Литература

Норвежские археологи до сих пор не располагают данными о земледельческих поселениях каменного века, их размерах, планировке, а следовательно, трудно судить и о коллективах людей, которые их населяли. Правда, кремневые россыпи осколков на стоянках неолита, найденных в Йерене и Листе, еще не исследованы с точки зрения формы этих россыпей на площадках, а следовательно, и формы, размеров и планировки построек, хотя, может быть, этот метод и дал бы положительный результат. Предполагать же, что земледельцы неолита жили отдельными дворами, хуторами, как это имело место в железный век и во многих районах в течение норвежского средневековья, может быть, преждевременно. Хотя некоторые норвежские историки, например Юхан Тейгеланн, правда, без датировки неолитом и вообще без всяких ограничений во времени, пишет, имея в виду земледельческое поселение, что "оседание в Норвегии происходило отдельными дворами, хуторами (på enkelte garder), а не деревнями"¹.

Возможно земледельцы теплого бореального времени жили в бревенчатых срубах или даже в постройках, подобных шалашам, где поверх стен из конусообразно поставленных веток или тонкого сухостоя настилали дерновый слой. От таких построек действительно могло ничего не сохраниться до наших дней. По-видимому, все найденные до сих пор открытые стоянки, а их найдено немало, и были такими поселениями в деревянных постройках. Но какие это были постройки и в хуторах или в деревнях – это не установлено.

На некоторых из таких "открытых" стоянок земледельцев возле Ослофьорда, в Йерене, а также на западном побережье Норвегии и в районе Тронхейма обнаружены кости домашних животных и отпечатки зерен ячменя на керамических изделиях². Однако и такие находки в Норвегии местные ученые не всегда рассматривают как находки в поселении земледельцев. Показательна в этом отношении одна из наиболее хорошо и давно изученных стоянок неолита, раскопанная в Рюскенесхеллерене, немного южнее Бергена. Стоянка была под каменным навесом. Там лежало множество костей крупных диких животных, особенно оленя и тюленя. Удивляла выборность костей – здесь были только черепа, шейные позвонки и кости конечностей диких животных. Кроме того, обнаружены все кости скелетов домашнего молодняка – телят, ягнят и поросят. Можно подумать, что люди не жили на этой стоянке постоянно, а использовали место на берегу под скальным навесом для временной промысловой стоянки. Во всяком случае в Норвегии в 1920-1930-х годах археологи считали именно так. Полагали, что молодняк люди пригоняли с собой, зерно приносили откуда-то из земледельческих поселений, а с охоты и промысла доставляли только посильные для переноски части туш³.

Холмсен, судя по местоположению стоянки, характеру и технике оббивки каменных орудий, выдвинул мысль, что люди Рюскенесхеллерена были охотниками, которые отчасти занимались и земледелием, и животноводством, и в последних занятиях он видит вторжение нового как дополнение к древнему⁴.

Возможно, что такое утверждение логично, но ведь с равным успехом здесь можно видеть лишь дополнительный пример товарообмена охотников этой стоянки с земледельцами-животноводами на их продукцию – зерно и молодняк; последний земледельцы могли сами пригонять для обмена к стоянке под скалой. А 12 лет назад норвежский профессор Пауль Боргедаль высказал догадку, противоположную доводам Холмсена. Он считал, что жители Рюскенесхеллерена сами были земледельцами-животноводами⁵. При этом он не объяснял причин сходства их каменного инвентаря с инвентарем именно охотничьего народа, а не земледельцев.

Несколько лучше положение с сохранением стоянок, а следовательно, и с представлением о типах поселений, пользования и общинных коллективов обстоит в северной Норвегии. Но там неолит прошел совсем без земледелия и домашнего животноводства, ибо туда, кажется, вовсе не проникали волны иммигрантов-земледельцев. Да и климатические условия для примитивного земледелия того времени были неблагоприятными. В то же время неолит был налицо и здесь: развилось производство керамики и шлифованных каменных орудий, причем в отличие от юга Скандинавии последние делались из сланца.

Неолит севера Норвегии столь отличен от неолита юга, что это навело археологов на мысль или о неземледельческой иммиграции из других мест, не через юг Скандинавии, а с востока или по крайней мере о сильном влиянии из Финляндии, где неолит также протекал отлично от скандинавского, и отчасти из северной Швеции. Факты показали, что все это имеет место в северной Норвегии. По особенностям неолитических находок (материала и техники обработки орудий) местные археологи склонны выделить зной Норвегии три области культуры: район вокруг Варангерфьорда, внутренние районы Финмарка и Тромса и прибрежные районы северной Норвегии⁶.

В области Варангерфьорда неолит имеет четыре последовательных периода развития⁷. Археологи северной Норвегии полагают, что первый период, или фаза Селенесхёгда, по всей видимости, развился локально 4200-4500 лет назад на основе аборигенной культуры комса. Каменный инвентарь этого периода характеризуется микролитической кремневой индустрией, но с примесью финской ранненеолитической культуры, например полированными точено-сверлеными каменными топорами.

Второй период, или фаза Нордли, развитая 3800-4200 лет назад, археологически характеризуется ровно оббитыми орудиями из твердых горных пород, а также некоторый употреблением сланца на наконечники копий и ножи. Этот период может рассматриваться как время значительного усиления влияния культуры из Финляндии, что отчетливо прослеживается в центральной и северной Финляндии по керамике, совершенно такой же, как керамика из Сёрёсниеми. Полагают, что какие-нибудь причины толкнули население Сёрёсниеми к переселению на побережье Варангерфьорда, возможно, в надежде прокормиться рыболовством, и эти люди принесли с собой новые веяния культуры. Такие переселения из Финляндии и северной Швеции не только возможны, но и отмечены многократно в письменное историческое время. Это, в частности, зафиксировано даже в новое время – в последний раз в 1867 г.⁸

Мне представляется также, что именно в этот период коренное население северной Норвегии под воздействием пришельцев стало утрачивать свой язык. Эти аборигенные наследники культуры комсы, вероятно протосаамы, с каким-то своим, другим, неизвестным, но, кажется, не финно-угорским и не индоевропейским языком, не оставили следов ни в топонимике, ни в языке последующих обитателей северной Норвегии – саамов. В то же время последние, как по своим антропологическим особенностям, так и по особенностям материальной и духовной культуры, резко отличаются от соседних народов – и, скандинавов, и финнов, хотя прожили бок о бок с ними несколько тысячелетий.

Третий период, или фаза Гропбаккеэнген, развился 3000-3800 лет назад и характеризуется преобладающим употреблением сланца для изготовления орудий. В то же время почти полностью исчезает прежняя керамика, а в новой керамике и в орудиях наблюдаются нюансы, которые могут говорить о сближении области Варангерфьорда с другими прибрежными районами – областью прибрежной культуры на западе Финмарка и Тромса, в частности в орудиях из кости⁹.

На конец эпохи на севере приходится четвертый период, или фаза Грессбаккен. Наступает новый расцвет керамики (в частности, процветает асбестовая), костяной индустрии (возможно, она и раньше была широко развита, но сохранилось больше всего находок от четвертого периода), совершенствуется техника шлифовки камня. На стоянках северной Норвегии, существовавших 1500-1900 лет, уже встречают наряду со шлифованными каменными орудиями и асбестовой керамикой железные вещи, и это уже является свидетельством наступления здесь железного века¹⁰.

Вторая область – внутренние районы Финмарка и Тромса – мало изучена и сколько-нибудь точная датировка находок и деление неолита на периоды пока невозможна. Однако плоские и округлые на гранях сланцевые топоры, так называемые толстые ножи позволяют считать эту культуру ответвлением "ботниской культурной области", которая простиралась через северную часть Швеции и прилегающего к ней района Финляндии¹¹.

Третья область охватывает прибрежную зону от Лаксефыхрда в Финмарке Щ на запад и юго-запад вплоть до современной провинции Мере на северной окраине западной Норвегии. С северной Норвегией ее роднит в неолите отсутствие земледелия и животноводства, господство среди каменной индустрии сланцевых орудий и несколько более позднее, чем на юге Норвегии, возникновение неолита – 4000-4300 лет назад¹².

И хотя и по северной Норвегии до сих пор не опубликованы научные отчеты последнего десятилетия, все же известно, что именно здесь, особенно у Карлеботна на южном берегу Варангерфьорда и на островах Трена, сохранились более или менее полно очерченные стоянки и можно видеть остатки поселений.

В 1935 г. норвежский археолог Андерс Нуммедаль обнаружил возле Карлеботна на береговой террасе Варангерфьорда на высоте 26 м над уровнем моря остатки большой группы площадок из-под построек. Постройки, видимо, были домами с каменно-земляными стенами, квадратными или прямоугольными в плане – от 4х4 м до 8х5 м. В 1937 г. археологи Гуторм Йессинг и Лидере Нуммедаль произвели землемерную съемку поселения, в котором оказалось 72 дома. В 1952 г. раскопки здесь же продолжил Повл Симонсен из музея Тромсё и обнаружил, что в поселении имеются незамеченные ранее дома, а всего с прежними было 88 жилищ, расположенных в один, в два и три ряда вдоль края террасы. Два из раскопанных домов оказались происходящими из других периодов. Все остальные относились к неолитическому поселению. Под мощеными полами и очагами верхних неолитических землянок были найдены мощные полы и очаги "досланцевой" культуры¹³, видимо мезолитической культуры комсы.

Возможно, что в каждом доме неолитического поселения возле Карлеботна жила отдельная семья, состоящая из двух поколений, а в больших по размеру домах жило по две-три семьи. По самым оптимальным подсчётам норвежских археологов в поселении могло одновременно жить до 400–450 человек¹⁴.

Недалеко от только что описанного поселения, на Грасбаккене, Нуммедаль обнаружил поселение из 14 землянок, вкопанных в крутой откос па прибрежной террасе. Это были постройки такого же типа, как и эскимосские зимние дома в Гретшандии¹⁵, их можно сопоставить с находками А. Нуммедаля.

Помимо поселений северной Норвегии, состоящих из домов и землянок, обнаружены стоянки еще двух других типов: открытые стоянки и стоянки в пещерах. На раскопанных открытых стоянках, в частности обнаруженных над указанными неолитическими поселениями из землянок или рядом с ними, встречались отдельные очаги, множество орудий и осколков из кремня и сланца и бесчисленное множество черепков североевразийской гребенчатой керамики. По-видимому, здесь были шалаши или чумы, а число очагов может указывать на возможное число, семей.

