Литература

Источник: Ж. ДЮМЕЗИЛЬ. ВЕРХОВНЫЕ БОГИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ

Марсель Гране, любивший поражающие спрямления, говорил, что от ирландского до маньчжурского побережья существовала только одна цивилизация. Он хотел этим сказать, что никакое естественное препятствие начиная с доисторических времен не мешало прерывным или постоянным контактам от одного до другого конца всей североевразийской равнины, которую разрезает только легкопреодолимая цепь Уральских гор. Что же касается индоевропейцев, то известно, что северные ветви семьи обнаруживают по сравнению с южными много своеобразных черт, напоминающих те, которые мы наблюдаем от финно-угров до тунгусов. Особенно поражает размах, который приобрели более или менее чистые формы шаманизма: сами друиды, в каких-то отношениях крайне консервативные, располагали техникой, какой не знали брахманы; Один, провисевший на дереве девять дней, время, за которое он изобрел руны, поразил бы Варуну.

Но взглянем на вещи поближе. Как можно предположить, минимальное участие в этом североевразийском континууме принимали кельты. Место, которое сохранил у них rix, широта и могущество жречества, сохранность религиозного, юридического и нравственного словаря, близкого к соответствующим италийским и индо-иранским, делают из них хранителей того, что иногда называют периферийным индоевропейским фондом. Напротив, германцы, балты, славяне, даже скифы разворачивают нечто вроде общего фронта: там политическая власть менее определенна, нет большого корпуса жрецов – общественная религия в основном дело вождя группы, отца семейства или главы племени; само общество образует совокупность, в которой различия, столь сильные у большей части остальных индоевропейцев, смягчены. Все это не могло не оказать влияние на организацию идеологии. Поэтому в русской традиции тот из трех "доисторических" героев, кто представляет первую функцию, Волк или Вольга, одновременно и шаман и князь-воин: во главе своей дружины он совершает чудесные подвиги, но не столько благодаря отваге, сколько магии, хитрости, дару превращений, одним словом, всему тому, что X. М. Чадвик и H. Кершо Чадвик называют "его интеллектуальным даром и протеическими чертами"¹. И те же слова могли бы быть приложены к скандинавскому Одину.

В этой книге я ограничусь рассмотрением теологии германцев, которую помимо вторжения шаманизма характеризует следующее.

1. Три признака германских религий

1. Прежде всего это то, что вторая функция – нужды и мораль войны – глубоко проникла в первую, верховную. Она ее не подавила и не присоединила, несмотря на конкуренцию, по выражению Тацита, "dux"'a и "rex"'а, но пронизала и отклонила в свою сторону. Такое развитие ощущается уже по границе кельтских стран – у континентальных германцев, которых знал Цезарь; там оно еще отягчено деградацией третьей функции, во всяком случае в ее наиболее насущной форме – земледелии². Северные германцы не разделяли этого презрения к крестьянским занятиям, но и у них война с ее доблестью и техническими приемами оказала глубокое влияние на верховную функцию.

2. Может быть, из-за этого возвеличения героической неистовости вместе с тем, что ее подготавливает, и тем, что за ней следует, религия в целом, если судить по скандинавскому варианту, носит беспокойный, трагический, пессимистической характер; ничего подобного этому не имеют ни кельты, ни италийцы, ни ведийские индийцы (я не говорю о более поздних индийцах). Конечно, гимнический Варуна не внушает доверия, и у людей есть основания его бояться; тем не менее они могут предвидеть, понять и даже благодаря неусыпной праведности избежать его суровости. Один же любит обманывать, он низвергает тех, кто мог бы считать себя его любимцем, и его прихотливое, иногда жесткое поведение не соотносится, очевидно, ни с какой системой правил, доступной людскому пониманию. В более общем виде скандинавские боги и, вероятно, также и боги континентальных германцев очень близки в нравственном отношении окружающему их кипящему человечеству. Они остаются добычей возведенных в ценности страстей, следствия которых развиваются в мифологию, устоявшую после великого переворота, может быть, благодаря этой романтической заинтересованности.

