| Представления древних скандинавов об идеальном государе еще не раскрывают нам тайны отношений, между правителем и подданными, какими они должны быть, с точки зрения Снорри. Но в "Круге Земном" отсутствует прямая оценка событий, и ответ на эти вопросы приходится искать обходным путем. Здесь наше внимание не могут не привлечь прежде всего речи персонажей саг. Именно к ним прибегает Снорри как к средству широкого обозрения целых периодов истории; в их форме нередко выражены его политические идеалы.
Исследователями установлено, что в речах в наибольшей степени выявилось мастерство Снорри – непревзойденного в средневековой литературе творца исторического повествования. Речи в "Круге Земном" – это либо речи конунгов, выступающих с притязаниями на власть над страной и ссылающихся в этой связи на своих предшественников и на обстоятельства их правления, либо речи других персонажей саги о характере власти отдельного конунга или его предков. Таким образом, в речах раскрывается понимание истории Норвегии самим Снорри, который вложил эти высказывания в уста героев саг.
Однако когда мы говорим, что автор саги "вложил" речи в уста героев, то нужно помнить: это не сознательный художественный прием, идентичный тем, какие применяют писатели, выдумывающие прямую речь своих персонажей. Автор саги верил в то, что эти речи были и в действительности произнесены, так ему рассказывали его информаторы, и не верить свидетелям и слухам у него не было оснований. Ведь автор саги повествует не о вымышленных событиях и людях, а о том, что происходило на самом деле, и все факты и высказывания, которые он приводит, представляются ему истинными. Память о реальных событиях и способ их изображения в саге не разделены в его сознании. Раз конунг "должен" был произнести такую речь, он не мог ее не произнести1.
Не все речи "политического" содержания в сагах о конунгах одинаково интересны и богаты оценками. Мы проанализируем лишь немногие из них, имеющие наибольшую значимость.
Прибыв в Упплёнд к своим матери и отчиму Сигурду Свинье, Олав Харальдссон (Святой) поделился с ними планами захвата власти над Норвегией, которая после гибели конунга Олава Трюггвасона оказалась в руках датских правителей. В обоснование притязаний на престол Олав ссылается на то, что Норвегия является его "наследственной собственностью", "отчиной", полученной его предками по прямой линии от Харальда Прекрасноволосого. Терминология, употребляемая Олавом, такая же, как и терминология всех других законных претендентов, чьи речи приводит Снорри: это терминология владельца одаля – неотчуждаемой наследственной родовой земельной собственности. В словаре норвежских конунгов отсутствуют такие понятия, как "суверенитет", "государственное верховенство" и т. п.; зато понятия "eign" ("собственность"), "arfr" ("наследство"), "föðurarfr" ("отчина"), "óðal" ("семейное владение"), "frændleifð" ("наследство сородичей"), "óðalborinn" ("рожденный с правом одаля", т. е. прирожденный наследник земельного владения) привычны и обычны для государей и претендентов на власть над Норвегией. Доказательство законных прав на престол ничем не отличается от доказательства наследственных прав на земельное владение, которое приводил в спорных случаях любой норвежский бонд на тинге, где разбирались имущественные тяжбы.
Непосредственно с мотивом наследственных прав на обладание Норвегией связан и мотив защиты интересов рода, пострадавшего вследствие незаконного захвата власти над нею чужеземцами. Олав преисполнен решимости "поднять" свой род и восстановить его права либо погибнуть "в своем наследственном владении". Отвечая ему, Сигурд Свинья соглашается с тем, что род Харальда Прекрасноволосого низко пал: принадлежащие к нему упплёндские мелкие конунги, подобно самому Сигурду, сидят в своих владениях и мирятся с господством датчан, они и мыслят "как маленькие люди", тогда как великие планы, вынашиваемые Олавом Харальдссоном, обличают в нем благородство и превосходство над всеми сородичами. Мать Олава добавляет к этому, что она предпочла бы видеть Олава верховным конунгом над Норвегией, даже если б он правил не дольше Олава Трюггвасона, чем дожил бы до старости, оставаясь не большим конунгом, нежели Сигурд Свинья.