Лучше всего пещерные стоянки исследованы на островах Трена на Полярном круге. В 1937-1939 гг. Йессинг описал 19 из обнаруженных пещер, расположенных на высоте 338 м над уровнем моря. В самых маленьких из них какое-то время жили люди, но культурный слой в них невелик и находок немного. Особый интерес представляет стоянка в Киркехелларене – громадной пещере, имеющей 45 м длины, 32 м высоты и 20 м ширины. Среди находок обнаружены разной техники обработки гарпуны, рыболовные крючки, топоры, ножи, наконечники копий и стрел из сланца и кварцита, украшения из кости и рога, множество керамики, ракушек, костей млекопитающих животных, а также птиц и рыб.

Что же можно заключить о формах землепользования и общинной организации, судя по этим трем типам неолитических поселений в северной Норвегии?

Наличие разных типов поселений – в землянках, в пещерах и на стоянках открытого типа наталкивает на мысль, что у промыслового народа, видимо, был полукочевой образ жизни, подобный жизни средневековых , морских саамов в Финмарке или большинства племен эскимосов, когда группы людей перекочевывали между 4-5 сезонными стоянками. Бели это так, то зимнее место было возле моря. Из зимнего поселения отправлялись на лов трески, на тюлений и китобойный промысел. Весенние стоянки, возможно, определялись местоположением птичьих базаров. Затем следовали на летнюю стоянку возле мест, где ловили лосося в реках, оттуда – на осеннюю стоянку у маршрута перекочевок диких оленей.

Весной и осенью при перекочевках нужны были лыжи и сани. И действительно, на Скандинавском полуострове эти изобретения известны уже в неолите. Свидетельство этому – наскальный рисунок на острове Рёд в Нурланне, датированный временем кинжалов, где изображены два лыжника¹⁶. Из домашних животных по-прежнему в северной Норвегии известна лишь собака. Однако неясно, использовалась ли уже она в качестве вьючного или упряжного животного.

Расстояния годовых миграций могли быть в разных условиях различными – от 50 до 120 км па континенте¹⁷ до нескольких сот метров у островных жителей¹⁸. На малой площади трудно было прокормиться большому коллективу людей, особенно такому, как поселение из 80-85 домов возле Карлеботна, т. е. 400-450 человек. На примере эскимосов известно, что требуются громадные площади для охотников, чтобы прокормить такую или подобную указанной группу людей.

Так, датский исследователь эскимосов Кшот Еаемуссен указывал, что эскимосы племени нетсилик, которых насчитывалось всего 259 человек, чтобы прокормиться, охотились на огромной площади в 12,5 тыс. кв. км¹⁹. Интересны примеры и по северной Норвегии. Так, в 1550-х годах все саамское население внутреннего Финмарка, имеющего площадь 14 тыс. кв. км, насчитывало только 150 человек, а в 1690 г. – 654 человека, которые осваивали всю громадную область. Правда, в зимнее время они не собирались все в одно-единственное поселение. Так, например, все 654 морских саама после полугодового бродяжничества по охотничьим угодьям в поисках дичи на зиму селились в 11 деревнях, в среднем по 15 домохозяйств на каждую деревню, или по 59 человек. В теплых зимних торфяных постройках они собирались для того, чтобы в суровое время года объединить свои усилия в борьбе за существование на морских промыслах, требующих участия сильных мужских коллективов. В неолите, когда суббореальный климат создавал лучшие, чем сейчас или в средневековье экологические условия, возможно, что населения в Финмарке было больше, чем в XVI-XVII вв., и может быть даже возникло поселение возле Карлеботна с числом зимующих более 400 человек. Впрочем, Йессинг, сам же приводящий эту цифру, заявляет, что "трудно поверить" в такое большое население в одной деревне в то время²⁰.

Что касается социальной организации этого заполярного неолитического общества, то попытки его реконструкции уже предпринимались в самой Норвегии, в частности Йессингом. Он много лет развивает идею о единстве так называемой циркумполярной культуры каменного века, распространенной от Северной Европы через Северную Азию и Полярную Америку до Гренландии. Неолитическая социальная организация в Финмарке и Тромсё представляется ему следующим образом:

"Охотничье и рыболовецкие население организовывалось не-большими полукочевыми группами, которые были экзогамными и охватывали от полусотни до полутора сотен членов. Система родства была билатеральной, двусторонней и не было никаких кланов. Семьи состояли из родителей и двух-трех детей... Однако, вероятно, был вожак, который в общем поселении (в деревне, i landsbyen) направлял коллективную деятельность и авторитет которого строился на престиже опытного охотника и промысловика"²¹.

Как видим, здесь речь идет о маленьких полубродячих локальных группах, в основе объединения которых лежали прежде всего не родственные связи, а хозяйственное кооперирование их членов²². В качестве обоснований этих доводов Йессинг обычно приводит факты, взятые из позднего средневековья изначала нового времени и характеризующие производственную жизнь народов Крайнего Севера. Тогда действительно у многих полярных народов хозяйственные соседские связи нередко доминировали над кровнородственными. Так ли было в северной Норвегии в неолите, сказать трудно, хотя схема Йессинга будто бы и не противоречит археологическим фактам. Однако сравнение указанной ситуации в северной Норвегии в неолите с общественной жизнью народов субарктического и арктического районов в описанных, дошедших до нового времени неолитических условиях, например у северных групп индейцев, западных эскимосов, коренных народов северо-восточной Азии, показывает, что и там такие мелкие охотничьи группы сохранялись благодаря экзогамной системе, точнее так называемому кросс-кузенному родству, и это обстоятельство оставляет надежду дополнительно, в другом исследовании рассмотреть проблему социальных отношений в северной Норвегии. Однако тема эта трудоемка и требует привлечения значительных дополнительных материалов.

Бронзовый век, который начался в южной Скандинавии 1500 лет до н. э., не принес, как единодушно полагают норвежские археологи и историки, никаких принципиальных изменений в хозяйственную технику в Норвегии, какие можно бы было связать с самим фактом появления бронзы²³. Носителями этой новой, бронзовой культуры, здесь было "совсем небольшое число людей"²⁴. Вообще в течение всего бронзового века бронзовая культура строилась лишь на незначительном импорте сырья для выплавки бронзы из Южной и Центральной Европы. Бронза была дорогой и нужно было иметь ходкие товары для обмена на нее. В этом отношении значительное преимущество имели племена, населявшие тогда Данию и Сконе (юг Скандинавского полуострова), ибо там в изобилии встречался янтарь – "валюта этих мест" и весьма желанный товар в странах древнего Средиземноморья.

Норвегия такого товара не имела. Поэтому не случайно, видимо, что многим тысячам бронзовых изделий, найденных на датской земле и в Сконе, в Норвегии археологи могут противопоставить каких-нибудь 600, не считая сотни изделий, обнаруженных при археологических раскопках в норвежско-шведской пограничной области Бохуслен.

Интересно и соотношение бытового назначения этих бронзовых находок. Половина оказалась украшениями и вообще декоративными изделиями, около пятой части – оружием (мечи, кинжалы, наконечники стрел и боевые топоры) и только остальная часть находок (менее трети) имеет непосредственно хозяйственное назначение. Это топоры хозяйственного назначения, ручные резцы, ножи, пилы, серпы, рыболовные крючки. Абсолютное большинство бронзовых находок в Норвегии происходит как раз из тех районов, где в неолите господствовала земледельческая и животноводческая культура боевых топоров. Типичнейшим же, повсеместно господствующим инвентарем бронзового века Норвегии оставался инвентарь каменного, века – шлифованные и точеные каменные орудия и оружие. Почти повсеместно соотношение находок оказывается столь подавляющим в пользу каменного инвентаря, что некоторые археологи и историки Скандинавии считают, что культура бронзового века создавалась в Норвегии главным образом другим материалом – камнем, а не бронзой²⁵, или даже называют его "каменно-бронзовым веком"²⁶, более точно отражая этим термином сущность этого периода развития человеческого общества в Норнеши. Но и "каменно-бронзовый век" распространялся только на южную часть Норвегии; далее 68° с. ш. бронзовых изделий вовсе не было, а следовательно, не было и бронзового века.

Итак, бронза была далеко не самым главным и важным элементом культуры и экономики в этот новый период. Находки свидетельствуют о других значительно более важных достижениях человека: о том, что людям стало известно прядильное и ткацкое ремесло, что одежда из шерсти вытесняет одежду из шкур, что лошадь повсеместно наряду с собакой, овцами и крупным рогатым скотом стала обычным домашним животным, что орудия из камня и кости улучшились и, самое главное, что следы земледелия вдруг стали весьма явственными и в значительно большем числе районов, чем в период неолита.

Земледелие теперь распространилось в провинцию Упланн, внутренние фьордовые районы Вестланна и получило большое развитие даже в Трёвжелагв²⁷. На керамике теперь встречаются не только отпечатки ячменя, но и зерен пшеницы, овса, проса и льна. Во многих местах восточной и западной Норвегии были найдены зернотерки, каменные и кое-где бронзовые серпы. К бронзовому же веку относится и первое наскальное изображение пахоты - в Тануме в провинции Бохуслен²⁸. Как можно судить по рисунку, теперь, наверное, наряду с деревянной мотыгой землю обрабатывали и деревянным ралом.

Норвежские археологи считают, что в бронзовом и в железном веках процветало подсечно-огневое хозяйство. Множество раскопанных участков древних пашен, изобилующих древесной золой, свидетельствует о широком размахе подсечки, высушки на корню и выжигании лесных участков. Как и в других лесных районах Европы, лес мешал развиваться земледелию и требовал приложения большого труда. Значительный интерес представляет проблема охвата земледелием все новых и новых районов. Это может свидетельствовать или об экспансии земледельцев на новые земли и об оттеснении ими охотничьих племен с этих земель, или о начавшемся процессе перехода охотников к новому для них типу оседлого хозяйствования – к занятиям земледелием и животноводством и к сближению, а далее и к слиянию охотников и земледельцев.

В первом случае это довело бы, очевидно, к усилению стычек между земледельцами и охотниками. По археологическим находкам это проследить не представилось возможным. Скорее можно предположить переход охотников к новому типу хозяйства. В пользу этого, может быть, говорит заметное улучшение климатических условий во всей Скандинавии в бронзовом веке. Если в неолите в начале суббореального времени, по крайней мере на отрезке от Сёрланна до Мёре, климат был теплым, мягким, хотя и влажным – таким, каков он теперь в Голландии и Англии, то с наступлением второй половины суббореального времени, соответствующего бронзовому веку, климат в целом стал суше, а летом – жарче. Особо благоприятными условия для развития земледелия и животноводства оказались в прибрежных районах²⁹.

