "этот островок" он говорит:

"Король все же ошибается, полагая, что у меня больше власти на нем (острове), чем у других, потому что теперь он сделан общинной собственностью".

В речи Эйнара из Тверы Снорри также не забывает о специфике имущественных отношений:

"И если жители нашей страны хотят сохранить свою свободу, которой они пользуются с тех пор, как заселена эта страна, то должно сделать так, чтобы не дать королю возможности получить здесь владения, и не следует платить ему требуемую им подать, которую можно было бы рассматривать как дань"⁴⁹.

Остров Гримсей был тогда общинной собственностью, то есть общей собственностью людей Северной четверти. Поэтому "люди Северной четверти собираются и решают это дело между собой". Им принадлежат места рыбной ловли, киты и все, что выбрасывается морем на берег. Следовательно, "жители хижин" заинтересованы в сохранении права их собственности на остров Гримсей и заинтересованы в его дальнейшей судьбе, поэтому Эйнар не случайно особо останавливается на этом в своей речи.

Если бы Гримсей был частной собственностью Гудмунда Могучего, последний сдал бы его своим арендаторам. Но поскольку Гримсей – это общинная собственность, поскольку еще сохраняются остатки принципа собственности, характерного для родового строя (в действительности или хотя бы в представлении народа), то островом распоряжается коллектив (в данном случае люди Северной четверти). И этот коллектив стоит на страже своих интересов, слушаясь совета мудрых людей. Так принцип собственности, унаследованный от родового строя, выступает в защиту народа от посягательств норвежского короля и крупной знати.

Показательно, что Снорри вкладывает в уста Гудмунда слова: "Теперь он сделан общинной собственностью", когда тот говорит об острове Гримсей. Если здесь речь идет о действительном факте, то это указывает на то, что Гримсей либо был конфискован по суду в пользу народа у какого-то частного владельца (тому мы имеем немало примеров), либо каким-то иным путем был в интересах коллектива сделан общинной собственностью (людей Северной четверти), хотя возможно, что ранее им владели или управляли отдельные лица.

Прекрасной иллюстрацией того, насколько привычным было для исландцев понятие общей собственности, несмотря на разрушение древнего принципа собственности, происшедшее в эпоху викингов⁵⁰, является рассказ Ари Мудрого⁵¹ в "Книге об исландцах" о том, как Тингваллаланд стал общенародной собственностью.

"И был человек, что владел землею в Бласкогаре, обвинен в убийстве раба или вольноотпущенника...

Земля эта стала после этого общенародной собственностью. И жители страны передали ее в распоряжение альтинга. Во время альтинга там можно было рубить дрова и пасти лошадей"⁵².

Это заслуживает внимания. Возможно, что Гримсей является примером того, что места рыбной ловли были общинной собственностью в первые века после начала заселения Исландии⁵³.

Такой взгляд на землю, как на общенародную собственность, несмотря на существование частной собственности, по-видимому, также господствовал в основном в эпоху заселения страны. По-видимому, можно скорее говорить о том, что тогда захватывали землю для того, чтобы ее распределял вождь, нежели о том, что поселенцы завладевали ею для личного пользования.

Когда началось заселение Исландии и первые-поселенцы "взяли" очень много земли, они, по всей вероятности, вовсе не рассматривали занятую ими землю как свою "собственность" в современном понимании этого слова. Предводители первопоселенцев мыслили, очевидно, как своего рода родовые вожди, которые распоряжаются землей, взятой в собственность для всех членов рода, гребцов и других, кто приедет сюда позднее. В их мышлении было сильно выражено характерное для германских родовых общин представление о собственности. Римское представление о праве собственности едва начинало у них складываться.

Эти "взятые" земли можно было бы назвать общей собственностью коллективов, занявших их, но земля эта, естественно, находилась в распоряжении вождя, хавдинга, который управлял ею, как ему подсказывала его Мудрость и чувство справедливости. Так в "Книге о взятии земли"⁵⁴ рассказывается о том, что при разделе земель не было недостатка в благородных, поступках, хотя, конечно, вожди владели весьма обширными землями.

В "Книге о взятии земли" рассказывается о Скаллагриме, одном из самых могущественных хавдингов среди первопоселенцев:

"Затем он разделил землю между своими товарищами, и многие потом взяли там землю с его согласия".

И хотя люди, жившие в более позднее время (в XII и XIII веках), пользуются обычно понятием "давать", очевидно все же, что вожди первопоселенцев в основном выделяли земли, не выдвигая, при этом никаких условий и не требуя вознаграждения (акт "покупки" был в основном чисто символичным). О тех же, кто приехал позднее и поселился на земле, уже принадлежащей другому, часто говорят, что они "взяли" землю "с согласия" первопоселенца. "Сага об Эгиле", написанная позднее "Книги о взятии земли", когда у народа было более развито представление о праве собственности, превращает Скаллагрима в соответствии с образом мышления эпохи Стурлунгов⁵⁵ скорее в крупного землевладельца. Хавдингам эпохи Стурлунгов, захватившим в свои руки все земли страны, трудно понять, что хавдинги IX и X веков, которые были предводителями среди своих товарищей и сородичей, безвозмездно оделяли друзей, родичей и даже незнакомых землями, которые в XIII веке составляли основное богатство страны.

Об Ауд Мудрой в "Книге о взятии земли" говорится:

"Следующей весною Ауд со своими товарищами отправилась на поиски новых земель в Брейдафьорд... Ауд взяла весь Далаланд внутри фьорда от реки Дагурдара до реки Скраумухлаупса... Ауд дала землю своим гребцам и вольноотпущенникам"⁵⁶.

Ауд Мудрая, правительница-христианка, считает себя лишь "предводительницей" своих людей, а о Дала-Колле в "Книге о взятии земли" говорится: "он предводительствовал вместе с Ауд". Ауд мыслит как вождь равноправных ей людей, "товарищей", а не как властитель;, поэтому она предоставляет всем рабам свободу и дает им землю. Это характерно как для принципа собственности, так и для общественных отношений того времени.

О Хельги Тощем в "Книге о взятии земли" читаем: "Затем Хельги выделил землю своим сыновьям и свойственникам". А потом люди начали "селиться на земле Хельги с его согласия".

Заселение Исландии проходило в основном, несомненно, таким образом, что, пока, по мнению тех, кто предводительствовал, земли было достаточно, она безвозмездно выделялась переселенцам их предводителями.

Эта характерная для родового строя точка зрения, согласно которой все свободные люди имеют право на землю, еще господствует, однако власть предводителей настолько велика, что теперь земли выделяются с их согласия, а не по жребию, как это, очевидно, было в обычае на более ранней ступени развития. Так, по крайней мере, дело обстояло у греков на стадии родового строя⁵⁷ и у иудейских родовых общин, когда они поселились в земле Ханаанской и разделили ее по коленам⁵⁸.

Хотя личное владение землей стало в Исландии явлением весьма распространенным, характерным все же является то, что класс исландских бондов, владеющий землей на правах личной, а также общинной собственности, чувствовал под собой твердую почву и смог отстоять свою самостоятельность от посягательств норвежского короля. В поединке, который произошел в 1024 году⁵⁹, представитель свободных бондов-собственников, бонд с Тверы, опираясь на прочную основу, которую представляла собой общинная собственность, воспрепятствовал тому, чтобы королевская власть завладела тем, на что она посягала.

Это принесло Исландии счастье на несколько веков.

Что представляло собой древнеисландское общество?

Когда мы, исландцы, хотим исследовать природу общества, возникшего и расцветшего в первые века заселения страны, и определить его место в развитии всего человечества, нам следует начать с рассмотрения вопроса о том, как долго существовал на земле родовой строй.

Ведь человечество жило в условиях родового строя (в различных его формах) во много раз дольше, чем в условиях классового общества с его государственной властью, учитывая различные ступени развития этого общества, – в условиях рабовладельческого государства древнего мира, феодального государства средних веков и капиталистического государства современности. В различных странах Европы народы жили на этой ступени развития, которая характеризуется государственной властью классового общества и которую мы называем цивилизацией, всего лишь 1000-2500 лет. В течение же всех предыдущих веков, когда человечество вышло из состояния дикости, и в течение всей долгой эпохи варварства формой общественного существования людей был родовой строй, который принимал в разных странах и в разное время различную форму. Иногда в родовом обществе можно было найти элементы рабства: взятых в плен иноплеменников превращали в рабов или же обращали в рабство целые племена (как это было у инков в Перу); однако племенное устройство полностью не исчезало ни у народа-поработителя, ни у порабощенного народа. Эта ступень развития родового общества, варварство, оставило после себя обилие культурных ценностей, занимающих выдающееся место в истории человечества, как например прикладное искусство и постройки ацтеков, астрономия и математика майя, земледелие и оросительная система инков, гомеровские поэмы древних греков, а также исландское народовластие и взращенная им своеобразная культура.

Но правомерно ли относить исландское народовластие к родовому строю?

Ведь экономическая основа родового строя была уничтожена: частная собственность, возникшая с момента появления личных хозяйств отдельных семей, в основном уже сменила примитивную общую собственность родовых коллективов. Единственно, что сохранилось от прежнего, – это общинная собственность, то есть совместное владение пастбищами, водными угодьями и тем, что выброшено морем на берег. В обществе, которое когда-то было бесклассовым, уже давно начался процесс разделения на классы.

Но надстройка родового строя в основном все еще сохранялась: так, сохранилось его общественное устройство в форме своеобразной демократии свободных бондов, с их судьями и законодательством на тингах; продолжала жить идеология родового строя, и даже деление общества на классы объяснялось генеалогически, как например в "Ригстуле"⁶⁰. Кроме того, сохранилось понимание значимости законов и уз братства, сохранился свободный дух общества, которое смотрело на общественные дела как на свои собственные, а не как на чуждую ему сферу действия власти, стоящей вне общества и над обществом, – сферу действия господствующего класса.

В истории более позднего времени считается правильным рассматривать в качестве границы, отделяющей феодальное общество от капиталистического, захват власти классом буржуазии (например, в Англии в 1642-1649 и 1688 годах или во Франции в 1789 году). Однако экономическая основа феодального строя давно была подорвана производительными силами новой классовой системы, которая на протяжении долгого времени развивалась в недрах самого феодального общества. Но феодалы удерживали государственную власть до самой революции, пока класс буржуазии не отнял у них эту власть.

Считается также правильным рассматривать в качестве границы, отделяющей капиталистическое общество от социалистического, захват власти в обществе народом, то есть революцию, хотя производительные силы, являющиеся экономическим базисом социализма, уже давно создали те противоречия внутри капиталистического строя, которые приводят к его гибели.

Поэтому так же естественно рассматривать в качестве границы, отделяющей родовой строй от средневекового феодализма, захват власти крупной знатью, положивший конец древней демократии родового строя. Но этот захват власти в большинстве случаев происходил в течение гораздо более длительного времени, нежели захват власти вновь нарождающимися классами в классовом обществе более поздних веков, потому что знать родового общества выполняла то, что до этого никто не выполнял: она впервые создала государственную власть, организовала целую систему угнетения, чтобы использовать ее против народа, в своих целях. А это было делом нелегким, тем более, что народ с незапамятных времен привык к своеобразному равноправию и демократии под водительством вождей, столь характерному для родового строя. Кроме того, родовое общество было консервативно, оно чувствовало неприязнь к "новшествам", провозглашаемым королями, – и, как мы знаем, не без причины.

Поэтому "революция" крупной знати происходила в большинстве стран, где господствовал родовой строй, рывками, и иногда проходили века, прежде чем завершался захват власти крупной знатью, как например это было в Норвегии. Однако в других странах эта "революция" потребовала меньшего времени, например "революция" Хлодвига во Франции.

Таким образом, если считается правильным называть общество его старым названием до тех пор, пока не произошел захват власти новым классом, хотя бы производительные силы нового класса уже давно начали разрушать старый общественный строй, и если правильно говорить о феодальном строе в Англии до 1649 года и во Франции до 1789 года, то тогда должно быть позволительным говорить и о родовом строе в Исландии в первые века после заселения, поскольку политическое устройство Исландии в эту эпоху, в основных чертах представляет собой еще политическое устройство родового общества. Но при этом мы всегда должны иметь в виду, на какой стадии разложения это общество находится⁶¹.

Энгельс в "Происхождении семьи, частной собственности и государства", не колеблясь, относит общественный строй скандинавов эпохи викингов к "высшей ступени" варварства или к последней ступени развития родового строя.

"К ней [то есть высшей ступени варварства. – Э. О.] принадлежат греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы Тацита, норманны времен викингов"⁶².

Рассмотрим теперь подробнее политическое устройство предков исландцев в первые два века после начала заселения, их социальные учреждения и одновременно проследим связь этого устройства и этих учреждений с родовым строем.

Общественное устройство переселенцев

Когда поселенцы обосновались в пустынной стране, у Них были определенные представления об устройстве общества – представления, обусловленные социальной действительностью, известной им по Норвегии, Ирландии и Шотландии. Их социальные представления вытекали из устройства родового общества на последней стадии его развития. Родовой вождь являлся предводителем рода, который был издавна связан с определенной территорией, но затем смешался с другими родами и в значительной степени распался. Однако род, как и прежде, все еще являлся ядром общества. Поселения располагались так, что в них проживала одна треть большой общины, которая впоследствии образовала один тинг.

При переселении народа через океан старый общественный строй сильно разрушился; поэтому при заселении новой страны перед поселенцами возникла трудная задача: построить такое же общество, какое было на их родине, но уже с учетом новых специфических условий. Народовластие и явилось таким новым обществом, которое молодой народ продолжал строить и постепенно совершенствовать.

Рассмотрим теперь, как было построено это общество и каким обществам оно было родственно по своему устройству и учреждениям.

Хреппы

"Хреппы должны быть в этой стране. Где живет 20 или более бондов, там и есть хрепп". Так начинается глава в "Сером гусе" о делении на хреппы.

Хреппы, по всей вероятности, были первыми образовавшимися в Исландии объединениями. Их возникновение находится, видимо, в прямой связи с появлением групп переселенцев, приехавших на одном корабле. На каждом корабле обычно прибывало не менее 20 свободных человек. В хреппе должно было быть не менее 20 бондов, которые обязаны были платить "тинговый сбор"⁶³. Меньшее количество людей могло входить в определенный хрепп лишь с разрешения членов лагретты⁶⁴. В "Саге о Греттире" об Офейге Греттире и Тормоде Рукояти говорится следующее: "Затем они вступили в хрепп жителей Гнупа".

Роль этих ячеек общества, по-видимому, была троякой. Хреппы являлись:

во-первых, учреждениями общественной помощи, задача которых состояла в том, чтобы заботиться о тех, кто не мог прокормиться сам;

во-вторых, общественной организацией, в обязанность которой входила охрана скота;

в-третьих, обществом для совместного труда, а также совместного владения пастбищами, пользования ими и надзора, над ними.

Хреппы управлялись пятью бондами, избираемыми членами хреппа из числа бондов-землевладельцев. Но главная власть все же принадлежала собранию хреппа, в котором принимали участие все его члены или их представители.

Энгельс описывает в "Происхождении семьи, частной собственности и государства", как "род исчезал в марке, в которой, впрочем, еще достаточно часто заметны следы ее, происхождения из отношений родства членов общины. Так; незаметно... родовая организация переходила в территориальную..."⁶⁵.

Когда началось заселение Исландии, род, как отмечалось выше, находился в Норвегии в состоянии разложения.

В процессе переселения этот распад усилился еще больше. И организация, созданная в Исландии поселенцами, приехавшими на одном корабле, являлась территориальной организацией с соответствующим способом управления, не лишенной сходства с маркой. А через три поколения в большинстве хреппов немалое число людей было уже связано родственными узами, так что исландские хреппы бесспорно могут рассматриваться как аналоги марок, то есть объедки нений свободных бондов, пришедших на смену родам. А судя по тому, что в обязанность членов хреппа входила помощь бедным и взаимная поддержка, хреппы даже больше напоминают роды, чем марки⁶⁶.

Итак, деление на хреппы в Исландии являлось наследием родового строя. Эта общественная форма уходит своими корнями в первобытнообщинное прошлое общества. Она сохранялась в качестве самой примитивной системы крестьянского самоуправления во многих странах земного шара еще долго после того, как господствующий класс создал государственную власть. Правда, господствующий класс либо сражался с хреппами и уничтожал их самоуправление, либо использовал их в качестве орудия закабаления народа, изменив тем самым их роль.

Общим для хреппов и соответствующих им организаций является следующее:

1. Взаимопомощь при бедности, в периоды голода, стихийных бедствий, таких, как пожар, неурожай или падеж скота, болезни.

2. Самоуправление, осуществляемое общим собранием жителей данного района, входящих в определенный хрепп, и их представителями.

Эти низшие формы самоуправления родовых обществ были очень распространены еще у кочевников и не выходили тогда за пределы рода. Но когда кочевые племена осели и начали заниматься наряду со скотоводством земледелием, их общество приняло форму территориальной организации и стало включать в себя жителей определенного района. Так образовались хреппы.

Марка (die Markgenossenschaft) в Германии и, очевидно, в других странах является последней и высшей формой организации, восходящей к первобытнообщинной ступени развития общества. Об этом пишет Энгельс в своей знаменитой работе "Марка"⁶⁷, в которой он, в частности, опирается на большие и важные исследования в области общественного устройства у германцев, проведенные Георгом Людвигом Маурером, отцом Конрада Mayрера⁶⁸. "Маурер доказал, что она [общинная собственность на землю. – Э. О.] была общественной основой, послужившей исходным пунктом исторического развития всех германских племен"⁶⁹, – указывает Фридрих Энгельс в примечании к немецкому изданию 1890 года "Манифеста коммунистической партии"⁷⁰. Характерной чертой марки был прежде всего равный раздел пахотной земли, которая выделялась и перераспределялась иногда каждый год, а иногда через большие промежутки времени; луга, леса, воды и другие угодья являлись коллективной собственностью марки (Allmende). Все вопросы, касающиеся общинной собственности Марки, решались на общем собрании членов марки. Выбирался предводитель, староста (Schultheiss, Markmeister). Приговоры выносились правлением марки. Долгом членов марки было помогать друг другу, когда случались серьезные бедствия или несчастья. В марке была сильна солидарность. Считалось долгом; предоставлять кров путникам и нуждающимся⁷¹.

Общество инков в Южной Америке, когда туда вторглись испанцы, имело такое же устройство, как и общество германцев на стадии родового строя. Каждый родовой коллектив имел в своем распоряжении отдельную область, которая называлась marca. Пахотная земля распределялась между семьями по жребию. Величина надела зависела от величины и потребностей семьи. Староста этого "хреппа" первоначально был выборным, но в X-XI веках должность эта стала наследственной. У каждой деревни имелись "поля для бедных", которые обрабатывались совместно членами марки, а староста "хреппа" распределял урожай с этих полей между стариками, вдовами и другими нуждающимися. Вся земля, кроме пахотной, была marcapacha, то есть общинной собственностью. В скотоводческих районах все родовые коллективы инков собирались на общее собрание и выбирали своих предводителей⁷².

Марка является очень древней организацией и в древней Индии, что зафиксировано в древнейших сводах законов страны, в "Законах Ману" (IX век до н. э.). И в более поздних сводах законов Индии "Яджвавалькья" и "Нарада" (V век) мы находим сведения о самоуправлении "хреппов" или "деревень", имевших свою административную и судебную власть, осуществляемую общим собранием "жителей деревни". Члены этого общества сообща несли ответственность за проступки и преступления, совершенные одним из их членов (этим впоследствии с невероятной жестокостью воспользовался господствующий класс Индии, превратив индийские "хреппы" в орудия угнетения). Деревенские общины выбирали деревенского старосту – книги законов советуют выбирать лучших, наиболее миролюбивых и справедливых. Свод законов "Нарада" предусматривает два вида деревенской общины: общины "родственников" и общины "совместно живущих", то есть территориальные организации, объединяющие тех, кто не связан кровными узами⁷³. Господствующий класс Индии использовал впоследствии эти сельские общины в качестве низшей ступеньки государственной иерархии, не меняя при этом их формы, и создал таким образом организационную устойчивость общества, то есть то, что Маркс называет неизменностью "азиатских обществ, находящейся в таком резком контрасте с постоянным разрушением и новообразованием азиатских государств и быстрой сменой их династий. Структура основных экономических элементов этого общества не затрагивается бурями, происходящими в облачной сфере политики"⁷⁴.

В России сельские общины также были первоначальной формой общества, основанного на общем владении землей, но впоследствии правящий класс поставил их себе на службу, превратив их в орудия порабощения; этого он добился главным образом тем, что изменил роль круговой поруки членов общины, заставив их теперь нести коллективную ответственность за неуплату налогов, за преступления и т. п.

Роза Люксембург в нескольких словах резюмирует историю развития общин-"хреппов" – этой формы общества, характерной для всех народов на стадии родового строя.

"Русская община завершает собой изменчивые судьбы первобытного аграрного коммунизма, и ею круг и замыкается. Зародившись как естественный продукт общественного развития, как наилучшая гарантия экономического прогресса, материального и духовного процветания общества, сельская община кончает здесь свое развитие в качестве орудия злоупотребления политической и хозяйственной отсталостью. Тот факт, что русский крестьянин в угоду царскому абсолютизму подвергался своими сообщниками телесным наказаниям розгами, является самой жестокой исторической критикой узких рамок примитивного коммунизма и самым наглядным выражением того, что и эта общественная форма подвержена диалектическому принципу, согласно которому "разумное становится бессмыслицей, а благодеяние – мукой""⁷⁵.

Исландские хреппы уходят своими корнями в эту характерную для всех народов первобытнообщинную форму общества. Они сохраняют первоначальную коллективную ответственность и взаимопомощь соседей. Они соблюдают демократию не хуже, чем где бы то ни было. И история их последующего развития сходна с историей развития общин у других народов.

Годорд. Тинг. Четверть. Народ

Годи и годорд

Исследуя вопросы об отношении годи к членам тинговой общины, то есть бондам, входящим в данный тинг в начале заселения Исландии, мы прежде всего должны иметь в виду, что обычай, согласно которому коллектив людей (род, команда корабля, хрепп) выбирает себе вождя, так же древен, как и сам родовой строй, иными словами, он имеет тысячелетнюю историю. Выбранный вождь в течение всего этого времени являлся предводителем рода, а не его властителем и угнетателем. Многие склонны считать, что вожди всегда были властителями, какими мы их знаем в поздние века исландского народовластия, или царьками, как в ряде мест в Африке и других странах и в позднейшие эпохи, когда родовой строй уже распался. Однако, когда мы рассматриваем вопрос о положении годи в исландском обществе первых веков, нам следует помнить, что речь идет здесь прежде всего о предводителе определенной группы людей, который пользуется их доверием и выполняет по их поручению обязанности как религиозного, так и административного характера. Такой двоякий характер обязанностей годи вытекал из обязанностей родового вождя, у которого эти две функции – религиозная и светская – были неразрывно связаны.

Когда первопоселенцы занимали земли и селились на них, каждый хавдинг, который обладал достаточным богатством и властью, мог беспрепятственно воздвигнуть храм и стать, если пожелает, предводителем⁷⁶. Вероятно, в первые десятилетия появилось довольно много таких годи (жрецов предводителей). Впоследствии, когда организация общества была упорядочена и было определено число людей, входящих в тинг, и структура четверти (а тем самым и число годи), из числа имевшихся хавдингов (жрецов) надо было, очевидно, выбрать определенное число годи, а из числа храмов – главные храмы, которыми должны были ведать эти годи. И в "Книге о взятии земли"⁷⁷ говорится, как это происходило: "Тогда страна была поделена на четверти, и в четверти должно было быть три тинга, а в каждом тинге три главных храма; наиболее умные и справедливые люди были выбраны хранителями этих храмов; они должны были выносить решения на тинге и вести суд, поэтому их называли годи"⁷⁸.

Попытаемся теперь поближе познакомиться с социальным положением годи в первые два века народовластия, то есть до 1100 года, поскольку это необходимо для понимания характера древнеисландского общества.

Годи являлся лицом, пользующимся доверием людей, входивших в данный тинг, их предводителем, а не властителем. Власть и влияние годи основывались прежде всего на доверии к нему членов тинговой общины, то есть бондов; он не имел экономической власти над ними и не принуждал их насильственным путем подчиняться ему или быть на его стороне, хотя имели место и подобные случаи. Годи вообще доверяли "за его ум и справедливость". Его избирали на должность годи не потому, что он был богат и отважен (хотя и то и другое играло определенную роль), а потому, что он пользовался авторитетом и доверием благодаря своему уму и справедливости.

Установления "Серого гуся" весьма отчетливо показывают, что, согласно взглядам современников, годи выполнял обязанность, основанную на доверии к нему, и что он сразу же лишался своей должности, если не оправдывал его. И эти установления, которые начали терять свое значение в XII-XIII веках, вне всякого сомнения соблюдались в начальный период народовластия. В "Сером гусе" говорится: "Если годи не являются к началу тинга, то они караются штрафом и лишением годорда"⁷⁹. Поэтому в течение первых двух веков народовластия годи никак не мог рассматривать годорд как свою личную власть или свою частную собственность, хотя это и стало возможным впоследствии. В 1096 году при введении десятины было решено не облагать годорд налогом на том основании, что это всего лишь "власть, а не богатство". Если это было верно в отношении к прошлому, то становится неверным в XII-XIII веках, когда годорды начинают покупаться и продаваться, поскольку они стали источником обогащения.

С другой стороны, нам следует помнить, что тот общественный строй, который сохранялся у исландцев в X-XI веках, находился в состоянии разложения, и поэтому в каждом годи боролось две тенденции: с одной стороны, он хотел быть на высоте тех задач, которые ранее выполнял родовой вождь, а впоследствии его преемник – доверенное лицо и предводитель общины. И на примере лучших людей X века мы видим, как честные годи, такие, как Аскель, Олав Павлин, Гест Оддлейфссон и другие, стремились к этому. С другой стороны, мы видим в годи тенденцию к использованию своего положения для личной выгоды. Примеров тому также немало, причем с годами число их возрастает.

Ясно, однако, что все годи считали своим долгом вести все тяжбы членов своей общины независимо оттого, считали ли они ту или иную тяжбу справедливой или несправедливой.

Буржуазные историки часто делают основной упор на власть годи, поскольку их представления носят на себе отпечаток отношений классового общества, однако в действительности главным для годи X-XI веков было доверие общины.

Годи действительно избирался. Правда, это отрицают некоторые ученые, но тем не менее автор данной книги считает, что годи действительно избирались, если рассматривать этот факт с точки зрения того времени, не сравнивая выборы годи с современными выборами.

Главное состоит здесь в следующем: если годорд зависел от тинговой общины (от бондов, которыми предводительствовали годи, от "людей трети", как они называются в "Сером гусе", поскольку в каждом тинге было три годорда), зависел в такой степени, что община сама решала, кому быть годи, – то мог ли быть годорд личным владением годи, которым он распоряжался бы по своему усмотрению?

В начальный период народовластия годорд был собственностью тинговой общины, но впоследствии он превратился в личное владение годи (в основном после 1100 года), и тогда его стали оценивать на деньги. Все установления, касающиеся годорда и управления им и относящиеся к первым четырем векам, в "Сером гусе" так перемешаны, что часто одно установление противоречит другому. И все же в нем можно найти много бесспорных мест, свидетельствующих о том, что в то время (до 1100 года) члены тинговой общины имели полную власть над годордом. Следует помнить, что, хотя тинговая община и держала таким образом годи в своем подчинении, пребывание в звании годи ограничивалось двумя моментами, если рассматривать этот вопрос с современной точки зрения: во-первых, годи сохранял свое звание пожизненно, если он не совершал какого-либо несовместимого с его званием проступка, и, во-вторых, он должен был принадлежать к роду, ставшему признанным родом вождей. Рассмотрим подробнее, что говорится в "Сером гусе" о власти тинговой общины над годордом.

"Если годи объявлен вне закона и лишен годорда, годорд переходит в руки людей из трети. Они должны бросить жребий, чтобы знать, кому из них должен достаться годорд⁸⁰. Если человек купил годорд или ему его передали, то годорд должен переходить по наследству.

Если годи осужден на изгнание, то его годорд переходит к людям из трети, но это определяется приговором об изъятии имущества у осужденного... Если он умирает и у него остается сын 12 лет, то этот сын имеет право взять годорд, если люди разрешат ему. Если годи наследует жена, то она должна передать годорд кому-нибудь из людей своей трети. Если годи умер до последнего зимнего месяца, то люди должны бросить жребий, к кому из них перейдет годорд, и собрать народ со всей округи для оповещения"⁸¹ [курсив мой. – Э. О.].

Совершенно очевидно, что перед нами старые положения (выделенные курсивом), свидетельствующие о власти бондов (тинговой общины, людей трети). Годорд находится в их руках, они разрешают или не разрешают сыну годи взять годорд, сходятся на свои собрания. Но затем в других статьях мы читаем, что годорды покупаются и продаются – явление, которое все больше развивается к концу XII века. Ясно, что эти установления находятся в противоречии с тем, что было в исландском обществе первоначально, когда годи должны были "выбираться за их ум и справедливость" и лишались годорда, если не справлялись с этой должностью. В полном соответствии с древними установлениями "Серого гуся" находится рассказ из "Саги о людях из Ватнсдаля" о тяжбах, возникших после смерти Ингольва Торстейнссопа (внука Ингимунда Старого). Там (в главе XLI) рассказывается:

"А когда Ингольв умер, не стало вождя в Ватисдале, потому что сыновья Ингольва по причине своего малолетства не могли взять годорд. И стали тогда думать, что делать. А в то время был такой закон, по которому, если наследники несовершеннолетние, годорд должен достаться тому из членов тинговой общины, кто всего лучше подходит для этого".

Автору саги ясно, что ранее были в силе иные законы о годорде, нежели в его время, и он прямо говорит, что выбирать следовало того из бондов, кто более всего подходит для этой роли. В этой же саге рассказывается, что позднее бросили жребий, кому взять годорд. "И вот решают они, кому взять годорд, и не могут договориться, каждый хочет добиться своего. Тогда они бросили жребий, и он всякий раз падал на Сильври, потому что он был человеком очень ученым" (глава XLII).

Итак, годорд находился в руках бондов, они распоряжались им в течение первых двух веков народовластия, правда, с указанными выше значительными оговорками. Собственностью годи годорд становится не ранее 1100 года, и лишь тогда начинает входить в обычай право распоряжаться им по своему усмотрению, например продавать его. Годорд перестает быть общей собственностью бондов (членов тинговой общины), он становится личной собственностью годи, который перестает быть доверенным лицом, выполняющим порученные обществом обязанности, и все более превращается во властителя.

Удивительнейшим установлением, призванным обеспечить бондам право выбирать себе годи, является право (согласно "Серому гусю", гл. LXXXIII) выходить из тинга одного годи и входить в тинг другого. Эго установление вне всякого сомнения одно из замечательнейших новшеств в области управления, введенных исландскими бондами, и одновременно весьма значительный шаг в их стремлении направить развитие общества, которое они строили, на путь превращения его в более свободный коллектив. И хотя на это установление и обращалось мало внимания впоследствии, когда владельцами годордов стали крупные хавдинги, располагавшие огромными земельными владениями и властью над арендаторами, оно играло большую роль, пока экономические различия были еще не столь велики и большинство бондов являлось самостоятельными собственниками. В то время установление о свободном переходе бондов являлось в их руках оружием против несправедливых годи и вместе с тем придавало силу тем годи, которые были популярны, мудры и справедливы.

Необходимо постоянно иметь в виду, что для всего периода народовластия характерна борьба за должность годи, за использование этой должности в своих интересах. Вначале наблюдались большие различия: с одной стороны, имелись справедливые годи, люди, которые считали себя прежде всего предводителями тинговой общины, стремились к сохранению прежнего равенства и выступали посредниками в народных тяжбах. С другой стороны, встречались и такие годи, которые в сущности хотели продолжать занимать положение вождя викингов: угнетать бондов, применять насилие и насаждать неравенство. Эпитет, которым их часто наделяют авторы саг, – это ójafnaðarmenn (дословно – "люди, создающие неравенство"), то есть "грубые, несправедливые люди". Такие годи и другие лица с аналогичным образом мышления создают для исландского общества X века труднейшую проблему. Некоторое время все же удавалось, как будет показано ниже, сдерживать этих людей. Но позднее, в XIII веке, именно этот сорт людей (хавдинги властители, угнетатели бондов) начинают править страной. Авторы саг этого периода, по-видимому, были прекрасно знакомы с людьми вроде Хравнкеля Фрейсгоди или Торбьярна Тьодрекссона⁸².

Правильное понимание положения годи и начинающейся в этом переходном обществе борьбы за эту должность является предпосылкой понимания самой сущности исландского народовластия.

Наряду с развитием, приведшим к образованию внутри исландского общества власти хавдингов, нам необходимо подвергнуть рассмотрению те моменты демократии и народовластия, или народного права, которые можно найти в древнем законодательстве, потому что именно эти моменты и являются исторической предпосылкой всего лучшего, что было в этом удивительном обществе, в особенности в стадии его расцвета.

Годи являлся доверенным лицом и предводителем бондов. В языке древних исландцев было даже особое слово для обозначения положения предводителя – mannaforráð (дословно – "управление людьми"), в отличие от обозначения власти господина. Годи получали власть от бондов; эта власть отдавалась им и принималась ими добровольно, без всякого принуждения. Годи не эксплуатировали свою собственную тинговую общину (по крайней мере, в первый период народовластия). И хотя Торольв Хромоногий⁸³ и лицемерит в разговоре со Снорри, он, несомненно, правильно передает взгляд народа на обязанности годи, говоря: "Я пришел сюда для того, чтобы ты помог мне добиться правды. Ведь я называю тебя годи, вождем округа, и считаю, что ты обязан вступаться за людей обделенных". Таким образом, годи – не господин, который всегда может отказаться от ведения дел членов своей тинговой общины. Он обязан делать это, потому что он не властитель, а доверенное лицо, исполняющее общественные обязанности.

Таким образом, годи занимает положение между родовым вождем, который был лишь предводителем, и угнетателем, правителем классового общества с государственной властью. Перед исландским обществом стояла альтернатива: либо встать на путь, по которому уже пошли европейские страны, – путь растущего гнета и классовой дифференциации, ведущий к классовому обществу и государственной власти, либо сохранить и развить доставшиеся ему в наследство от родового строя равноправие и свободу, создав общество нового типа, в котором годи мог оставаться предводителем свободных и равноправных людей. Родовые саги и история исландского народовластия показывают нам ту борьбу, которая развернулась вокруг выбора пути развития.

Подобно тому как годи носил на себе следы своего происхождения от родового вождя, так и тинговая община носила на себе следы своего происхождения из родовой общины:

1. Тинговая община, как и род, не являлась территориальной организацией. Члены тинговой общины могли жить где угодно, однако не выходя за пределы данной четверти. Но развитие все же шло в направлении превращения ее в территориальную организацию.

2. Основой тинговой общины являлся род. В "Саге о людях с Песчаного берега" рассказывается о Кьяллеклингах (потомках Кьяллака): "И было их, родичей Бьярна, так много, что роду этому не было равного по величине в Брейдафьорде...", а затем о сыновьях Барна-Кьяллака: "Они помогали всем своим родичам, жившим к югу от фьорда, на тингах и иных сборищах". И хотя число родичей росло с каждым поколением, тинговую общину все чаще обозначают по месту, а не породу (Кьяллеклинги, сыновья Торбранда, становятся "людьми с Альфтафьорда" и т. д.).

Развитие тинговой общины шло дальше, и, наконец, она вышла за пределы, напоминающие о роде. Теперь уже люди могли выбирать тинговую общину по своему усмотрению, и, кроме того, люди, не состоявшие в родстве, могли принадлежать к одной тинговой общине и даже составлять большую ее часть.

Развитие нового общества, которое еще сохраняло характерную для родовой общины демократию, быстро шло вперед; однако в процессе этого развития шла ожесточенная борьба⁸⁴.

Годорд обычно переходил по наследству. Согласно порядку наследования, характерному для родового общества, из которого выросло исландское народовластие, было вполне естественным поручить исполнение обязанностей предводителя представителям того рода", который оказался наиболее удачливым. Но было вовсе не обязательно, чтобы годорд переходил по наследству к старшему сыну. Люди договаривались о том, кого выбрать, причем для этого требовалось решение всех членов тинговой общины (всех бондов). В "Саге о людях из Ватнсдаля" мы находим пример того, как годорд сохраняется в роде ("род людей из Ватнсдаля"), и пример того, когда годорд дается за личные качества и талант (так "сын рабыни" – Торкель Кравла становится годи и притом одним из выдающихся людей древней Исландии)⁸⁵.

Годи являлся "священнослужителем" рода или тинговой общины. Эта обязанность с самого начала неотделима от обязанностей родового вождя, и это представляется настолько естественным, что нет нужды останавливаться на этом. Поддержание связи с богами было, безусловно, важнейшей обязанностью родовых вождей и годи.

Годи не являлся эксплуататором, он был равный бонду и даже работнику. Часто стараются с упорством, достойным лучшего применения, представить форму правления исландского народовластия как своего рода всевластие годи, как власть хавдингов (аристократов). Хотя вскоре и проявляются подобные тенденции и народовластие в конце концов вырождается во власть хавдингов, все же эта тенденция не является главной характерной чертой народовластия первых двух веков. Наоборот, в эти два века господствовало равноправие годи, бонда и даже работника вопреки имущественным различиям. Работник мог от имени годи пользоваться на альтинге его властью. А годи называли то "годи", то "бондом", как это, например, явствует из "Саги о людях с Песчаного берега"; в этой саге годи Арнкеля часто называют "бонд Арнкель". Поэтому вовсе неверно считать годи X-XI веков особым классом знати, властвующим над бондами; годи в те века – это скорее бонды, которые сами работали, но одновременно и предводительствовали, руководили; они часто бывали могущественны, но, как правило, мудры и сведущи в законах; они – представители рода, который пользовался и продолжает пользоваться доверием⁸⁶. Однако у некоторых из них нет недостатка в желании стать угнетателями и властителями, чего порой удается добиться отдельным годив X-XI веках, а позднее становится правилом.