После этой беседы Сигурд созвал на встречу с Олавом всех упплёндских конунгов, с тем чтобы Олав заручился их поддержкой в своем начинании. Судя по их речам, эти мелкие правители колебались между противоположными чувствами: их удручало то, что никто из рода Харальда Прекрасноволосого не правит страной, но они не хотели бы иметь над собой такого государя, даже если он будет из их рода, который ограничил бы их независимость и принуждал бы их платить тяжелые подати и перейти в христианство, отказавшись от веры предков.
Один из конунгов, Хрёрек, заявил, что при Хаконе Воспитаннике Адальстейна дела шли хорошо, но при сыновьях Гуннхильд всем было тягостно от их тирании и несправедливостей, и люди предпочли власть чужеземных конунгов, чтобы стать более независимыми, ибо чужеземные конунги находились далеко и мало заботились о вере, ограничиваясь сбором податей. Когда же рассорились между собой датский конунг Харальд и ярл Хакон, на страну напали викинги из Йомсборга, и тогда весь народ поднялся и защитил себя. Население поддерживало ярла Хакона, защищавшего Норвегию от датского конунга. Однако, продолжал Хрёрек, как только ярл Хакон убедился в своем полновластии, он стал так жесток и своеволен, что народ не выдержал, убил его, и к власти пришел Олав Трюггвасон, обладающий наследственными правами на Норвегию – свою отчину – и во всех отношениях подходивший на роль вождя. Народ надеялся, что Олав Трюггвасон вновь возвысит королевство, которым некогда владел Харальд Прекрасноволосый. Но лишь только Олав почувствовал себя прочно на престоле, он повел себя тиранически по отношению к мелким конунгам, стал взимать все подати, которые установил Харальд Прекрасноволосый, и проявил еще большую жадность, чем тот, а люди оказались бесправными, так как никто не смел теперь сам решать, в какого бога следует верить. Поэтому после гибели Олава Трюггвасона местные конунги дружат с датским государем и пользуются его доверием, они независимы и живут спокойно.
Державший речь конунг выразил удовлетворение своим положением и нежелание принимать участие в замысле Олава Харальдссона. Тем не менее после некоторых препирательств конунги Упплёнда обещали помощь Олаву в его борьбе за власть. А Олав обещал им свою дружбу и увеличение их привилегий, если он станет полновластным конунгом Норвегии.
В спорах упплёндских конунгов, живо изображенных Снорри, выразилось понимание им реального противоречия времени Олава Харальдссона. В Норвегии росло сознание необходимости единой королевской власти, которая защищала бы страну от чужеземных нападений и внутренних раздоров, обеспечивала бы порядок и соблюдение права в интересах определенных социальных слоев и гарантировала бы благосостояние и процветание народа, поскольку, как уже говорилось, конунг выступал в качестве посредника между подданными и высшими силами. Право же конунга на власть над страной вытекало из его принадлежности к роду Харальда Прекрасноволосого, т. е. в конечном счете к роду Инглингов, и само по себе не оспаривалось, как неоспоримы были наследственные права землевладельца на усадьбу, если они основывались на его принадлежности к роду обладателей одаля.
Исторические ретроспекции приведенных выше речей из "Саги об Олаве Святом", возможно, (Изъясняются тем, что эту сагу первоначально Снорри написал как самостоятельную, а затем уже включил в общий свод саг обо всех норвежских конунгах – предшественниках и преемниках Олава; в отдельной саге эти экскурсы в более раннюю историю Норвегии были вполне уместны и поясняли происшедшее. Но они имеют и более глубокий смысл.
Постоянные ссылки на Харальда Прекрасноволосого вызваны не только тем, что он – родоначальник династии норвежских конунгов и первый объединитель страны. Персонажи "Круга Земного" не раз упоминают "право Харальда", "закон Харальда". В "Саге о Харальде Прекрасноволосом", как и в некоторых других королевских и родовых сагах, рассказывается, что, подчинив себе Норвегию, он присвоил весь одаль и ввел такой порядок, что все бонды должны были платить ему подати. В "Саге о Хаконе Добром" это нововведение Харальда оценивается как "порабощение" и "угнетение" населения, отмененное Хаконом, который "вернул бондам их одаль". Не вдаваясь здесь в обсуждение вопроса о существе этих актов, отметим лишь, что Снорри, по-видимому, усматривал в "отнятии одаля" Харальд ом истоки налоговой системы в Норвегии; народ видел в ней источник ограничения своей независимости.