Считается, что домашние животные в суббореальное время находились под открытым небом, без хлева как летом, так и зимой, и сами себе круглый год добывали корм. Этот период по климатическим условиям был "своего рода скандинавским раем"³⁰. В прибрежных районах, в частности вокруг Ослофьорда, земледелие играло более важную роль, чем любое другое занятие, в том числе охота, рыболовство и домашнее животноводство. Более чем десятилетние раскопки в провинции Хвдшерланн в северной Дании, где климатические условия в это время были аналогичными условиям в прибрежной южной Норвегии, проведенные датским археологом Гудмундом Хаттом, свидетельствуют о том, что к концу бронзы земледелие играло существенную роль, что оно фактически господствовало в это время³¹. Впоследствии и вплоть до наших дней, когда климат стал суровее, значение зернового полеводства в Скандинавии снизилось.

По данным археологов, в период бронзы была очень высокой плотность населения. Г. Хатт, не сообщая, правда, сравнительных цифр, пришел к выводу, что в Химмерланне, например, плотность населения превосходила показатели для этого района 1800 г.

В Норвегии земледелие становится главным занятием преимущественно в прибрежных районах. Внутренние лесные и горные районы с их более суровой зимой по-прежнему еще остаются охотничье-рыболовецкими угодьями аборигенов, хотя и вперемежку с хозяйствами земледельцев-животноводов.

Опираясь на факты, по-видимому, можно утверждать, что в этот период в южной Норвегии повсеместно возникали и закреплялись права землевладения семейных общин на пашню (т. е. у тех коллективов людей, которые прикладывали усилия на расчистку земли для возделывания) и общинные права соседних хозяйств земледельцев-животноводов на все прочие угодья, которыми они пользовались – пастбища, леса, луга, водоемы – и на которых не требовались дополнительные усилия для подготовки этих угодий к пользованию. В свое время и норвежский археолог Бьёрн Хойген утверждал, что многие традиции в его стране, в том числе традиции общинного землепользования, возникли еще в доримское время, за несколько столетий до нашей эры³².

При расчистке участков под пашни земледельцам бронзового века приходилось повсеместно иметь дело с лесом и с валунами. По-видимому, именно лес и камни были и основными строительными материалами для сооружения построек – жилых и хозяйственных (если последние уже существовали). Однако, как и от периода неолита, земледельческие районы бронзового века не сохранили до наших дней остатков поселений. Логично предположить, что если бы они строились из камня, то какие-нибудь остатки могли бы сохраниться. Если же это были бревенчатые постройки, а в лесных районах именно они должны были преобладать, то надежд найти их почти нет. Стоянки земледельцев находят лишь по скоплениям орудий, да по остаткам каменных изгородей, когда-то отгораживавших пашню от остальных угодий.

По-видимому, как и для земледельческих поселений неолита, для бронзы трудно предполагать, какой тип поселения – отдельный двор или деревня – преобладали. Известно, что в средневековье типичным для Норвегии был хутор. Выше уже приводилось мнение норвежского историка, что первые земледельческие поселения были отдельными дворами. Крупнейший норвежский историк крестьянства Оскар Альберт Йонсен, не привязывая начала заселения к какому-либо определенному времени, но предполагая, что это первое поселение земледельцев, писал: "Первоначально двор, хутор (gård) был как независимое государство... Дворы, хутора (gårder) образовались не при массовом расселении отдельных семей и возведении (rydning = расчистка, подъем целины) новых дворов, хуторов и новых сел"³³. Видимо, Йонсен первичным предполагает деревни, из которых выселились, образуя хутора, отдельные семьи. Практически отвечая на тот же вопрос – произошли ли групповые сельские поселения от первоначальных групповых поселений или от последовательного деления хуторов, – профессор А. Холмсен предпочитает воздержаться от решительного вывода: "...исследования Института сравнительного изучения культурных явлений не дают в настоящее время возможности принять какую-либо точку зрения, если к ней во-обще возможно прийти"³⁴.

И все же, несмотря на затрудненность подступов к проблемам землевладения и типов поселений, попытаемся рассмотреть проблему социальных отношений в эпоху бронзы. Источниками для этого могут послужить способы захоронений, наскальные изображения и те же сведения о ^хозяйственных занятиях, которые приводились здесь.

Помимо немногих мегалитических погребений вокруг Осло-фьорда, из эпохи неолита известны простые погребения покойного у охотничьих народов в кучах отбросов возле жилого места и одиночные земляные захоронения у племен боевых топоров. Затем, с начала бронзового века, могилы свидетельствуют о резкой перемене обряда погребения. В могильные ящики из каменных плит, устланные берестой, клали покойного, а с ним еду, вино, одежду, оружие и ковры. Над могилой насыпался курган из торфа или куча валунов, иногда весьма внушительных размеров. И размеры кургана, и количество погребального инвентаря были различными: у одних роскошное и большое, у других ~- скромное. Бронзовые изделия встречаются в могилах крайне редко и обычно их находят лишь в самых богатых.

По поводу захоронений земледельцев-животноводов в бронзовом веке можно сделать три предположения. Во-первых, что сам обычай и содержимое могил свидетельствуют об экономическом неравенстве в обществе бронзового века.

Во-вторых, наличие в могиле еды и вещей, необходимых покойному при жизни, предполагает веру в загробную жизнь. Могила как бы оказывается жилищем умершего и поэтому должна быть хорошо построена и наполнена всем необходимым для потусторонней жизни. Размеры курганов также могут свидетельствовать об отношении людей к могущественным покойным, по-видимому, способным согласно вере влиять на судьбы оставшихся в живых. А весь вместе ритуал, включая и могильное приданое, отражает культ предков. Возможно, богатые могилы – это погребения не просто более богатого человека, а погребение наиболее почитаемого во всей округе человека, землевладельца, своего рода вождя, а может быть вождя и жреца одновременно. То, что прослойка жрецов должна была существовать и что значение жречества в бронзовом веке еще более возросло, явствует из тех же погребений. Подтверждение этой мысли мы рассмотрим в связи с наскальными изображениями.

В-третьих, могилы лишний раз свидетельствуют об узкой распространенности бронзовых изделий и в то же время дополнительно выделяют наиболее богатых, обычно тех, где встречаются бронзовые изделия.

Что касается наскальных изображений, то именно в бронзовом веке этот вид живописи и, пожалуй, жреческого искусства достигает своего наибольшего расцвета. Картин на скалах нарисовано и высечено несравненно больше, чем за весь каменный век. Возможно, в изображениях на камне и есть явная связь с живописью охотничье-рыболовецких племен. Здесь тоже встречаются бегущие, преследуемые и раненные стрелами дикие животные.

И все же эта живопись принадлежит уже явно земледельческим племенам. Люди и животные в мирном соседстве, вспашка доля и круглый диск солнца на колеснице, которую тянут кони или несут люди на высоко поднятых шестах. Корабли на рисунках охраняют его путешествие. Солнце в более натуралистических или весьма схематизированных манерах вообще встречается чаще других тем и образов и позволяет предполагать, что оно стало объектом поклонения и обожествления. Значительная часть рисунков посвящена теме, как бы призванной способствовать возрастанию плодородия. А обилие схематических и даже абстрактных изображений – круги, кольца или колеса, различные условные значки – говорят о возросшем значении магии³⁵, а следовательно, и о возросшем влиянии в этом человеческом обществе привилегированной прослойки жрецов. Сопоставление этих магических по теме рисунков с ритуалом захоронения еще более подчеркивает тот факт, что общество земледельцев имело уже широко развитую религию.

Можно сделать вывод, что в обществе бронзового века выделяется знать – аристократия, жречество, с одной стороны, и рядовые земледельцы и разного рода зависимые люди – с другой.

В конце бронзового века, примерно 500 лет до н. э., климат в Норвегии очень быстро (предполагают даже, что, за какие-нибудь" полстолетия) ухудшился, средняя летняя температура стала ниже на 2-3°, может быть, даже больше, т. е. снизилась до уровня современных температур или больше, а количество осадков значительно возросло. Летом шли почти непрерывно дожди. Зимы были снежными, хотя, может быть, и не очень морозными, под слоем снега устало трудно доставать корм для скота³⁶. На смену теплому суббореальному периоду пришел неблагоприятный субатлантический.

Историк сельского хозяйства Норвегии профессор С. Хасюнн, писал в 1930-х годах в связи с этим:""... стада домашних животных не могли более содержаться в течение зимы под открытым небом, замерзали или погибали от голода... Многие люди должны были совершенно отказаться от животноводства и вернуться к охоте и морским промыслам"³⁷.

Но по мере того, как в дальнейшем продолжались исследования особенностей субатлантического климата и велись все новые и новые археологические раскопки, эта оценка смягчалась все более. Так, А. Холмсен полагает, что "климат на большей части страны позволял тогда домашним животным круглый год находиться под открытым небом, и им требовалось лишь незначительное количество дополнительно собранного фуража на зиму, а для земледелия – лишь обычное унавоживание... Смена климата ... подорвала основу для тех хозяйственных методов, которые следует считать нормальными в норвежском животноводстве и земледелии в теплое время. Теперь стало необходимым кормить скот в течение долгого времени года"³⁸.

Более аргументированно описывает обстановку в начале субатлантического времени профессор Пауль Боргедаль: "Ухудшение климата прежде всего ударило по зерноводству... Хозяйственная деятельность должна была организовываться на другой основе и строилась больше на домашнем животноводстве. Каким образом занимались им, можно только догадываться. Но невероятно, чтобы домашние животные жили впроголодь. Кормовые растения благодаря большей влажности в действительности получили еще лучшие условия, и спад температуры в летнее время не повредил им. Наибольшая трудность состояла в том, что большие массы снега зимой могли мешать животным находить корм. Но холод не был помехой"³⁹.

И в подтверждение последнего Боргедаль здесь же сообщает, что в Высшей норвежской сельскохозяйственной школе экспериментально успешно содержали и кормили под открытом небом всю зиму, даже при морозе ниже 20°, как коров, так и молодняк. И эксперимент был успешным.

