|
Здесь также важно не проецировать на средневекового исландца опыт, почерпнутый из нашего собственного прошлого. Если его повседневная жизнь кажется нам несколько странной, принимая во внимание древние традиции, не соответствующие привычным среднему европейцу, то его восприятие морали и религии, при всем их отличии, все-таки допускает удовлетворительное разъяснение. Более того, нас поражают удивительные достижения исландцев в области литературы, а также изобразительного искусства. Достаточно сказать, что культура Исландии, недаром именуемая "исландским чудом", может гордиться тем, что она даровала Западу прекраснейшие цветы: обе "Эдды", поэзию скальдов и саги.
Краткое отступление: о достоверности источников
Здесь в первый раз – поскольку мы будем возвращаться к этому вопросу в дальнейшем, – следует позволить себе отступление от основной темы. Всем, что нам известно о средневековой Исландии и даже Скандинавии в целом, мы обязаны христианским клирикам: редкие известные нам документы, существовавшие до христианизации, происходившей в Скандинавии удивительно единовременно и единообразно приблизительно около тысячного года нашей эры, не могут позволить нам составить точное представление о том, что представляла собой исходная скандинавская культура. Это утверждение еще более справедливо для Исландии, страны "не имевшей" прошлого. Так что исследователи должны постоянно прилагать усилия, порой довольно изощренные, для того, чтобы представить себе ту почву, которую Церковь подвергла своей обработке. На предыдущих страницах мы говорили о мерах длины, веса и объема: читатель наверняка был сбит с толку неясностями, возникшими вследствие "западных" традиций, о которых прямо говорит выбор некоторых терминов. Так же дела обстоят почти во всех остальных областях. Все древние исландские документы представляют, условно говоря, "палимпсесты": под тонким поверхностным христианским слоем скрывается исходная древняя германо-скандинавская основа. Конечно, особенным образом это справедливо для чисто литературных произведений, однако можно предположить, что этот тезис остается верным и в прочих областях.
Так, например, эта культура относилась к смерти не вполне с "христианских" позиций. Кончина не считалась решительным и окончательным прекращением земной жизни, ни даже необходимым испытанием. Похоже, что этот вопрос стал одним из моментов, затруднительных даже для Церкви. Смерть считалась просто переходом в новое состояние, не вызывавшим ни особых комментариев, ни скорбной патетики. Eitt sinn skal hverr deyja – однажды каждый должен умереть. Эта фраза становится лейтмотивом исландских текстов. В другом варианте: без соизволения Норн (богинь Судьбы) и вечера не прожить. В этих условиях нет разницы между прошлым, которое может предвосхитить будущее, и будущим, в котором можно вспомнить прошлое. Например, цикл посвященных Сигурду Фафниробойце героических поэм "Эдды" является неким подобием гобелена, на котором перед глазами зрителя одновременно разворачиваются все фазы этой истории. Безусловно, в исландских сагах присутствует динамика, но не такая, к которой мы привыкли; она скорее подтверждает хорошо известную в этих широтах пословицу, которая говорит, что ребенок – это отец человека.
Календарь
К этой теме не так-то легко приступить, поскольку известно, что понятие времени и способ его использования меняются вместе с происходящими изменениями культур и эпох. Уже на языковом уровне становится ясно, что древний исландский язык не располагал разнообразием и богатством выражений, касающихся времени, которые есть во французском языке, например в отношении настоящего. Прошедшее время, к которому можно добавить, по крайней мере, описательное будущее, – вот все, чем располагал этот язык в своих текстах до прихода христианства. В поэтической песне Прорицание Вёльвы "Старшей Эдды", грандиозного эпоса, не уступающего "Божественной комедии" Данте, предсказательница рассказывает мифическую историю мира, богов и людей и без каких-либо сложностей смешивая настоящее, прошедшее и будущее. В результате возникает впечатление огромного застывшего мгновения. Похоже, что именно Церковь с ее способностью приноравливаться к чуждым культурам привнесла в данное произведение видение времени, более соответствующее нашему современному мироощущению.
Зимы и ночи
По большому счету время в Исландии считали не годами и днями, но зимами и ночами. Исландцы говорили: не "ему восемнадцать лет", но "он прожил восемнадцать зим", не "ее не было три дня", но "ее не было три ночи". Понятия "зима" и "ночь" не несут здесь негативного оттенка: практический опыт исландцев ставил их на первое место. В их году фактически было только два времени года: лето (sumar) – впрочем, очень короткое, и очень длинная зима (vetr). В исландском языке имелись слова vár, весна, и haust, осень, однако эти термины не входили в обычное исчисление времени. Интересно отметить, что слово haust применялось также для обозначения времени сборов! Возрастные периоды – старость и юность – конечно, осознавались, но не имели строгих обозначений. В таких случаях упоминали физическую силу, не опробованную молодым человеком и утраченную стариком, но никакого конфликта поколений практически не существовало. Бытие человека естественным образом вписывалось в течение времени, которое мы назвали бы почти неподвижным и напоминающим гобелен, целиком лежащий перед нашими глазами.