Выше уже приводился рассказ Снорри о том, как Харальд Прекрасноволосый ввел систему управления Норвегией, распределив отдельные области и округа между своими сыновьями, а они ими управляли и получали с них доходы, необходимые для содержания дружины; размеры этих доходов и численность дружин, которые дозволялось иметь конунгам и ярлам, определил опять-таки Харальд. Поэтому ссылки Снорри на "закон, установленный Харальдом Прекрасноволосым", приобретали важный дополнительный смысл: последующие норвежские конунги должны были придерживаться старины, традиции, восходящей к Харальду, и не увеличивать поборов, и без того тяжелых, и состава дружин, что неизбежно легло бы новым бременем на бондов. "Право Харальда" освящалось обычаем, давностью, хотя, как мы видели, основывалось на угнетении народа и лишении его полноты прав и независимости.
Государственная власть в глазах исландцев времени Снорри тесно связана с насилием и принуждением, и подчинение ей неминуемо влечет за собой утрату самостоятельности и старинной свободы.
Тем не менее население Норвегии мирится с властью конунга, пока он придерживается старины, не посягает на издавна установившиеся обычаи, т. е. не увеличивает произвольно податей и уважает веру предков, – в качестве хранителя традиционного порядка конунг необходим и терпим (для Норвегии, не для Исландии!). Нововведения же тех или иных государей вызывают сопротивление народа и знати и ведут к раздорам в стране. В этом причина неудачи Олава Трюггвасона, здесь же кроется и источник гибели Олава Святого. Почувствовав, что они стали несамостоятельными из-за власти Олава Харальдссона, многие знатные люди и могучие бонды перешли на сторону Кнута Датского.
Правда, оценки Снорри меняются, когда он говорит об Олаве Святом: его дело он считает справедливым, хотя и не отрицает недовольства населения увеличением податей и внедрением новой религии. Этот конунг, пишет Снорри, заботился о мире и об освобождении страны от чужеземцев, а затем и об обращении народа в истинную веру и о том, чтобы установить право и закон и соблюдать правосудие. Умиротворив Норвегию, Олав искоренил грабежи, казнил или увечил преступников, не уступая просьбам их сородичей, и одинаково карал могучих и простых людей, чем вызвал большое недовольство знати. Причину восстания трендов (жителей Северо-Западной Норвегии, Трандхейма) против Олава Харальдссона Снорри усматривает в том, что они не могли вынести его "справедливого суда", а он "предпочел лишиться власти, нежели правосудия" (Ól. helga, 181).
Так или иначе, баланс сил был нарушен, и знать вместе с бондами поднялась против Олава Святого; сперва его изгнали из страны, а затем при попытке возвратиться убили. Вскоре после гибели Олава, когда в Норвегии вновь установилось чужеземное господство, тренды раскаялись в содеянном:
– Вот вам награда, тренды, и дружба потомков Кнута за то, что вы боролись против конунга Олава. Вам были обещаны мир и улучшение права, а теперь вам выпали на долю принуждение и несвобода, а к тому же вы совершили злодеяния и преступления, – так упрекали виновников гибели Олава Святого его приверженцы (Ól. helga, 239).
В результате пришлось призвать из Гардарики Магнуса – сына покойного конунга. Его провозглашение конунгом Норвегии описывается опять-таки в обычных тонах – как получение сыном отцовского наследства и вступление его в права владения родовой собственностью Харальда Прекрасноволосого. Но, утвердившись в Норвегии, Магнус Олавссон стал мстить тем знатным людям, которые сражались против его отца в битве при Стикластадире, конфисковывать их земли и изгонять их из страны. Население было охвачено волнением, бонды боялись, что Магнус хочет "отнять у них закон, который дал им конунг Хакон Добрый", т. е. лишить их одаля. Не помнит ли он, говорили бонды, что мы и прежде не терпели насилия? Его постигнет участь отца и других вождей, убитых нами, когда мы устали от их тирании и беззакония.
Это недовольство широко распространилось по стране, и друзья конунга совещались, как надлежит поступить, ибо кое-где уже собирались вооруженные отряды бондов, готовившихся дать отпор посягательствам конунга Магнуса. Двенадцать приверженцев Магнуса согласились бросить жребий, кому надлежало объяснить молодому государю опасность сложившегося положения. Жребий выпал скальду Сигвату, старому другу конунга Олава Харальдссона, оставшемуся верным и его сыну.