Начало железного века в Норвегии как раз и приходится на период резкого ухудшения климата. Во всяком случае именно к этим десятилетиям VI-V вв. до н. э. относятся первые железные находки в стране. Правда, в северной Норвегии железный век наступил позднее – примерно полтысячелетия спустя, с начала нашего летоисчисления.

Пожалуй, изменение климата и наступление железного века на этот раз было чисто случайным совпадением. И, по-видимому, причину наступления железного века здесь надо видеть ни в климатическом воздействии, ни во внутренних особенностях социально-экономического и технического развития местных племен, а в новых быстрых и сильных воздействиях на племена Скандинавии извне, из центральной Европы.

В свое время и археолог A. В. Брёггер решительно отказывался видеть для севера Европы связь между переменой климата и изменениями в материальной жизни обитателей Скандинавии и считал, что причина перехода к железному веку кроется лишь в "культурно-исторических отношениях". Под последними он понимал заимствования железа первоначально у римлян, а затем отчасти у кельтов⁴⁰.

Но дело-то в том, что как раз в VI-V вв. до н. э. кельты вторглись с запада в центральную Европу и отрезали Скандинавию от связей со Средиземноморьем. Именно кельтские племена и принесли к границам Скандинавии технику железного века. Правда, в самой Норвегии историки нередко считают, что кельты "действовали на народы северной Европы скорее как изгородь", отгораживавшая Север от Средиземноморья с его высокой античной культурой, "чем как посредники"⁴¹. Зато они же признают, что от кельтов в 500-е годы до н. э. пришла техника плавки болотной руды и использование железа для изготовления сначала оружия, а затем и орудий. От кельтов распространился и новый обряд захоронения с трупосожжением, возникший на грани конца бронзового века и начала железного и свидетельствующий, возможно, о новых религиозных представлениях о сущности потусторонней жизни как нематериальной. Нередко такие захоронения были совсем без могильных холмов, просто па ровном поле. А в III-II вв. до н. э. в западной Норвегии вообще встречается немало могил с явным сильным влиянием кельтской культуры. Не только тип захоронения, но и многие вещи в могиле свидетельствуют о тесной связи с кельтами. Именно здесь, более чем еще где-либо в Норвегии, в наше время встречаются темноволосые антропологические типы норвежцев. Возможно обещающей была бы попытка изучения проблемы локальной иммиграции кельтов в Вестланн.

И все же более суровые условия жизни представляются по археологическим находкам намного более характерной чертой раннего железного века, чем само употребление железа. Железный век характеризуется богатыми находками изделий из железа только в районах наиболее древнего земледелия и животноводства в стране – вокруг Ослофьорда и в Йерене. Не так страшно было бы само ухудшение климата для дальнейшей судьбы земледелия и животноводства, будь в это время земледельческие племена южной Норвегии более подготовлены технически. Именно металлический инвентарь и орудия могли бы поддерживать в прежнем объеме земледелие и домашнее животноводство, главной заботой для которого стало создание запасов фуража на зиму. Но количество и качество железных орудий растет из столетия в столетие медленно, и земледельцы-животноводы вынуждены, приспосабливаясь к жизни, все более и более заниматься: дополнительно охотой и рыболовством.

Именно в первые столетия железного века ослабление значения земледелия и животноводства и возрастание значения охоты и рыболовства способствовали, видимо, как никогда прежде, стиранию разницы между занятиями земледельческо-животноводческих и охотничье-рыболовецких племен. Последние ведь еще в теплое время бронзового века начали осваивать земледелие и домашнее животноводство, а теперь возникли еще более благоприятные условия для слияния обеих культур племен в южной Норвегии. В пользу этого слияния говорят все последующие археологические находки, которые свидетельствуют не только о слиянии обеих местных культур и форм их хозяйства в позднеримское время, во II-IV вв. до и. э., но и о широком освоении техники выплавки железа из болотной руды, особенно в Эстланне, и самом широком распространении железных изделий. И все же от кого и каким образом племена Норвегии научились выплавке железа, до сих пор не установлено⁴². Может быть, как раз не от кельтов, от которых они получили, как мне представляется, первые железные изделия, не умея еще выплавлять железо из руды, а от римлян.

И действительно, после захвата римлянами центральной Европы в начале нашей эры и окончания так называемого "кельтского железного века" прямое соприкосновение римлян со скандинавами более чем когда-либо раньше оказало на последних сильнейшее культурное влияние. Именно от периода II-IV вв. н. э. сохранились многочисленные находки, в основном из могил, римских изделий из бронзы (вазы, котлы, блюда, сосуды, продукция художественных ремесел) и железа (преимущественно римское оружие). Показательно, что в конце этого периода железное оружие все чаще оказывается местного производства, но подражательность римским образцам разительна и культурное влияние Рима бесспорно⁴³.

Новым фактором внешнего влияния оказалось вторжение на юг Скандинавии германских племен в IV-VI вв. н.э. Пришлые племена играют в местной жизни столь значительную роль, что ученые назвали этот период "великим переселением народов". Эти пришлые германские племена ругов и хордов продвигались преимущественно вдоль прибрежных районов южной Норвегии и именно здесь оставили наиболее глубокие следы в культуре, экономике и топонимии районов (ср. современные географические наименования провинций Ругаланн и Хураланн)⁴⁴.

Переселенцы осваивают целинные районы сами или сталкивают с насиженного места земледельческое население, заставляя его переместиться и поднимать целину в горных долинах и на свободных клочках земли у побережья. Возникает множество новых пашен и новых поселений возле вновь распаханной земли.

Как раз от этого периода переселения народов сохранилось множество остатков поселений, по которым можно судить не только о занятиях их обитателей, но и о числе обитателей и о социальных коллективах, населявших стоянки. Пожалуй, это первые археологические свидетельства, по которым можно с большей достоверностью говорить о всех поставленных здесь проблемах – типах поселения, формах землепользования и общинных коллективах. Чего-либо столь же убедительного и подробного среди более ранних находок в Норвегии не обнаружено⁴⁵.

Большинство древних жилых построек, раскопанных археологами С. Григом, Я. Петерсеном, В. Слуман и А. Хагеном, датируется как раз временем "великого переселения народов" или постройки оказываются более поздними, возникшими перед или во время эпохи викингов (с конца VIII до конца XI в. н. э.), или в последующее, раннесредневековое время. Вблизи жилищ раскопаны погребения их хозяев и обнаружены многочисленные предметы, характеризующие уровень экономического состояния и социальное лицо погребенных.

Особенно много поселений с жилыми постройками и остатками пашен и ограждений описано по провинциям Агдер, Ругаланн и Йерен. Здесь найдено не менее сотни остатков домов, расположенных, по-видимому, на землях 70-80 различных земледельческих усадеб. Из этого количества половину домов, раскопал Я. Петерсен, 11 – С. Григ⁴⁶.

Наиболее полный комплекс заброшенной древней земледельческой усадьбы раскопал, и описал археолог Андерс Хаген. Это была усадьба Состелид в районе Оседаля в провинции Агдер. Может быть, это пока единственное хозяйство железного века, которое раскопано целиком. Оно состоит из трех жилых домов, нескольких сооружений другого рода, двух незначительных клочков земли, бывших под обработкой и равных примерно 22 декарам, и кладбища.

Жилые дома большинства раскопанных построек железного века, как правило, строились на высоких местах. Однако двор Состелид оказался исключением. Один из жилых домов Состелида, видимо, более старый, лежал очень низко возле болота. Возможно он затоплялся или в нем было так сыро, что жить здесь постоянно было нельзя и его покинули. Дом имел прямоугольную форму со сторонами 25х4 м. Другой жилой дом, расположенный примерно в 60 м от первого и выше по каменистому склону, также прямоугольный и имел стороны 45х6 м. В нескольких метрах от последнего дома находился третий, к которому примыкал огороженный камнями загон, видимо, для домашнего скота. Возможно, этот дом имел служебное назначение.

Стены всех домов каменные, сложены из валунов и заполнены в пустотах землей. Толщина стен до 1,5 м и такая же их высота. В более высоко расположенной по склону части второго дома не обнаружено следов очагов, пол устлан каменными плитами. Полагают, что эта часть дома была хлевом. Здесь и отчасти в третьем доме с загоном могли содержаться до 40 голов крупного рогатого скота, а также мелкий рогатый скот и свиньи.

В нижней жилой части дома по его осевой продольной линии сохранились следы многих очагов, а на полу – множество бытовых вещей, датируемых Хагеном возрастом 1400-1600 лет. Потолок дома держался на двух рядах столбов, а между ними и стенами дома оставалось много шкур и для складывания съестных припасов. В длинной стене были два выхода, вероятно, для людей и для скота. Полагают, что крыши домов были покрыты берестой и дерновым слоем.

Помимо перечисленных построек, в Состелиде обнаружено еще одно прямоугольное сооружение размерами 30х10 м. Найденный здесь каменный шлифованный топор, кото по

рый, по мнению норвежских археологов, в железном веке нередко использовался при религиозных ритуалах, может свидетельствовать, по предположению Хагена, что постройка была культовой, своего рода языческим храмом.

Земля под древней пашней и постройками оказалась на всю глубину нетолстого перегнойного слоя перемешанной с древесным углом. Это дает возможность считать, что, прежде чем разбить здесь усадьбу и поднять целину, поселенцы подсекали и выжигали на участке лес. Наличие слоя древесного угля дает также возможность контрольно датировать время возникновения поселения. Подтверждается также, что пашни унавоживались и обрабатывались норвежской разновидностью сохи, отваливающей землю в обе стороны. Так как это хозяйство, как и большинство других, раскопанных в Ругаланне, было заброшено в конце "великого переселения народов", Хаген полагает, что причиной этого могло быть истощение почвы, истребление леса в этой местности, а следовательно, и необходимость постройки нового хозяйства на новом выжженном участке леса⁴⁷.

Для обеспечения скота этого хозяйства фуражом в Состелиде, по предположению Хагена, понадобилось бы не менее 5 работоспособных мужчин. Но наряду с этим постоянно требовались рабочие руки десятка или более человек для работы на полях, на охоте и рыболовстве и, кроме того, на ежедневных работах по уходу за скотом и по выгону его на пастбище. С женами, нетрудоспособными (маленькими детьми, престарелыми) и работающими мужчинами хозяйство, по-видимому, объединяло несколько десятков человек, во всяком случае не менее двух десятков. Исходя из размеров общего жилого помещения, множества очагов в нем и расчетов возможного количества людей в хозяйстве, Хаген полагает, что в Состелиде жила семейная община, вероятно, состоящая из нескольких малых семей и связанная общим хозяйством.