Любопытнейшей иллюстрацией того равенства, которое царило в древнеисландском обществе, несмотря на имущественные различия, является отрывок из "Саги о Торстейне Стангархагге"⁸⁷, в которой рассказывается о столкновении годи Бьярни, сына Бродд-Хельги, с сыном бонда Торстейном Стангархаггом. Рассказ этот заканчивается тем, что. Торстейн не уступает ему на поединке и после поступает к нему в работники. При этом, по-видимому, оба сохранили свое достоинство. Человеческое достоинство тогда еще ценилось выше, чем сословная принадлежность и занимаемая должность. И вряд ли этот великолепный пример равенства сохранился бы и был бы записан во времена растущего господства хавдингов (которое зашло уже так далеко, что в исторических произведениях эпохи Стурлунгов начинают смешивать работников и рабов), если бы он не был правдивым изображением существенного момента народной жизни.

"Сага о Ньяле", конечно, не является таким надежным источником в этой области, как исторические произведения, но и она, эта превосходная сага, дает достоверную картину равноправия, царившего в Исландии около 1000 года, называя годи Гейра и годи Рунольва из Даля "хавдингами", а Гуннара и Ньяля "лишь простыми бондами". Возможно, что это и есть наиболее правдивая иллюстрация того равенства независимых людей, которое было характерно для первых веков исландского народовластия.

Тинг

Следующей ступенью после образования годорда вокруг одного предводителя бондов является образование тинга трех или более годордов.

Предводители тинговых общин, игравшие руководящую роль в образовании этих тингов, действовали в данном случае в соответствии с вывезенными ими из Норвегии представлениями, уходившими своими корнями в древнейшую организацию родового общества. Тинг, то есть народное собрание, является, так сказать, устойчивым общественным институтом родового строя. Народные собрания назывались весенним тингом и летним тингом.

Часто оказывалось, что во вновь образовавшемся тинге больше годордов, чем следовало, и больше предводителей, чем было нужно, судя по количеству годордов в тинге. В таких случаях было необходимо выбрать из всего числа предводителей троих (вначале выбиралось иногда и больше), которые стали бы во главе годордов. Как происходил этот выбор, не вполне ясно. По-видимому, тут имели место два момента: очевидно, хавдинги пытались договориться между собою, а бонды прилагали усилия к тому, чтобы выбрать таких предводителей, которым они всего более могли доверить руководство. Когда обладатели годордов были избраны бонды были свободны в выборе того годи, в годорде которого они хотели бы находиться.

На это указывает уже приводившееся место из "Книги о взятии земли", где говорится о главных храмах и о том, что годи выбирались из числа хавдингов, владевших храмами, и что выбирали их бонды. Выбор годи происходил одновременно с основанием тинговой общины, – это с очевидностью следует из "Саги о людях с Песчаного берега", где говорится о том, как Торстейн с острова Хафсфьярдарей вывел годорд Раудмелингов из Торснесского тинга: "Тогда они, родичи, основали в Страумфьорде тинг, и он долго затем существовал" (гл. LVI).

Возможно, что кое-где предводителям (и их тинговым общинам) было трудно достичь согласия относительно образования тинга в пределах данной области. Если в "Сером гусе", в главе XX указывается, что можно делить годорды на более мелкие единицы, то причиной этому, как можно предположить, являются не только необходимость образования новых годордов, как полагает В. Финсен, или их продажа и новый порядок наследования, характерный для более позднего времени, а то, что, по всей вероятности, не всюду удавалось ограничить число годордов тремя, что ранее в области данного тинга их было больше (по-видимому, было четыре годорда в Торснесском тинге, когда годи Снорри и годи Арнкель участвовали в суде над Гейррид).

"Сага о людях с Песчаного берега" – это правдивая история о том, как происходило объединение трех тинговых общин (людей с Песчаного берега, людей с Альфтафьорда и людей с Торснеса) в одну тинговую область, Торснесский тинг.

У годи из данной тинговой области было много общего с бондами этой области. У них существовали точные правила относительно тинга: они собирались на весенний тинг (до альтинга) и летний тинг (после альтинга).

Исландцам было знакомо такое общественное устройство по Норвегии, где за много веков до этого поселились различные племена и дали областям названия, которые существуют до сих пор: Раумарики (теперь Румерике), Хадаланд (теперь Хаделанн) и т.д. Там они впервые создали свое общественное устройство, и единицы их общественного строя имели такие же названия, что и в Исландии (треть, четверть, тинговая область). Центром каждой трети в Норвегии также был храм.

Объединения, сложившиеся в Норвегии, были первоначально объединениями родов в более крупные коллективы, то есть союзы, аналогичные тем, которые создаются в родовых и других родственных им обществах.

Общество, которое исландцы пытались создать у себя в стране, явилось родовым обществом. В течение первых трех-четырех поколений родственные узы стали в Исландии в значительной степени основой расселения людей во многих областях (примером могут служить потомки Хейянгрс-Бьярни, поселившиеся, согласно "Книге о взятии земли", в Скафтафелльссюсле). Но, с другой стороны, роды обычно называют себя по месту своего жительства.

Сами родовые саги весьма ярко свидетельствуют о том, насколько прочные узы связывали отдельного индивида с родом, а генеалогии подтверждают, что родовые саги возникли в условиях родового общества.

И вовсе не случайно, что Ари Мудрый с особой тщательностью перечисляет главные роды каждой четверти. При этом он обычно пользуется словом куп (род), которое происходит от того же корня, что и слова, служащие для обозначения понятия "род" в греческом (genos) и латинском (gens) языках. Ари говорит о Харальде Прекрасноволосом: "который первым из этого рода стал королем всей Норвегии". Перечисляя наиболее видных первопоселенцев, он добавляет: "отсюда и пошли люди из Сиды" (люди из Мосфелля, люди с Брейдафьорда, люди с Эйяфьорда). А затем он рассказывает, каков "род исландских епископов и какова их генеалогия".

Если мы посмотрим на общественное устройство народов, которые нам наиболее хорошо известны, на стадии родового строя, мы увидим, что общественные формы у них те же, хотя ступень развития может быть иная.

Так, каждый род у индейцев выбирал "сахема" – старейшину для мирного времени и вождя, военачальника⁸⁸. Сахем всегда выбирался из состава самого рода, а военачальника можно было выбирать и не из членов рода. Три-пять родов составляли фратрию.

Каждый род у греков выбирал вождя, архонта, являющегося священнослужителем рода, как годи в Исландии. Три рода образовывали фратрию.

Каждый, род у римлян выбирал вождя, принцепса, и, если требовалось, – военачальника, рекса. Десять родов составляли курию.

Четверть

Следующей единицей общества, стоявшей над тинговой общиной в исландском общественном устройстве, являлась четверть. Сущность этого объединения нам неясна, так как дошедшие до нас законы ничего не говорят об этом, но во всяком случае очевидно, что в свое время четверть сыграла значительную роль в развитии народовластия (хотя впоследствии ее роль и уменьшилась), на что в особенности указывает следующее:

1. Четверти обладали особым коллективным правом собственности на общественные владения, что, например, отчетливо явствует из того, что остров Гримсей был коллективной собственностью людей Северной четверти.

2. Четверти были обязаны поддерживать бедняков.

3. Четверти должны были назначать законоговорителя. А если альтинг не приходил к единому решению, вопрос решался жребием.

4. По-видимому, каждая четверть выступала в качестве особой договаривающейся стороны в 965 году, когда определялось число тингов и годордов, ибо при этом люди Северной четверти выставили особые условия, на которые согласились другие четверти (подобным же образом проходили переговоры, когда ирокезы образовывали свою конфедерацию и договаривались с племенем тускарора)⁸⁹.

5. У каждой четверти некоторое время был свой тинг, но, вероятно, он очень скоро был упразднен, потеряв значение, когда укрепилось народовластие⁹⁰.

На той стадии, когда четверти выступали отдельными самостоятельными коллективами, они назывались по именам наиболее влиятельных входивших в их состав родов, равно как и по названиям частей страны. Так, например, Ари приводит названия некоторых из них: "четверть людей с Эйяфьорда" (людьми с Эйяфьорда назывался род Хельги Тощего), "четверть людей с Брейдафьорда" (людьми с Брейдафьорда назывался род Ауд Мудрой), "четверть людей с Ранги". Лишь четверть людей с восточных фьордов не носила названия какого-либо рода.

Как уже говорилось выше, источником социальных представлений для первопоселенцев и их потомков являлась Норвегия, и на основе известных им идеалов они и воздвигали шаг за шагом здание нового общества. Норвежские роды, как мы говорили выше, образовали союзы, причем аналогичные союзы имелись во всех родовых обществах, которые, в общем, пошли так же далеко в образовании конфедераций. Конфедерация родов образовывала фратрию; конфедерация фратрий составляла племя.

Так, например, у индейцев две или более фратрии образовывали племя.

У греков (например, у афинян) три фратрии образовывали племя.

У римлян же обычно десять фратрий составляли племя (tribus).

Общим для исландских четвертей и племен вышеперечисленных народов является то, что эта промежуточная ступень почти теряет свое значение после того, как удается образовать общенародный тинг или союз племен. Это сходство заслуживает внимания.

Создание единого народа в Исландии

Итак, на своей новой родине предки исландцев создали новое общество. В основном они следовали структуре общества своей старой родины, Норвегии, но учитывали также и местные условия.

Конечной ступенью в постройке общественного здания было создание коллектива, охватывающего весь народ.

Приступая к исследованию природы народовластия периода его образования (930-965 годы), нам следует иметь в виду три момента:

1. Создавалось единое общество, народ, а не государство. Система и режим управления исландского народовластия не являлись государственной властью в марксистском понимании этого слова.

2. В этом обществе не только не было государственной власти, а с нею и королевской власти, но и короля (см. ниже); и это происходило в то самое время, когда в Европе шел захват власти королями.

3. Это народовластие находилось в полном противоречии с теми характеризующимися наличием государственной власти обществами, которые в то же самое время развивались на континенте, и благодаря народовластию исландское общество бондов, не имевшее государственной власти и построенное на социальных принципах родового строя, достигло высшего развития, то есть такого развития, какого не достигал ни один из германских народов этой ступени развития общества – да, пожалуй, и не только германские народы.

Нам следует, с одной стороны, выяснить сходство народовластия с известными нам древними родовыми обществами на их наиболее высокой ступени развития, а с другой – отметить в нем все новое и характерное и оценить, каким важным социальным фактом явилось создание и первоначальное развитие народовластия.

А для того, чтобы сделать это, нам необходимо исследовать форму родовой организации на высшей стадии ее развития – а этой формой является союз племен или образование единой народности. Создание единой народности с родовой организацией было высшей ступенью социального развития, достигнутой когда-либо родовым строем.

Роды и союзы племен в различных странах

Роды и союзы у норвежцев и других германских племен

Норвежцы так и не сумели собрать в единый союз все племена, населявшие Норвегию. У каждого родового общества был свой тинг: Гулатинг, Эйдатинг, Фростатинг и т. д. Объединение норвежцев в единый народ путем создания государственной власти было делом короля и крупной знати. Мы уже отмечали, что исландцы при создании нового общества взяли за образец организацию норвежского родового общества, причем эта организация в общих чертах совпадала с обнаруженной Тацитом около 100 года н. э. организацией германских племен. Основные учреждения этих племен были следующие:

Народное собрание, которое решало все важные дела⁹¹.

Совет старейшин, который решал более мелкие дела и подготовлял для решения более важные (об этом говорит Тацит в гл. XI "Германии"): "О менее значительных делах совещаются старейшины, о более важных – все, причем те дела, по которым выносит решение народ, предварительно обсуждаются старейшинами".

"Старейшина, выбираемый по знатности, и военачальник, выбираемый по доблести" (Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt) (Тацит, Германия, гл. VII). Тацит добавляет: "У старейшины (Тацит пользуется словом "король") нет неограниченной или произвольной власти, и военачальники главенствуют скорее примером, чем на основании права приказывать"⁹².

Роды и союзы племен у греков

Из всех образований греческих племен мы рассмотрим здесь только афинское общество, в котором имелось три общественных института:

Совет (bulê), состоявший из старейшин. По-видимому, первоначально этот совет состоял из всех старейшин родов, но позднее число его членов уменьшилось (очевидно, аналогичный процесс имел место не позднее 965 года и в Исландии, как говорилось выше, см. стр. 100-101)⁹³.

Народное собрание (agora или ekklesia) принимало окончательные решения по делам, которые совет ставил на обсуждение. На народном собрании все свободные мужчины имели свободу слова и обладали правом голоса.

Военачальник (basileus). Это слово часто переводят как "царь" и тем самым придают ему неверное значение; военачальник у афинян был всего лишь предводителем свободных людей, судьей и верховным жрецом.

Роды и союзы племен у римлян

Считается, что союз римских племен был основан Ромулом и завершен Нумой Помпилием (последний известен исландцам по "Римам о Нуме")⁹⁴. Правильное название этого союза – popuius romanus, то есть римский народ. У этого союза были следующие общественные институты:

Совет старейшин, состоявший из вождей римских родов. Этот совет назывался "сенат". Впоследствии слово "сенат" стало употребляться для обозначения советов старейшин в обществах с государственной властью; не следует смешивать сенат древних римлян с этими сенатами. Римский сенат был (в VII-VI веках до н. э.), несомненно, одним из самых влиятельных учреждений, когда-либо известных в родовом обществе, но окончательные решения относительно законов принимало народное собрание. В сенате могли выступать и ораторы от народа.

Народное собрание (comitia curiata) принимало законы, выбирало по предложению сената высших должностных лиц, объявляло войну, выносило смертные приговоры и т. д.

Военачальник (rex) был одновременно и военачальником и жрецом.

Морган считает, что с образованием римского общества, каким оно было в течение VII и VI веков до н. э., когда его основой была родовая организация, родовой строй достиг своего наивысшего развития⁹⁵. Однако, возможно, существовало еще одно общество (если правомерно относить это общество к родовому обществу) со сходной формой организации, которое достигло такой же или еще более высокой ступени развития, а именно Исландия эпохи народовластия.

Родовая организация существовала в Риме приблизительно с 750 года до н. э. до того момента, когда Сервий Туллий, бывший военачальником примерно с 576 до 533 года до н. э., уничтожил племенные основы общества и разделил жителей Рима на классы и территориальные районы (вместо племен), приказал произвести перепись жителей и регистрацию их имущества. Он сделал богатство и имущество главным моментом в организации общества, и род как структурная единица общества перестал существовать. Тем самым родовая организация в Риме была упразднена, и на ее место была поставлена государственная власть классового общества. Но дух родового строя при этом не умер. Основу римского могущества заложила как раз сила свободных крестьян, владевших землей⁹⁶.

Роды и союзы племен у индейцев

Удивительнейшим общественным образованием у индейцев был союз ирокезов, сложившийся в XV веке. Роль Ульвльота⁹⁷ играл здесь Ха-йо-вента (мудрый вождь Гайавата в поэме Лонгфелло), великий миротворец, которого ирокезы чтут с тех пор как полубожество. Этот союз образовали пять племен, и численность его, по-видимому, никогда не превышала 20 тысяч человек. Союз ирокезов не ослабил самоуправления коллективов, из которых он образовался.

Основными учреждениями союза ирокезов были следующие:

Общий совет. Он состоял из 50 сахемов, старейшин, выбираемых в мирное Время. Каждый из них являлся выборным предводителем своего собственного рода. Для принятия постановления было необходимо единогласное решение всех членов совета. Народ мог излагать совету свои жалобы, вносить предложения. У каждого сахема был помощник и заместитель, выбираемый из его же рода, на заседаниях совета помощник стоял возле сахема. Подобное существовало и в Исландии (в лагретте). Было провозглашено, что целью образования этого союза является достижение мира.

Два военачальника управляли союзом во время войны.

Во всех вышеперечисленных союзах племен и иных обществах народ обладал широким правом обсуждения, а во многих местах и безусловным правом решения вопросов. Организация управления и строй родовых коллективов, как и высших, наиболее обширных объединений родовых обществ, – это вооруженная демократия под предводительством старейшины данного рода, избираемого народом, однако избираемого так, что он сохранял эту должность пожизненно, если не совершал какого-либо преступления. Внутри родов царили свобода, равенство и братство, и делалась попытка достичь того же в союзах (мы бы могли назвать их братствами), что и являлось действительной целью их создания. Но вне пределов этих союзов царили войны и вражда.

Народовластие

Организация управления

Обратимся теперь к структуре общества, созданного в Исландии в X веке, и выясним ее социальное значение и происхождение, основываясь на материале последующей истории.

Согласно тому, что мы узнали ранее о строе германского родового общества, в нем существовали две высшие должности: с одной стороны, старейшина, ведавший делами в мирное время, и, с другой стороны, военачальник, который избирался для ведения определенной войны или на определенный отрезок времени.

Мы уже приводили слова Тацита об этих доверенных должностях у германцев I века н. э. Гиббон в своей работе "История упадка и разрушения Римской империи" говорит следующее о соответствующих высших должностях у бургундов:

"Их король или генерал носил название Hendinos, а верховный первосвященник назывался Sinistus. Особа первосвященника была священна, а его должность пожизненна; но король пользовался крайне непрочной властью. Если исход войны давал повод обвинять короля в недостатке храбрости или в ошибках, его немедленно низлагали..."⁹⁸

Это не оставляет никаких сомнений относительно того, насколько велико было различие между этими лицами – между старейшиной, который был верховным Жрецом общества, и военачальником, который только исполнял в период войны временные обязанности, выбирался на ограниченное время и в случае необходимости смещался.

Описывая общественный строй у вестготов, Гиббон показывает, как подобные старейшины становились предводителями: "Под именем судей, Алавив и Фритигерн были вождями визиготов [то есть вестготов. – Ред.] и в мирное и в военное время, а власть, которою они пользовались по рождению, была утверждена свободным одобрением нации"⁹⁹. Характерно, что Гиббон употребляет для обозначения предводителей племени и союза племен слово "судья". Этот же термин мы находим и в библии для обозначения предводителей иудейских племен на соответствующей ступени их развития, до появления власти царей. У древних евреев существовала та же двойная власть, и отчетливо проступает отрицательное отношение к власти царя¹⁰⁰. Пророки становятся впоследствии своего рода духовными преемниками судей.

Для развития родового общества характерны и типичны судьбы этих двух должностей: старейшины мирного времени, который у скандинавских народов чаще всего называется "лагманом", и военачальника, или, как его обычно называют, "конунга".

На военачальника была возложена одна задача: управлять во время войны членами общества, народом, являющимся также и войском. В мирное время у союза племен Обычно не бывало военачальника. Должность военного вождя (конунга) представляет собой зародыш будущей королевской власти. Военачальники (конунги) выбирались на собраниях, и древние саги рассказывают, как людей "брали в конунги" на тингах. Многие историки склонны переоценивать власть этих конунгов прежних времен, смешивая ее с властью и величием королей более позднего времени. Так, некоторые историки превращают военных вождей индейцев в королей, во что-то вроде испанских императоров XVI века, а военачальников греческих готских или иных германских племен и племенных союзов в монархов позднейших эпох.

Ясно, что длительные периоды войн, такие, как, например, эпоха переселения народов и эпоха викингов, должны были привести к усилению власти военачальников и превратить ее в королевскую власть; одна из первых "королевских революций" против демократии родового общества произошла во Франции именно после переселения народов.

Усиление власти военачальника, короля, шло рука об руку с ростом классовой дифференциации, с развитием господствующего класса, который нуждался в такой власти для защиты своих личных интересов и их осуществления. Именно король и становится символом и носителем власти господствующего класса, власти, стоявшей над народом, над обществом, и под предводительством короля господствующий класс начал огнем и мечом уничтожать родовой строй, не останавливаясь ни перед чем, пока не достиг своей цели.

Харальд Прекрасноволосый и его преемники показали исландцам истинную природу этой власти. И по мере того как усиливалась власть конунга, слабело влияние вождя старого родового общества, лагмана, избиравшегося на мирное время.

Лагман, как его называли в скандинавских странах, был вождем родовых союзов, ведавшим всеми видами мирной деятельности, в том числе и культом. Этот избираемый на мирное время вождь союза соответствовал старейшине любого рода (или годи тинговой общины в Исландии). В отличие от военного вождя, чья власть была временной, этот вождь занимал свою должность долго, иногда пожизненно. Он был истинным и постоянным предводителем родового союза, хранителем единства, права, законов, мира, религиозного культа. Источником его влияния являлось доверие к нему народа. У него не было никаких орудий власти, никакого личного войска. Сила его влияния основывалась исключительно на том, что он действовал в соответствии с волей простых людей, свободного вооруженного народа.

Насколько эта должность была присуща родовому обществу и насколько она была неотделима от его демократической системы, лучше всего видно из того, что нарождавшемуся господствующему классу не удавалось захватить ее и использовать в своих интересах, против народа. Эта должность предводителя, которую всю жизнь занимал один и тот же человек и которая, более того, обычно являлась наследственной (правда, не в Исландии), продолжала оставаться надежным орудием в руках народа также и после того, когда внутри родового общества стал образовываться господствующий класс. Временная же должность военного вождя, превращающаяся в орудие господствующего класса, направленное против рода, становилась игрушкой в руках авантюристов – знаменосцев молодого, наглого класса-узурпатора.

Снорри Слурлусон сохранил для нас незабываемый образ лагмана, этого предводителя общества свободных бондов, – образ лагмана Торгнюра из Тиундаланда, и его речь на уппсальском тинге. Снорри показывает, с одной стороны, положение и роль лагмана, а с другой – положение конунга (военного вождя), и независимо оттого, правильна ли исторически эта картина или нет, в ней чувствуется правильное понимание сущности этих двух должностей, какими они были в свое время и какими Снорри казалось нужным представить их исландским бондам.

Вот что пишет Снорри о законах в Тиундаланде (в Швеции):

"Во главе каждой области стоит лагман, который пользуется среди бондов очень большим весом, потому что все, что он объявит, становится законом. А если через страну проезжают конунг, ярл или епископы и держат с бондами тинг, то лагман отвечает от имени бондов, и все слушаются его, так что даже самые могущественные люди едва отваживаются прийти на их альтинг без разрешения бондов и лагмана"¹⁰¹.

"Жил тогда в Тиундаланде лагман по имени Торгнюр. И отца его и деда тоже звали Торгнюр. Предки их были лагманами в Тиундаланде при многих королях"¹⁰².

Когда ярл Рагнвальд просил у Торгнюра совета, последний так ответил ему:

"Удивительное дело! Вы хотите считаться высоким господином, а как попали в затруднение, не знаете, что вам и делать. Почему же ты, прежде чем обещал поехать, не подумал как следует о том, что не сможешь перечить конунгу Олаву? Мне не кажется недостойным присутствовать при разговорах бондов и иметь право говорить что хочешь даже в присутствии конунга"¹⁰³.

Законоговоритель

Не может быть никакого сомнения в том, что законоговоритель в древнем исландском обществе являлся преемником лагмана родовых союзов, мирным вождем общества свободных бондов. Он являлся предводителем союза, образованного исландскими тинговыми общинами, во главе которых стояли годи.

У законоговорителя не было никакой власти, его могущество было основано лишь на доверии к нему народа. А доверие это было велико. Ему доверяли говорить законы, то есть знать и помнить законы и сообщать их людям. В обществе, члены которого не умели ни читать, ни писать, очень доверяли человеку, обязанностью которого являлось знать и помнить законы. Характерно, что люди верили в справедливость законоговорителя. Казалось, никому не могло прийти в голову (в первый период народовластия), что законоговоритель мог бы злоупотребить своим положением в своих интересах или в интересах хавдингов. И такой опасности в этот период действительно не существовало. Правда, народ был разделен на классы, но мало кто сознавал это разделение. В X-XI веках люди едва ли думали о существовании классов. В эти века законоговоритель пользовался таким же неограниченным доверием, как верховный предводитель в родовом обществе.

Для природы народовластия X-XI веков характерно также то, что в нем не существовало основной должности родового общества, должности военачальника, или конунга. Это обусловлено двумя причинами: во-первых, тем, что народу, который не воевал с другими народами, не было нужды избирать кого-либо конунгом, а во-вторых, тем, что захват власти конунгами и насилия, совершенные ими по отношению к остаткам родового общества, привели к бегству из Норвегии многих первопоселенцев, так что исландцы знали, какой опасностью чревато наличие этой должности.

Когда родовые общества на континенте гибли в результате захвата власти королем и крупной знатью и отмирали родовые учреждения – исчезал тинг, лагманы становились жалкими слугами короля, а свободные люди попадали в кабалу, – именно тогда в Исландии стали возникать общественные учреждения родового строя, хотя экономическая и бесклассовая основа этого общества исчезла. На верхней ступени этого нового общества стоял законоговоритель, символизировавший собой свободное общество бондов и представлявший собой разительный контраст с королями континентальной Европы, стоявшими над угнетенным крестьянством.

Вряд ли какое-либо родовое общество за всю историю человечества сохранило более великолепный образ своего предводителя (а также картину доверия к нему народа и влияния его безвластного и мудрого руководства), нежели образ законоговорителя .исландского народовластия Торгейра годи с Льосаватна, провозгласившего закон о принятии христианства.

В "Происхождении семьи, частной собственности и государства" Энгельс пишет: "Самый жалкий полицейский служитель цивилизованного государства имеет больше "авторитета", чем все органы родового общества, вместе взятые; но самый могущественный князь и величайший государственный деятель или полководец эпохи цивилизации мог бы позавидовать тому не из-под палки приобретенному и бесспорному уважению, с которым относятся к самому скромному родовому старейшине. Последний стоит внутри общества, тогда как первые вынуждены пытаться представлять собой нечто вне его и над ним"¹⁰⁴.

Вряд ли Энгельс мог бы найти лучший пример, подтверждающий это положение, нежели выступление Торгейра на альтинге в 1000 году. Солидарность с законоговорителем является хорошей иллюстрацией того политического развития, которым характеризовалось исландское народовластие двух первых веков.

"Воистину, если закон не будет един, то и мира не будет", – сказал Торгейр годи с Льосаватна. Общество было создано для того, чтобы обеспечить мир. И Торгейр трудился в интересах общества, трудился на его благо.

"У них нет никакого короля, кроме законов", – писал Адам Бременский об исландцах в 1077 году. Тогда еще у исландцев не было представителей власти, стоящих над обществом. Общество и его доверенные лица составляли единое целое.

Лагретта. Альтинг

Рассмотрим теперь, имели ли другие учреждения старого родового общества, совет старейшин и народное собрание, преемников в Древней Исландии? Несомненно, такие учреждения имелись.

Лагретта состояла из 144-147 человек, из 39 годи и тех бондов, которых выбирали годи. То обстоятельство, что в лагретту входили не только годи, придавало ей еще более демократический характер, несмотря на то, что годи сами выбирали бондов, заседавших в лагретте. Роль лагретты состояла в том, чтобы следить за правильностью действий законоговорителя, изменять законы и принимать новые. Насколько нам известны древние законы, по-видимому, только лагретта обладала полномочиями изменять законы и принимать новые. Однако возможно, что тинг имел право соглашаться или не соглашаться с изменениями законов и принятием новых законов.

Альтинг – законоговоритель, лагретта и все члены тинга – был, по-видимому, решающей инстанцией в области законодательства. В законах того времени, когда составлялся "Серый гусь", имеется много моментов, указывающих на то, что в начальный период народовластия права народа были еще более широкими. В связи с этим следует напомнить следующее:

1) Все имели право говорить со Скалы Закона. Некоторые исследователи, как например Йоун Эйрихссон и Бальдвин Эйнарссон, считают, что все могли вносить предложения относительно изменений в законах (однако это случалось редко, потому что исландское общество весьма упорно придерживалось древних законов, так что за десятилетие едва ли принималось более одного нового закона, а действительные изменения в области общественного устройства были столь редки, что вряд ли в течение одного поколения имело место одно такое изменение).

2) Любой человек мог потребовать, чтобы лагретта собралась и решила, что в данном случае следует считать законом.

3) Весь тинг должен был принимать "разрешения", то есть исключения из законов либо оправдания по приговору. В "Сером гусе" говорится: "Затем все новые решения должны приниматься лагреттой, если никто из заседающих в лагретте не возражает против них и никто из людей вне лагретты не наложит на них законного запрета"¹⁰⁵. "Наложить законный запрет" означало воспользоваться народным правом воспрепятствовать принятию предложения.

Поэтому вполне возможно, что для того, чтобы закон считался принятым, требовалось не только согласие лагретты, но фактически и согласие всего тинга; в случае отсутствия возражений считалось, что такое согласие получено¹⁰⁶.

Первоначально альтинг и в буквальном и в переносном смысле этого слова принимал законы и разрешал исключения из них. Но, по-видимому, вскоре фактически стали править лагретта и законоговоритель, и это было вполне естественно, так как, пока классовые противоречия не были значительными и наименее всего были заметны в сознании самих этих классов, хавдинги как предводители пользовались большим доверием, а законов было мало и они служили исключительно интересам всего народа.

Следует напомнить, что в германских родовых коллективах право окончательного решения принадлежало всему народному собранию. В английском обществе X века в компетенцию народного собрания (folkmot) входило выражать криками "да", "нет" или бряцанием оружия свое согласие или несогласие принять что-либо из обсужденного и предложенного советом мудрых старейшин (witenagemot). Однако в это время народная власть уже исчезала в Англии, уступая место власти короля и знати.

Было бы неверным отрицать наличие такого же права у тинга в Исландии в начальный период народовластия. Характерной чертой народовластия являлось то, что все считали общественные дела касающимися лично каждого.

Следует также помнить, что все свободные люди могли заседать в судах, где равные перед законом судили равных себе, хотя имущественные различия уже стали значительными. Работник, представлявший на тинге своего хозяина, мог заседать в суде. Он мог даже управлять годордом¹⁰⁷.

И уж совсем неверно говорить, что такое общество прежде всего было "аристократическим", как утверждают некоторые историки.

Характерные признаки родового общества отчетливо видны в важнейших общественных институтах древней Исландии, какими они были в самом начале, в особенности в течение первых двух веков.

Возродив в Исландии важнейшие социальные институты родового строя, изменив их в соответствии с местными условиями и развив их в борьбе с внутренними трудностями ив борьбе с влиянием и насилием иностранной королевской власти, исландскому народу в течение одного века со времени основания альтинга, то есть в период с 930 по 1030 год, удалось создать общество, которое по своему социальному развитию стало одним из наиболее удивительных обществ, не имевших еще государственной власти, и являло собой полную противоположность обществам, сложившимся к тому времени в подавляющем большинстве стран Европы.

Вопреки часто встречающимся утверждениям, альтинг не был в том виде, в каком он был учрежден в X веке, первым собранием народных представителей Европы. Он прежде всего был единственно сохранившимся из всех народных собраний, которые к этому времени прекратили свое существование в результате захвата власти крупной знатью и королем. Новое в этом народном собрании было, в частности, то, что оно приняло законы, которые давали людям возможность выбирать по своему усмотрению годи, то есть было учреждено нечто напоминающее нам современные собрания народных представителей. Поэтому исландский альтинг, каким он был создан в X веке, представляет собой одно из удивительнейших учреждений всех народов в том отношении, что он сумел сохранить старые общественные формы и создать новые без разрыва связи между ними.

"Законы" и "государство"

Каким словом пользовались древние исландцы для обозначения своего общества?

Им представлялось наиболее обычным пользоваться словом lög¹⁰⁸ ("законы").

Мы, люди нового времени, настолько привыкли к употреблению этого слова в значении "юридического установления", что едва ли думаем о древнем его значении и употреблении.

Слово lög означает в древнем исландском языке как само "общество", "коллектив", так и "правила" ("законы") жизни этого общества. Принимая клятву побратимства, люди входит в fóstbrœðra-lag ("общество побратимов"). Люди, населяющие одну округу; образуют byggðar-lag ("общество жителей"). Общество датчан в Англии называлось Dana-lög, а Трандхейм назывался иначе Þrænda-lög или Frostaþings-lög.

Когда рабу предоставляют свободу, то "его должен ввести в общество (í lög) тот годи, в тинге которого он находится". Раб дает клятву, "что будет теперь в одном обществе (í lögum) с другими людьми". Здесь в слове lög наиболее отчетливо видно значение слова "общество". Раб, который находился вне общества, торжественно принимался в него.

"В наших законах" (í órum lögum) означало в древние времена "в нашем обществе".

Итак, законы – это само общество, это – коллектив, построенный ступень за ступенью с большими трудностями, в результате преодоления внутренних столкновений. То, что для обозначения коллектива (рода, союза) и его священных установлений использовалось одно и то же слово, находится в соответствии со всей природой старого свободного родового общества¹⁰⁹. Законы не были чем-то чуждым, привнесенным извне, навязанным обществу. Законы были самим содержанием этого общества.

Если иметь это в виду, то станут более понятными слова Торгейра: "Воистину, если закон не будет един, то и мира не будет".

Но "законы" и "государство" (ríki) – это совершенно разные вещи, и значения этих слов совершенно различны.

Ríki означает в древнем исландском языке "власть", "могущество", и прилагательное ríkur означает в родовых сагах "могущественный". Поэтому ríki и становится тем словом, которое употребляется для обозначения политической мощи конунгов и крупной знати, для обозначения территории, на которую распространяется их власть, и орудия этой власти – для обозначения государства. Позднее, когда богатство начинает превращаться во власть, прилагательное ríkur приобретает значение "богатый". Прилагательное audugur – "богатый" претерпело подобное же семантическое развитие. Первоначально оно означало "счастливый" (сравните auðna – "счастье", "судьба" и готское audags – "счастливый"). Когда же люди стали считать собственность и имущество наиболее важной частью человеческого счастья, в соответствии с этим изменилось и значение этого слова.

Исландскому обществу X-XI веков (lög) противостояло за его пределами государство королей и крупной знати (ríki). Не имеющему государственной власти обществу свободных бондов, владеющих землей и предводительствуемых бондами-старейшинами, противостояло общество, в котором господствовал немногочисленный эксплуататорский класс, противостояла власть, которую этот класс частично присвоил себе, а частично создал для того, чтобы держать в ярме рабства угнетенных крестьян.

Таким образом проявляются противоречия, о которых уже говорилось выше.

Подобно тому как слово lög употреблялось для обозначения всего общества, часто случалось, что древние исландцы употребляли слово ætt¹¹⁰ – "род" для обозначения всего народа, а слово frændi – "родич" для обозначения земляка, независимо от того, родственник он или нет.

Эйнар с Тверы говорит в своей речи, что люди могут ввергнуть в рабство не только себя, "но и своих сыновей и весь род (ætt) наш, населяющий эту страну".

Стевнир Торгильссон говорит королю Олаву об исландцах: "исландцы, мои родичи".

Епископ Тейт Гицурарсон говорит о Гисли Иллугасоне: "земляк наш и побратим".

Наследие родового общества играло у исландцев большую роль; род и сознание родства были существенным элементом их общественной жизни. Это подтверждается не только в приведенных выше выражениях. Можно, например, напомнить о том, как давали имя при крещении. Генеалогия всегда была излюбленной отраслью знания в Исландии как среди простого народа, так и среди хавдингов. Интерес к ней был столь велик, что аналогичного не найти нигде, кроме других родовых обществ, как например у арабов или у иноземной знати.

"Беспощадная критика истории"

Народовластие унаследовало у родовой организации не только демократическое управление, равноправие и свободолюбие, смелость и дух взаимопомощи и другие добродетели. Оно унаследовало и ограниченность этого общества. "Первобытно-коммунистическое общество не знало общих принципов для всех людей; равенство и солидарность вытекали здесь из традиций общих кровных уз и из общего владения средствами производства. И лишь на тех, на кого распространялись эти узы крови и это владение, распространялось также равенство прав и солидарности интересов"¹¹¹.

Эта ограниченность отражается и в древней литературе, а следы ее мы находим даже и в современных исторических работах. Если мы окинем взглядом "Книгу о взятии земли" и лучшие "саги об исландцах", то нам невольно вспомнятся слова Одда Гримссона, обращенные к Торстейну, попавшему в рабство за долги: "Печально, когда у такого хорошего человека такая плохая судьба". Нет никакой родовой саги о Дуфтаке¹¹², смелом пленном ирландце. И Наттфари¹¹³, человеку, первым переселившемуся в Исландию, не воздаётся должное в "Книге о взятии земли" – и, собственно, не воздано и до сих пор в нашей исторической литературе.

Хреппы, тинги, четверти и народовластие – в целом вначале это коллективы трудового народа, но не всего трудового народа. Эти коллективы были ограничены строгими, узкими рамками, наложенными на них их происхождением из родовой организации: рабы находились вне этих коллективов.

Родовая организация первоначально была группой людей, связанных родственными узами. Эти группы в большей или меньшей степени вели еще кочевой образ жизни и не имели постоянного места жительства. Позднее, когда род стал оседлым, люди стали селиться либо деревнями – в которых жили близкие родичи, – либо отдельными хозяйствами, в которых жили 2-3 поколения одного рода, ю есть глава рода со своими женатыми сыновьями и внуками (патриархальная семья). Другие родичи чаще всего жили по соседству. Такой порядок был, по-видимому, характерен для Норвегии и ряда других стран. С переходом к оседлости и с появлением земледелия и скотоводства основной хозяйственной ячейкой общества стало отдельное хозяйство, являвшееся общей собственностью членов рода. Они сами работали в нем, иногда вместе с немногочисленными рабами. Вследствие того, что люди, не являвшиеся родичами, начинали селиться рядом, а также вследствие того, что некоторые хозяйства теряли свои земли, древняя родовая организация расшатывалась, а чем сильнее она расшатывалась, тем больше трудового населения, купцов, ремесленников и других оказывалось вне пределов старого общественного коллектива. При этом общество все более теряло свою первоначальную демократическую природу.

Родовое общество претерпевало изменение. Оно пыталось приспособиться к новым обстоятельствам, не нарушая, однако, существенным образом унаследованную им кровнородственную и имущественную основу, на которой зиждились его свобода и равноправие. Нужно было определить положение и права новых элементов общества. В отношении рабов сделать это было легко. Они стояли вне общества и не пользовались никакими правами, кроме тех случаев, когда их освобождали от рабства. Иное дело трудовой народ – люди, не имевшие своего хозяйства, и арендаторы. Они были свободными людьми, хотя у них и не было земли, поэтому следовало определить их права и обязанности.