Сигват обратился к Магнусу с речью, известной под названием "Откровенные висы" и представляющей собой обзор предшествующих правлений и программу умиротворения страны. Снорри, широко цитирующий отрывки из песен скальдов, не менял их содержания, и есть все основания верить в подлинность приводимых им слов Сигвата. Сигват начинает с заверений в преданности Магнусу он выступит вместе с ним против бондов, если того пожелает конунг, но лучше бы воздержаться от этого столкновения! Затем он обращается к прошлому. Народ называл Хакона Воспитанника Адальстейна Добрым и любил его за установленные им справедливые законы, память об этом правителе никогда не изгладится. Об Олаве Трюггвасоне и Олаве Харальдссоне Сигват говорит.
– Я убежден, что простонародье и знать сделали правильный выбор, потому что Олавы (Трюггвасон и Харальдссон – А. Г.) дали мир владениям людей; славный наследник Харальда и сын Трюггви велели соблюдать справедливые законы, установленные ими для народа.
Население возлагало большие надежды на молодого конунга Магнуса при вступлении его на престол, и Сигват, привыкший откровенно говорить со своим господином, хочет предупредить его: бонды жалуются, что ныне для них установлен иной, худший закон, нежели тот, который был им обещан Магнусом.
– Кто подстрекает тебя, воин, убивать скот подданных? Для конунга слишком опрометчиво поступать так в своей стране; никто до сих пор не давал юному государю подобного совета; конунг, я убежден, что твоим людям претит такой разбой; народ ожесточен. Плохо, если все седовласые люди настроены против князя, которому, как я слышал, они грозят. Это нужно вовремя предотвратить, ведь очень опасно, когда участники тинга склоняют голову и прячут носы в плащи; бонды стали молчаливы. Обрати внимание, карающий воров, на брожение в народе, о котором стало известно... прислушайся к желанию бондов. Можно сказать, все говорят одно: "Мой государь завладел одалем подданных"; добрые бонды ворчат; человек, которого принуждают отдать полученное от отца наследство служилым людям конунга вследствие опрометчивого приговора, считает это грабежом (Magn. góða, 16).
Насилия и притеснения, чинимые конунгом Магнусом, дурны не только сами по себе, но и потому, что они нарушают те отношения, которые существовали в Норвегии между народом и конунгами при его предшественниках. Сигват особенно подчеркивает любовь бондов к Хакону Доброму, так как этот конунг, по тогдашнему убеждению, восстановил бондов в их правах на владения, отнятых было Харальдом Прекрасноволосым. Олав Трюггвасон и Олав Харальдссон установили справедливые законы, и в этом отношении им следует подражать, но их упоминание "Откровенными висами" имело, конечно, еще и другой смысл: Магнус хорошо знал, что самовластие обоих этих конунгов явилось причиной их гибели (Олава Трюггвасона народ не поддержал во время войны с датчанами, и он погиб в неравной борьбе, а Олав Харальдссон пал в бою против собственных подданных); тем самым Сигват как бы предостерегал Магнуса, указывая на печальные примеры его предшественников.
Как гласит сага, Магнус внял этим предостережениям и после совета, который он держал с мудрейшими людьми, согласился издать новый сборник права, еще сохранявшийся в Трандхейме во времена Снорри под названием "Серый гусь". С тех пор, говорит Снорри, Магнуса все полюбили и дали ему прозвище Добрый.
Таким образом, нормальное положение в стране, по Снорри, возможно при соблюдении равновесия сил конунга и народа, прежде всего знати. Если конунг нарушает это равновесие в свою пользу, увеличивая поборы, вводя непопулярные законы и жестоко расправляясь с непокорными, он рискует лишиться власти и самой жизни. Но при этом равновесие не сразу восстанавливается, ибо возглавлявшие восстание против законного конунга знатные люди и могучие бонды вынуждены бывают искать поддержки у чужеземных государей и допускать их в страну, а датские или шведские конунги обращаются с населением Норвегии еще хуже, чем собственные притеснители: "Те времена были худшими в стране, когда датчане имели власть над Норвегией" (Magn. Erl., 23)2. В результате народ переходит на сторону нового претендента из потомков норвежского королевского рода, а тот, упрочив свою власть, опять начинает ею злоупотреблять. История повторяется, и лишь в недолгие периоды, когда норвежские конунги сознают необходимость соблюдения старинных обычаев и прав населения, страна процветает и в ней царят мир и согласие между правителем и подданными. Так было при Хаконе Добром, в начальный период правления Олава Трюггвасона, в течение первых лет правления Олава Святого или после того, как Магнус Олавссон послушался совета, изложенного в "Откровенных висах" Сигвата.
