Литература

Источник: Е. А. МЕЛЬНИКОВА. СКАНДИНАВСКИЕ РУНИЧЕСКИЕ НАДПИСИ

К моменту издания свода скандинавских рунических надписей в 1977 г. (СРН) на территории СССР, т. е. в европейской части России, на Украине, в Беларуси и в Восточной Прибалтике было известно чуть более 10 рунических надписей. Три из них: старшеруническая - на наконечнике копья из Ковеля и младшерунические - на камне с о. Березань в устье Днепра и на деревянном стержне из Старой Ладоги, публиковались ранее и более или менее широко обсуждались в отечественной и зарубежной литературе. В издании 1977 г. к ним добавились еще несколько незадолго до того обнаруженных памятников: старшерунических - на фрагментах керамики и на пряслице из Лепесовки и младшерунических - на подвеске-амулете из Старой Ладоги, кости из Новгорода, каменном навершии из Даугмале, а также впервые обнаруженные в собраниях СССР граффити на 12 восточных монетах из коллекции Эрмитажа.

Публикация этих материалов привлекла внимание археологов к подчас малозаметным и трудноопределимым резам на находимых ими предметах. На протяжении последовавшего за публикацией десятилетия мне были показаны десятки различных предметов, фрагментов керамики, фрагментов костей животных и т. п., на которых имелись царапины, насечки, процарапанные или вырезанные знаки. Исследование новых находок в первую очередь потребовало выработки критериев для определения принадлежности той или иной группы знаков к скандинавскому руническому письму.

Этот вопрос специально никогда не рассматривался в рунологии, поскольку никаких других видов письма, кроме рунического, в скандинавских странах не существовало; латиница же, распространившаяся в средневековый период, не употреблялась в быту, а латинские буквы легко отличимы от рун. В связи с характеристикой и расшифровкой многочисленных новых надписей возникла своего рода "практическая" классификация, которая не сформулирована эксплицитно, но применяется при описании памятников бытового письма: выделяются собственно рунические надписи (runinskrifter), т. е. те, которые возможно прочитать хотя бы частично, и руноподобные надписи (runliknande inskrifter, runelike inscriptions), т. е. те, которые выполнены руническими знаками или знаками, похожими на руны, но не имеют смысла: прочтение знаков в качестве рун не образует значащего слова.

Единственная попытка установить критерии для определения принадлежности надписей к руническому письму принадлежит Р. Пейджу (Page 1969а), который стоял перед необходимостью выделить из свода Дж. Стивенса (ONRM) бесспорно рунические тексты. Главным критерием он, как и скандинавские рунологи, признал читаемость надписи.

Однако ныне, когда стало очевидно, что рунической письменностью пользовалась значительная часть населения Скандинавских стран, этот критерий далеко не всегда справедлив: многие писавшие могли недостаточно хорошо владеть руническим письмом и потому делать ошибки; возможны региональные и индивидуальные особенности письма; возможны и какие-то иные причины, по которым нам не удается прочитать текст. Достаточно сказать, что среди находимых в Скандинавских странах бытовых надписей примерно 10%, а может быть и больше, не читается, т. е. должна быть отнесена к числу руно подобных.

В то же время критерии для определения, какие надписи являются руническими, несомненно, различны для Скандинавских стран и для других регионов, в первую очередь для Восточной Европы. Здесь в IX-XI вв. функционировало несколько систем письма: греческое, древнерусское кириллическое и славянское глаголическое, тюркское руническое и скандинавское руническое письмо. При этом греческий и кириллический, восходящий к греческому, алфавиты сходны между собой и, так же как и глаголица, имеют сложные начертания букв, состоящие, как правило, из трех и более линий с округлыми или квадратными петлями. Поэтому различение кириллического и скандинавского рунического письма не представляет большой сложности. Принципиально иной характер имеют тюркская и скандинавская рунические системы письма, которые генетически не связаны между собой (тюркское письмо, открытое в XVIII в., было первоначально отождествлено Д. Г. Мессершмидтом, Т. Байером и П. С. Палласом с "готскими", т. е. германскими письменами и потому было названо ими руническим; см.: Васильев. С. 5-6), но сходны графической структурой букв - в основе знаков обоих алфавитов лежит вертикальный ствол, на котором расположено некоторое количество ветвей различной формы (Турчанинов). В связи с простотой этих знаков, например, стрелок, имеются некоторые графические совпадения, которые, однако, не сопровождаются совпадениями фонетических значений знаков (Васильев; ср.: ДДК 1991. С. 38). Именно в силу их сходства группа, состоящая из 1-2 простейших знаков типа вертикальной черты, стрелки и т. п., может - теоретически - быть выполнена как тем, так и другим алфавитом. Однако ареалы тюркских и скандинавских рун в Восточной Европе не совпадают: первые распространены в Северном Причерноморье, вторые встречаются значительно севернее, хотя в принципе не исключены случаи появления скандинавских рунических надписей и на юге (как, например, камень с о. Березань в устье Днепра).