Бондам эпохи исландского народовластия в течение первых двух веков удалось усовершенствовать и развить свое общество в столкновениях с разлагающей силой власти хавдингов и сделать это общество более демократическим. Права трудового народа, то есть людей, не имевших собственного хозяйства, в Исландии были, по-видимому, в некоторых отношениях более широкими, нежели у родственных народов, и случаи освобождения рабов были более часты. Однако полные политические права были связаны с определенной земельной собственностью (сравните установление относительно члена тинга, принадлежности к тому или иному тингу, управления хреппа и т. д.). Ничто не принуждало бондов делать работников или не имевших своего хозяйства людей равноправными бондам, владеющим землей. Следует также помнить, что безземельные люди были не безродными и что родовые узы могли оказывать различное влияние на их положение.

Имея все это в виду, рассмотрим положение тех трудящихся, которые не имели собственного хозяйства. Рассмотрим сначала положение рабов.

Рабовладение

При изучении древнего рабовладения в Исландии следует учитывать два момента.

Во-первых, рабовладение не было основой исландского народовластия. Труд рабов никогда не являлся опорой экономической жизни Исландии. Экономика страны обходилась без рабовладения, и в основном рабство было изжито уже в XI веке. В этом отношении исландское народовластие в корне отличается от греческих городов-государств и римского государства, которые были в полном смысле слова рабовладельческими государствами. Производство в них было основано главным образом на рабовладении. У народов этих государств классовая дифференциация достигла высокого уровня и государственная власть господствующего класса была весьма сильной. Господствующему классу этих государств сильная государственная власть была абсолютно необходима, так как, например, в Греции рабов было в шесть раз больше, нежели свободных людей. Именно поэтому было бы совершенно неверным ставить исландское народовластие на одну доску с греческими городами-государствами или с другими рабовладельческими государствами, существование которых было немыслимо без класса рабов.

Во-вторых, рабовладение, имевшее место в Исландии, – это рабовладение народа, выходившего из стадии родового строя. В этой связи уместно напомнить, что народы, которые стояли еще на ступени родового общества и у которых действительно существовала общая собственность, могли иметь рабами побежденные народы, и эти рабы являлись общей собственностью победителей, как например это было у инков в Перу.

Наконец, следует помнить, что исландские рабы были домашними рабами, а положение домашних рабов было всегда лучше, чем положение тех рабов, которые трудились в различных крупных хозяйствах – на рудниках, в мастерских, латифундиях, на галерах (Греция, Рим) или на плантациях (Америка). Обычное для Исландии домашнее рабство, как правило, было связано с натуральным хозяйством, при котором о торговле почти не могло быть и речи. Там же, где рабы использовались в крупных хозяйствах, где продукты их труда предназначались для продажи и извлечения наживы, обращение с рабами было более жестоким.

Род и союз родов – это небольшие коллективы. Внутри этих коллективов дольше всего царили свобода, равенство и братство, но только для этой маленькой группы людей, связанных узами кровного родства или побратимства. Вне этого коллектива царила вражда. Того, кто не входил в него, можно было убить. Если человек, не входящий в него, был взят в плен, то с ним можно было сделать следующее: убить его, принять в качестве побратима в род или превратить в раба (если производство достигло настолько высокой ступени развития, что оказывается экономически выгодным держать рабов).

Человек, взятый в плен и обращенный в раба, считался находящимся вне общества, вне "законов". Поэтому на него смотрели как на человека, не пользующегося свободой и не имеющего равных с другими членами общества прав; по отношению к нему не могло быть братства.

Варварство родовых коллективов в отношениях друг другом с наибольшей жестокостью проявлялось в рабстве, являвшемся в действительности результатом столкновений отдельных коллективов¹¹⁴.

Рассмотрим историческое положение рабов в эпоху заселения Исландии.

Рабы первопоселенцев были, в основном, двоякого происхождения. С одной стороны, имелись рабы, привезенные из Норвегии, которые были, по-видимому, главным образом потомками порабощенного народа, жившего в этой стране до того, как ее захватили германские племена. С другой стороны, имелись рабы, захваченные первопоселенцами в плен в Ирландии или других странах, которые у себя на родине были свободными людьми. В то время можно было обращать в рабов должников за определенные проступки по отношению к кредитору. В других же случаях должники не являлись рабами, хотя и не обладали теми же правами, что и свободные люди, целиком завися от власти кредитора, пока они были должны ему. Это положение ясно свидетельствует о том, насколько к тому времени родовое общество уже разложилось. Наконец, следует упомянуть тот факт, что если рабы обзаводились семьями, их потомки также не были свободными людьми.

Первой реакцией рабов, когда их привозили в Исландию, были восстания и побеги.

Не случайно, что именно рабы стали первыми поселенцами в Исландии. "Весною, когда он (Гардар) собирался отплыть в море, от него на лодке убежал человек по имени Наттфари, а с ним раб и рабыня. Он поселился у бухты, которую позднее стали называть Наттфаравиком (бухтой Наттфари). "Наттфари, который приплыл в Исландию с Гардаром, поселился сначала в Рейкьядале и сделал засечки на деревьях, но Эйвинд прогнал его прочь и поселил его в Наттфаравике" ("Книга о взятии земли")¹¹⁵.

Исландия, предоставившая норвежцам, как хавдингам, так и бондам, владевшим землей, свободу и избавление от растущего гнета власти короля и крупных хавдингов, вселяла также и в рабов надежду на свободу, которой они жаждали с еще большей силой, – и если они были энергичны, они умели добиться ее.

Наттфари и его товарищи были первыми, кто освятил Исландию как место свободы для трудящегося человека.

"Книга о взятии земли" начинается с рассказа о восстании Дуфтака и его товарищей против Хьярлейва. Правда, Ингольву удалось подавить это восстание, но сага все же показывает, что в этой обширной, незаселенной стране у рабов были такие благоприятные условия для того, чтобы обрести свободу, что рабовладельцам было очень трудно управлять ими. Первые страницы "Книги о взятии земли" пестрят рассказами о восстаниях и побегах рабов и получении ими свободы от бондов, которые увидели, что этот путь наиболее разумен.

Рабы Карли и Вивиль нашли столбы почетного сиденья¹¹⁶ Ингольва у Арнархваля. Карли "убежал, а с ним – одна рабыня". Карли стал первым поселенцем у озера Тингвадлаватн. "Ингольв дал Вивилю свободу... По его имени названа гора Вивильсфелль ... он стал надежным человеком"¹¹⁷. Восстание Дуфтака научило кое-чему Ингольва!

Рабы Кетиля Гува восстали против своего хозяина и бежали. И хотя многие из них впоследствии были убиты, имена их известны до сих пор как имена людей, первыми поселившимися в Флокадале и Скоррадале.

Скаллагрим также считал разумным отпустить на свободу многих из своих рабов. В "Книге о взятии земли" упоминается Грис из Грисартунги, Грим из Гримсдаля и Сигмунд из Мунадарнеса.

Заслуживает также внимания эпизод из рассказа о Торстейне Воловья Нога¹¹⁸, где повествуется о рабе Фрейстейне Красивом, который причисляется к первопоселенцам.

Страна, которая вынудила работать даже хавдингов, быстро убедила трудящихся людей, что трудности, с которыми им приходилось бороться, могли быть преодолены только свободными людьми.

Гейрмунда Адская Кожа жизнь кое-чему научила¹¹⁹. Предоставление им свободы Атли красноречиво свидетельствует о том, насколько рабство не подходило для этой суровой и редко населенной страны.

Особенно быстро добились свободы рабы ирландцы, которые у себя на родине были свободными людьми, а некоторые из них так же быстро научились презирать других за то, что те оставались рабами. В период разложения родового общества чувство товарищеской солидарности слабело.

У Ауд Мудрой был раб по имени Вивиль, взятый в плен за морем, на востоке. Она отпустила его на свободу. У сына Вивиля, доброго бонда Торбьярна из Лаугарбрекки, была дочь Гудрид. Ее руки попросил Эйнар, красивый и достойный человек, сын богатого вольноотпущенника Торгейра из Торгейрсфелля. Но Торбьярн очень обиделся: "Не может быть, чтобы ты просил меня отдать дочь замуж за сына раба". Он сказал так, несмотря на то, что сам был сыном раба, но раба ирландца, а Эйнар был сыном раба норвежца. Родовая гордость среди рабов была тогда значительно сильнее, нежели согласие и взаимопонимание, которые, казалось, могли бы быть вызваны к жизни общим положением рабов в Исландии.

Не подлежит ни малейшему сомнению тот факт, что с самого начала заселения Исландии рабовладение неуклонно шло на убыль. Одновременно слабела классовая изоляция несвободных людей и их потомков. Даже родовая гордость, столь сильная во всех родовых обществах, становились менее значительной. Олав Павлин¹²⁰, сын Мелькорки, взятой в плен "немой" женщины, стал одним из самых выдающихся и знаменитых хавдингов Исландии. Торгерд, дочь Эгиля Скаллагримссона, с презрением говорит о том, что отец собирается отдать ее замуж за "сына рабыни". Но Эгиль порицает ее за это, так как он сам назвал ее, свою старшую дочь, в честь рабыни Торгерд Брак¹²¹, которой он был обязан своею жизнью, а может быть, и своим искусством. И когда Олав Павлин подсаживается на поле альтинга к Торгерд, он говорит: "Может быть, тебе покажется, что сын рабыни стал слишком смел?" Славнейший хавдинг Исландии не побоялся назвать себя человеком из класса отверженных.

Исландские родовые саги изобилуют именами людей, которые либо сами ранее были в неволе, либо их отцы и матери были рабами. Хромунд Хромой¹²² был сыном рабыни. Он был женат на Аудбьярг, дочери Маса из Масстадира. "Она тоже была дочерью рабыни". Хромунд был "очень храбрым человеком".

Агмунд Удар был сыном Хравна, который был рабом Глума Убийцы. Глум отпустил его на свободу, и Хравн стал богатым человеком и женился на родственнице Глума из Годдаля. Ему посвящен один из рассказов в родовых сагах.

Этот перечень мы могли бы значительно продлить.

Из приведенных примеров видно, как мало-помалу основы рабовладения расшатывались.

По-видимому, рабовладение оказалось и мало выгодным с экономической точки зрения по той причине, что в течение долгой исландской зимы для рабов было мало работы в хозяйстве, а рабовладелец был обязан кормить и одевать своих рабов. Сокращению рабовладения способствовало также и то обстоятельство, что с увеличением плотности населения уменьшались размеры хозяйств. Тут действовали два фактора: было удобнее иметь дело со свободными работниками, а хозяйство меньших размеров и лучший уход за полями требовали бережливости и честности работников. Г При небольшом населении было трудно сохранить пропасть между рабами и свободными, пропасть, которая характерна для рабовладения.

Поэтому все большее и большее количество рабов получали свободу, а некоторые сами добивались ее. Когда же прекратились викингские походы, исчез и приток пленных, являвшихся главным источником пополнения класса рабов.

Дарование рабу свободы представляло собой торжественный акт, и предписания "Серого гуся" ясно показывают, что еще живо было древнее правило родового общества, согласно которому раб (первоначально военнопленный) должен быть принят в общество, в род, и обрести те же права и обязанности, что и член рода.

В "Сером гусе" говорится: "Если человеку предоставляют полную свободу, то его вводят в общество (lög). Его должен ввести в общество годи, в тинге которого он находится. Он должен взять в руку крест и назвать себе свидетелей, которые говорят: "Я свидетельствую, что он принял присягу на кресте. И я говорю богу, что он будет соблюдать законы, как человек, который хорошо их соблюдает, и он будет в обществе наравне с другими людьми"¹²³. Слово lög выступает здесь в значении "общество". Годи вводит раба в общество, вне которого тот ранее находился.

В "Сером гусе" говорится также: "Человек, который дает свободу другому, должен позаботиться о его детях. Тут те же законы, что и о наследстве". Здесь еще действует наследие родового общества.

Согласно "Серому гусю", рабы, пока их не отпустили на свободу, не имели никаких прав. Они использовались рабовладельцами словно скот. Но одно право у них все же было. И "Серый гусь" показывает, в чем заключается это право, которым не пользовались свободные люди:

"В одном у раба больше прав, чем у свободного человека. Он имеет право мстить за оскорбление жены, хотя бы она и была рабыней. А свободный человек не может мстить за рабыню, хотя бы она и была его женой"¹²⁴.

В течение двух первых веков после заселения Исландии рабовладение постепенно шло на убыль, пока не исчезло полностью примерно к 1100 году.

Это явление находится в соответствии с другой тенденцией развития Исландии XI века: власть хавдингов становилась все слабее, размеры их хозяйства уменьшались и нивелировались, усиливался класс свободных бондов, владевших землей. Все это диаметрально противоположно тому, что происходило в континентальных странах того времени. Там крестьяне оказались закрепощенными, и хотя это закрепощение было, конечно, менее жестоким, чем рабство, положение крестьян было все же более тяжелым, чем положение свободных людей в родовом обществе.

Следует отметить, что рабовладение не было никогда столь распространенным в Исландии, чтобы смогло развиться пренебрежительное отношение к труду, как это, например, было в древней Греции и Риме. В Исландии эпохи народовластия труд всегда пользовался уважением, и считалось почетным быть хорошим работником.

Когда ниже будет говориться об исландском народовластии, его системе управления, законах и т. д., то рабы всегда будут исключаться из рассмотрения. Они находились вне законов, вне общества. Этот крупный недостаток, этот "порок" народовластия читатель постоянно должен иметь в виду. В этом отношении оно ничем не отличается от других родовых обществ периода их разложения.

Кроме того, следует помнить, что мужество и смелая борьба за свободу исландских рабов, будь то ирландцы или норвежцы, начиная с Дуфтака и Мелькорки и кончая Торстейном Должником, были главной причиной того, что рабовладение так быстро исчезло с арены истории. Хотя рабы в большинстве случаев и боролись в одиночку (объединение было у них редким явлением), именно эта борьба мужественных рабов и гордых рабынь привела к тому, что класс, стоявший вне общества, мало-помалу получил доступ в это общество, что рабы приобрели права и стали пользоваться почетом наравне с другими людьми. И тот факт, что среди лучших мужчин и женщин эпохи народовластия были сыновья рабынь и рабыни, придает ему особый блеск.

Исландский народ, борющийся теперь за свою свободу, будет всегда с уважением и восхищением помнить этих смелых пионеров борьбы за свободу угнетенного человека в Исландии.

Но несмотря на наличие рабовладения, основную массу трудящегося населения Исландии эпохи народовластия составляли свободные, бонды и их люди: от работников и служанок до хавдингов и дочерей хавдингов.

Рассмотрим теперь положение и условия жизни свободного трудящегося населения.

Бонд и его работники

Когда мы пытаемся разобраться в отношениях между бондами и их работниками в первые два века после заселения Исландии, нам следует помнить, что в этой области в связи с разложением древнего родового общества и развитием растущих классовых противоречий происходили значительные изменения.

В X-XI веках взаимоотношения бонда и работника мало напоминали нынешние взаимоотношения работодателя и рабочего, и мы не сможем понять их образа мысли, их взаимных прав и взаимного уважения, если будем подходить к ним с современной меркой, хотя, конечно, о некотором параллелизме здесь можно говорить.

Хозяйство и проживавшие в нем люди составляли в сознании его членов цельный коллектив, правовую и экономическую единицу общества¹²⁵. Работник мог являться вместо бонда на тинг и на правление хреппа, если данный бонд являлся его членом¹²⁶. Работник как представитель своего бонда мог выделять помощь бедным. Работник мог, если его хозяином был годи, распоряжаться на альтинге годордом. Из этого видно, каким почетом пользовался в те века работник и в какой степени хозяйство представляло собой единый коллектив свободных, равноправных людей, похожий скорее на семью. Еще тесны были узы верности: работники бились вместе со своими хозяевами, делили с ними победу и поражение.

Поэтому естественно, что такие работники не относились к хозяевам как слуги. Работниками нередко были молодые сыновья бондов; они сами собирались со временем стать бондами и нередко становились ими. В течение X и XI веков как в Исландии, так и в Гренландии занимались новые земли и переделялись старые, и взаимоотношения бондов с работниками до некоторой степени напоминали временный союз побратимов.

Положения "Серого гуся", излагающие права работников, ясно показывают сплетение двух различных элементов: с одной стороны, мы видим чувство солидарности и коллективной ответственности родового общества по отношению ко всем, кого это общество признает своим членом и включает в свой состав, с другой – видим жестокость первобытного общества, которому приходилось бороться с голодом и неурожаями и которое считало выбрасывание новорожденных детей и уничтожение стариков вполне возможным выходом из тяжелого положения и в то же время создавало свое удивительное социальное законодательство. Законы ясно показывают, что бонды и их предводители пытались нормализовать новые отношения, возникшие в связи с тем, что свободные работники становились производительной силой наряду с семьей бонда, являвшейся правовой и социальной ячейкой общества.

Согласно законам, работник мог оставить свое место, если он не получал регулярно пищи или если с ним поступили несправедливо, кроме того, мог требовать возмещения. Он мог также оставить свое место, если его родич, вплоть до пятого колена, убит на земле его хозяина. Если работник заболевал, то о нем в течение половины месяца заботился хозяин, а затем уже те, кто обязан взять на себя заботу о нем¹²⁷. В шведских же древних законах, напротив, если работник заболевал, то он должен был платить хозяину сумму, равную размеру его жалованья, за каждый день болезни. Если работник уходил из хозяйства, из коллектива, он становился "бродягой" (göngumaðr) и вся жестокость и безжалостность родового общества обрушивалась на него как на человека, находящегося "вне законов". Вполне вероятно, что суровые законы против нищих (húsgangsmenn) были первоначально составлены бондами, которые сами тяжело трудились и были поэтому безжалостны по отношению к тем, кто мог, но не хотел работать. "Если человек крепкий и настолько здоровый, что если бы он захотел работать так, как может, смог бы быть нанятым на один год, начинает нищенствовать, то он должен быть объявлен вне закона"¹²⁸. Впоследствии хавдингам и крупным бондам, обращавшим бондов в наемных работников, а наемных работников в нищих, оказалось выгодным пользоваться этой статьей закона – они безжалостно применяли ее против всех, кто не желал примириться с жестокими условиями классового общества, уничтожившего сплоченность родового строя.

И даже при составлении правил относительно жалованья работникам, в особенности за сдельную работу, проявлялась внимательность, которую богачи более поздних и более "цивилизованных" времен никогда не проявляли к рабочим по своей доброй воле: "Люди же, имеющие иждивенцев и не имеющие средств для их содержания, могут, если хотят, получать большее жалованье"¹²⁹.

Развитие взаимоотношений бондов и работников, в общих чертах, по-видимому, имело следующий вид.

В течение первых двух веков народовластия отношения бондов и работников в общем были сходны с отношением бондов к своему годи: у себя дома бонд – первый среди равных (primus inter pares), и работник мог пользоваться всеми правами бонда. Поэтому образ мысли работников был еще схож с образом мысли бонда. Они часто сами готовились стать самостоятельными хозяевами и имели широкие возможности для осуществления этого желания. И если они оставались работниками до конца своей жизни, то взаимные узы верности оказывались сильнее экономических противоречий.

Но когда плотность населения достигла своей высшей точки (около 1100 года?) и становилось все труднее захватить землю, когда земля стала концентрироваться в руках немногих и церковь и хавдинги захватывали ее, становясь обладателями крупных владений, когда работники видели, что они останутся слугами навечно, тогда вопросы заработной платы начали приобретать большее значение, а сами работники – энергичнее отстаивать свои интересы и использовать все возможности, чтобы добиться повышения оплаты своего труда. Ибо теперь узы верности стали слабеть, а классовые противоречия – усиливаться, и отношение бонда (а в еще большей степени крупного землевладельца) к работнику становилось все более отношением чисто экономического порядка.

В период 1100-1300 годов заработная плата работников повышалась. Затем на помощь трудящимся пришло рыболовство; развитие этой отрасли производства явилось причиной повышения заработной платы вплоть до 1500 года.

В течение всего периода народовластия почти не делалось попыток урезать свободу трудящегося населения, принудив его к труду (такие попытки начинаются лишь после 1400 года). Но, очевидно, в течение всего этого периода заработная плата, несмотря на постепенное повышение, была довольно низка и, кроме того, доходы как бедных бондов, так и работников были невелики. Когда бонды в эти века пытались" эксплуатировать работников, можно сказать, что один простой человек пытался обмануть другого. Собственно классовая дифференциация разделяла не бондов и работников, а крупных хавдингов, с одной стороны, и наемных работников и трудящихся бондов – с другой.

То обстоятельство, что существовали трудящиеся, не имевшие земли, – будь то свободные или рабы – было признаком разложения и гибели древнего родового общества и создания качественно нового общества. Жестокое обращение с рабами и нищими также являлось признаком ограниченности родового общества, основой которого с самого начала был коллектив людей, связанных узами родства, и совместная собственность его на землю, и фактически это общество было ограничено этими двумя моментами. И хотя оно теперь уже разлагалось, род и собственность на землю оставались основным стержнем всего его устройства. Родовое общество, естественно, не могло справиться с создавшимися трудностями, хотя его борьба с ними во многих отношениях была замечательной¹³⁰.

Казалось, беспощадные законы исторического развития, принявшие некогда в умах людей обличье норн¹³¹, были причиной того, что в этом обществе, страдавшем от наличия бесправных и безземельных трудящихся, в конце концов большая часть трудящихся должна была разделить их участь. Это произошло, когда на обломках родового общества возникло здание средневекового классового общества, в котором горстка крупных землевладельцев господствовала над народом, лишенным прав и собственности.

IV. Трудности, с которыми сталкивалось древнеисландское общество

Важнейшей чертой истории исландского народа, главной предпосылкой его существования как народа является создание и достаточно долгое существование народовластия, что наложило особый отпечаток на исландский народ. Решающая борьба, обеспечившая его существование и тем самым достижение определенного исторического результата, происходила в период 990-1030 годов, когда существовала наибольшая опасность того, что иноземная государственная власть подчинит себе исландский народ и направит развитие Исландии по тому же пути, по которому пошло развитие скандинавских стран. Тот факт, что у исландского общества тогда было достаточно сил, достаточно выдающихся вождей, что исландский народ был достаточно развит для того, чтобы отвратить эту опасность, является одним из важнейших и положительных моментов исландской политической истории.

Для современных исландцев, живущих в критические годы своей истории, в годы, когда решается вопрос о том, будут ли они продолжать существовать как народ, важно попытаться до конца понять, какие силы и какие обстоятельства привели к тому, что их предкам удалось отстоять свою самостоятельность.

История исландского народовластия – это история, рассказывающая о столкновениях членов этого общества с социальным устройством, в котором им приходится жить. Это история, рассказывающая о попытках преодолеть недостатки старого родового общества, организовать мирное сотрудничество людей. Это история, рассказывающая о борьбе людей с голодом и неурожаями и о том, как старое родовое общество побеждало трудности. Это история, рассказывающая о борьбе с разлагающими губительными силами нового классового общества, которое создавалось в это время. Это история, рассказывающая о гордости и мужестве людей из народа, столкнувшихся с гнетом господствующего класса. Это история, рассказывающая о борьбе с посягательствами иностранной королевской власти на исландское народовластие, о борьбе против насилия чужеземной крупной знати и королей. Это история, рассказывающая о том, что в душах членов самого этого общества боролись те же силы, которые участвовали и в социальной борьбе. Это история, рассказывающая об обществе, которое закалялось в горниле истории.

Древний родовой строй уже давно исчез. Это был строй, при котором маленькая родовая община, возможно, находившаяся в союзе с другими общинами, сообща владела землей и совместно обрабатывала ее своими примитивными орудиями, чтобы получить скудный урожай. Этому способу производства соответствовала своя социальная "надстройка": народное собрание рода, на котором все члены рода, способные носить оружие, имели свободу слова и право принимать решения; предводители рода, доверенные лица и родовые старейшины, дававшие добрые советы, первыми шедшие в битву и действовавшие в полном согласии с народом. Еще не существовало антагонистических интересов, и вожди пользовались большим доверием. Законы были немногочисленны и просты, и все были равны перед ними. Это общество выработало свою собственную идеологию, соответствующую его природе, свои морально-этические представления: обязанность мстить каждому члену другого рода за преступления, совершенные в отношении данного рода (в том числе и за преступления, совершенные против индивида, исполняющего акт мести); в этом обществе были свои представления о собственности: люди должны были сообща пользоваться тем немногим, что у них имелось, до тех пор, пока его хватало, причем гость пользовался им наравне с хозяином; отношение к другим родовым коллективам было враждебное; жизнь каждого из членов данного рода для других его членов была священна: убийство члена своего же рода считалось поступком безумного человека¹³².

На смену характерному для родового общества базису с его совместной собственностью пришел базис, для которого были характерны индивидуальная собственность бонда и его семьи на принадлежавшую ему землю и коллективная собственность бондов (нескольких бондов или более крупных их коллективов – хреппов, четвертей, всей страны) на пастбища, лесные и водные угодья¹³³. Экономическое положение каждого бонда зависело от него самого. Каждое хозяйство старалось обеспечить себя всем, чтобы ни от кого не зависеть. Поэтому совершенно естественно, что главной задачей бондов и их работников являлось произвести для себя и своих домочадцев все необходимое, защитить свою личную собственность и отстоять право на коллективную собственность. Самой важной задачей собрания бондов именно и являлось обеспечение и осуществление этого их права¹³⁴.

В этой связи стоит несколько подробнее рассмотреть специфическое отношение этого крестьянского общества к земле, отношение, уходящее своими корнями в раннюю стадию родового общества, в первобытнообщинный строй. В первобытном родовом коллективе земля являлась общей собственностью. Быть рожденным в данном роде или быть принятым в него означало то же самое, что быть совладельцем земли рода. Как только внутри рода стало зарождаться право частной собственности, оно было равнозначно естественному праву каждого члена получить личный клочок земли либо продолжать быть совладельцем общинной земли. Поэтому быть в составе рода, по мысли членов рода, означало в то же время владеть землей. А из этого при консервативном мышлении людей родового общества следовал вывод: не владеть землей – значит находиться вне рода¹³⁵. Право на землю являлось в буквальном смысле необходимым условием для того, чтобы быть членом рода. Оно одновременно как бы представляло собой право получения средств, необходимых для поддержания жизни, право защиты своей чести и достоинства, право быть свободным. Поэтому угроза этому праву являлась наиболее серьезной опасностью, а утрата его – наиболее ощутимым несчастьем.

Поэтому вполне естественно, что главным стремлением исландских первопоселенцев было возрождение этого основного права, которое королевская власть уничтожила в Норвегии, возрождение общества, в котором они прежде жили и с которым они свыклись. Прелесть этого общества для них и важность его сохранения усугублялись тем, что иная известная им общественная форма, новый строй, характеризующийся властью короля и крупной знати, был им знаком лишь с дурной стороны: он нес с собой поборы, гнет, войны.

Народ, переселявшийся в Исландию, сохранил в своих мыслях и сердцах наследие родового строя, его мировоззрение, основой которого были производственные отношения свободных трудящихся бондов, пользовавшихся помощью общества и имевших вместе с равными себе общую собственность. Отсюда и проистекала их оценка труда, ума, личной собственности и взаимопомощи, отсюда их чувство превосходства над теми, кто посвящал свою жизнь стяжанию богатства.

В "Изречениях Высокого"¹³⁶ мы находим это характерное для родового общества мировоззрение:

Свой дом всего лучше, хоть будь невелик он:

В своем доме ты сам господин.

Пара коз во дворе и плетеная кровля –

Все приятней, чем есть у других¹³⁷.

"Изречения Высокого" напоминают, что "многие глупеют от богатства":

Лучший запас на дорогу для странника –

Смысла запас и ума;

Всюду дороже он всяких сокровищ

И надежно поддержит в беде¹³⁸.

Особо подчеркивается, что никто не должен стыдиться своей бедности:

Будь сыт и опрятен, на тинг собираясь,

Нарядным же можешь не быть.

Не стыдись башмаков ты, какие найдутся,

Ни штанов; ни коня, если есть, –

Хоть во всем том немного цены¹³⁹.

И именно это общество бедных трудящихся бондов считало наличие коллектива и взаимопомощи необходимым условием существования. Роль коллектива важна не только потому, что "человек – радость человеку", без коллектива нельзя жить:

С дерева лыко сдирают в деревне –

Погибает ободранный ствол:

Таков человек, если всеми покинут, –

Лучше ему и не жить¹⁴⁰.

Люди родового строя, обладавшие жизненной мудростью общества, ценившего человека и труд, добрую славу и коллектив больше, чем богатство и могущество¹⁴¹, приступили к возрождению в Исландии общественного устройства свободных бондов-собственников, общества трудящихся людей, и на деле доказали право на существование такого общества и его жизнеспособность.

Но с самого начала действовали также и иные силы. Первопоселенцы принесли в своем сердце не только то здоровое, что было в наследии родового общества, а именно мировоззрение, освященное горьким опытом, – они принесли с собою и развившуюся в этом обществе "болезнь", будучи не в силах сопротивляться ей. В самом экономическом базисе родового общества к этому времени произошли изменения, имевшие решающие последствия. На смену роду и общинной собственности пришла индивидуальная семья и частная собственность. С возникновением индивидуальных семей и возможностей, предоставляемых отдельным индивидам правом частной собственности для захвата собственности, которой могли бы пользоваться и другие, были созданы предпосылки для возникновения неравенства, разного рода насилий и жестокостей одних членов общества по отношению к другим. Право индивидуальной собственности становится не меньшим искушением и для различных представителей родовой знати, толкая их на злоупотребление тем доверием, которым они издревле пользовались, и побуждая их в своих корыстных интересах пустить в ход власть, которой их наделил коллектив.

Таким образом, в древней Исландии с самого начала боролись противоположные силы: с одной стороны, силы, стремящиеся спасти то, что еще можно было спасти из древнего общественного строя, сохранить представления родового общества в области законов, прав, обязанностей, гарантий прав личности, чести, сотрудничества; с другой стороны, разрушительные силы: накопление богатств, растущая классовая дифференциация, борьба за власть между отдельными хавдингами, отрицание древних добродетелей родового общества. Этим силам способствовала власть знати и королей в соседних странах, в особенности в Норвегии, а также интриги и непосредственное вмешательство норвежских королей.

Чтобы понять, какие проблемы и задачи стояли перед предками исландского народа в X-XI веках, необходимо разобраться в этих противоречиях.

Борьба за мир

Одной из труднейших проблем, стоявших перед древнеисландским обществом, были постоянные междоусобицы – наследие родового строя, имевшее глубочайшие корни. В течение многих веков род представлял собой монолитное единство, в котором все члены несли коллективную ответственность друг за друга по принципу "один за всех и все за одного" и в особенности были обязаны мстить друг за друга согласно принципу "око за око, зуб за зуб". Но вне самого себя родовой коллектив, пока он не заключал союза, находился в состоянии войны, в состоянии непрерывной вражды с другими родовыми коллективами, если его интересы сталкивались с их интересами. В эпоху викингов эта воинственность еще более возросла, и военные походы превратились просто-напросто в промысел.

В начальный период заселения Исландии индивид и небольшая группа людей, к которой он принадлежал, должны были с оружием в руках отстаивать свою жизнь и источники своего пропитания. Оружие было одновременно и орудием труда и оружием: топор использовался и в военных и в мирных целях; то же можно сказать и о копье, а меч был столь же необходим, как и соха. То, за что люди дрались, было для них жизненно необходимым: они воевали из-за выгонов, пастбищ для крупного и мелкого скота, лошадей. Однако наряду с этими экономическими причинами были и другие не менее серьезные причины раздоров: жены и мужская честь. Нам следует помнить, что древние исландцы, мыслившие еще как люди родового общества, были крайне чувствительны к словам, потому что в эти века словам еще придавали большое значение, и добрая слава была главной добродетелью как при жизни, так и после смерти. Поэтому даже одно употребление таких эпитетов, как "серенький барашек" или "овца безрогая", могло привести к убийствам и поджогам. А когда убивали человека какого-либо рода, священный долг повелевал его родичам мстить за него. Самоуважение людей и их самолюбие не позволяли им сворачивать с раз установленного пути, изменять делу мести.

С этими силами и приходилось бороться хавдингам и бондам, которые видели свою задачу в том, чтобы достигнуть мира в стране, создать союз всех живущих в ней людей и заставить их уважать жизнь и имущество друг друга – одним словом, создать миролюбивое общество. И эту борьбу им приходилось вести не только, так сказать, "вовне", то есть общественную борьбу, но и в своем собственном сознании.

В "сагах об исландцах" сохранились бессмертные образы этих миролюбивых хавдингов древней Исландии, которые поступались своим самолюбием и "честью" для того, чтобы попытаться предотвратить убийства. Незабываемы, например, образы Ингимунда Старого¹⁴² и годи Аскеля, пытавшихся спасти своих будущих убийц, чтобы воспрепятствовать дальнейшим убийствам, или Олава Павлина, который говорит: "Мой сын не будет мне возвращен, если будет убит Болли", – и посылает людей на помощь Болли¹⁴³.

Уговорами, а подчас и своими действиями лучшие из хавдингов и прочие бонды добивались согласия в обществе, добивались мира. Мы имеем немало примеров того, как третий пытался разнять двух дерущихся, приговаривая: "Если вы оба не хотите помириться, то я буду помогать тому из вас, кто захочет, наконец, помириться". Обычно поступали так, как подсказывал здравый смысл: делали попытки к примирению, – здравый смысл и стремление к миру были характерны для прогрессивных сил древней Исландии.

Не подлежит ни малейшему сомнению, что народ помогал лучшим из вождей в создании мира и безопасности. Мало-помалу удалось изменить образ мышления людей, отучить их от варварства эпохи викингов и согласовать их мысли с нуждами миролюбивого общества, каждый член которого хотел жить своим трудом.

Для образа мышления людей X века (его начала и конца) типичны два примера (независимо от того, имели ли они место или нет).

Свою вису "Мать моя сказала" Эгиль Скаллагримссон (около 910 года) заканчивает широко известными словами: "Будешь смело в сечах наносить удары". В этом юноше говорит еще варвар, дух эпохи викингов не смягчен еще влиянием мирного общества. А уже в конце века Гуннар из Хлидаренди¹⁴⁴ говорит своему брату Кольскеггу после битвы у реки Ранги: "Может, я не так храбр, как другие, потому что мне труднее, чем другим, решиться убить человека". Здесь "Сага о Ньяле" показывает нам человека, который жаждет мира и стремится к миру, но который вынужден убивать людей, потому что этого требуют "долг" и "честь". Моральное наследие родового общества оказывается более сильным, нежели стремление к мирной, цивилизованной совместной жизни всех членов общества, – и Гуннар становится жертвой этого наследия. Но стремление к миру уже вошло в кровь человека этого общества и ведет в его сознании, как и в самом обществе, борьбу с древним наследием.

Главной целью при создании и укреплении народовластия в X-XI веках было установление мира в обществе. В борьбе за мир развивалось само общество и его отдельные члены и появлялись люди, в особенности вожди, которые вызывают восхищение и в наши дни; у исландского народа, пожалуй, еще никогда не было больших оснований восхищаться ими больше, чем теперь.

Величайшим среди этих людей был Халль из Сиды, каким его описывает "Сага о Ньяле", когда он стоит на Скале Закона после битвы на альтинге, в которой был убит его сын Льот. В саге говорится:

"На следующий день люди пошли к Скале Закона. Халль из Сиды встал и потребовал тишины. Все тотчас смолкли, и он сказал:

 – Много погибло людей и много раздору было на тинге. Я хочу и на этот раз показать вам, что я человек маленький. Я хочу попросить Асгрима и всех других предводителей в этой тяжбе, чтобы они предложили нам условия примирения, которые обе стороны могли бы принять.

И затем он сказал:

 – Все люди знают, какое горе постигло меня, когда погиб мой сын Льот. Многие думают, что за него должна быть заплачена вира большая, чем за всех других, кто погиб здесь. Но я хочу принести жертву ради мира и отказаться от виры за сына, и все же дать клятву моим противникам в том, что я буду соблюдать мир. Я прошу тебя, Снорри Годи, и других уважаемых людей сделать так, чтобы мы помирились на этих условиях.

После этого он сел, и все громко и одобрительно зашумели, и стали очень хвалить его за миролюбие"¹⁴⁵.

Требовалось большое мужество, чтобы так подняться над обычаем мести, поскольку Халль, конечно, представлял себе тяжесть упреков и поношений, которыми должны были осыпать его согласно древней традиции. Но ему также было ясно, насколько сильно у людей желание жить в мире, и "Сага о Ньяле" не скрывает того благоприятного отклика, который вызвала у народа речь Халля¹⁴⁶.

История Исландии X-XI веков богата именами выдающихся людей, пытавшихся без применения насилия, то есть без государственной власти, создать новое общество, где царили бы мир и сотрудничество и где не было бы машины для подавления народа в интересах крупной знати. "Саги об исландцах" рассказывают нам об этих людях и о том, чем они поступались, стремясь достичь мира и построить общество, в котором не было бы ни кровной мести, свойственной родовому обществу, ни государственной власти эксплуататоров, свойственной классовому обществу¹⁴⁷.

Но борьба за мир не ограничивалась только борьбой против наследия родового общества, а борьба за средства существования – только борьбой с природой. Борьба за мир была одновременно борьбой против насильников, которые хотели использовать силу оружия для того, чтобы подчинить других, равных себе людей, а борьба против насильников была борьбой за средства существования, поскольку алчные хавдинги стремились начисто разорить свободных бондов.

Помимо того, что оружие было для родового коллектива необходимым орудием труда, оно было вместе с тем орудием добычи рабов (путем захвата в плен) и господства над другими родовыми коллективами; позднее, когда родовое общество начало разлагаться, оружие стало орудием господства над другими членами своего же рода, земляками и даже родичами. Эпоха викингов благоприятствовала такому положению вещей. И поколениям, трудившимся в X-XI веках над построением мирного общества в Исландии, приходилось бороться как раз с наследием этого периода распада, когда всюду царил грабеж.