В этой картине постоянных колебаний королевской власти: ее усиления за счет ущемления прав народа, следующего за этим неизбежного свержения самовластного конунга, подчинения страны чужеземными государями и освобождения ее новым законным конунгом, который опять усиливался и начинал угнетать бондов, в очередной раз вызывая их недовольство, – нетрудно разглядеть не чуждое древним скандинавам циклическое восприятие человеческой истории. В новом конунге возрождаются его предшественники, и все повторяется. На эту схему периодической пульсации, далекой от однолинейного развития, на определенном этапе повествования накладывается мотив христианизации, отчасти ее модифицирующий, но не перестраивающий сколько-нибудь глубоко.
По-видимому, с точки зрения Снорри, равновесие сил конунга и народа является наилучшим состоянием, это явствует и из "шведских экскурсов" "Круга Земного". В период правления Олава Харальдссона на верховенство над Норвегией претендовал шведский конунг Олав, не желавший признать самостоятельности норвежского государя. Олав Харальдссон направил к нему посольство, в которое входил скальд Сигват, оставивший поэтический отчет об этой миссии – "Висы о поездке на восток". Снорри использует "Austfararvísur", хотя, возможно, он располагал и другими источниками и сам во время первого визита в Норвегию ездил в западную часть Швеции. Но независимо оттого, насколько достоверна картина, рисуемая Снорри, она представляет большой интерес преимущественно как иллюстрация его исторической концепции и взглядов на королевскую власть.
В каждой части Швеции, пишет Снорри, существуют особое судебное собрание и свой свод права. Во главе тингов стоят лагманы, которые правят бондами, и то становится законом, что решает лагман. Когда конунг; ярл или епископ ездят по стране, то на тинге от имени бондов с ними говорит лагман, а бонды во всем следуют ему, так что и самые могущественные люди едва ли решаются появляться на тинге без позволения лагмана и бондов. В спорных случаях разногласия, связанные с толкованием законов, улаживаются сообразно предписаниям законов Уппсалы, и все другие лагманы подчиняются лагману Тиундаланда.
В то время, когда из Норвегии прибыла посланная Олавом Харальдссоном миссия, в Тиундаланде правил лагман Торгнюр, сын лагмана Торгнюра Торгнюссона. Должность лагмана оставалась наследственной в их роду на протяжении многих поколений. Торгнюр, тогда уже старый человек, считался мудрейшим в Швеции, Снорри описывает его благообразную и внушительную внешность. На уппсальском тинге, когда в полной мере обнаружилась враждебность конунга Олава Шведского к Олаву Харальдссону, которого шведский государь не признавал и позволял называть в своем присутствии не иначе, как "этот толстяк", вопрос об отношениях между Швецией и Норвегией был тем не менее решен не так, как хотел конунг, а в соответствии с требованиями бондов и их вождя – лагмана. Когда Торгнюр встал, чтобы держать речь, то, по словам Снорри, поднялись на ноги все бонды.
Лагман напомнил о славных походах шведских конунгов на восток, подчинявших себе Финляндию, Эстонию, Курляндию и другие земли. Нынешний же конунг, продолжал Торгнюр, допускает, чтобы эти подвластные владения отпали от Швеции, и желает подчинить себе Норвегию, чего до него не делал ни один шведский государь. Воля бондов такова, чтобы конунг заключил мир с Олавом Толстым и закрепил его браком норвежского конунга со шведской принцессой.
– Если ты, – сказал Торгнюр, обращаясь к Олаву Шведскому, – вознамеришься отвоевать земли на востоке, которыми владели твои сородичи и предки, мы все последуем за тобой. Если же ты не желаешь поступить так, как мы требуем, то мы нападем на тебя и убьем и не потерпим твоего беззакония и вражды. Так поступали наши предки: на Мулатинге они утопили в болоте пятерых конунгов, потому что их разнесло от гордыни, как тебя ныне.
