Литература

Источник: Е. А. МЕЛЬНИКОВА. СКАНДИНАВСКИЕ РУНИЧЕСКИЕ НАДПИСИ

В начале нашего века впервые встал вопрос об отражении в рунических текстах связей Скандинавских стран и Восточной Европы. Так как в конце XIX - начале XX в. после выхода в свет книги Вильгельма Томсена (Thomsen; Томсен) ведущая роль скандинавов в процессе образования Древнерусского государства практически перестала подвергаться сомнению, то a priori предполагалось, что рунические надписи должны дать если не доказательства, то по крайней мере чрезвычайно весомые аргументы в ее пользу. Именно под этим углом зрения рассматривались рунические надписи в первой работе по данной теме - в статье известного шведского археолога Оскара Монтелиуса (Montelius 1914а). Главная ценность его статьи заключалась в том, что он собрал воедино большую часть известных в то время надписей, где упоминались Русь и Византия, а также топонимы и этнонимы Восточной Европы - около 100 текстов. Вместе с тем О. Монтелиус дал только переводы надписей на современный шведский язык, не указав спорных случаев чтения и возможных вариантов интерпретации надписей. Интерес ученого был сосредоточен исключительно на топонимах, что позволило ему достаточно подробно очертить ареал проникновения скандинавов в Восточную Европу, хорошо согласовывавшийся с данными археологических изысканий. Однако никаких данных о характере деятельности скандинавов на Руси О. Монтелиус не извлек. Его заявление в начале работы о том, что "шведы основали русское государство, которое позднее окрепло, и поселились во многих местах современной России" (Montelius 1914a. S. 82), осталось декларативным, поскольку рунические надписи создавались по преимуществу в XI в. и повествовали о людях и событиях только своего времени.

Ф. А. Браун обратил внимание на то, что шведские источники почти полностью игнорируют русскую историю. "Этот пробел лишь частично восполняется непосредственными свидетельствами того времени, шведскими руническими надписями" (Braun. S. 162), но объем содержащейся в них информации оказался для Ф. А. Брауна неожиданно небольшим, более того, обескураживающим: "Сведения, которые мы можем почерпнуть из всей рунической литературы, очень бедны. Не названо ни одного важного свидетельства о событиях русской истории, ни одного имени, которое бы имелось в русских источниках" (Braun. S. 166). Ожидания обнаружить ценные материалы, подтверждающие выдающуюся роль скандинавов на Руси, оказались тщетными. Несоответствие данных этого единственного источника, одновременного упоминаемым событиям, исторической концепции, представлявшейся единственно правильной, вызвало у Ф. А. Брауна удивление. Еще более удивительным, по его мнению, было отсутствие рунических памятников на территории Руси, что также противоречило его взглядам на древнерусскую историю.

Пытаясь согласовать отсутствие в рунических надписях сведений о главенствующем месте скандинавов в древнерусском обществе с концепцией основания ими Древнерусского государства, Ф. А. Браун объяснял незначительность свидетельств уменьшением роли скандинавов на Руси в XI в., а отсутствие памятников в России - недостатком подходящих для рунических камней материалов на территории Восточной Европы (Braun. Впервые это предположение высказал шведский археолог Т. Арне: Arne 1914b). Если первое замечание Ф. А. Брауна не лишено оснований, то второе едва ли правомерно. Отсутствие сведений о внутренней жизни Руси в рунических текстах связано прежде всего с полным безразличием авторов (заказчиков) рунических памятников к политической жизни Руси (как, впрочем, и других упоминаемых ими стран: Англии, Италии и др.) за несколькими редчайшими исключениями (ср., например, описание политической ситуации на Руси в "Саге об Эймунде": КС 2. С. 92-93, 105-107). Столь же мало интереса к жизни других стран проявляют и исландские саги. Родственники погибших в Восточной Европе да, вероятно, и сами побывавшие там не знали подробностей жизни местного населения и не слишком интересовались ими, потому что визиты скандинавов на восток в XI в. были, как правило, кратковременны и преследовали цели обогащения. Особенно наглядно это безразличие проявляется на фоне обширной географической номенклатуры текстов. Наконец, сама функция мемориальных рунических камней не позволяет ожидать какой-либо конкретной информации, непосредственно относящейся к Древней Руси.

По-видимому, именно это обстоятельство обусловило странную ситуацию: долгое время рунические надписи не привлекались при рассмотрении раннесредневековых контактов Скандинавии и Руси. После статьи О. Монтелиуса на протяжении более полустолетия не появилось ни одной работы, специально исследующей этот вопрос. Попытки Ф. А. Брауна в 1910-е годы и Е. А. Рыдзевской в 1930-е годы создать свод рунических текстов, упоминающих Древнюю Русь и сопредельные с ней земли и народы, не увенчались успехом. Поэтому в общих работах по истории этого периода лишь отмечается существование рунических памятников.

После длительного перерыва впервые на значение рунических надписей как источника по истории русско-скандинавских отношений указал в 1968 г. А. Листёль в докладе на симпозиуме по варяжскому вопросу (Liestøl 1970a). Сдержанно оценивая объем новых сведений, которые можно извлечь из рунических текстов, А. Листёль подчеркнул, что их использование сильно осложнено отсутствием корпуса надписей, содержащих информацию о Восточной Европе.

В 1970-е годы, когда вопрос о русско-скандинавских отношениях утратил былую остроту, вновь оживился интерес к руническим надписям как источнику по истории отношений Северной и Восточной Европы. М. Б. Свердлов опубликовал обзор сведений, содержащихся в рунических текстах, по материалам, собранным Е. А. Рыдзевской. Он отметил основные топонимы, встречающиеся в рунических надписях, и систематизировал фактические данные. Однако и в этой работе, как и во всех предшествующих отечественных и зарубежных трудах (исключение составляет книга А. Рупрехта: Ruprecht), не был поставлен вопрос о специфике рунических памятников как исторического источника и их применимости в этом качестве (Свердлов 1974).

В 1977 г. в рамках подготовки свода "Древнейшие источники по истории народов СССР" (ныне: "Древнейшие источники по истории Восточной Европы"), основанного В. Т. Пашуто, было впервые осуществлено издание всего комплекса рунических надписей из Дании, Норвегии и Швеции, в той или иной форме упоминающих восточноевропейские и византийские топонимы и этнонимы, реалии и т. п. (СРН). Каждая надпись, приводимая в латинской транслитерации и русском переводе, сопровождалась комментарием и - по большей части - фотографией памятника. Предметно-тематический и географический справочники суммировали сведения надписей. В том вошло более 120 надписей, содержащих новые сведения о связях Скандинавских стран с Прибалтикой и Русью в XI в. Сообщения о походах на восток, о торговле рисовали широкую картину устойчивых и регулярных русско-шведских отношений на протяжении всего столетия в противоположность давно сложившемуся на основании древнерусских источников мнению об их упадке, если не полном прекращении с середины XI в. Наряду с младшеруническими надписями, происходящими из Скандинавских стран, том включал и находки старших и младших рунических надписей, сделанные на территории СССР. Значительная их часть (старшерунические знаки на фрагментах керамики из Лепесовки; граффити на монетах, староладожский амулет) публиковались впервые. Последовавшие за изданием СРН находки частично публиковались автором вместе с археологами, обнаружившими соответствующую надпись (См.: Дучиц, Мельникова; Мельникова, Седова, Штыхов; Мельникова, Носов).

Таким образом, изучение русско-скандинавских отношений по данным рунических надписей представлено двумя аспектами: с одной стороны, оно имеет в качестве источника надписи на мемориальных стелах из Скандинавских стран, в текстах которых упоминаются связи с Восточной Европой, с другой стороны - рунические надписи на различных предметах, находимые в самой Восточной Европе.

Карта 1. Рунические надписи с упоминаниями Восточной Европы

При том что общее число опубликованных к настоящему времени надписей на каменных стелах достигает 4000, Восточная Европа и Византия упоминаются в 120 надписях (см. карту 1). В своде 1977 г. было издано столько же надписей, однако четыре из них были исключены из настоящего издания (в том числе памятник из Stenkumla, Готланд, СРН. № 19 - поскольку в публикации надписи убедительно показано, что топонимом Ulfshala обозначается датский город на о. Мен, а отнюдь не один из Днепровских порогов: Gotl. 207). В то же время в Шведии обнаружено четыре новых памятника с упоминаниями Восточной Европы: по одному в Вестманланде, в Гестрикланде, в Упланде и на Готланде.

Количество текстов с упоминаниями Восточной Европы и Византии в несколько раз превосходит число надписей из всех Скандинавских стран, где содержатся указания на походы скандинавов в Западную и Южную Европу. Так, Англия и "Западный путь" (Vestrvegr) в той или иной форме упоминаются всего около 30 раз. Вероятно, это объясняется тем, что в Дании и Норвегии, откуда по преимуществу совершались плавания на Запад, практика воздвижения мемориальных камней была не так широко распространена, как в Швеции, поддерживавшей более тесные контакты с Восточной Европой.

Подавляющее большинство памятников, содержащих сведения о Восточной Европе и Византии, относится к XI в., лишь 1 можно датировать IX в., 5 - X в., 3 - рубежом X-XI вв. и 4 - XII в.

Следует отметить неравномерность распространенности рунических памятников в различных регионах Скандинавии, связанную в первую очередь с неоднородным распространением в них рунической письменности. Поэтому более показательно процентное отношение числа памятников, на которых упоминается Восточная Европа, к общему числу памятников на данной территории. Это соотношение для каждого из регионов указано в табл. 2.

Таблица 2. Рунические надписи, упоминающие Восточную Европу и Византию

Как видно из таблицы 2 и карты 1, интенсивность контактов с Восточной Европой Дании и Норвегии значительно уступает восточноевропейским связям Швеции и Готланда, что, собственно, известно и по археологическим материалам, которые указывают на наиболее тесные связи Руси со Средней Швецией. И действительно, подавляющее большинство рунических надписей с упоминанием Восточной Европы происходит из центрально шведских областей Сёдерманланда и Упланда, а также примыкающих к ним с севера Гестрикланда и с запада Вестманланда. Чрезвычайно высокий процент памятников с упоминанием плаваний в Восточную Европу в Сёдерманланде и Упланде частично объясняется тем, что значительное их количество установлено в память об участниках неудачного похода Ингвара: 14 в Сёдерманланде и 8 (9) в Упланде (о походе Ингвара см. ниже), т. е. по крайней мере в 22 случаях сообщение касается одного и того же события. Если принять все "ингваровы" камни за единицу для каждой из областей, то число сообщений о Восточной Европе резко уменьшится: до 6,4% в Сёдерманланде и до 3,2% в Упланде. Однако и в этом случае Сёдерманланд обнаруживает крайне большую активность в восточноевропейских связях.

Чрезвычайно высок процент "восточноевропейских" надписей в Гестрикланде и Вестманланде, причем он не связан с походом Ингвара - только одна стела в Вестманланде установлена в память об участнике этого похода. В обеих областях число рунических камней невелико, и они концентрируются на границах с Упландом. Жители этих областей вливались в среднешведский поток викингских походов, направленных по преимуществу на восток, но, видимо, лишь немногие из них, и именно те, кто участвовал в этих походах, имели достаточно средств для заказа рунических камней.

Таким образом, в отличие от выводов, основанных на археологических материалах, обнаруживающих в первую очередь связи с Биркой и Сигтуной, т. е. с южной частью Упланда, топография рунических памятников указывает на то, что в походах на восток участвовало значительно больше жителей Сёдерманланда, Вестманланда и Гестрикланда, нежели Упланда.

Повышенная концентрация рунических камней, упоминающих поездки в Восточную Европу, наблюдается еще в двух регионах Восточной Скандинавии: на о. Готланд и в Эстеръётланде. Находящийся на пересечении морских коммуникаций в Восточной Балтике, близко расположенный к путям проникновения скандинавов в Восточную Европу: к устью Западной Двины, Готланд уже с эпохи Великого переселения народов играл важную роль в осуществлении связей с Восточной Европой, а готландцы мигрировали в Восточную Прибалтику, где основывали свои поселения (например, Гробине в Латвии, где был найден типично готландский рисованный камень VI-VIII вв.: Petrenko). Поэтому отражение восточноевропейских связей в надписях на готландских рунических памятниках неудивительно.

Напротив, большое количество (в процентном отношении) рунических камней с упоминаниями о походах в Восточную Европу в Эстеръётланде представляется неожиданным. Археологические материалы еще никогда не привлекали внимания исследователей к существованию каких-либо особо тесных связей Восточной Европы с этим регионом. Между тем именно из Эстеръётланда происходит древнейший из мемориальных камней, упоминающий поход на восток: из Челвестен (Kälvesten), датируемый IX в. (Б-III.9.4). С эстеръётландской (рёкской) рунографической традицией связаны надписи на стороне А городищенского амулета I (А-III.1.1) и староладожского амулета (А-III.1.3), время создания которых может относиться к IX - началу X в. Очевидно, что Эстеръётланд имел давние и достаточно устойчивые связи с Восточной Европой, которые сохранялись и в XI в.: из жителей областей к югу от Сёдерманланда в походе Ингвара принял участие представитель только Эстеръётланда (Б-III.9.2).

Богатый материал для характеристики русско-скандинавских отношений XI в. дает лексика рунических текстов. Отчетливо выделяются два лексических пласта, указывающих на два основных вида деятельности скандинавов в Восточной Европе, - те же, что и в других странах. По определению, данному в "Саге об Эгиле", они характеризуются как пребывание í víking - "в викинге", т. е. военном походе, и í kaupferđum - "в торговой поездке" (Egils saga. Cap. XXXII). Разграничить то и другое во многих случаях трудно, поскольку деятельность викингов с самого начала совмещала пиратские набеги и торговлю, к которым позднее присоединилось наемничество. Отражением синкретизма деятельности викингов стало обозначение путешественников композитами со второй основой -fari в значении "ездивший". Первую часть слова образует название страны или местности, куда ездил данный человек: например, Grikklandsfari "ездивший в Грецию". Этот способ образования прозвищ был, очевидно, продуктивен, поскольку только в рунических надписях засвидетельствованы прозвища Grikk(lands)fari "ездивший в Грецию" (Б-Приложение 1.4, Б-Приложение 1.13) и Englandsfari "ездивший в Англию" (Up. 1181, Up. 978), в сагах встречаются и другие однотипные композиты, в частности Jórsalafari "ездивший в Иерусалим" и Rómfari "ездивший в Рим".

Важнейшими показателями, позволяющими разделить упоминания военной и торговой деятельности, являются слова и выражения, отражающие специфические реалии того или иного вида деятельности. Прямыми указаниями на торговлю могут быть упоминания цели поездки, товаров, торговых кораблей, торговых операций (покупки-продажи), торговых объединений (гильдий, товариществ). В качестве косвенных свидетельств выступают наименования места назначения поездки (торгового центра), иные сведения, которые могут говорить о торговом характере поездки (например, определение смерти человека как не насильственной - var dauđr, ændađisk "умер" и др. - более вероятно для торговца, нежели смерть в битве. Ср.: Düwel 1987. S. 316-317). Для военных предприятий характерны упоминания войска (liđ и др.), воинов (drengar, þegnar) и их предводителей, боевых кораблей (skeiđ). Вероятно, именно для этих случаев характерны выражения "пал", "пал в битве", "был убит".

Основной целью любых поездок было обогащение (fjárafla) о чем неоднократно говорят рунические надписи: по определению грипсхольмской надписи, Ингвар отправился на восток "за золотом" (at kuli - Б-III.5.8; ср. выражение gulli skifa "дробить, делить золото", означавшее "получить свою долю золота (или другой добычи)": Б-Приложение 1.6 и 11). Важное значение придавалось привезенным из похода ценностям, что дважды отмечается в связи с пребыванием на востоке: один из павших aflaþi austr i karþum "нажил [богатство] на востоке в Гардах" (Б-III.7.5), другой aflaþi uti krikum arfa sinum "приобрел богатство далеко в Греции для своего наследника" (Б-Приложение 1.15).