Названия месяцев
В отношении месяцев положение кажется еще более сложным. Мы располагаем текстами, в которых упоминаются названия двенадцати месяцев (хотя некоторые из них объединяют части двух "наших" месяцев), однако латинское влияние здесь очевидно, и мы не можем не принимать это в расчет. Наиболее точные источники сообщают следующие названия зимних месяцев: gormánaðr (mánaðr = месяц), ýlir, jólmánaðr (jól – праздник зимнего солнцестояния, наше Рождество) или mörsugr, þorri, gói, einmánaðr. О происхождении этих названий нам ничего не известно, кроме того, что в языческие времена термины göi и þorri могли относиться к мелким божкам плодородия. Летнее полугодие, согласно Законам Серого Гуся (Grágás) – главному своду исландских законов, выведенным из употребления только в XIII веке, было разбито по видам сельскохозяйственных работ (önn): várönn (весенняя работа), löggarðsönn (работа в поле, "за оградой", занимавшая два наших месяца), heyönn (уборка сена, также два месяца), период осенних работ (tvímánaðr) и, наконец, "работа внутри ограды" (garðlaggsönn, также два месяца). Эти наименования кажутся за некоторым исключением слишком литературными, чтобы отражать реальную жизнь. Мы можем предложить следующую, хотя и очень предположительную схему месяцев.
Наименования дней
Нет окончательной ясности и с наименованиями дней. Здесь, разумеется, решающим было влияние Церкви. Нам известно мнение святого епископа Йона Огмундарсона, который жил в Холаре и возмущался использованием языческих названий дней; его критика в итоге принесла плоды, так как многие присутствующие в текстах названия дней носят, так сказать, "нейтральный" характер. Мы уже отмечали – хотя эти сведения нельзя считать абсолютно надежными, – что неделя у древних германцев насчитывала всего пять дней. В пору возникновения Исландии в неделе этой страны было семь дней, как и в других регионах Запада. Впрочем, поскольку имеются свидетельства того, что христианский епископ выступал против языческих названий дней, очевидно, что привычные термины были подсказаны Церковью. Таким образом, неделю образовывали: mánadagr, день Луны, понедельник, где Máni, Луна, может соответствовать языческому божеству, соперничавшему с annardagr, вторым днем (в древности первым считалось воскресенье); tý(r)-sdagr (день Тира – очень важного бога), вторник, соперничал с þriðjudagr (третий день); среда носила название óðinsdagr, день Одина. Один является важнейшим богом языческого пантеона, уходившего корнями в древние времена. Атрибуты Одина позволяют провести аналогию с Меркурием и отметить некоторые параллели между днем Одина и днем Меркурия (mercredi по-французски), вытеснившим míðvikudagr (день середины недели); þórsdagr (пятый день, четверг) – день Тора, наиболее популярного из северных богов, вытесненный названием fimmtudagr, frjádagr (день Фреи, одной из главных богинь языческого пантеона) или föstudagr– "день поста или воздержания", пятница; laugardagr или þváttdagr (день, когда моются, занимаются стиркой; оба слова имеют одно и то же значение, суббота); sunnudagr (день солнца, воскресенье), быстро вытесненный названием dróttinsdagr – день Господа).
Люди, знакомые с английским или немецким языками, не упустят возможности сравнить в разных языках названия дней недели. И сравнение это свидетельствует о необходимости обратить более пристальное внимание на вопросы религии, которые будут рассматриваться позднее (см. Переход к христианству, глава 5), так как там, где древние обычаи сохраняются достаточно долго, можно найти массу языческих пережитков.
Для завершения обзора осталось рассказать о том, каким образом исландцы считали часы: информация об этом приводится в исследовании Е. В. Гордона. Для определения часов дня использовалось положение солнца, поэтому время, обозначаемое одним и тем же термином, могло сдвигаться почти на час в зависимости от времени года, как показано на схеме, приведенной ниже. Rísmál (час подъема) находился между 5 и 6 часами; dagmál, час завтрака (букв, "час начала дня") соответствует 8.30-9.30; hádegi, или полдень – 12 час. дня (его противоположность а miðnátt – полночь); eykt – 14.30-15.30; mið aptann, буквально – середина вечера, соответствует времени с 6 до 7 вечера, a náttmál (букв. "время наступления ночи") – 9 вечера. Ótta соответствует 3 час. утра. Нам кажется интересным добавить к этой схеме положения основных сторон света, с их названиями: norðr, север (miðnátt, полночь); landnorðr, северо-восток (ótta, 3 часа); austr, восток (rísmál, 6 утра); landsuðr, юго-восток (dagmál, 9 часов); suðr, юг (hádegi, полдень); útsuðr, юго-запад (eykt, 15 часов); vestr, запад (mið aptann, 18 часов); útnorðr, северо-запад (náttmál, 21 час).
Напомним еще раз о том, что летом в Исландии ночи очень коротки, а на севере полностью отсутствуют; зимой же они очень длинны, так что день даже не наступает. И поскольку зима здесь явно длиннее, чем лето, то время и считалось по ночам и зимам.
Обычный день
Теперь попытаемся представить типичный день среднего бонда:
– В пять часов утра, согласно нашей системе отсчета времени, бонд отправляется возить на телеге камни, чтобы подправить ведущую к его ферме дорогу, поврежденную недавним оползнем. Оползни в Исландии происходят довольно часто.
– В девять часов утра нашему бонду пришлось лечить корову, сломавшую себе ногу.