Народ застучал оружием и закричал в знак одобрения речи лагмана, после чего конунг поспешил заверить бондов, что он выполнит их требования, ибо конунги Швеции всегда советовались с бондами и во всем к ним прислушивались. На этом тинг закончился (Ól. helga, 78, 80).
Конфликт, однако, еще не был улажен, так как вскоре Олав Шведский нарушил свое обещание, отказался выдать свою дочь за Олава Харальдссона и вознамерился начать против него войну, несмотря на то, что все знатные люди Швеции желали мира. Как сообщает Снорри, лагман Западного Гаутланда Эмунд рассказал шведскому конунгу историю, содержавшую прозрачные намеки на его глупость и несправедливость.
Советники конунга (любопытны их прозвища, соответствовавшие их качествам: Слепой, Заика и Глухой) говорили ему: "Тебе нечего бояться конунгов Норвегии или Дании, пока за тобой следует войско свеев, но если ты восстановишь против себя народ, то мы не видим возможности тебе помочь. Свеи единодушно желают старых законов и возвращения своих полных прав. Шестеро твоих советников уже уехали от тебя (у него было 12 советников) и созвали тинг, и уже отточены боевые стрелы и посланы по стране" (существовал обычай, что для созыва ополчения по стране рассылались стрелы, и все получившие их должны были явиться в войско, а стрелу послать к соседям).
Остававшиеся при Олаве Шведском советники убеждали его, что он должен уступить народу, пока стрелы не ушли далеко по стране, и обещать людям соблюдение права и закона. Но вооруженные бонды уже собрались на тинги, и стало известно, что они отказываются сносить беззакония конунга и его нежелание прислушиваться к кому-либо, даже к крупным предводителям. Бонды провозгласили конунгом его сына Якоба, которому при избрании на тинге дали имя Энунда (ибо это имя уже было в шведском роду конунгов); ему вменялось в обязанность править вместе с отцом и соблюдать договор с конунгом Норвегии. Бонды обещали Энунду свою поддержку. После этого Олав Шведский капитулировал перед народом и пошел на мирные переговоры с Олавом Харальдссоном.
Конунг, советующийся с бондами и следующий рекомендациям их предводителей в важнейших вопросах политики, – таков шведский конунг в изображении Снорри. Реально управление в Швеции находится в руках лагманов, главенствующих на тингах, – это отчасти напоминает исландский альтинг и законоговорителя, который на нем председательствует. Не списана ли эта картина политического устройства Швеции во времена Олава Святого с современной Снорри Исландии? Такой вопрос возникал в науке, и некоторые ученые склонялись к утвердительному ответу. Нас в данном случае интересует, повторяем, недостоверность изображения в саге обстановки в Швеции, а взгляды самого Снорри. Ибо в его симпатиях к подобному устройству и к лагманам, стоящим во главе населения, вряд ли можно сомневаться. Если норвежским конунгам Снорри не решается отказать в мудрости и других качествах, делающих их вполне пригодными для управления страной, то Олав Шведский – нарушитель обычного политического равновесия – лишен признаков разумного государственного деятеля в такой же мере, в какой ими обладает лагман Торгнюр. Только при сотрудничестве и одобрении народа и лагманов конунги могут справедливо управлять страной.
Но "шведский экскурс" Снорри показателен и в том отношении, что существенно конкретизирует формулу о равновесии сил конунга и народа, нужном для процветания государства. Народ, с которым конунгу надлежит в первую очередь обсуждать политические вопросы, – не просто бонды, а знать, могущественные и влиятельные люди. Они говорят на тингах от имени всех бондов, и те во всем их поддерживают криками и стуком оружия. Бонды образуют на тингах скорее необходимый активный фон, но главные действующие лица, формулирующие волю народа, – это именно знатные и родовитые люди, они же и самые мудрые и уважаемые. Бонды следуют за ними в войне и мире, подчиняясь их традиционному авторитету.