Нельзя сказать, чтобы в Исландии в эти века не было людей, желавших превратить меч в свое единственное "орудие труда", чтобы с его помощью завоевывать богатство и земли и властвовать над другими людьми. Подобные воинственные личности называются в "сагах об исландцах" ójafnaðarmenn (буквально – "люди, создающие неравенство") независимо от того, были ли они хавдингами или нет. Торгейр Хаварссон¹⁴⁸, Хравнкель Фрейсгоди¹⁴⁹ и Торбьярн из "Саги о Хаварде" могут служить примером этого сорта людей – варваров, превративших убийство в свою профессию, а меч – в символ своей принадлежности к господствующему классу. Такие люди своими агрессивными действиями расчищали дорогу угнетению феодалами мирных бондов – господству наглых правителей и их подручных, пришедшему на смену мирному сосуществованию свободных бондов, предводительствуемых благожелательными и мудрыми вождями.

Судьбы таких людей различны в эпоху саг: они либо становятся жертвой своих собственных поступков, либо в конце концов утихомириваются. Но само прозвище, которым их наделяют "саги об исландцах" – ójafnaðarmenn ("люди, создающие неравенство"), – заключает в себе осуждение их поступков и показывает, как современники расценивали их поведение – их обвиняли в желании разрушить равенство, царившее первоначально между членами рода.

Борьба за средства к существованию была вместе с тем и борьбой против хавдингов-насильников.

У некоторых хавдингов X-XI веков в сильной степени проявлялась склонность стать эксплуататорами, членами господствующего класса, живущими за счет народного труда. Одна из форм, которые принимала эксплуатация в этом примитивном обществе, состояла в том, что хавдинги со своей дружиной (состоявшей из сыновей знатных людей, которые, как было сказано, не работали) наезжали к отдельным бондам и жили у них, питаясь за их счет, то есть по сути дела занимались чем-то вроде нищенства.

"Сага о людях с Льосаватна" дает нам прекрасный пример подобных наглых хавдингов XI века и показывает, как бонды согласованными дружными усилиями противодействовали этой эксплуатации.

Гудмунд Могучий "часто разъезжал с тремя десятками людей и таким же числом коней и во многих местах проводил по семь ночей". А выше в этой саге рассказывается о том, как он ездил к "людям из своего тинга", "и был от этого великий голод у тех (бондов), кто сделал небольшие запасы".

Бонды сочли это "насилием". Они обсудили создавшееся положение на собрании хреппа и затем под предводительством Офейга из Скарда приняли решение проучить Гудмунда так, чтобы он запомнил это надолго. "Сага о людях с Льосаватна" рассказывает далее с юмором: "Вот их тридцать человек числом отправляется в Мадрувеллир к Гудмунду. Они живут у него несколько дней и столько едят (а их кони тоже не отстают от них), что Гудмунду Могучему приходится отправиться покупать еду и сено. Наконец, Офейг говорит ему правду: "Видишь ли, у тебя есть привычка приезжать по весне с тремя десятками людей в северные места нашей округи к людям из твоего тинга и останавливаться у одного бонда на семь ночей. А это жестоко по отношению к тем, кто беден и осенью позаботился лишь о себе: для них это непосильное бремя. Вот мы пробыли здесь недолго, а сдается мне, что тебе пришлось покупать и сено и еду. Но ведь у тебя всего вдоволь и ты знатнее других людей..." И в заключение в "Саге о людях с Льосаватна" говорится: "А весною Гудмунд отправился из дому на север и с ним девять человек, и там, где он ранее останавливался на семь ночей, он пробыл теперь две".

Так бонды учили в XI веке своих хавдингов сдерживать свои эксплуататорские тенденции. Эта сага проливает яркий свет на то, насколько отличалось исландское народовластие начала XI века от феодальных государств континентальной Европы. Французским крестьянам даже в голову не пришло бы добиваться таким образом своих прав, да французские феодалы и не потерпели бы такого обращения. Гудмунд Могучий и члены его тинговой общины, свободные бонды – собственники Вадлатинга, выступали в этом столкновении равноправными сторонами. Во Франции же противниками были угнетенное крестьянство, с одной стороны, и господствующие классы феодалов – с другой. Там разговоры велись исключительно при помощи оружия.

Причина всех этих особенностей исландского народовластия – взаимопомощи, уважения к продуктам питания, смелости по отношению к знати – кроется в производственных отношениях этих людей: все они были трудящимися, все находились в равных отношениях к орудиям производства.

Не существовало господствующего класса, который не трудился бы сам, а пожинал бы, как иноземные феодалы, плоды трудов крестьян.

Работали все, как годи и законоговорители, так и прочие бонды. Исландское народовластие X-XI веков – это общество трудящихся, а не общество, состоящее из класса паразитов, с одной стороны, и угнетенного крестьянства – с другой.

Люди, писавшие в XIII веке, в условиях развитого классового общества, "саги об исландцах", подчеркивают, насколько их общество отличалось от общества эпохи саг, о которой они пишут.

В "Саге о людях из Ватнсдаля" (гл. XXII) говорится: "Рассказывают, что в реке Ватнсдальса водилось множество лососей и прочей рыбы. Сыновья Ингимунда поделили между собою работу, потому что тогда был обычай, чтобы дети добрых бондов занимались каким-нибудь трудом".

Здесь также было бы уместно упомянуть о приводившемся выше (стр. 85) месте из "Саги о людях с Льосаватна".

Годи Арнкель был "человеком очень трудолюбивым". Гуннар из Хлидаренди сеял, когда на него наехали всадники¹⁵⁰. Торстейн Эгильссон¹⁵¹ и Бьярн Витязь из Хитардаля¹⁵² работают вместе со своими людьми. Нельзя также сказать, что Скаллагриму не хватало трудолюбия¹⁵³.

Далла, дочь Торвальда с Асгейрсы, "сидела на стоге сена", когда Ислейв Гицурарсон, ставший впоследствии епископом, пришел свататься к ней. Также Тордис, дочь Гудмунда Могучего, выходила "взглянуть на свои холсты", когда она произнесла ставшие крылатыми слова: "Теперь меня радует свет солнца и южный ветер – Сарли въезжает во двор".

В XI веке труд считался еще почетным делом даже среди хавдингов. Не было еще феодальной знати, из общества трудящихся еще не начали выделяться люди, сделавшие своей профессией убийство. Но уже появились различия в материальной области и в происхождении, о чем говорилось выше.

Однако эти различия, очевидно, не были на этой стадии развития (в X-XI веках) столь значительными, чтобы быть доминирующей, характерной чертой данного общества, которое прежде всего было обществом трудящихся людей. Борьба с суровой природой приучила их к взаимопомощи. Участие всех членов общества в процессе добывания средств к жизни научило их с уважением относиться к тому, что употребляли в пищу. И само их варварство – наследие родового строя в соединении с личной собственностью на землю – научило их "рассматривать все общественные дела как касающиеся лично их самих", а хавдинга считать предводителем, а не властителем. Поэтому-то они и сопротивляются тому, чтобы он, подобно феодалам в других странах, закабалил их и тем самым затруднил их жизненную борьбу с голодом и неурожаями.

Пережитки первобытнообщинного строя в отношении к продуктам питания

Исландия X-XI веков представляла собой общество трудящихся людей, которое вело борьбу с суровой природой на самом краю пригодного для существования человека мира. Эту борьбу народ вел издавна. Хотя суша и море были тогда очень щедры и скота у исландцев было множество, случалось, что приходилось бороться с голодом. Угроза голода всегда была реальной.

Для такого общества добывание продуктов питания являлось важнейшей задачей всей производственной жизни. Поголовное участие всех членов общества в трудовом процессе и всеобщая борьба за добывание продуктов питания накладывали в то же время отпечаток на взгляды исландского народа.

Для борьбы с голодом, для обеспечения всех продуктами питания была необходима широкая взаимопомощь. Потребность в этой взаимопомощи накладывала отпечаток как на законы, так и на взгляды и обычаи народа.

Об этом неопровержимо свидетельствуют законы о хреппах, об обязанности помогать беднякам, о разделе выброшенных на берег китов и т. д., причем сами эти законы почти не отличались от неписаных законов родовой организации. Из отношения народа к продуктам питания, к их добыванию и распределению отчетливо видно, что в нем еще жива память об очень многих из древнейших обычаев, связанных с общей собственностью и восходящих к древним ступеням родового строя, к эпохе, когда род и его мораль еще не начали разлагаться в результате появления частной собственности, индивидуальных хозяйств и растущего экономического неравенства. Мы рассмотрим более подробно три черты исландского общества.

Взаимопомощь в распределении продуктов питания и корма для скота являлась правилом, а не исключением. Об этом говорилось специально, и считалось позором, если люди не помогали друг другу. "Сага о Ньяле" дает правильную картину этого, рассказывая, как поступил Гуннар из Хлидаренди во время голода: "Гуннар со многими делился сеном и съестными припасами, и никто не уходил от него с пустыми руками, пока у него было что давать".

Гостеприимство, которым исландцы издавна славятся, характерно для них также и в более поздние века; в наше время с этим явлением сталкиваются все, посещающие с мирными целями первобытные народы. При первобытнообщинном строе гость был почти священным лицом. Поскольку продукты питания рассматривали как общую собственность, то представлялось естественным кормить гостя и путника, будь они даже врагами. (Конечно, для такого общества всегда характерно, что народ живет разбросанно на обширных пространствах, поэтому гости – явление редкое и их приходу всегда рады. Как мы знаем по опыту, подобного гостеприимства не встретишь в местностях с плотным населением и развитыми средствами сообщения.)

В "Книге о взятии земли" есть три интересных рассказа о гостеприимстве:

"Когда Асмунд состарился, он поселился в Аксле, а Тора стала жить там после него (в Торатофтире, Лангахольт). Она велела поставить поперек дороги дом, внутри которого всегда стояли столы, а сама Тора сидела перед домом и приглашала гостей, желающих отведать ее еды"¹⁵⁴.

"Гейррид (мать Торольва Хромоногого) не жалела для людей еды и велела построить дом поперек дороги. Сама она сидела перед домом и приглашала гостей, а внутри всегда стоял накрытый стол"¹⁵⁵.

"Торбранд... жил в Торбрандсстадире и велел выстроить там большой дом, и все, кто странствовал в тех местах, должны были проходить мимо него со своими вьюками, и всех там кормили"¹⁵⁶.

И это не единственные примеры существования таких домов на дороге¹⁵⁷.

Характерно, что чувство долга было столь сильным, что еду давали даже врагам, с которыми дающий был готов вступить в бой и которых он был готов убить. Лучший пример тому мы находим в "Саге о Ньяле", где рассказывается, как Флоси и другие участники сожжения Ньяля заезжают к Асгриму Эллида-Гримссону. Увидев подъезжающего Флоси, "Асгрим велел подмести в доме и завесить стены, принести столы и накрыть их...

Асгрим не поздоровался с ними, а сказал Флоси: "Столы накрыты – приготовлена еда для тех, кому она нужна..."

Во время всей еды четверо стояли с оружием перед местом, где сидел Флоси. "Пока они ели, Асгрим молчал, но лицо его побагровело"¹⁵⁸.

Это более чем "гостеприимство" в нашем понимании этого слова. Это выполнение такого естественного, такого священного долга, что даже долг мести отступает перед ним на задний план. И врагам не менее ясно, каким могущественным правом они пользуются.

Еда считалась священной. В начальный период народовластия господствовало правило, согласно которому еду считали чем-то священным. Продукты питания, которые так трудно было добыть и на которые всякий имел право, нельзя было уничтожать. Люди могли воевать, убивать друг друга, но им никогда не пришло бы в голову уничтожать друг у друга запасы еды. Эго было бы настолько безнравственным, настолько бессмысленным, что запрещать уничтожение еды было так же ненужно, как ненужно было запрещать убийство брата или матери. Сама мораль варваров запрещала подобный поступок еще строже, чем нарушение мира.

Лишь с появлением власти крупной знати, а именно в эпоху Стурлунгов, когда была уничтожена мораль древнего общества бондов, стало возможным уничтожать еду. Автор "Саги о Стурлунгах", вообще редко осуждающий кого-либо, с неодобрением рассказывает о действиях Кольбейна Младшего, жестокого хавдинга со Скагафьорда, опустошившего Страндир после битвы у Флои.

"Во время этого похода было сделано то, чего до тех пор никто не делал в Исландии. Он велел взять нескольких китов, а остальных велел сжечь, сказав, что пусть его враги – Торд и его люди – не смогут питаться ими"¹⁵⁹.

Очевидно, что в XIII веке крупная знать выкорчевывала наследие первобытнообщинной морали, сохранявшейся еще в XI веке и проявившейся, например, в отношении Асгрима к Флоси.

Ясно, что поголовное участие населения в добывании продуктов питания не могло не создать "первобытнообщинного" отношения к еде, которого не было в странах континентальной Европы или у класса крупной исландской знати периода конца народовластия.

Люди, сами непосредственно участвовавшие в производстве продуктов питания, относились к ним с уважением и не стали бы уничтожать их. Крупная же знать, вроде Кольбейна Младшего, заставлявшая бондов трудиться на себя, работать на своих землях и платить подати, смотрела на человека и на продукты питания как на орудие в своей борьбе за власть и пользовалась этим орудием сообразно с обстоятельствами.

Борьба бедного исландского общества бондов с голодом и неурожаями была столь насущна, общая для всех опасность – столь велика, что взаимопомощь не только не исчезла, но возродилась в том виде, в каком она была распространена на ранних ступенях развития человеческого общества.

Борьба против чужеземного владычества

Исландцы до сих пор гордятся тем, что их бондам удалось отстоять в XI веке независимость страны. И у них есть все основания гордиться этим. Но, однако, необходимо разобраться в причинах того, как удалось сохранить независимость Исландии, и в том, что определило различные пути развития страны после 1024 и после 1262 года.

Исландскому народовластию, обществу бондов, владевших землей, – свободному обществу, в котором не было государственной власти, – в X-XI веках удалось временно разрешить свои внутренние трудности: удалось сохранить личную собственность бондов на землю и общую собственность всего коллектива на пастбища и иные общинные владения, иными словами, удалось сохранить заложенную с самого начала основу общества. Удалось сохранить "вооруженную демократию" родового общества и установить мир внутри страны. Одновременно удалось остановить действие разлагающих сил, воспрепятствовать возникновению класса крупной знати, который захватил бы в свои руки земли бондов, годорды и власть, альтинга. До тех пор, пока исландские хавдинги считали себя свободными бондами, неотделимыми от общей массы бондов, предводителями свободных людей, а не властителями, враждебными по отношению к своим "жалким" арендаторам, народовластие могло сопротивляться всем козням иноземной королевской власти. Королевской власти не удалось подчинить себе исландских хавдингов, и все попытки захватить Исландию не увенчались успехом. Все стремления иноземных королей обложить исландцев налогами и обратить их в своих подданных разбивались о единодушное сопротивление экономически и политически независимого класса бондов, руководимого мудрыми предводителями, у которых не было интересов, противоположных интересам общества, которые сами были бондами, имели с народом единые интересы и цели и являлись неотъемлемой частью класса бондов, которым они руководили.

Экономическая независимость бондов и работников послужила главной предпосылкой независимости Исландии. Там не было особого класса знати, отделенного от класса бондов, – класса, который имел бы интересы, антагонистические интересам бондов, и сознавал бы эту противоположность интересов, – вот причина того, что в эти века удалось сохранить независимость страны. Общество свободных бондов ставило перед собой прежде всего политическую задачу отстоять свою свободу, отразить узурпаторские тенденции знати и попытки иностранных королей поработить исландский народ.

Но в XII-XIII веках общество свободных бондов потерпело поражение в борьбе с эксплуататорской властью нарождавшегося класса крупной знати. В это время у бонда отняли его землю, у производителя отняли орудия производства, у класса бондов отняли его самоуправление, осуществлявшееся на альтинге. Несомненно, бонды видели, как трагично развертывались события на альтинге 1262 года, и с радостью предотвратили бы грозившую им опасность, но класс бондов, который быстро терял свои земли, уже утратил положение хозяина в своей стране, и он уже не мог от имени "бедняков" говорить о настоящем и будущем страны, говорить "обо всем нашем роде". Поэтому ни один бонд не потребовал слова на альтинге 1262 года, поэтому там не было произнесено речи, равной по силе той, которая всегда будет звучать в ушах исландцев как выражение высшей точки политического развития исландской демократии бондов, как вечное напоминание исландцам о необходимости надежно охранять свою независимость¹⁶⁰.

Люди родового общества

Самое ценное, что есть в каждом обществе, – это люди, выдающиеся люди этого общества. Никогда у исландского народа не было такого множества замечательных людей, как в X-XI веках, и никому из рожденных на исландской земле не было воздвигнуто таких памятников в литературе¹⁶¹.

Простые люди – бонды" жившие в то время, – не появились на свет угнетенными. Они не были угнетенными крестьянами, сломленными духовно.

Не были они и героями восстания, вышедшими из великих угнетенных классов – рабов, крепостных крестьян или современных рабочих – и восставшими на борьбу против ига, за отнятую у них свободу.

Исландские бонды были свободными трудящимися людьми, считавшими своим правом вмешиваться в общественные дела, а свою честь и обязанности – святыней, на которую никому не дозволяли посягать. Смелые и свободные, они не уступали ни местной, ни иноземной знати, показывая ей, что они равны ей, что значение имеет только человеческое достоинство и мужество, а не богатство, сословная принадлежность или власть.

Конечно, каждый индивид мыслил и поступал по-своему, но, когда им приходилось особенно трудно, просыпался коллективизм и чувство общей ответственности за членов своего рода, своих товарищей.

Люди, известные нам по "сагам об исландцах", – это еще люди родового общества. Когда человек из народа, преисполненный гордости, говорит о своей чести и жертвует ради нее своей жизнью, когда уважаемый хавдинг, принося самую большую жертву в своей жизни, говорит: "Я хочу и на этот раз показать вам, что я человек маленький"¹⁶², – то дух такого общества – это еще дух родового строя, хотя развитие производительных сил уже подготавливало почву для захвата власти феодалами.

Люди варварского родового общества обладали такими качествами, которые всегда будут вызывать восхищение. Не в последней степени это относится к индейцам – народу, находившемуся на средней ступени варварства.

"А каких мужчин и женщин порождает такое общество, показывает восхищение всех белых, соприкасавшихся с неиспорченными индейцами, чувством собственного достоинства, прямодушием, силой характера и храбростью этих варваров", – писал Энгельс в "Происхождении семьи, частной собственности и государства"¹⁶³.

И он добавляет: "Как ни импозантно выступают перед нами люди этой эпохи, они, тем не менее, совсем не отличаются друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общины"¹⁶⁴.

Когда белые познакомились с индейцами, этот героический народ стоял на ступени развития человеческого общества, именуемой средней ступенью варварства. На долю этого смелого народа Америки выпала судьба быть жестоким образом истребленным "буржуазной цивилизацией".

Как сказано выше, на этой ступени развития общества различия между отдельными личностями и индивидуальное их развитие были еще незначительными. Но на высшей ступени варварства (на этой ступени стояли греки героической эпохи и скандинавы эпохи заселения Исландии) в этой области произошли большие изменения.

Но что же явилось причиной особого характера исландской героической эпохи, что делает членов исландского родового общества столь отличными от индейцев и греков той же самой долгой и удивительной ступени культуры?

Героическая эпоха – это тот период развития человеческого общества, когда родовой строй поет свою лебединую песню, когда смелые, воинственные вожди в последний раз появляются на арене истории в качестве предводителей своих родов, а не в роли властителей, угнетателей своих сородичей. Героическая эпоха – это последний период перед появлением государственной власти господствующего класса, период, когда классовая дифференциация стала достаточной для того, чтобы поднять героя – будь то Гектор ели Ахилл – над толпой. В. известнейших поэмах, посвященных этому периоду, в песнях Гомера, героем выступает прежде всего – и, пожалуй, исключительно – вождь. Простой народ представлен в них Терситом, жалующимся на войну.

В исландском же "веке саг" (874-1030)¹⁶⁵, наиболее характерным и замечательным является то, что в течение этого периода выделяются и живут в сагах последующих веков не только вожди родовых и тинговых общин, но также – и прежде всего – простые трудящиеся люди, бонды и сыновья бондов, которые завоевывают бессмертную славу и становятся героями, занимающими исключительное место во всей мировой литературе.

Причина того, что среди простого народа здесь появляются такие выдающиеся личности, состоит в следующем; разложение родового строя в эпоху викингов зашло дальше, нежели у греков времен Троянской войны, и носило иной характер. Кроме того, особые условия Исландии привели к продлению этой стадии развития общества, так что здесь имело место более "массовое появление" подобных сильных личностей, чем мы привыкли видеть в обществе, стоящем еще на стадии родового строя и варварства.

Причиной же того, что память об этих простых людях дожила до более поздних веков, явилось следующее обстоятельство: в тот период исландское общество настолько приблизилось к веку письменности, то есть ступени "цивилизации" человеческого общества, что рассказам об этих людях нужно было прожить не более двух веков, прежде чем они были записаны. А в течение этого времени они передавались из уст в уста, от поколения к поколению в тех местах, где жили и совершали свои подвиги герои этих саг.

Рассказы об этих героях были записаны людьми, имевшими сходный с ними образ мышления, жившими в сходных условиях, часто даже и в худших, причем многие из них с тоской оглядывались на время, о котором они писали. Главным же является то, что они писали о близком им мире, о бондах, воевавших из-за пастбищ и скота, поднимавших свой меч за любовь и честь, а не о чуждой им жизни князей и рыцарей, облаченных в атлас и пурпур, или святых и мучениках этого и потустороннего мира.

Именно поэтому исландский народ стал обладателем лучшего в мировой литературе описания отдельных личностей – простых людей родового общества, – описания их образа жизни и дум, их труда и любви, их борьбы и гибели.

Для всего человечества, в особенности же для трудящихся классов, ведущих решительную борьбу с эксплуататорским обществом, приближающимся к своей окончательной гибели, до сих пор образы "саг об исландцах" – образы людей родового общества, свободных и смелых, какими они были до того, как государственная власть господствующего класса разрушила их общественный строй и подчинила их себе, – являются неоценимым источником духовного обогащения.

Однако нам следует помнить, что выделение господствующего класса в исландском обществе началось уже в период народовластия, хотя знать еще не порвала связи с народом и не начала угнетать его при помощи своей государственной власти. Простой народ, бонды, еще смотрел на знатных людей как на себе равных и поступал по отношению к ним в соответствии с этим взглядом.

Подобно тому, как исландское народовластие единодушно и гордо противостояло королям континентальных государств, так и люди этого общества – храбрые и свободные бонды – противостояли власти чужеземной знати и короля и своей местной знати, когда дело доходило до открытой борьбы.

Следует иметь в виду, что жизнь этих людей из народа, их слова и поступки становились символическим выражением природы исландского народовластия как явления, противоположного феодальным обществам континентальной Европы, характеризующимся наличием государственной власти, и враждебного стремлению знати установить свое господство внутри самой Исландии.

Ярчайший символ резкого отличия исландского народовластия от иноземных обществ с королевской, властью – образ сплоченного народа под духовным предводительством бонда с Тверы – настолько сильно запечатлелся в сознании исландского народа за минувшие века, в особенности за последние годы, что нет нужды на нем останавливаться. Обратимся к самим людям этого общества, восстановим в памяти некоторые картины из их жизни, их столкновений со знатью, их труда, их благородства и отваги, их борьбы за свободу, честь, жизнь и имущество.

"Сага о Гисли, сыне Сура" – это печальная повесть о распаде рода. Гисли убивает своего зятя, мстя за своего побратима. Его выдает его же сестра, которая, однако, пытается отомстить за него, когда его убивают. Однако "Сага о Гисли" – это вместе с тем и героическая сага о простом народе, сага о том, как он сопротивлялся знати и выказывал благородное презрение к золоту.

Повсюду в "Саге о Гисли" проглядывают призраки родового строя – побратимство и кровная месть ткут нить судьбы. На фоне зловещих снов, изгнания и неизбежности судьбы встают незабываемые образы Гисли, Ауд и Ингьяльда, простых людей, борющихся с жестокой знатью за свою жизнь и честь, – образы, благодаря которым трудящиеся классы во все века будут хранить воспоминание о Гисли и его друзьях:

"Торкель, сын Сура, очень любил пышно одеваться и жить на широкую ногу и не работал в хозяйстве, а его брат Гисли трудился день и ночь". Автор "Саги о Гисли" с необычной для того времени проницательностью замечает возникновение классовых противоречий. В последний раз, прощаясь со своим братом Торкелем, Гисли говорит: "Ты, брат, по-видимому забрался всеми ногами в ясли [то есть хорошо живешь. – Э. О.], являешься другом многих хавдингов. [курсив мой. – Э. О.] и тебе ничто не страшно. Но я могу тебе сказать, что тебя убьют раньше, чем меня. Впрочем, мое предсказание не имеет значения, и я надеюсь, что оно не будет иметь для меня последствий. Сейчас мы расстанемся не по-братски, не так, как следовало бы. Но я никогда не поступил бы с тобою так, если бы я был нужен тебе, а разделил бы твою судьбу". Гисли уезжает от Торкеля на остров Хергильсей. Там у него есть друг, хоть и бедный, но готовый пожертвовать всем ради него.

И тут "Сага о Гисли" дает нам ярчайший образ бедного арендатора Ингьяльда (племянника Гисли), бросающему вызов своему хозяину Барку Толстому:

"У меня плохая одежда, и мне все равно, доношу я ее или нет. Я умру, но сделаю для Гисли все, что в моих силах, и выручу его".

Здесь проявляется моральное превосходство члена древнего родового общества, высокие родственные чувства и мужественный отпор простого арендатора разлагающей силе знати. Барк рассчитывал на рабский страх и преданность своего арендатора, но Ингьяльд не испугался ни своего хозяина, ни смерти и ответил ему словами, которые люда никогда не забудут¹⁶⁶. Но следует также помнить, что моральное разложение знати еще только начиналось: Барк не велел убить Ингьяльда. А в эпоху Стурлунгов наиболее жестоким представителям знати ничего не стоило лишить жизни ослушника, как например Торвальд с Ватнсфьорда велел убить бонда Амунди, члена тинговой общины Xравна Свейнбьярнарсона¹⁶⁷.

В "Саге о Гисли" противоречия народовластия запечатлены в ярчайших образах исландской литературы – в образах Эйольва Серого, человека, верившего в силу золота и считавшего, что на золото можно купить все, и Ауд, верной жены Гисли, которая бросила ему в лицо кошелек. Мораль и твердость родового общества побеждают золото, великое проклятие человеческого рода. Вряд ли кто-нибудь из героев исландских родовых саг более полно воплощает в себе все лучшее, что было в древнем родовом обществе, нежели Ауд, дочь Вестейна (Эйольв Серый, столь же полно воплощает усиливающееся разложение знати).

"Вот тебе за твое легковерие! Пусть на тебя впридачу обрушатся всякие беды! Неужели ты поверил, что я выдам тебе, злодею, своего мужа? Вот тебе, и пусть на тебя падут стыд и позор! Помни же, жалкий человек, до конца своих дней, что тебя побила женщина и что ты не добился того, чего хотел!"

Так говорила Ауд. И ее слова тотчас же возникают в сознании исландцев, когда им бывает нужно сказать, что не все покупается золотом¹⁶⁸.

Рассмотрим теперь другой случай, когда исландец бросил вызов иноземному деспоту – одному из самых жестоких деспотов Норвегии и энергичных представителей государственной власти в Норвегии до Хакона Старого, королю, которого этот исландец сопровождал в морских походах и у которого в течение многих лет состоял на службе.

Имя этого исландца – Халльдор Сноррасон, а короля – Харальд Суровый¹⁶⁹.

По образу мышления Халльдора мы можем проследить, какие изменения произошли в социальной области в Норвегии во времена Xаральда Сурового.

Когда Халльдора обманули и присудили к наказанию, он отказался выпить штрафной кубок. Тогда король сам поднес ему этот кубок. Будучи вынужденным уступить, Халльдор сказал:

"Возможно, ты, король, и добьешься того, что я выпью этот кубок. Однако Сигурд Свинья¹⁷⁰ не заставил бы Снорри Годи¹⁷¹ сделать так, если бы тот не захотел". С этими словами он взял рог и отпил из него. А король очень разгневался и пошел к себе на место"¹⁷².

Следующий эпизод произошел при уплате жалованья. Когда его обманули ("большую часть уплатили медью", что было "девальвацией" в то время), Халльдор высыпал деньги на солому. Тогда его товарищ Бард сказал: "Напрасно ты так делаешь, король обидится, сочтя, что ты пренебрегаешь его жалованьем". Халльдор ответил: "Оставь свои уговоры, я не боюсь гнева короля".

Отношения Халльдора с королем портятся все больше, но Бард старается примирить Халльдора с тиранией Харальда. Характерны слова Барда:

"Не обращай внимания. Ты бы мог примириться с тем, что приходится сносить даже сыновьям королевских лендрманов. Ведь в последний раз ты поступил слишком круто – высыпал на солому деньги, словно ненужную вещь, а надобно тебе знать, что король считает это для себя оскорблением".

В ночь своего отъезда Халльдор в полном вооружении входит один в спальню короля и королевы. Перед нашим взором предстает бонд из Хьярдархольта, стоящий у постели короля Харальда Сурового и приставивший к его горлу свой меч.

"Это я, Халльдор, – говорит он, – я готов к отплытию, ветер дует попутный, и пора получить долг". "Не к спеху, – отвечает король, – подожди до утра, тогда и рассчитаемся". "Я хочу получить долг тотчас же, – возражает Халльдор, – на этот раз я не уйду с пустыми руками. Я знаю твой нрав и понимаю, что тебе не очень-то нравится, что я пришел сюда и требую долг, что бы ты там ни говорил. Но я тебе с этих пор не верю. Вряд ли мы будем с тобою часто встречаться, поэтому я воспользуюсь этим случаем. Я вижу, что у королевы на руке подходящее по цене запястье, отдай мне его". Король сказал: "Тогда нам надо отыскать весы и взвесить запястье". "Не надо, – говорит Халльдор, – я беру его в счет своего долга. Теперь тебе не помогут никакие уловки, соглашайся скорее". Тогда королева проговорила: "Отдай ему запястье, которое он просит. Разве ты не видишь, что он занес над тобой меч, чтобы нанести смертельный удар"¹⁷³. Она сняла запястье и отдала его Халльдору. Он взял его, поблагодарил короля и королеву и, пожелав им всего хорошего, быстро направился к лодке. Его люди изо всех сил налегли на весла. Они подплыли к своему кораблю, снялись с якоря и подняли паруса. Ветер был попутный, и их корабль шел быстро. Только они отплыли, как в городе раздались звуки рогов. Но когда люди короля увидели, что Халльдор уходит, они вернулись. Он вышел в море, и они так и не догнали его".

Но не только сын годи из Хельгафелля сохраняет свое достоинство и чувствует себя равным по отношению к норвежской знати и королю. Рыбак и поэт из Фльота, Халли, известный под именем Граутар-Халли или Снеглу-Халли, показывает нам, что это чувство было не менее сильным и у простого народа.

Халли также был дружинником Харальда Сурового. Характерно его столкновение с лендрманом Эйнаром из Тьотты, который "убивал людей, если они не делали всего, что он пожелает, и не платил за это виры". Когда Халли рассказали об этом человеке, его поведении и о том, что никто не смеет ему перечить, Халли дал характерный ответ, который показывает, какие представления были у простых исландцев о своей знати, какие требования они предъявляли к ней и как они осуждали знать других стран, державшую себя высокомерно по отношению к народу и запугивавшую его.

"У нас в Исландии таких людей называют знатными злодеями", – ответил Халли.

"Выбирай поосторожнее слова, приятель, – сказал Сигурд, – он не очень-то любит, когда его осуждают".

"Вы все настолько трусливы, – ответил Халли, – что никто из вас не осмеливается сказать ни слова наперекор ему. Я честно говорю тебе, что, если бы он плохо поступил со мной, я бы пожаловался на него и добился того, чтобы он возместил мне ущерб".

Когда Халли хотел обмануть Эйнара и потребовать виру за своего брата, король Харальд показал, что он совсем не собирается вступаться за народ, обиженный жестокой знатью. "А ты, Халли, оставь это дело. Людям поважнее тебя приходится сносить от него подобное обращение", – сказал король. Но Халли сумел по-исландски постоять за себя: он пригрозил сочинить "нид"¹⁷⁴ на Эйнара. И это подействовало. Знатному норвежцу пришлось потерпеть поражение от исландского бонда, поднявшего на него меч слова.

Халли не уступил и самому королю. Лучшим свидетельством тому является забавный рассказ о каше:

Ничего, что Харальд

Нож свой сунул в ножны.

Я жевать не кончил, –

Сытым спать улягусь.

И когда буйное веселье Халли сменилось серьезностью, поскольку его жизнь оказалась в опасности, Халли без страха предстал перед королем, как Ингьяльд перед Барком.

"Король велел Халли есть еще. Тот ответил, что больше есть не будет. Тогда король Харальд выхватил меч и велел Халли есть кашу, пока не лопнет. Халли сказал, что не намерен лопнуть от каши и что, будь король на его месте и окажись он столь же смел, он, Халли, сохранил бы ему жизнь. Король сел на место и вложил меч в ножны".

Подобно тому как Халльдор Сноррасон мог занести меч над королем Харальдом и заставить его покориться, так и Снеглу-Халли мог без страха стоять перед обнаженным мечом того же самого короля и не только не покориться ему, но своими словами и своею смелостью заставить короля уступить.

Очевидно, многие исландцы враждовали с королем Харальдом Суровым. Об этом лучше всего свидетельствует рассказ об Одде Офейгссоне и Хеминге Аслакссоне. Уместно вспомнить храбрость Одда и то, как дружно держались исландцы, когда король заставил Хеминга броситься со скалы.

Когда Хеминг падает вниз, король говорит: – Понял ты теперь, кто из нас умрет, а кто нет. Одд отвечает:

– Не может быть, чтобы вы оба отправились одним путем, если бы оба умерли.

– А куда, ты думаешь, мы попадем? – спрашивает король.

– Я бы хотел попасть туда, куда попадет Хеминг, а что до тебя, то, думается мне, Христос вряд ли захочет доставить дьяволу радость получить тебя нынче вечером.

– Я поступлю с тобой так же, как с Хемингом, – говорит король, – отправляйсяка следом за ним.

Тут он приказывает схватить его и бросить со скалы. Тогда Халльдор Сноррасон говорит:

– Либо мы, исландцы, все погибнем, либо никто из нас, но мы не отдадим жизни дешево.

И королю пришлось уступить.

Конечно, не случайно, что именно такие рассказы были популярны и хорошо сохранялись, независимо от того, полностью достоверны они или нет. Они являются наглядным свидетельством сопротивления свободного общества бондов насилию крупной знати и королей.

"Я в королевской своре псов свирепых

Никогда не рыскал", – молвил Халльдор.

Так писал Грим Томсен¹⁷⁵, и таким же был ответ людей XI века, когда процветало исландское народовластие.

В рассказе об Аудуне с Вестфьорда говорится о том, как бедный, но смелый исландский парень завязывает с королем дружеские отношения, которые приносят славу и ему самому и обществу, которое вскормило и воспитало его. И все же он предпочитает, вернуться домой к своей бедной матери и тяжелому труду за кусок хлеба, нежели быть в королевской дружине и пользоваться почетом и благоденствием. Его манит к себе назад взрастившее его общество с его свободой и уважением к достоинству человека.

Так, перед нашим умственным взором проходят, сменяя Друг друга, картины, в которых мы видим людей возрожденного в Исландии родового общества, противостоящих иноземным королям и крупной знати или своим местным угнетателям и отвечающих бесстрашной и мужественной борьбой на насилия и несправедливости.

Именно это и проходит красной нитью в "сагах об ис-ландцах".

Хравн с Хрутафьорда, сын Гудрун, мстит за своего отца-бедняка, которому пришлось испытать несправедливость и насилие и пасть от руки жестокого бонда-богача. Приплыв в Норвегию, Хравн так же поступает с королевскими чиновниками, когда они пытаются притеснять его.

Офейг из Скарда и бонды Вадлатинга показали Гудмунду Могучему, как свободные бонды осаживают своих хавдингов, когда те пытаются притеснять, их.

Неизгладимое впечатление производят картины из "Саги о Торстейне Стангархагге", иллюстрирующие фактическое равенство работника и хавдинга в отношении человеческого достоинства. Годи Бьярни Бродд-Хельгасон показывает нам, что он чтит в человеке только то, что он собой представляет, а не его звание и богатство.

Тьостольву Оборотню подарили красивое и большое золотое запястье.

Ярл Хакон пожелал завладеть этим запястьем и спросил:

– Откуда у тебя эта замечательная драгоценность?

– Из Исландии, – ответил Тьостольв.

– Что ты отдал за него? – спросил ярл.

– Мне его подарили, – ответил Тьостольв.

– Щедрый подарок, – сказал ярл. – Не продашь ли ты его мне?

– Нет, не продам, – сказал Тьостольв.

– Тогда так отдашь? – спросил ярл.

– Отдам, – ответил Тьостольв, – если попросит бедняк. – Тут ярл покраснел и пошел своей дорогой.

Поэтому понятно, что иностранцы, как короли, так и простые люди, не могли не признать, что общество в Исландии было устроено по-иному и человек там пользовался большим уважением, нежели в государствах, создаваемых в то время королями и крупной знатью.

Характерен в этом отношении рассказ о том, как датский король Свен Вилобородый¹⁷⁶ отозвался о Торвальде Путешественнике, вызволившем его из тюрьмы.

Однажды король Свен сидел "на роскошном пиру с двумя другими королями" Когда внесли блюда, один из распорядителей сказал, что не может быть стола столь же великолепного, как стол, за которым из одного блюда едят три таких могущественных короля. Король Свен с улыбкой ответил: "Помнится, я встречался с сыном одного иноземного бонда, в котором ничуть не меньше достоинства, чем во всех нас, трех королях". Эти слова очень развеселили сидевших в палате, и все со смехом спросили, где это было и кто этот человек, о котором он рассказывает такие удивительные вещи. Король Свен ответил: "Человек, о котором я здесь рассказываю, так умен, как следовало бы быть мудрому королю, и силен и смел, как бесстрашный берсерк¹⁷⁷, добродетелен и добродушен, как самый добродетельный из мудрецов". И затем он рассказал про поступок Торвальда, описанный выше, о том, как он спас короля за его многие прекрасные и похвальные достоинства".