Сведения о военной деятельности

Практически все плавания в Восточную Европу, будь то к берегам Эстланда, Курланда и других земель или в глубь территории Древнерусского государства, организовывались как военные предприятия. Поэтому пласт "военной" лексики многочислен и разнообразен. Он включает в первую очередь обозначения дружины и войска. Наиболее употребительным как в рунических надписях, так и в древнеисландской литературе было слово liđ "народ, люди, войско, дружина" - наименование любого вооруженного отряда, собранного конунгом, хёвдингом или просто бондом. Более специализированное значение имело слово þingaliđ "наемное (?) войско" (так интерпретируется слово at þikum в надписи Б-III.5.17), от þinga "наниматься на службу". Этот термин употребляется применительно к войску Кнута Великого в Англии (Up. 668; Свен Аггесон писал, что Кнут создал войско из 3000 человек, "которое он решил называть на своем языке тингалид": quam suo idiomace tingalith placuit nuncupari. - Sven Aggeson. S. 68). Производные þingamađr и þingamannaliđ встречаются в скальдических висах XI в., особенно часто по отношению к варяжскому корпусу в Константинополе (SR. В. VIII. Н. 1. S. 146-154). Таким образом, þinga(manna)liđ означает организованное войско скандинавов, постоянно действующее в зарубежных странах: в Англии, Византии, возможно, на Руси. Слово helfningr в значении "войско" используется в основном в скальдической поэзии (Jónsson 1966. S. 242), но в рунических надписях встречается и в прозаических текстах (Б-III.9.1 и 92, а также А-III.Приложение.3). Возможно, в надписи Б-III.3.2 упоминается организованное войско - leiđangr в сочетании lanklans, которое было интерпретировано О. ф. Фрисеном как lands leiđangr "лейданг области" (Friesen 1913. S. 37). Первоначально это было местное военно-морское ополчение, ледунг, образуемое по решению тинга. В Норвегии оно существовало до середины XI в. (Гуревич 1967. С. 178). На протяжении XI в. во всех Скандинавских странах ледунг перерастает в общегосударственную организацию, войско, собираемое королем (Ковалевский. С. 105-110; KHLM. В. 10. Sp. 432-134,450-451).

И обозначения людей, в память о которых воздвигались рунические камни, и определения их деятельности на востоке также изобилуют военной лексикой. Эти люди - по преимуществу воины (drengar и þegnar, см. выше), викинги (Б-I.5) и их предводители foringi "вождь, предводитель [войска]": Б-III.5.23 и liđs foringi: Б-Приложение 1.22), кормчие (stýrimadr, skibari; перечень и анализ надписей см.: Düwel 1987. S. 328-332) и капитаны (vísi: слово употребляется в поэтической речи; в прозаической надписи 5-III.5.32 - в сочетании skaiþar uisi, skeiđar vísi "кормчий, капитан скейда, военного корабля"). Деятельность скандинавов на востоке также характеризуется глаголами со значением "воевать, сражаться" (berjask, draga orrostu). Во многих случаях есть указания на насильственную смерть восточного викинга: он может "погибнуть" (farask), "пасть" (falla), "пасть в битве" (falla í orrostu), "быть убитым" (vara drepinn), "преданным" (svíkja). Разнообразие и частотность военной лексики указывают на большую роль, которую играла на востоке военная деятельность скандинавов, будь то грабительские набеги или наемничество.

Все эти сообщения касаются отдельных, разрозненных поездок скандинавов на восток. Среди них выделяются два похода, более крупные по масштабу, крайне неудачные для их участников и потому упоминаемые в надписях на значительном количестве камней. Это походы, предпринятые во второй четверти XI в. под предводительством шведов Ингвара и Фрейгейра.

Поход, предпринятый под руководством некоего Фрейгейра, упомянут, как предполагается, в 5 надписях: трех из Упланда, одной из Гестрикланда и одной из Дании (СРН. С. 194-195; Cucina. Р. 151-157). Во всех них речь идет о людях, погибших i fríkis ąþi, í liþi frekis "в войске Фрейгейра" (Б-I.5; Б-III.7.22) в Ливланде (han utfai a liflanþi frai...: Б-III.7.6) и в Тавастланде (h-n uarþ tauþr a tafstalonti... hon fur miR fraukiRi: Б-III.3.2). Видимо, о гибели самого Фрейгейра nur isilu "на севере i silu" речь идет в надписи Б-III.7.7. Топоним i silu отождествляется с о. Сааремаа или поселением на юге Финляндии Salo, др.-швед. Salu (в новое время - Брагестад). Вторая интерпретация представляется предпочтительной, поскольку Восточно прибалтийские земли никогда не рассматривались скандинавами как лежащие на севере (nur), напротив, они входили в Austrvegr и всегда относились к "восточной половине мира" (Джаксон 1994). О. Прицак предполагает, что и еще один камень установлен в память о самом Фрейгейра (Up. 1158), однако надпись содержала много ошибок и сохранилась чрезвычайно плохо, поэтому имя поминаемого fryke практически неопределимо, но маловероятно, что оно соответствует имени Frœigeirr (Pritsak. P. 397).

Судя по тексту Б-III.7.7, Фрейгейр был упландцем, а его братья Орм и Ормульв плавали в Византию (высказывавшееся предположение, что Фрейгейр участвовал в походе вместе с ними, ничем не подтверждается).

Упоминаемые в надписях топонимы указывают, что целью похода был, видимо, Тавастланд, внутренняя часть Финляндии, где и погиб один из его дружинников. Путь туда лежал через Финский залив, куда из Средней Швеции обычно попадали через Аландские острова или несколько южнее. Если принимать интерпретацию топонима isilu - í Salu, то он определяет место смерти Фрейгейра на северном побережье Финского залива. Вместе с тем упоминание Ливланда в надписи Б-III.7.6 свидетельствует, что войско Фрейгейра до или после его смерти в какой-то момент оказалось на восточно-балтийском побережье южнее Рижского залива. Если интерпретировать nur i silu как о. Сааремаа, то обозначается маршрут каботажного плавания из Финского залива (или к нему) вдоль восточно-балтийского побережья. Этот маршрут широко использовался и в эпоху викингов, и позднее, но по преимуществу не шведами, а готландцами и датчанами (путь из Дании в Эстонию описан в рукописи середины XIII в. См.: Шаскольский 1954). Не исключено, что по какой-либо причине войско Фрейгейра проследовало по этому пути.

Памятники, связанные с походом Фрейгейра, датируются второй четвертью XI в. Предполагается, что поход состоялся в 1030-х годах. Представляется вероятным предположение О. ф. Фрисена, что поход Фрейгейра не был частным предприятием (Friesen 1913. S. 37). На это указывает, по мнению О. ф. Фрисена, слово lanklans в тексте Б-III.3.2, которое он интерпретирует как обозначение войска Фрейгейра lands leiđangr "ледунг ланда", т. е. ополчение ланда, административно-территориальной единицы в Упланде, поскольку сам Фрейгейр и часть его дружинников, вероятно, были родом из этой области. Созыв ледунга в Швеции середины XI в. объявлялся королем и утверждался на тинге (Ковалевский. С. 105-108), а руководителем ледунга мог быть как сам король, так и назначенное им лицо. Таким образом, можно предполагать, что войско Фрейгейра было организовано как общеобластное (или общегосударственное).

Поход в этом случае преследовал достаточно очевидные политические цели: уже задолго до XI в. шведы начали проникать и селиться на территории юго-западной Финляндии и северном побережье Финского залива (Kivikoski). Письменные источники почти не освещают деятельность шведов в Финланде в XI в., хотя археологические материалы свидетельствуют о колонизации приморских областей. Поход под руководством Фрейгейра мог быть одним из многих шведских экспедиций в Финланд.

Вряд ли этот поход был удачен: судя по надписи Б-III.7.7, сам Фрейгейр погиб, а надпись Б-III.1.5 как будто указывает на трагический исход всего предприятия: участвовавший в нем датчанин "умер в Швеции и погиб в войске Фрейгейра, когда все викинги [пали]". Предполагается, что войско Фрейгейра потерпело поражение в столкновениях с местным населением Финланда и вынуждено было вернуться обратно,

Наиболее известен поход, организованный шведским хёвдингом по имени Ингвар, причем не только по руническим надписям, но и по более поздним письменным памятникам: "Саге об Ингваре" и исландским анналам (характеристику источников и анализ их сведений, а также историографию похода см.: Мельникова 1976; Cucina 1989. Р. 198-210; Larsson 1983; Larsson 1987; Larsson 1990a). Считается, что сага - наиболее подробный источник сведений об Ингваре - была написана ок. 1190 г., возможно монахом Оддом Сноррасоном (ум. в 3200 г.), на латинском языке, а затем в начале (Palsson, Edwards. P. 1) XIII в. переведена на древнеисландский (Hofmann; Глазырина 2001). И при написании латиноязычного варианта саги Оддом, и в процессе перевода устная традиция о походе Ингвара была радикально переработана (Palsson, Edwards. S. 4-5). В саге приводится дата смерти Ингвара: по христианскому летосчислению - 1041 г. (в рукописи А) или 1040 г. (в рукописи В. См.: Hofmann. S. 397-198) и по внутрискандинавскому летосчислению - через 9 лет после смерти Олава Харальдссона, что соответствует 1039 г. (рукопись А) или через 11 лет после смерти Олава, т. е. в 1041 г. (рукопись В. См.: Wessén 1960. S. 35. Note 10). Анналы помещают известие о смерти Ингвара под 1041 г. Таким образом, рукописная датировка смерти Ингвара, а также окончания его похода колеблется между 1039 и 1041 гг.

Карта 2. "Ингваровы" камни

Погибшим участникам этого предприятия посвящена большая группа рунических камней преимущественно в Сёдерманланде и Упланде (см. карту 2). Их распространенность побудила исследователей включить в их число несколько таких, на которых участие погибшего в походе Ингвара не оговорено. Поэтому в различных работах называется разное количество "ингваровых" камней: от 22 до 31 (наибольшее количество "ингваровых" камней - 32 - насчитывает О. Прицак: Pritsak. P. 451-453). В связи с этим представляется необходимым в первую очередь определить, какие из них можно считать относящимися к участникам этого похода. Это прежде всего 23 памятника, в которых прямо указано, что погибший участвовал в походе Ингвара (см. табл. 3). Из них 13 находятся в Сёдерманланде, 8 - в Упланде и по одному в Вестманланде и Эстеръётланде.

№ по настоящему изданию (в скобках - по СРН)	Место	№ по SR	Указание на участие в походе Ингвара
Б-III.2.1 (12)	Берга	Vm. 19	farin os-r miþ ikuari
Б-III.5.2 (25)	Бальста	Söd. 107	uaR farin miþ ikuari
Б-III.5.4 (28)	Ванста	Söd. 254	uarþ tauþr i liþi ikuars
Б-III.5.6 (30)	Гредбю	Söd. 108	uaR I faru miþ ikuari
Б-III.5.8 (32)	Грипсхольм	Söd. 179	Установлен по Харальду, брату Ингвара tuu sunarla a sirklanti
Б-III.5.11(36)	Лифсинге	Söd. 9	entaþis miþ ikuari
Б-III.5.12(37)	Люндбю	Söd. 131	fur austr hiþan miþ ikuari o serklanti likR sunR iuintaR
Б-III.5.19(44)	Стрэнгнэс	Söd. 277	uerþr iki inkuars ma-
Б-III.5.21 (46)	Стрэнгнэс	Söd. 281	miþ ikuari o serklat
Б-III.5.22 (47)	Старинге	Söd. 320	uaR austr miþ ikuari
Б-III.5.24 (49)	Тюстберга	Söd. 173	tuu ustarla meþ inkuari
Б-III.5.27 (52)	Хёгстена	Söd. 105	uaR farin miþ ikuari
Б-III.5.28 (53)	Хунхаммар	Söd. 287	uar tauþer miþ ink-
Б-III.5.31 (56)	Эрья	Söd. 335	furs austarla maþ I ikn u ari
Б-III.7.1 (60)	Альста	Up. 837	-rs liþ
Б-III.7.2	Арланда	Up. Arlanda	uas austr tauþr m...-ari
Б-III.7.4 (62)	Варпсунд	Up. 654	u[a]s nustr m[i]þ ikuari tribin
Б-III.7.14(73)	Робю	Up. 661	uas austr tauþr miþ ikuari
Б-III.7.16(75)	Свиннегарн	Up.778	ati ain sir skib auk austr stu[rþi] i ikuars liþ
Б-III.7.19(78)	Стенинге	Up. 439	sturþi austr skibi maþ ikuari askalat-
Б-III.7.25 (84)	Тьерп	Up. 1143	foR bort miþ ikuari
Б-III.7.30 (90)	Экилла	Up. 644	fil austr miþ ikuari
Б-III.9.2 (94)	Сюлтен	Ög. 155	etaþis i ikuars hilfniki

Таблица 3. "Ингваровы" камни

Отнесение этих памятников, даже в том случае, когда имя Ингвара не полностью сохранилось, как в надписях Б-III.5.28, 7.1 и 7.2, к "ингваровым" камням сомнений не вызывает. Надо отметить, что стелы Б-III.7.4 и 7.30 увековечивают память об одном и том же участнике похода.

По различным основаниям к числу "ингваровых" причисляется еще до восьми камней из тех же областей Швеции (см. табл. 4).

Первые четыре надписи, в которых ни сам Ингвар, ни его экспедиция на восток не упоминаются, относятся к числу "ингваровых" камней на основании использования в них формул, встречающихся для обозначения участия в походе Ингвара (перечень формульных частей надписей см.: Pritsak. Р. 458-460): miþ i(n)kuari međ Ingvari "с Ингваром" (17 раз: 10 в Сёдерманланде, 6 в Упланде и 1 в Вестманланде) и i liþi i(n)kuars í liđi Ingvars "в войске Ингвара" (3 раза: 3 в Сёдерманланде и 2 в Упланде). Один раз использовано выражение i ikuars hilfniki í Ingvars helfningi "в отряде Ингвара" (о слове helfningr см. выше, а также применительно к данной надписи см.: Cucina, P. 230). Лишены этих формул лишь два текста. Следующая за посвящением часть надписи Б-III.5.8 представляет собой стихотворное описание деятельности поминаемых: "они отважно уехали далеко за золотом и на востоке кормили орлов. Умерли на юге в Серкланде". Содержание надписи Б-III.5.19 вообще необычно. Фрагмент этого памятника, вмурованный в пол собора в Стрэнгнэсе, содержит лишь часть текста, из которого, возможно, следует (имеется несколько интерпретаций фразы uerpr iki; см. комментарий к надписи), что он был установлен в память о человеке, не участвовавшем в походе Ингвара: "он не был человеком Ингвара".

№ по настоящему изданию (в скобках - по СРН)	Место	№ по SR	Текст	Основания для причисления к "ингваровым камням"
(33)		Söd. 96	uaR fa...	формула "с + имя"
(27)		Söd. 360	farit uas I far-nki	формула "в войске"
Б-III.1.2(9)	Орхус IV	Vg. 184	urþu tuþiR i lþi ustr	формула "в войске"
Б-III.9.1 (93)	Дагсберг	Ög. 145	furs hilfnŋi austr	формула "в войске"
Б-III.7.23 (82)	Тиллинге	Up.785	uarþ tuþr a srklant	упоминание Серкланда
Б-III.5.20(45)	Стрэнгнэс	Söd. 279	...uni aimunt... sunarla a serkl...	упоминание сыновей Эймунда; смерть в Серкланде
(72)		Up. 513	anuntr auk airikr auk hakun auk inkuar... iftir raknar bruþur sin	имя Ингвар
Б-Приложение.1.19 (88)		Up. 540	airikr auk hokum auk inkuar auk k rahn[ilt]r... hon uarþ [tau]þr [a] kritlati	имя Ингвар

Таблица 4. Памятники, причисляемые к "ингваровым" камням

Надо отметить, однако, что обе формулы употребляются далеко не только в связи с походом Ингвара. Это самые обычные способы отметить участие человека в походе, если назван его предводитель. Формула "с + имя предводителя (+ место назначения похода)" (например, "с Кнутом [Великим] в Англии" - Ög. 111, Söd. 14, "с Эйвислом" - Ög. 67, "на западе с Ульвом" - Söd. 260, "с Ториром в Эресунде" - DR. 117 и др.) распространена шире, нежели "в войске + имя предводителя" (например, i liþi kuþuis - Söd. 217; i himþiki funulfs - DR. 155), особенно в Сёдерманланде, но обе они встречаются регулярно.

