| Повествование в "Круге Земном" начинается с глубокой древности. Средневековые скандинавы проводили различие между древними и новыми временами, когда от саг о современности (т. е. о событиях конца XII и XIII в.) и от саг об исландцах, которые охватывали период с конца IX – начала X в. (открытие и заселение Исландии), и саг королевских (IX-XII вв.) отличали "саги о древности" (fornaldarsögur), т. е. о более далеких временах. "Саги о древности" рисуют легендарную эпоху, и способ ее изображения существенно иной, нежели способ характеристики относительно близкого и лучше известного периода.
Сагам о норвежских конунгах предшествует "Сага об Инглингах", посвященная древнейшим легендарным правителям скандинавского Севера. В "Саге об Инглингах", основывающейся преимущественно на поэме исландского скальда Тьодольва "Ynglingatal", переплетаются миф и реальность, следы которой могут быть вычленены лишь с большим трудом. Но это различие между легендой, мифом, эпосом, с одной стороны, и действительной историей, фактами – с другой, далеко не ясно средневековому сознанию. Вслед за Тьодольвом, Ари и некоторыми другими авторами Снорри рационализирует миф, низводя на землю языческих богов и придавая им облик шведских и норвежских конунгов (у Ари Ингви назван конунгом турков, а следующий за ним Ньёрд – конунгом свеев)1. При помощи этого эвгемеристического приема он упорядочивает легендарный материал таким образом, что придает ему историческую форму и временную последовательность.
Другие королевские саги не касаются эпохи легендарных Инглингов и излагают историю Норвегии от Хальвдана Черного или его сына Харальда Прекрасноволосого2. Возникает вопрос: почему и Снорри не считал возможным начать обзор истории норвежских конунгов с Харальда Прекрасноволосого или его непосредственных предшественников, не обращаясь к более раннему и туманному прошлому? Почему из всех саг о конунгах именно в "Круге Земном", самой историчной из них, шире, чем где-либо, используется миф? Иначе говоря, какую функцию в общей структуре "Круга Земного" выполняет "Сага об Инглингах"?
По Снорри, конунги Норвегии связаны родством с древними правителями Швеции, которые в свою очередь ведут свой род от Одина или от Ингви-Фрейра. В скандинавской мифологии Один считался верховным божеством, главою рода асов. Но в "Саге об Инглингах" Один – вождь, правивший Асгардом, главным укреплением в стране асов – Асахейме, расположенной в Восточной Европе. Один в этой саге – могущественный, победоносный воин, овладевший тайнами магии и прорицания, скальд и законодатель. При нем был освоен и заселен Север, и все его жители подчинялись Одину: платили ему подать, а он за это защищал страну от нападений и совершал жертвоприношения для того, чтобы сохранить мир и получать урожаи. Один выступает у Снорри в облике "культурного героя": он научил людей всяческим искусствам и навыкам. Снорри пишет, что люди в прошлом долго поклонялись Одину и его потомкам и верили, что смерть Одина означала его уход в старый Асгард – место вечного его пребывания.
Излагая легенды об Инглингах, Снорри не берет на себя ответственность за их достоверность. Трудно утверждать, разделяет он веру в божественность асов и их отпрысков или нет. Но если он и не верит всерьез в божественность Одина и асов, превращая их в легендарных вождей, то вряд ли правильно полагать, что в его представлении они просто люди. В "культурном герое" сливаются воедино черты божества и человека, он родоначальник, покровитель и благодетель людей, раскрывающий перед ними тайны природы и обучающий их полезным для них навыкам, поэтому его мудрость, знания и могущество неизмеримо превосходят человеческие возможности. "Культурный герой" стоит у истоков истории, от него ведут начало традиции и нормы, которым следует общество, он существует в особом времени, отличном от преходящего времени человеческой жизни, – будучи персонажем мифа, он поэтому в определенном смысле вечен.
В странах интенсивной христианизации языческие боги, если они не отвергались всецело, либо превращались в святых, либо деградировали до нечисти, сливаясь с чертями и низшими духами. У скандинавов новой религии долго не удавалось осилить традиционные верования, и они оказались в высшей степени питательной средой, в которой расцвела эддическая и скальдическая поэзия, строившаяся почти полностью на языческой системе мифологических представлений. Но старые верования, сохраняя свое значение в области эстетических ценностей, вне сомнения, были живучи и сами по себе. На скандинавском Севере исключительно долго удерживалось такое состояние, которое, видимо, можно определить как "двоеверие": запретив и преследуя языческий культ, официальной церкви приходилось сосуществовать с языческой мифологией, находившей живой отклик в общественном сознании.