– Еще через час он идет косить сено, каковое занятие имело особую важность в стране, жившей разведением скота. Дело это одновременно являлось важным и ненадежным из-за сильных ветров и постоянных дождей, грозивших сгноить сено. Косить траву приходилось довольно часто, так что жизнь крестьянина подчас подчинялась ритму сенокоса.
– Около полудня ему пришлось мирить двух своих слуг, чтобы вовремя прекратить чреватую серьезными последствиями ссору.
– Около трех часов он берется за старательное изготовление полозьев для саней, на которых поедет на похороны дяди, жившего в двух днях пути от его дома.
– В пять часов дня он идет доить своих коров, перед этим посоветовав своему слишком пылкому сыну отвязаться от дочери соседа, которая, с одной стороны, еще слишком молода, а с другой стороны, не считается партией, достойной их семьи.
– В шесть часов дня (если говорить об июне) он берется за починку мостовой во дворе своей фермы, которую подпортил последний несвоевременный разлив протекающей неподалеку реки. Зимой в это время он скорее всего вернется домой, где займется резьбой по моржовому клыку, создавая великолепную резную рукоятку для своего ножа.
– В семь часов он отобедает большим куском белого палтуса.
– Час спустя он садится ткать вадмель.
– После девяти часов он слушает бродячего скальда (эти поэты очень часто бродили с места на место). Выслушав длинную и сложную песнь, он будет на досуге вспоминать и обдумывать ее текст.
– После десяти часов, прежде чем лечь спать, он будет долго разговаривать со своим двоюродным братом Вилхьялмом, совсем недавно вернувшимся из Аравии, где он повидал многое такое, "о чем стоит рассказать". После этого он отправляется в постель к молодой жене, чтобы там достойным образом закончить трудовой день.
Этапы жизни и сопровождавшие их основные обряды
В силу обстоятельств исландец, проводивший все свое время в рамках своей семьи или клана, обращал особое внимание на ритуалы, связанные с важнейшими событиями в жизни человека, то есть рождение, брак и похороны. Совершение этих важных обрядов состоит в том, чтобы показать, что понятие одиночества не имеет смысла. Речь идет о включенности человека в религиозный контекст или, по крайней мере, в систему предначертанного (рождение), или о культе семьи, во все времена очень почитавшейся в Германии, или о почитании предков, которое было, вероятно, точкой отсчета этой религии в ее языческой версии.
Несколько необходимых слов о качестве наших источников
Теперь мы попадаем в область одновременно простую и деликатную. Простую – так как, естественно, рождение, брак, кончина были весьма важными событиями, когда следовало уделить наибольшее внимание действиям или обрядам, имевшим порой весьма красноречивый облик. Как и у других народов, переход от детства к зрелому возрасту или из состояния холостяка к состоянию женатого человека и отца семейства не могло произойти без соответствующего обряда.
Область эта имеет особый характер, потому что заставляет нас внимательно присмотреться к одной из наиболее острых проблем, которые ставит перед нами изучение средневековой исландской – да и скандинавской в целом – культуры. Постараемся изложить ее в максимально ясном и обобщенном виде, заранее предупредив, что с этой проблемой мы будем сталкиваться почти везде.
Итак, речь пойдет об источниках. В общем, для изучения средневековой исландской культуры мы располагаем двумя видами источников информации: археологическими – их следует считать основными, всегда предпочитать прочим и использовать в первую очередь; и литературными, очень многочисленными и разнообразными.
Однако археологических свидетельств не так уж и много. Одна из причин этого состоит в том, что большая часть бытовых предметов изготовлялась из дерева – материала достаточно недолговечного. Мы уже говорили (и готовы повторить), что изделия из камня в Исландии встречаются очень редко, и большого числа достойных внимания каменных памятников до нас не дошло. Деревянные предметы, ткани любого рода, редкие предметы из металла не позволяют делать определенные и категоричные выводы. Возьмем в качестве примера рунические надписи, дошедшие до нас от эпохи викингов и позволяющие познакомиться с их деяниями. Руны футарка (так называется алфавит этой письменности), состоящего из шестнадцати знаков, появились около 800 года и использовались, по крайней мере, до XIII века, то есть на протяжении всего начального периода исландской истории. К рассмотрению письменности мы обратимся позднее (см. Скандинавский язык, глава 6), хотя она напрямую связана с изучением средневековой скандинавской цивилизации. В самой Исландии обнаружено удивительно малое количество подобных надписей, и по очень простой причине: как правило, они вырезались на древесине или камне. Мы уже упоминали об отсутствии на острове собственной древесины, а также о непрочности этого материала и о почти полном отсутствии пород камня, на которых можно было бы наносить надписи. Таким образом, рунические надписи, представляющие собой первоклассные свидетельства эпиграфического и археологического характера, встречаются здесь крайне редко.
Можно спросить: а как же тексты? Ведь помимо множества саг существуют кодексы законов и ученые труды по математике, грамматике, естественным наукам, теологии и т. д. Здесь следует отметить, что в Средние века литературная продукция ни одной страны западного мира не могла соревноваться – по крайней мере количественно, – с исландской. Однако необходимо обратить особое внимание на факт, не оцененный должным образом вплоть до второй половины XX века, игнорирование которого привело к многочисленным искажениям сюжетов, почерпнутых из исландской литературы в течение по крайней мере трех веков.