А Торвальд Путешественник, который удостоился похвалы короля-христианина, был, по словам автора саги, всего лишь сын бонда-язычника. Если этот рассказ не достоверен, то он тем более любопытен: он показывает, насколько народ и автор саги ставили сына исландского бонда выше иноземных королей.

Но один образ запечатлелся сильнее всего в сознании исландского народа на долгие века. Это образ Скарпхедина¹⁷⁸, человека, который из всех персонажей "саг об исландцах" носит на себе наиболее ярко выраженный отпечаток родового общества, каким оно стало к тому времени. Не случайно, что именно он стал наиболее популярным героем "саг об исландцах" – этот самолюбивый и насмешливый, смелый и свободный, ни перед кем не гнущий спину варвар, воплощение того лучшего в людях родового общества, что более всего волнует людей более позднего времени, но что в то же время и символизирует его трагическую судьбу.

Ни один из моментов жизни Скарпхедина не стал более близким сердцу исландского народа, чем тот, когда он, Скарпхедин, человек, принесший несчастье роду, стоит перед почетным сиденьем надменного хавдинга Торкеля Дерзкого, подняв секиру, и говорит: "Выбирай, Торкель Дерзкий! Либо ты спрячешь меч в ножны и сядешь на место, либо я хвачу тебя секирой по голове и раскрою ее тебе до плеч".

Сколько раз, наверное, позднее перед глазами исландских бондов, изнывающих под игом жестоких местных и иноземных угнетателей, возникал образ сына бонда из Бергторсхваля, сбивающего своей секирой Риммугюг спесь с надменного хавдинга.

Образ Скарпхедина, стоящего перед Торкелем Дерзким, становится символом равноправия родового общества, продолжающего еще жить в исландском народовластии, он приобретает еще большее значение, если сравнить его с франкским королем Хлодвигом, поднимающим секиру на одного из своих воинов, который с полным основанием бросил ему упрек, и убивающим его.

Там свобода простого народа подавлялась королевской властью. Здесь простой бонд показывает хавдингу, что он во всех отношениях равен ему.

Прежде чем перейти к другой теме, необходимо несколько подробнее остановиться на предводителях исландского народовластия, на людях, которые более других накладывали свой отпечаток на народовластие и его дух.

В истории исландского народовластия первых двух веков мы находим замечательные образы вождей этого общества, относящегося фактически к одной из древнейших ступеней развития человечества.

Люди родового общества других стран и их вожди стали известны нам прежде всего благодаря войнам, которые они вели с мощными и алчными цивилизованными государствами. Лучше всего мы знаем людей, возглавлявших освободительную борьбу варварских народов, особенно если эти предводители были такими, замечательными военачальниками, что вызывали восхищение своих врагов, которые одни могли донести до нас сведения о них. Мы знаем пастуха Вириата (умер в 139 году до н. э.), предводителя лузитан (Лузитания – древнее название Португалии) в их освободительной борьбе с римлянами. Мы знаем Верцингеторикса, предводителя галлов, Арминия, вождя германцев, но только со слов римлян либо по сказаниям об этих выдающихся вождях, сказаниям, сохраненным в течение многих веков благодаря любви народа.

Но мирных вождей родового общества мы знаем лишь по истории Исландии. Поэтому их образы, содержащиеся в исландских родовых сагах, так ценны даже для всемирной истории.

Читая родовые саги, мы следим за душевной борьбой этих вождей, наделенных образом мышления и чувством солидарности, характерными для родового общества.

Мы видим, что они как бонды озабочены тем, что "лето переходило в весну" и что никто не мог назвать им причину ошибки в исчислении времени. Вместе с Торстейном Суртом¹⁷⁹ нам снится, что все, кроме него, спят, а потом – что он заснул, а все остальные проснулись.

Вместе с ним мы переживаем молчание, воцарившееся на Скале Закона, когда он внес предложение добавлять каждые семь лет лишнюю неделю в конце лета, и видим, как "все поняли, в чем дело".

Мы слышим, как Торд Ревун¹⁸⁰ произносит со Скалы Закона речь о том, "что плохо на чужом тинге жаловаться на убийство или свои горести", и мы видим, как народ единодушно принимает замечательный закон, направленный на исправление этого неудобства.

Мы слышим разговор Торгейра годи с Льосаватна и Халля из Сиды. Мы чувствуем, как они озабочены тем, чтобы спасти общество и сохранить мир, однако не в ущерб прогрессу. Мы вместе с Торгейром лежим, закрывшись плащом, – и вместе с ним видим выход, принесший на долгие века спасение Исландии.

Мы смотрим вместе с Халлем из Сиды в глаза тем, кто обвиняет его в трусости, чувствуем в груди скорбь о погибшем сыне и знаем, какую силу ощущали в себе люди, подобные Халлю, имея за собой весь народ и действуя в его интересах.

Мы слышим, как Эйнар с Тверы произносит речь, принесшую Исландии то же, что принесли германцам многолетние войны под предводительством Арминия.

Но мы всегда имеем в виду, что у этих бондов, у этих предводителей свободного трудящегося народа была лишь мудрость, благожелательность и авторитет, что за их спиной не стояла ни судебная, ни полицейская, ни военная власть.

Эти люди достойны того, чтобы им подражали современные исландцы. Их пример показывает, насколько политически развиты были эти люди, делавшие историческую попытку направить развитие общества, возникавшего из родового строя, к цивилизации и мирному сотрудничеству всего народа новыми, неизведанными путями, не устанавливая эксплуататорской государственной власти господствующего класса, возглавляемого королем. Пусть мудрость и величие политических вождей Исландии тех веков осветит исландцам путь в трудные периоды жизни их страны.

И вместе с тем эти вожди представляют собой ярчайшие примеры предводителей, вышедших из родового общества и еще в высшей степени обладающих нравственностью, силою характера и мужеством, воспитанными в них этим обществом. Энгельс хорошо описал то не из-под палки приобретенное уважение и почет, которыми пользовались предводители родового общества¹⁸¹.

Вряд ли во всей истории человечества мы найдем лучший пример этого уважения, чем приведенный Ари в его "Книге об исландцах" рассказ о речи Торгейра годи с Льосаватна и его аргументах. Он особенно подчеркивает два момента – власть самого народа над хавдингами, "конунгами", желавшими войны, и цель создания общества – обеспечение мира¹⁸².

Как отдельные члены исландского общества периода народовластия были готовы ценой своей жизни отстоять свободу, так и мудрые их предводители были готовы отдать все свои силы делу установления и защиты мира.

V. Принятие христианства и народовластие XI века

Принятие закона о христианстве

Выше мы рассмотрели те социальные трудности, с которыми столкнулось народовластие, и как люди древнеисландского общества боролись с ними.

Теперь постараемся ответить на следующие вопросы: какова была роль христианства в Исландии? Почему оно было принято мирным путем? Каковы были социальные последствия принятия христианства?

Мы помним, что исландцам эпохи народовластия приходилось прежде бороться со следующими трудностями: междоусобицами, голодом, насилием и несправедливостью некоторых представителей знати, притязаниями иноземной королевской власти.

Народ вел борьбу за мир, за средства существования, за независимость страны и против выделения знати.

Христианство, закон о котором был принят альтингом в 1000 году, полностью отвечало стремлениям народа и лучших из хавдингов в их борьбе с этими трудностями.

Во-первых, христианство возвещало мир, категорически запрещало решать спор силой оружия, то есть полностью соответствовало мирным стремлениям древнего исландского общества. Принятие христианства было средством обеспечения мира, оно воспрепятствовало расколу общества на два взаимно враждебных лагеря.

Во-вторых, христианство, принятое в 1000 году, носило такую форму, что оно не ослабляло борьбу народа за добывание средств существования, так как употребление в пищу конины было на первых порах разрешено. Лишь несколько позднее интересы бедного люда были принесены в жертву религиозному обычаю – употреблять конину в пищу было запрещено. Торгейр годи с Льосаватна проявил в момент принятия христианства удивительную проницательность, заявив: "Люди всего более противятся принятию христианского учения потому, что не понимают, как можно и бедным и богатым людям воспитывать своих детей, придерживаясь запрета на то, что ранее было основной пищей народа". Поэтому конина не была запрещена в 1000 году.

В-третьих, христианство в тот период с сочувствием относилось к низшим слоям общества. Оно осуждало ростовщичество и высокую арендную плату за землю, хотя в этом отношении, как и во многом другом, христианство претерпевает впоследствии изменение.

В-четвертых, принятие христианства находилось в соответствии с внутренними прогрессивными тенденциями развития народовластия и одновременно являлось ответом на хитрость короля Олава Трюггвасона. Политическим предводителям исландцев, ратовавшим за принятие христианства, Торгейр у годи с Льосаватна и Халлю из Сиды, равно как Гицуру Белому и другим сторонникам христианства, было совершенно ясно, что король Олав путем насаждения христианства преследовал одну цель – подчинить Исландию своей власти. А именно этому они хотели воспрепятствовать и предложили народу принять христианство по-своему и тем самым выбить у Олава из рук оружие, при помощи которого он мог влиять на внутренние дела исландцев или создать преданную себе христианскую партию для борьбы против языческого народовластия.

В-пятых, христианство являлось существенной опорой в борьбе против различных "варварских" обычаев: приношения человеческих жертв, выбрасывания новорожденных детей¹⁸³, поединков, этого древнего способа решать споры, и т. д. Кроме того, христианству были чужды предрассудки и суеверия, ставшие впоследствии неотъемлемой частью христианской веры.

В языческое время в Исландии было принято, что бедные или многосемейные уносили своего новорожденного ребенка в пустынное место и там оставляли. – Прим. ред.

Принятие в 1000 году закона о христианстве явилось поэтому колоссальным прогрессивным шагом. Оно спасло на время независимость страны и заложило основы для установления внутреннего мира. Христианство обеспечило возможность продолжения и ускорения мирного культурного развития общества, обеспечило бондам свободу, а стране – независимость.

Чем объяснить, что христианизация. Исландии произошла мирным путем?

Разве христианство не было религией "королевских рабов", духовным орудием власти угнетателей и эксплуататоров – крупной светской и духовной знати? И разве не было язычество, то есть вера в асов, религией родового общества, верой людей, желавших жить свободно без королевской власти и верить в Тора, Ньярда и Фрейра?

Конечно, вера в асов почти у всех германских племен была религией родового строя.

Однако не исключалась возможность разрушения родового строя и при язычестве. Уже сама вера в Одина, бога хавдингов, оказывавшего в потустороннем мире предпочтение тем, кто занимался войной и пал на поле боя, свидетельствовала о том, что знать, выделяясь из народа, создала себе своего собственного бога в противоположность богам бондов, богам простых людей, которые, молили их о плодородии земли, о ниспослании им силы в трудной жизненной борьбе и мира.

Так, Харальд Прекрасноволосый, начавший "революцию", которая привела к созданию в Норвегии государственной власти крупной знати и короля, и "отбиравший", по выражению Снорри, земли у бондов, был язычником, а Хакон Добрый, вернувший бондам "их наследственные земли", был христианином.

Поэтому неверно считать, что каждая из этих религий принадлежит какому-то определенному обществу: язычество – родовому обществу, а христианство – обществу, где крупная знать уже создала жестокую государственную власть. Всегда следует принимать во внимание социальную сущность и социальное значение каждой из этих религий в каждой отдельной стране в каждый определенный период.

Конечно, король и знать использовали христианство для разрушения древнего родового строя; с его помощью они лишили крестьян свободы и захватили их земли, как, например, это сделал Карл Великий в землях саксов, а также оба Олава¹⁸⁴ и последующие короли в Норвегии. И во всех этих странах сопротивление "революции" господствующей) класса часто происходило под знаменем язычества.

Однако общим для христианства в различных странах и в различные периоды являлось лишь название.

Христианство периода Римской империи – духовное бунтарство закабаленного простого народа – не имело ничего общего с христианством, которое император Константин сделал опорой эксплуататорской власти развращенного господствующего Класса Римской империи.

Христианство, принятое многими племенами и являвшееся долгое время их религией, в корне отличалось от христианства, которое такие пионеры феодального государства, как, например, Карл Великий или Олав Трюггвасон, огнем и мечом, пытками и насилием навязывали народам.

Готы приняли христианскую веру (арианство), находясь на стадии родового строя, и благодаря переводу Ульфилой Нового завета получили письменность.

Ирландцы приняли христианство еще в V веке и приспособили его к своему родовому строю. К началу VI века, когда закончилась христианизация всей страны, в Ирландии начался замечательнейший период расцвета культуры, который длился до начала набегов викингов на Ирландию, то есть приблизительно до 800 года. Христианство ирландцев не зависело от римских пап – прежние предводители родовых общин стали христианскими священниками, как раньше они были языческими жрецами¹⁸⁵.

Христианство Ауд Мудрой¹⁸⁶ Хельги Тощего¹⁸⁷, Халля из Сиды или Эйнара с Тверы – это истинное стремление к улучшению нравов; оно так же гармонировало с характером родового общества, и его лучшими политическими тенденциями, как и язычество Торкеля Луны¹⁸⁸, Ингимунда Старого, годи Аскеля¹⁸⁹ или Торгейра с Льосаватна.

Ввести христианство в Исландии в 1000 году оказалось возможным потому, что оно не противоречило народовластию и его целям. С принятием христианства ничего не изменилось в области управления. В Исландии не произошло столкновения непримиримых классовых противоречий, так как не существовало противоположных друг другу классов, готовых обособиться друг от друга. Существовали две большие группы общин, во главе которых стояли их предводители. Эти группы состояли из коллективов, родственных по своему общественному устройству древним родам и всегда готовых образовать между собой союз, так как они хорошо понимали необходимость единства. Таким образом, мы видим, что Торгейр годи с Льосаватна вовсе не пытался примирить нечто непримиримое.

Христианство, служившее для норвежского короля одновременно орудием и предлогом для угнетения населения страны, в Исландии было лишь новой верой, более пригодной для укрепления мира в стране и способствовавшей развитию культуры.

Принятие христианства явилось величайшей политической акцией народовластия, свидетельствующей одновременно о мудрости его выдающихся предводителей и о высоком политическом уровне развития всех бондов, всего народа¹⁹⁰.

Законоговорители Торгейр годи с Льосаватна и Халль из Сиды, заявившие, что вся Исландия должна быть единым целым и что задачей этого целого должно быть стремление к миру, совершили не только одну из величайших политических акций в истории Исландии, но и воздвигли несокрушимый памятник всему лучшему, что было создано при родовом строе.

В этой связи следует иметь в виду три момента: 1) Торгейр делает основной упор на мир как на цель существования общества: "Пусть у нас будут одни законы и одна вера. Воистину, если закон не будет един, то и мира не будет".

2) Торгейр призывает народ, жителей страны, сдерживать тех, кто склонен к раздорам. Народ должен сам взять это дело в свои руки и дать почувствовать хавдингам, в чьих руках власть и что он не потерпит ни с чьей стороны попыток посеять рознь в стране. Торгейр советует народу, как следует поступать в случае, если хавдинги пожелают навязать борьбу. Об этом хорошо рассказывает Ари Торгильссон в своей "Книге об исландцах".

Торгейр говорит людям о том, к чему могут привести раздоры в стране, что "между людьми начнутся междоусобицы, от которых страна запустеет". Он рассказал о том, что короли Норвегии и Дании долго враждовали и воевали между собой, пока жители этих стран не заключили между собой мира против воли королей, послав друг другу драгоценности, и мир этот не нарушался до конца их жизни. "Думается мне, что будет правильно, – сказал он, – если и мы не дадим воли тем, кто более всех хочет враждовать друг с другом, и помирим их, поможем им заключить полюбовное соглашение, выгодное для обеих сторон, и у всех будут один закон и одна вера".

Торгейр выносит на суд жителей страны, народа, свое предложение связать руки безрассудной знати. Но священнику, который записывал речь Торгейра во "Флатейярбоке"¹⁹¹ позднее, уже во времена господства крупной знати, было трудно примириться с такой ролью народа. Поэтому там, где у Ари говорится "жители страны", во "Флатейярбоке" стоит "хавдинги". Демократическая природа народовластия нигде не проявляется так, как в принятии христианства ив речи Торгейра в том виде, как ее записал Ари.

3) Терпимость, проявленная на альтинге в 1000 году (приносить жертвы языческим богам можно, но тайно; Карл Великий карал это смертной казнью!), оказала колоссальное влияние на жизнь исландского народа как в непосредственно последующий период, так и в более позднее время. Причина этой терпимости заключалась в том, что в Исландии еще не было правящего класса (крупной знати), как в Норвегии. Здесь было старое общество, члены которого сами решали вопрос о принятии новой религии¹⁹².

То обстоятельство, что переход от язычества к христианству совершился мирным путем, имел колоссальные последствия для исландской культуры. Если бы христианство вводилось в Исландии с таким же фанатизмом, как в Норвегии, то, возможно, погибли бы многие из культурных ценностей языческого родового общества, которые исландскому народу удалось сохранить. Если бы христианство вводилось в Исландии как идеология господствующего класса, разрушающего старое общество и его идеологию, то наверняка значительная часть языческих песен, саг, идей и добрых обычаев была бы предана проклятию и истреблялась бы столь безжалостно, что едва ли бы что уцелело, как это и произошло в Скандинавии. Но христианство в Исландии не было настолько фанатичным, чтобы стереть с лица земли эти культурные ценности. Уважение к языческим временам, характерное для большинства исландских авторов XII-XIII веков, обусловлено тем, что связь с языческой культурой не была порвана в 1000 году и что смена религии происходила медленно¹⁹³. Когда впоследствии господствующий класс превратил христианство в свое орудие против народа, ему пришлось изменить христианство настолько, чтобы оно стало пригодным для этой цели. После этого христианство превратилось для народа в духовные путы (впрочем, то же можно сказать и о язычестве).

Победа стремления к миру

Миролюбивые стремления простого народа и лучших из хавдингов одержали в 1000 году верх, и в течение ближайших десятилетий народ твердо следовал этой мирной тенденции.

Очевидно, в это именно время среди наиболее могущественных хавдингов, каким, например, был Гудмунд Могучий¹⁹⁴, усилилось стремление стать крупными землевладельцами, заставить бондов кормить хавдингов и их людей, обложить их податями, отнять землю и одновременно завязать дружеские отношения с норвежским королем. Перед этими хавдингами стояла альтернатива: либо захватить больше земель, чтобы у их сыновей были столь же большие владения, либо смириться с тем, что уважение к их роду падало и что сыновья их и внуки должны уподобиться простым бондам. Мы видели, как Гудмунд Могучий приучал сыновей хавдингов к паразитической жизни. Мы также видели, как он взваливал на бондов непосильное бремя, заставляя их кормить его самого и тридцать его дружинников, и как бонды сообща отучили его от таких поползновений.

Но не только бонды сопротивлялись хавдингам-насильникам. Сдержать самовластную знать старались и мудрейшие из хавдингов, еще полностью разделявшие стремления народа к миру и равенству.

Видное место в этой борьбе против хавдингов занимал Скафти Тороддссон, законоговоритель с 1004 по 1030 год.

В "Книге об исландцах" Ари пишет о нем следующее; "Он провел закон о "Пятом суде" и закон о том, что убийца не мог объявлять убийцей никого, кроме самого себя, а ранее на этот счет были такие же законы, что и в Норвегии".

В чем состоит сущность направленного против знати закона о "Пятом суде"?

До принятия этого закона в судах четвертей судей назначали годи, и для того, чтобы приговор имел силу, требовалось единогласное решение всех судей. Поэтому любой годи, пожелавший злоупотребить своей властью, мог воспрепятствовать успеху процесса. При учреждении же "Пятого суда" было оговорено, что решение принимается большинством голосов. Тем самым у отдельного судьи в высшем суде было отнято право вето и была затруднена деятельность насильников.

Закон же о том, что убийца не мог объявлять никого убийцей, кроме самого себя, означал, что самовластная знать и прочие насильники не могли теперь избавиться от наказания, объявив убийцей другого (например, своего работника или раба), если они сами были виновными в убийстве. Это установление, таким образом, имело своей целью уравнять людей перед законом и обуздать хавдингов.

Этими и иными мерами удалось воспрепятствовать росту власти наиболее могущественных хавдингов. Если бы королю Олаву Толстому удалось распространить свою власть на Исландию или завладеть островом Гримсей, то авторитет и власть таких годи, как Гудмунд Могучий, выросли бы. Именно поэтому Скафти в такой же мере был настроен подозрительно по отношению к королю Олаву, в какой Гудмунд Могучий жаждал его дружбы. Снорри пишет в "Саге об ОлавеСвятом" (гл. CXXVT): "Снорри Годи и Скафти предостерегали всех, кто пользуется наибольшим влиянием в стране, от опасного шага – довериться норвежцам и отправиться к ним".

Наиболее мудрые годи, как например Скафти и Снорри, и наиболее проницательные из бондов, как например Эйнар с Тверы, были единодушны в своем стремлении не дать норвежскому королю захватить Исландию. При этом они ставили перед собой цель не только отстоять независимость Исландии, но и отстоять свободу народа, на которую покушались крупные хавдинги. Не случайно Снорри вкладывает в уста Эйнара с Тверы слова о том, что именно "бедняки" почувствуют себя стесненными в своих собственных домах.

Борьба, характерная для этих десятилетий, – это борьба между иноземной королевской властью и местными хавдингами и насильниками, с одной стороны (хотя связь между этими двумя силами не была обязательна), и бондами и наиболее мудрыми предводителями народовластия – с другой.

Основной движущей силой развития общества на этой стадии являлся рост народонаселения. В течение всего "века саг" страна продолжала заселяться¹⁹⁵. Чем больше заселялась страна, тем больше было поводов для столкновений. И если не удавалось сдержать наиболее сильных и агрессивных, приходилось покидать страну. Переселение некоторых исландцев в Гренландию, несомненно, до известной степени было вызвано тем, что кое-кому из бондов стало тесно¹⁹⁶.

Другие, в первую очередь хавдинги и могущественные люди, как например Гудмунд Могучий, предпочитали вести широкий образ жизни в своей стране, но не за счет своего крупного хозяйства, как обычно, а за счет других бондов.

В период с 990 по 1030 год решался вопрос о том, сохранить ли индивидуальные хозяйства бондов в качестве экономической основы народовластия, поделив для этого землю, а особенно землю крупных хавдингов, или же допустить возникновение знати, которая различными способами эксплуатировала бы бондов.

Вопрос разрешился победой исландских бондов, – земли крупных хозяйств были поделены на более мелкие участки. Победили демократические силы народовластия, победила воля к миру. Те же, кто проявлял агрессивность и стремился к образованию класса эксплуататоров, потерпели поражение. Возможность переселения в Гренландию облегчила бондам их победу.

Эта победа явилась плодом совместных усилий бондов и мудрейших из годи, во главе которых стоял законоговоритель Скафти Тороддссон. Ари Мудрый так оценивает двадцатисемилетнее пребывание Скафти на посту законоговорителя:

"В дни его управления страной многие хавдинги и другие могущественные мужи были осуждены или изгнаны из страны за убийства и нападения".

Законоговоритель Скафти Тороддссон, о котором Ари говорит в таком тоне, как если бы он руководил демократической революцией, направленной против засилья крупных хавдингов и власть имущих, является одной из тех фигур "саг об исландцах", которые не были в свое время должным образом оценены. Поэтому вполне позволительно прийти к заключению, что этот законоговоритель, в течение 27 лет осуществлявший важнейшие изменения в законах своего времени, направленные на упрочение мира и прогресса, был одним из мудрейших и наиболее выдающихся предводителей исландского народовластия, в частности в его борьбе против насильников и могущественных хавдингов внутри страны и против притязаний иноземных королей. Его поддерживали простые бонды, ярчайшим представителем которых является бонд Эйнар с Тверы¹⁹⁷.

Победа, одержанная Торгейром годи с Льосаватна в белые июньские ночи 1000 года, была закреплена Скафти Тороддссоном, мудрая и успешная деятельность которого длилась на протяжении целого поколения. Результатами этой победы потомки пользовались до тех пор, пока они шли по стопам Торгейра и Скафти.

С уходом Скафти с поста законоговорителя и смертью Снорри Годи¹⁹⁸ заканчивается "век саг" Исландии, приходит к концу богатый бурными событиями период. Всякого рода насильники и самовластные хавдинги потерпели политическое поражение. Наиболее умные хавдинги мирятся с этим и даже способствуют победе бондов, продолжая пользоваться лишь тем влиянием, которое дают им их родственные связи, их мудрость и богатство.

Благодаря солидарности всего народа и лучших его вождей в Исландии удалось остановить рост власти насильников и могущественных хавдингов. Кроме того, удалось создать условия для успешного развития общества, основанного на демократическим управлении и равенстве, полученных народовластием в наследство от родового общества.

За политическим поражением самовластных хавдингов неизбежно последовало и экономическое поражение тех, кто хотел закабалить бондов и стать крупной знатью.

Профессор Оулав Лауруссон в своей работе "Из истории заселения Исландии" пишет о разделении земель:

"Это разделение земель закончилось в основном в середине XI века. Крупные хозяйства периода "взятия земли" и "века саг" были разделены на большее количество участков. Бондов стало больше, чем раньше. Хозяйства стали мельче, люди стали жить проще. Окончилась характерная для "века саг" широкая жизнь крупных бондов"¹⁹⁹. И далее:

"О периоде с 1030 по 1130 год мало рассказывается в сагах. Это отсутствие ярких событий, по-видимому, явилось следствием экономического равенства. Общество, состоящее из зажиточных бондов-"середняков", было миролюбивым и единообразным, в нем происходило мало крупных событий. Раздел крупных хозяйств привел к изменению самого облика исландского общества..."²⁰⁰

Мы лучше поймем значение этого процесса, если сравним его с тем, что происходило в Норвегии, где захват власти крупной знатью, предводительствуемой королем, явился следствием растущего экономического неравенства и классовой дифференциации внутри старого родового общества. Этот захват выразился в том, что господствующий класс сбросил с себя связывающие его демократию и порядок собственности, свойственные родовому обществу, и создал государственную власть – аппарат принуждения, при помощи которого можно было увеличить свои владения.

В Исландии подобные "революции" господствующего класса не были допущены. Тенденции такого рода пресекались сплоченными действиями народа и мудрейших и лучших из вождей. Поэтому исландская знать не обладала ни той экономической, ни той политической властью, какой обладал правящий класс Норвегии и Англии и которой он пользовался для угнетения и эксплуатации крестьян. Подобно тому как рост политической власти крупных хавдингов был приостановлен в Исландии в начале XI века и была укреплена демократическая природа народовластия, так же не было допущено и такое экономическое развитие, при котором земельные владения свободных бондов-собственников концентрировались бы в руках немногочисленных хавдингов и при котором бонды попадали бы в зависимость от них иным образом. Параллельно с победой стремления к миру, явившейся плодом совместных усилий простого народа и лучших из годи, стирались различия в размерах земельных владений и росла общинная собственность.

Для того чтобы направить развитие исландского народовластия по пути мира и культурного прогресса (что впоследствии принесло пользу обществу бондов-"середняков", предводительствуемых мудрыми годи), особенно в период с 990 по 1030 год, когда во всех странах Европы крупная знать во главе с королем становилась у власти и закладывала основы угнетения и эксплуатации крестьянства, для этого требовалась борьба.

Победа в этой борьбе явилась исторической предпосылкой для наступившего в Исландии мирного века, обусловившего подъем культуры.

Христианство и народовластие в XI веке

Когда мы говорили о принятии христианства, мы отмечали, что христианство в основных чертах первоначально не противоречило задачам общества. Христианский призыв к миру гармонировал со стремлением исландского общества, а призыв к взаимопомощи и братской любви к бедным не противоречил гостеприимству, превращавшему продукты питания почти в общую собственность, и узаконенной заботе общества о бедных, к чему исландское народовластие пришло еще в период язычества, то есть получило в наследство от родового общества.

В Исландии XI века церковь не существовала в качестве особого института²⁰¹. Христианство стало верой всего общества, вытеснив язычество (кое-где тайно поклонялись языческим богам)²⁰². После принятия христианства годи стали христианскими священниками, как до этого они были языческими жрецами. Когда же был учрежден епископат, то он находился в ведении альтинга, епископ избирался на альтинге, как и всякое другое доверенное лицо исландского народовластия, и так же, как и годи, заседал в лагретте наряду с другими предводителями. Влияние епископов зависело только от их ума и способностей – в XI-XII веках на эту должность, как правило, попадали наиболее одаренные люди, потому что альтинг выбирал согласно девизу "за ум и справедливость".

Христианство в Исландии не пришло в столкновение с интересами общества. Если в других странах оно и было орудием угнетения в руках королей и, сосредоточив в своих руках земельные владения, превратилось в светскую власть и растеряло свои моральные устои, то в Исландии оно в основном соответствовало потребностям общества бондов, его стремлению к миру, взаимопомощи и справедливости.

Догматы христианства, направленные против рабовладения, ростовщичества и высокой арендной платы за землю, полностью соответствовали стремлению общества к прогрессу. Проповеди христианского учения и начало школьного образования способствовали тому, что общество стало развиваться по пути к цивилизации. Разумеется, кое в чем проявлялась и нетерпимость христианства, например в запрещении употреблять в пищу конину, что было трудно выполнить народу и что не способствовало осуществлению того прогрессивного шага, каким было запрещение выбрасывать новорожденных детей. В то время проповедь аскетизма еще не стала главной чертой христианства: священники и епископы женились, а некоторые из хавдингов продолжали оставаться многоженцами, хотя это и вызывало недовольство, – одним словом, языческое наслаждение радостями жизни еще не сдерживалась оковами церкви. Христианство по своей сущности еще оставалось в общем рационалистическим – к XI веку относится не особенно много рассказов о чудесах.

В XI веке христианство в Исландии в своих основных чертах являлось идеологией демократического общества бондов; оно соответствовало базису родового общества и служило для народовластия поддержкой в его стремлениях к реформам и прогрессу, а также рычагом для подъема его культуры.

Поэтому христианство не было в Исландии орудием господствующего класса, направленным, как в других государствах, против старого родового общества, – оно находилось в соответствии с тем, что было здорового и хорошего в общественном строе и морали этого родового общества.

Именно эта природа исландского христианства, по-видимому, обращала на себя внимание и вызывала симпатию подлинных христиан в других странах. Выдающимся деятелям христианства, правдиво изображающим исландское народовластие и христианство, было очевидно, ясно, что кое в чем господствующая тенденция исландского христианства совпадала с господствующей тенденцией исландского язычества.

Адам Бременский²⁰³ написал свою "Историю гамбургских архиепископов" в 1072-1075 годах. Возможно, что люди вроде епископа Ислейва Гицурарсона²⁰⁴ причастны к тому, что у Адама сложились представления, согласно которым язычество и христианство имеют нечто общее в области морали. Предметом особого внимания этого ученого клирика является родство устремлений лучших людей среди язычников и христиан, которое мы уже подчеркивали, родство, которое восходит своими корнями к лучшему, что было в родовом обществе, – к его духу взаимопомощи, коллективизма и братства. Конечно, не все восторженные слова Адама Бременского можно принимать на веру, так как очевидно, что энтузиазм заводит его слишком далеко. Но не следует и пренебрегать его указаниями. Этот человек настолько хорошо понимал общественное устройство Исландии XI века, что в одном удачном предложении лучше чем кто бы то ни было обрисовал отличие тогдашнего строя исландского народовластия от строя континентальных феодальных государств: "У них нет никакого короля, кроме закона" (Apud illos non est rex, nisi tantum lex). Такой человек, безусловно, правильно понимал социальное отличие Исландии от континентальных феодальных государств, хотя он и преувеличивал "добродетели" исландцев. Последнее, впрочем, случалось со многими образованными и почтенными людьми даже в XVII-XVIII веках, когда они знакомились с обычаями первобытных народов и им казалось, что они стоят выше "цивилизованных" народов (то есть испорченных феодальных обществ) в отношении взаимопомощи и коллективизма.

Поэтому небезынтересно познакомиться с тем, что Адам Бременский пишет об исландцах. Его описание – одно из древнейших свидетельств современника об исландском народовластии, особенно о народовластии XI века.

"Счастливым считаю я этот народ. Никто не завидует ему в его бедности. А всего счастливее он теперь потому, что принял христианскую веру²⁰⁵.

Многое замечательно в Их нравах, а в особенности же любовь, благодаря которой у них все общее, как в отношениях друг с другом, так и с гостями.

Епископа своего они почитают за короля²⁰⁶. Его указаниям подчиняется весь народ. Что он решит согласно воле божьей, согласно писанию, согласно обычаям других народов, то у них и считается законом²⁰⁷.

Архиепископ наш не мог достаточно возблагодарить бога за то, что этот народ обратился к христианской вере в его дни, хотя и до принятия ее народ этот жил согласно законам природы и не был в противоречии с нашей верою".

Кое-кому может показаться странным, что Адам Бременский расточает такие похвалы по адресу исландцев. Но следует помнить, что его суждения – это суждения христианина-идеалиста, основанные на полученных им скудных сведениях, однако все же достаточных для того, чтобы убедиться в том, что в Исландии все идет по-иному, что общество там хотя и беднее, но значительно лучше, чем в различных других известных ему странах Европы²⁰⁸.

Следует помнить, что христианство являлось в это время в глазах лучших людей Исландии прежде всего средством улучшения нравов. Многие христиане в других странах придерживались такого же взгляда на христианство, хотя, как показал опыт, короли и знать весьма широко использовали церковь и христианство в своих интересах. В XI веке церковь в Исландии была весьма далека от того, чем она стала впоследствии, – самым жестоким помещиком, могущественнейшим землевладельцем, безжалостным, алчным ростовщиком, первым в ряду угнетателей бедного, забитого исландского крестьянства.

Вряд ли что-нибудь может более ярко проиллюстрировать образ мышления и моральные взгляды исландских христиан на стяжание богатств, нежели небольшой отрывок из "Рассказа о Торвальде Путешественнике". В этом рассказе заслуживает также внимания истинно христианская терпимость: моральные нормы христианства относительно денежных дел вложены в уста языческой прорицательницы Тордис из Спаконуфелля, которая говорит Кодрану, когда тот по ее настоянию собирается дать своему сыну Торвальду денег для поездки в Норвегию, а ей не нравятся эти деньги: "Не нужно ему этих денег, потому что ты нажил их насильем, отняв их в виде поборов у народа". И отвергая следующую сумму, она говорит: "Эти деньги ты стяжал жадностью своею, несправедливо взыскивая долги; поэтому нельзя брать с собой в поездку эти деньги тому, кто должен быть праведен и милосерден".

Христианство, церковь и общество представляли в XI веке единое целое, и этого утверждения нисколько не колеблет тот факт, что клирики более поздних веков жалуются на то, что народ плохо соблюдал христианскую веру, поскольку, например, в дни епископа Ислейва у законоговорителя было одновременно две жены, которые к тому же были матерью и дочерью.

Адам Бременский ближе к истине, чем эти более поздние ревнители веры, считая исландское общество христианским в отношении морали и утверждая, что оно было христианским во многих отношениях еще до того, как "приняло веру".

Стремление к миру, Одержавшее победу в 1000 году и усилившееся в период предводительства Скафти, продолжалось и в XI веке благодаря деятельности мудрых предводителей бондов и единодушию всего народа.

"Скардсарбок"²⁰⁹ дает прекрасное представление о том, какие великолепные плоды принесло это стремление к миру, рассказывая об альтинге 1119 года:

"В то время так мало людей носило оружие, что на всем альтинге был лишь один человек в стальном шлеме, а почти каждый исландский бонд отправился на альтинг".

Сбылась заветная мечта народовластия – был создан мир внутри страны.

Христиане родового общества

Что можно сказать о людях родового общества, на которых начало оказывать влияние христианство? Как им удавалось совместить в себе христианство со своею собственной природой, с полученным воспитанием и с социальным наследством? Что сталось с древними добродетелями – мужеством, честью и любовью к свободе, – когда они столкнулись в человеке с новыми, христианскими добродетелями?

Не только любопытно, но в высшей степени поучительно рассмотреть, как отдельные индивиды соединяли в себе эти два мировоззрения. Интересно также ознакомиться с трудностями, которые возникали перед церковными авторами более позднего времени, когда они сталкивались с такими личностями, – некоторые из этих авторов понимают их и воздают им должное, некоторые же в своем фанатизме осуждают их и даже фальсифицируют саги и висы.

Халльфред Беспокойный Скальд²¹⁰ встречает смерть с трезвостью и мужеством язычника, но все же он несколько задумывается. Он вспоминает старую мудрость о том, что все когда-нибудь должны умереть, и говорит, что не боится ада. Несмотря на христианскую заботу о благополучии еврей души, ему трудно признаться в том, что он боится чего-нибудь, например ада. Священники, переписывавшие впоследствии его вису, сочли нужным "подправить" ее. Им больше нравилось, чтобы люди боялись ада, и в соответствии с этим взглядом они вложили в уста Халльфреда слова, которых он в действительности не произносил! Халльфред мог примирить языческую смелость с христианским образом мыслей, но двумя веками позднее страх (перед адом) превратился в христианскую добродетель!

Скальд Сигхват Тордарсон²¹¹ "сочинил номинальную песнь в честь короля Олава Святого и хотел снабдить ее припевом из сказания о Сигурде, убийце Фавнира". Ему это, видимо, казалось естественным и вполне приличным. В его глазах не существовало непримиримого противоречия между язычеством и христианством. Подобно тому как в нем проявляется характерная для свободного бонда родового общества смелость по отношению к знати, когда он произносит свои "Висы откровенности"²¹², точно так же в нем живо уважение к древнему наследию. Он понимал связи языческой и христианской культуры" что сделало возможным для исландского народа сохранить языческие песни и сказания в своем сердце. Но святой король Олав почувствовал неладное, увидев из царства небесного, что его скальд имеет такое намерение. Он явился во сне одной женщине и велел ей передать Сигхвату, что он не хочет, чтобы тот снабдил песнь о нем припевом из сказания о Сигурде, а хочет, чтобы тот снабдил ее припевом из сказания о "Воскресении"... И Сигхват переделал песнь, снабдив ее припевом из сказания о "Воскресении"! Для Сигхвата было все равно – Сигурд или Христос, но дух Олава Святого – вернее клирики XIII века – не мог более мириться с подобной терпимостью.