Поэтому нет никаких оснований относить к участникам похода Ингвара данную группу надписей, даже если погибший был "на востоке" (austr). В сильно поврежденной надписи Söd. 96 (CPH. 33) сохранился лишь первый слог причастия farinn в выражении var farinn "ездил", которое Э. Вессен предложил дополнить: uaR fa[rin miþ ikuari] "ездил с Ингваром" (Wessén // Söd. H. 1. S. 111-112; Cucina 1989. P. 234). Таким же образом он дополняет и фразу farit uas i far-nki [inkuars] "ездил в войске [Ингвара]" (Söd. 360; CPH. 27; Wessén // Söd. H. 1. S. 352). Обе конъектуры произвольны, и потому из данного издания эти надписи исключены. В двух других текстах речь идет о поездке поминаемого на восток: "умер в войске на востоке" (Б-III.1.2) и "вел войско на востоке" (Б-III.9.1. К. Кучина включает его в число "ингваровых" камней: Cucina 1989. Р. 229). В обоих случаях не указана связь с Ингваром, и основанием для их включения в число ингваровых" камней служит лишь указание "в войске". Полагаю, что все четыре надписи не могут рассматриваться в контексте похода Ингвара, но две из них, Б-III.1.2 и Б-III.9.1, включены в настоящее издание, поскольку говорят о людях, побывавших на востоке (austr).

К "ингваровым" камням также относят и памятник Up. 785 (Б-III.7.23), не упоминающий Ингвара, но установленный в честь человека, умершего в Серкланде. Не исключая  возможности того, что топоним Серкланд употреблялся и вне связи с походом Ингвара (именно так и рассматривает К. Кучина его использование в данной надписи и не включает ее в число "ингваровых": Cucina 1989), более вероятно все же - поскольку все остальные случаи использования топонима в Средней Швеции связаны с походом Ингвара, - что и здесь речь идет об одном из его участников.

Вторая группа, состоящая из трех надписей, включается в число "ингваровых" камней по генеалогическим соображениям, в основе которых лежит сообщение "Саги об Ингваре" о том, что его отцом был некий Эймунд, сын дочери шведского конунга Эйрика Победителя (умер в 994 или 995 г.), т. е. Ингвар принадлежал к роду Инглингов. Как предположил еще О. ф. Фрисен (Friesen 1910), эти надписи подтверждают информацию саги и позволяют уточнить происхождение и родственные связи Ингвара. Однако правомерность отнесения всех трех памятников к самому Ингвару вызывает большие сомнения.

Первая из стел - небольшой фрагмент (Б-III.5.20). Из сохранившейся доныне части надписи следует, что камень был воздвигнут в память о "сыновьях Эймунда" (их имена отсутствуют), погибших (? или ездивших? - глагол отсутствует) в Серкланде. Сочетание упоминаний в одной надписи сыновей Эймунда и Серкланда заставило О. ф. Фрисена счесть, что памятник установлен в честь самого Ингвара и его братьев и усмотреть в этом тексте доказательство достоверности сообщения саги об Эймунде как отце Ингвара.

Действительно, вероятность того, что рассматриваемый памятник воздвигнут в честь Ингвара и его братьев или только братьев Ингвара, существует. В пользу этого говорит не только совпадение имени отца погибших и топонима, но и местонахождение самого памятника: вместе с двумя другими, бесспорно "ингваровыми", он происходит из Стрэнгнэса, поблизости от которого находится Грипсхольм, где был установлен камень в память Харальда брата Ингвара (Б-III.5.8). Расположение этих камней вблизи друг от друга и в районе, особенно насыщенном "ингваровыми" камнями (на основании топографии камней считается, что именно в округе Стрэнгнэса Ингвар и набирал свое войско), может подтверждать сообщение саги. Но не обязательно. Имя Эймунд принадлежит к числу весьма распространенных в западноскандинавском ареале (Lind 1907. Н. 3. Sp. 250-251) и неоднократно, хотя и небольшое количество раз, засвидетельствовано в шведских рунических надписях (Owe 1993. S. 93, 96). Поэтому Эймунд надписи Б-III.5.20 мог быть отцом совсем не Ингвара Путешественника и его братьев, а каких-то других молодых людей, которые, как и многие из этой округи, отправились с Ингваром на восток. Таким образом, этот памятник с большой степенью вероятности может быть отнесен к числу "ингваровых" камней (поскольку в нем назван Серкланд), но совершенно необязательно связан с самим Ингваром.

Отмечу, кстати, что сага не знает каких-либо братьев Ингвара - и ошибается в этом, поскольку хотя бы один брат, Харальд, у него был. В память о нем его мать Тола установила камень Б-III.5.8. Харальд назван в надписи братом Ингвара, в ней сообщается, что они вместе отправились, "за золотом" и умерли на юге в Серкланде. Все это, безусловно, указывает на то, что Харальд был братом именно Ингвара Путешественника, Вместе с тем, по мнению О. ф. Фрисена, формулировка посвящения ("Харальд брат Ингвара"), в котором не оговорено родство Толы и Ингвара, говорит о том, что Тола не являлась матерью Ингвара, и Харальд был его сводным, а не родным братом (Friesen 1910; ср.: СРН. С, 75. Представляется, что посвящение отнюдь не свидетельствует о том, что Тола была матерью Харальда, но не Ингвара: ему могла быть посвящена другая стела; см. комментарий к надписи). Интерпретация О. ф. Фрисена в значительной степени была обусловлена его убежденностью в том, что сам Ингвар и его братья, в этом случае кровные, названы в текстах памятников Up. 513 (СРН. 72) и Up. 540 (СРН. 88; Б-Приложение 1.19).

Эти две стелы, центральные в построениях О. ф. Фрисена, происходят из Упланда (область Атгундаланд) и установлены членами одной семьи. Первый из них заказан Анундом, Эйриком, Хаконом и Ингваром в честь их брата Рагнара, второй - Эйриком, Хаконом, Ингваром и Рагнхильд в честь человека, погибшего в Византии (его имя не сохранилось), возможно Анунда. Строгая последовательность, в которой поименованы братья, заставляет предположить, что Ингвар - младший из них. Полагая, что личные имена братьев являлись династическими именами упсальских Инглингов и имя Ингвар, будучи редким, не употреблялось вне королевского рода, а местонахождение памятников в Упланде указывает на близость заказчиков к королевской семье, О. ф. Фрисен отождествил Ингвара этих текстов с Ингваром Путешественником. Расположение же памятников на противоположном от Стрэнгнэса берегу озера Меларен заставило О. ф. Фрисена предположить, что Эймунд, отец Ингвара, имел две семьи: одну в Сёдерманланде (где его женой была Тола и где он установил памятник по своим сыновьям - Б-III.5.20, а Тола по их сыну Харальду - Б-III.5.8), другую, к которой и принадлежал Ингвар, в Упланде (где его сыновья установили две рассматриваемые стелы). Однако ни малейших указаний на то, что Ингвар упландских надписей идентичен Ингвару, совершившему поход в Серкланд, в надписях не содержится. Хотя некоторые из названных в надписях имен (Анунд, Эйрик) действительно встречаются в роду упсальских конунгов, они широко употреблялись и в других семьях как в Швеции, так и в западноскандинавском ареале. Не является доказательством принадлежности памятников королевской семье и их нахождение в Упланде: оттуда происходят сотни рунических камней, подавляющее большинство из которых не имеет к упсальским конунгам отношения. Более того, имя Ингвар отнюдь не редкое: оно встречается безотносительно к руководителю похода в Серкланд на шведских же рунических камнях по крайней мере еще 11 раз в Упланде и по 2 раза в Седерманланде и Эстеръётланде (я не учитываю здесь сильно поврежденные камни, на которых, возможно, то же имя сохранилось частично). Все эти случаи - и вполне справедливо - не обсуждаются в контексте похода Ингвара Путешественника, даже эстеръётландская надпись Б-III.9.5, где речь идет о смерти некоего Ингвара на востоке, поскольку его отец, заказчик камня, носит имя Сигстейн. Ничуть не больше оснований для привлечения надписей Up. 513 и Up. 540: имя Ингвар не сопровождается указанием на организацию им похода на восток или в Серкланд или какими-либо другими деталями, которые позволили бы отождествить его с Ингваром Путешественником. Надо отметить, что ни Э. Вессен (Wessén 1937; Wessén 1960. S. 30), ни К. Кучина (Cucina 1989. P. 198-242) не включают эти две надписи в число "ингваровых камней".

Таким образом, из называемых в различных работах 30 памятников в честь участников похода Ингвара и его самого, к числу бесспорно связанных с этим событием стел можно с определенными оговорками причислить еще только два памятника: 1.5.20, возможно установленный в память о нем самом и/или его братьях, и Б-III.7.23, в котором упоминается поход в Серкланд. Тем самым число "ингваровых" камней достигает 25.

Как уже указывалось выше, предположение о том, что рассматриваемые надписи называют самого Ингвара, основывается исключительно на сообщении "Саги об Ингваре". Поэтому представляется необходимым хотя бы коротко отметить степень достоверности этого сообщения.

Рассказ о происхождении Ингвара содержится во вступительной части "Саги об Ингваре", которая совершенно не изучена: не установлены ни время ее составления (предполагается, что она отсутствовала в латиноязычном тексте саги), ни ее источники (бесспорно, многообразные), ни соотношение содержащейся в ней информации с данными других саг (см.: Глазырина2001).

Сага приписывает Ингвару родственные связи со шведским королевским домом: его отцом был неизвестный по другим источникам Эймунд, сын также неизвестного хёвдинга по имени Аки, женившегося на дочери конунга Свеаланда Эйрика Победителя (умер, вероятно, в 994 или 995 г.) против его воли и впоследствии убитого им. Ингвар, таким образом, оказывается его правнуком. Эймунд воспитывался при дворе сына Эйрика Ола-ва Шётконунга, позднее стал претендовать на шведский трон, был объявлен вне закона и отправился на Русь. Эймунд сын Аки оказался там в период борьбы Ярослава Мудрого с "Бурицлавом", поступил к Ярославу на службу, захватил в плен и ослепил Бурислава, а затем провел в Новгороде несколько лет, "давая множество битв, всегда побеждая и подчиняя конунгу даннические земли", а затем вернулся в Швецию (YS. S. 1-5). Сын Эймунда, Ингвар, также воспитывается при дворе Олава, совершает по поручению конунга поход в Восточную Прибалтику, затем, как и отец, выдвигает претензии на титул конунга, в результате чего вынужден покинуть Швецию: он уезжает на Русь и далее на восток и там погибает вместе с большей частью своего отряда.

История Ингвара фактически повторяет основные события жизни его деда Аки и отца Эймунда: воспитание при дворе Олава Шётконунга, разногласия с ним, необходимость отъезда на Русь (мотивировки этих событий для Аки, с одной стороны, и Эймунда и Ингвара - с другой, отличаются). Варьирование и дублирование одних и тех же сюжетов вообще характерно для "Саги об Ингваре", которая, если не считать вводной части, состоит из двух сходных по сюжету и многим деталям частей: рассказа о походе Ингвара и рассказа о походе в те же места его сына Свейна. Поэтому уже одно то, что судьба Ингвара повторяет судьбы его отца и деда, заставляет сомневаться в исторической достоверности генеалогической информации саги. Более того, деятельность Эймунда сына Аки, изложенная в саге суммарно, полностью совпадает с деятельностью на Руси норвежского викинга Эймунда сына Хринга, о которой подробно рассказывается в "Саге об Эймунде" (Eymundar saga). Показательно, что в обеих сагах присутствует один и тот же персонаж, некий исландец Гарда-Кетиль, которому приписывается принесение в Исландию рассказов об этих событиях. Соотношение текстов двух саг, равно как и двух Эймундов, не исследовано. Неясно, имеется ли здесь "расщепление" одного и того же, видимо, реального персонажа, некоего Эймунда, участника борьбы Ярослава за киевский стол (Cook), на Эймунда сына Хринга и Эймунда сына Аки (что вполне вероятно), и если это так, то кто из них был реальным историческим лицом (некоторые замечания о соотношении саг см.: Palsson, Edwards. P. 10). Поэтому само существование Эймунда сына Аки и тем более его родство с Ингваром не могут a priori считаться достоверными фактами. Не исключено, что Эймунд сын Аки - персонаж, вымышленный составителем вводной части и вымышленный именно для того, чтобы через него связать Ингвара со шведским королевским родом Инглингов. Знатное происхождение могло служить одним из средств героизации главного персонажа саги: принадлежность к Инглингам не только сообщала ему знатность и авторитет прирожденного вождя, но и наделяла рядом "генетических" достоинств - отвагой, мудростью в принятии решений, удачей и пр.

Как видим, ни сага, ни рунические надписи не содержат достоверных и однозначно интерпретируемых сведений о происхождении и родственных связях Ингвара, кроме наличия у него брата Харальда, а также его принадлежности к среднешведскому знатному и богатому роду, что, собственно, и давало ему право и возможность стать предводителем большого отряда. Не дают рунические надписи и никаких свидетельств о принадлежности Ингвара к династии Инглингов. Ни в одной из них имя Ингвара не сопровождается указанием на его социальный статус. И поскольку достоверность повествования саги о происхождении Ингвара весьма сомнительна, попытки восстановить его генеалогию (см.: Браун 1910; Friesen 1910; Lindqvist S. 1968), видимо, бесперспективны (аналогичного мнения придерживается и О. Прицак, критически рассмотревший существующие гипотезы: Pritsak. P. 425-434).

Первым деянием Ингвара, по рассказу саги, был поход вместе с сыном Олава Шётконунга Анундом Якобом в Восточную Прибалтику (Земгалию) для сбора дани с местного населения (YS. S. 10-11). Надо отметить, что участие Ингвара в этом походе (если он действительно имел место) входит в противоречие с внутренней хронологией саги: в ней указано, что Ингвар умер в возрасте 25 лет в 1041 (1039) г.; Олав же Шётконунг, по инициативе которого, как говорится в саге, поход был организован, умер вскоре после 1020 г., т. е. тогда, когда Ингвару должно было бы быть около пяти лет. Рунические надписи не знают похода Ингвара в Земгалию, но в надписи Б-III.7,19 говорится о человеке, который "вел корабль вместе с Ингваром на восток [в] askalat", который традиционно отождествлялся с Эстландом. Поэтому считалось, что надпись, хоть и неточно, но подтверждает сообщение саги. Однако эта интерпретация топонима вызывает большие сомнения (см. комментарий к надписи) и более вероятным представляется его прочтение как ошибочного написания á Serklandi (это чтение было предложено С. Б. Ф. Янссоном: Jansson 1946. S. 263-264; Pritsak. P. 459. Note 132). В таком случае надпись принадлежит к группе "ингваровых" камней, где упоминается Серкланд, а отнюдь не его поездка в Восточную Прибалтику, о которой сообщает сага (вопрос о достоверности этого эпизода в саге, особенно учитывая его хронологическую несообразность, требует дополнительного исследования).

Не добившись "титула конунга" от Олава, Ингвар снаряжает отряд, чтобы отправиться на восток. В повествовании саги содержится еще одно очевидное хронологическое несоответствие: Ингвар отправляется из Швеции при Олаве, который правил в Упланде до 1020 г., проводит на Руси и в плавании в Серкланд от трех до пяти лет и подает в 1041 (1039) г. Судя по орнаментике камней, а также палеографии (в некоторых записях употреблена пунктированная руна е), основная масса "ингваровых" камней была установлена в середине XI в. (1040-1050-е годы; предлагались и другие, не принятые исследователями датировки - 1030-ми гг.), что согласуется в целом с приведенной датой смерти Ингвара. Это означает, что отнесение начала похода Ингвара ко времени правления Олава - еще одна хронологическая неточность, возможно, вызванная явлением "спрессовывания" времени в устной традиции, сохранившей память об этом событии.

Далее, по саге, Ингвар набирает войско и снаряжает 30 кораблей. Концентрация "ингваровых камней" в районе Стрэнгнэса и Мариефреда на севере Сёдерманланда и значительное преобладание их в Сёдерманланде в целом указывает, что именно в этой области рекрутировалась большая часть войска Ингвара (см. карту 2). В то же время в походе приняли участие также жители южного Упланда и окрестных земель, в том числе Эстеръётланда. Поскольку поблизости от Стрэнгнэса находится и памятник, установленный в честь брата Ингвара, можно предполагать тесную связь его семьи именно с округой Стрэнгнэса и Мариефреда (Wessén 1960. S. 33; Larsson 1990a. S. 108; ср.: Shepard. P. 239). Что касается количества кораблей, то их число действительно должно было быть велико, хотя  о  кормчих, участвовавших  в  походе,  говорят только  два   памятника Б-III.7.16, Б-III.7.19 и Б-III.7.19, в которой топоним Serkland передан как a skalat): далеко не каждая семья могла позволить себе установить стелу в честь своего погибшего члена, и число "ингваровых" камней достаточно красноречиво говорит о масштабах похода. По подсчетам М. Ларссона, в походе могло участвовать от 500 до 1000 человек (Larsson 1986. S. 105-107), а число кораблей приближаться к 25 (при среднем количестве 40 воинов в военном корабле).