Давайте вспомним факты: исландцы прочно обосновались на острове к концу IX века, принеся с собой традиции, обычаи и верования, которые к тому времени, возможно, не были уже абсолютно однородными, так как отчасти подверглись кельтскому влиянию. С другой стороны, еще раз напомним о том, что исландец X века – это прежде всего викинг. Как мы говорили выше (см. Заселение, глава 1), к этому времени викинги уже посетили многие европейские страны и близко познакомились с христианством, многие из них наверняка уже должны были получить предварительное крещение, дающее возможность познакомиться с основами христианского вероучения. В 999 году Исландия единодушно принимает христианское исповедание. Нет никаких оснований подозревать, что этот переход происходил под внешним давлением или допускал нерешительность: анализ религиозной жизни страны с этого момента и до конца XIV века не оставляет, как нам кажется, места сомнениям в серьезном приятии местным населением новой веры. В начале XII века возникает исландская литература: вершина ее расцвета приходится на XIII-XIV века. Вполне очевидно, что авторами всех сохранившихся текстов были или клирики, или светские люди, получившие церковное образование; ими могли быть также ученики известных клириков. Мы не намерены здесь приводить многочисленные примеры, поскольку подобная работа была неоднократно проделана за последние полвека.
Отсюда следует, что наши источники – все наши источники – нельзя считать абсолютно полноценными. Поскольку нам неизвестно, в какой мере авторы, составлявшие кодексы законов, ученые труды и саги, извлекали записанные ими сведения из подлинной местной традиции или же просто занимались пересказом кельтской, греческой и латинской христианской литературы.
В качестве примера упомянем об обряде ausa barn vatni, в ходе которого новорожденного обрызгивали водой, прежде чем официально "признать" его. Являлся ли он некоей имитацией христианского крещения, или здесь следует видеть возрождение архаичного германского обряда?
Саги как будто бы дружно утверждают, что Северная Америка была открыта осевшими в Гренландии исландцами. Очень хорошо. Однако критический анализ этих источников позволяет усомниться в этом факте, поскольку саги противоречат друг другу. Являются ли эти сведения подлинными, или авторы саг просто повторяли модные в то время (конец XIII века) мотивы распространенных в кельтском мире повествований о "высоких духом" или сказочных путешествиях? Так, например, бог Бальдр являлся персонажем двух противоположных легенд: одной, называвшей его красивым, добрым, справедливым и невинным богом, несправедливо принесенным в жертву; и другой, в которой он является воинственным молодцом, соблазнителем женщин и хвастуном. Которая из этих личностей является подлинной? В первом случае мы имеем дело с аналогом Христа, во втором – Ахилла. Ограничимся этим примером, так как список подобных объектов может быть значительно увеличен. Наблюдателя может удивить значимость в древнегерманском религиозном мире всевозможных женских божеств (мы уже говорили об этом мимоходом – см. главу 2); здесь можно усмотреть или особенное распространение культа Девы Марии в XII веке, либо за всеми этими норнами, валькириями, фюльгьями, хамингьями, дисами и т. д. следует видеть возрождение древней Богини-матери, или Великой Богини, которая, как известно, правила миром древней скандинавской религии.
Мы хотели привлечь внимание к этой проблеме, потому что, на наш взгляд, при исследовании древнескандинавского мира следует вооружиться умеренной критичностью. Мы не собираемся отрицать специфичность средневекового исландского мира, в особенности его обычаев, верований или основных обрядов; мы только хотим предостеречь читателя от чрезмерных и слишком скороспелых представлений, поскольку нам кажется, что дошедшие до нас тексты написаны поверх существовавших раньше, и следует научиться читать их между строк... То есть существует вполне реальная возможность выделить и освободить от внешних влияний древнескандинавскую часть обрядов, обычаев и верований.
Рождение исландца
Посвящение могущественным силам
Мы не располагаем описаниями обрядов, связанных с рождением; для приемлемой реконструкции приходится пользоваться материалами ряда источников.
Женщина рожала, стоя на коленях на утоптанной земле. В случае необходимости ей помогали одна или несколько повитух, которые могли исполнять магические действия, то есть кричать, стенать или произносить заклинания. Таким образом, новорожденный попадал на землю. Возможно, что мать или ее помощница затем поднимали ребенка к небу – к солнцу, которое в германских языках является объектом женского рода, которому поклонялись и которое могло быть основной фигурой пантеона богов, олицетворяя Богиню – упоминавшуюся выше Богиню-мать. Потом ребенка обрызгивали водой, исполняя обряд ausa barn vatni, о котором осталось множество упоминаний. Мы уже говорили, что в отношении него особой определенности не существует, однако здесь выстраивается логический ряд: спуск на землю-мать, подъем к солнцу-матери и обрызгивание водой представляют собой посвящение трем природным стихиям. В любом случае обряд замечательно совпадает с "естественной" интерпретацией древней религии, о которой мы будем говорить позднее (см. Мифология и боги, глава 5).
Возможно, что эта совокупность важных действий определялась волей дис (dises, мн. ч. dísir), богинь многочисленных и малоизвестных, чья древность кажется установленной, так как их название соответствует санскритскому dhisanas. Считалось, что к числу дис принадлежат валькирии и норны, то есть богини судьбы и посмертного упокоения. Подлинность такого представления, по всей видимости, подтверждается тем, что образ сверхъестественной женщины-покровительницы, ответственной за судьбу новорожденного, надолго закрепится на Севере, а также потому, что подобных представительниц женского пола континентальные германские племена в римскую эпоху почитали в облике матушек (matrae, matronae). Их насчитывается около доброй сотни.