3. Наконец, скандинавская теология в той же степени, что и иранская, содержит еще одно измерение, которого нет ни в Риме, ни в Ведах, но которое было уже индоевропейским, если судить об этом по кельтским религиям, по маздеизму и по предведийской мифологии, под видом "истории" развернутой в сюжете Махабхараты, – эсхатологию. История мира направлена к обрыву, к разрушению, за которым следует возрождение, и боги, два поколения богов (до и после кризиса), контрастируют друг с другом: с одной стороны, борьба против антибогов – великанов и чудовищ, но при этом незначительность характеров, слабость идеалов; с другой стороны, космический мир, чистота, добродетель.

Что же на этом фоне делается с теологической картиной трех функций? Какую ориентацию там получила первая? В течение почти сорока лет многочисленные исследования пытаются ответить на эти фундаментальные вопросы. Сначала работа была отягчена необходимостью заниматься одновременно разысканиями, изложением материала и контроверзами, иногда очень острыми. Теперь основное как будто сделано. Я могу здесь лишь подвести некоторые итоги, отсылая к ряду книг, где эти положения были доказаны, вопреки мнению приверженцев иных концепций, и по ходу улучшены: у меня самого первая часть "Loki" (1948); "Les Dieux des Germains", 1959 (английский перевод, исправленный и дополненный: "Gods of Ancient Nortbmen". Univ. of California Press, 1973); "Du mythe au roman, la Saga de Hadingus, Saxo Grammaticus", I, V-VIII et autres essais, 2e ed. 1970 (английский перевод: "From Myth to Fiction", Univ. of Chicago Press. 1973); и общее представление, данное в работах: J. de Vries. Altgermanische Religionsgeschichte, 2е edition, I-II, 1956-1957; W. Betz. Die Altgermanische Religion. – "Deutsche Philologie im Aufriss", 2е edition, 1961, col. 1547-1646; M. Renault-Krantz. Structures de la mythologie nordique, 1972.

2. Упсальская триада богов

В скандинавской теологической системе, действующей до катастрофы и космического обновления, три функции представлены группой трех великих богов, доминирующих в корпусе мифов и легенд и представленных в разных формулах как группа. Кроме того, эти боги до конца язычества имели в Швеции, в Упсале, общий храм; его посетили германские путешественники, и его, так же как и некоторые из происходивших там церемоний, по их впечатлениям, описал Адам Бременский. Этот текст, насыщенный и точный, дифференцированно описывает Одина, Тора и Фрейра, выявляя своеобразие, но из-за краткости не отдавая должного глубине и сложности каждого³:

25. ...Теперь скажем немного о суеверии свенов.

26. Благороднейшее это племя имеет храм, называемый Ubsola, расположенный недалеко от города Сиктоны. В этом храме, который весь разукрашен золотом, народ поклоняется статуям трех богов, так что самьш могущественный из них, Тор, имеет место в середине триклиния; Водан и Фрикко сидят по ту и другую сторону от него. Отличительные черты каждого из них: Тор, говорят, владычествует в воздухе и правит громом и молнией, ветром и дождем, хорошей погодой и урожаем. Второй, Водан, что значит "ярость", он ведет войны и вселяет в людей храбрость перед лицом врагов. Третий, Фрикко, дарует смертным мир и сладострастие, его идол снабжен поэтому огромным детородным членом. Водана же изображают они в доспехах, как мы Марса, Тор со скипетром кажется похожим на Юпитера...

27. Всем этим богам приданы жрецы, совершающие народные жертвоприношения. Если угрожают чума и голод, совершают возлияние Тору, если война – Водану, если должны справляться свадьбы – Фрикко.

Иерархия персонажей понята здесь, конечно, неверно. Привыкшие к классическому расположению, где центральный – главный, ганзейские путешественники сделали Тора potentissimus, приняли его молот за скипетр⁴, скипетр Юпитера, чуждый скандинавской символике. Правда, Тора с Юпитером отождествляли и другие очевидцы, но только как бога грозы, а не как главу богов: молот, который он держит, означает молнию и гром, tonitrus et fulmina, а не верховную власть. На самом деле иерархия Упсалы линейна: Один, Тор, Фрейр.

