| Боялся ли древний скандинав смерти? Смерть – тот момент, когда с наибольшей полнотой раскрывается судьба человека и обнаруживается подлинная его ценность. Смерть – последнее и величайшее испытание, и нужно выдержать его, не уронив своего достоинства. Поведению человека перед лицом смерти, его словам и поступкам в сагах уделено исключительное внимание. Чем обусловлен этот неотступный, пристальный интерес?
Может показаться, что скандинавы не боялись смерти, пренебрегали ею и даже презирали ее. Герои саг и в самом деле ведут себя в свой смертный час с редкостной выдержкой и самообладанием и говорят о грозящей им гибели с крайней сдержанностью и без всякой патетики.
Как рассказано в "Саге о названых братьях", побратимы Тормод и Торгейр отправились на приморские скалы собирать анжелику – растение, пригодное в пищу и употреблявшееся при лечении больных. Камни внезапно покатились из-под ног Торгейра, и он повис над глубокой пропастью, уцепившись за стебель растения. Выбраться он был не в состоянии, но висел молча, не окликая ничего не подозревавшего брата. Тот спросил его, собрал ли он уже достаточно анжелики. "Торгейр отвечал спокойно и с бесстрашным сердцем:
– Я думаю, что с меня хватит, когда та, за которую я держусь, выскользнет".
После этих слов Тормод понял, что Торгейр в опасности, и вовремя помог ему выбраться.
В научной литературе высказывалось мнение, что отсутствие у скандинавов страха смерти объясняется особым отношением к времени. Поскольку настоящее для них – не краткий миг, единственно реальный по сравнению с уже не существующим прошлым и еще не наступившим будущим, но неразрывно, органично связано и с тем, и с другим и как бы содержит в себе и прошлое, и будущее, ибо время в восприятии этих людей обладает прочностью, оно, по их убеждению, не кончается со смертью.
Правда, представления о загробном мире вряд ли были у них четкими: неясно, где находится царство мертвых, каково оно, что происходит с человеком после смерти. У воинственных викингов сложилось убеждение в том, что воинов, павших на поле боя, принимает в свои палаты Валхаллу Один и они там делят время между поединками и пирами. Но вера в возможность появления покойников среди живых, нашедшая отражение в сагах, свидетельствует о том, что мертвых не обязательно мыслили как обитателей какого-то иного мира, они, по-видимому, продолжали свое существование поблизости, в могилах, курганах и нередко докучали живым, домогаясь их внимания и забот, или, наоборот, сами помогали своим здравствующим сородичам. Чрезвычайное разнообразие погребальных обрядов у скандинавов в период раннего Средневековья (захоронение в курганах и могилах без насыпей, в кораблях или лодках, в каменных или деревянных камерах, трупосожжение и т. п.) обычно истолковывается как признак отсутствия единообразных идей о том, что ожидает человека после кончины.
В дохристианскую эпоху верили и в то, что умерший в известном смысле продолжает жить в одном из своих потомков. Он умер, но вместе с тем как бы возрождается в том члене своего рода, который получил его имя: оказывается, этот новый носитель имени предка наследовал его качества и его судьбу. Передача имени для древних не была такой же условностью, как в более позднее время. Поэтому считали, что опасно принимать имя рано умершего человека и, наоборот, что обладание двумя именами способствует более долгой жизни. Как рассказывается в одной саге об исландцах, дядя передал свое имя племяннику для того, чтобы тот воспринял его "счастье". "В древнее время верили, – говорится в прозаической части "Второй песни о Хельги убийце Хундинга" (одна из песен "Старшей Эдды"), – что люди рождаются вновь, но теперь это считают бабьими сказками". Однако вплоть до Нового времени среди норвежских крестьян бытовало выражение: "Сын возрождает отца".
Между тезками-сородичами устанавливалась таинственная связь. Такая связь существовала между одним из сыновей Харальда Прекрасноволосого, Олавом Гейрстадаальвом ("эльфом Гейрстадира"), и Олавом Святым. В "Круге Земном" об этом не рассказывается, но в сборнике саг "Flateyjarbók" на сей счет имеются достаточно ясные намеки: первый Олав как бы возродился во втором. Зато в "Круге Земном" можно проследить мистическую взаимозависимость Олава Святого и Олава Трюггвасона.