Наиболее интенсивно обсуждаемые ныне вопросы - цели и маршрут похода Ингвара. К 1980-м годам сложилось более или менее устойчивое мнение, что поход Ингвара был одним из многочисленных викингских предприятий на востоке, организованным на индивидуальной основе ("härnadtåg", по определению Э. Вессена: Wessén 1960. S. 31), которое трагически завершилось из-за эпидемии дизентерии (?) где-то к юго-востоку от Руси, вероятно, в прикаспийских областях (Braun. S. 188-189; Wessén 1937. S. 3; Frieser. 1942. S. 282, 287; Jansson 1954a. S. 44; Jansson 1962a. P. 39-40; Larsson 1983; Cucina 1989. P. 210-215). А. Рупрехт предположил, что поход Ингвара имел торговые цели: он попытался вновь открыть Волжский путь в Прикаспий (Ruprecht. S. 55-56; ср.: Larsson 1983. P. 95).

Мнение о том, что поход Ингвара имел целью Прикаспий и там и закончился, обусловлено прежде всего интерпретацией топонима Serkland, который назван местом гибели четырех (шести?) участников похода, в том числе самого Ингвара и его братг Харальда. В письменных источниках XII-XIV вв. название Serkland обозначает *Saracenarnasland "земля сарацин", т. е. Малую Азию и Северную Африку, населенные народами, принявшими ислам (Metzenthin, S. 94; Montelius 1914a. S. 104, 111; подробнее см. ниже). Значение же топонима для XI в. неясно: рунические надписи лишь называют его, но не вводят в какой-либо географический контекст, за исключением определения "на юге" (sunnarla). Этимология топонима также неясна. Существуют две наиболее убедительные гипотезы его происхождения: одна связывает его с этнонимом serkir "сарацины" (Metzenthin. S. 95; Vries. S. 471; Ruprecht. S. 55), откуда и проистекает его использование для названия мусульманских территорий; другая производит его от лат. sericum "шелк" к рассматривает его исконное содержание как обозначение шелкопроизводящих областей юго-восточного Прикаспия (Arne 1947. S. 302). Вторая трактовка топонима Serkland вместе с определением реки, по которой плыл Ингвар (средняя и самая большая из трех больших рек), как Волги, дала основание для вывода о том, что Ингвар фактически повторил каспийские походы викингов X в.

Выявление ряда сообщений в восточных источниках об участии "рузов" и "варангов" (безоговорочно понимаемых как скандинавы) в междоусобных войнах на Кавказе в 1030-1040-е годы побудило отождествить с ними отряд Ингвара. А. Тулин сопоставил его поход с нападением "рузов" на Дербенд, описанным в "Истории Ширвана и Дербенда" (начало XII в. См.: Минорский) между 1030 и 1033 гг. (Thulin; подробный критический анализ предположения А. Тулина см.: Pritsak. P. 434-443). М. Ларссон отметил сообщение грузинского летописного свода "Картлис Цховреба" об участии трехтысячного отряда "варангов" в борьбе грузинского царя Баграта IV с его восставшим вассалом Липаритом Багваши, происходившей в 1047-1049 гг. (Larsson 1987; Маркарян). Он предположил, что Ингвар плыл по Волге в Каспийское море, откуда, перейдя через Кавказский хребет, оказался в Грузии (Larsson 1983. Р. 95). Позднее М. Ларссон пришел к выводу, что Ингвар попал в Грузию по Днепру и Черному морю, а затем совершил переход через Кавказский хребет с легкими судами, во время которого выступил на стороне Баграта IV, и погиб на побережье Каспийского моря (Larsson 1990a).

Попытки отождествить отряды "варангов" или "рузов", действовавших в 1030-1040-е годы на Кавказе, с отрядом Ингвара весьма интересны, тем более что некоторые подробности об их деятельности в Дербенде или Грузии могут быть соотнесены с рядом эпизодов в "Саге об Ингваре". Однако присутствие "варангов" или "рузов" на Кавказе в это время имеет более естественное объяснение, нежели приход сюда войска Ингвара. С конца X в. в византийской армии служило большое число скандинавов, из числа которых формировалась и императорская гвардия, которая находилась в Константинополе. "Полевые варанги", т. е. отряды скандинавов в составе регулярной армии, размещались Е разных частях империи, в том числе в малоазийских фемах и на границах с Арменией. отношения с которой, как и с Грузией, играли для империи важную роль, и потому империя постоянно вмешивалась в политическую борьбу между закавказскими династами, чем и могло быть вызвано участие "варангов" из малоазийских фем в событиях 1030-1040-х годов.

Маловероятно и стремление самих скандинавов попасть на Кавказ в середине XI в. Привлекавший их внимание к Волжскому пути и далее в страны арабского халифата лоток серебра к этому времени давно уже иссяк. Надежды на его восстановление быть не могло, да и поступление серебра из Англии и Германии вполне обеспечивало внутрискандинавские потребности (местная чеканка носила по преимуществу репрезентативный характер). Шелк и ранее, и теперь поступал в Скандинавию через Византию, а не из Прикаспия. Движение же по Волжскому пути было практически перекрыто Волжской Булгарией и - южнее - печенегами. Основной транзитный путь через Восточную Европу из Скандинавии шел по Днепру в Черное море и далее в Византию, где в середине XI в. варяжская гвардия" переживала период своего рас цвета. Требовались какие-то исключительные причины, чтобы отряд скандинавов захотел и смог пробиться в это время на Каспий, но такие причины нам неизвестны.

С русской и хорезмийской историей связывает поход Ингвара О. Прицак (Pritsak. P. 443-451). Он полагает, что отряд Ингвара пришел из Швеции на Русь по приглашению Ярослава Мудрого, который послал варягов на Каспий на помощь своим союзникам огузам. О. Прицак опирается на предложенное С. Б. Ф. Янссоном чтение топонима austr i karusm в надписи Б-III.2.3 как austr í Kwarusm "на востоке в Хорезме" (от этого чтения С. Б. Ф. Янссон позднее отказался, и всеми исследователями топоним читается austr i Gǫrđum: см. комментарий к надписи) и считает, что речь в ней идет о походе скандинавов - под началом Ингвара - в Среднюю Азию, мусульманские государства в которой могли называться Серкландом. Автор рассматривает краткое и неясное сообщение в книге "Тарих-и Бейхаки" Абу-л-Фазла Бейхаки (ок. 995-1077 гг.) о том, что находившийся в апреле 1035 г. на юго-западном берегу Каспийского моря султан Масуд ибн Мухаммад со своими приближенными видел в море большую флотилию русов, направившуюся на юг (Pritsak. P. 449-450; см. перевод на рус. яз.: Абу-л-Фазл), и полагает, что это мог быть флот Ингвара, который плыл в один из портов Гурджана. Не конкретизируя дальнейшие действия Ингвара, О. Прицак высказывает предположение, что отряд Ингвара принял участие (и был разбит) в битве, произошедшей 11 февраля 1041 г. на "поле Асиб" - это место локализации не поддается (Pritsak. P. 450-451). Поскольку предположение О. Прицака строится на сомнительном чтении рунической надписи и необоснованных и недоказуемых сопоставлениях разнородных сведений, оно вряд ли правдоподобно.

Дж. Шепард полагает, что неоднократные набеги скандинавов на богатые прикаспийские земли, в том числе и в 1030-1033 гг., побудили Ингвара отправиться в те же края с целью наживы. Обратным путем он избрал переход из Каспийского в Азовское море через Куму - Маныч, и на берегах Азовского моря войско Ингвара застигла эпидемия (Shepard. P. 271-276). Основанием для этого предположения служит почти нечитаемая ныне надпись на каменном кресте, находившемся в с. Преградное (на р. Большой Егорлык): "пом[я]ни гди д[оу]ш[оу] раба [с]в[оег]о Иоана (?) роус[ька]го" (Медынцева 2000. С. 221-227). По сообщению П. Г. Буткова (1821 г.), его знакомый около 1775 г. еще видел на этом кресте дату, соответствующую 1043 г. (А. А. Медынцева датирует надпись на кресте первой половиной XI в.). Именно это совпадение дат и побудило Дж. Шепарда предположить, что Иван Русский был одним из участников похода Ингвара на юг, присоединившимся к нему уже на Руси. Но если эта дата и стояла на кресте, текст не дает никаких оснований связать памятник с отрядом Ингвара. Находившийся на близких подступах к Тмутороканскому княжеству, этот регион регулярно посещался русскими воинами и купцами, в первую очередь жителями Тмуторокани.

Большинство современных исследователей похода Ингвара, как мы видим, обращали внимание по преимуществу на путь отряда, который ставили в зависимость от возможности сопоставить деятельность Ингвара на востоке с сообщением об участии скандинавов в каких-либо событиях на Кавказе, в Предкавказье или Средней Азии, в значительной степени отвлекшись от реальной обстановки в Восточной Европе того времени и характера доступной здесь для скандинавов деятельности. Однако в киевский период правления Ярослава Мудрого Восточная Европа перестала быть транзитной территорией, по которой отряды викингов свободно передвигались в любом направлении. Уже в середине X в. договоры Руси и Византии установили порядок "поручительства" русского великого князя за прибывающих в Константинополь купцов, которые должны были иметь княжеские печати (ПВЛ. Ч. I. С. 35). В XI же веке торговля со Скандинавскими странами приобретает все более упорядоченный характер: заключается первый торговый мир с Норвегией (Мельникова 1997; Melnikova 1997), в Новгороде - северных воротах Руси - основывается двор для приезжающих скандинавов (Мельникова 19846). Отряды воинов, стремившихся поступить на службу русского князя или византийского императора - наиболее распространенная форма деятельности скандинавов в XI в., - также подвергались определенной регламентации и во многих известных нам случаях они сначала служили Ярославу.

Каковы бы ни были конечные цели Ингвара, попав на Русь, он вряд ли мог избежать контактов с местными властями. Отмеченное же сагой его длительное (трехлетнее) пребывание на Руси, вероятнее всего, является отражением службы в войске Ярослава Мудрого, который как в 1010-е годы, так и позднее регулярно использовал скандинавских наемников (Мельникова 1976; ср.: Brate 1928. S. 74). Более того, проведенное М. Ларссоном исследование распределения "ингваровых" камней по сотням (округам, поставлявшим по одному кораблю в ледунг) в Сёдерманланде и Упланде привело его к выводу, что войско Ингвара было не случайно собравшимся викингским отрядом, а ледунгом, созванным шведским королем (Larsson 1986; Larsson 1990a. S. 107-109). Он предполагает, что в период обострения борьбы с печенегами и осады ими Киева в 1036 г. Ярослав обратился за помощью к своему шурину шведскому конунгу Анунду Якобу, и тот послал ему войско во главе с Ингваром (Larsson 1986. S. 108). В пользу этого предположения может свидетельствовать масштаб похода - привлечение в него нескольких сотен воинов, что было необычно для частного викингского предприятия, а также участие в нем значительного числа представителей местной знати: установка мемориальных камней была доступна лишь богатым семьям (показательно, что в ряде случаев удается проследить принадлежность нескольких памятников, в том числе и в честь участников похода Ингвара, членам одной семьи: Pritsak. P. 455-457; а в память одного из погибших в походе установлены две стелы). Возможно, на организованный характер войска указывает и употребление в одном случае слова helfningr (Б-П1.9.2).

Таким образом, представляется вероятным, что войско Ингвара было сформировано Анундом Якобом в качестве ледунга для оказания помощи Ярославу. В этом случае Ингвар - не предприимчивый викинг-одиночка, а назначенный конунгом руководитель ледунга, каковым мог быть только опытный воин, происходивший из местной знати или принадлежавший к королевскому роду. Если же отряд Ингвара ледунгом и не являлся, огромное войско оказавшихся на Руси скандинавов, скорее всего, должно было быть использовано Ярославом. Со службой Ярославу мог быть связан и последующий поход Ингвара из Руси. Надо при этом отметить, что после смерти Мстислава Владимировича (1036 г.) Ярослав, сев на киевский стол, не проявлял никакого интереса - судя по летописным сообщениям - к Кавказу. Повесть временных лет отмечает его неоднократные походы в Польшу и в Прибалтику (особенно часто), важное место занимают отношения с Византией, очевидно его неизменное внимание к делам на Балтике. Поэтому нет никаких оснований предполагать, что служба в войске Ярослава могла привести Ингвара на Кавказ.

Единственный отмеченный Повестью временных лет крупный поход начала 1040-х годов, в котором приняли участие варяги, - это нападение русского войска на Константинополь, осуществленное в 3043 г. под руководством сына Ярослава Владимира и воеводы Вышаты и закончившееся разгромом русского войска (ПВЛ. Ч. 1. С. 103-104). Именно в связи с этим событием в летописях в последний раз упоминается присутствие в русском войске наемного варяжского отряда (ПСРЛ. СПб., 1856. Т. VII. Воскресенская летопись. С. 331. Сообщение о варягах сохранилось в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду 1430-х годов: Новгородской IV, Софийской I, Воскресенской, Никоновской, но восходит оно к Начальному своду, однако в Повести временных лет оно было сокращено: Лихачев // ПВЛ. Ч. 2. С. 378-379).

Некоторые мимоходом упомянутые в саге реалии позволяют сопоставить поход Ингвара и поход Владимира (Мельникова 1976; впервые это предположение было высказано Н. Брокманом: Brockman; то же см.: Höjer. S. 352 ff). В первую очередь это ничем не мотивированное появление в числе участников похода Ингвара из Руси персонажа, носящего русское имя Вальдимар (всего по имени названо четыре участника похода). Функциональная роль этого персонажа в сюжете саги неясна. Он упоминается в саге всего три раза: при перечислении спутников Ингвара (YS. S. 12), в эпизоде столкновения отряда Ингвара с драконами, охраняющими сокровища (YS. S. 14), и в конце повествования, когда оставшиеся в живых участники похода разделяются на две группы (YS. S. 31), но занимает в сюжете саги совершенно особое место. В широко распространенном фольклорном сюжете Вальдимар выполняет функцию героя, отнимающего сокровища у дракона (ср. образы Сигурда Убийцы Фафнира, Синфьотли и др.). Его постигает неудача, и из-за его попытки гибнет два корабля. Тем не менее на него не распространяется обещанное Ингваром наказание за выход с корабля на берег. В последнем - наиболее важном для нас - эпизоде Владимир после смерти Ингвара "поплыл дальше в Миклагард (Константинополь) на одном корабле", т. е. наравне с Гарда-Кетилем, который поплыл на Русь и далее домой, становится во главе части войска Ингвара. Уже одно это указывает на его высокий статус в войске. Все это, как кажется, дает некоторые основания для отождествления Вальдимара саги и Владимира Ярославича.

Возражая против этого отождествления, Дж. Шепард сослался на распространенность на Руси середины XI в. имени Владимир (Shepard. P. 234-237). Однако имя Владимир в XI-ХII вв. не принадлежало к числу общераспространенных: оно ни разу не зафиксировано в новгородских берестяных грамотах и, судя по летописям, использовалось только в роде Рюриковичей.

Немаловажным показателем особого статуса похода Ингвара из Руси кажется и описание отплытия отряда Ингвара из Руси, сопровождавшееся торжественной церемонией, которую проводит местный епископ: освящением секир и кремней (YS. S. 12). Упоминание этой церемонии может быть вымыслом составителя саги - данью христианско-миссионерской интерпретации, сюжета (Palsson, Edwards. P. 3-4; Глазырина 1997), но может быть и отголоском - пусть и переосмысленным - действительного события.

Еще одной показательной реалией является применение греческого огня противниками Ингвара в одном из эпизодов: согласно летописному повествованию, именно греческий огонь стал причиной гибели русского флота. Описание греческого огня в саге чрезвычайно живо и предполагает лежащий в его основе рассказ очевидца. Разумеется, скандинавы не раз сталкивались с этим оружием византийцев, по крайней мере с середины X в., но рассказ о нем в "Саге об Ингваре" не имеет аналогий в древнескандинавской литературе и потому не является топосом. Включение этого эпизода в повествование именно об Ингваре, если в нем не отразились реалии похода 1043 г., требует специального объяснения.