Такое же понимание роли простонародья мы найдем и в других разделах "Круга Земного", в которых речь идет о самой Норвегии. Сцены на тингах встречаются в королевских сагах неоднократно, и отдельные из них описаны весьма подробно и красочно. Но для всех них без исключения характерна подмена народа знатью. Интересы бондов выражают на тингах именно знатные, родовитые люди или так называемые могучие бонды. И с этими людьми, за которыми чувствуется поддержка массы рядовых участников собрания, конунгу невозможно не считаться. Поэтому он стремится прежде всего достигнуть согласия предводителей или от них избавиться, ибо без вождя бонды превращаются в неорганизованную массу, которую легко разогнать относительно немногочисленной дружине конунга.
Попытка Хакона Доброго крестить население Трандхейма встретила сопротивление бондов на Фростатинге. От их имени говорил могущественный и богатый человек Асбьёрн из Медальхуса, грозивший Хакону, что бонды возьмут себе другого конунга, если он будет посягать на веру их отцов. Интересно отметить, что начало речи Асбьёрна представляет собой прозаический пересказ одной из строф "Откровенных вис" Сигвата; вместе с тем эта речь вплоть до отдельных выражений перекликается и с речью Торгнюра, – ясно, что и здесь Снорри выражает те же идеи, которые излагались выше.
Посредником между конунгом и бондами выступает ярл Сигурд, уговаривавший Хакона уступить. Хакону Доброму не удалось выполнить христианизаторскую миссию, и ее продолжение выпало на долю Олава Трюггвасона.
Снорри рисует сцену на тинге в Рогаланде, где против конунга выступили предводители бондов. Однако их попытки возразить конунгу закончились провалом, так как эти красноречивые люди внезапно лишились дара речи: один из них чуть не задохнулся от кашля, другой не вымолвил и слова из-за приступа заикания, третьего постигла хрипота. После этого никто из бондов уже не решался возражать конунгу. Все подчинились ему и тут же были окрещены.
Затем Олав Трюггвасон отправился на Гулатинг, но потребовал предварительной встречи с предводителями области, которым изложил свои намерения. Удалось достигнуть соглашения: конунг выдаст свою сестру за Эрлинга Скьяльгссона – самого знатного и "многообещающего молодого человека в Норвегии", и за это предводители поддержат Олава на тинге. Так и сделали, после чего на Гулатинге бонды, убедившись в согласии между конунгом и вождями, не осмелились ему противодействовать и приняли христианство.
Но жители Трандхейма упорно проявляли приверженность к язычеству. На Фростатинг бонды явились в полном вооружении, что свидетельствовало об их враждебных намерениях по отношению к конунгу. В ответ на предложение Олава креститься они грозили ему нападением. Могучий бонд Железный Скегги заявил:
– Так мы поступили с Хаконом Воспитанником Адальстейна, когда он от нас этого требовал, и мы не ставим тебя выше него.
Видя, как много собралось бондов, Олав притворился, что хочет пойти на уступки, и выразил намерение посетить место, где совершались жертвоприношения. Явившись туда, он устроил пир и напоил допьяна всех предводителей бондов, после чего объявил народу, что собирается принести большие жертвы; это будут человеческие приношения, и избрал он для них не рабов или преступников, а самых благородных. Олав тут же назвал намеченных им знатных жителей Трандхейма и велел своим дружинникам всех их схватить. Бонды, лишившись вождей, попросили пощады и согласились уступить требованиям конунга. Все были окрещены, а для того чтобы они не осмелились вновь переменить веру, конунг взял у знатных людей заложниками их сыновей, братьев и других близких сородичей.
На тинге в Мэрин, где находилось главное языческое капище, Железный Скегги от имени бондов потребовал, чтобы конунг не нарушал их права. Олав Трюггвасон отвечал, что хотел бы посетить храм и посмотреть, каков обычай принесения жертв. В храме он и его дружинники повалили изображения Тора и других богов, а в это же время другие люди конунга убили Скегги. Затем конунг возвратился на тинг и предложил бондам выбор: принять христианство либо сразиться с ним. Но после гибели Скегги бонды остались без предводителя, который мог бы поднять знамя против конунга, и им пришлось подчиниться.