Наречение имени
Обычай этот выполнялся не для того, чтобы помочь ребенку выжить. Через некоторое время после родов к ребенку приходил отец, чтобы признать его своим; этот архаичный обряд еще не до конца исчез из наших обычаев. Отец мог – по самым различным причинам, вплоть до самых вздорных, – не признать новорожденного: в этом случае бедного младенца просто выбрасывали на проезжую дорогу, на растерзание диким зверям или хищным птицам, что называлось útburðr. Такая практика, несмотря на свое варварство, была довольно распространенной по крайней мере в языческие времена, лишь позднее Церковь строго запретила подобные деяния. В эпоху составления саг и поэтических произведений нередко находилась добрая душа, обычно мать, спасавшая ребенка тем или иным способом.
Если отец принимал ребенка, то в знак этого он поднимал его к небу и обрызгивал водой, а затем исполнял крайне важное действие: давал новорожденному имя и объявлял себя его отцом.
Здесь необходимо краткое отступление. Исландская цивилизация – в этом она не оригинальна – не знала фамилий, в которые, как известно, часто превращается прозвище (например, у французов Leroux – Рыжий, Legrand – Большой) или указание на место жительства (например, у французов Dupont – у моста, Dubois – у леса). Человека было принято называть сыном или дочерью своего отца. Эта традиция долгое время оставалась неизменной как в Исландии, так и по всей Скандинавии (случаи наименования по матери происходили крайне редко и в совершенно определенных ситуациях). Таким образом, возникли фамилии Олафссон – сын Олафа (Óláfr) или Сигурдарсон (Sigurðarson), сын Сигурда (Sigarðr), или Бодварсдоттир, дочь Бодвар (Böðvarr), или Освифсдоттир, дочь Освиф. Акт наречения имел чрезвычайно важное значение, поскольку он вводил новорожденного в семью, об особой важности которой для жизни исландца мы уже говорили. Таким образом, ребенок включался в клан, входил в сообщество, признанное и утвержденное многими поколениями.
Итак, наречение не могло произойти случайным образом или в результате полета чьей-то фантазии. В семьях существовали различные традиции: так, например, ребенка могли назвать именем знаменитого прародителя или прародительницы в рамках древнего культа предков, возможно, представлявшего собой самое раннее проявление религиозности в скандинавском обществе. Человек существовал только благодаря своей принадлежности к семье, так что обычным правилом было называть ребенка именем, которое перекликалось в своей основе с именем его предков. Таким образом, Сигурд скорее всего нарекал сына Сигмундом; тот в свой черед называл своего сын Сигвардом и так далее, а дочь получала имя Сигрун. Подобное наречение позволяло запомнить все колена своего рода, так как человек не считался правоспособным, если не мог воспроизвести впечатляющее количество поколений своих предков. Этот обычай можно было, таким образом, считать "мнемоническим": вспомним и о постоянно применявшейся в поэзии аллитерации ключевых терминов (см. Поэзия скальдов, глава 6). Использовался и более сложный метод – новорожденный мог получить имя, составленное из разных слогов имен отца и матери. Например, Сигурд, женившись на Гудрун, мог дать своей дочери имя Сигрун. Внутри одного клана могло также существовать определенное имя, которое давалось перворожденному в новом поколении. В итоге в подобной семье друг за другом фигурировала целая цепочка Эгилей (род Мираменнов), Стурл (Стурлунги), Колбейнов (Асбиринги).
В любом случае появление в семье нового человека никогда не отдавалось на волю случая. Когда мы говорим об Эгиле из рода Мираменнов, то, по сути дела, упоминаем героя хорошо известного повествования – "Саги об Эгиле, сыне Грима JIbicoro". Впоследствии человек мог получить прозвище (Эйрик Рыжий, Хавард Хромой, Гудмунд Могущественный, Орм из Свинафелла и т. д.). Само собой разумеется, что с точки зрения разнообразия выбор имен не являлся бесконечным, но самым важным здесь было то, что новорожденный не попадал в атмосферу некоего одиночества, что он действительно становился неотъемлемой частью своей семьи, в широком смысле этого понятия. Нельзя исключать также и веру в перевоплощение душ, практику, о которой, впрочем, осталось немного свидетельств, но вполне вероятную в северной культуре. Кроме того – хотя эта теория теперь, скорее, отброшена, – на выбор имени могли влиять и идеи тотемического плана, о чем свидетельствует наличие среди имен названий животных: Бьорн (медведь), Хрут (баран), Орн или Арни (орел), Орм (змея), Ульф (волк) и даже Хестховди (лошадиная голова). В этом отношении стоит упомянуть, что великий северогерманский героический эпос о Сигурде-Зигфриде, убийце дракона фафнира, помечен знаком лошади (völsi), так как герой принадлежит к семье Вольсунгов, потомков Вольси. Не стоит также забывать и о том, что все упомянутые выше обычаи, само собой разумеется, имели отношение только к людям, принадлежавшим к категории бондов или свободных людей, – единственной категории исландцев, сведениями о которой мы располагаем, так как в древних текстах говорится исключительно о них.