Находок, аналогичных Состелиду, много, даже если они представляют и не все хозяйство с его постройками и земельными угодьями, и что характерно, они составляют отдельные крестьянские дворы разной степени зажиточности и примерно одного и того же периода переселения народов. Во всех случаях напрашиваются выводы о том, что усадьбы населяли, видимо, большие семьи, аналогичные семейной общине в Состелиде.

Например, двор Люнгеланн в местности Тиме в провинции Ругаланн (область Йерена), раскопанный Яном Петерсеном, состоит из двух расположенных рядом больших домов, окруженных каменной стеной. Больший по размеру дом имел длину 62,5х8 м и состоял из пяти помещений с отдельными входами и со следами очагов и опорных столбов. Толщина стен и внутренних перегородок повсюду колеблется от 1 до 2 м. Второй дом состоял из одного помещения, имел размеры 80х6,5 м и один общий выход в сторону первого дома. Во втором доме в общем помещении сохранилось несколько следов от очагов. Возможно, что в этом здании помещались не только люди, но и домашний скот.

А. Хаген высказал мысль, что в усадьбе могло содержаться 60-70 голов скота, которые могли быть обеспечены фуражом, если бы на этом деле работали не менее 10-20 мужчин. Следовательно, весь коллектив обитателей усадьбы мог состоять из 40-50 человек и даже больше. Усадьба квадратная, размером 410х400 м; площадь пашен составляла около 110 декаров. Коридор для выхода скота на пастбище, образованный двумя каменными стенами и ведущий от домов, минуя пашню, имел длину 50 м. Среди 90 груд камней, в большинстве сложенных после расчистки земли под пашни, имеется несколько могильных холмиков.

Хотя норвежские археологи Петерсен и Хаген говорят об одной усадьбе и общем хозяйстве Люнгеланн⁴⁸, мне представляется, что здесь было помимо большой семьи хозяев, жившей малыми семьями в отдельных помещениях большого дома (следовательно, пять малых семей), еще несколько семей зависимых людей, которые помещались в малом доме, не разделенном перегородками.

В той же провинции Ругаланн: можно назвать усадьбы Биркеланн и Стурсхейен, населенные, видимо, тогда же большими семьями. В первой оказалось пять домов, из них два более поздних (на 2-3 столетия), размерами 25х5, 27х6 и 16х14,5 м. Дома построены из камней, в одной части были следы очагов, в другой – каменная кладка на полу, что может свидетельствовать о наличии здесь хлевов. Имея в виду это поселение, Ян Петерсен высказал мысль, что оно, видимо, состояло из трех отдельных хозяйств⁴⁹, отгороженных со стороны болота одной общей каменной оградой и имеющих пашни общей площадью до 160 декаров, на которой нет никаких признаков деления ее на отдельные участки.

В Стурсхейене усадьба располагалась на площади 400х400 м и состояла из шести помещений, обнесенных общим каменным забором. Только три дома относятся ко времени переселения народов. Они имеют размеры примерно 40х8, 15х6 и 20х7 м. Во всех трех найдены остатки очагов. Но если первый дом внутри перегорожен на два помещения с очагами в каждом, то во втором и третьем внутренней перегородки не было и на общем полу сохранились остатки соответственно одного и трех очагов. По найденным во втором доме предметам полагали, что там производилась выделка изделий из бронзы и серебра. Два других дома были жилыми, и так как от третьего тянулся огороженный камнями проход, логично заключить, (и так и высказывались норвежские археологи), что здесь был и хлев и жилище людей, в то время, как первый дом был лишь жилищем, возможно, одной большой семьи.

Подобно усадьбе Люнгеланн, здесь также можно говорить о большой семье, владевшей усадьбой и жившей в большом жилом доме, и о нескольких семьях зависимых людей, занимавших третий дом вместе со скотом, который, как и пашня, видимо, принадлежал хозяевам из большого дома. Советский историк А. Я. Гуревич высказывал мысль, что в Стурсхейене "можно предположить наличие двух хозяйств... совместно пользовавшихся пашней и угодьями"⁵⁰. Думаю, что эту его мысль труднее обосновать, чем мою, ибо, судя по жилищам, экономическое положение обитателей первого и третьего домов сильно различалось, и это было к тому же одно хозяйство.

Следует, вероятно, здесь же охарактеризовать и те постройки в Биркеланне и Стурсхейне, которые возникли позже, чем все описанные. Два прямоугольных каменных жилища в Биркеланне имели размеры 26х7 м и 18,5х5 м и делились соответственно на два и четыре помещения, все с отдельными входами. Три дома в Стурсхейене имели размеры 18,5х7, 35,5х9 и 29х7,5 м. Интересно, что эти постройки в отличие от трех более ранних в Стурсхейене, описанных выше, не имели никаких внутренних перегородок, но располагали соответственно одним, тремя и четырьмя ходами. По-видимому, во втором и третьем домах, где уцелела часть каменной кладки на поду, жили не только люди, но помещались и домашние животные.

Вряд ли остатки этих, более поздних домов, датируемых для Биркеланна возрастом 1200-1300 лет, а для Стурсхейена – 1100 лет, т. е. началом эпохи викингов, вносят что-либо принципиально новое в их характеристику в сравнении с характеристикой усадеб времени "великого переселения народов". Разве что, по-видимому, равенством коллективов людей, населяющих, разные дома, если это возможно доказать.

И в других районах Норвегии, а не только на юго-западе с этого периода распространяется аналогичный тип хуторского поселения. Так, при раскопках в 1954 г. в Хологоланне в районе Андёй-Сенья были обнаружены такие же усадьбы; как описанные выше из Ругаланна. Строительные материалы и планировка жилищ были практически такими же. Погребения дали возможность датировать, поселения началом эпохи викингов. Размеры каменных домов варьировали от 13 до 19 м длины и от 5 до 6 м ширины. В усадьбе Грейпстад найдены остатки более крупного дома длиной до 30 м⁵¹. В раскопанном археологом С. Григом в усадьбе возле Гильберга в местности Фоберг в долине Гюдбраннсдаля большой кайённый дом имел размер 24х19 м и состоял из девяти внутренних помещений, имевших общий вход⁵².

Не думаю, что размеры жилищ имеют во всех указанных случаях какое-либо особое различие. Эти вариации тоже ведь незначительны, чтобы на основании их могло возникнуть представление об этих домах, как о жилище малой семьи, состоящей из нескольких человек, а не большого коллектива из нескольких десятков человек и, может быть, из трех поколений людей. Складывается такое впечатление, что, начиная со времени великого переселения народов и до конца эпохи викингов, т. е. до начала раннего средневековья и возникновения норвежского государства, крестьянские дворы закладывались и строились согласно прочно унаследованным правилам лишь с чисто локальными приспособлениями к условиям местности. Кроме того, встречаются, например, кое-где отдельно выстроенные хлевы для скота вместо комбинированного дома для людей и скота одновременно.

Однако этот обычай строительства каменных домов с двумя рядами опор, па которых держалась покрытая берестой и дерном крыша, открытыми очагами, по-видимому, отдельными для каждой малой семьи, не является в указанный период собственной традицией одной Норвегии. Обобщенные А. Хагеном наблюдения позволили ему сделать вывод, что аналогичные постройки тогда же были распространены в Южной Швеции, Дании, северной Германии и в Голландии⁵³. Профессор П. Боргедаль, популяризующий эту идею Хагена, идет дальше, утверждая, что в Дании и Голландии этот тип постройки развился еще в кельтский железный век, 2500 лет назад. А в более южных районах центральной Европы его можно найти и раньше и датировать временем, когда в Норвегии существовал бронзовый век, и даже концом норвежского неолита⁵⁴.

Что бы это ни предполагало, прямое ли вторжение людей или передачу навыка и новой строительной традиции, в любом случае тип жилища времени переселения народов был подходящим для обитателей страны со всех точек зрения, следовательно, мог со-ответствовать физико-географическим и социальным условиям, т. е. соответствовать материалам (камень, дерн, береста, отчасти лес), хозяйственным занятиям (земледелие, животноводство), социальному развитию общества (например, основной социальной хозяйственной единицей общества является большая семья и именно для такого коллектива должно быть жилище). Последнее особенно важно. Ведь для того чтобы раздобыть и доставить для строительства камень и землю, бересту и древесные материалы, требовалось достаточно продолжительное и постоянное сотрудничество многих мужчин и достаточно прочная экономическая основа их коллективного существования.

Эта гипотеза о более давнем по времени возникновении такого типа жилища в Европе и о появлении его в IV в. н. э. на юге Скандинавии пока не имеет достаточной поддержки фактами. Хотя археологи и историки, изучавшие дворы этого типа, приводили в пользу пришлого происхождения культуры каменных домов такие факты как сопутствующие постройкам погребения с новым, становящимся традиционным набором могильного приданого из бронзовых, стеклянных и глиняных сосудов определенной формы и золотых вещей⁵⁵, все еще находятся ученые, которые периодически пересматривают эту гипотезу и пытаются оспаривать ее⁵⁶. Мне же она представляется достаточно логичной.

Разве не показателен сам по себе тот факт, что вдруг, от ка-кого-то времени, в течение двух-трех столетий возникает множество однотипных построек, остатки которых сохраняются в больших количествах до наших дней, а их предшественники совершенно не сохраняются? Разве не заставляет это подумать о том, что, возможно, это были совершенно разные по строительной традиции и материалам типы построек – описанная выше и ее неизвестные предшественники? Например, правдоподобно ведь, что до этих типов каменных построек, вошедших в Норвегии в употребление со времени переселения народов, существовали чисто бревенчатые постройки? И что они не сохранились потому, что начисто сгнили?

Как бы там ни было, но только от последней трети норвежского железного века тип жилища, наконец, вырисовывается со всей отчетливостью и, кажется, складываются благоприятные предпосылки для более аргументированных суждений ученых и о формах землепользования и об общинных коллективах.

Но были ли хуторские поселения, подобные описанным, единственным типом земледельческих поселений Норвегии? Оказывается, нет. И юго-запад, и север страны сохранили остатки нескольких поселений, принципиально отличных от отдельно расположенных дворов.