Таким образом, отмеченные реалии довольно определенно связывают походы Ингвара "на восток" и Владимира Ярославича на Константинополь. Однако если отряд Ингвара действительно входил в качестве наемного контингента в войско Владимира Ярославича, то путь Ингвара "на юг в Серкланд" должен был лежать по Днепру в Черное море, что не согласуется с принятой локализацией топонима Serkland, которая предполагает деятельность Ингвара на Каспийском, а не на Черном море.

Маршрут Ингвара по описанию саги восстановить практически невозможно: ее свидетельства неопределенны и допускают различные интерпретации. Собственно, лишь два указания могут быть приняты во внимание при рассмотрении маршрута Ингвара. Главное из них - упоминание о том, что после смерти Ингвара часть войска вернулась назад на Русь, другая направилась в Византию (YS. S. 30-31). Следовательно, отряд Ингвара находился в это время в таком месте, откуда можно было водным путем достичь как Руси, так и Византии. Это ограничивает территорию Черным и Азовским морями. Соглашаясь с этим выводом, Дж. Шепард, придерживающийся традиционной интерпретации топонима Serkland, был вынужден привести Ингвара на берег Азовского моря.

Другое, но значительно менее определенное указание на маршрут Ингвара - его плавание по средней из трех больших рек Восточной Европы (YS. S. 12). Определение этой реки вряд ли возможно, поскольку исходить оно должно из представлений о географии Восточной Европы, причем не ясно, чьих: участников похода Ингвара, составителей или переработчиков саги. Очевидно лишь, что уверенность в том, что этой рекой является Волга, самая крупная из рек Восточной Европы, которая была хорошо известна скандинавам (Thulin; Larsson 1983; Shepard), основана на наших современных знаниях географии и не учитывает культурные различия двух эпох.

Возможно, следует принять во внимание и необычный набор топонимов, приводимый в саге в связи с последними этапами пути Ингвара. Одд Сноррасон, автор латиноязычной саги, был хорошо образованным человеком, вполне вероятно его знакомство со средневековыми географическими сочинениями, в первую очередь соответствующими книгами "Этимологии" Исидора Севильского (Palsson, Edwards. P. 7, 28 и примеч.), хорошо известного в Скандинавии (ДГС. С. 56-58 и др.). Значительная часть приводимых им топонимов в этом разделе саги заимствована из латиноязычных сочинений (об этом говорят латинизмы, например, в окончаниях существительных: Hoftnann), вероятно, у Исидора. Использование топонимов, локализуемых на восточных или южных границах ойкумены, могло бы свидетельствовать о желании автора отметить, что Ингвар достиг края земли. На деле же они очерчивают регион, населенный народами, принявшими ислам, т. е. входящий в понятие Serkland в обычном для письменных источников его значении. Наименования Siggeum (Sigeum, отождествление принадлежит: Larsson 1987. S. 100) - мыс на азиатском побережье Дарданелл, Citopolim (Scitopolis) - совр. г. Бейт-Шеан в Палестине (Чекин. С. 220), Hieliopolim (Heliopolis) - Баальбек в Палестине, принадлежат малоазийскому региону, a Rauđa haf - Красное море либо обозначает его предел, либо в соответствии с древнескандинавскими географическими представлениями означает Мировой океан, омывающий ойкумену. Латиноязычный источник, из которого бы Одд мог почерпнуть весь набор названий (Исидор, например, называет не малоазийский, а нижнеегипетский Гелиополь), пока, во всяком случае, не установлен, поэтому можно предполагать преднамеренное включение Оддом ряда малоазийских топонимов в рассказ о пределах, достигнутых Ингваром. Трудно сказать, чем он при этом руководствовался: смутными намеками рассказчиков на то, что Ингвар в конце своего пути оказался где-то в Малой Азии, своим пониманием топонима Serkland, если он знал его (в саге Серкланд не упоминается), или какими-то иными соображениями. Тем не менее появление в саге малоазийской топонимики, возможно, не лишено смысла. Завоеванная мусульманами Малая Азия входила в территории, которые назывались *Saracenarnasland "землю сарацин", Serkland географических трактатов и рыцарских саг (в одном из трактатов Serkland помещен в Месопотамии: см. ниже), и скандинавы в XI в. хорошо знали об этом, поскольку принимали активное участие в борьбе Византии с арабским продвижением в Малую Азию.

Привлекает в этой связи внимание и обозначение стороны света, к которой принадлежит Serkland: дважды в рунических надписях он соединяется с наречием sunnarla "на юге" (Б-III.5.8, Б-III.5.20: см. ниже). К этой стороне света относились страны на юге Европы (Италия) и Африка. Византия помещалась в "восточной половине" ойкумены (austr í Griklandi), но отнесение к ней Иерусалима было не столь очевидным: в надписи Б-III.7.20 Иерусалим выводится за пределы "востока": "на восток и далее до Иерусалима" (austr ok út til Jórsata), хотя в географических трактатах Малая Азия, естественно, описывается в составе Азии, т. е. "востока", что, впрочем, является результатом использования ученой литературы. Поэтому, находясь на пограничье "восточной" и "южной" частей ойкумены, Малая Азия могла - в отличие от прикаспийских областей - быть отнесена и к южной трети. Учитывая при этом расплывчатость представлений викингов о землях на краях ойкумены, а соответственно и топонимов, их обозначающих, и легкость, с которой подобные топонимы переносились с одного объекта на другой, вряд ли возможно вообще сколько-нибудь точно локализовать Serkland рунических надписей.

Если поход Ингвара из Руси далее "на восток" был действительно связан с военной экспедицией Владимира Ярославича, то его отряд имел полную возможность оказаться на черноморском побережье Малой Азии, которое воспринималось как "страна сарацин" (ср. предположение О. Монтелиуса: Montelius 1914a. S. III). По Воскресенской летописи, во время похода возникли существенные разногласия между русской частью войска и наемными варягами, и в критический момент "побегоша Варязи вспять" (ПСРЛ. СПб., 1856. Т. VII. Воскресенская летопись. С. 331), а спасшиеся русские были частью захвачены в плен, частью разными путями вернулись на Русь. Бежавшие из-под Константинополя скандинавские наемники, возможно, не понесшие больших потерь, поскольку успели своевременно бежать, не имели иного пути, кроме возвращения в Черное море: дорога в Средиземное море была закрыта византийскими кораблями. Каков был их дальнейший маршрут, сказать нельзя, и гибель значительной их части от эпидемии (это предположение хорошо согласуется с большим количеством употреблений выражений var dauđr, œndađisk "умер"; лишь в одном случае говорится, что участник похода "пал" - fil) где-то на юго-западном побережье Черного моря - один из возможных вариантов.

Единственным серьезным препятствием для отождествления походов Ингвара из Руси и Владимира Ярославича является датировка смерти Ингвара в саге и анналах временем не позже 1041 г. (точнее, между 1039 и 1041 гг.). Однако многочисленные хронологические неувязки, неточности, разночтения между разными рукописями саги (в том числе и в датировке смерти Ингвара) - а, видимо, к ней и восходит дата, приводимая в анналах, - вряд ли позволяют принять ее как абсолютно достоверную. Не случайно практически все исследователи последних лет (кроме О. Прицака) сдвигают время окончания похода (смерти Ингвара) на несколько лет вперед или назад: от начала 1030-х годов (Thulin) до конца 1040-х годов (Larsson 1987), в зависимости от того, с каким событием они сопоставляют этот поход. Подобные "перемещения" похода Ингвара во времени возможны в первую очередь из-за недостаточной изученности самой саги.

Таким образом, представляется вероятным - на основании имеющихся крайне скудных и неопределенных данных, а также политической обстановки в Восточной Европе, - что поход Ингвара на Русь был не частным предприятием, а одним из проявлений тесных политических и династических связей Швеции и Руси в 1030-1040-е годы, и войско, которое он привел на Русь, состояло некоторое время на службе у Ярослава Мудрого. Возможно, продолжением этой службы явился и его последующий поход "на восток" в качестве отдельного корпуса в составе войска Владимира Ярославича при нападении на Константинополь в 1043 г. После гибели русского флота скандинавский отряд должен был оказаться вновь в Черном море, на берегах которого его и застигла эпидемия, от которой погибла большая часть воинов, а также сам Ингвар и его брат Харальд. Данная реконструкция похода Ингвара не имеет бесспорных доказательств (впрочем, как и любая другая). Дальнейшее конструктивное обсуждение целей похода Ингвара, видимо, станет возможным только после специального исследования источников, состава, композиции и содержания "Саги об Ингваре".

Сведения о торговой деятельности

Отражений торговых контактов в лексике рунических надписей много меньше, нежели военных, хотя, по мнению А. Рупрехта, поездки на восток с торговыми целями преобладали (Ruprecht. S. 128; ср.: Düwel 1987. S. 320).

В первую очередь это прямое упоминание о регулярных торговых поездках сёдерманландского купца в Земгалию: "Он часто плавал в Земгалию на корабле с дорогими товарами вокруг Домеснеса" (Б-III.5.13). Из надписи следует также, что Земгалия, видимо, служила важным рынком сбыта товаров, но не источником импорта в Скандинавские страны - в сагах нет сообщений о покупке каких-либо товаров в восточноприбалтийских землях: главным рынком, через который поступали в Скандинавию восточные, византийские, русские изделия, был Новгород. Тем не менее Земгалия, возможно, играла особую роль в торговых связях со Скандинавией: нет ни одной другой восточно-прибалтийской области, которая упоминалась бы в торговом контексте (все упоминания связаны с насильственной смертью там скандинавов). Что же касается Земгалии, то еще одна надпись указывает на ведущуюся там торговлю: на коробочке для весов-балансиров, широко использовавшихся для взвешивания серебра, вырезана надпись: "Дьярв получил от земгальца эти весы в ...ланде" (Б-III.7.18).

В ряде надписей упоминаются корабли: skip (наиболее общее наименование корабля: Б-II.2; Б-III.7.19; Б-III.7.16) и knǫrr, корабль большой грузоподъемности, годный для океанских плаваний (Б-III.5.13, Б-III.7.3, Б-III.7.4, Б-III.7.28). В противоположность "длинному кораблю" (langskip) knǫrr имел относительно небольшую команду: 15-20 человек. Корабли этого типа использовались преимущественно для торговых, а также для дальних океанских плаваний в Исландию и Гренландию, поскольку позволяли перевозить значительное количество грузов.

Наиболее важные свидетельства регулярности и относительной упорядоченности торговых контактов дают надписи, содержащие слово félagi, производное от félag ("соединение средств, паев, т. е. товарищество, компания, общество, объединение": Cl.-Vigf. Р. 150, к leggja fé "сложить, соединить имущество"). Оно встречается в шведских надписях 8 раз (Peterson 1994. S. 14), в датских - 13 раз (Düwel 1987. S. 334) и 1 раз в надписи с о. Березань (A-III.2.1). В рунических текстах значение и конкретно-историческое содержание félagi далеко не очевидно из-за отсутствия контекста. Наиболее широко как "участника одного викингского похода" толковала его Л. Якобсен (DR. В. I. Sp. 649) вслед за М. Ульсеном ("товарищ по викингскому, т. е. военному походу": Olsen 1906. S. 23). Однако в результате специального исследования всех случаев употребления слова в рунических надписях в сопоставлении с его узусом в письменных источниках, А. Рупрехт определил félagi как "человека, объединившего с кем-то свое имущество; пайщика, компаньона" (Ruprecht. S. 69-72; ср. "компаньон, товарищ": Petersen 1994. S. 14; Düwel 1987. S. 334-337).

В родовых и королевских сагах часто упоминаются случаи, когда несколько человек (в некоторых случаях родственники) совместно приобретали корабль и товары (Ebel 1977). Иногда и конунг, норвежский или шведский, вступал в отношения félagskap с купцами, отправлявшимися в заморские страны, как это не раз делал Олав Харальдссон, в том числе при торговле с Восточной Европой. Во всех названных случаях возникающие между партнерами отношения обозначались словом félag. Саги не только показывают широкое распространение института félag, но и дают некоторое представление о его функциях, юридическом положении и т. д.

В ранних судебниках Исландии и Норвегии оговариваются права и обязанности félagi в случае смерти одного из компаньонов или утраты имущества. В разделе "о наследстве" (гл. 14) древнейшего исландского свода законов "Серый гусь" (Grágás), а также в некоторых других его разделах под этим термином понимается объединение нескольких человек (необязательно родственников) для совместного ведения дел, в первую очередь заморской торговли; при этом компаньон приобретал права, близкие к правам родственников. Такие "товарищества" образовывались на время одной поездки, редко на более длительный срок, для зашиты от нападений врага и для более упорядоченного ведения торговых дел, а партнеры приобретали особые права и обязанности по отношению друг к другу, что обусловливало участие félagi в установке камней. Это позволяет видеть в "товариществах" раннюю форму купеческих организаций (Мельникова 1982).

Упоминания félagi в надписях, говорящих о поездках в Восточную Европу, видимо, могут рассматриваться как свидетельство того, что по крайней мере часть торговых поездок имела более или менее организованные формы.

О том же свидетельствует и надпись Б-III.7.29, в которой отмечена смерть поминаемого в Новгороде в церкви св. Олава. "Варяжская" церковь (без указания патрона) называется в числе церквей, сгоревших во время пожаров 1152 и 1181 годов (НПЛ. С. 29 и 215, 37 и 226). В проекте договора Новгорода с немецкими городами второй половины XIII в. предусмотрено освобождение от налогов Готского двора с церковью св. Олава (Мельникова 1974. С. 174-178). Исходя из анализа "Чудес св. Олава" (Мельникова 1996а), можно полагать, что церковь была построена в середине XI в. (в период пребывания в Новгороде сводного брата Олава Харальда Сигурдарсона, будущего правителя Норвегии), хотя не исключено, что в это время Готского двора как торговой фактории скандинавов в Новгороде еще не существовало (Рыбина 1986. С. 15-23). Однако в Новгороде, на торговой стороне и, возможно, в том же месте, где позднее располагался Готский двор, имелось некое подворье скандинавских наемников Ярослава, которое упоминается в Новгородской первой летописи как Поромонь двор < farmannagarđr (НПЛ. С. 174-176) и, возможно, в "Саге об Эймунде" как палаты, построенные Ярославом для Эймунда и его дружины (Eymundar saga. С. 94, 108. Подробнее см.: Мельникова 19846). Возведение скандинавской (католической) церкви в Новгороде подтверждает, что в это время там находился какой-то постоянный или регулярно возобновлявшийся контингент скандинавов - в первую очередь купцов, для нормальной деятельности которых требовался соответствующим образом оборудованный торговый двор, а также воинов-наемников. Первоначально такую функцию выполняли церкви, подвальное помещение которых использовалось для хранения товаров. Такого рода церкви, получившие наименование "купеческих", получили широкое распространение в балтийских торговых центрах в доганзейское время (Johansen).

Таким образом, рунические надписи предоставляют хотя краткие и разрозненные, но ценные сведения о торговых связях с Восточной Европой.

География Восточной Европы

Рунические надписи содержат огромное количество топонимов: названия хуторов, деревень и протогородских центров Скандинавии, а также тех стран, где погибали люди, в память которых воздвигались стелы. Географическая номенклатура давно уже привлекала внимание рунологов, которые использовали ее и для характеристики масштабов походов викингов (см., в частности: Montelius 1914а; Wessén 1960; Jansson 1987. S. 38-91; Cucina 1989), и для исследования административно-политической системы в различных Скандинавских странах (Randsborg 1980), и для реконструкции системы поселений (Larsson 1998). Поэтому и отдельные топонимы, и их группы достаточно хорошо изучены, хотя обобщающих работ по топонимии рунических надписей нет.

В представлениях скандинавов Восточная Европа, а также Византия относятся к "восточной части мира" (Austrhalfa heimsins), что в принципе не соответствует общеевропейским географическим взглядам на деление обитаемой земли: на востоке, согласно христианским географическим представлениям, расположена Азия, которая на картах мира (mappae mundi), в том числе и скандинавских XIV в., занимает восточную половину "круга Земли"; западная половина круга делится пополам Средиземным морем, и северная четверть ("запад") отведена Европе, граница которой проходит по реке Танаис (Дон) и которая соответственно включает и Византию, и Русь; южную четверть ("юг") занимает Африка (Мельникова 1998 г. С. 193-207; Чекин). Это членение ойкумены описано в географических трактатах и примыкающих к ним произведениям ученой литературы (например, в введениях к Младшей Эдде и Кругу земному Снорри Стурлусона). Но и в них, за рамками перечней стран, относящихся к той или иной трети, Austrhalfa heimsins расширяется на запад и включает все земли к востоку от Скандинавии. В сагах же, скальдической поэзии и других памятниках, отражающих не ученые, а бытовые, повседневные представления, картина ойкумены предстает иной. Известный скандинавам мир состоит из четырех частей по сторонам света: северной, западной, южной и восточной.