Таким образом, скандинавы описываемой эпохи, возможно, действительно по-особому относились к смерти, раз уж она не воспринималась как конец, прекращение всякого бытия. Однако объясняется ли это отношение к смерти спецификой восприятия времени? Вера в загробное существование в той или иной форме не предполагала, что и время для покойника будет длиться так же, как для живых. Скандинавы-язычники, по-видимому, еще не знали того понятия вечности, которое принесло с собой христианство, тем не менее время после смерти – не то же самое, что время живых. Ведь, как мы видели выше, время, по мнению древних, определялось именно деятельностью людей; вспомним, что "öld"–и "время", и "род людской". Следовательно, там, где прекращается активность человека, жизнь, там нет и времени (хотя, судя по сагам, некоторые мертвецы совершали поступки). Поэтому осторожнее предположить, что, с точки зрения скандинавов, для мертвых времени вообще не существует.
Отношение к смерти в этом обществе, скорее всего, объяснялось отсутствием сознания полной обособленности и изолированности индивида, его неспособностью мыслить себя атомарно. Род воплощался в каждом из его представителей. Человек был частью родственной группы, принадлежал к более обширному организму, чем он сам, и в этом смысле продолжал существовать и после своей смерти.
Нам трудно, опираясь на высказывания саг, согласиться с точкой зрения, что скандинавы не страшились смерти. О страхе смерти саги, как правило, и в самом деле не говорят. Но что этим доказывается? Скандинав не должен бояться смерти, от него ожидают, что перед лицом ее он проявит хладнокровие и бесстрашие.
Когда норвежские государи, начиная с Олава Трюггвасона, приступили к христианизации подчиненного им населения, они не останавливались перед расправой над язычниками, противившимися крещению. И тем не менее находились люди, которые, несмотря на угрозы и пытки, упорствовали в прежней вере. Таков был Рауд Могучий: по приказу Олава Трюггвасона ему через горло запихнули змею, которая прогрызла ему внутренности, но он так и не принял предложения перейти в спасительную веру (Ól. Tr ., 80)1.
Однако в целом история крещения норвежцев свидетельствует о том, что страх смерти оказывался эффективным средством обращения в новую веру; только под угрозой кровавой расправы бонды соглашались отречься от веры и обрядов своих отцов.
В "Круге Земном" можно найти свидетельства и того, что в минуты смертельной опасности люди впадали в панику. Ярл Хакон, могущественный и смелый человек, вряд ли поступил очень мужественно, прячась от бондов в яме в свинарнике вместе с рабом. Он и не скрывал своего страха:
– Главное – спасти жизнь! (Ól. Tr., 48).
Человек страшится смерти, этот страх заложен в его природе. Человек не может избавиться от сознания конечного характера своей жизни. Страшился смерти и древний скандинав. "Лучше живым быть, чем мертвым", – гласили "Речи Высокого"; перед лицом смерти исчезают различия между богатством и бедностью, даже хромой, безрукий, глухой или слепой еще могут быть на что-то полезны, но "чтó толку от трупа!" (Hávamál, 70-71). Трудно эти слова эддической песни истолковать как презрение к смерти. Конечно, они не воплощают героического идеала, но, повторяем, идеал этот состоял не в пренебрежении угрозой гибели, а в том, что страх смерти должен быть побежден. Дело не в том, страшится ли человек смерти, неизбежно его поджидающей, а в том, какие средства предлагает ему культура для того, чтобы преодолеть этот животный страх.
Разгадка отношения к смерти людей, о которых прежде всего повествуют королевские саги, содержится в знаменитых словах той же песни "Старшей Эдды":
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава
(Hávamál, 76-77)2.
"Умершего слава" ("dómr um dauðan hvem") – это суждение современников и потомков о человеке. "Dömr" – буквально "суд", "приговор", такой приговор выносят норны о жизни и судьбе каждого человека, и такой приговор выносят люди умершему, судя его по его делам. В эпоху, когда человеческая индивидуальность не была сконцентрирована на самой себе, она, естественно, искала оценку своей собственной сути и своего поведения прежде всего в окружающей среде, в суждении других людей. Давление общественного мнения на индивида было колоссальным, оно-то, собственно, и определяло в первую очередь его поступки.
Следовательно, главное – мнение, приговор людей об умершем, и об этой посмертной репутации, славе нужно заботиться больше, чем о сохранении жизни. Суждение людей о человеке – единственное, что останется навсегда. И так как перед угрозой смерти с наибольшей силой и полнотой могут проявиться его мужество, бесстрашие и стойкость, то он преодолевает страх и ведет себя так, как об этом повествуется в сагах.