Должным образом признанный и названный новый человек входил в коллектив своей семьи и мог рассчитывать на нее до тех пор, пока не становился взрослым, причем это понятие также не совпадает с нашими современными представлениями. "Взрослыми" исландцы становились к двенадцати–четырнадцати годам (в различных ис-точниках упоминаются различные цифры), когда мальчик достигал половой зрелости, а девочка – брачного возраста.
Брак
Сделка
Переходя к данному вопросу, следует начисто забыть о современных романтичных или сентиментальных представлениях: в древней Скандинавии брак, событие крайне важное, если не определяющее судьбу человека, являлся прежде всего сделкой, в которой личные чувства если и не были полностью исключены, то не являлись определяющим ее элементом. Брак назывался словом kaup (см. немецкое kaufen), brúðkaup– покупкой невесты. Термин kaup охватывал не только понятие покупки, но и обозначал любую важную коммерческую операцию – куплю, продажу, иную финансовую сделку и т. д. Таким образом, речь шла о "сделке", совершаемой двумя семьями или кланами, цель которой состояла в том, чтобы объединить два состояния (поля, луга, фермы, различного рода собственность) согласно довольно суровому принципу паритета. И даже больше: объединялись два клана, каждый со своим известным и уважаемым прошлым, со своими основанными на традиции правами, с достойными памяти предками и более или менее престижным родством. Согласие обоих заинтересованных лиц – еще очень молодых согласно нашим нынешним критериям – требовалось скорее для проформы, но было обязательным. Очень часто использовалась формула hún var hánum gefin til fjár, "она отдана ему в брак за серебро". Внебрачное сожительство ни к чему не обязывало, так как дети, рожденные от таких союзов, не считались законными и, за редкими исключениями, не получали наследства; то есть подобным образом удовлетворялось только сексуальное вожделение.
Как и в других культурах аграрного типа, все свадебные хлопоты ложились на плечи свата или свахи – обычно старшего из членов семьи будущего жениха, друга или просто надежного человека. Именно сват или сваха подбирали пары и предлагали обеим сторонам кандидатов. Долгие переговоры между сторонами касались прежде всего приданого (heimanfylgja) невесты, а также – следует это отметить – mundr, или мужской доли наследства, которую приносил с собой жених и которая должна была соответствовать приданому. Мунд при любом раскладе оставался личной собственностью невесты после брака. Приданое могло образовывать весьма внушительные суммы, составляющие главный интерес сделки.
Итак, в браке "сочетались" прежде всего два состояния, две родовые традиции, два понятия о семейной чести. О том, что именно эти понятия составляли основу подобных союзов, известно немногим. Сын клана А сочетался браком с дочерью клана В, в результате чего оба клана вступали в тесную связь, при которой сплавлялись их бессмертные традиции; так образовывалась базовая ценность исландской цивилизация: оставляемая после себя репутация. Здесь стоит процитировать замечательные строфы 76 и 77 из Речей Высокого ("Старшая Эдда"):
76.
Гибнут стада,
Родня умирает,
И смертен ты сам;
Но смерти не ведает
Громкая слава
Деяний достойных.
77.
Гибнут стада,
Родня умирает,
И смертен ты сам;
Но знаю одно,
Что вечно бессмертно:
Умершего слава.
(Пер. А. И. Корсуна)
Таким образом, брак являлся не только событием общественным и социальным – в нем присутствовали элементы политики: не так уж редки известия о двух враждующих кланах (речь, естественно, шла о свободных людях, góðviljamenn, игравших свою определенную роль в истории страны), примирявшихся благодаря браку сына одного клана с дочерью клана другого. Интересно, что саги, весьма точно названные семейными, показывают, до какой степени брачные союзы совмещали устные традиции обоих кланов, в результате чего создавались повествования, которыми мы располагаем в настоящее время.
Помолвка
Когда все детали были утрясены, оставалось только отпраздновать брак. Ему могла предшествовать помолвка (festr, festarmál – обряд, похоже, христианского происхождения) различной длительности: согласно некоторым источникам, будущему жениху давался срок до нескольких лет – обыкновенно трех – на которые он мог отправиться за море и по возвращении в названное время вступить в брак. Цель помолвки главным образом заключалась в фиксации (глагол fastna, откуда появились термины festr, festarmál) объемов приданого, условий брачного соглашения и т. д. Помолвка сопровождалась giptrmál, то есть торжественной передачей невесты, иначе говоря, заключением контракта.
Свадьба
Свадьба в большинстве случаев происходила в доме жениха, и лишь изредка в доме невесты с возможным для хозяев размахом; она называлась brúðlaup – термин, который заставляет задуматься, так как вторая его часть (laup или hlaup) отсылает к понятию "бега": возможно, речь идет о лексикологическом отзвуке очень древнего обычая похищения невесты, о котором, однако, в дошедших до нас текстах свидетельств нет. Обряд заключения брака, о деталях которого мы не имеем ни малейшего представления, видимо, совершался священником, либо просто главой семьи, – мы уже имели возможность показать его главную роль во всех религиозных обрядах. Обряд бракосочетания, как, впрочем, любое действие юридического характера, требовал наличия свидетелей. Важную роль в нем, как, впрочем, и во многих других случаях, играло свадебное застолье, или brúðveizla, продолжавшееся в течение нескольких дней. Пиршество было запоминающимся, во время него произносились здравицы (drekka minni – "пить память"; действие это понималось как нисходящее от причастия), поминались славные предки обеих семей. После этого невеста водворялась в своем новом жилище, где должна была безраздельно властвовать над своими домочадцами. Идея свадебного путешествия, brúðferð, не была неизвестна исландцам, но совершалось оно достаточно редко.