В сагах постоянно встречаются несоответствия - с нашей точки зрения - реального направления и обозначений сторон света, вызванные отличной от нашей системой ориентации. Подобные же несоответствия могут быть отмечены и в рунических надписях: так, например, устойчивым является выражение austr i grikkjum "на востоке в греках" (Б-III. 6.1; Б-III. 9.3 и др.), хотя Византия лежит на юге по отношению к Скандинавским странам. Очевидно, что система ориентации древних скандинавов существенно отличалась от современной. Ее центром была Западная Балтика, и направления nordr "на север", sudr "на юг", austr "на восток" и vestr "на запад" отсчитывались от этой точки. Более того, те земли, которых можно было достичь, начав движение в одном из этих направлений, также считались относящимися к нему. Так, на "западе" лежала Англия, западнее нее - Франция, еще западнее - Испания (Джаксон 1994).

Направления по сторонам света не были для скандинавов абстрактными или чисто географическими понятиями. Они материализовались в путях и странах, расположенных вдоль этих путей. Поэтому каждое направление имело обозначения в форме композитов со словами vegr "путь" и lǫnd "земли": norđrvegr "Северный путь", который дал название "Норвегия", и norđrlǫnd - "северные страны"; vestrvegr "Западный путь", обозначавший морской путь вокруг Западной Европы, и vestrlǫnd - страны, лежащие вдоль него; austrvegr "Восточный путь" и austrlǫnd - страны, лежащие на востоке. Только направление "юг" не имеет соответствующих производных: композит с vegr отсутствует совсем, композит sudrlǫnd встречается всего несколько раз, причем, как отмечает Э. Метцентин, он не имеет четкого значения: так, в рукописи "Красивая кожа" он обозначает юг Восточной Европы, в "Саге о Йомсвикингах" - Средиземноморье, в "Саге о крещении". - Германию и земли к югу от нее, в "Гнилой коже" - Южную Прибалтику (Metzenthin. S. 102).

Карта 3. Восточноевропейские топонимы и этнонимы в рунических надписях

Обозначения, связанные с представлениями о восточной части мира, многообразны и в нарративных текстах, и в рунических надписях (см. карту 3). В первую очередь это само наименование стороны света - austr, встречающееся в публикуемых надписях 36 раз. Оно охватывало обширную территорию, лежащую к востоку и юго-востоку от Скандинавского полуострова: Финляндию, Восточно прибалтийские земли, Русь на всем ее протяжении с севера на юг, причерноморские и прикаспийские области, Византию, Палестину, т. е. все страны, путь в которые начинался на восток от Швеции. Наряду с этим austr используется и для обозначения любого места к востоку от исходной точки в самой Скандинавии. В нарративных памятниках более позднего времени композиты с элементом aust-, например, austmadr "человек с востока" приобретают конкретное значение только в контексте повествования: это может быть норвежец в Исландии, швед в Норвегии и т. д. Иногда этим словом обозначаются люди, побывавшие на территории Руси или, шире, Восточной Европы (см.: Джаксон 1991. С. 120-123). Производным от него было наречие austarla "на востоке" (встречается 4 раза), аналогичное sunnarla "на юге" (в трех надписях, в том числе в определении Серкланда) и vestarla "на западе" (Б-III.5.24 и др.).

Наиболее употребительным из композитов с austr был Austrvegr "Восточный путь" (встречается в публикуемых надписях 5 раз: Б-III. 1.4; Б-III.5.10; Б-III.7.8, Б-III.5.25, Б-III.5.30; см.: Pritsak. Р. 365-367). Это понятие, вероятно, возникло как наименование пути и земель вдоль восточного побережья Балтийского моря, - именно в этом значении оно употребляется в королевских сагах, наиболее ранних нарративных текстах (Джаксон 1976). Позднее оно широко использовалось и как обозначение пути через Восточную Европу, который доходил до Византии, а также земель и государств, через которые шел Восточный путь, т. е. в первую очередь Русь (в рукописи "Rímbegla" в разделе под названием "Austrvegs konungar" речь идет о Византии и Святой земле: Rb. Cap. XXXI, § 135).

Топонимов и этнонимов, локализуемых в "восточной части мира", в рунических надписях насчитывается 26. Их число существенно превышает количество встречающихся в надписях западно- и южноевропейских топонимов (более 10). Восточноевропейская географическая номенклатура в рунических надписях чрезвычайно разнообразна: она включает гидронимы, названия городов Северо-Западной или Руси в целом и прилегающих к ней стран и народов (см. табл. 5). В подавляющем большинстве случаев она находит соответствия в скальдической поэзии и сагах, т. е. является знакомой для значительной части общества. Именно поэтому топонимы имеют более или менее устойчивые формы написания. Отдельные, не засвидетельствованные другими источниками наименования редки (не более 8) и, очевидно, получены заказчиками памятников непосредственно от вернувшихся домой участников поездки.

Во время многочисленных поездок скандинавов по Восточной Европе с IX по XI в. сложился фонд географических наименований, распространявшихся в Скандинавии. Восточная Прибалтика, Древняя Русь, Русский Север были хорошо знакомыми и освоенными территориями, на которых располагались общеизвестные топографические ориентиры, в первую очередь реки и города. К моменту фиксации этих топонимов в рунических надписях они уже закрепились в устной традиции.

Различные регионы Восточной Европы отнюдь не одинаково отразились в географической номенклатуре и обнаруживают различную насыщенность топонимами и этнонимами. По количеству топонимов, их характеру и содержанию выделяется три основных топонимических региона: восточноприбалтийский - Austrvegr в узком смысле; восточноевропейский от Поволховья до устья Днепра и до Византии - Austrvegr в широком смысле; области на окраинах ойкумены викингов (ср.: Лебедев. С. 185-189 и карта 42 на с. 186). Степень топонимической насыщенности каждого региона отражает в первую очередь степень знакомства с ним скандинавского общества (см. табл. 5).

Таблица 5. Восточноевропейские топонимы в рунических надписях

Лучше и подробнее всего скандинавам был известен восточноприбалтийский регион. Именно здесь сосредоточено наибольшее количество топонимов и велико их разнообразие.

Далее всего, к северу от Финского залива, руническим надписям известны две области: Tafeistaland Тавастланд (Б-III.3.2) и Finland Финланд (Б-III.4.4, Б-III.7.17). Названия обеих земель образованы от этнонимов tafeistr "финн-таваст" и finnr "финн" (фин. suomi, др.-рус. сумь) с географическим термином land. Этноним + термин land (позднее ríki; см.: Krag) - самый употребительный способ образования хоронимов и политонимов в древнескандинавских языках. Она распространяется как на внутрискандинавские (основной способ наименования племенных территорий в Швеции и Норвегии: например, Svealand, Helsingaland в Швеции, Upland в Норвегии), так и на внескандинавские хоронимы (ср.: Hunaland, Saxland, Frakkland, England и более поздние производные Mauritanialand, Jorsalaland и многие другие).

Сами этнонимы в рунических надписях не встречаются, и они представлены образованными от них хоронимами. Tafeistaland, обозначающий внутренние области Финляндии, редко встречается в древнескандинавской литературе (имя Tafeistr не известно помимо рунических надписей); одним из немногих примеров является перечисление народов Северной Европы в географическом трактате начала XIV в. "Какие земли лежат в мире": Kirjalir. Refalir. Tafeistaland. Virland. Eistland. Lifland. Kurland ("Корелы. Refalir. Тавастланд. Вирланд. Эстланд. Ливланд. Курланд...": ДГС. С. 62, 65). Напротив, Финланд и финны хорошо знакомы скандинавам. Судя по древнеисландским географическим сочинениям, под этим названием понимались все земли от северного побережья Финского залива на север и восток до Белого моря. В древнескандинавской литературе распространен образ финнов - колдунов, владеющих черной магией и связанных с враждебными человеку силами (Джаксон 1984). В рунических надписях неоднократно представлено отэтнонимическое личное имя Finnr (Owe 1993. S. 20) и один раз Tafeistr (Б-III.7.9), причем лица, носящие их, могут выступать и как заказчики стел, и как поминаемые, что говорит о том, что эти имена, возникшие, вероятно, как прозвища, прочно вошли в скандинавский именослов.

Финский залив, видимо, назван в надписи Б-III.7.3 как *Holmshaf "Хольмское море": Топоним образован от сокращенного названия Новгорода Великого Holmgarđr. Ни это, ни какое-либо другое название Финского залива не встречается в скандинавской литературе (возможно, на него распространялось наименование Ботнического залива Kirjdlabotn "Карельский залив"), и до XVI в. он не указывался на картах, с XVI в. - mare Finnonicus.

К югу от Финского залива в рунических надписях называются две области - Virland Вирланд (Б-III.7.15, Б-III.7.27, Б-III.7.31) и Eistland Эстланд (Б-III. 1.3).

Топоним Virland образован от эстонского Virumaa, наименования северо-западной части Эстонии, лежащей на берегу Финского залива. Он назван в трех надписях как место гибели людей, в честь которых установлены памятники. Частота упоминаний этой области свидетельствует о важной роли северной части Эстонии в системе балтийских коммуникаций на пути в глубь Восточной Европы через Финский залив и очень хорошем знакомстве с ней скандинавов. В Вирланде скандинавы делали остановки на пути в Приладожье (следы таких стоянок обнаружены на о. Тютерс в Финском заливе), а иногда, вероятно, ходили походом в саму эту область. Название Virland встречается и в более поздних географических сочинениях, где он перечислен в ряду с другими территориями Восточной Прибалтики - Курландом, Эстландом, Ливландом (ДГС. С. 34/35, 62/65).

Название Eistland образовано от этнонима Eistr "эст". В единственном бесспорном случае употребления он имеет форму множественного числа i estlatum "в Эстландах", которая не нашла объяснения: в письменных памятниках топоним никогда не встречается во множественном числе (Metzenthin. S. 19-20; см. также: Pritsak. Р. 362-363), для чего, казалось бы, и нет оснований. Вероятно, заказчик или рунограф, высекавший надпись, представляли себе Эстланд как совокупность нескольких земель, населенных эстами. Это представление могло основываться на выделении двух (или более?) округов -syslur на западе Эстланда: Adalsysla (Ляэнемаа) и Eysysla (о. Сааремаа), которые в совокупности, видимо, назывались alia syslur "все сюслы" (Б-III.4.2).

Эстланд, западная часть современной Эстонии, был хорошо знаком скандинавам, что нашло отражение и в сагах, и в географических трактатах. Он входил в понятие Austrvegr в узком смысле. Столь же известно было и название народа eistir эсты, которое отразилось в прозвище одного из погибших - eistfari "ездивший к эстам" (Б-III.5.18), а также в широком распространении мужского имени Eistr (в 15 надписях, все происходят из Упланда: Owe 1993. S. 93; Runfynd 1978. S. 240-241; Runfynd 1982. S. 232-236; см.: Pritsak. P. 637) и производного Eistulfr (в двух надписях; см.: Owe 1993. S. 93). Нарративные источники упоминают посещения шведами Эстланда - в отличие от Вирланда, который не называется в письменных текстах. Древнейшее сообщение об Эстланде содержится в "Круге земном" и относится Б. Нерманом к VII в.: шведский конунг Ингвар погиб во время похода в Эстланд (КС 1. С. 50-51,54). Там же рассказывается, что конунг Эйрик из Упсалы воевал в Эстланде, Финланде и Курланде (поход датируется 850-860 годами: КС 1. С. 76-77). По археологическим данным, тесные связи Эстланда со Средней Швецией прослеживаются уже с V в. (материалы могильника Прооза на территории совр. Таллина: Финно-угры. С. 15, 17) и становятся более интенсивными в эпоху викингов (Nerman 1929; Müller-Wille; Ambrosiani; Финно-угры. С. 13-22; Мельникова, Петрухин 1997).

К территории Эстланда примыкает также включаемый в понятие Austrvegr о. Сааремаа (Эзель), названный, согласно одной из интерпретаций топонима isilu, в надписи Б-III.7.7 (согласно другой - это финский торговый центр Сало). Он неоднократно упоминается в скальдической поэзии и сагах в форме Eysýsla - "островная сюсла" (от еу "остров" и sýsla - официальное наименование королевского или епископского лена, а также административно-территориальной единицы, района, области, префектуры). Другой связанный с о. Сааремаа топоним встречается, видимо, в надписи на недавно открытом памятнике из Гудингс, Готланд, - alasuslu, alia sýslur "все сюслы" (Б-III.4.2). Под ними мог пониматься о. Сааремаа (Eysýsla) и лежащая напротив него на материке область Ляэнемаа, которая в сагах носит наименование Ađalsýla, т. е. "основная, главная сюсла" (КС 3. С. 273). Употребление термина sýla для обозначения областей в Эстланде представляется весьма важным указанием на то, что здесь могли быть скандинавские поселения, образовывавшие административно-территориальные общности еще до начала крестовых походов на Балтике.

Следующая группа восточноприбалтийских топонимов связана с Рижским заливом и Западной Двиной. Это в первую очередь название самой Западной Двины, Duna, в надписи Б-III.5.3 в выражении austR i tuna asu "на востоке в устье Двины", и земгалов, Sæmgallir (Б-III.5.5, Б-III.5.7, Б-III.5.13, Б-III.7.18 - в форме отэтнонимического прилагательного semskr "земгальский"). Как принято считать, он отражает племенное самоназвание zemgale, балтского племени, обитавшего в основном в бассейне притока Западной Двины Лиелупе (др.-рус. земигола; см.: Финно-угры. С. 370-375). Земгалы - единственный восточноприбалтийский этноним в рунических надписях. Народ semgalir упомянут также в "Саге об Ингваре" (YS. S. 10) как данник шведского конунга Олава Шётконунга.

Плавания в Рижский залив отразились еще в двух однократно упоминаемых топонимах: Rund (runo в надписи Б.III.2.4), очевидно, соответствующее названию острова Руне, совр. Рухну (в других письменных источниках не встречается), и Domesnes (tumisnis в надписи Б.III.5.13) - мыс Колкасрагс (ранее Домеснес) у крайней юго-западной оконечности Рижского залива. Остров Рухну расположен в центре Рижского залива в нескольких километрах от мыса Домеснес. Как остров, так и мыс, видимо, играли важную роль в плаваниях из Швеции и особенно Готланда в устье Западной Двины, находясь на перекрестке морских путей.

К востоку и югу от Рижского залива располагались территории, населенные ливами, самоназвание которых отразилось в хорониме Lifland Ливланд (Б.III.5.15 и Б.III.7.6). На территории расселения ливов выявлено значительное количество поселений, среди которых выделяется Даугмальское городище - крупный торговый и ремесленный центр на Западной Двине (Radiņš, Zimītis), где среди прочих находок скандинавского происхождения обнаружен фрагмент навершия с рунической надписью (А-III.7.2). В связи с тем, что Западная Двина была одним из основных путей проникновения скандинавов на восток, Ливланд часто посещался скандинавами, был хорошо известен им и поэтому часто упоминался в древнескандинавской литературе (Metzenthin. S. 65).

Самым западным топонимом Восточной Прибалтики, знакомым руническим надписям, является Vindøy (Б-III.4.6), которым обозначается р. Вента или поселение в ее устье, Виндава, совр. Вентспилс. Это ближайшая к Готланду гавань на северо-западном побережье Курланда, откуда открывался путь в Восточную Европу. Название Виндава (Winda) встречается в латиноязычных памятниках XIII в. (Jansson 1954а. S. 53).

Таким образом, Восточноприбалтийский регион представлен в рунических надписях 15 наименованиями: 6 хоронимами, 1 этнонимом, 3 гидронимами и 2 или 3 обозначениями других географических объектов, важных при плаваниях в Восточную Европу.