Понятия "честь", "достоинство" занимают в сознании скандинавов и соответственно в сагах столь же важное место, как и понятия "судьба" и "удача". Эти понятия тесно между собой связаны, так как именно в ситуациях, в которых обнаруживается человеческая судьба, более всего требуется вести себя с достоинством и отстаивать свою честь. Тот, кто способен утвердить собственное достоинство в глазах общества, побеждает смерть, и слава о нем сохранится в памяти людей.
Во время нападения на Норвегию конунга Магнуса Слепого, который ранее был низложен, изувечен, ослеплен и изгнан из страны, произошел такой эпизод. Напавшие потерпели поражение. Слепой конунг не мог самостоятельно спастись, и тогда дружинник Хрейдар поднял его на руки, пытаясь перескочить с одного корабля на другой. В этот момент Хрейдара пронзила стрела, вошедшая затем в конунга Магнуса. Так они вместе и погибли. "Все говорили, что он [Хрейдар] мужественно последовал за своим господином. Счастлив всякий, кто приобретет подобную славу" (orðrómr) (Haraldssona, 10). Orðrómr – общественное мнение, слава, суждение людей – вот что ценится превыше всего.
В битве между викингами из Йомсборга и норвежцами один из предводителей викингов, Буи Толстый, получил смертельную рану в голову. Разрубив одним ударом меча своего противника пополам, Буи схватил два своих сундука, полных золота, и с возгласом:
– За борт, все люди Буи! – прыгнул в море. Многие из его людей последовали за своим вождем, предпочтя смерть храбрецов плену.
Потерпев поражение, многие из йомсвикингов попали в руки противников. Пленников связали и усадили на большое бревно. Палач с секирой шел вдоль бревна и отрубал головы сидящим. Один юноша с прекрасными длинными волосами сказал ему, когда подошел его черед:
– Не замарай кровью мои волосы.
Ловким движением ему удалось избежать удара секиры, который пришелся по рукам того, кто держал его за волосы. Тогда ярл Эйрик, присутствовавший при казни, осведомился, кто этот красивый юноша.
– Они зовут меня Сигурдом, – отвечал тот, – и мне сказали, что я сын Буи. Еще не все йомсвикинги мертвы.
Ярл предложил Сигурду сохранить жизнь, но юноша ответил:
– Это зависит оттого, кто предлагает.
– Предлагает тот, – сказал ярл, – кто имеет власть предлагать: ярл Эйрик
– Тогда я принимаю предложение, – ответил Сигурд (Ól. Tr., 41).
Бесстрашие сына Буи внушает уважение его врагу (красота же физическая считалась проявлением благородства внутреннего), и тот дарует ему жизнь. Но не от всякого готов принять пощаду мужественный человек, ибо не так дорога жизнь, как важны условия, на которых ему удалось ее сохранить, – они должны быть почетными. Другой викинг, которому ярл также предложил пощаду, отвечал:
– Я согласен, если мы все ее получим.
И всех оставшихся в живых помиловали. Чувство товарищества ценится выше, чем сохранение жизни ценою отказа от него и, следовательно, ценою утраты чести.
В "Саге о сыновьях Харальда" описана жуткая казнь, которой был подвергнут низложенный и плененный конунг Сигурд Слембир. Мстившие ему люди долго и изощренно его мучили. Сигурд стойко все претерпел. Он отвечал на оскорбления тихим голосом и, не испустив ни стона, был также ровен до самой кончины, "как если бы сидел за выпивкой". Свидетели, на которых ссылается Снорри, подчеркивали неслыханное мужество и выносливость конунга (Haraldssona, 12). Снорри упоминает при этом, что Сигурд успел пропеть часть псалма, но явно не христианского мученика изображает он, а человека, следовавшего образцам древнего героического поведения, – ведь и погиб он не за Христову веру, а от руки родственников убитых им некогда врагов.
Умереть нужно красиво, так, чтобы потомство помнило и восхищалось, – только в этом бессмертие. Легендарный шведский конунг Хаки получил в битве смертельные раны и знал, что "дни его жизни недолги". Тогда он повелел, чтобы один из кораблей, на который погрузили убитых и оружие, спустили на воду с распущенными парусами и развели на борту погребальный костер. Ветер погнал корабль прочь от берега. Когда Хаки положили на погребальный костер, он был мертв или близок к смерти, "и это долго впоследствии прославляли" (Yngl., 23).