Эгиль, сын Халля из Сиды, проявил одновременно и мужество и гуманность, отпустив против воли короля пленных мужчин, женщин и детей, которых король Олав Толстый захватил во время похода в Данию. Эгиль рассказал своему товарищу Тови, как плачут и стонут пленные.

– Больно и тяжело слушать этих несчастных. Я пойду и освобожу их.

– Не делай этого, друг, – говорит ему Тови, – потому что король разгневается, а я бы не хотел, Чтобы ты навлек на себя гнев короля.

– Я не могу больше терпеть, – отвечает Эгиль. – Очень уж несчастны эти люди, я не хочу больше слышать их причитаний. Он поднимается, идет к шатру, освобождает всех пленников и отпускает их на волю, и вскоре они скрылись из виду. – И, конечно, этот акт милосердия Эгиля привел в страшную ярость святого короля-христианина. Этим поступком сын Халля из Сиды доказал, что в нем гораздо больше христианского милосердия, чем в короле и его людях, и что у него достаточно храбрости, этой языческой добродетели, для того, чтобы совершить христианский поступок и тем самым решительно восстать против того духа, который был характерен для христианства королей.

Если сын Халля из Сиды бросил королю вызов, проявив при этом мужество и человеколюбие, достойные его знаменитого отца, то сын Скафти Тороддссона проявил не меньшие свободолюбие и смелость, характерные для человека родового общества, перед лицом короля-угнетателя.

Стейн, сын Скафти Тороддссона, был одним из тех сыновей хавдингов, которые по повелению короля Олава Толстого были доставлены из Исландии в Норвегию. Кроме него, в Норвегию прибыли Тородд, сын Снорри Годи, Эгиль, сын Халля из Сиды, и Геллир, сын Торкеля. Геллира отослали на родину с требованием дани, а остальных оставили заложниками. Вот что рассказывается о них в "Хеймскрингле": "Тородд Сноррасон и Стейн Скафтасон были озлоблены тем, что их задержали против их воли. Стейн Скафтасон был весьма красивой наружности и человеком чрезвычайно искусным во всем. Он был хорошим скальдом, любил красиво одеваться и был очень честолюбив... Кроме того, был очень дерзок на язык и, не сдерживаясь, порицал короля как в своей обычной речи, так и в стихах. Стейн и Тородд не очень задумывались над своими выражениями и открыто говорили, что король поступил хуже, чем исландцы, которые, доверяя ему, послали к нему своих сыновей, а он лишил их свободы". Стейн бежал из неволи. Когда королевский управляющий спросил Стейна, разрешил ли ему король взять коня и сани, Стейн ответил: "Хоть я и не свободен перед королем, я не желаю зависеть от его слуг". С этими словами он выхватил меч и убил управляющего. Рассказ о Стейне хорошо показывает его мужество и "смелость перед престолом". Христианство еще не научило исландцев пресмыкаться перед королевской властью. Это показал как весь народ в целом, так и лично Стейн Скафтасон. Но клирик XIII века, писавший историю Стейна во "Флатейярбоке", счел необходимым наказать человека, восставшего против короля. Так, если Снорри кончает рассказ о Стейне на том, что тот пользуется у короля Кнута большим почетом, то клирик заставляет Стейна погибнуть от истощения на берегу после кораблекрушения и объясняет смысл этой смерти следующей фразой: "Воздалось ему за то, что он был высокомерен и ослушался короля Олава". Одна эта фраза больше чем целые тома показывает, в чем состоит отличие образа мышления ученых клириков XIII века от образа мышления независимых "христиан-язычников" исландского родового общества XI века. Как бы расправился этот клирик с Эйнаром с Тверы, если бы ему пришлось судить его за то, что он "ослушался короля Олава"!

Наконец, вспомним дочь бонда из Снефелльснеса²¹³ – женщину, которая путешествовала более всех других женщин в мире в эту эпоху. Она достойна восхищения не только из-за того, что Йоун Сигурдссон²¹⁴ считает достойным наибольшего восхищения в тогдашних исландцах: "Жизнь народа и внутреннее устройство Исландии в те века вызывают заслуженное удивление, потому что все в них достойно изумления: с одной стороны, мужество, нежелание подчиниться грабителю Харальду Прекрасноволосому; отвага, без которой нельзя было бы решиться отправиться со всеми своими чадами и домочадца на маленьких суденышках по открытому океану, имея в качестве навигационных средств лишь звезды да жертвенных воронов; энергия, без которой невозможно было захватить такую большую страну, как Исландия, и возделать ее землю так, что следы этой работы видны и по сегодняшний день после столь длительного многовекового упадка, и, наконец, завладеть Гренландией и некоторой частью Америки, поддерживая в то же время связь со своими родичами в Норвегии, Дании, Швеции, Англии, Ирландии, Шотландии и на Оркнейских островах"²¹⁵.

Ни в одной из исландских женщин все эти качества не сочетались так удачно, как в Гудрид, дочери бонда Торбьярна из Лаугарбреккуланда, который был сыном ирландца Вивиля, взятого в плен и отпущенного на волю Ауд Мудрой. Кроме этого, она проявляет и терпимость, которая по тем временам, да и позднее была исключительной даже для исландского народа – народа-борца.

Эта женщина, если верить "Саге об Эйрике Красном" и "Рассказу о гренландцах"²¹⁶, была в числе людей, спасенных Лейвом с островка, за что он и получил прозвище "счастливый" (правда, этот рассказ расходится с "Сагой о Торфинне Карльсевни")²¹⁷.

Согласие "Саге о Торфинне", Гудрид, дочь Торбьярна, переселяется со своим отцом в Гренландию. Там она выходит замуж за Торстейна, сына Эйрика Красного, и отправляется с ним в Америку (согласно "Саге об Эйрике"). Их застигает буря и прибивает к Люсуфьорду. Там Торстейн умирает. Затем Гудрид выходит замуж за Торфинна Карльсевни. Хотя поездка в Винланд²¹⁸ с первым мужем окончилась неудачно, Гудрид не падает духом, а, наоборот, побуждает Торфинна переселиться в Винланд. Захватив с собою скот, они переезжают в Винланд, где живут в течение трех-четырех лет (1007-1011).

В "Саге о Торфинне" говорится о том, что Гудрид была "очень красива и на редкость тверда и решительна в своих поступках", а в "Саге об Эйрике" – что она была "решительна на вид, умна и умела разговаривать с незнакомыми людьми".

Особенно запоминаются два рассказа об этой женщине.

Когда Гудрид жила в Гренландии у бонда Торкеля из Херьольфснеса, предсказательница Торбьярг собиралась ворожить. Но перед ворожбой нужно было спеть песню, которая называлась "Вардлок". Никто из женщин не знал этой песни, кроме Гудрид, которая выучила ее у своей воспитательницы Халльдис. Когда же ее попросили спеть, она ответила: "В этом я вам никакой помощи не окажу, потому что я – христианка". Но в конце концов она поддалась уговорам. Вот что рассказывается далее в "Саге о Торфинне": "Тут женщины образовали круг, посередине которого стоял помост, на котором сидела Торбьярг. Гудрид принялась петь и пела так красиво, что казалось, никто раньше не слышал, чтобы эту песнь пели подобным образом. Ворожея поблагодарила ее за пение и сказала, что многие духи услышали песню, им было приятно послушать столь красивое пение, – "а до этого они хотели скрыться от нас и не обращали на нас никакого внимания. И теперь я вижу многое из того, что раньше и от меня и от других было скрыто".

Рассказ этот интересен не только тем, что он показывает тесную связь поэзии и ворожбы и магическую силу песни, но и тем, что он свидетельствует о терпимости христианки, исполняющей песню-заклинание против голода в Гренландии, притом так красиво, что не только люди, но и "духи" восхищены. Христианство, несомненно, могло в те времена быть тесно связано с язычеством, поскольку ни один из клириков не решился впоследствии выпустить из саги этот рассказ о ворожбе и пении Гудрид.

Другой интересный рассказ об этой замечательной женщине, имеющийся в "Саге об Эйрике Красном", повествует о ее пребывании в Винланде. Она сидит у колыбели своего сына Снорри, первого белого человека, родившегося к западу от океана, а "скрелинги"²¹⁹ пришли торговать с исландцами. В "Саге об Эйрике Красном" говорится:

"Гудрид сидела в дверях, у колыбели своего сына Снорри. Вдруг в дверях показалась тень, и в комнату вошла невысокая женщина в черном одеянии. У нее были светло-каштановые волосы, бледное лицо и такие большие глаза, что Гудрид никогда не видела у человека таких больших глаз. Голова у женщины была перевязана лентой. Она подошла к Гудрид и спросила: "Как тебя зовут?" – "Меня зовут Гудрид, – ответила ей та, – а как зовут тебя?" – "Меня тоже зовут Гудрид", – ответила женщина в черном. Тогда Гудрид протянула ей руку, чтобы посадить ее рядом с собой, но тут все смешалось – Гудрид услышала страшный грохот, и женщина исчезла, и в этот миг один из людей Карльсевни убил одного скрелинга, потому что тот хотел взять их оружие...

Никто, кроме Гудрид, не видел этой женщины".

Независимо от того, имеет ли этот рассказ под собой какую-либо почву или нет, в одном он знаменателен во всей своей безыскусной красоте: умная исландка понимает, что индианка – такая же женщина, как и она ("Меня тоже зовут Гудрид"), и она хочет заключить с ней мир над колыбелью своего сына. Рукопожатие Гудрид и женщины из племени скрелингов – это дружеская связь, которая, как мы знаем, существовала между исландским народом и древними обитателями Винланда. Ее нарушил предвещающий несчастье грохот, когда исландец-работник убил скрелинга, пытавшегося взять их оружие.

Рассказывая об этой женщине, нельзя не дать воли воображению.

Однако не мудростью и доброжелательством, проявленными этой христианкой, характеризовались отношения между исландцами и туземцами Америки, жившими на территории от Винланда до Нордрсеты²²⁰, отношения, приведшие к возникновению новых поселений и даже нового народа²²¹.

Эта мудрая женщина, вызвавшая восхищение язычников и благодарность прорицательницы за прекрасно спетую языческую песню и протянувшая руку женщине из племени скрелингов как равной, родственна по духу годи Торгейру с Льосаватна. Она понимала, что для того, чтобы на родине ее сына их ждало счастливое будущее, надо жить в мире и дружбе с туземцами.

Гудрид, дочь Торбьярна, уехала из Винланда в Гренландию, затем в Норвегию и наконец приехала в Исландию. Она стала хозяйкой на хуторе Глаумбер на берегу Скагафьорда. Впоследствии (по-видимому, после 1030 года) она отправилась в Рим, вернулась обратно в Исландию и жила в Глаумбере до конца своих дней. Память об этой благородной, умудренной опытом женщине будет жить как пример твердости духа, смелости, терпимости и мудрости.

История Гудрид хорошо напоминает нам о том, чему научил исландцев опыт и что вошло в плоть и кровь исландцев: при переселении в новую страну следует полагаться на свой труд и на дружески протянутую руку, а не на оружие.

Мирный предводитель родового общества и воинственный король феодального общества

Попытаемся теперь набросать портреты двух предводителей различных обществ, двух различных миров, противостоявших друг другу в XI веке. Мы уже говорили, что феодальное общество победило на континенте Европы. Мы видели, насколько различно протекала христианизация у норвежцев и исландцев, и уяснили себе причины этого различия. Перед нашими глазами вставал нарисованный Снорри Стурлусоном незабываемый образ Халльдора Сноррасона, бросающего вызов королю Харальд у Суровому, нарисованный автором "Саги о Ньяле" образ Скарпхедина, бросающего вызов Торкелю Дерзкому, – образцы свободных членов рода, противостоящих королю или насильнику-хавдингу.

Вспомним же те сведения, которые Снорри и "Сага о Ньяле" оставили нам об одном из реформаторов родового общества, об одном из его мирных предводителей, и сравним их с рассказами о самом знаменитом короле Европы того периода.

Пожалуй, ничто не прольет более яркого света на природу людей, которых породило и взрастило исландское родовое общество и которым оно дало положение предводителя, нежели сравнение выдающихся вождей исландского народовластия с предводителями классового общества соседней страны.

Халль из Сиды был праправнуком Рагнвальда Ярл а из Мери (он был сыном Тордис, дочери Ацура Сопки, правнуком Хроллауга и праправнуком Рагнвальда Ярла из Мери). Он был воспитан так, что работал сам, потому что "тогда был у них обычай, что, когда они жили у себя дома, они работали, будь они даже и из знатного рода" ("Сага о людях с Льосаватна"). Свой ум и все свои способности он направил на разрешение одной из проблем, стоявших перед его обществом, – проблемы кровной мести и тенденции к родовым распрям, свойственных родовому обществу. Он принял христианскую веру, так как ему, по-видимому, казалось, что это будет способствовать решению этой проблемы. Несомненно, он, как и Торкель "Луна и лучшие из язычников, вел и до этого праведный образ жизни. И когда он сделался законоговорителем христиан на альтинге в 1000 году, он приложил все свои усилия и все свое мужество к тому, чтобы воспрепятствовать расколу исландского общества и воцарению смуты в стране. И на альтинге после сожжения Ньяля, несмотря на то, что его самого постигло несчастье, он показал, что мир и благополучие своего народа для него выше всяких личных интересов.

И пока в Исландии будут жить люди, они будут хранить память о Халле из Сиды. Он был истинным представителем породившего его общества, его любимцем, который в необычайно сильной степени был наделен тем, что в этом обществе ценилось более всего и что хотели привить каждому члену, и которому это общество доверило решение своих проблем. У него не было в руках власти, которая давала бы ему возможность господствовать над другими людьми. Он обладал лишь той властью, которую давала ему его деятельность "по уму и справедливости".

Согласно Снорри, Вильгельм Завоеватель был потомком в седьмом поколении Рагнвальда Ярла из Мери (он был сыном Роберта Дьявола, внуком Рикарда, правнуком Рикарда, праправнуком Вильхьяльма, прапраправнуком Гангу-Хрольва и прапрапраправнуком Рагнвальда Ярла из Мери). Это, безусловно, неверно. Но, с другой стороны, духовное и социальное родство Гангу-Хрольва, "взявшего" Нормандию в 911 году, и Хроллауга, "взявшего" Хорнафьорд²²², бесспорно. Различное общественное развитие создало из одного и того же "материала" различных людей.

Вильгельм Завоеватель вырос среди феодалов, которые господствовали над бедными норманскими крестьянами и впоследствии распространили свое господство на общество англосаксов. Ко времени воцарения Вильгельма это было, конечно, в значительной степени феодальное общество, имевшее мало общего с родовым строем. С победой же Вильгельма основой диктатуры норманской знати стал захват земель англосаксонской знати и крестьян и растущая эксплуатация крестьянства.

Поведение и "культура" Вильгельма Завоевателя соответствовала его делам.

Вильгельм Завоеватель приказывал вырывать пленным глаза и отрубать им руки и ноги.

Вильгельм Завоеватель не разрешил похоронить тело короля Харальда.

Вильгельм Завоеватель потопил в крови последние попытки англосаксов обрести утраченную свободу, опустошил Нортумберленд, сжег там селения и замки, перебил множество жителей, уничтожил урожай и сельскохозяйственные орудия, перерезал скот, так что более ста тысяч человек умерло от голода и лишений, а область эта в течение полувека оставалась пустынной.

Вильгельм одержал победу над Англией потому, что его феодальное войско состояло из опытных, закованных в броню воинов-профессионалов, с которыми не могло справиться население Англии, не обученное военному делу. Кроме того, к этому времени англосаксонская знать уже в значительной степени лишила местное население свободы, так что нельзя сказать, чтобы англосаксы прежде всего отстаивали свою свободу.

Вильгельм Завоеватель осуществил то, что не удалось Харальду Суровому²²³, действуя методами, которые были, конечно, близки методам, применявшимся в Норвегии Харальдом Прекрасноволосым и обоими Олавами. Снорри вкладывает в уста Халльдора Брюньольфссона свое суждение об обоих братьях – Олаве Святом и Харальде Суровом: "Они были оба весьма умными людьми и доблестными воинами, но жадны до денег и власти, высокомерны, не похожи на обычных людей, властолюбивы и суровы в своих наказаниях. Король Олав обратил народ своей страны в христианство, дал им истинную веру, но жестоко карал оставшихся глухими к новому учению. Знатные же люди страны не пожелали подчиняться его справедливым и беспристрастным приговорам. Они восстали против него и убили его в его собственном государстве. После этого он был объявлен святым. А Харальд воевал ради своей вящей славы и могущества и подчинял себе всех, кого мог. Он и погиб во владениях чужих королей".

Снорри не менее жестоко осудил бы Вильгельма, если бы ему пришлось писать историю его правления. В двух коротких рассказах он рисует его высокомерным узурпатором, не гнушающимся ничем для достижения своих целей. Снорри пишет:

"По этим причинам Вильгельм собрал в Нормандии войско. У него оказалось множество народу и большое число кораблей. В тот день, когда он должен был выехать из замка к своим судам, и уже садился на своего коня, к нему подошла его жена, желая поговорить с ним. Когда он увидел это, он пнул ее каблуком и вогнал ей шпору глубоко в грудь. Она упала и тут же испустила дух, а ярл поехал к кораблю...". "Вильгельм был крупнее и сильнее большинства людей. Он был доблестным рыцарем, бесстрашным воином, но человеком весьма жестоким, хотя и мудрым, и люди считали, что на него нельзя положиться".

Так Снорри описывает поведение Вильгельма по отношению к своим ближним. Поэтому можно представить себе, как он поступал со своими врагами. Снорри приводит такой пример:

"Вильгельм повелел провозгласить себя королем Англии. Он послал ярлу Вальтьову предложение заключить мир, пообещав, что никто его не тронет по дороге. Ярл отправился в путь с несколькими спутниками. Когда же он подъехал к пустоши, что лежит севернее Замцового моста, навстречу ему приблизились два королевских управляющих с множеством спутников, схватили его, заковали в кандалы и убили. Англичане причислили его к лику святых".

Исландец Торкель Скалласон²²⁴ сочинил на смерть Вальтьова стихотворение "Вальтьовсфлокк", последнее скандинавское стихотворение, которое было сочинено в Данелаге, скандинавской Англии. И Снорри, по-видимому, был того же мнения, что и Торкель, описывая, что ждало английский народ под властью Вильгельма.

Истинно то, что Вильхьяльм

С юга приплыл и Вальтьова,

Кровью меч обагрившего,

Перехитрил коварно.

Верно и то, что не скоро

В Англии стихнет распря.

Смел, проворен был князь мой, –

Не было князя прекрасней²²⁵.

Как различны эти люди! Король Вильгельм Завоеватель, вогнавший шпору в грудь своей жены, когда она хотела поговорить с ним, и убивший ее, приказавший убить Вальтьова, которому он обещал мир, – вот человек, который завершает феодализацию Англии. Ему противостоит бонд Халль из Сиды, отказывающийся от виры за своего убитого сына, с тем чтобы добиться мира среди исландцев, – вот человек, который вместе с другими, такими же, как он, создает христианское родовое общество Исландии XI века.

Перед нами, несомненно, два совершенно различных человека, принадлежащих к совершенно различным мирам.

VI. Влияние родового строя на культуру народовластия

Возрождение родового общества в особой форме народовластия имело решающее значение для создания и формирования его народной культуры. Эта культура была тесно связана с жизнью трудящихся, служила их интересам, и в течение долгого времени не делалось никаких попыток превратить эту культуру в исключительное достояние знати, которая использовала бы приобретенные ею знания для того, чтобы господствовать над народом и держать его в темноте и невежестве. Народный характер исландской культуры определила сама жизнь исландского народа, в условиях которой возникала эта культура и с которой она находилась в неразрывной связи, причем жизнь и культура Исландии были непохожи на жизнь и культуру континентальных стран; они были противоположны им, хотя исландская культура и заимствовала многое из культуры других стран, например письменность. И после того, как мирная тенденция в лице бондов, предводительствуемых мудрыми вождями, одержала верх в период 1000-1030 годов, исландское общество свободных бондов еще более быстро пошло по пути прогресса и культурного развития. В частности, были заложены основы исландской литературы, придавшей впоследствии такой блеск народовластию.

Попытаемся же разобраться в том, каким образом наследие родового общества наложило свой отпечаток на эту замечательную культуру, которой по праву гордятся исландцы. Отметим, что это была не только книжная, но и практическая культура.

Народная жизнь. Тинг. Культура

В течение первых двух веков народовластия средоточием народной жизни и культуры был альтинг. Вряд ли что-нибудь указывает лучше, чем этот факт, насколько народовластие в этот период соответствовало природе родового общества и насколько исландский альтинг в это время не был похож на собрания представителей в континентальных странах. Люди родового общества считали все общественные дела своими собственными делами. Их касалось любое дело, так как оно затрагивало их интересы. Поэтому на областных тингах и на альтинге исландцы решали не только спорные дела и принимали общие решения по интересующим всех вопросам (например, вопрос о том, когда можно выгонять скот на общинные пастбища). Они обсуждали на альтинге проблему исчисления времени, поскольку ошибка в нем путала их сельскохозяйственные планы, вела к нарушению обычаев. Но альтинг являлся не только местом сосредоточения практической науки. Он был также центром литературного творчества. Несомненно, здесь, со Скалы закона, скальды произносили свои стихи, а Халльдор Сноррасон рассказывал свои саги. Возможно, что автор "Прорицания провидицы" произнес свое прекрасное стихотворение со Скалы закона погожим весенним вечером при большом стечении народа, собравшегося на склонах ниже скалы вскоре после того, как верховный годи освятил тинг. Поэтическое творчество с первых своих дней находилось в тесной связи с культом, и невероятно, чтобы связь эта была уже прервана в то время. Если необходимо было петь такие произведения, как "Вардлок", при обычной ворожбе, то насколько сильнее была потребность в более могущественных песнях при освящении тинга. Альтинг был для народа настоящей школой не только в области законов и красноречия, но и в области науки и искусств.

Такая связь народного собрания с народом, такое проникновение в его жизнь было бы немыслимо в обществе, разделенном на антагонистические классы. Господствующие классы в классовых обществах создали свои особые собрания (каким был, например, норвежский риксдаг 1153 года), не имеющие той связи с жизнью народа, которая была с самого начала характерна для народного собрания в родовом обществе.

Подобные собрания господствующих классов были безжалостным орудием власти, вроде королевской дружины, между тем как исландский альтинг в течение двух-трех первых веков народовластия был центром народной жизни. На альтинге кипела жизнь, там творилась история, рассказывалось много саг и произносилось много стихов. Альтинг был средоточием искусства и различного рода знаний, местом духовного развития и вместе с тем храмом законодательства и судопроизводства, центром всех дискуссий по общественным вопросам. Альтинг приносил пользу стране, более того – он был необходим для нее. На него собирались представители почти каждой семьи, а некоторые семьи посылали по нескольку представителей. Там развивался и обогащался исландский язык, оттуда каждая семья черпала знания и мастерство, там развивалось искусство.

Следует помнить, что культура эта создавалась и формировалась в течение первых двух веков народовластия в обществе трудящихся.

Практическая наука

Практическая наука древней Исландии характеризуется следующими моментами:

1) Ею занимались трудящиеся совместно с предводителями народа.

2) Она развивалась самостоятельно, не плетясь в хвосте западноевропейской науки того времени.

3) Ее целью было служение интересам народа.

В это время в Западной Европе наукой занимались прежде всего ученые, изолированные от народа. Их научные взгляды зависели от идеологических взглядов землевладельческой знати (то есть от католицизма) и поэтому были пронизаны предрассудками и иррационализмом. Лишь немногое из такой науки шло на пользу народа. Идеология господствующего класса в большинстве случаев являлась помехой на пути экономического прогресса.

Сущность практической науки исландского народовластия и стоявшие перед ней задачи мы сможем лучше всего понять, рассмотрев в качестве примера астрономию.

Учение о движении небесных тел и об исчислении времени – эта вспомогательная наука сельского хозяйства и мореплавания – с самого начала периода народовластия представляло жизненный интерес для бондов и их вождей. О том, насколько было необходимо разрешить эту проблему, когда начали смещаться все сроки сельскохозяйственных работ из-за того, что "лето поедало весну", можно лучше всего составить себе представление по рассказу Ари Мудрого о том, как бонд Торстейн Сурт внес вскоре после середины X века со Скалы закона свое предложение о добавлении каждые семь лет одной недели в конце лета, посоветовавшись предварительно с годи и законоговорителем. Когда он говорил, все замолкли, но, прослушав его речь, как бы проснулись и тотчас приняли его предложение.

Таким образом, наука этого общества – общества земледельцев и мореходов – была неразрывно связана с его жизненной борьбой.

Исландцам, великому народу-мореплавателю, уже в те века было известно, что земля имеет шарообразную форму. Этот факт не укрылся от трезвого взгляда тружеников, бороздивших моря между Миклагардом²²⁶, Бьярмаландом²²⁷ и Винландом. Одди Звездочет²²⁸, простой человек из Рейкьядаля, пишет о том, что земля шарообразна.

Одди Звездочет, трудящийся человек из Мули у Лаксы, является наиболее подлинным и характерным представителем науки общества той эпохи. Ему не только было ясно, что земля имеет форму шара, он мог даже вычислять движения светил, расстояние до солнца и т. п. при помощи сконструированных им приборов, причем его вычисления более правильны, нежели вычисления западноевропейских астрономов того времени. Сообщаемые им сведения по астрономии отличаются здравым смыслом, соответствуют в основном действительности и расходятся со сведениями западноевропейских астрономов. Пока неясен вопрос о том, был ли Одди знаком с арабской наукой, пришедшей через Испанию, Восточную Европу и Францию. Его вычисления как в отношении методов, так и в отношении результатов выгодно отличаются от средневековой западноевропейской астрономии. Однако его астрономическое учение было забыто, когда в этой области знания утвердилось западноевропейское учение, то есть учение католической церкви.

Произведение Одди, носящее название "Оддаталь" ("Счет Одди"), донесло до нас его астрономическое учение. Можно с уверенностью сказать – не он один создавал его. Интерес к астрономии в X и XI веках, как свидетельствуют предания, был велик. Эти знания становились достоянием всего народа в той мере, в какой они были полезны, и законоговорители, конечно, старались приобрести подобные знания и поддерживали людей, вроде Одди, потому что постоянно существовала потребность в усовершенствовании календаря и вычислении движения небесных светил.

Об Одди рассказывают, что, "по мнению людей, он никогда не лгал, если знал правду, и поэтому его считали человеком праведным и весьма надежным. Был он небогат и работником был не из лучших".

И в то время, когда трудовые люди в Исландии прилагали усилия к тому, чтобы сообща решить астрономические проблемы своего времени, когда ученые, вроде Одди – простого человека из Рейкьядаля, – приходили к правильным результатам, – в это самое время духовный и светский господствующий класс Европы верил в то, что земля плоска, основывая свою веру на учении церкви, которое считалось непогрешимым. Господствующий класс был настолько консервативен и суеверен, что в течение ряда веков являлся тормозом развития научных знаний.

Имя этого простого исландца будет жить в веках как символ научного прогресса исландского народа периода народовластия, который пошел по пути науки, опираясь на практицизм и любовь к истине, характерные для общества трудящихся, имеющих сходные интересы. Такое общество противоположно классовому обществу, где господствующий класс подчиняет себе народ и предписывает ему, во что верить.

Искусство кораблевождения и кораблестроение были отраслями науки, которые достигли в родовых обществах скандинавских стран наивысшего расцвета в эпоху викингов. Скандинавские викинги превосходили все другие народы как в искусстве строительства кораблей, так и в. искусстве кораблевождения. Благодаря многовековому опыту и наблюдательности они выработали методы, не потерявшие значения до настоящего времени. Это были свободные люди, хозяева своей судьбы, строившие корабли для самих себя. (Тогда еще не существовало никакого классового антагонизма, который был бы тормозом на пути прогресса, как например между рабами на галерах и учеными, проектирующими их.)

Исландские мореходы эпохи народовластия восприняли это великое наследие эпохи викингов и развили его. Об этом лучше всего свидетельствуют экспедиции в Гренландию и Винланд, а также быстрота движения кораблей, благодаря которой исландцы Халльдор Сноррасон и Одд Офейгссон смогли уйти от преследовавших их королевских кораблей.

Гордясь своей древней литературой, исландцы не должны забывать, что в ту эпоху, когда их предки открыли Гренландию и американский континент, они "были одним из величайших в мире народов-мореплавателей. И так было до тех пор, пока исландский и иноземный господствующие классы не лишили народ силы и мужества, а также экономической возможности иметь суда.

Наконец, прежде чем перейти к поэзии и сагам, этим двум областям культуры, придавшим народовластию наибольший блеск, мы должны вспомнить об искусстве, явившемся опорой обоих этих искусств, – об искусстве письма – и рассмотреть, в какой связи с родовым обществом и его наследием находится то обстоятельство, что письменность возникла в Исландии прежде всего на исландском языке.

Неизвестный исландец, составивший в середине XII века алфавит²²⁹, пишет в своем грамматическом трактате: "Законы свои люди записывают в книги, каждый на своем языке... и я тоже составил для нас, исландцев, алфавит". Этому великому новатору представлялось совершенно естественным, чтобы и другие народы также писали каждый на своем родном языке. Он не думает о том, что у некоторых из них законы записаны на латыни, а может быть, даже и не знает этого.

Каковы же социальные причины того, что исландские законы, "Книга об исландцах", трактаты по времяисчислению, грамматике и другим отраслям науки написаны по-исландски, а не на наиболее распространенном в других странах языке – на латыни?

На континенте общество было расколото на два антагонистических и враждебных друг другу класса – с одной стороны, знать, угнетавшую крестьян и обладавшую огромными земельными владениями, создавшую себе государство, которое она использовала для того, чтобы монополизировать в руках господствующего класса всю культуру, и, с другой стороны, угнетенное крестьянство, всякое недовольство которого или попытки сопротивления безжалостно пресекались и подавлялись. Господствующий класс Западной Европы, уничтоживший старый родовой строй, преследовал все, что было связано с этим строем, с его институтами, его языческой верой, а также с его песнями и преданиями, потому что все это напоминало крестьянам об утраченной ими свободе. Профессор Джордж Томсон, английский эллинист, пишет в этой связи: "В Западной Европе письменность была введена на чужом языке, служившем орудием господствующего класса... В Западной Европе народная поэзия, которая была языческой, подавлялась"²³⁰.

Когда в Западной Европе появилась письменность, клирики и ученые класса феодалов интересовались исключительно духовными науками и религиозными песнями, которые они записывали по-латыни. Когда же в конце концов проснулся интерес к народной традиции, древние песни и предания, передававшиеся до этого устно из поколения в поколение, в основном были погублены.

В Исландии же письменность появилась тогда, когда народ не был расколот на два антагонистических класса. Захват власти господствующим классом еще не совершился и надолго задержался. Древние песни и сказания еще жили в устах народа, а интересы людей, владевших искусством письма, не пришли в противоречие с интересами народа и его образом мышления, и даже простые, неученые люди из народа учились писать. В XI веке усилилась связь бондов с их предводителями и не была нарушена связь с прошлым. Поэтому грамотным людям представлялось совершенно естественным записывать древние песни и предания своего народа на своем родном языке. Нельзя переоценить и то, что христианство, то есть новая вера, принесшая народу письменность, было принято народовластием и узаконено добровольным соглашением бондов и годи, причем последние продолжали при христианстве, как и ранее при язычестве, быть служителями религиозного культа. Поскольку само общество осталось неизменным, епископы, как и другие предводители, избирались на альтинге или их избирали годи, а не назначались сверху папой или архиепископом. Годи не нужно было учиться за границей, они и без этого могли исполнять свои обязанности; поэтому они плохо знали латынь; впрочем, им редко приходилось ею пользоваться. Ввиду того что христианство было введено демократическим путем и по своей природе было с самого начала народным, культура, которую оно принесло с собой, – и в первую очередь письменность – не была монополизирована знатью, а стала достоянием всего народа, а народный язык стал письменным языком. И люди, познавшие письменность, писали для народа, который был вправе знать законы, так как они еще существовали для всех и не являлись исключительной привилегией господствующего класса. Астрономия затрагивала интересы всего общества, поэтому все интересовались ею. Саги и песни записывались со слов народа и, естественно, на его родном языке, поскольку не было социальных предпосылок для создания письменности на чуждом для народа языке..

По этим причинам в Исландии не делалось попыток монополизировать книжную культуру, хотя подобная монополизация в это же время была осуществлена в Европе.

Сила наследия родового общества, живучесть этого наследия в период народовластия, сопротивление росту влияния крупной знати, победа стремления к миру и единству в обществе – вот основные причины того, что священник Ари Мудрый написал "Книгу об исландцах" по-исландски и что Семунду Мудрому²³¹ и епископам это представлялось совершенно естественным. Зарождавшийся в недрах общества господствующий класс еще не заставил священников прислуживать себе, он не разорвал еще тех уз, которые связывали его с народом, и поэтому не принес в жертву латыни, этому международному языку господствующих классов, родной язык своего народа. Ученые и простые люди считали поэтому вполне естественным писать на своем родном языке точно так же, как каждому бонду носить оружие, иметь право выступать на тинге и выносить решение в суде в качестве "соседа"²³².

Наличие неразрывной связи с родовым обществом, связи хавдингов с народом, связи между прошлым и XI-XII веками, и является причиной того, что в то время, как в других странах господствующий класс преследовал древнюю поэзию и сказания, исландский народ, как бонды, так и лучшие из хавдингов и клирики, заботливо собирал свое культурное наследие, так как в Исландии по отношению к прошлому царила не вражда, а любовь и уважение. И именно в поэзии, мифологии и рассказах исландцев о минувших временах лучше всего сохранилась идеология родового общества²³³.

Поэзия и саги, тесно связанные с генеалогией и родовыми преданиями, расцветали в Исландии на народной основе, равно как и грамматика, поэтика и письменность. Эта народная основа искусства являлась предпосылкой того, что исландский народ достиг в последующие века такого высокого культурного уровня развития.

В области экономической, социальной и культурной исландское общество периода около 1100 года не зависело от западноевропейских феодальных государств; оно имело совершенно иную природу. Несомненно, исландцы могли взять кое-что из техники соседних стран и использовать применительно к своим специфическим условиям. Однако они всякий раз давали суровый отпор иностранным королям, посягавшим на их землю. Мировоззрение исландцев было столь же самостоятельным" как и само народовластие.

Связь поэзии и саг с родовым обществом

В течение первых двух веков народовластия поэзия была народным искусством. Доморощенные поэты имелись повсюду, в каждой округе были свои скальды. Некоторые из крупных скальдов и их произведения известны нам, другие забыты, хотя их произведения и сохранились, и, безусловно, было много замечательных скальдов, которые сами забыты полностью, а их произведения утрачены навсегда.

Первобытные народы – это поэты-импровизаторы. Их речь образна, сравнения являются у них элементом обыденной речи. Географические названия и другие наименования в Исландии, народные пословицы и поговорки, сохранившиеся на протяжении веков, свидетельствуют о том, что исландцы не были исключением из этого правила.

Трудно создать поэтическое произведение, но не менее трудно сохранить уже имеющееся. Исландскому народу надо было не только создать поэтические произведения, но и сохранить в течение ряда веков песни и предания, целые героические поэмы, длинные саги. Подобная литература была у большинства первобытных народов в их героический период. Но что из этого творчества тому или иному народу удается донести до века письменности и записать, зависит от случайных обстоятельств. Условием того, чтобы кое-что действительно сохранилось, является относительно небольшой период, отделяющий общественную ступень, создающую такое творчество, то есть героическую эпоху родового общества, от века письменности, и отсутствие нетерпимого господствующего класса, которому удалось бы расправиться с культурным наследием родового общества до того, как оказалось возможным запечатлеть это наследие на пергаменте.

Народное творчество сохраняется без изменений или с незначительными изменениями в течение ряда веков благодаря уважению людей родового общества к своему наследию и невероятной цепкости народной памяти. Люди того периода знали наизусть не только законы, но и целые куски произведений, вроде гомеровских поэм или исландских саг и песен²³⁴. Исландцы по своему опыту знают, как тысячи их земляков в более позднее время помнили наизусть слово в слово целые римы и длинные саги.

Поэтическая жизнь народа оживлялась в связи с жертвоприношениями, пирами, тингами. Достаточно было поэтического поединка, вроде, например, "Сказа о Харбарде"²³⁵ или "Словесной распри Локи"²³⁶, чтобы появилось примитивное драматическое произведение с несколькими ролями и драматическим напряженным сюжетом. Если представить себе заклинания Торбьярг, песнь Гудрид и круг женщин, обступивших помост, то можно составить себе представление об основных чертах драмы, о сюжете драматического произведения, родственного греческому богослужению, из которого вышла древнегреческая драма.

"Сюрпутингслаг"²³⁷ в "Саге о людях с Льосаватна" – это примитивная комедия, которая оживляла людей после серьезно проведенных собраний²³⁸.

Рассмотрим же теперь, какие темы для своего творчества выбирало это общество бондов и чем обусловливался такой выбор.

Эпоха викингов нашла свое истолкование в героических песнях. В своей работе "История древнегреческого общества" Джордж Томсон рисует картину условий, которые были наиболее благоприятны для создания таких героических песен, какими были песни древних греков и древних скандинавов: "Героические песни посвящены памяти о подвигах знаменитых людей. Характерные черты этих песен уходят своими корнями в определенный период истории – к началу классовой борьбы. Условия, в которых развивалась классовая борьба, были различны, и наиболее благоприятным для возникновения героических песен был период, когда изменения происходили быстро, когда в недрах родового строя под влиянием соприкосновения с более высокой культурой возникли классовые различия и первобытные народы вследствие создавшегося внутреннего напряжения вынуждены были грабить и подчинять себе своих цивилизованных соседей, завладевать их собственностью и воспринимать их искусство".