По мере продвижения в глубь Восточной Европы объем географической номенклатуры сокращается, а ее состав меняется. Территория, лежащая к востоку и юго-востоку от побережий Балтийского моря, объединяется общим названием *karpr/karpar - *Garđr/Garđar, которое встречается в надписях 8 (или 6) раз во множественном и 3 раза в единственном числе, во всех случаях в выражении austr í Gǫrđum (í Garđa) "на востоке в Гардах (Гарде)". Впервые топоним Garđar отмечен в висе Халльфреда Трудного Скальда (996 г.) (КС 1. С. 152-153); он же присутствует в скальдической поэзии, сохраняющей архаические традиции, в наиболее старых списках саг, в частности в "Ágrip af noregs konungum" - древнейшем сборнике королевских car. Все это указывает на значительную древность названия Garđar, которую можно с уверенностью считать исходной формой по отношению к появляющемуся в середине XIII в. названию Garđaríki, где первая основа Garđa- в форме род. п. мн. ч. дополняется термином ríki "государство" (ср. появляющиеся в это время и другие политонимы от хоронимов и ойконимов: Svearíki, Jórsalaríki, Romaríki; см.: Krag) и который обозначает Древнерусское государство (Metzenthin. S. 42).

Происхождение скандинавского названия *Garđar (Garđr) дискуссионно. Общепринятая с времен В. Н. Татищева интерпретация топонима Garđaríki как "страны городов" исходит из созвучия и сходного значения этимологически родственных слов Garđr и градъ (Томсен. С. 73-74). В. Томсен, а вслед за ним и другие исследователи считали, что на раннем этапе в скандинаво-восточнославянской контактной зоне, т. е. в Северной Руси, норманны, пораженные обилием городов, которых еще не было в Скандинавии, назвали Русь страной городов, использовав русскую форму и значение слова.

Этому устоявшемуся мнению противоречит ряд обстоятельств. Во-первых, широкая распространенность в Скандинавских странах названий усадеб и хуторов с термином Garđr, имеющим совершенно определенное, зафиксированное многочисленными источниками и восходящее к началу эпохи викингов значение "обнесенное, огороженное место, усадьба, двор". Не известно ни одного случая, когда бы город в Скандинавии назывался этим термином. Более того, и применительно к городам вне пределов Скандинавских стран употреблялся не этот термин, а формант -borg, означающий собственно "город, крепость": Rómaborg (Рим), Jórsalaborg (Иерусалим), Lundunaborg (Лондон) и др. Единственное исключение составляют названия трех городов, лежащих на Восточном пути: Holmgarđr (Новгород), Kænugarđr (Киев) и Miklagarđr (Константинополь). Во-вторых, в "ранний" период русско-скандинавских отношений, т. е. в IX - первой половине X в., поселений городского типа в Поволховье - древнейшей контактной зоне - еще не было, кроме Ладоги, основанной самими же скандинавами и названной ими Aldejgja/Aldejgjuborg от финского гидронима Alode-jogi, с характерным формантом -borg (КС 3. С. 273-274). В-третьих, в Скандинавии того же времени существовали крупные торговые центры, значительно превышавшие своими размерами одновременную им Ладогу: Хедебю, Бирка и др.

Впервые на эти обстоятельства, а также на то, что восточноевропейские названия с корнем Garđ- составляют единый комплекс, было указано в 1977 г. (Мельникова 1977). Дальнейшие исследования этой группы топонимов привели к выводу, что своим возникновением хороним *Garđar обязан расположению поселений в ладожско-ильменском регионе (к настоящему времени известно более 20 поселений IX-X вв.; Носов 1984. С. 31-34). Большинство из них располагалось на наиболее трудных участках водных магистралей и служило контрольными пунктами и одновременно убежищами для населения, которое занималось в основном обслуживанием торговых караванов. Отправляясь из Ладоги по Волхову, скандинавы встречали на своем пути цепочку поселений, что и могло дать основание назвать ладожско-ильменский регион словом Garđar. Эта интерпретация топонима хорошо объясняет форму множественного числа, указывающую на то, что оно является обозначением территории, - в противоположность форме единственного числа, которая обозначала отдельное поселение (ср.: Holmgarđr, Kænugarđr и Miklagarđr).

Вместе с тем происхождение и исходное значение хоронима Garđar не объясняет содержание этого названия в рунических надписях XI в.: обозначало ли оно по-прежнему только ладожско-ильменский регион, распространялось ли на всю территорию Древней Руси, как Garđaríki в памятниках XIII в., или сочетало и то и другое значения, тем более что для скандинавов Северо-Западная Русь всегда представлялась центральной и главной частью Древнерусского государства, а Новгород - столицей Руси. Отсутствие контекста в надписях не позволяет сколько-нибудь убедительно ответить на этот вопрос. Представляется, что вероятнее всего происходило смешение значений хоронима, в первую очередь в силу нечеткости знаний в скандинавском обществе административно-территориальной структуры Древнерусского государства. Не исключена и дифференцированность значений топонима в зависимости от формы единственного или множественного числа: как правило, одни и те же топонимы в единственном числе обозначали город, во множественном - связанную с ним территорию (Джаксон 1991. С. 151). Поэтому форма Garđar могла обозначать территорию, тогда как под Garđr могло пониматься какое-то конкретное поселение (ср., например, неидентифицированный ойконим Gađar в географическом трактате "Какие земли лежат в мире": ДГС. С. 62/65). О. Прицак отождествляет топоним Garđr с Киевом (Pritsak. Р. 371), что вряд ли доказуемо, тем более что Киев в письменных источниках имеет собственное наименование, образованное по топонимической модели ойконимов на пути "из варяг в греки" - Kænugarđr.

Вторым важнейшим топонимом древнерусского региона является Holmgarđr, который встречается в четырех надписях и обозначает Новгород Великий (Б-III.4.8, Б-III.5.32, Б-III.7.3, Б-III.7.29). Вероятно, сокращенный вариант этого же названия, *Holmr (о hulmi), представлен в надписи Б-III.9.3 (другая возможная интерпретация топонима - о. Борнхольм). Таково же значение топонима Holmgarđr и в нарративных текстах, географических трактатах и др.

Происхождение ойконима, согласно наиболее распространенной точке зрения, связывается со словом holmr "остров, островок на реке, холм на залитой водой местности", и он истолковывался как "островной город, город на острове" или - с учетом вышесказанного - "поселение на острове". Хотя Новгород не расположен на острове, большинство исследователей, сопоставляя это название с сообщением Ибн Якуба о славянском городе на острове среди болот, склонны были согласиться с этим толкованием. Однако топоним, надо полагать, возник задолго до появления Новгорода (середина X в.) и потому первоначально обозначал какое-то иное поселение.

Топографические и климатические особенности округи Новгорода определили особенности расположения поселений - на возвышенных местах, не затапливаемых во время паводков, на высоких берегах рек, часто на мысах у впадения притоков в реки. Поэтому вероятно, что попадавшие сюда ранней весной скандинавы (а именно в это время, сразу же после таяния льдов, начинались походы викингов) находили залитую водой местность, на которой, как островки, выделялись вершины холмов, где и располагались поселения жителей. Б. Клейбер, который первым обратил внимание на это обстоятельство, интерпретировал название Holmgarđr как insularium regio "островная местность", "поселения в островной местности" (Kleiber 1957. S. 215-218). Хотя наименование Holmgarđr, особенно во множественном числе Holmgarđar, не раз употреблялось для Обозначения Новгородской Руси, и в сагах о древних временах появляется даже композит Holmgarđaríki (Metzenthin. S. 42), первоначально оно могло, особенно учитывая его употребление в единственном числе, обозначать какой-либо один определенный населенный пункт. Таким пунктом не мог быть сам Новгород, древнейшие слои которого относятся только к середине X в., однако уже с середины IX в. в нескольких километрах от будущего детинца города на высоком берегу Волхова существовал крупный центр, где располагался скандинавский военный контингент и который получил название Городища под Новгородом (ныне в черте г. Новгорода). Именно отсюда, наряду с другими скандинавскими предметами, происходят два амулета с руническими надписями (А-III.1.1 и 2). По мнению его исследователя, Е. Н. Носова, поселение на Городище, которое находилось в важном стратегическом месте, откуда могло осуществлять контроль над выходом из Волхова в озеро Ильмень, и было первоначальным Хольмгардом; позднее, когда появился и расцвел Новгород, а поселение на Городище стало лишь княжеской резиденцией, название было перенесено скандинавами на новый город (Носов 1984. С. 31-34; Носов 1990. С. 184). Эта локализация наименования Holmgarđr в начальный период его существования представляется вполне вероятной.

Значительно менее доказательна "славянская" этимология названия Holmgarđr, которое со времен В. Н. Татищева связывалось с др.-рус. хълмъ, а топоним интерпретировался как "Холм-град", т. е. в скандинавском наименовании предполагалась контаминация обеих частей слова: holm- и "холм", Garđ- и "град". Топоним отождествлялся со Славенским холмом в Новгороде, считавшимся древнейшей его частью (Рыдзевская: Джаксон 1991. С. 145-149; КС 1. С. 256-257), Новгородом в целом или Холмогорами (Тиандер. С. 419-426). Однако на Славенском холме нет слоев, современных поселению на Городище. Не представляется вероятным и гипотетическое смешение значений родственных древнескандинавских и древнерусских слов: предположение об их контаминации было выдвинуто В. Томсеном как одно из свидетельств существования "варяжского наречия", на котором говорили скандинавы на Руси и которое представляло собой смесь скандинавских и русских слов (Томсен. С. 73-74). Следы такого наречия не прослеживаются в древнерусском языке, взаимодействие древнескандинавских и древнерусского языков осуществлялось исключительно на лексическом уровне, где отмечаются заимствования и кальки; однако контаминации основ и переносов значений не отмечается. Поэтому языковой контекст для подобной контаминации отсутствует.

Отражение названия Holmgarđr в рунических надписях связано в первую очередь с тем значением, которое Новгород имел в русско-скандинавских связях: он был крупнейшим и ближайшим для скандинавов торговым центром Руси.

Остальные топонимы восточноевропейского региона (кроме Византии) появляются в рунических надписях в определенном смысле случайно: это места гибели скандинавов, о которых их родственникам удалось получить информацию. Вместе с тем все эти топонимы - числом три, а также камень с рунической надписью с о. Березань (А-III.2.1) - локализуются вдоль /Днепровского пути, отмечая наиболее оживленный маршрут скандинавских воинов и купцов в Византию.

Со Средним Поднепровьем связаны топонимы *Vitaholmr и *Ustaholmr (Б-II.1), которые отождествляются с древнерусскими городами Витичев и Устье, расположенными южнее Киева, *Vitaholmr называется местом смерти человека, в честь которого установлен памятник, и, если это действительно Витичев, то пребывание (и смерть) в нем скандинава вряд ли может быть удивительным: в Витичеве, по сообщению Константина Багрянородного, в середине X в. находился пункт сбора караванов для плавания в Византию (Константин. С. 46/47; комм.: С. 318); важную роль он играл и в XI в.

Третьим среднеднепровским топонимом является aifur надписи Б-III.4.3 и, возможно, ifurs надписи Б-III.7.28, которые отождествляются с названием одного из днепровских порогов - Άειφόρ в "росской", т. е. скандинавской, и Νεασήτ в славянской номенклатуре Днепровских порогов в сочинении Константина Багрянородного "Об управлении империей" (Константин. С. 46-49), Неясыть в источниках XVII в. Участок порогов занимал особое положение при плаваниях вниз по Днепру: с одной стороны, преодоление некоторых из них представляло большую опасность: Константин пишет, что Айфор - огромный порог, через который ладьи пройти не могут и их приходится переносить по суше на руках; с другой - здесь путешественников поджидали кочевники в надежде на легкую добычу, причем, согласно Константину, именно у Айфора засады бывали особенно часты из-за того, что товары спускались на сушу. Очевидно, что как в X, так и в XI в. здесь погибало немало воинов и купцов, направлявшихся в Византию или возвращавшихся назад. "Росское" название Константина интерпретируется большинством исследователей как др.-швед. *æifor[r], "perpetue praeceps" "всегда стремительный", от е, æ "постоянно, всегда" и forr "стремительный" (Томсен. С. 56-61. Подробнее см.: Константин. С. 324).

В конце Восточного пути лежала Византия, куда в X-XI вв. стремилось попасть немало скандинавов: купцов для торговли в Константинополе и воинов для службы в императорской гвардии или полевом войске. Родовые и королевские саги рассказывают о десятках побывавших там скандинавов - исландцах и норвежцах. В Швеции 32 стелы установлены в память о людях погибших или ездивших в Византию (памятников аналогичного содержания в Дании и Норвегии нет). Пребывание в Византии отмечается в надписях двумя выражениями. Первое и наиболее распространенное - fara (vara) í grik(k)ium (Griklandi) "ездить в греки (Грикланд), находиться в греках (Грикланде)" (21 раз, из них í Griklandi всего 2 раза). Часто в это выражение вводились дополнительные уточнения: út í grik(k)jum (об интерпретации рунического uti см.: Salberger 1997), "далеко в греках" и austr í grik(k)jum "на востоке в греках". Вторым распространенным выражением было vara međ grikkjum "быть у греков" (6 раз). Основным обозначением Византии в сагах и скальдической поэзии также является этноним grik(k)ir (Metzenthin. S. 37); хороним Grik(k)land встречается по преимуществу в ученой и переводной древнескандинавской литературе, где отмечен также топоним Romania (Metzenthin. S. 87), хотя он, так же как и названия Rómaríki и Rómaveldi, значительно чаще обозначает Италию. Несколько раз топоним Grik(k)land употреблен в рукописях "Гнилая кожа" и "Красивая кожа" (Metzenthin. S. 36), но и в них представлен также этноним grik(k)ir.

Обозначение страны (государства) этнонимом, т. е. использование этнонима в значении политонима или хоронима, нетипично для скандинавской топономастики (см. выше). Обычная модель для образования хоронимов и политонимов - этноним + термин land/ríki (ДГС. С. 40-45). Поэтому обозначение Византии этнонимом grik(k)ir стоит в древнескандинавской топономастике особняком.

Оно не является заимствованием самоназвания византийцев - ромеи. Маловероятно и заимствование принятого в Западной Европе наименования Византии Regnum (Imperium) Graecorum, поскольку, с одной стороны, латинское наименование соответствовало модели этноним + -land/-ríki и должно было бы отразиться именно в этой наиболее естественной для Скандинавии форме, с другой же стороны, связи с Византией осуществлялись преимущественно через Русь, а не через Западную Европу, и именно в древнерусском словоупотреблении имеется единственное прямое соответствие: обозначение Византии этнонимом Греки ("пойти в Греки" и т. д.). Этот способ образования хоронимов и политонимов вообще характерен для древнерусского языка: в Повести временных лет, например, наименования земель и государств представлены либо этнонимами, либо отэтнонимическими прилагательными с термином земля: Польша - ляхи и Лядская земля, Венгрия - угры и Угорская земля, Хазарское государство - хазары и т. д. Исключением - весьма доказательным - является использование собственно хоронимов в географическом введении к Повести, основанном на хрониках Георгия Амартола и Иоанна Мал алы (например, Скуфия, Макидонья, Далматия и др.), которые немедленно заменяются этнонимами, как только летописец от перевода переходит к собственному описанию ("В Афетове же части седять русь, чудь..."). Можно поэтому предположить, что обозначение Византии было заимствовано скандинавами во время их пребывания на Руси и в Византии вместе с русскими дружинниками еще в IX-X вв. и принесено на Север, где оно закрепилось в общественном сознании (ср., видимо, аналогичное происхождение названия Miklagarđr "Великий город", Константинополь - калька др.-рус. Царь-град. См.: Джаксон, Молчанов).

Упоминания Византии чрезвычайно многочисленны - в 32 надписях, тогда как Русь, которая сама являлась целью походов и служила транзитной зоной для тех, кто стремился в Византию, и топонимы, относящиеся к Древней Руси, названы в 18. Между тем Византия представлена только своим общим обозначением - в отличие от Руси, где наряду с хоронимом-политонимом (10 надписей) в 8 надписях названы другие объекты, по преимуществу города. В рунических надписях Византия предстает тем самым как единое и нерасчлененное целое, в котором не выделяются отдельные географические объекты, хотя саги и географические трактаты знают Константинополь (Miklagarđr) и собор св. Софии в нем (Egisif), "греческие острова" и "греческое море" (Metzenthin. S. 37). Такая "цельность" упоминаний Византии, видимо, связана с тем, что на протяжении XI в. фонд сведений о Византии в Скандинавии еще только формировался. Хотя посещения скандинавами Византии начались в IX в., они носили спорадический характер и стали более регулярными лишь к концу X в. Действительно же большой приток скандинавов в Константинополь возник лишь в самом конце X в., когда из них стала формироваться императорская гвардия, и, видимо, достиг пика в середине XI в. во времена Харальда Сигурдарсона (Васильевский; Мельникова, Петрухин 1994). Именно в сагах о Харальде (древнейшая редакция конца XII в.) содержится наиболее подробное описание Константинополя (КС 3. С. 89-145), называются византийские императоры, при которых служил Харальд, т. е. закладывались основы общеизвестных сведений о Византии.