Итак, для автора "Круга Земного" Один и другие асы уже не боги или, лучше сказать, не истинные боги, ибо есть только один всемогущий Бог – Иисус Христос, или Белый Христос (различение членов святой Троицы, по-видимому, оставалось мало доступным недавним язычникам3). Вместе с тем асы не подверглись и адаптации христианством, не превратились ни в святых, ни в чертей. Одину, выступающему в "Саге об Инглингах" в качестве "культурного героя", в других сагах "Круга Земного" (если отвлечься от многочисленных упоминаний его в цитатах из поэзии скальдов, по большей части язычников) не отводится никакой роли, исключая, правда, единственное, но в высшей степени показательное место в "Саге об Олаве Трюггвасоне".
"Как передают" (Снорри опять-таки снимает с себя всю ответственность за достоверность сведений!), однажды вечером на пир к конунгу Олаву пришел старый одноглазый человек в капюшоне, надвинутом на лицо, и мудро говорил. Ему было что рассказать о всех странах, и конунг получил большое удовольствие от беседы с ним, о многом его расспрашивал, и они провели вместе весь вечер. Старик поведал ему о былых временах и конунгах, которые тогда жили. Разговор затянулся до ночи, пока епископ не напомнил Олаву, что давно пора ложиться спать, но и в постели конунг продолжал слушать гостя, так что епископ вновь вмешался, после чего старик покинул комнату. Наутро его не нашли, но повар сообщил Олаву Трюггвасону, что к нему приходил незнакомец и дал ему куски мяса, велев сварить их для конунга. Тогда конунг приказал уничтожить всю пищу, потому что "то был наверняка не человек, а Один, которому долго поклонялись язычники" (Ól. Tr., 64).
Один обрисован здесь с явной симпатией, это мудрец и превосходный рассказчик, забавляющий конунга-христианина. Антипатию к Одину ощущает, видимо, только епископ, дважды пытавшийся прервать его беседу с Олавом, но не конунг и не сам Снорри4. Языческая мудрость не отвергается как нечто нечестивое и ложное, отвергаются лишь языческие жертвы (мясо, которое старик дает сварить повару).
Одину, считает Снорри, приверженцы "истинной веры" не поклоняются, но беседовать с ним интереснее, чем с епископом. Одину отводится здесь роль существа, обладающего сверхъестественными силой и знаниями, но бессильного перед христианским Богом и его символами.
Повествование об асах и Инглингах выдержано в спокойных тонах (как, впрочем, и весь "Круг Земной") и в этом смысле очень далеко от нетерпимости христианской латинской средневековой литературы, враждебной всему языческому. Современник Снорри датчанин Саксон Грамматик писал о языческих богах с презрением и возмущением. Снорри не высмеивает и не осуждает веру древних скандинавов в асов, и в "Саге об Инглингах" и в последующих королевских сагах говорит о языческом колдовстве, о магии как о чем-то вполне реальном и естественном. Вспомним, что Снорри писал в эпоху, когда в Европе сжигали на костре за одно лишь подозрение в подобной практике. Так же поступали и норвежские конунги-миссионеры Олав Трюггвасон и Олав Харальдссон.
Создается впечатление, что Снорри и верит, и не верит в Одина. Он относится к старым и новым богам как к представителям двух династий: одна правила в древности, другая, более могущественная, сменила ее и правит ныне. Древние правители уже не властны и бессильны по сравнению с новым Богом, а потому им более и не поклоняются, но некогда от них зависело благополучие мира. Прошлое принадлежит им. Христианская церковь требовала не верить в языческих богов, христианский Бог, согласно ее учению, единственный и истинность его извечна; исландцы же, скорее всего, лишь перестали чтить прежних богов, поскольку их время прошло. Категории власти и могущества подходят здесь больше, чем категории веры, истинности.
Снорри, возможно, играет мифом, сознавая его высокую художественную ценность, но если это игра, то очень серьезная. В "Саге об Инглингах" существует определенная дистанция между повествованием и повествующим: последний дает понять, что рассказываемое им не всегда можно принимать вполне всерьез, но он не поручился бы и за то, что всего рассказанного им на самом деле не было. Миф на той стадии, на которой его застает Снорри, начинает оттесняться из области "серьезного" сознания, монополизированной им в языческую эпоху, когда он пользовался безусловной верой, в область художественного вымысла, но процесс вытеснения далеко не завершен. Миф еще остается формой осознания действительности, в том числе и исторической.
Поэтому родословная северных конунгов, изложенная Снорри в "Саге об Инглингах", отнюдь не представляется ему вымышленной, а идея о восхождении исторически достоверных конунгов Норвегии и Швеции к Инглингам – вещь для него серьезная5.