С другой стороны, каждый из богов удержал только одну или две обязанности, правда существенные: Один управляет победой; властью над грозой, ветрами и дождем Тор обеспечивает земледельческое изобилие и здоровье; Фрейр со своим огромным детородным членом контролирует сексуальные отношения и деторождение. Однако автор несколькими словами расширяет поле деятельности Тора и Фрейра: первого просят вмешаться si pestis et fames imminet ('если угрожает чума и голод'), что возлагает на него миссию защиты от бедствий, а Фрейр противопоставляется непосредственно Одину, богу bellum, поскольку приносит людям мир. Но эти дополнительные указания, соответствующие тому, что сообщает туземная литература, еще не раскрывают полностью ни область, ни способы действия каждого персонажа.

Конечно, Фрейр именно таков, каким его описывает Адам, но его теология не разделяет того, что повсюду легко объединяется: плодовитость человека и плодородие природы; в самой Упландии он прежде всего гарантирует изобилие, главным образом пищи, а в легендах, где он действует как царь древних времен, его царствование характеризуется не только миром, но и великолепными жатвами и богатством, вошедшим в пословицу⁵.

Тор, особенно в крестьянской религии, вносит в это процветание свой вклад – хорошую погоду – и препятствует несчастьям, которые могли бы произойти из-за ненастья. Но суть его натуры выражена в молоте, который информаторы Адама Бременского не опознали и функция которого выходит за пределы грозы: это оружие. Этот бог дает полям плодородие только как счастливое следствие своих поединков с некоторыми великанами. Кроме того, он совершает еще много подвигов – в постоянной борьбе богов со своими соперниками, не имеющей никакого отношения ни к дождю, ни к грозе. Тор – это прежде всего сильный и одинокий воин (Тацит называет его Hercules), он почти всегда в походе на врага, но достаточно произнести его имя, чтобы он возник там, где нуждаются в его защите⁶. Если один – это "Furor", óðr, то Тор совершает свои подвиги в порывах другого рода, это móðr – более специальный вид гнева.

Один у Адама Бременского наиболее обеднен: ни одного слова не сказано о других видах его деятельности. Правда, текст говорит, что Один решает исход войны, воодушевляет сражающихся, принимает в своей Вальхалле павших на поле битвы, но все это частные, обычные и поверхностные проявления более общего могущества. На самом деле он решает все, и его основной способ действии – как в битве, так и в других случаях – великая магия. Кроме того, в корпусе скандинавских текстов он считается царем богов.

Если в изображении Адама Бременского триада столь неполна и как следствие этого выведена из равновесия, то сам факт, что он или его информаторы могли производить эти сокращения и сдвиги, показывает, что в сознании верующих внутреннее устройство каждой из функций было уже не столь примитивным, как можно решить из сравнения с индо-иранцами и Римом: даже когда после рассмотрения всей совокупности источников для каждого бога установлена область действия во всей полноте, непредвзятому наблюдателю по-прежнему кажется, что центры тяжести этих разных областей расположены в том, что, как нам известно, изначально было распространением или следствием других, более существенных элементов.

функциональные боги	по Адаму Бременскому	в общем комплексе мифологии	функции
Один	–	магия	I
	война	война	II
Тор	–	поединки с великанами
	плодородие	плодородие через грозу	III
Фрейр	мир, радость и плодовитость человека	общее изобилие при мире и плодовитость человека

Оставляя в стороне Тора, этого скандинавского Ваю, облеченного громовыми обязанностями Индры, и Фрейра или, скорее, Ньёрда и Фрейра, которые занимают вместе значительную часть функционального уровня Насатьев (заменяя близнечность родством и тесной дружбой), рассмотрим здесь только Одина и его окружение.