Именно в таких условиях – в условиях войн и грабительских походов против других народов, в условиях восстаний против угнетателей – и создавались героические песни древних греков и скандинавов, песни, которыми мир восхищается по сей день.

В Исландии же, где не было повода воспевать войны против других народов и где, напротив, стремление к миру пронизывало общественную жизнь, "героем" стал сам бонд, насущные вопросы его жизни, его радости и печали, его стремление добиться счастья и доброй славы. А когда мысль поэта возносилась выше, к. общим проблемам, человеческой жизни и общества, тогда возникали такие художественные произведения, как "Прорицание провидицы".

"Саги об исландцах" являются специфической формой творчества общества бондов, героическими песнями в прозе о трудовом народе, создавшем это общество и являющемся его хозяином. То обстоятельство, что бонды и их предводители, тоже трудящиеся, возродили в Исландии свободное общество, которое фактически являлось продолжением родового строя, – это и есть историческая и социальная предпосылка "саг об исландцах". Героем этих саг, а также их автором является сам народ.

Общественная природа "саг об исландцах" – саг о трудящемся человеке, стремящемся добиться мира и отстаивающем от посягательств знати свои права и свое человеческое достоинство, – наиболее отчетливо видна, если сравнить эти саги с "рыцарскими сагами"²³⁹, этой ярко выраженной литературой господствующего класса. "Рыцарские", или "лживые", саги рассказывают о великолепии крупной знати; они сочинялись для восхваления знати, в них бонды уже не отдельные лица, а толпа, которая не имеет никаких прав, – бондов можно безнаказанно убивать и существуют они лишь для того, чтобы рыцари косили их своими мечами. Классовые противоречия проявляются и в самом содержании саг. "Саги об исландцах", саги трудового народа, посвящены жизни самого народа и наиболее значительным ее событиям. "Рыцарские саги" восхваляют господ, опустошающих целые страны и сжигающих города, подчиняющих себе чужие государства, завладевающих прекрасными замками, золотом и драгоценностями, королевами и принцессами. Различие проявляется и в стиле.

Чем же объясняется столь реалистический характер литературы периода народовластия? В какой связи находится подобный реализм с самим общественным строем?

Для того чтобы ответить на это, нам следует поставить еще один вопрос:

Почему западноевропейская литература того периода столь антиреалистична?

На этот вопрос Халльдор Кильян Лакснесс так отвечает в "Заметках о древних сагах":

"Средневековая западная литература предпочитает такой материал, который служит для возвещения того, чем он сам не является, символизируя нечто иное"²⁴⁰.

Правящий класс Западной Европы, класс духовных и светских феодалов, нуждался в творчестве, которое бы перерабатывало весь материал так, чтобы он согласовывался с потребностями и идеологией господствующего класса, причем иное творчество он подавлял. Здесь происходит то же, что и с религией, – господствующий класс насаждал соответствующее его интересам христианство и подавлял любую другую веру.

Этот класс должен был прибегать к обману и с этой целью использует религию и поэтическое творчество.

Источником исландской литературы является своеобразное родовое общество – общество XI века, которое еще не стало жертвой господствующего класса. Этот класс только пытался изменить жизнь общества согласно своим интересам. Древнеисландская литература создана обществом, которое смотрело в глаза жизни и фактам и старалось создать возможно более точную картину действительной жизни. "Саги об исландцах" – это правдивые, а не лживые саги, так как общество, их создавшее, не нуждалось в обмане и лжи. Если саги о рыцарях и святых создавались для того, чтобы возвысить господствующий класс в глазах народных масс и в его собственных глазах, то в "сагах об исландцах" народ рассказывал о самом себе и о пережитых трудностях. Народ не нуждался в обмане. Вся его духовная деятельность была неразрывно связана с его жизненной борьбой, и именно в сагах он и старался лучше понять различные проблемы, над решением которых ему приходилось биться. По выражению Снорри Стурлусона, исландцы XI века "понимали всё земным разумением, потому что не было им дано духовной мудрости". И этот исторический материал, или саги, передавался устно из поколения в поколение и жил до тех пор, пока его не записывали люди, мировоззрение которых не отличалось от мировоззрения героев саг. Правда, зародившийся в недрах общества правящий класс к этому времени усилился и отношения его с простым народом ухудшились, но он еще не успел навязать обществу свой образ мышления и свои стремления.

Реализм древнеисландской литературы уходит своими корнями к обществу, в котором человек занимал главное место, а главным героем истории был трудящийся, его жизнь и труд, его горести и радости. Человек, трудящийся бонд, еще не превратился в орудие обогащения господствующего класса, еще не сделался безымянным холопом, которого можно было убивать или унижать ради вящей славы угнетателя.

"Этим я не хочу сказать, что древнеисландская литература – это реалистическая литература в нашем понимании. Но древние исландские саги видели мир менее заслоненным учёностью, более обнаженным, нежели западноевропейская литература того времени, направляли внимание более на творение, чем на творца, что было безбожным, согласно христианскому учению", – пишет X. К. Лакснесс в "Заметках о древних сагах"²⁴¹.

Для чего феодалы Западной Европы требовали, чтобы в поэтическом творчестве первое место занимал "творец", а не сами люди? Потому, что "творец" в сознании класса феодалов – это небесный представитель сил, создавших новое общество, причем связи между божественным идеалом, созданным знатью и королем, и новой властью господствующего класса были весьма практическими. Родовое общество избирало себе вождей и смещало их, когда в этом возникала необходимость. Но новый господствующий класс не желал иметь короля по милости народа. Власть должна была идти не "снизу", от народа, а "выше", от бога. Поэтому король Хакон Старый отдал "до половины всех наличных денег бедной Норвегии для того, чтобы быть коронованным папским легатом", стать королем "божьей милостью", говорит Лакснесс.

Подобно тому как трудящиеся оказались зависимыми от феодалов и короля в отношении средств производства и в политической жизни, так и поэтическое творчество было вынуждено смотреть на людей как на орудие прославления бога и его представителя на земле.

Но народовластие, эта специфически исландская форма родового общества, относилось к людям и вещам более реалистически, потому что нарождающийся господствующий класс в период создания саг еще не сломил его и не подчинил его себе.

Что же можно сказать об исландском христианстве XI-XII веков и его идеологии? Как можно объяснить ту истину, что, "хотя здесь всего больше церквей, здесь создается самая языческая литература, и Исландия является единственной страной этой части света, в которой языческий дух создает произведения, имеющие высокую культурную ценность?"²⁴²

Если под понятием "язычество" подразумевать мировоззрение, в котором человек занимает основное место, является центром, а реализм – господствующим взглядом²⁴³, то тогда язычество продолжало быть мировоззрением исландского общества X-XII веков, а исландское христианство было реформой нравов, приспособленной к этому мировоззрению. Это было скорее языческое христианство или христианское язычество, и поэтому оно в корне отличалось от христианства европейских стран, являвшегося" в руках эксплуататорской власти орудием унижения и угнетения человека. И поскольку исландское христианство XI и XII веков прежде всего было "лекарством", средством против варварства, а не "болезнью"²⁴⁴, медленно убивающей в людях человеческое достоинство проповедью презрения к человеку, оно было популярно, о чем и свидетельствует множество церквей.

Тот же самый реализм, который создал "саги об исландцах", наложил свой отпечаток на исторические произведения Ари Мудрого, Снорри Стурлусона и Стурлы Тордарсона²⁴⁵, причем социальные причины этого влияния были те же самые.

Со Снорри Стурлусоном в исландской литературе появляется новая черта: сознательная цель. В это время классовые противоречия в Исландии стали столь значительными и опасность, которую представляла собой норвежская королевская власть, столь серьезной, что Снорри, хавдинг с образом мышления, характерным для родового строя, пишет свои великие произведения для того, чтобы предостеречь свой народ о грозящей ему опасности. В своих произведениях Снорри лишает королей ореола славы, которым их наделили духовные и светские историки, покорные слуги господствующего класса, для того чтобы заставить народ преклоняться перед ними. И в то же время он справедливо воздает должное противникам родового общества, о которых он пишет, – именно его исторические произведения в первую очередь и сохранили их имена. Тут чувствуется влияние мировоззрения свободного общества бондов, которому нечего было скрывать: острый, лишенный предрассудков реализм, широта кругозора и правдивость по отношению к противникам – эти основные достоинства Снорри являются также добродетелями родового общества.

Произведения Снорри носят на себе печать искусства хавдинга, но они посвящены делу народа, делу бондов и направлены против королей. Они выросли на почве самобытной народной культуры, являвшейся достоянием всего народа, и точно так же, как и "саги об исландцах", рассказывались и в скромной хижине бедного бонда и в красиво убранном доме законоговорителя в Рейкхольте²⁴⁶.

Таковы были прекрасные истоки культуры и искусства, созданные сплоченным народом в свободном обществе бондов. Тем больнее видеть, как захирело это растение, когда была уничтожена почва, на которой оно росло. Когда крупные хавдинги захватили в свои руки земли бондов, задушили демократию, уничтожили особую форму родового общества в Исландии, сломили, народовластие, выпустили из своих рук торговый флот страны, отдали народ во власть отупляющего разум человека католического мракобесия, – тогда пришли в упадок и народная культура, наука и искусство, достигшие некогда высокого уровня развития. Когда класс церковных и светских феодалов Исландии подчинил себе народ и выдал его иностранному угнетателю, тогда народ не смог уже более сохранять высокий, уровень своей изумительной культуры, созданной людьми труда, вроде Одди Звездочета, и учеными, вроде Семунда Мудрого. Высокоразвитая, самобытная культура исландского народовластия не могла процветать в качестве культуры господствующего класса.

Но большинство саг и стихотворений было запечатлено на пергаменте и сохранилось. Они стали стимулом и опорой сопротивления исландского народа иноземному гнету и надежнейшим оружием в его освободительной борьбе.

VII. "Сага о Ньяле" – трагедия родового общества

Народовластие и его культуру создал молодой народ, которому предстояла большая жизнь. Для того чтобы взяться за построение свободного и миролюбивого общества в то время, когда во всей Западной и Северной Европе господствовал распад, когда родовые коллективы один за другим терпели поражение от королевской власти, а алчные господствующие классы огнем и мечом опустошали страны, – для этого требовались поистине энергия и оптимизм молодости.

И миролюбивые дела этого молодого народа действительно характеризовались мужеством и размахом. Свободные бонды с невиданной энергией строили свои дома, выращивали хлеб, хотя это давно уже считается в Исландии невозможным, добывали из болот железо, что впоследствии было заброшено. Благодаря исключительной энергии им удалось даже при помощи примитивных орудий добиться весьма высокого уровня жизни.

Не меньше было сделано ими в области духовной. Этот небольшой народ, едва ли насчитывавший сто тысяч человек, создал классическую литературу и разностороннюю культуру в то самое время, когда родственные ему народы мало чем могли похвастаться в области духовной деятельности.

Но общественный строй, проявивший такую жизнеспособность и приведший к такому расцвету народно? жизни, был древен и обречен на гибель. Вместе с ним погибли и юношеские мечты этого, энергичного народа.

Однако люди народовластия не сошли с арены истории разбитыми и побежденными. Как бы предвидя неотвратимую судьбу, они воздвигли своему обществу, исландскому родовому строю, его людям и их борьбе памятник, который будет выситься в веках.

Трагедия исландского родового общества, долгая и упорная борьба нескольких поколений с неразрешимыми проблемами этого общества нашли свое отражение в "Саге о Ньяле" – произведении искусства, соответствующем масштабам этой трагедии и одновременно являющемся высшей точкой и эпилогом изумительной духовной культуры народовластия.

"Сага о Ньяле" – это прежде всего трагедия родового общества. Основной темой ее является противоречия этого общества: с одной стороны – мораль древнего родового строя, обязанность мстить за убийство или причиненный ущерб; с другой – потребность в мире, ^стремление установить мир в обществе, миролюбивая деятельность лучших и мудрейших людей, их попытки при поддержке народа преодолеть древние моральные нормы. Это противоречие жило в каждом индивиде, эти две противоположные тенденции боролись как в груди отдельного человека, так и в самом обществе. Это относится как к людям, жившим около 1000 года, так и к героям "Саги о Ньяле", когда поэт придал ей окончательную форму, после того как поколение за поколением в течение двух веков накладывали на нее свой отпечаток, вплетая в нее свою собственную трагедию.

Весь период со времени, когда "викинг" Ньяль жил в Бергторсхвале, и до момента, когда, наконец, произведение под названием "Сага о Ньяле" обрело в конце XIII века окончательную форму, исландцы бились над решением одной и той же социальной проблемы – как объединить свободу и уважение к человеку, характерные для древнего родового строя, с потребностью народа в мире и стремлением его к миру. Над разрешением этой проблемы бились многие поколения, что нашло отображение и в искусстве. Делались неоднократные попытки разрешить эту проблему на тингах; попытки разрешить ее мы находим и в сагах, которые рассказывались у домашнего очага и описывали трагедию индивида в борьбе с этой проблемой. В глазах индивидов трудность, с которой им приходилось бороться, принимала обличье судьбу, потому что это была проблема социального порядка и она была слишком сложна и запутана для того, чтобы каждый индивид мог понять ее происхождение. Это было древнее наследие, против которого отдельная личность была бессильна. И поколение за поколением вкладывало в уста героя саги свою горечь, свое героическое величие и свой печальный опыт и пыталось переосмыслить события с точки зрения более глубокого опыта веков. И наконец появляется великий мастер, который создал из этого великолепного, но сырого материала несравненное произведение искусства.

Автор "Прорицания провидицы" в своей поэтической прозорливости предвидел, как из моря возникнет новое общество. Около 1000 года он провозгласил рождение мира, о создании которого мечтали его современники в Исландии. Поэтому его песнь была не только великолепным описанием крушения древних сил; она проникнута радостной уверенностью в победе нового.

Автор "Саги о Ньяле" пережил гибель этого нового, гибель мечты и надежды многих поколений. Но наилучшим утешением для пего является мужественная и мудрая борьба, которой он воздвиг своим гениальным произведением несокрушимый памятник.

Он понимает, что мечта о мире, мечта всех предыдущих поколений, не осуществилась. Он так же горячо, как и они, эти поколения, желает, чтобы прекратились раздоры и установился мир. Он видит то, что скрыто от предыдущих поколений, – мир установить не удалось. Поэтому за мужественным спокойствием повествования мы улавливаем налет скорби, волнение. Поэтому и конец "Саги о Ньяле" – женитьба Кари на Хильдигуни – представляется нам таким нереалистичным: эта женитьба всего лишь порождение желания мира. Автор стремится обеспечить победу мирной тенденции, нарисовав все те незабываемые картины, в которых попеременно побеждают то свойственная родовому строю жажда мести, то миролюбивые стремления, причем один драматический кульминационный пункт сменяет другой: подстрекательство Хильдигунн, неудачная попытка примирения на альтинге, сожжение Ньяля, битва и примирение на альтинге, месть Кари, примирение с Флоси.

Сожжение Ньяля – это гибель, поражение, приговор, выносимый судьбой героям саги, это поражение самого общества. Примирение на альтинге после битвы показывает силу того замечательного стремления к миру, которое, конечно, принесло со временем прекрасные результаты.

Ньяль, великий миротворец, умирает с характерными для человека родового общества словами на устах: "Я не выйду, потому что я человек старый и едва ли смогу отомстить за своих сыновей, а жить с позором не хочу". А Скарпхедин говорит Кари: "Меня веселит мысль, что если ты спасешься, зять, то ты отомстишь за нас".

Халль из Сиды после сожжения Ньяля поднялся выше родовой мести: "Я хочу и на этот раз показать, что я человек маленький... Я хочу принести жертву ради мира и отказаться от виры за сына и все же дать клятву моим противникам, что я буду соблюдать мир".

Почему же решение этой социальной проблемы родового общества, проблемы мира, было насущной необходимостью для исландцев периода народовластия, а также для автора "Саги о Ньяле"?

Потому что от этого, по мысли этих людей, зависело благополучие самих этих поколений. Так же думает и автор "Саги о Ньяле".

"Идеал "Саги о Ньяле" – это не хавдинг, не крупный или мелкий бонд, не моряк, не рыцарь, не священник. Кто же тогда является ее идеалом? Ее идеал – это человек, являющийся физическим, умственным и нравственным совершенством". Так пишет профессор Э. О. Свейнссон, талантливо анализируя "Сагу о Ньяле" в своей работе "В палатке Ньяля"²⁴⁷.

Почему же идеалом "Саги о Ньяле" является человек? Потому, что образ мышления и моральные нормы – основа этого произведения – уходят своими корнями в родовое общество, в котором человеческое достоинство было главным моментом, и эти нормы еще сохранялись, хотя социальная основа их уже начала изменяться. Несмотря на то, что классовая дифференциация стала весьма значительной, господствующий класс не создал еще своего государства – этот аппарат насилия и угнетения – и поэтому еще не поставил народ на колени, не унизил человеческое достоинство отдельной личности, не изменил существующие моральные нормы общества в соответствии со своими интересами.

Выше мы провели краткое сравнение литературы исландского народовластия с современной ей литературой классовых обществ Западной Европы, и это сравнение показало, что литература Исландии стоит несравненно выше литературы феодальной Европы.

Идеал уважения к человеку, независимо от того, к какому сословию он принадлежит, ставший в XVIII веке революционным лозунгом и воспетый поэтами-революционерами, например Бернсом: "Человек – это человек, несмотря ни на что" – этот идеал был осуществлен в исландском обществе бондов в период расцвета народовластия, и это как раз и явилось той социальной действительностью, той почвой, на которой выросли герои "саг об исландцах", герои "Саги о Ньяле".

Почему же ни одно из других родовых обществ или сходных с ними обществ не создало такой же поистине человечной трагедии, какой является "Сага о Ньяле"?

В душе великих персонажей поэм Гомера нет той раздвоенности, какая свойственна персонажам "Саги о Ньяле". Ни в сознании персонажей гомеровских поэм, ни в сознании автора или сказителей этих поэм нет той социальной проблемы, которая отражается в "Саге о Ньяле" более художественно и более отчетливо, нежели во всех остальных "сагах об исландцах". Исландская героическая эпоха значительно меньшим промежутком времени отделена от ступени цивилизации – письменность была уже не за горами. Противоречия между надстройкой древнего родового общества (родовые узы, моральные нормы) и экономическим базисом (появление крупных землевладельцев в недрах этого общества) у исландцев зашли гораздо дальше и разрешились по-иному. Правда, исландская знать вряд ли была столь могущественна и сильна, как греческая. Но исландские бонды, безусловно, располагали большей частной собственностью и в течение более долгого времени, нежели их греческие собратья по классу. Они были самостоятельнее и имели больше возможностей для индивидуального развития. Вместе с тем развитие шло настолько медленно, что одно поколение за другим в течение трех веков ломало голову над одной и той же проблемой. Каждое из этих поколений дало миру своих великих людей, которые пытались разрешить эту проблему. Начиная с Олава Павлина и годи Аскеля и до самой гибели народовластия лучшие представители исландского народа прилагали все свои силы для установления внутреннего мира и прекращения раздоров. Их благородные попытки находили отклик в сердце ^народа и самую горячую поддержку. Борьба за разрешение этой важной проблемы отражена в лучших сагах. Мудрые законоговорители, указывавшие на выход из тупика, пользовались исключительными симпатиями народа. Епископы, вроде Гицура Ислейфссона, которые, как полагал народ, могли разрешить эту животрепещущую проблему, являлись любимцами народа.

Постоянное столкновение многих поколений с одной и той же проблемой создает в "Саге о Ньяле" повторяющийся припев, который звучит все более и более страстно к концу саги, подобно тому как к концу народовластия требование решения этой важнейшей проблемы становится в мыслях народа все более неотложным. Даже в эпоху Стурлунгов, когда междоусобная война между крупнейшими из хавдингов стала наиважнейшим препятствием на пути развития общества, – даже тогда автор "Саги о Ньяле" спрашивает хавдингов: "Неужели вы не можете помириться, как Флоси и Кари, несмотря на сожжение в Флугумюри²⁴⁸, помириться, как Кари и Хильдигунн, несмотря на убийство родичей?"

В Исландии, в единственном из всех обществ, появилось такое произведение искусства, как "Сага о Ньяле", потому что нигде в мире не было столь упорной борьбы с социальными противоречиями, возникшими на последней стадии родового общества.

При этом надо иметь в виду следующее:

1) Нигде эта борьба не происходила в такой близости от эпохи цивилизации.

2) Нигде процесс разложения не протекал так своеобразно и не длился так долго (2-3 века).

3) Каждое поколение предпринимало попытки преодолеть эти противоречия с переменным, разумеется, успехом, и в этих условиях и были созданы великолепные персонажи "саг об исландцах".

4) В этих условиях борьбы за установление мира появляются более противоречивые, но и более сильные личности, которых не было на той же ступени развития у других народов.

5) А это дало авторам саг материал для создания более своеобразных и более величественных персонажей, которых не могло быть в иных обществах, находившихся на той же стадии развития.

6) "Сага о Ньяле", как и другие "саги об исландцах", сложена для народа, жившего в условиях, сходных с теми, о которых рассказывается в сагах. Творчество же героической эпохи других стран чаще всего носит на себе отпечаток условий жизни знати или придворной жизни более позднего времени (например, в "Илиаде" и "Песне о Нибелунгах").

"Сага о Ньяле" – это в гораздо большей степени социальная трагедия родового общества, нежели политическая и национальная трагедия народовластия. Мы, люди нового времени, можем рассматривать сожжение Ньяля как символ гибели народовластия, но в сознании людей XIII века оно, по-видимому, если не наверное, было символом того, что стремление многих поколений к миру потерпело крах. Естественным следствием крушения этого стремления было, конечно, не только превращение народовластия в государство крупных хавдингов, но и потеря. Исландией самостоятельности. Однако это не было ясно поколению, жившему около 1290 года, которое могло бы справиться с норвежским королем, если бы хавдинги прекратили внутренние раздоры, как это ясно нам, знающим по горькому опыту, что следствием их явился 600-летний иноземный гнет.

Наиболее своеобразным героем "саг об исландцах", ярко символизирующим особое положение исландского народовластия среди родственных ему обществ, является бонд Ньяль из Бергторсхваля, классический представитель наиболее совершенного типа людей родового общества.

Ньяль – несомненно самый выдающийся герой всех сказаний и поэм этой ступени развития всех народов героической эпохи. Эта историческая ступень "вооруженной демократии", как ее называет Энгельс, хранила прежде всего воспоминания о мужественных героях-воинах и прекрасных женщинах. Это – эпоха Гектора и Елены Прекрасной, Сигурда и Брюнхильд, Кьяртана и Гудрун²⁴⁹.

И вот в этом мире героев появляется безбородый старец, который распоряжается вывозом навоза в поле и никогда не берет в руки оружия.

Этот герой – мудрец, миротворец, знаток законов, реформатор и в то же время один из ярчайших и великолепнейших образов, созданных мировой литературой, – появился в результате сложившейся в Исландии своеобразной исторической обстановки. Образ Ньяля – это бесценный вклад исландского родового общества в мировую литературу героической эпохи. То, что у индейцев стало мифом о Гайавате, превратилось у исландцев в облеченного плотью живого человека, вечного спутника многих поколений.

Великая попытка исландского народа превратить родовое общество в мирное, свободное общество (то есть общество, в котором не было бы короля и государства) привела к созданию такого величественного и правдивого образа. И точно так же, как борьба с суровой природой и трудностями общественной жизни превратила переселившихся в Исландию викингов в реформаторов, так и народ превратил Ньяля викинга (если судить по отрывку его висы²⁵⁰) в величайшего мудреца и миротворца героической эпохи.

Одно поколение за другим вкладывали в этот образ свои стремления к миру. Память о таких людях, как Олав Павлин, годи Аскель, Халль из Сиды и Гест Мудрый²⁵¹, придают этому образу жизненность и правдивость. Каждое поколение, вновь и вновь переживающее трагедию борьбы за мир, сообщает унаследованному им образу все новые и новые черты. Подобно тому как многие поколения людей, поставившие на службу человеку огонь, похитив его у богов – властителей природы, воплотили свой подвиг в Прометее, наделив его такой гордостью и мужеством, что он превратился в величайшего мятежника всех времен, так и многие поколения исландского народовластия воплотили в Ньяле, добродушном мудреце, помогающем любому в трудную минуту, свои надежды на мир.

И наконец, неизвестный автор "Саги о Ньяле" приложил свою гениальную руку к этому народному материалу и создал произведение искусства, которое настолько жизненно и правдиво, что исландцы считают содержащиеся в нем факты историческими фактами, ибо невозможно более правдиво изобразить опыт поколений и историю общества того периода.

"Сага о Ньяле" стала классическим произведением искусства исландского родового общества, произведением искусства, которое создавалось с того самого момента, когда в Исландии была сделана первая попытка на почве древней свободы создать мирное общество, и до XIII века, когда эти попытки окончились трагическим провалом. Люди, желавшие мира, Ньяль, всю свою жизнь боровшийся за него, и Флоси, в душе которого царила раздвоенность, но который все же желал мира, – добровольно идут на смерть. Представители начала мести, Хильдигунн и Кари, в конце концов женятся.

Итак, народовластие, общественный строй, который исландский народ пытался спасти и усовершенствовать, гибнет. Но социальный опыт исландского народа становится источником его литературы, его бессмертного подвига.

"Сага о Ньяле" – это прекраснейшее осуществление извечной мечты, которую вынашивали в своем сердце исландцы с тех пор, как из разрозненных групп, переселившихся в Исландию, они образовали единый народ. "Только одно будет жить бесконечно – память о славных делах"²⁵².

ПРИМЕЧАНИЯ

1. "Эдда". М., 1917, стр. 99.

2. Гулльвейг считается некоторыми толкователями олицетворением губительной власти золота, поскольку по-исландски gull означает "золото". Но такое толкование мифа спорно. – Прим. ред.

3. "Эдда", стр. 97-98.

4. "Эдда", стр. 105.

5. В мифах о богах Локи изображен обладающим теми качествами, которыми правящий класс, возникающий в недрах старого родового общества, пользуется прежде всего для того, чтобы разбить это самое общество. "У Локи было больше, чем у всех других, той мудрости, что зовется хитростью, и он пользуется ею во всем", – говорит Снорри в "Обольщении Гюльви". То, что у Локи он называет хитростью (slægð), у Одина он называет искусством (íþrótt) в "Саге об Инглингах" (гл. VI и VII).

6. Ярл Гицур, или Гицур Торвальдссон, – исландский хавдинг (1209-1268), получивший от норвежского короля звание ярла и осуществивший по его приказу убийство Снорри Стурлусона. – Прим. ред.

7. "Эдда", стр. 110.

8. Идавалль – вечно зеленеющие поля, на которых боги снова будут жить после погибели мира. – Прим. ред.

9. Бальдр – бог добра и красоты, сын Одина. – Прим. ред.

10. Хад – слепой бог, который по наущению Локи нечаянно убил Бальдра. – Прим. ред.

11. Хрофт – прозвище Одина. – Прим. ред.

12. "Эдда", стр. 110-111.

13. "Обольщение Гюльви" – мифологическая часть "Младшей Эдды". – Прим. ред.

14. Гимли – страна, в которой, согласно "Прорицанию провидицы", проповедники и боги будут жить после возрождения мира. – Прим. ред.

15. "Эдда", стр. 111.

16. Скала закона – скала на Поле Альтинга, которая служила трибуной. – Прим. ред.

17. "Эдда", стр. 110.

18. Халль из Сиды сыграл важную роль в принятии христианства в 1000 году и проявил исключительное миролюбие во время процесса о сожжении Ньяля (см. стр. 151 и 204-205). – Прим. ред.

19. Торгейр годи с Льосаватна в 1000 году был избран законоговорителем; будучи язычником, в целях сохранения мира и единства провозгласил закон о принятии христианства (см. стр. 184 и сл.). – Прим. ред.

20. Законоговоритель Скафти – законоговоритель с 1004 по 1030 год. В эти годы был учрежден так называемый пятый суд (что уменьшило возможность пристрастного судопроизводства), отменен поединок как средство решения тяжбы и изгнаны из страны многие самовластные хавдинги (см. стр. 187 и сл.). – Прим. ред.

21. Эйнар с Тверы в 1024 году произнес знаменитую речь на альтинге, в которой дал отпор посягательствам норвежского короля Олава Толстого на исландскую территорию. Речь эта известна по "Хеймскрингле" Снорри Стурлусона (см. стр. 87). – Прим. ред.

22. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1952, стр. 110-111.

23. Ругии, харуды – племена Западной Норвегии. – Прим. ред.

24. Гангу-Хрольв, или Хрольв-Пешеход, – знаменитый предводитель викингов, завоевавший Нормандию. – Прим. ред.

25. Ср. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 159.

26. Бондами в этой книге называются те, кто занимался сельским хозяйством и рыбной ловлей.

27. В "Книге о взятии земли" рассказывается о том, что Гейрмунд Адская Кожа отпустил своего раба Атли на волю, когда узнал о проявленной им инициативе по спасению потерпевших кораблекрушение. – Прим. ред.

28. См. примечание к стр. 22.

29. О нем см. стр. 130.

30. Мелькорка – дочь ирландского короля, попавшая в Исландию и обращенная в рабство. Впоследствии была отпущена на волю. Мать Олава Павлина. О ней рассказывается в "Саге о людях из Лаксдаля". – Прим. ред.

31. "Сага о Ньяле" – самая большая и самая знаменитая "сага об исландцах". – Прим. ред.

32. "...племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выступают перед нами люди этой эпохи, они, тем не менее, совсем не отличаются друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общины" (Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 101).

33. "Сага о Ньяле" – одна из наиболее знаменитых "саг об исландцах". Некоторые ученые считают, что эту сагу написал Снорри Стурлусон. – Прим. ред.

34. Олав Трюггвасон – норвежский король, правил с 995 по 1000 год. – Прим. ред.

35. Фюльк – племя. До образования государства все население Норвегии делилось на несколько фюльков. Позднее фюльк стал административно-территориальной единицей. – Прим. ред.

36. "Исландские саги". М., 1956, стр. 68.

37. Лендрман – владелец земель и доходов, полученных в лен от короля. – Прим. ред.

38. "Исландские саги", стр. 67-68.

39. "Ólafs saga Tryggvasonar", III.

40. Хакон, или Хакон Добрый, воспитанник Адальстейна, – норвежский король, правивший приблизительно с 945 по 960 год. – Прим. ред.

41. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 101.

42. К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству, стр. 10.

43. Там же, стр. 10.

44. Хрепп – см. стр. 95. – Прим. ред.

45. Четверть – см. стр. 100. – Прим. ред.

46. По исландскому календарю лето начиналось в четверг перед 26 апреля, а зима – в субботу перед 28 октября. – Прим. peд.

47. Остров Гримсей – небольшой островок у северного побережья Исландии. – Прим. ред.

48. "Ólafs saga helga", CXXV.

49. Там же.

50. Эпоха викингов – IX-XI века в Скандинавии. – Прим. ред.

51. Ари Мудрый, или Ари Торгильссон (1067-1147), своей "Книгой об исландцах" положил начало исландской исторической литературе. – Прим. ред.

52. "Íslendingabók", III.

53. "Вначале эти места рыбной ловли были, по-видимому, общинной, а не частной собственностью", – говорит Торкель Йоуханнессон (Þorkell Jóhannesson. Die Stellung der freien Arbeiter in Island bis zur Mitte des 16. Jahrhunderts, Reykjavík, 1933, S. 80).

54. "Книга о взятии земли" – история заселения Исландии, сложившаяся из родовых генеалогий в XII-XIII веках. – Прим. ред.

55. Эпоха Стурлунгов – так называется в исландской истории середина XIII века. Стурлунги – знатный род, представители которого вели в это время наиболее ожесточенную борьбу за власть. Видным представителем этого рода был Снорри Стурлусон. – Прим. ред.

56. "Landnámabók", bls. 83-84.

57. Ср. G. Thomson. Studies in Ancient Greek Society, p. 326-327.

58. Книга Иисуса Навина, 14-19.

59. См. примечание к стр. 67. – Прим. ред.

60. "Ригстула" – мифологическая песнь, обычно включаемая в "Старшую Эдду", представляет собой своего рода мифологическую социологию. – Прим. ред.

61. Я понимаю, что по поводу этого определения могут существовать различные мнения, как и вообще по поводу применения одних и тех же терминов к обществу в его начальной стадии и в его конечной стадии развития, когда оно клонится к упадку. Часто само развитие общества делает такие термины в известном смысле неверными, потому что по мере развития меняется содержание этих терминов, и это не в последнюю очередь относится к родовому строю с его тысячелетним развитием. Древняя Исландия названа в этой работе родовым обществом в силу ее политической организации, ее общественного устройства и ее законов.

62. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 25.

63. "Тинговый сбор" платили все бонды; из него оплачивались путевые издержки тех, кто ехал на альтинг. – Прим. ред.

64. Лагретта – законодательный и судебный совет (см. стр. 124). – Прим. ред.

65. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 156-157.

66. Рассказ Снеглу-Халли [Снеглу-Халли, или Граутар-Халли, – исландский скальд, который жил при дворе норвежского короля Харальда Сурового. – Ред.] об отце Тьодольва дает ясное представление о том, как первоначально осуществлялась помощь бедным в хреппах:

"Мне помнится, что отца Тьодольва звали Торльотом. Он жил в Сварвадардале, в Исландии. Он был очень беден и имел множество детей. А в Исландии есть обычай, по которому осенью бонды собираются для оказания помощи беднякам. Первым был назван Торльот, отец Тьодольва, и один бонд был настолько щедр, что подарил ему годовалого теленка".

Из этого рассказа видно, что бонды сами решали, кому следует помочь (не требовалось никаких "заявлений", "автобиографий" или чего-нибудь в этом роде). Более того, из приведенного рассказа видно, что бонды делали подарки по собственному желанию, притом нередко довольно щедрые. Впоследствии, по-видимому, происходит "уравнивание" бондов, что особенно усиливается с введением десятины.

67. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 629-645.

68. Конрад Маурер (1823-1902) – специалист по скандинавскому праву и древней истории Исландии. Известен в Исландии больше, чем Георг Людвиг Маурер (1790-1872), видный немецкий медиевист. – Прим. ред.

69. К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии, Госполитиздат, 1951, стр. 32.

70. Автором допущена неточность: это примечание было написано Энгельсом к английскому изданию 1888 года и затем включено в немецкое издание 1890 года. – Прим. ред.

71. См. описание устройства немецкой марки у Р. Люксембург во "Введении в политическую экономию". М.-Л., 1931, стр. 138-142.

72. Р. Люксембург. Введение в политическую экономию. М.-Л., 1931, стр. 142-143.

73. Ср. Р. Люксембург. Введение в политическую экономию, стр. 160.

74. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 340. (Роза Люксембург рассматривает историю этих деревенских общин подробнее в своей работе "Введение в политическую экономию", стр. 163-166).

75. Р. Люксембург. Введение в политическую экономию, стр. 175.

76. Едва ли случайно, что слово sveit, которое прежде всего означало "коллектив людей", приобрело значение "сельская округа", в которой поселился коллектив людей, а слово þingmannasveit употреблялось для обозначения людей, которыми предводительствовали годи.

77. "Hauksbók", CCLXVIII, Þórðarbók, послесловие.

78. Ср. "Сагу о Торде Пугало", рассказ о Торстейне Воловья Нога.

79. "Þingskapaþáttr", LVI, Штраф был денежный. Еще более суровое наказание предусматривала статья в главе LXXXIV того же раздела: "Если на весеннем тинге имеются дела, то годи, если он не явится к началу тинга, карается трехгодичным изгнанием".

80. Этот обычай решать жребием, кому быть предводителем, уходит, по-видимому, своими корнями в глубокую древность. Дж. Томсон рассказывает в своей работе "Очерки древнегреческого общества" (G.Thompson. Studies in Ancient Greek Society, p. 327-328) о том, что люди бросали жребий, кому быть вождем рода (clan chief); тот же метод применялся при разделе земли: сначала ее делили на равные доли, а потом бросали жребий (то же было у древних евреев, см. книгу Иисуса Навина, 18, 3-6 и другие).

81. "Þingskapaþáttr", LXXXIV.

82. О Хравнкеле Фрейсгоди рассказывается в "Саге о Хравнкеле Фрейсгоди", о Торбьярне Тьодрекссоне – в "Саге о Хаварде с Исфьорда". – Прим. ред.

83. О Торольве Хромоногом рассказывается в "Саге о людях с Песчаного берега". – Прим. ред.

84. Любопытно, насколько в XII веке лучше понимали демократическую природу народовластия, нежели в конце XIII века. В частности, это можно увидеть по употребляемым словам:

Ари Мудрый почти всегда, говоря о событиях в социальной области, отмечает, что в них участвовали все: "Альтинг был учрежден по совету Ульвльота и всех жителей страны", "жители страны передали ее в распоряжение альтинга" и т. д. Говоря о предводителях, он, конечно, иногда называет их словом "хавдинги", что вполне естественно, но в равной мере называет их и так: "умнейшие мужи", "по совету Торкеля Луны и других умных людей", "но когда это увидели хавдинги и добрые люди" и т. д. Это же подчеркивается и в "Книге о взятии земли": "и был там учрежден местный тинг по решению всех тамошних жителей", "там Торд Геллир учредил тинг четверти по решению всех людей четверти" и т. д. "Книга о взятии земли" знакомит читателя с действующими Лидами так: "Жил человек по имени..." Известно, что точно так же говорится и в родовых сагах. Иногда в "Книге о взятии земли" мы читаем: "знаменитый человек", "знатный", "весьма мудрый" и т. п. По-видимому, слово "хавдинг" для обозначения исландцев встречается очень редко. Упор всегда делается на слово "человек", па его хорошие качества и, конечно, на его род.

85. Право решать, кому из данного рода быть предводителем, принадлежало как роду предводителей, так и членам тинговой общины (бондам). Это же характерно и для родовой организации. Когда в 1567 году между английской королевской и феодальной властью, с одной стороны, и ирландским родовым обществом – с другой, начались разногласия, то причиной раздора как раз и являлось право родовых коллективов выбирать вождя из рода предводителей. Англичане признали, согласно своим правовым нормам, наследником умершего графа Тайронского его сына, а ирландские роды, твердо придерживаясь своего старинного права выбирать вождя из рода предводителей, выбрали Шейна О'Нейлла, что и явилось причиной войны.