Обычно заключенные таким образом брачные союзы оказывались довольно устойчивыми, и до нас дошли многочисленные свидетельства удивительной верности супругов друг другу. Примером может послужить случай, описанный в Саге о Ньяле Сгоревшем. В главе 129 Бергтора, жена Ньяла, была захвачена вместе с мужем в доме, который уже подожгли, чтобы Ньял сгорел в нем. В порыве гуманности поджигатель предложил Бергторе выйти из объятого пламенем дома, пообещав ей полную безопасность: "так как я ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты умерла, сгорев заживо". Бергтора ответила ему: "Я была молодой, когда меня отдали Ньялу, и тогда обещала ему разделить с ним судьбу во всем". Она вернулась в дом к Ньялу и умерла рядом с ним.
За супругами сохранялось право развода при соответствующих обстоятельствах. Процедура развода была достаточно простой: достаточно было указать причины развода, призвать свидетелей и объявить себя разведенными. Однако такой поступок подчас мог повлечь за собой серьезные последствия, как в отношении детей от прерванного брака, так и кланов обоих супругов, воспринимавших подобное решение как оскорбительное и нередко по этой причине переходивших к вражде.
Похороны
Теперь, зная о важности семьи для исландца, мы можем легко понять, насколько значительным событием оказывалась смерть какого-нибудь известного человека, главы клана, семьи или просто влиятельного бонда. Фактически здесь подразумевалось сразу две вещи: с одной стороны, следовало обеспечить покойнику легкий переход к загробной жизни (в существовании которой исландцы и не думали сомневаться), а также сделать все возможное, чтобы обеспечить преемственность внутри клана. Смерть воспринималась как переход из одного состояния в другое, но не как конец или полное прекращение бытия.
О погребальных обрядах
Мы не располагаем источниками, восходящими к языческим временам, так что имеющуюся у нас информацию следует воспринимать с оговорками. Подробное описание обряда похорон знатного руса-варяга содержится в необыкновенно занимательном описании путешествия, совершенного в 922 году арабским дипломатом, представителем багдадского халифа, Ибн Фадланом. Знатного покойника сожгли на берегу Волги вместе с кораблем и принесенными в жертву рабами, однако такой обряд не мог практиковаться на лишенном собственной древесины острове – как, впрочем, и сожжение на отправленном в море корабле-могиле, в соответствии с описанием похорон бога Бальдра согласно Снорри Стурлусону.
Тем не менее, некоторые детали, присутствующие в текстах саг, могут иметь очень древнюю основу. Так, например, Сага об Эгиле, сыне Грима Лысого повествует о смерти важного бонда. Отдавая последний долг усопшему, главный наследник закрывает воском все отверстия в теле покойного – вне сомнения, для того, чтобы помешать духу выйти из тела и остаться на земле в виде драуга (об этом мы будем говорить позднее). Обряд этот назывался veita nábjargir. После этого в стене за трупом проламывалось отверстие, через которое тело выносили из дома, после чего заделывали созданный проем. Действие это должно было помешать покойнику возвратиться в свое жилище (еще совсем недавно в стенах некоторых наиболее древних церквей Норвегии существовало исполнявшее ту же функцию отверстие, раскрывавшееся при необходимости и называвшееся likdør– дверь для трупа). После этого тело должным образом погребалось: в древние времена – под крышей фермы, а в христианскую эпоху–в притворе или под полом местной церкви. Иногда, хотя и очень редко, труп укладывали в корабль и хоронили вместе с ним, хотя этот обычай чаще всего встречался в континентальной Скандинавии.
Юридическое сопровождение похорон
Похороны представляли собой одновременно и юридическое мероприятие. Речь идет о передаче власти вождя и наследства.
Считается, что власть, прерогативы главы семьи, значимость которых регулярно подчеркивалась на страницах этой книги, передавались перворожденному наследнику мужского пола, однако тем не менее официально закрепленного права первородства не существовало. Мы не знаем, при помощи каких-либо действий, формул или обрядов новый глава семейства оказывался введенным в свои права; единственным имеющимся у нас сведением, согласно Саге о людях из Озерной Долины, является его право занимать верхнее место, или öndvegi (см. Жилище и обстановка, глава 9), после выполнения всех официальных обрядов похорон.
Обряд вступления в права происходил, насколько нам известно, в ходе поминального застолья, или erfiveizla (erfi = наследство, veizla = пир), которым руководил будущий глава семьи. Здесь пили в память усопшего (drekka erfi) и его предков, декламировали сочиненную по случаю поэму, erfidrápa, вознося хвалу умершему, после чего жизнь возвращалась в свою колею. Разумеется, на таком пиру, как и в другие времена и в других местах, возникали ссоры. Нет оснований предполагать, как мы только что говорили, что существовало некое право старшинства; новым главой семьи становился, по всей видимости, или тот, кого выбрал сам усопший, или тот из наследников, который оказался наиболее способным захватить права. В любом случае память об усопшем набожно сохранялась, и не стоит пренебрегать предположением о том, что великие саги могли изначально служить откровенными панегириками особо заслуженным предкам.