Выше уже рассказывалось о переговорах Олава Харальдссона с упплёндскими конунгами, у которых он просил помощи для освобождения Норвегии от чужеземного правления и для установления его власти над страной. После того как они достигли согласия, конунги созвали бондов на тинг, Олав объявил им о своих планах и просил провозгласить его государем над всей Норвегией, обещая за это соблюдать старое право. Когда конунги продемонстрировали на тинге свою поддержку Олаву, бонды избрали его, и "ему была присуждена страна по упплёндскому праву" (Ól. helga, 37).
На тинге в Гудбрандсдалир (в Упплёнде), где Олав Харальдссон добивался принятия христианства закоренелыми язычниками, главную роль играл местный предводитель Гудбранд, который, по словам Снорри, "был подобен конунгу". Лишь после того как по приказу Олава разбили языческий идол и бонды увидели, что с конунгом ничего дурного не случилось, а из поверженного идола выскочили мыши величиной с кошку и ехидны и выползли змеи, все бонды во главе с Гудбрандом перешли в "истинную веру".
Во всех этих случаях воздействие конунга на бондов опосредовано его отношениями с их вождями.
Подобная же схема политических отношений: "конунг – знать – простолюдины" – прослеживается в некоторых сагах, посвященных более позднему времени. Так, конунгу Харальду Сигурдарсону пришлось выдержать борьбу со знатным и влиятельным норвежским предводителем Эйнаром Брюхотрясом.
Эйнар был самым могучим из лендрманов Трандхейма, пишет Снорри. Несмотря на натянутые отношения с конунгом Харальдом, он сохранял владения и пожалованные ему ранее кормления. Эйнар выступал на тингах в защиту людей, против которых выдвигали обвинения слуги конунга. Он хорошо знал законы, и ему всегда хватало смелости защищать свое дело на тинге даже в присутствии самого конунга, а бонды единодушно его поддерживали. Эйнар говорил от их имени, что они не потерпят беззакония. Это гневало конунга Харальда, и между ними нередко вспыхивали споры. Опасаясь нападения конунга, Эйнар постоянно окружал себя большой свитой. Конунга раздражали его замашки, и однажды, видя из своей усадьбы, как Эйнар в сопровождении пяти сотен сторонников шествовал по Нидаросу, Харальд сказал вису, что этот вождь хочет занять престол и изгнать конунга, "если только ему не придется поцеловать тонкое лезвие топора". Новая ссора между ними закончилась убийством Эйнара и его сына, но лишившиеся предводителя бонды не осмелились напасть на конунга. Возмущение этим злодеянием широко распространилось, однако "некому было поднять знамя перед войском бондов" (Har. Sig., 40, 43, 44).
Итак, Снорри видит в королевской власти две стороны: она служит гарантом порядка и благополучия и защищает страну от чужеземных захватчиков, но она же и посягает на народные традиции, угрожая свободе бондов. Эта диалектика оказывается важным фактором истории Норвегии и источником постоянных политических потрясений.
Занимающий немалое место в сознании Снорри идеал равновесия сил, или гармонии интересов конунга и знати, которая фигурирует в качестве представительницы народа, связан, как мы сейчас увидим, со взглядами Снорри на отношения между Исландией и норвежской короной.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Этот прием, введенный Фукидидом и воспринятый Титом Ливнем, употреблялся, однако, в греко-римской историографии иначе, чем в скандинавской. Фукидид знал, что на самом деле его герои не произносили тех речей, которые он вкладывает им в уста; он заставлял их говорить так, как, по его мнению, они скорее всего могли говорить в соответствующих обстоятельствах (История, I, 22). Между тем выше уже высказывалось сомнение в том, что Снорри или другой исландский автор XIII в. сознательно выдумывал речи и диалоги персонажей саги; все сообщаемое в саге представляется записавшему ее истинным, об этом ему рассказали его предшественники, свидетели, мудрые люди. Источник, из которого он черпает речи, как и все остальное, – традиция, в которую свято верят.
Вообще, неоднократно применявшееся в литературе сопоставление Снорри с Фукидидом кажется нам не вполне оправданным, ибо оно не учитывает существенных различий в мышлении древних греков и средневековых скандинавов. Сходство лежит на поверхности и бросается в глаза, специфика же скрывается в структуре сознания, и ее нужно выявлять, но это главное.
2. О несправедливых и тягостных порядках, введенных в Норвегии датским конунгом Свейном Альвивусоном, Снорри рассказывает в "Саге об Олаве Святом" (гл. 239). |
|