Дело, впрочем, не только в разграничении тюркских и скандинавских рун в коротких граффити, состоящих из 1-2 знаков простой формы. Подобного рода граффити встречаются в большом количестве, но неясно, можно ли вообще рассматривать подобное граффито как надпись. Если это не случайные царапины, то знаки могут быть владельческими знаками, пометами для памяти, но не коммуникативным текстом. Так, например, вряд ли можно рассматривать как руническое граффито знак y, схожий с руной l, на головке подковообразной фибулы (рис. 1), хотя в ее центре изображена свастика (что связывает ее с кругом германских древностей) и она найдена в Калининградской области, где присутствие скандинавов несомненно (раскопки В. И. Кулакова), или одиночный знак, напоминающий руну f с ветвями слева от ствола у основания одной из лопастей на происходящей оттуда же пятилопастной фибуле (рис. 2). Также вряд ли являются рунами, да и вообще буквами два знака, сходные по графике с рунами k и u (рис. 3) на фрагменте кости, найденной в Угличе в 1998 г. (раскопки С. В. Томсинского; см.: Томсинский), поскольку резы сильно различаются толщиной и глубиной.

Как справедливо полагают рунологи, единственным бесспорным доказательством принадлежности надписи к руническому письму является ее прочтение, что, как было показано выше, возможно далеко не во всех случаях. Если чтение и возможно, оно нередко остается гипотетическим прежде всего в силу множественности фонетических значений каждой руны. Поэтому важное значение для определения принадлежности надписи имеют другие факторы. В первую очередь надпись должна состоять из нескольких, не менее трех знаков - иначе она не может образовывать слово. Указанием на руническую принадлежность граффито является наличие характерных рун, не имеющих аналогий в других системах письма, в первую очередь r, þ, b, s. Существенным показателем является наличие аналогий в собственно скандинавском материале. Вероятность того, что надпись принадлежит скандинавскому руническому письму, увеличивается при наличии соответствующего археологического контекста: присутствия в окружении предмета с надписью вещей скандинавского происхождения или других свидетельств пребывания скандинавов.

Лишь совокупность нескольких из указанных критериев дает возможность более или менее уверенно определить принадлежность надписи. Тем не менее отнесение надписи к скандинавскому руническому письму в определенной степени субъективно и во многом зависит от осторожности исследователя. Например, граффито, состоящее из двух знаков i и s на рукоятке кинжала из слоя IX в. в Старой Ладоге, рассматривается В. П. Петренко и Ю. К. Кузьменко как руническая надпись is со значением íss "лед" (Petrenko, Kuzmenko 1978), что я полагаю сомнительным в силу характера знаков, которые могут быть простыми метками. Однако нельзя не отметить наличие на той же рукояти изображений молоточка Тора, креста и еще одного отдельного знака s, что вводит граффито i s в скандинавский контекст.

Другой пример. На двух серебряных монетных гривнах: новгородской (Музеи кремля, инв. № 2767/2 вх) и тяжелой киевской (там же, инв. № 2767/1 вх) из клада, найденного в Московском Кремле в 1988 г. и датируемого 1230-ми годами (Авдусина, Панова), глубокими резами нанесено по два знака i h, которые графически идентичны рунам i и u с ветвью, начинающейся посередине ствола - распространенный аллограф в средневековом руническом письме (рис. 4).