86. Годи жил не за счет эксплуатации бондов. Его власть не имела ничего общего с властью помещиков в феодальных государствах. Он жил за счет своего собственного хозяйства, а это хозяйство в X веке было значительным. Профессор Оулав Лауруссон пишет в своей известной работе "Из истории заселения Исландии": "Власть годи в век саг, между прочим, отличалась от власти знати в других странах тем, что она, по-видимому, опиралась на иные экономические основы, чем власть знати в большинстве других стран. Она не имела ничего общего с властью феодалов в средние века, и не отмечено, чтобы у годи были какие-нибудь доходы от сдачи земель в аренду" (Ó. Lárusson. Úr byggðasögu Íslands, стр. 32). Профессор Оулав Лауруссон пишет далее о положении годи: "Их экономической опорой, очевидно, в первую очередь было крупное хозяйство самих хавдингов; оно и поддерживало их власть. Поэтому-то годи не слишком возвышался над прочими бондами, а был всего лишь primus inter pares [то есть первый среди равных. – Э. О.]. Его окружали другие бонды, равные ему по материальному положению" (там же, стр. 33).

87. "Сага о Торстейне Стангархагге" – одна из поздних "саг об исландцах". – Прим. ред.

88. Ср. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 87.

89. Ср. Л. Г. Морган. Древнее общество. Л., 1935, стр. 75-76.

90. Ср. Íslendingabók: "А затем были утверждены тинги чтевертей".

91. См. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 148.

92. См. там же, стр. 148.

93. Подробнее см. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 119-120, и Л. Г. Морган. Древнее общество, стр. 141-142.

94. "Римы о Нуме" – произведение исландского поэта Сигурда Брейдфьорда (1798-1846). Римы – исландская разновидность баллады – Прим. ред.

95. Морган Л. Г. Древнее общество. Л., 1935, стр. 183.

96. Любопытно, существовало ли какое-нибудь разделение обязанностей в высших областях у римлян, или рассказ, на котором основывается Сигурд Брейдфьорд в "Римах о Нуме", является только поэтическим вымыслом, не отражающим взглядов людей на этот предмет. Однако представление о разделении обязанностей между двумя "королями", Ромулом и Таси, удивительно напоминает разделение труда, которое существовало между "старейшинами" и "военачальниками". В "Римах о Нуме" об обязанностях Таси говорится:

Таси чтит страны закон,

Несчастным помогает,

Щедрый, жалобам внемлет он,

Правый суд свершает.

(Здесь именем Таси, по-видимому, назван Тит Таций, царь сабинян.)

Также хорошо и с большим сочувствием описано Сигурдом Брейдфьордом родовое общество марсов:

Тот народ владык не знал.

Мирно трудился в довольстве и счастье.

Каждый братом другого звал,

Над людьми не жаждал власти.

97. По совету Ульвльота в 930 году был учрежден исландский альтинг (см. примечание к стр. 107). – Прим. ред.

98. Э. Гиббон. История упадка и разрушения Римской империи, ч. III. М., 1884, стр. 176.

99. Там же, стр. 176.

100. В Библии так же недвусмысленно, как и у Снорри, проявляется отрицательное отношение к царской власти. Самуил говорит народу, просящему себе царя (Первая книга царств, 8, 11-18):

"Вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим, и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его. И дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим, 1$рт посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим. И рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела. От мелкого скота вашего возьмет десятую часть; и сами вы будете рабами. И возстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда".

101. "Ólafs saga helga", LXXVII.

102. Там же, LXXVIII.

103. Там же, LXXIX.

104. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности н государства, стр. 178.

105. "Lögréttuþáttr", CXVII.

106. На это указывает также древняя формула согласия альтинга: "по совету хавдингов и с согласия народа".

107. Ср. Ó. Lárusson. Yfirlit yfir íslenzka réttarsögu, bls. 36; V. Finsen. Om de islandske Love i Fristatstiden, 1873, S. 184.

108. Древнеисландское слово lög ("законы") является формой множественного числа от слова lag, которое, однако, в значении "закон" не употребляется. – Прим. ред.

109. Не случайно, что слова frjá – "любить", frændi – "родич", frelsi – "свобода" и friður – "мир" образованы все от одного корня. Глагол frjá (готское frijon) означает "любить". Frændi – первоначально обозначало "друг" или "любящий" (сравните немецкое Freund – "друг", английское friend – "друг"), а затем приобрело в скандинавских языках значение "родич"; в этом слове проявляется сущность родовой организации – дружба связана с родом, друг – это то же, что родич. То же относится и к словам friður –"мир", и frelsi – "свобода". Friður в древнем языке означает также "любовь", "дружба", причем это значение более древнее. Слово frjáls (откуда frelsi) образовалось из frihals – "свободная шея" и родственно готскому freis – "свободный" и древнеиндийскому prija – "любимый", "дорогой", что и является первоначальным значением этого слова. Затем это слово приобрело значение "родственный", "связанный кровными узами", поскольку дружба не выходила за пределы рода, а впоследствии стало употребляться для обозначения положения или прав члена рода, то есть для обозначения свободы. Мир и свобода были связаны с родичами, с родом. Между всеми этими понятиями существовала тесная связь.

110. Слово ætt первоначально означало "собственность" (сравните с готским aihts и древнеанглийским áht – "собственность"), а позднее стало употребляться для обозначения общего земельного владения рода и большой семьи, а также самих членов рода.

111. Р. Люксембург. Введение в политическую экономию. М.-Л., 1931, стр. 146.

112. Под предводительством Дуфтака восстали рабы Хьярлейва Хродмарссона, который приехал в Исландию вместе с Ингольвом Арнарсоном (см. стр. 135). – Прим. ред.

113. Первым поселенцем в Исландии обычно считается Ингольв Арнарсон. Но в "Книге о взятии земли" рассказывается, что еще раньше там поселился Наттфари, который приехал в Исландию вместе со шведом Гардаром Сваварсоном до того, как началось заселение страны (см. стр. 134).– Прим. ред.

114. В этой связи полезно вспомнить, что писал Энгельс в "Анти-Дюринге", освещая вопрос о государстве у греков и римлян, относительно рабства и его происхождения:

"И раз мы уже заговорили об этом [природе и роли рабства. – Э. О.], то должны сказать, – каким бы противоречием и ересью это ни казалось, – что введение рабства при тогдашних условиях было большим шагом вперед… Даже для самих рабов это было прогрессом: военнопленные, из которых вербовалась масса рабов, оставлялись теперь, по крайней мере, в живых, между тем как прежде их убивали, а еще раньше даже поедали" (Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1948, стр. 170).

115. См. Gunnar Benediktsson. Náttfari. Fyrsti landnámsmaður Íslands, "Réttur", 1930, bls. 113.

116. Подплывая к Исландии, переселенцы бросали в воду эти столбы, которые были родовой святыней, чтобы они показали, где селиться. – Прим. ред.

117. Landnámabók, bls. 34.

118. Рассказ о нем сохранился в "Большой саге об Олаве Трюггвасоне". – Прим. ред.

119. См. примечание на стр. 72. – Прим. ред.

120. Олав Павлин – один из героев "Саги о людях из Лаксдаля" (см. "Исландские саги", 1956. Рассказ о том, как он сватался к дочери Эгиля Скаллагримссона, см. там же, стр. 302). – Прим. ред.

121. О том, как Торгерд Брак спасла жизнь Эгилю Скаллагримссону, рассказывается в "Саге об Этиле" ("Исландские саги", стр. 132). – Прим. ред.

122. Рассказ о нем сохранился в одной из саг о норвежских королях и в "Книге о взятии земли". – Прим. ред.

123. "Þingskapaþáttr", CXIII.

124. Там же, CXI.

125. Слово griðmaðr означало не только "слуга", оно употреблялось также для обозначения любого человека, живущего у данного бонда, будь то временное или постоянное жительство. Фактически это слово первоначально означало людей, защищенных священным миром (griðhelgi) данного очага; по постепенно оно приобрело значение "работник" (griðkona – "работница"). Кроме того, нам следует помнить, что основная масса людей, работающих в одном хозяйстве, в X-XI веках являлась родственниками.

126. "…всякий раз, когда человек, имеющий право представлять на тинге хозяйство бонда, едет вместо него на тинг…" ("Grágás, Þingskapaþáttr", XXXV). "…Если работник, имеющий право представлять на тинге хозяйство бонда, вызван на суд…" (там же).

127. "Grágás, Þingskapaþáttr", LXXX.

128. Там же, LXXXII.

129. Там же, LXXVIII.

130. Излагать этот вопрос глубже мы здесь не будем. Желающих ознакомиться с ним подробнее отсылаем к известной работе профессора Торкеля Йоуханнессона (Þorkell Jóhannesson, Die Stellung der freien Arbeiter in Island, 1933).

131. Норны – богини судьбы. – Прим. ред.

132. Хотя у членов рода существовали строгие моральные правила и они считали, что заботятся о своей чести, нам следует помнить, что, несмотря на это, они были варварами, которым убить человека из другого рода было не сложнее, чем крестьянину прирезать овцу, и которые могли вести себя в обществе так же, как Эгиль Скаллагримссон. (См. "Сагу об Эгиле", "Исландские саги", стр. 61-253).

133. То есть такой же экономический базис, как и у германцев, описанный Марксом в "Формах, предшествующих капиталистическому производству".

134. В "Формах, предшествующих капиталистическому производству" Маркс говорит о германской форме первобытного общества следующее: "Чтобы община обрела действительное существование, свободные собственники земли должны сходиться на собрание, тогда как в Риме, например, община существует помимо этих собраний, в наличия самого города и должностных лиц, поставленных над ним" (К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству, стр. 14).

135. Это проявлялось весьма отчетливо в отношении рода к взятому в плен врагу: его либо следовало принять в род и тогда, конечно, дать ему землю (поэтому в Исландии рабам обычно вместе со свободой давали и землю – обладание землей и свобода были неразрывными понятиями), либо превратить его в раба, поставить вне "закона", вне рода, если вообще его оставляли в живых.

136. "Изречения Высокого" – одна из песен "Старшей Эдды" (см. "Эдда", перевод С. Свириденко, М., 1917). Основное содержание этой песни – поучения житейской мудрости. – Прим. ред.

137. "Эдда". М., 1917, стр. 292.

138. Там же, стр. 288.

139. Там же, стр. 296.

140. Там же, стр. 294.

141. Характерно, что этические положения "Изречений Высокого" прямо противоположны духу накопления богатств и презрению к труду, характеризующим стадию упадка родового общества, или, как выражается Энгельс, "военную демократию" (см. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности, и государства, стр. 169-170).

142. Ингимунд Старый – один из исландских первопоселенцев, о котором рассказывается в "Саге о людях из Ватнсдаля". – Прим. ред.

143. См. "Исландские саги", стр. 377.

144. Гуннар из Хлидаренди – герой первой половины "Саги о Ньяле". – Прим. ред.

145. См. "Исландские саги", стр. 721-723.

146. Трудно переоценить значение этого стремления к миру, которому следовали лучшие люди древней Исландии. Известно, какими презрительными кличками убийцы и насильники наделяли людей, боровшихся за мир. Мы еще слышим их в словах Эйнара с Тверы и Халля из Сиды, когда они говорят о "бедняках" и "маленьких людях", имея в виду себя я себе равных. Но не меньшему осуждению подвергались насильники и убийцы со стороны мудрейших и выдающихся людей. Как бы перекликаясь с ними, X. К. Лакснесс критикует в своем историческом романе "Герпла" отрицательные стороны эпохи викингов, исчезавших в обществе, в котором как хавдинги и бонды, так и раб Кольбак стремились к миру; Лакснесс критикует также грабительские банды, которые в своих интересах организовывали короли и крупная знать, чтобы угнетать и разорять бондов. Впрочем, несомненно, "Герпла" в первую очередь является критикой современных поджигателей войны, и Лакснессу удается связать в этом прекрасном произведении боевое наследие предков исландского народа с современной борьбой за мир.

147. В других, странах эта проблема – ликвидация междоусобицы родовых общин – была "решена" путем насильственной ликвидации родового общества, упразднения народного собрания и народного суда, в котором равные судили себе равных, лишения крестьян свободы и их разоружения. Управление, принятие законов, судопроизводство и ношение оружия – все это стало исключительной привилегией знати и короля, а также их помощников и слуг. Иными словами, феодальная знать и короли установили между крестьянами внутренний мир при помощи своей государственной власти, а себе, правящему классу, присвоили право и власть угнетать и грабить крестьян, судить и убивать их, когда это представлялось нужным феодалам. Правда, таким путем была искоренена родовая месть, но зато в классовых феодальных обществах начались войны между феодальными, государствами, а также освободительные войны плохо вооруженного крестьянства против вооруженных до зубов феодалов. Захватившие власть король и феодалы, пообещав крестьянам мир, отняли их свободу. Их уделом стал гнет, от которого они не могли освободиться даже путем борьбы.

148. Торгейр Хаварссон – один из героев "Саги о названных братьях". – Прим. ред.

149. О Хравнкеле Фрейсгоди есть особая сага. – Прим. ред.

150. См. "Исландские саги", стр. 533.

151. О Торстейне Эгильссоне рассказывается в "Саге об Эгиле". – Прим. ред.

152. О Бьярне Витязе из Хитардаля есть особая сага. – Прим. ред.

153. См. "Исландские саги", стр. 114 и сл.

154. "Landnámabók", bls. 63.

155. Там же, стр. 76.

156. "Landnámabók", bls. 112.

157. У греков сохранились предания о сходных обычаях, существовавших у них в "золотом" веке. Профессор Томсон возводит их происхождение к первобытнообщинному строю: "Плутарх, ссылаясь на Аристотеля и Кратина, рассказывает, что Кимон, сын Мильтиада, имел обыкновение держать в доме накрытые столы, достаточные для большого количества людей, и все члены его демоса (первоначальное значение этого слова – "род") имели к ним свободный доступ. Гостеприимство Комоса вытекало из древнего гостеприимства и щедрости афинян... Предлагая свой дом в качестве prytaneion (своего рода дом местного самоуправления) и разрешая путникам есть плоды, растущие на его земле, он как бы снова вносил в мир тот совместный характер владения естественными продуктами, который, по преданиям, существовал во времена Хроноса" (G. Thomson. Æschylos and Athens, p. 234). См. также Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 144.

158. "Исландские саги", стр. 687-688. – Прим. ред.

159. "Sturlungasaga", III, bls. 112.

160. Имеется в виду речь Эйнара с Тверы, см. стр. 87. – Прим. ред.

161. Ученые спорили о том, достоверны ли "саги об исландцах" и насколько они достоверны. В последнее время исследователи склоняются к тому, чтобы большую их часть считать поэтическим вымыслом и лишь меньшую – исторически достоверной. Для наблюдений, проводимых в настоящей работе, в общем, безразлично, каким окажется соотношение правды с вымыслом, если вообще этот вопрос когда-нибудь выяснится.

Люди, вроде Скарпхедина, Гисли Сурссона, Гуннара из Хлидаренди, Ингьяльда с острова Хергильсей, Асдис из Бьярга, Ауд – дочери Вестейна, Мелькорки, годи Аскеля, Ингимунда Старого, Эйнара с Тверы и Торстейна Стангархагга, – не вымысел. Это мужчины и женщины, которые действительно существовали и обладали качествами, которыми их наделяют саги. Возможно, что им приписываются поступки, которых они на самом деле не совершали, в их уста вкладываются мудрые слова, которых они не произносили, но сами эти люди не выдуманы. Было бы совершенно неверным считать персонажи "саг об исландцах" вымышленными образами. Для этого они слишком индивидуальны, слишком правдоподобны, слишком соответствуют реальным прообразам и окружающей обстановке; кроме того, подобный взгляд совершенно не соответствовал бы тому реализму, который характерен для саг, в особенности для лучших из них. Этот специфический тип людей, характерный для "саг об исландцах", существовал в обществе до XIII века, в особенности же в X-XI веках. Память об индивидах, которые в особой степени были наделены свойствами людей такого типа, жила в сагах и преданиях и передавалась из века в век, потому что народ восхищался ими и считал их воплощением своих идеалов. Огромное историческое значение "саг об исландцах" состоит именно в том, что они правдиво изображают человека исландского родового общества, его образ мышления и характер. И несмотря на то, что многое в сагах вводит нас в заблуждение, почти всегда можно, однако, разглядеть, каким было исландское общество в X-XI веках, как можно разглядеть черты старой картины, поверх которой сделан другой рисунок.

162. Слова Халля из Сиды, см. стр. 152 и сл. – Прим. ред.

163. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 99.

164. Там же, стр. 101.

165. "Век саг" – так называется период истории Исландии, события которого являются основным содержанием "саг об исландцах", или "родовых саг". Э. Ольгейрссон считает началом этого периода 874 год, то есть год, когда в Исландии поселился Ингольв Арнарсон, первый исландский поселенец. Обычно, однако, период с 870 по 930 год называется "порой занятия земли" (то есть заселения Исландии), а начало "века саг", или "героического века", относится к 930 году, то есть году, когда был учреждён альтинг. Концом "века саг" считается 1030 год, поскольку "саги об исландцах", как правило, рассказывают о событиях, происшедших до этого года. – Прим. ред.

166. Не случайно, что героизм Ингьяльда был использован в качестве темы Стефаном Г. Стефанссоном, человеком, умевшим лучше других связать дух исландского народа периода народовластия с нынешней освободительной борьбой трудящихся классов.

167. В "Саге о Хравне" об этом рассказывается следующее: "Амунди, сын Торкеля, был человек бедный и имел большую семью, которую он кормил. Он входил в тинг Хравна. Торвальд велел Кольбейну (своему дружиннику) и его спутникам потребовать от Амунди, чтобы он вместе с ними напал на Хравна, а если тот откажется – убить его. Кольбейн и его люди нашли Амунди на лугу. Он косил сено, а жена его сгребала за ним скошенное. На спине у нее был привязан грудной ребенок. Кольбейн и его спутники потребовали от Амунди, чтобы он поехал с ними в Эйр к Хравну, но он ответил, что не будет участвовать ни в чем, что могло бы причинить вред Хравну. Тогда они набросились на него и убили. Затем они поехали к Торвальду и рассказали об убийстве, и он не упрекнул их в содеянном" ("Biskupasögur", I, bls. 666-667).

168. Не случайно, что рассказ об Ауд явился основой для одной из лучших речей Йоуханнеса ур Кётлум, произнесенной им в марте 1949 года в час, когда решалась судьба Исландии (эта речь опубликована в журнале "Réttur" за 1949 год, стр. 52-57). Не случайно, также, что эти слова произнесла исландская девушка, которая ударила премьер-министра, стоявшего за включение Исландии в Атлантический пакт.

169. Харальд Суровый правил в Норвегии с 1045 по 1066 год. В его дружине было много исландцев. – Прим. ред.

170. Сигурд Свинья – отец Харальда Сурового. – Прим. ред.

171. Снорри – отец Халльдора. – Прим. ред.

172. "Islendinga þættir", bls. 116.

173. Король не считал, что его жизни грозит опасность: ему казалось настолько, естественным величие королевской власти, что он не верил, что Халльдор может поднять на него меч. Халльдор же считал себя равным королю. Не потому, что он был бунтарем, а потому, что он, как и другие исландцы, считал это вполне естественным. Но королева Тора, дочь Торберга Арнасона (брата Кальва и других предводителей бондов), понимала опасность. Характерные для родового общества представления о равноправии еще не стали для нее такими же чуждыми, какими они были для короля.

174. "Нид" – хулительные стихи. Такими стихами приписывалась магическая сила, и поэтому их боялись. – Прим. ред.

175. Грим Томсен – исландский поэт (1820-1896). – Прим. ред.

176. Свен Вилобородый – датский король, правил с 983 по 1014 год. – Прим. ред.

177. Берсерк – свирепый воин, который в битве приходил в исступление и, согласно поверию, становился неуязвимым. – Прим. ред.

178. Скардхедин – старший сын Ньяля, один из главных героев "Саги о Ньяле". – Прим. ред.

179. О том, как Торстейн Сурт исправил исландский календарь, введя добавочную неделю, рассказывается в "Книге об исландцах" Ари и в "Книге о взятии земли". – Прим. ред.

180. Торд Ревун, исландский законодатель X века, ввел деление страны на четверти со своими тингами.– Прим. ред.

181. Ср. приведенную выше, на стр. 124, цитату из "Происхождения семьи, частной собственности и государства".

182. См. ниже, стр. 184 и далее.

183. В языческое время в Исландии было принято, что бедные или многосемейные уносили своего новорожденного ребенка в пустынное место и там оставляли. – Прим. ред.

184. Норвежские короли Олав Трюггвасов и Олав Толстый. – Прим. ред.

185. Естественно возникает вопрос: как удалось ирландцам и исландцам столь разными путями решить одну и ту же задачу – задачу создания единого народа, несмотря на родовую организацию общества?

Этому способствовали следующие причины:

1) В X-XI веках ирландская знать была значительно сильнее, нежели исландская. Кроме того, у ирландских крестьян не было традиций освободительной борьбы, которые сложились у исландских бондов в результате их схваток с жестоким господствующим классом Норвегии и их переселения в Исландию, – традиций, обусловивших отвращение исландских бондов к власти крупной знати и короля, в результате чего они решительно пресекали все попытки угнетения, исходившие как от местных, так и от иностранных узурпаторов. (Характерно, что в ирландских народных сказках обычно совершенно иначе говорится о королях, нежели в исландских, в которых прежде всего говорится о простом народе, в чем опять же проявляются демократические традиции исландского народа.)

2) Ирландцы спокойно жили в своей стране. Господствовали старые центробежные тенденции. Узость политических интересов, эта врожденная склонность родового коллектива быть чем-то самодовлеющим не только в экономических, но и общественных вопросах, достигала своего апогея. Исландцы же переселились в новую страну и должны были прежде всего создать пригодное в тех условиях общественное устройство. Недостаточно было возродить старое – им надо было преобразовать его, приспособить к новым условиям, требовавшим взаимопомощи и сотрудничества.

3) У ирландцев тяготение к раздробленности поддерживалось извне – для английского правящего класса это не составляло труда, поскольку расстояние между Англией и Ирландией было небольшим, и вскоре враги обосновались в самой Ирландии. Значительно сложнее обстояло дело в Исландии: препятствием для иноземных господствующих классов служили океан и солидарность исландцев в их борьбе против иноземной эксплуататорской власти. Исландцам удалось образовать единый народ, единое общество уже в X веке, когда государственная власть господствующего класса в Норвегии была еще слаба, а после захвата власти Харальдом Прекрасноволосым в этой области наблюдался даже регресс.

4) Исландцам помогало и то обстоятельство, что о нападениях извне не могло быть и речи. Поэтому в Исландии развитие власти знати шло значительно медленнее, чем где бы то ни было. В Ирландии же нападения скандинавских варваров, а затем английского государства способствовали усилению власти воинственной знати и вместе с тем препятствовали образованию единого народа.

5) В Ирландии в результате непрерывных нападений извне наблюдался значительный духовный застой после периода расцвета в 500-800 годах. У исландцев же после переселения начался настоящий духовный подъем, что представляет собой обычное явление, так как это случается всегда, когда первобытный народ оказывается вырванным из состояния застоя и изоляции и вынужденным применить свои способности для решения новых проблем в новых условиях. В таких случаях общественное развитие идет более быстро и гораздо своеобразнее, чем обычно. Маркс и Энгельс в "Немецкой идеологии" указывают, насколько значительней часто оказывается прогресс в колониях по сравнению с родиной переселенцев. Они называют сначала Северную Америку и далее пишут: "Это относится ко всем колониям, поскольку они не являются лишь военными или торговыми стоянками. Примерами могут служить Карфаген, греческие колонии и Исландия в XI и XII веках" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IV, стр. 63).

186. Ауд Мудрая – одна из исландских первопоселенок-христиан. В "Саге о людях из Лаксдаля" она называется Унн Мудрая. – Прим. ред.

187. Хельги Тощий – один из исландских первопоселенцев-христиан. – Прим. ред.

188. Торкель Луна в конце X века был законоговорителем. В "Книге о взятии земли" о нём говорится, что "из всех язычников он был самым праведным, насколько люди помнят. Когда он был при смерти, он велел вынести себя на солнце и поручить себя богу, который создал солнце. Он жил так же праведно, как и самые праведные из христиан". – Прим. ред.

189. Годи Аскель – сын одного из исландских первопоселенцев. Отличался миролюбием и справедливостью. О нем рассказывается в "Саге о людях из Рейкьядаля". – Прим. ред.

190. Люди часто склонны судить о принятии христианства с точки зрения той роли, которую через несколько веков сыграла христианская церковь, помогая расчистить путь иноземному вмешательству и свергнуть народовластие. Такая точка зрения приводит к неправильным выводам. Каждое поколение является кузнецом своего собственного счастья, и ни одно из поколений периода народовластия не сделало в политической области больше, чем поколение: 1000-1030 годов. О последующих поколениях можно судить лишь по тому, насколько они сумели сохранить полученное наследство.

191. "Флатейярбок" – рукопись конца XIV века, найденная на острове Флатей (откуда ее название) и представляющая собой собрание разных саг.– Прим. ред.

192. Легко быть терпимым, когда один господствующий класс сходит со сцены, уступая место другому, но требуется высокий уровень развития и мудрость с обеих сторон, чтобы новое при этом не пострадало.

193. Без этой предпосылки немыслимо творчество Снорри Стурлусона с его сочувствием язычеству, пониманием родового общества и его борьбой против королевской власти, за дело бондов и их вождей.

194. Гудмунд Могучий – один из главных героев "Саги о людях с Льосаватна". О нем рассказывается, что у него было сто домочадцев и сто коров и что он управлял несколькими годордами. – Прим. ред.

195. Ср. Ó. Lárusson. Úr byggðasögu Islands, bls. 23-32.

196. Ср. рассказ о Торбьярне, отце Гудрид, вышедшей впоследствии замуж за Торфинна Карльсевни ("Þorfinns saga Karlsefnis", bls. 5-8).

197. Как же случилось, что эти немногие слова Ари о Скафти являются единственными достоверными данными об этом великом вожде исландского народа?

В большинстве "саг об исландцах" ему не воздается должного, если не считать того, что признается его знание законов. Особенно пренебрежительно говорится о нем в "Саге о Ньяле".

Это можно объяснить тем, что хавдингам эпохи народовластия немало пришлось испытать от Скафти и его управления. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он вызывал у них известную антипатию, следы которой могли Долго сохраняться, и не в последнюю очередь в сагах, которые впоследствии могли быть записаны по приказанию хавдингов.

У автора данной книги сложилось впечатление, что мудрость Ньяля и его знание законов – словом, все черты этой выдающейся личности, этого великого миротворца, взяты у законоговорителя Скафти и что Ньялю приписано проведение закона о "Пятом суде", хотя в действительности его провел Скафти. Автор "Саги о Ньяле" явно хотел представить Скафти с худшей стороны, и все же ему не удается скрыть желание Скафти примирить противников, воспрепятствовать битве на альтинге, а когда это ему не удалось, разнять дерущихся.

198. Снорри Годи умер в 1031 году. – Прим. ред.

199. Ó. Lárusson. Úr byggðasögu Islands, bls. 32.

200. Там же, стр. 33.

201. Христианская церковь в Исландии сначала не имела земли. Первое владение, Скальхольт, церковь получила лишь век спустя после принятия христианства.

202. Христианские предводители еще не были обособлены от других предводителей общества и не считали церковь особой властью.

203. Адам Бременский – немецкий летописец, умер около 1085 года. – Прим. ред.

204. Ислейв Гицурарсон – первый исландский епископ, умер в 1080 году. – Прим. ред.

205. В подстрочном примечании добавлено: "У них нет никакого короля, кроме закона. Грех там – позор, а смерть – почет".

206. Адам Бременский спутал епископа с законоговорителем.

207. В подстрочном примечании добавлено: "Крупнейший город у них – Скальхольт". [В действительности Скальхольт – монастырь. Городов в Исландии, конечно, тогда не было. – Ред.]

208. Непрерывные войны господствующих классов Германии, Франции, Англии и Норвегии как друг с другом, так и внутри государств в этот период менее всего могли вызвать энтузиазм христиан-идеалистов. Император Генрих IV воевал со своей знатью. Вильгельм Завоеватель и Харальд Суровый нападали на Англию. И всюду народу приходилось расплачиваться своей кровью за властолюбие знати, желавшей завладеть новыми богатствами.

209. "Скардсарбок" – рукопись XVII века "Книги о взятии земли". – Прим. ред.

210. Халльфред Беспокойный Скальд (около 967 – 1007) – известный исландский скальд, о котором рассказывается в "Саге о Халльфреде". – Прим. ред.

211. Сигхват Тордарсон (около 995 – 1045) – один из самых выдающихся исландских скальдов, играл видную политическую роль в Норвегии при Олаве Толстом и Магнусе Добром. О нем рассказывается в "Хеймскрингле" Снорри Стурлусона. – Прим. ред.

212. "Висы откровенности" – произведение Сигхвата Тордарсона, в котором он говорит королю Магнусу о недовольстве норвежских бондов его внутренней, политикой. – Прим. ред.

213. Дочь бонда из Снефелльснеса – Гудрид, о которой рассказывается ниже. – Прим. ред.

214. Йоун Сигурдссон (1811-1879)– исландский политический деятель и ученый, прославившийся своей многолетней борьбой за независимость Исландии. – Прим. ред.

215. "Um Alþing", Ný félagsrit, I, árg., bls. 61.

216. "Сага об Эйрике Красном", "Рассказ о гренландцах" – две "саги об исландцах", в которых рассказывается о поселении исландцев в Гренландии и об открытии ими Америки (см. "Сага об Эйрике Красном", перевод С. Н. Сыромятникова, СПб, 1890). Согласно "Саге об Эйрике Красном", Америку открыл Лейв, сын Эйрика Красного, согласно "Рассказу о гренландцах", – Бьярни Херьольвссон. – Прим. ред.

217. "Сага о Торфинне Карльсевни" – так называют иногда один из двух вариантов "Саги об Эйрике Красном". – Прим. ред.

218. Так называли Америку открывшие ее исландцы. – Прим. ред.

219. Йоун Дуасон [автор книги по истории Гренландии. – Ред.] считает, что это были индейцы, а Вильхьяульм Стефаунссон [полярный исследователь и автор книги о полярных странах. – Ред.] считает, что это были эскимосы.

220. Нордрсета – так называли исландцы места рыбной ловли на севере Гренландии.– Прим. ред.

221. Судьба белых людей в Гренландии и в других западных поселениях покрыта туманом.

Однако мы не видим причины сомневаться в правильности взгляда, согласно которому исландцы частично подверглись ассимиляции в самой Гренландии, а частично переселились в Нордрсету, усвоили там первобытнообщинную охотничью культуру и смешались с народом, жившим там или переселившимся туда. По нашему мнению, многое указывает также и на то, что исландцы, переселившиеся в Америку, в большей или меньшей степени смешались с первобытными народами, населявшими Лабрадор, Баффинову Землю и другие области, ныне населенные эскимосами. Нет никакого сомнения в том, что исландцы принесли туземцам гораздо более высокую технику и знания, а также много иных культурных ценностей. Но главное изменение в положении этой части исландского народа заключалось в том, что он перешел от характерной для родового и классового общества ступени культуры, от цивилизации, назад, к способу производства и общественному строю, характерному для первобытного коммунизма.

Пока еще не все в этом процессе ясно. Но многое указывает на то, что в изменениях, приведших к созданию в этих полярных странах новых народов, воля к миру и терпимость сыграли более важную роль, нежели военные действия, о которых в основном повествуют "Сага об Эйрике Красном" и "Сага о Торфинне Карльсевни". Во всяком случае, именно в этих краях сложился один из самых миролюбивых народов.

Если такой взгляд правилен, то, хотя при переселении и были принесены в жертву самобытность исландского народа и его культура, это делает больше чести исландскому народу, чем если бы скрелинги были истреблены огнем и мечом и путь выходцев из Исландии по полярным странам был бы залит кровью, как позднее был залит кровью путь белых людей в более южных частях Америки.

222. Хроллауг – первопоселенец, занявший землю у Хорнафьорда, прадед Халля из Сиды, см. выше. – Прим. ред.

223. Харальд Суровый погиб в 1066 году во время похода в Англию с норвежским войском, который закончился неудачей. – Прим. ред.

224. Торкель Скалласон – исландский скальд XI века. Сохранились две строфы его "Вальтьовсфлокка" – хвалебной песни в честь Вальтьова, графа Нортумберлендского.– Прим. ред.

225. "Heimskringla, Haraldssaga harðráða", XCV-XCVI.

226. Миклагард – древнеисландское название Константинополя – Прим. ред.

227. Бьярмаланд – так называли исландцы страну на побережье Белого моря, населенную финским племенем бярмов (древнерусское – пермь). – Прим. ред.

228. Одди Звездочет, или Одди Хельгасон,– исландский астроном, живший, по-видимому, в первой половине XII века. – Прим. ред.

229. Имеется в виду автор так называемого "Первого грамматического трактата" – наиболее замечательной из древнеисландских работ по грамматике. – Прим. ред.

230. G. Thomson. Studies in Ancient Greek Society, p. 577.

231. Семунд Мудрый – исландский ученый (1053-1133); раньше ему приписывалась "Старшая Эдда". Произведения его до нас не дошли. В народных сказках он чернокнижник. – Прим. ред.

232. Для решения того, виновен ли ответчик в том, в чем его обвиняют, назначались соседи ответчика или истца или соседи места преступления. Таким образом, слово "сосед" в древнеисландском языке было также и юридическим термином. – Прим. ред.

233. Связь с родовым обществом породила генеалогию, практическую, народную науку того времени. Родословные Ари и "саг об исландцах" являются живой связью общества с прошлым. У всякого бонда был свой род, тогда как в других странах род был только у королей и знати – там крупные землевладельцы отняли у крестьян не только их свободу и землю, но и их род и связь с родовым обществом.

234. Джордж Томсон сообщает, что в 1887 году один хорватский сказитель исполнил в Аграме по памяти цикл поэм, в полтора раза больший, нежели "Илиада" и "Одиссея" вместе взятые (G. Thomson. Studies in Ancient Greek Society, p. 529). Он превосходно описывает технику сказителей киргизов и рассказывает, как они исполняли поэму (там же, стр. 529-531). Томсон хорошо показывает, чего лишились в записи большинство героических поэм (там же, стр. 576). Интересно его сообщение о том, как магнитофон и микрофон помогают в Советском Союзе сохранить героический эпос киргизов, доживший в устах народа до сегодняшнего дня.

235. "Сказ о Харбарде" – одна из мифологических песен "Старшей Эдды". По своему содержанию она представляет собой перебранку между Тором и Одином. – Прим. ред.

236. "Словесная распря Локи" мифологическая, песня "Старшей Эдды", в которой Локи перебранивается с другими богами. Такие песни-перебранки нередко считаются своего рода драматическими произведениями. – Прим. ред.

237. "Сюрпутингслаг" – так называется в "Саге о людях с Льосаватна" потливое подражание судебной тяжбе. – Прим. ред.

238. Неверно считать, что все поэтическое творчество было возвышенным. Многие песни и саги носят слеты их варварского происхождения, например восходят к культу богов плодородия Ньярда и Фрейра. То, чем Харбард хвастается перед Тором (имеется в виду хвастовство любовными победами.– Ред.], а Снеглу-Халли – перед Харальдом Суровым, было обычной темой того времени.

239. "Рыцарские саги" – прозаические повествовательные произведения, по манере, изложения кое в чем родственные "сагам об исландцах", но по духу близкие к рыцарским романам. В них преобладают сказочная фантастика и романтический вымысел. – Прим. ред.

240. H. K. Laxness, Sjálfsagðir hlutir, bls. 26-27.

241. Там же.

242. Там же, bls. 29.

243. Смотреть на мир глазами язычника означает смотреть на него реалистически, то есть так, чтобы могущество небесного и земного властителя не мешало бы пониманию истории и жизни. В этом смысле исландское народовластие еще в XI-XII веках и вплоть до XIII века является языческим: власть господствующего класса еще не отравила сознание исландцев, потому что он не занимал в то время доминирующего положения в обществе. В этом смысле христианство в XI-XII веках было языческим образом мышления людей, стремящихся к улучшению нравов и чтивших вместо Тора и Фрейра Христа и Марию.

244. "Это христианство, эта удивительная смесь лекарства и болезни, которая уже давно сделалась второй природой Запада, долго не смогла согнуть, и так и не сломила исландца" (H. K. Laxness, Sjálfsagðir hlutir, bls. 28).

245. Стурла Тордарсон (1214-1284) – племянник Снорри Стурлусона, автор ряда саг и стихов. Ему принадлежит, в частности, "Сага о Хаконе Хаконарсоне" и бóльшая часть "Саги о Стурлунгах". – Прим. ред.

246. То есть в доме Снорри Стурлусона. – Прим. ред.

247. Einar Ól. Sveinsson. Á Njálsbúð. Reykjavík, 1944.

248. Сожжение в Флугумюри – драматический эпизод борьбы исландских хавдингов в эпоху Стурлунгов. (В 1253 году на Флугумюри, двор Гицура Торвальдссона, напали его враги в ночь, когда там происходила свадьба его сына, и сожгли двор и в нем много народу). – Прим. ред.

249. Кьяртан и Гудрун – герой и героиня "Саги о людях из Лаксдаля" (см. "Исландские сага". М., 1956), судьба которых напоминает судьбу Сигурда и Брюнхильд – главных персонажей исландского героического эпоса. – Прим. ред.

250. То есть висы, сочиненной Ньялем – прообразом героя "Саги о Ньяле". – Прим. ред.

251. Гест Мудрый – исландский хавдинг конца X – начала XI века, отличавшийся мудростью и миролюбием. О нем рассказывается в "Саге о людях из Лаксдаля" (см. "Исландские саги". М., 1956, стр. 320 и сл.). – Прим ред.

252. Строчка из "Изречений Высокого" ("Эдда", стр. 299), которая, как принято считать, суммирует мораль древней эпохи и которая превратилась в поговорку. – Прим. ред.