Возле современной железнодорожной станции Нербё, южнее города Ставангера в провинции Ругаланн было раскопано поселение Клаухауане, состоящее из остатков 17 жилищ. Это была целая деревня "звезднообразного типа", как называют ее норвежские археологи. Обращало на себя внимание ориентирование построек. Все они были расположены выходами к заключенной между ними круглой площади. Дома были относительно невелики, длиной до 12 м, с одним общим помещением в каждом. Деревня, видимо, существовала длительное время, ибо культурный слой достигал 1 м. Находки в жилищах дали возможность датировать деревню возрастом 1600-2000 лет. Археолог Григ полагал, что это было укрепление⁵⁷. Но оно не походит на укрепление по условиям местности. Археологи У. Мёллеруп, Я. Петерсон и А. Хаген высказали мысль, что деревня носит характер общинного поселения, возможно, подобного трипольским⁵⁸. Раскопки захоронений показали значительное благосостояние при жизни тех, которых там погребли. А так как таких могил немного, то можно заключить, что в них были захоронены наиболее знатные и почитаемые обитатели деревни.

Кроме этой деревни, в той же провинции Ругаланн вокруг Ставангера и севернее, в провинции Хураланн вокруг Бергена, раскопано еще несколько аналогичных деревень примерно того же возраста – 1600-2000 лет. Мне представляется интересным сравнить эти поселения с более обстоятельно описанными и изученными деревнями в северной Норвегии.

Как указывалось выше, в северной Норвегии железный век наступил с большим запозданием по сравнению с остальными частями страны и до этого на севере не обнаружено ни малейших признаков развития земледелия. Хотя один из крупнейших авторитетов среди норвежских археологов А. B. Брёггер, полагал, что переход от неолита непосредственно в железный век происходил равномерно медленно, как результат отчасти местной эволюции, отчасти воздействий с юга, другие археологи (X. Лунд и Т. Шьеволд) доказали, что здесь налицо воздействие прямой иммиграции земледельцев с юга с их культурой железного века⁵⁹.

Переселение из южной части норвежского западного побережья началось примерно в I в. н. э., и в течение 300-400 лет происходила колонизация ближайшей к ней половины северной Норвегии – Трённелага и Хологоланна (Нурланна) и дальше через Тромс до Западного Финмарка. Как утверждают археологи, переселенцы были и земледельцами, и в то же время рыболовами, говорили на древнескандинавском языке (свидетельства топонимии этого периода) и принесли согласно находкам ту же материальную и, видимо, духовную культуру, какая была у обитателей района Берген-Ставангер. Наличие такой древней связи специально изучалось в Норвегии. Она прослежена и. доказана при изучении топонимии и современных диалектов соответствующих географических районов⁶⁰.

Во II-IV вв. н. э. на севере страны обнаруживаются лишь, первые железные находки и начатки земледелия в окрестностях, современного города Будё и на больших островах архипелагов Вестеролен и Лофотен. В IV-VI вв. н. э. в эпоху, соответствующую великому переселению народов, происходила, видимо, колонизация и названных районов. Но расцвета здесь земледелие достигло в так называемую эпоху Меровингов, в VI-VIII вв. н. э. А в IX-X вв. н. э. земледелие достигло уже западных районов Финмарка и даже дальше – северного побережья Финмарка⁶¹. Во всяком случае в VI-X вв. н. э. граница земледелия проходила намного севернее, чем два-три столетия спустя, в раннее средневековье и тем более в позднее средневековье⁶².

Именно к эпохе переселения народов относят норвежские археологи обнаруженные в северной Норвегии довольно многочисленные остатки отдельно стоящих дворов и скопления построек, составляющих целые деревни. Так как сохранность хуторов и деревень местами очень плохая, картину помогают восстановить могильники возле поселений. Могильники во всех случаях свидетельствуют о наличии поблизости или мелких поселений, хуторов, или более или менее крупных деревень. В подтверждение существования хуторов, если сам хутор не найден или почти не сохранились от него руины, обнаружены кладбища, на которых в течение 600-700 лет, вплоть до введения христианства в начале XI в. н. э., оказалось в среднем по 2-3 могилы от каждого поколения. Подтвердили же существование деревень, а не хуторов кладбища с десятками могил от каждого поколения. Кладбища как хуторов, так и деревень в северной Норвегии обстоятельно описаны норвежскими археологами, в частности П. Симонсеном⁶³.

Встречаются и земляные захоронения на ровном месте, и могилы под земляными курганами и каменными кучами, а также с трупосожжением и даже захоронения в ладьях под насыпью. О захоронении вместе с покойным корабля или большой лодки обычно узнавали по остававшимся после сгнившего корабля железным гвоздям. В северном Тромсё, например, было обнаружено даже захоронение в относительно сохранившемся корабле, имевшем длину до 14 м⁶⁴. На некоторых могилах стояли камни высотой до 3-4 м. Число земляных курганов в северной Норвегии равно примерно 7 тыс., могильных каменных куч – примерно 200. Наибольшие по числу захоронений могильные группы встречаются на островах Свиней и Стейн на Вестеролене – соответственно 150 и 50, возле местечка Даль на острове Вествогё – 34, в Льёнеce, в Сальтенфьорде – 26, на острове Йессфьорд возле местечка Несна – около 40, а возле Тилреме, у пролива Брённейсунн – 36⁶⁵.

Однако не только скопления могил дали возможность найти деревни. Так, археолог X. Е. Лунд раскопал две так называемые звездообразные деревни эпохи переселения народов. Одна из них располагалась возле Лекснеса на острове Вествогё на Лофотенах, другая – возле Бё, на острове Энгелё в провинции Нурланн. Четыре такие же "звездообразные" деревни, но уже эпохи викингов, раскопаны им же возле озера Санднесшьё, на острове Тьётта, возле местечка Валлмоен на острове Энгелё, возле Осе вблизи пристани Рисейхамн на архипелаге Вестеролен и возле урочища Сандмелан на острове Бьеркё, напротив города Харстада. Следы таких же деревень найдены в Тренненесе возле Харстада и в Грейпстаде, южнее Тромсё.

Деревня эпохи переселения народов, например, на острове Энгедё, состояла из 12 небольших домов, расположенных двумя полукругами вокруг пустыря как бы площади в центре деревни. Дома по размерам, планировке и, видимо, по строительным материалам не отличались от аналогичных деревень из юго-западной Норвегии, описанных выше, и, как конкретизирует П. Симонсен, подчеркивают связь с областью Ставангера⁶⁶. Поселение эпохи викингов на этом же острове Энгелё состояло из 16 крупных домов (до 10 м каждый), расположенных в два ряда, по 8 в каждом. Здесь же, рядом, отчасти у стен зданий, обнаружены шесть курганов.

Лунд высказывает настойчивую мысль, что эти деревни были укрепленными резиденциями местных предводителей – хёвдингов – с размещенными здесь же военными силами⁶⁷. И норвежские археологи, и историки охотно поддерживают эту точку зрения, приводя в качестве аргумента обнаруженные в деревнях древнейшие в северной Норвегии импортные вещи, свидетельствующие о связях населения с римскими провинциями далеко на юге и о значительном богатстве их обладателей. Находки римского происхождения – стекло, мозаичный жемчуг, различные филигранные поделки – найдены в деревнях, относящихся ко времени переселения народов. А в деревнях эпохи викингов-обнаружены большие клады серебряных украшений, свадебного серебра и арабских и англосакских монет⁶⁸.

Против этой гипотезы Лунда выступает советский профессор А. Я. Гуревич. Он пишет, что Лунд "не приводит никаких убедительных доказательств... Принимая во внимание, что эти дворы были заселены в течение длительного времени, нужно предположить (если согласиться с гипотезой X. Лунда) существование целых "династий" правителей, иными словами, наличие в северной Норвегии с незапамятных времен устойчивой власти хёвдингов, что вряд ли правдоподобно". Гуревич рекомендует считать, что "то были поселки родственников, живших в отдельных домах, но составлявших единый коллектив – семейную общину"⁶⁹.

Действительно, у Лунда немного доказательства в помощь его гипотезы, кроме импортных находок, свидетельствующих о появлении больших богатств в руках земледельческих колонистов, и наличия деревень со своеобразной планировкой в отличие от прочих поселений хуторов. Но оба эти факта – богатства и хорошо спланированный тип "звездообразных деревень" – как раз подталкивают к мысли в поддержку его гипотезы. С другой стороны, очень неаргументированна догадка Гуревича. Почему одна семейная община составляет столь большую группу, как, например, 12 и 16 отдельных коллективов со своими домами? Знаем ли мы из истории других народов примеры бытования таких семейных общин, живущих в столь большом количестве отдельных домов? Нет. И если поселение состоит из отдельных домов, в которых живут большие или малые семьи, ведущие происхождение от одного предка, то перед нами классический пример патронимии, а не отдельной семейной общины, или "братской общины", по Ю. В. Бромлею, по недавно сформулированному и описанному им явлению, когда семьи наследников-братьев составляли большую и сложную общину, в том числе и в пределах одной деревни⁷⁰.

В такой общине соседские поземельные отношения общинников неразрывно переплетались на общих или поделенных земельных владениях с определенными родственными правами и обязанностями наследования и взаимопомощи.

Однако и моя мысль, как мне представляется, более объяснимая и доказуемая, чем у Гуревича, пока лишь выдвигается гипотетически. Но факт сосредоточения в таких деревнях в железный век больших для того времени ценностей нельзя оставлять без внимания, как не следует пугаться и гипотезы Лунда о резиденциях хёвдингов в указанных деревнях. В конце концов нельзя уйти от факта, что хёвдинг – всего лишь более богатый и потому пользующийся некоторой, иногда большей экономической и военной властью человек. Это может быть военный предводитель в набегах единоплеменников на чужие земли (и этим путем как раз и могли быть получены почет и все богатство!). Именно в расцвет эпохи викингов повсеместно в Норвегии уже существовали старые "династии" хёвдингов, и об этом свидетельствуют как родовые исландские саги, так и "Королевские саги" Снорре Стурлассона⁷¹, написанные несколько столетий спустя, но довольно отчетливо фиксирующие события эпохи викингов. Один из таких хёвдингов, причем как раз из северной Норвегии, описан тысячу лет назад в конце IX в. англосакским королем Альфредом. Собственно, сама запись воспроизводит рассказ этого хёвдинга – норманна Оттара из Хологоланна (Нурланн). В тех местах, по словам Оттара, он был наиболее знатным человеком, владел множеством оленей, а также имел крупный рогатый скот, овец, свиней, а "немногие угодья вспахивал на лошадях" и собирал дань с подчиненных ему "финнов" (видимо, саамов). Никто не берет под сомнение существование хёвдинга Оттара, его рассказа, а раскопанную еще в XIX в. деревню Грейпстад возле Тромсё многие норвежские археологи склонны считать как раз резиденцией хёвдинга Оттара⁷².