А. А. Молчанов не сомневается в том, что это руническая надпись и, читая ее при повороте гривен на 180°, отождествляет знаки с рунами k и i. Это дает основание автору утверждать, что клад принадлежал богатому "варяжскому гостю", и делать далеко идущие выводы о русско-скандинавских отношениях в XIII в. (Молчанов 1995). Не говоря о том, что чтение знаков как рун k и i само по себе вряд ли вероятно: ветвь k должна находиться справа от ствола (ее левостороннее положение предполагало бы чтение надписей справа налево, которое почти не встречается в средневековье), совершенно неясно, можно ли считать эти два знака рунической надписью. Бесспорно, что знаки нанесены преднамеренно - ими, вероятно, помечены гривны, принадлежавшие в какое-то время одному лицу. Нельзя исключить возможности того, что вырезанные знаки являются рунами, которые, может быть, соответствуют начальным звукам имени владельца гривен: именно таким образом помечались многие древнерусские гривны-слитки (Мельникова 1996б). Однако простота графики знаков делает их интерпретацию как скандинавских рун сомнительной. Вполне вероятно, что это случайно выбранные владельцем гривен знаки, чтобы пометить гривны; они не имеют к руническому письму никакого отношения и сходны с рунами лишь в силу простоты их графики.

Значительно более вероятно отнесение к руническому письму надписи (или надписей) на наибольшей из трех серебряных с золочением чаш константинопольской работы из клада, содержащего золотые и серебряные украшения и обнаруженного в 1985 г. при археологических раскопках детинца в Чернигове (место хранения - Украина, Чернигов, Исторический музей, Арх. № 239; см.: Коваленко). Клад датируется временем монголо-татарского нашествия, время изготовления чаши определяется В. П. Коваленко серединой XII в. На внутренней поверхности чаши между медальонами с изображениями святых (св. Николая в центре и шести других святых на боковой поверхности) нанесено несколько граффити, отличающихся содержанием и характером рез (рис. 5).

Под центральным медальоном между медальонами с изображениями свв. Прокопия и Дмитрия, вверху между медальонами с изображениями свв. Дмитрия и Георгия и внизу между медальонами с изображениями свв. Георгия и Феодора короткими, глубокими и четкими резами нанесены кириллические буквы z, в и ф высотой 0,8, 1,6 и 1,6 см. На внешней поверхности чаши между медальонами с изображениями свв. Феодора и Георгия, примыкая к орнаментированному ободку, выполнен рисунок птицы (?), туловище которой образовано плетенкой (рис. 6; прорись В. П. Коваленко). Граффито нанесено неглубокими резами, удлиненными и плавно изгибающимися так, что рисунок образован линиями, проходящими от головы или крыла до хвоста птицы. Третий вид граффити на чаше - две группы руноподобных знаков, образующих две строки. Одна начинается между центральным медальоном и медальоном с изображением Феодора и проходит наискось до боковой части соседнего медальона с изображением Никиты. Вторая начинается между центральным медальоном и изображением неизвестного святого и заканчивается у соседнего справа медальона с изображением св. Прокопия. Оба граффити выполнены тонкими небрежными резами, знаки сильно различаются по высоте: от 0,7 до 2,5 см. При том что вертикальные (по отношению к строке) резы (стволы рун?) видны более или менее отчетливо, наклонные резы (ветви?) неопределенны и в большинстве случаев не просматриваются. Поэтому даже чтение знаков не представляется возможным, хотя весьма вероятно, что оба граффити являются руническими надписями. Надо отметить, что на ножке другой чаши из этого же клада имеется надпись , в которой в начертаниях букв е и р усматривается влияние латинского алфавита (Медынцева 2000, С. 120-121 и рис. 30) и которая нанесена поверх значительно более крупного знака, сходного с руной s.

Лишь, незначительная часть из находок последних тридцати лет может быть отнесена к бесспорно руническим надписям: это несколько граффити на монетах, надписи на амулетах из Городища под Новгородом (А-III.1.1 и 1.2), на берестяной грамоте из Смоленска (А-III.4.1), на пряслице из Звенигорода (А-III.5.1). В значительно большем числе представлены руноподобные надписи: таково подавляющее большинство граффити на монетах, надписи на литейной форме из Суздаля (А-III.7.5), на игральной кости из Полоцка (А-III.7.4), на пряслицах и, конечно, на костях из масковичского комплекса, в составе которого имеются рунические, руноподобные и кириллические надписи.