Снорри приводит прорицание Одина, что его потомство будет обитать в северной части мира. Потомки Одина, подобно ему, управляли населением и постепенно осваивали лесные и пустующие области. Так возникли королевства Швеция и Норвегия, подвластные Инглингам – роду, восходящему к Ингви-Фрейру.
При одном из его потомков, конунге Висбуре, начались распри в роду Инглингов. Висбур оставил свою жену с двумя сыновьями и взял себе другую. Когда его сыновья подросли, они потребовали у отца возвратить им золотое ожерелье, которое он при женитьбе на их матери дал ей в качестве брачного дара. Получив отказ, братья пригрозили Висбуру, что это ожерелье будет причиной смерти "лучшего человека в его роду". Задумав отцеубийство, они обратились за помощью к вёльве (прорицательнице) Хульд. Она ответила им, что может наколдовать гибель Висбура, однако предостерегла: впредь убийство будет постоянно совершаться в роду Инглингов. Братья согласились на это. Собрав войско, они ночью напали на ничего не подозревавшего отца и сожгли его в собственном доме.
Таковы истоки вражды в роду Инглингов, которая действительно наполняет всю историю норвежских конунгов. Ее описанию отведено большое место в "Круге Земном". Если не возвращаться вновь к легендарной части истории, изложенной в "Саге об Инглингах", и перейти к собственно историческим сагам "Круга Земного", то нужно отметить, что уже при сыновьях объединителя страны Харальда Прекрасноволосого эта вражда доходит до братоубийства. Конунг Эйрик Кровавая Секира умертвил нескольких своих братьев, но сам был изгнан из Норвегии младшим сыном Харальда Хаконом Добрым. Затем сыновья Эйрика, вторгшись в Норвегию, явились причиной гибели Хакона, своего дяди, и захватили престол. Борьба почти без перерыва продолжалась и впоследствии, и излагать ее ход значило бы рассказывать всю историю Норвегии вплоть до Сверрира, при котором кровавая распря достигла кульминации6.
Нам сейчас важно лишь подчеркнуть, что Снорри усматривает два момента, определивших ход истории Севера: во-первых, основание династии Ингви, чьи потомки правят страной (историко-мифологическое обоснование их прав), и, во-вторых, родовая вражда, раздирающая род Инглингов с самого начала, вражда, на которую этот род оказывается обреченным. Последнее обстоятельство, объясняющее историю Норвегии с IX по XII в., сообщает ей вместе с тем напряженный драматизм: норвежский королевский род разделяете Инглингами бремя проклятья вёльвы Хульд. То, что происходит с норвежскими конунгами, есть проявление неумолимой судьбы.
Обстоятельства, при которых, согласно Снорри, было произнесено проклятье Хульд, свидетельствуют о том, что он действительно придавал ему особое значение. Убийства, в том числе и умерщвление родственников, описываются в "Круге Земном" неоднократно. Но, как правило, о них сообщается с обычной для саг сдержанностью и трезвой фактичностью, дается только канва событий. Она имеется и в данном случае. Сыновья Висбура, встретив у отца отказ выполнить их требование, напали на его жилище и сожгли его вместе с обитателями. Эти данные Снорри почерпнул у скальда Тьодольва. Но он не ограничивается таким повествованием и вводит новый мотив, сообщающий этому событию характер исключительности и большой исторической значимости: мотив колдовства Хульд, к которой братья обращаются за помощью, и сопряженного с ним проклятья. Посредством этого приема "заурядное" отцеубийство вырастает в источник трагедии, под знаком которой протекает вся последующая история рода Инглингов.
К теме рокового ожерелья, из-за которого был убит сыновьями Висбур, Снорри возвращается несколько далее в "Саге об Инглингах". Один из них, конунг Агни, взял в жены дочь убитого им во время похода вождя финнов. Во время пира его жена просила Агни поберечь ожерелье Висбура, и пьяный Агни, ложась спать, надел его себе на шею. Палатка его была расположена на опушке леса, под большим деревом. Пока Агни спал, слуги его жены привязали веревку к ожерелью и, перекинув ее через ветвь дерева, стали тянуть. Так повесили Агни (Yngl., 19).
Выше говорилось, что в вещи может воплощаться, по убеждению древних скандинавов, "удача" человека, но, как видим, в материальных предметах может воплотиться и проклятье, тяготеющее над родом7.