Неясно, почему "династиям правителей", как именует их Гуревич, не существовать в этих деревнях железного века? Как раз такой штрих социальной дифференциации представляется по всем находкам вполне закономерным. В то же время, я думаю,, не будет противоречием видеть деревню – "резиденцию хёвдинга" – и как патронимию, где в роли наследника основной доли пахотных угодий выступает один из сыновей, вероятно старший, а остальные сыновья – в качестве сопользователей непахотных, общинных угодий жили с семьями в том же поселении, образуя патронимическую деревню.

Норвежскими археологами проделана большая и кропотливая работа по установлению времени возникновения различных крестьянских хуторов в древней Норвегии. Древнейшие из сохранившихся или исчезнувших отдельно стоящих дворов, местонахождение которых было установлено по сбереженному традицией названию и последовавшим раскопкам, бывали, как показывали дальнейшие сопоставления, в центре разбросанных на местности хуторов, т. е. там, где когда-то, а также, как правило, и теперь были наилучшие условия для земледелия, пастбищного содержания скота и сбора кормов. Обычно такой двор оказывался крупнейшим среди раскопанных, состоял из нескольких жилых домов и нередко давал последующее, традиционное название всему району.

Работа по систематизации топонимической терминологии поселений началась в Норвегии еще в прошлом веке и тогда же приобрела самый широкий размах. Названия почти 50 тысяч древних, а отчасти стоящих на тех же местах ныне существующих хуторов и деревень, носящих древние названия, и громадного количества их горнопастбищных филиалов, так называемых сетеров, сведены в обширный многотомный каталог⁷³.

Благодаря этим работам и устойчивой преемственности названий, однажды данных поселениям⁷⁴, норвежские археологи смогли после кропотливых усилий датировать поселения и в союзе со специалистами топонимики сопоставить примерную дату основания поселений и классифицировать применительно к датировке названия. При этом выявилась удивительная закономерность, показавшая, что распространенные в названиях слова чаще всего показывали на определенную эпоху или давность возникновения поселений.

Датировка топонимии поселений имеет под собой археологически проконтролированную основу, и обобщения норвежских специалистов, в частности Магнуса Улсена⁷⁵ и Андерса Бюгге⁷⁶, весьма убедительны.

В Норвегии известно около 1000 наименований дворов или мест, где они когда-то были, и теперь их именем называются хутора, большие поселения, даже города или просто местность, со второй основой названия на -vin (луг, пастбище, травостой), 1000 – -heim, -heimr (родина, дом, жилище), 2000 – на -land (земля), 900 – на -setr (горное пастбище, горнопастбищное хозяйство), 2500 – на -stadir (жилище), 3000 – на -rud (расчистка, подъем целины)⁷⁷. Так как все же не всегда удавалось найти остатки жилищ под тем местом или поселением, которое продолжало носить традиционное название с незапамятных для его обитателей времен, то при попытках определения последовательности наименования опирались на логические сопоставления с уже привязанными к местности названиями или известными фактами, на характер самого названия, на показания древнейших из известных письменных свидетельств, на распространенность тех или иных названий в определенных долинах или частях страны. Двигаясь в ретроспективном направлении, исследователи сумели не только датировать поселения определенных типов названий, но при этом открыли удивительные возможности для социальных анализов этих названий и роли самих дворов в эпоху их возникновения.

Так, изучив и датировав названия, в составе' которых оказались христианские имена, увидели, что они сочетаются чаще всего со второй основой -rud. Христианские имена свидетельствовали о возникновении дворов не ранее XI в. – времени распространения католицизма. Иногда с -rud сочетается название ремесла, например skinnararud – поднятая кожевником целина, или указывается социальное положение владельца двора, например kotkarlsrud – целина, расчищенная бедняком.

Время заселения норвежцами островов Северной Атлантики в IX-X вв. также сохранило на этих островах характерные "модные" для этого времени названия, которые, по-видимому, давались перед эмиграцией переселенцев на их родине⁷⁸. Такими модными, например, в Исландии оказались названия со второй основой –stadir, -byr (поселение). Дополнительным свидетельством возникновения поселений до принятия христианства оказываются языческие собственные имена в названиях. Опять-таки нередко вместо имени в первой части названия стоит слово, обозначающее социальное положение, например trælastadir – двор раба.

Еще более древними оказались дворы со второй основой в названиях -land и -setr, ибо в первой части названия нередко стоят собственные имена древнескандинавских языческих богов. И опять-таки нередко названия со второй основой -land повсеместно встречаются в юго-западной Норвегии от периода переселения народов. Названия дворов в Трённелаге со второй основой -setr относятся к более позднему периоду – к началу эпохи викингов.

Поселения с названиями, где вторая основа -heimr, -vin, относятся, как установили, к периоду еще до великого переселения народов и датируются началом нашего летоисчисления, т. е. им коло 2 тыс. лет. Такие названия часто вообще не содержат никакого имени или содержат имя какого-нибудь бога. Улсен полагает, что поселения со второй основой -heimr, помимо установленной датировки для этого типа названия, свидетельствуют о принадлежности к "родовым дворам высокого социального положения"⁷⁹. Возможно, название с -vin свидетельствуют также о преобладании в этих группах тех дворов, где процветало животноводство. Иначе неясно, зачем владельцы оттеняют в названии, что их двор – на пастбище, на лугу или содержит пастбище.

Часть названий, обычно односложных или непереводимых со скандинавских языков, как полагает Улсен, вообще относится к древнейшим в Норвегии названиям населенных пунктов, восходящим еще к бронзовому веку⁸⁰.

Если рассматривать теперь поселения разных типов с учетом их географической размещенности относительно друг друга, то обнаруживается интересная закономерность. Поселения более древнего типа названий оказываются, как правило, центральными по отношению к другим, а иногда выделяются величиной и значением. Такими, самыми древними из тех, названия которых могут быть переведены или объяснены, считают: Hval (кит), Ås (вершина), Berg (гора), Bø (жилье), Vik (залив), Sau (овца), Egg (острие, окончание, возможно, мыс).

Эти дворы и дворы с -vin окружены дворами с названиями на -heimr. Дворы с –land отчасти также занимают центральное положение в своих районах, хотя, возникли они только во время великого переселения народов. Большинство же дворов с -land оказываются окраинными по отношению к более древним типам названий⁸¹. Считают, что это свидетельствует о первом хозяйственном освоении данной местности из других, уже заселенных районов. Названия с -setr обычно встречаются на относительно локальной области севернее Суннфьорда и в Эстердалене, чаще всего в провинции Мёре-ог-Ромсдаль, где они занимают окраинное положение. Считают, что это – волна переселенцев из густонаселенных районов юго-западной Норвегии, где после завершения великого переселения народов началась эмиграция на север, в менее заселенные места.

Очень важно обратить внимание еще на одно обстоятельство, связанное с возможностями топонимики и социальной эволюции. Речь идет о времени появления дворов с собственными именами, по-видимому, хозяев этих дворов. Как мне представляется, первые дошедшие до нас названия дворов не случайно не содержали личных имен владельца. Сила коллектива в первобытнообщинном обществе бронзового и начала железного века была столь велика и значительна, что вряд ли личное имя могло стать названием двора. Двор принадлежал целому коллективу, общине. При делении такого большого, разросшегося коллектива общины ячейки ее, отпочковавшись, в тех же социально-экономических условиях, когда еще силен был общинный строй, образовывали вновь и вновь на выделенном и освоенном участке земли семейные общины. Земельные участки, выжженные из-под леса, расчищенные от камней и обрабатываемые отныне большой семьей, становились объектом наследственной собственности данного общинного коллектива. Такие пашни в письменных судебниках XIII и последующих столетий средневековой Норвегии обозначались термином удель. Ничейные угодья, которые лежали между пашнями ближайших дворов или деревень и которыми пользовались эти соседи и все, кому они были необходимы, – пастбища для выпаса скота, водоемы для рыбной ловли, лес для порубки – также имели свое особое наименование в судебниках средневековой Норвегии – алменнинг. Это была общая земля соседей, родственников и неродственников, собственно общинное угодье, которое цементировало отношения между родственными и неродственными, большими и малыми семьями, создавали общинное объединение – патронимию или соседскую общину. Очевидно, складывание отношений соседских общин и широких, не только в коллективе семейной общины, общинных традиций началось еще при первых земледельческих поселенцах, а в железном веке эти отношения уже строились на многовековой традиции.

Семейные ячейки, выделившиеся в отдельный двор и образовавшие ядро новой семейной общины в пределах алменнинга, оставались экономически и идеологически связаны с общим по их происхождению двором – патронимическим центром. По-видимому, этот процесс протекал относительно мирно и не приводил к возникновению дворов, в названиях которых уже фигурировало бы имя хозяина.

И все же можно найти тот хронологический рубеж, когда выделившиеся из семейной общины ячейки стали прибавлять к названиям новых дворов собственное личное имя. Это дворы со второй основой -land, возникшие с начала великого переселения народов и продолжающие появляться вплоть до конца эпохи викингов, и -stadir, возникшие в эпоху викингов и перед ней. На мой взгляд, факт появления собственного имени в названии хозяйства свидетельствует о начале бурного распада общиннородовых отношений, об укреплении собственности не всего коллектива семьи или семейной общины, а ее главы, об усилении института наследования земельных пахотных угодий. Возможно, такая новинка в названиях хозяйств свидетельствует и о значительно большей социальной дифференциации общества, чем когда-либо раньше. Здесь не лишне вспомнить и о возникновении "звездообразных деревень", и о гипотезе Лунда о "резиденциях хёвдингов", и о том, что как раз в период великого переселения народов возникают дворы, в названиях которых ярко подчеркивается социально-экономическое положение владельца. Например, с одной стороны, названия, свидетельствующие о достатке и роскоши, – Dyrvin (драгоценный луг), Gladvin (полный радости луг), Adalheim (родина знати, благородных), Storheim (великий дом), Unheim (дом, идущий к благоденствию), с другой – говорящие о бедности, подневольности или низком социальном положении – Kotland (земля с лачугой), Kerlingasetr (хижина бедняка или старухи на горном пастбище), Trælastadir (двор раба, зависимого человека)⁸².