Другой персонаж "Саги об Инглингах", шведский конунг Ингьяльд, захваченный врасплох нападением противника, видел, что у него недостаточно сил, чтобы дать отпор, и понимал, что в случае бегства враги окружат его со всех сторон. "Тогда он и Аса (его дочь – А.Г.) приняли решение, которое прославилось: они напоили до смерти своих людей и затем подожгли пиршественный зал". Все сгорели, и Ингьяльд тоже. Снорри цитирует скальда Тьодольва, которому он обязан данными сведениями: "Эта судьба казалась всем свеям наилучшей для потомка конунгов: умереть самому и добровольно завершить свою славную жизнь".
Напротив, человек, который пытается любой ценой сохранить свою жизнь, не заслуживает уважения. Не такова ли смерть конунга Ауна (Aun или Áni), который продлевал свое существование, принося в жертву Одину одного за другим собственных сыновей? Читатель помнит, что перед смертью Аун впал в детство, и с тех пор безболезненная смерть от старости стала называться Ánasótt (Yngl., 25). Жизнь, в конце которой человека кормят из рожка, презренна, и цитируемые Снорри стихи Тьодольва о конунге Ауне полны сарказма.
Именно в связи с вопросом об отношении скандинавов к смерти "Сага об Инглингах" представляет особый интерес. Характеризуя в Прологе к "Кругу Земному" песнь Тьодольва "Ynglingatal", на которой он основывает свое повествование в этой саге, Снорри говорит, что в песни названы тридцать предков конунга Рёгнвальда, в честь которого она сочинена, и сказано, как каждый из них умер и где погребен. Этим же интересна для него и другая песнь, "Háleygjatal", которую он также использовал, "и в ней рассказано о смерти каждого и месте, где воздвигнут его курган". Действительно, обстоятельства смерти каждого из Инглингов находятся в центре внимания посвященной им саги.
Более того, на идее смерти основывается периодизация древнейшей истории скандинавских народов, которую дает Снорри: два века знает эта история – "век сожжений" (brunaöld) и "век погребений в курганах" (haugsöld). Таким образом, главное, чем различаются разные эпохи истории, – связанный со смертью ритуал. Когда подобную периодизацию предлагает современный археолог, в этом нет ничего удивительного, он опирается на изучение сохранившихся с древних времен материальных остатков, и среди них погребения занимают видное место. Но повышенное внимание Снорри к погребальным ритуалам свидетельствует об огромном значении, которое придавалось им в его время. Обычай сожжения покойника вместе с его имуществом Снорри возводит к Одину. Один приказал, чтобы пепел бросали и в море или закапывали в землю и в память о знатных людях воздвигали бы камни или курганы. Переход же от практики сожжения к погребениям Снорри связывает со смертью Фрейра: его тело положили в курган в Уппсале, и с тех пор многие вожди стали насыпать курганы над могилами и ставить памятные камни для увековечения славы умерших сородичей. Смерть сопряжена в его сознании с посмертной славой, репутацией человека.
Если обратиться к "Саге об Инглингах" и рассмотреть ее под этим углом зрения, то поразит обширность репертуара смертей3. Разумеется, содержание саги не исчерпывается рассказами об обстоятельствах смерти конунгов, принадлежавших к этой династии, но столь же бесспорно и то, что именно эти факты неизменно привлекают пристальное внимание Снорри.
В других сагах, составляющих "Круг Земной", столь же аккуратно и подробно описывается кончина каждого из конунгов, а также и других персонажей. О многом можно не сообщить, но смерть – завершающий момент человеческой карьеры, подводящий итог всей жизни, – должна быть обязательно изображена.
Слова, сказанные человеком перед смертью, запоминаются, в них как бы резюмируется его сущность. Смертельно раненный Тормод, скальд конунга Олава Святого, отвечает импровизированными стихами на вопрос о его самочувствии. Вытащив из груди наконечник копья и увидев на нем волокна собственного сердца, он произносит:
– Хорошо кормил нас конунг. Я жирен до самых корней моего сердца. С этими словами он умер (Ól. helga, 233-234).
Сохранение присутствия духа в свой последний час – вот высшая доблесть в глазах этих людей.
Подобно этому исландец Ёкуль, получив смертельную рану в голову, сочинил стих, в котором описывает, как льется у него кровь из головы, но мужество его не оставляет. "Затем Ёкуль умер" (там же, 182). Конунг Магнус Голоногий, сломав дротик, пронзивший ему обе ноги, восклицает, обращаясь к дружине:
– Так мы ломаем любой костыль, ребята! (Magn. berf., 25).