В целом число рунических и руноподобных надписей, не считая граффити на монетах, к настоящему времени достигает 64 (16 из разных мест и 48 надписей из масковичского комплекса). Такое количество памятников позволяет сделать несколько общих наблюдений о распространении рунической письменности в Древней Руси.

В первую очередь выявляются некоторые закономерности в хронологической и географической дистрибуции надписей (см. карту 4). Древнейшая, датируемая IX-X вв., группа предметов с руническими надписями происходит исключительно из северо-западного региона, причем из центров, где значительную часть населения составляли скандинавы: Ладоги и Городища под Новгородом. Топография монет с граффити значительно более широка и отражает не столько распространение рунической письменности в Восточной Европе, сколько пути поступления и особенности обращения монетного серебра.

Карта 4. Рунические надписи в Восточной Европе

Как предметы, на которые наносились надписи, так и палеографические особенности надписей IX-X вв. практически идентичны одновременным руническим памятникам из Восточной Скандинавии и имеют многочисленные аналогии. Металлические пластинки, служившие подвесками, на которых вырезалось магическое заклинание, хорошо известны в Восточной Швеции начиная с X в. Для всех них характерно продольное расположение надписи, иногда в два ряда. Чрезвычайно показательно использование старших рун в младшерунических надписях на староладожском и на стороне А городищенского амулета I в традициях рёкской надписи, оказавших на них влияние. Имеет большое число аналогий, хотя и более поздних, и деревянный стержень из Старой Ладоги, надпись на котором абсолютно типична для Скандинавии. Репертуар и характер рунических и руноподобных граффити на восточных монетах из восточноевропейских кладов мало отличим от репертуара граффити на монетах из кладов Готланда и Восточной Швеции.

Нет сомнения, что все эти надписи сделаны скандинавами, не порывавшими связей с собственной культурной традицией. Возможно, что по крайней мере некоторые из предметов с надписями, как, например, городищенский амулет I с надписью на стороне А, были привезены ими с собой в Приладожье и Поволховье и там по каким-то причинам оставлены. Именно этим можно объяснить идентичность рунического письма на предметах из Приладожья и Поволховья и письма в Восточной Скандинавии того же времени и те же тенденции в его развитии.

В XI-XII вв. ареал находок расширяется. Рунические и руноподобные надписи обнаруживаются не только в Новгороде, но и в других городских центрах в разных частях Древнерусского государства: Смоленске, Угличе, Суздале, Белгороде, на его окраинах (Звенигород Галичский, Масковичи), а также в Прибалтике на Западно-Двинском пути (Даугмале) и на южном окончании Днепровского пути (Березань).

Некоторые из надписей этого времени сходны с одновременными надписями из Скандинавских стран. Таковы новгородский футарк (A-III.7.3), надпись на каменном навершии из Даугмале (А-III.7.2), рунический камень с о. Березань (А-III.2.1), берестяная грамота из Смоленска (А-III.4.1 - с учетом того, что береста не использовалась в Скандинавии как материал для письма). Камень, как указано в тексте, был установлен проезжавшими Днепровским путем (в Византию) купцами-скандинавами. Вероятно, и три другие надписи выполнены недавно приехавшими в Восточную Европу скандинавами или они были привезены из Скандинавии: в новгородской надписи представлены характерные именно для первой половины XI в. рунические аллографы, в даугмальской надписи отразились инновации второй половины XI в.: замена руны R руной r, может быть, появление пунктированной руны е. Тем самым в этой группе надписей XI-XII вв. отражены современные тенденции в развитии рунического письма в Восточной Скандинавии.

Показательно, что большинство надписей этой группы обнаружено на основных водных путях Восточной Европы и в древнерусских городах, т. е. именно в тех местах, куда могли в это время попасть скандинавы.