Распространенность упоминаний Византии в надписях указывает на многочисленность поездок туда скандинавов и одновременно на большое количество умерших во время этих поездок. О распространенности поездок в Византию свидетельствует и внесение в Вестеръётландский судебник специального пункта о наследовании в тех случаях, когда наследник находится в Византии. По сообщениям саг, основным видом деятельности скандинавов в Византии была служба в византийском войске. О "добрых воинах", ездивших в Византию, говорят и многие рунические надписи. Некоторые из них, возможно хёвдинги, пришедшие туда со своими дружинами, занимали видное положение в войске, как, например, Рёгнвальд, воздвигший памятник в честь своей матери и упомянувший, что он a griklanti uas lis forunki "в Грикланде был вождем дружины" (Б-Приложение 1.22). Однако лишь в нескольких надписях указывается на насильственную смерть людей, ездивших в Византию: как правило, они "умирают" (deyja, vera dauđr, andasк), что может предполагать смерть от болезни. Поэтому, хотя в надписях и не упоминается торговая или какая-либо иная деятельность скандинавов в Византии, можно предполагать, что по крайней мере часть тех, в память о ком установлены рунические камни, ездили в Византию с торговыми целями.

Судя как по сагам, так и по руническим надписям, пребывание в Византии было чрезвычайно прибыльным. Рассказ о полученном Харальдом Сигурдасоном богатстве составляет в саге отдельный, подробно разработанный мотив (КС 3. С. 140-142). Если среди "русских" надписей лишь в одной упоминается о нажитом в "Гардах" богатстве (Б-III.7.5), то среди византийских три говорят о "добытом золоте" (Б-Приложение 1.6, Б-Приложение 1.11) и о "приобретении наследства", т. е. имущества, которое можно завещать наследникам (Б-Приложение 1.15).

В XI в. появляется новый тип путешественников, путь которых также лежит через Русь и Византию, - это паломники, в Святую Землю. Описания первых паломничеств относятся к XII в., но уже в трех рунических надписях упоминается Иерусалим - цель и символ, к которым стремились христиане-неофиты. В надписях представлена более архаичная, нежели в сагах и других письменных произведениях, форма названия - Jórsalir (Б-III.4.7, Б-III.7.21, Б-Приложение 1.2) без форманта -borg.

Византия и Святая Земля предстают в рунических надписях некими точками в пространстве, настолько удаленном от скандинавского мира, что детали в них неразличимы. Тем не менее частота поездок в эти страны и рассказы вернувшихся домой делают их реальными локусами, достичь которых можно следуя определенными и хорошо известными путями. За пределами этих путей, на юге, востоке и севере, лежали земли, куда скандинавы попадали редко и куда не вели освоенные маршруты. Участники походов в эти отдаленные края приносили домой некоторые сведения о них, настолько расплывчатые и неточные, что далеко не всегда они могли быть включены в уже существующую картину мира. Поэтому топонимы и этнонимы, связанные с дальними пределами ойкумены викингов, имеют неясную или мифологическую этимологию, расплывчаты и, как правило, не поддаются точной локализации. К числу таких наименований в рунических надписях принадлежат этноним blǫkumenn и хоронимы Serkland и Risaland.

Как значение, так и происхождение этнонима blǫkumenn (ед.ч. blǫkumađr), который встречается один раз в надписи Б-III.4.5, не ясно (см. комм. к надписи). На основе фонетического сходства он обычно отождествляется с этнонимом валахи/влахи, обозначавшим романскую этнокультурную группу в Нижнем Подунавье (Metzenthin. S. 12-13). К населению юга Восточной Европы за пределами Руси относит blǫkumenn и "Сага об Эймунде", содержащая одно из немногих упоминаний этого народа в письменных источниках.

Еще более расплывчато значение хоронима Serkland, упомянутого в рунических надписях 5 или 6 раз в связи с походом Ингвара (Б-III.5.8, Б-III.5.12, Б-III.5.20, Б-III.5.21, Б-III.7.19 и Б-III.7.23) и один раз независимо от него (Б-III.4.7). Что имеется в виду под Серкландом в последней надписи, не известно. В остальных случаях Серкландом называется место (область, страна), где погибла большая часть отряда Ингвара и которое находится на востоке (fur austr... о serklanti: Б-III.5.12) и на юге (sunnarla: Б-III.5.8, Б-III.5.20). "Сага об Ингваре" Серкланд не упоминает, и отсутствие контекста в рунических текстах делает невозможной локализацию топонима.

Обычно название Serkland - на основании саговой литературы и географических трактатов, т. е. произведений, записанных в конце XII - XIV в., - сопоставляется с *Saracenarnasland "земля сарацин" (этноним saracinar или saraceni появляется в переводной литературе не ранее второй половины XIII в.). Предполагается, что хороним Serkland образован от этнонима serkir (ср. параллельные хоронимы Serkjaveldi, Serkjaríki: Vries. S. 471), который встречается в скальдической поэзии XII в., в сборнике королевских саг "Красивая кожа" и др. и недвусмысленно отождествляется с сарацинами: su þjođ het Sarraceni, en ver kollum Serki "этот народ называется сарацины, а мы называем его серками" (Salusi saga. S. 59, 65). Соответствующий этнониму топоним Serkland должен был обозначать области Малой Азии и Северной Африки, населенные народами, принявшими ислам (Montelius 1914а. S. 104, 111; Friesen 1942. S. 282,287; Metzenthin. S. 94-95; Jansson 1954a. S. 44).

Однако даже в исландских географических сочинениях, более того, на протяжении одного сочинения, локализация хоронима Serkland может варьироваться. Большинство трактатов помещает Серкланд в Азии: согласно сочинению "Какие земли лежат в мире" (вторая половина XIII в.), он находится в Месопотамии и его крупнейшим городом назван Вавилон (ДГС. С. 61/64), по трактату "Великие реки", через Серкланд протекает Тигр (ДГС. С. 154-156; ср. также С. 95/97, где Серкланд отождествляется с Халдеей). Напротив, "Описание Земли I" (середина XII в.) переносит Серкланд в Африку и помещает его рядом с Блаландом (Bláland) "страной негров", которая также не может быть четко локализована: Annar hlutr jardar Affrika ... I þeim hlut jardar er Serkland ok Blaland, "Другая часть земли Африка... В этой части земли находятся Серкланд и Блаланд" (ДГС. С. 77/78; ср. также С. 134/135-136). В "Описании Земли II" (вторая половина XIII в.) указаны два местоположения Серкланда: сначала просто в Северной Африке, а затем в Африке рядом со Скифией (Русью): Affrika kallast annar þriđjungr jarđar, i þeim hlut er Serkland it mikla, Scithia, þat er nu Sviþjod hin mikla "Африкой называется другая треть земли: в этой части находится Серкланд Великий, Скифия, то есть ныне - Великая Свитьод" (ДГС. С. 86/88). К Африке относит Серкланд Снорри Огурлусон (Hskr. В. 3. S. 81, 82) и составители "Саги о Харальде Суровом Правителе" (КС 3. С. 140-141). Видимо, аналогично понимает топоним и автор Скальхольтских анналов (ÍA. S. 168). Очевидно, что уже с середины XII в. Серкланд более или менее последовательно помещается в Африке, что, видимо, связано с отождествлением этнонима, лежащего в его основе, с обозначением сарацин. Вместе с тем и во второй половине XIII в. Серкланд мог быть отнесен в Азиатскую часть ойкумены, и рассматриваться даже как синоним наименования Великая Свитьод, которое возникло в контексте ученой легенды о происхождении скандинавских народов от троянцев и локализовалось в южной части Восточной Европы, отождествляясь со Скифией западноевропейской географии (ДГС. С. 97-98). Таким образом, в произведениях второй половины XII - XIV в. содержание хоронима Серкланд двойственно, причем обе локализации, в Азии и Африке, неустойчивы и неопределенны.

Ни азиатская (месопотамская), ни североафриканская локализации Серкланда очевидным образом не могут быть согласованы с рассказом о походе Ингвара в "Саге об Ингваре". Возможно, что автор "Саги об Ингваре" ощущал несоответствие между Серкландом - местом гибели своего героя полтора-два века назад и Серкландом своего собственного времени и именно поэтому не упомянул топоним в своем повествовании. В современных же исследованиях Серкланд рунических надписей оказался практически полностью оторванным от Серкланда письменных памятников, и его приурочение к какому-либо конкретному региону зависит исключительно от интерпретации целей похода Ингвара и его маршрута (см. выше). Наиболее распространено мнение, что Ингвар направился в Прикаспий и потому Серкланд в этом контексте обозначает области на западном и южном берегах Каспийского моря (Montelius 1914а; Wessén 1960; Larsson 1986; Larsson 1990b; Shepard; Cucina 1989). Пытаясь обосновать эту локализацию этимологически, Т.Арне предложил связать основу Serk- с латинским sericum "шелк" (Arne 1947. S. 302. Ранее он производил ее от названия хазарской крепости на Дону Саркел, в русских летописях Белая Вежа: Arne 1911. S. 23-24; надо отметить, что Саркел был разрушен Святославом в 965 г.). Топоним в этом случае должен был обозначать "страна шелка", т. е. прикаспийские шелкопроизводящие области, куда время от времени попадали скандинавы. Поскольку Ингвар не мог оказаться в Каспийском море: после его гибели один из кораблей направился в Византию, я предполагаю, что его отряд должен был находиться на берегах Азовского или Черного морей. А учитывая вероятность участия войска Ингвара в походе русских на Константинополь в 1043 г., можно предположить, что местом гибели Ингвара и его воинов стало южное, малоазийское побережье Черного моря, на которое к середине XI в. распространилась власть халифата и потому оно могло быть обозначено как Serkland (см. выше).

После новейших многочисленных исследований маршрута похода Ингвара, которые не привели к убедительным результатам, представляется еще более вероятным, нежели в 1977 г. (СРН. С. 207), что попытки определить местонахождение Серкланда рунических надписей обречены на неудачу. С одной стороны, отсутствие контекста в рунических надписях и фольклорно-неопределенное описание в саге не дают никаких, хотя бы минимально информативных ориентиров для локализации топонима. С другой стороны, несмотря на то что заказчики рунических камней уверенно называют местом гибели участников похода Ингвара Серкланд, нет сомнения, что они имели весьма смутное представление о землях, обозначаемых этим топонимом. Единственной реальной информацией, известной в Скандинавии, было то, что Серкланд находится где-то на юге или востоке и попасть в него можно следуя по Восточному пути, т. е. он лежит в Восточной половине мира или на его границах с южной третью ойкумены. Такая неопределенность содержания позволяла приурочивать топоним к различным землям, лежащим в указанном направлении у дальних пределов ойкумены викингов.

Время появления топонима Serkland неизвестно: впервые он засвидетельствован в рунических надписях, т. е. около середины XI в. Если он возник именно в этот период, то более вероятно его происхождение из этнонима Serkir, и тогда он мог обозначать прикаспийские области только в силу их вхождения в халифат. Но уже в это время скандинавы в составе византийской армии и как паломники столкнулись с мусульманами-сарацинами и познакомились с их наименованием saraceni. Однако неопределенность и широта топонима привели к противоречивости его применения в исландской литературе.

На противоположном краю ойкумены, на дальнем севере, согласно скандинавским мифолого-космологическим представлениям, находились области, обитатели которых были связаны с миром мертвых и являлись носителями злого начала, в первую очередь великаны. В христианскую эпоху мифологема севера не утрачивает своего основного содержания: север остается областью мрака и зла, но упрощается и "бытовизируется": зло воплощается в финнах-колдунах и фольклорных чудовищах, в том числе великанах risi, которые населяют Rísaland "Страну великанов". Этот топоним несколько раз встречается в викингских и лживых сагах XIII-XV вв., повествующих о подвигах героев в далеких, малоизвестных скандинавам, а иногда и просто сказочных землях. Наиболее подробно Рисаланд описан в "Саге об Одде-Стреле" (Ǫrvar-Odds saga. S. 10), а также в "Саге о Самсоне Прекрасном" (Samsonar saga. S. 20, 31, 32, 35 и др.). Рисаланд мыслится в них как некая страна на крайнем северо-востоке или севере, куда скандинавские путешественники попадали из-за непогоды или колдовства и где сталкивались с враждебными им великанами, от которых им удавалось спастись хитростью (рассказы об этом представляют собой разработку традиционных фольклорных мотивов). Между тем "Страна великанов" и другие фантастические земли на севере представлялись скандинавам, во всяком случае в XI в., вполне реальными. Об этом говорит употребление топонима Risaland в надписи Б-II.2. Использование в мемориальных текстах "сказочных" топонимов противоречило бы назначению памятников - прославлению погибшего. Поэтому использование топонима Risaland в надписи Б-II.2 (О. Прицак предполагает здесь ошибочное написание топонима Rusaland, которое обозначает Русь: Pritsak. Р. 368) указывает на то, что люди, в честь которых сделана надпись, побывали на дальнем севере в местах, неизвестных им и потому отождествленных со сказочной страной великанов.

Как видим, восточноевропейская топонимия в Скандинавии XI в. чрезвычайно обширна, разнообразна и образует устойчивый фонд географической номенклатуры. Он формировался в эпоху викингов, однако топономастика рунических надписей не отразила наиболее ранние, хотя и весьма интенсивные передвижения скандинавов по Восточной Европе. Так, в рунических надписях нет упоминаний Ладоги и Волжского пути, такого важнейшего для IX-X вв. региона, как Верхнее Поволжье. Разумеется, Волжский путь наиболее активно функционировал в X в., но и в XI в. он играл существенную роль в политическом сплочении Древнерусского государства и в торговле. Возникшая в середине VIII в. Ладога к XI в. уступила свое господствующее в регионе положение Новгороду, но тем не менее она оставалась воротами на Русь и в тот же Новгород. Ее наименование Aldejgjuborg вошло в скандинавскую топонимию Восточной Европы, о чем свидетельствуют скальдические стихотворения XI в., где она называется неоднократно. Это показывает, что в рунических надписях представлена только актуальная восточноевропейская топонимия, она не отражает общий фонд сложившейся в Скандинавии этого времени географической номенклатуры, а лишь те наименования, которые принадлежали к важнейшим для деятельности скандинавов в Восточной Европе в XI в. регионам.

Восточноевропейская топономастика, как уже отмечалось, не распределена равномерно по всей территории, а образует три области разной насыщенности. Однако и внутри топонимических зон называемые в надписях географические объекты сконцентрированы в несколько "гнезд", что особенно заметно для Восточной Прибалтики. В этой зоне выделяется два крупных "гнезда" наименований, которые отмечают два основных входа в глубь Восточной Европы: через Финский залив (6 топонимов) и через Западную Двину (4 топонима). В каждом из них представлены названия самого водного пути (Финского залива и Западной Двины), земель, по которым проходит путь и в которых скандинавы могут вести торговлю, делать стоянки, временами грабить местное население, а также важных объектов на этих путях (островов, мыса Домеснес и др.). В топонимии Восточной Прибалтики преобладают наименования природных объектов (рек, островов) и отэтнонимические хоронимы. Этнонимы же практически отсутствуют. За исключением Salo, не упоминаются поселения, где останавливались скандинавы и где велась торговля (хотя они известны по археологическим материалам). Все наименования, относящиеся к Восточноприбалтийскому региону, передают местные названия, лишь хоронимы оформлены обычным формантом -land (Melnikova 1992).

На территории Древней Руси нет "гнезд" топонимов. Единственное их скопление приходится на участок Днепровского пути южнее Киева вместе с Днепровскими порогами. Правда, два из трех называемых для этого региона наименований происходят из одной надписи и поступили к родственникам погибшего одновременно; поскольку оба являются гапаксами, нет оснований предполагать, что они были усвоены и вошли в общий фонд, восточноевропейской номенклатуры. Состав "древнерусской" топонимии значительно ограниченней, чем восточноприбалтийской: это хороним и три ойконима, а также название одного из днепровских порогов. Вместе с тем два основных и наиболее распространенных наименования - страны и Новгорода - являются собственно скандинавскими и не восходят к местной традиции.

Наконец, Византия, Святая Земля и окраины ойкумены представлены в географической номенклатуре лишь общими названиями земель и наименованием Иерусалима, причем в случае Византии ее обозначение заимствовано из древнерусской традиции.