Очевидно, в представлении скандинавов смерть наступает тогда, когда дело жизни свершено, – нити жизни обрезают не люди, а норны, определяющие судьбу человека. Потому-то смерть и есть итог, и в ней в наибольшей мере раскрываются человек и его судьба. Снорри обычно дает общую характеристику конунга, опираясь на суждение о нем современников. Но это суждение могло стать окончательным только после смерти человека, когда судьба его раскрылась до конца.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В других случаях отказ креститься объясняли особыми причинами.
Эйвинд Рваная Щека из Халогаланда отверг предложение Олава креститься, и конунг велел поставить ему на живот таз с горячими угольями. Живот Эйвинда лопнул, и тогда Эйвинд сказал:
– Уберите таз. Я хочу сказать несколько слов перед смертью. И это было сделано. Конунг спросил:
– Теперь ты хочешь уверовать во Христа, Эйвинд?
– Нет, – сказал он. – Я не могу принять крещение. Я дух, рожденный в человеческом образе благодаря колдовству финнов, потому что мои отец и мать не могли до этого иметь детей.
Потом Эйвинд умер. Он был великий колдун (Ól. Tr., 76).
2. Параллелью к этим словам может служить изречение англосаксонского "Беовульфа": "Каждый из нас придет к концу жизни в этом мире; пусть же тот, кто может, завоюет славу, прежде чем умрет, ибо это лучшее, что останется мертвому" (Beowulf, 1386-1389).
3. Обстоятельства смерти вождей, упомянутых в "Саге об Инглингах", таковы. Один и его преемники Ньёрд и Фрейр умерли своей смертью; свеи верили, что Один удалился в старый Асгард и будет жить там вечно. Сын Фрейра Фьёльнир утонул пьяный в бочке с медом. Следующего конунга, Свейгдира, карлик заманил в скалу, в которой, по его заверениям, скрывался Один. Сын Свейгдира, Ванланди, погиб в результате колдовства; его задушило во сне чудовище, насланное на него обманутой им финнкой. Сына Ванланди, Висбура, сожгли в его доме сыновья. Один из них, Домальди, был принесен свеями в жертву для того, чтобы в стране улучшились урожаи. Следующие конунги, Домар и Дюггви, умерли от болезни. Сын Дюггви Дат погиб от руки раба. Агни, сын Дага, погиб вследствие козней своей жены: его удавили с помощью ожерелья, из-за которого раньше был убит Висбур. Сыновья Агни, Альрек и Эйрик, умертвили один другого, как умертвили друг друга и сыновья Альрека, Ингви и Альв. Конунг Хуглейк пал в битве, а Ёрунд, сын Ингви, попал в руки врагов, которые его повесили. О его сыне Ауне и о том, как он принес в жертву всех своих сыновей, кроме последнего, мы уже рассказывали. Уцелевшего сына его, Эгиля, забодал бык. Сын Эгиля, Оттар, пал в битве с датчанами, которые бросили его труп на съедение зверям и птицам. Адильс, сын Оттара, погиб, упав на камень с коня. Его сын Эйстейн погиб вместе с дружиной в своем пиршественном зале, подожженном его противником, а сына Эйстейна, Ингвара, убили во время похода на Эстонию. Энунд, сын Ингвара, был погребен обвалом. О гибели его сына, Ингьяльда, который, окруженный врагами, предал себя самосожжению, мы уже рассказывали, но следует упомянуть, что до того Ингьяльду удалось подчинить себе обширные районы, так как он сжег в собственном пиршественном зале шестерых конунгов, предварительно опоив их, а также, что он сжег двух других конунгов, напав на них неожиданно. Всего, по преданиям, он умертвил 12 конунгов. Его сына, Олава Лесоруба, свеи принесли в жертву Одину для того, чтобы обеспечить хорошие урожаи в стране. Сын Олава, Хальвдан Белая Кость, умер в старости. Лишь об обстоятельствах смерти его брата Ингьяльда ничего не рассказано. О сыне Хальвдана Эйстейне сказано, что он утонул в море, упав с корабля вследствие колдовства его противника. Его сын, Хальвдан, умер от болезни. Гудрёд, сын Хальвдана, погиб от руки человека, подосланного его женой, а его сын, Олав, умер от болезни ног. |
|