Здесь мы позволим себе высказать одно предположение. Как известно, уже упоминавшаяся выше эддическая песнь "Прорицание вёльвы" излагает миф о создании мира, о его гибели и возрождении. Важнейшую роль в "Прорицании вёльвы" играет идея возникновения зла, борьбы между добром и злом и искупления зла. Среди проявлений зла, овладевшего миром, особое место занимает картина братоубийственной вражды, от которой гибнет человеческий род и род богов. Вёльва предрекает:
...все я провижу
судьбы могучих,
славных богов.
Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до гибели мира;
щадить человек
человека не станет
("Прорицание вёльвы", 44-45).
Смысловая близость прорицания вёльвы в "Старшей Эдде" и прорицания Хульд в "Саге об Инглингах" несомненна. Поэтому можно, как нам кажется, допустить, что эддическое прорицание вёльвы оказало влияние на Снорри, когда он писал об истоках кровавой вражды в роду Инглингов. "Ynglingatal" известна нам по цитатам, которые приводятся в королевских сагах; однако в этих отрывках из поэмы Тьодольва нет упоминаний о проклятье Хульд, и можно предположить, что оно является позднейшим измышлением, навеянным "Прорицанием вёльвы". Не столь существенно, был ли этот мотив введен кем-то из предшественников Снорри или им самим, – все равно справедливо допущение о влиянии на него темы внутриродовой кровавой розни, предрекаемой эддической песнью, ибо заключенные в ней космологические и эсхатологические идеи были очень популярны. Известно, насколько интенсивно использовал Снорри эту песнь в "Эдде"8.
Если такое предположение оправданно, то вся история восходящих к Инглингам конунгов Норвегии предстает в еще более драматическом виде. Она оказывается составной частью общемировой драмы, завершающейся гибелью мира. Для читателей Снорри в XIII в., прекрасно знавших эддическую поэзию и мифологию, история норвежских конунгов должна была развертываться на фоне величественного трагического мифа. И даже если к этому времени Снорри и его современники уже не разделяли непосредственной веры в языческие легенды и пророчества, то они отнюдь не утратили к ним интереса.
Именно миф и идея судьбы дают Снорри средство для осмысления истории норвежских королей, родословную которых Снорри ведет от языческих богов или "культурных героев". Трагическая тема внутриродовой вражды восходит к чисто языческим представлениям и концентрируется вокруг дохристианской системы ценностей, воплощенной здесь в проблеме родовых отношений, ибо источник трагедии Инглингов – нарушение запрета враждовать с сородичами.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В отдельных исландских источниках происхождение скандинавского королевского рода связывается, наряду с Одином и асами, с библейскими патриархами, начиная с Ноя, и с троянскими царями. Так поступает и сам Снорри в своей "Эдде": обиталище асов – Асгард – это древняя Троя, и из нее вышел род Одина. Здесь проявляется потребность скандинавов "приобщиться" ко всемирной истории.
2. Исключение составляет написанный по-латыни обзор норвежской истории "Historia Norwegiae": первым конунгом Швеции в ней назван Ингви.
3. Разъясняя христианскую религию разбойнику Арнл ьоту, который верил лишь "в собственную мощь и силу", Олав Харальдссон говорил ему. "Ты должен верить в то, что Иисус Христос создал небо и землю, и всех людей и после смерти к нему идут все добрые люди правильной веры" (Ól. helga, 215). О Христе как создателе мира говорится и в "Легендарной саге об Олаве Святом" (гл. 33) и в "Эдде" Снорри.
4. В роли хранителя мудрости, всеведущего прорицателя, знающего о происхождении мира и его грядущих судьбах, выступает Один и в "Эдде".
5. Подобным образом и англосаксонские короли возводили свой род к Волану (Одину). Стремясь примирить языческую генеалогию с христианской традицией, англосаксонский монах-хронист пытался связать Бодана с библейскими персонажами: Водан оказывался потомком Ноя и в конечном счете Адама. От такой попытки "привязать" языческую генеалогию скандинавских конунгов к христианскому мифу Снорри воздерживается.
6. Сверрир – самозванец, выдававший себя за незаконнорожденного сына одного из норвежских конунгов, – явился причиной гибели своего соперника – конунга Магнуса Эрл ингссона, на родство с которым он претендовал. "Сагой о Магнусе Эрлингссоне", посвященной первому периоду его правления, завершается "Круг Земной".
7. Здесь нельзя не вспомнить о роковом проклятии Нибелунгов (сканд. Нифлунгов), материализовавшемся в золоте, которое губит их род, – эта история подробно рассказана Снорри в "Эдде".
8. Он цитирует в "Эдде", между прочим, и приведенный нами отрывок о братоубийственной вражде, предшествующей гибели мира. |
|