Земледелие и животноводство приходят в Норвегию в неолите с юга и востока из Дании и южной Швеции и в бронзовом веке завоевывают прочные позиции в южной части страны. Каков был тип аграрного поселения в неолите и в бронзовом веке, пока установить не удалось. Во времена железного века в Норвегии повсеместно преобладал хуторской тип поселения. Деревни "звездообразного типа", видимо, стали характерными наряду с хуторами в связи с социальным расслоением общины и образованием "резиденций хёвдингов".

Земледелие пришло в страну несколькими волнами вместе с его носителями – иммигрантами-земледельцами. Уже у первых из них в неолите основной производственной ячейкой общества была семейная община. Более отчетливо это можно проследить по хуторским поселениям эпохи великого переселения народов и позже, когда при археологических раскопках обнаруживают жилые дома значительных размеров со множеством очагов, общим хлевом, преимущественно в жилом доме, и общей пашней, как правило, незначительной по размеру.

Пахотные земли, на обработку, и огораживание которых были затрачены значительные усилия, видимо, становились согласно обычному праву наследственной собственностью семейной общины, а ничейные угодья между родственными или неродственными семейными общинами, а позже и малыми семьями – соседской общинной собственностью, алменнингом. Возможно, что эти общинные объединения, связанные общностью интересов на алменнинге, были или патронимиями, или "братскими общинами", или соседскими общинами. Археологические и топонимические свидетельства не могут сами по себе помочь разобраться в этих отношениях. Только письменные источники раннего средневековья в сопоставлении с этими данными помогут яснее понять уже те формы поземельной общины, которые господствовали в Норвегии в эпоху становления и развития феодального государства.

1. "Jordpolitiken i Norden". Stockholm, 1955, s. 116. Подробнее о проблеме заселения Норвегии и социальных коллективах там в каменном веке см.: Г. И. Анохин, К проблемам заселения страны и возникновения поземельной общины в древней Норвегии. : "Культура и быт народов зарубежной Европы. Этнографические исследования". М., 1967, стр. 7-67.

2. S. Hasund. Vårt landbruks historie, s. 11.

3. A. Brinkmann, H. Shetelig. Ruskenesset. Norske Oldfund, III, Kristiania, 1920.

5. "Jordskifteverket gjennom 100 år 1859-1958". Oslo, 1959, s. 16.

6. P. Simonsen. Nord-Norges bosetningshistorie i oldtiden. "Ottar", N 32-33 (1962, N 2-3). Tromsø, 1962, s. 6-8.

7. P. Simonsen. Recent research on East Finnmarks's Stone Age, Rivista Paleetnologica. Oslo, 1959; он же. Bønder og vikinger i nordnorsk jernalder. "Ottar", N 20. Tromsø, 1959.

8. Povl Simonsen. Bopladserne ved Noatum i Pasvikdalen. S. M. Y. A. (Finska Fornminnesföreningens Tidskrift), 58. Helsinki, 1957, s. 233-267; P. Solberg. Mennikkafundet. Oldtiden, VII. Oslo, 1916, s. 1-11.

9. G. Gjessing. Der Kustenwohnplatz in Skjåvika. Acta Archaelogica IX. Oslo, 1938; A. Nummedal. Redskaper av Horn og Ben fra Finnmark. "Viking". Oslo, 1938.

10. Gr. Gjessing. En hustuft fra Lebesby. Universitets Oldsaksamlings Årsberetning. Oslo, 1929; A. Nummedal. Yngre stenaldersfunn fra Nyelven og Karlebotn i Østfinnmark, I-II. Universitets Oldsaksamlings Årsberetning. Oslo, 1935-1936, s. 69-129; он же. Redskaper av Norn og Ben fra Finnmark. "Viking". Oslo, 1938; P. Simonsen. Karlebotn, en steinalderby ved Varangerfjorden. "Ottar", N I. Tromsø, 1954; он же. En Dyrehoveddolk og andet nyt fra Karlebotn. "Viking". Tromsø, 1955.

11. C.-A. Moberg. Studier i Bothnisk Stenålder. Kgl. Vitterh. och Antikv. Akademiets Handling, Antikv. serie 3. Stockholm, 1955; P. Simonsen, Nye Pund. og Stenalderbopladser i Troms. "Acta Borealla" Bd. 4. København, 1956.

12. G. Gjessing. Yngre steinalder i Nord-Norge. "Instituttet for Sammenlignende Kulturforskning". Bd. XXXIX. Oslo, 1942; он же. Norges steinalder. Oslo, 1945.

13. G. Gjessing. Nordnorske Samfunnsorganisasjoner i Steinalderen. "Wissenschaftliche Zeitschrift der Ernst Moritz Arndt-Universität Greifswald", Jahrgang VIII, 1958/59, s. 149.

15. Л. А. Файнберг. Общественный строй эскимосов и алеутов. M., 1964, стр. 90-95, 100.

16. G. Gjessing. Nordenfjellske ristninger og malinger av den arktiske type. Oslo, 1936, s. 9, pl. VIII; 6, XLIX.

18. G. Gjessing. Nordnorske Samfunnsorganisasjoner i Steinalderen..., s. 150.

20. G. Giessing. Nordnorske Samfunnsorganisasjoner i Steinalderen..., s. 150.

22. G. Gjessing. The Circumpolar Stone Age. "Antiquity", 1953, vol. XXVII, p. 135-136.

26. A. W. Brøgger, Kulturgeschichte des norwegischen Altertums. Oslo, 1926, s. 134.

30. A. W. Brøgger. Jernet og Norges eldste økonomiske historie, II. "Historisk-filologisk klasse". Oslo, 1941, s. 11.

32. Bjorn Hougen. Grav og Gravplass, Eldre Jernalders gravskikk i Østfold og Vestfold. Kristiania, 1924; он же; Jaktfunn fra Dalhygdens folkevandringstid. "Universitetets Oldsaksamllngs Årbok", 4. Oslo, 1930, s. 51-87.

34. A. Holmsen. General Survey and Historical Introduction. The Old Norwegian Peasant Community. Reprint from the Scandinavian Economic History Review. Stockholm, 1956, p. 30.

35. Н. Shetelig, H. Falk. Scandinavian Archaeology. Oxford, 1937, p. 158-159.

36. "Jordskifteverket gjennom 100 år...", s. 18; S. Hasund. Vårt landbruks historie..., s. 12.

40. A. W. Brøgger. Kulturgeschichte des norwegischen Altertums..., s. 29-31, 141.

43. Andreas Holmsen. Norges historie..., s. 60.

44. Там же, стр. 80; В. Похлебкин. Норвегия. М., 1958, стр. 15 и 20.

45. "Jordskifteverket gjennom 100 år...", s. 20.

46. A. Hagen, Studier i jernalderens gårdssamfunn. "Universitets Oldsaksamlings skrifter", Bd. IV. Oslo, 1953; S. Grieg. Jernaldershus på Lista. Oslo, 1944; J. Petersen. Fornhistoriske gårdsanlegg i Rogaland. "Undersøkelser gjennom 25 ar. SMÅ", 1951.

48. Hagen. Studier i jernalderens gardssamfunn..., s. 121-157; J. Petersen. Forhistoriske gårdsanlegg i Rogaland..., s. 23.

49. J. Petersen. Bosetningen i Rogaland i folkevandringstiden. "Viking", t. XVIII. Oslo, 1954, s. 11.

50. А. Я. Гуревич. Некоторые вопросы социально-экономического развития Норвегии в I тысячелетии н. э. в свете данных археологии и топонимики. "Советская этнография", 1960, № 4, стр. 226.

51. Р. Simonsen. Ottar fraHålogaland. Tromsø, 1957, s. 8.

52. М. Stenberger. Byggnadsskicket under forhistorisk tid i Sverige, Norge och Finland. "Nordiska Kultur", XVII (Byggnadskultur). Stockholm, 1952, s. 60.

55. О. J. Møllerup. Gård og gardssamfunn i eldre Jernalder. "SMÅ". Oslo, 1957, s. 22.

56. A. Hertelig. Er folkevandringstidene ekspansjon i Rogaland båret av innvandrere eller er den et indre anliggende? "Viking", t. XIX. Oslo, 1955.

57. Grieg. The House in Norwegian Archaeology. "Acta Archaeologica", 1942, s. 169.

58. О. J. Møllerop. Gård og gardssamfunn i eldre jernalder..., s. 45, 47, 52; J. Petersen. Leksaren, "Viking", II. Oslo, 1938, s. 151 ff.; A. Hagen. Studier i jernalderens gårdssamfunn..., s. 324-325.

62. A. W. Brøgger. Nord-Norges bosetningshistorie. Oslo, 1931, s. 25-26, 28, 83.

63. Povl Simonsen. Bønder og viJdnger i nordnorsk jernalder. "Ottar", N 20. Tromsø, 1959.

64. G. Gjessing. Bätfunnene fra Bårset og Øksnes. "Tromsø Museums Århundret", N 58. Tromsø, 1941.

67. H. Е. Lund. Håloygske hovdingeseter fra jernalder. "SMÅ", 1955, 101-107.

69. А. Я. Гуревич. Некоторые вопросы..., стр. 228.

70. Ю. В. Бромлей. Становление феодализма в Хорватии. М., 1964, стр. 127-176.

72. В. Thorpe. Alfred's Anglo-Saxon Version of Oroslus. В книге: R. Pauli. The Life of Alfred the Great. London, 1884; P. Simonsen. Ottar fra Hålogaland. "Ottar", N 14, Tromsø, 1957, s. 8.

74. A. Holmsen. Problemer i norsk Jordeiendomshistorie. "Historisk tidsskrift", t. 34. Oslo, 1947, s. 221-222.

75. М. Olsen. Ættegård oghelligdom; norske stedsnavn, sosialt og religionshistorisk belyst. Oslo, 1927; он же. Farms and Fanes of Ancient Norway. Oslo, 1928.

76. A. Bygge. Om hvorledes Norge var bygget i vikingetid og middelalder. "Historisk Tidsskrift", 5. Række, t. 4. Oslo, 1920.

78. Там же, s. 119-122.

79. M. Olsen. Norge. Stedsnavn. "Nordisk Kultur", V, 1939, s. 29.

82. A. Holmsen. Norges historie..., s. 67, 75.