Однако уже в XI в. появляется, а в XII в. доминирует другой тип надписей, которые, по определению скандинавских рунологов, скорее должны быть отнесены к руноподобным, нежели собственно руническим. Это надписи, выполненные скандинавскими рунами или знаками, близкими им, но либо нечитаемые, либо содержащие очевидные отклонения от рунического письма в Скандинавии того же времени. Наиболее ярко эта тенденция проявляется в масковичском комплексе (A-III.6). Наряду с весьма немногочисленными "типичными" для Скандинавских стран личными именами и буквенными заклинаниями, выполненными зеркальными рунами, в нем имеется большое количество надписей, сделанных знаками, сходными с рунами или представляющими собой, видимо, модификации рун. В некоторых случаях чтение подобных групп рун возможно, но из-за особенностей графики, а также краткости (3-6 рун) оно ненадежно и может быть только предположительным. Также гипотетично чтение надписи на литейной форме из Суздаля (A-III.7.5) sá Óláfs "этот Олавов": синтаксис фразы не характерен для древнескандинавских языков, а владельческие надписи имели устойчивую формулу, обозначавшую владельца от лица предмета: NN á mik "NN владеет мной". Не читаются надписи из Углича (A-III.7.6), на пряслицах из Звенигорода Галичского (А-III.5.2 и 3) и Плеснеска (A-III.5.4), хотя знаки на них по своей графике соответствуют рунам. Создается впечатление, что авторы надписей используют руническое письмо по традиции, не слишком хорошо владея как им, так и - возможно - скандинавским языком. Характерно, что граффито конца XI в. в новгородском Софийском соборе, выполненное человеком со скандинавским прозвищем (именем?) Фарьман  (), уверенно написано кириллицей (Мельникова 1998а. С. 136-137). Выходцы из семей варягов IX-X вв., жившие в городах, к середине - концу XI в., очевидно, если не полностью, то по крайней мере в значительной степени утратили скандинавские культурные традиции; передаваемые из поколения в поколения личные имена, навыки письма и, возможно, языка, все более деформировались под влиянием доминирующей древнерусской культуры.

Еще более показательна отличительная особенность надписи на первом Звенигородском пряслице (A-III.5.1): при том что надпись несомненно руническая, состоит из распространенного скандинавского имени Сигрид и выполнена незадолго до попадания пряслица в слой первой трети XII в., в нее включена одна старшая руна в фонетическом значении - g, которая вышла из употребления еще в IX в. Ее использование вряд ли можно объяснить чем-либо иным, нежели сохранением на протяжении нескольких столетий рунического письма в коллективе, полностью оторванном от Скандинавских стран, но не утратившим своих культурных традиций, или воспроизведением надписи на каком-то древнем предмете, хранившемся в семье в качестве реликвии. Аналогичным образом вплоть до конца XIV в. скандинавские антропонимы бытуют в отдаленных уголках Новгородской земли, о чем свидетельствуют берестяные грамоты (Мельникова 1998а). В обоих случаях скандинавские культурные традиции поддерживаются в отдаленных от городских центров общинах, на периферии Древнерусского государства, где никакие связи со Скандинавией не были возможны. Потомки владевших руническим письмом варягов вплоть до XII в. сохраняют некоторые навыки или, по меньшей мере, воспоминания о нем, причем в городских центрах, где процессы этнокультурной ассимиляции проходили интенсивнее, эти навыки утрачивались быстрее, на периферии же они сохранялись значительно дольше, но в формах того времени, когда прервалась связь их носителей с родиной.

Таким образом, на протяжении IX-XII вв. руническая письменность в Восточной Европе претерпевает радикальную трансформацию. Из Приладожья и Поволховья она распространяется на всю территорию Древнерусского государства и завершает свою историю в небольших общинах потомков варягов в отдаленных уголках Руси. По мере ассимиляции скандинавов, живущих в городах, руническое письмо в XI в. начинает деградировать, нарастает количество руноподобных надписей, в которых отмечаются разнообразные отклонения от современных им рунических надписей в самой Скандинавии. В коллективах же, полностью изолированных от связей со Скандинавскими странами, консервируются особенности рунического письма того времени, когда пресеклись связи с родиной и исконные этнокультурные традиции перестали обновляться.