Драуг, или оживший мертвец
Погребальной культуре средневековой Исландии, где смерть считалась не абсолютным прекращением жизни, а переходом от одного вида бытия к другому, были присущи собственные специфические представления: например, было очень важно и просто необходимо, чтобы мертвец умер по правилам, если можно так выразиться, иначе дело могло иметь самые серьезные последствия. Речь здесь идет о драуге, персонаже, хорошо известном по доступным нам текстам, глубоко вошедшим в мироощущение исландского народа и фигурирующем в исландских народных сказках. Это мертвец, "умерший плохо" по какой-либо из множества причин: из-за собственного дурного характера, неизвестной причины смерти, или смерти во время судебного процесса по его делу, или недовольный тем, как наследники управляют имуществом, и так далее. То есть драуг – это мертвец, не принявший обстоятельств своей смерти и вернувшийся. Следует четко уяснить, что драуг – не дух или призрак, это оживший мертвец, имеющий физическую природу: он ест, пьет, спит, сражается, как живой, и вредит людям всеми возможными средствами. Такого следует заставить умереть, в самом истинном смысле этого слова. Церковь располагала на сей счет рядом молитв и экзорцизмов, однако явление это носило подлинно языческий характер с "юридическим" оттенком. Чтобы изгнать драуга из мира живых, собирался "суд в дверях смерти", dúradómr, – по всей требуемой форме, с адвокатом обвинения, адвокатом защиты, составом суда; заслушивались доказательства и свидетели, которых драуг мог призвать на трибунал, заставлявший его принять состояние законно умершего. Обыкновенно дело на этом заканчивалось, и мертвец смирялся со своим положением. Однако сохранилась память и о более упрямых драугах, с редкой настойчивостью осуществлявших свою месть. Одна из подобных зловещих историй рассказывается в Саге о людях с Песчаного берега или Саге о Снорри годи, где фигурирует Торбьерн Изувеченный. Происхождение подобных представлений нетрудно понять: мир мертвых представлялся исландцам подобием нашего мира, но в нем должны были царить мир и покой, невозможные, если нарушена земная справедливость.
Об инициации молодых людей
Рассказывая об обрядах перехода, следует упомянуть, что исландская цивилизация, похоже, не имела особенных обрядов для перехода молодых людей в статус взрослых. Жорж Дюмезиль усматривал в длинном повествовании Снорри Стурлусона из "Младшей Эдды", где рассказывается о борьбе бога Тора с гигантом Хрунгниром, ритуал становления молодого воина, однако у нас нет никаких свидетельств, подтверждающих это предположение. И если в героическом цикле "Старшей Эдды", посвященном Сигурду, убийце дракона Фафнира, мы действительно видим события и развитие интриги, соответствующие кульминационным моментам достижения молодым героем статуса несравненного воина (умерщвление дракона, преодоление стены пламени, за которой спит усыпленная чарами валькирия, обретение золота Рейна); очевидно, что эти прекрасные образы несут прежде всего символическую нагрузку.
Однако, как и следовало ожидать, молодой человек оказывался достойным состояния взрослого человека, потенциального героя повествования (например, саги, söguligr), лишь подвергнувшись испытанию skapraun и выйдя из него победителем. Слово skapraun буквально означает испытание (raun) характера (skapr). Таким образом, в конце детства исландец оказывался перед лицом испытания, которое могло принять самую различную форму: перемещения межи его фермы или угона табуна его лошадей, ругани в адрес его самого или его близких, и так далее, представлявшим прежде всего посягательство на его честь и репутацию. Он мог узнать об этом сам или через упреки или колкости со стороны старика (отца, например), или, что особенно ужасно, женщины. Важно было то, как он приступал к делу, как смывал оскорбление и как его возмещал. Совершая отмщение, он преодолевал важный этап, становился взрослым, получал право на сагу и долгую память потомков. В противном случае, если он не сумел справиться с ситуацией – а Исландия, как и любая другая страна, знает трусов, нерешительных и добродушных людей, – он станет auvirði, посредственностью, и будет считаться позором для своего рода. Итак, решающим критерием здесь было право на сложение саги о герое, и мы еще вернемся к этому моменту.
Для исландской культуры было характерно полное отсутствие конфликта поколений. Дети, становившиеся взрослыми к 12-14 годам; женатые люди; старики, которыми становились скорее по физическим причинам: потере сил или остроты рассудка, чем в силу возраста, взаимодействуют между собой без каких-либо противоречий; в этом обществе, как мы уже говорили в начале книги, безраздельно властвует понятие порядка, к которому мы вновь обратимся при рассмотрении исландской религии. Все – каждая вещь, существо, человек – должно было занимать свое место, а всякие маргиналы и асоциальные типы считались в высшей степени ненормальными и скандальными. В конечном счете таких людей было очень немного. Добавьте к этому прагматичность человеческого существования, о чем изумительно свидетельствует строфа из Речей Высокого.
Ездить может хромой,
Безрукий – пасти,
Сражаться – глухой.
Даже слепец до сожженья полезен,
Что толку от трупа.
(Пер. А. И. Корсуна) |
|