3. Один – царь и маг

Две указанные выше черты доминируют и объясняют многообразную деятельность *Wōðanaz⁷.

С одной стороны, он верховный бог, первый по рангу, что способствовало тому, что Тацит, так же как и толкователи германских названий дней недели, интерпретировал его как Меркурия по аналогии с галло-романским пантеоном, где во главе стоял Луг-Меркурий. Конечно, именно его, несмотря ни на какие другие предположения, Тацит, говоря о главном боге семнонов, обозначает оборотом regnator omnium deus⁸. Действительно, он прежде всего царь богов и вообще их отец, "все-отец", Alfaðir⁹. Но у него тесные отношения и с земными царствами. Если, например, он лаком до человеческих жертвоприношений, то предпочитает в качестве жертв, по всей видимости, своих собратьев – царей¹⁰. Царь, он стоит в начале скандинавских и англосаксонских королевских династий или чередований, а под именем Gapt (ср. др.-сканд. Gautr 'Посвященный' – одно из имен Одина) – у готов, описанных Иорданом¹¹. В "Саге об Инглингах" он, в частности, первый царь, царь предприимчивый, воин, завоеватель, основатель. Далее, в рассматриваемую нами эпоху он еще и покровитель придворной аристократии, высших военных¹². Эта социальная задача, блестящая, но ограниченная, имела результатом то, что в топонимии, его имя встречается гораздо реже, чем, например, имена Ньёрда или Фрейра, привычные для большего числа людей, ближе привязанных к земле¹³; например, лапландцы, большие любители заимствований, Однна в общем не знают¹⁴, в то время как из эквивалентов Тора, Ньёрда и Фрейра они сделали своих главных богов.

С другой стороны, он маг, владеющий высшими формами магии в противопоставлении низшим и пренебрегаемым формам, принадлежащим божествам третьей функции – Ванам¹⁵. Эта черта, естественно, выражается в соответствии с эпохами, контактами и заимствованиями в разном духе и вкусе, но, как бы далеко ни заходить, шаманская практика и шаманские устремления существуют в его даре наряду с тем, что выглядит более непосредственно индоевропейским, а именно с интеллектуальными возможностями (счет, изобретательность, предвидение, поэтическое искусство и т. д.), являющимися чудесными лишь постольку, поскольку они доводят до предела возможности образованного человека. Эти разные элементы смешаны Снорри в длинном описании талантов "царя" Одина (главы 6 и 7 "Саги об Инглингах"):

Рассказывают как правду, что когда Один и с ним дин пришли в Северные Страны, то они стали обучать людей тем искусствам, которыми люди с тех пор владеют. Один был самым прославленным из всех, и от него люди научились всем искусствам, ибо он владел всеми, хотя и не всем учил. Теперь надо рассказать, почему он был так прославлен. Когда он сидел со своими друзьями, он был так прекрасен и великолепен е виду, что у всех веселился дух. Но в бою он казался своим недругам ужасным. И все потому, что он владел искусством менять свое обличье, как хотел. Он также владел искусством говорить так красиво и гладко, что всем, кто его слушал, его слова казались правдой. В его речи все было так же складно, как в том, что теперь называется поэзией. Он и его жрецы называются мастерами песней, потому что от них пошло это искусство в Северных Странах. Один мог сделать так, что в бою его недруги становились слепыми или глухими или наполнялись ужасом, а их оружие ранило не больше, чем хворостинки, а его воины бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты и были сильными, как медведи или быки. Они убивали людей, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда. Такие воины назывались берсерками.

Один мог менять свое обличье. Тогда тело его лежало, как будто он спал или умер, а в это время он был птицей или зверем, рыбой или змеей и в одно мгновение переносился в далекие страны по своим, делам или по делам других людей. Он мог также словом потушить огонь, или утишить море, или повернуть ветер в любую сторону, если хотел, и у него был корабль – он назывался Скидбладнир, на котором он переплывал через большие моря и который можно было свернуть, как платок. Один брал с собой голову Мимира, и она рассказывала ему многие вести из других миров, а иногда он вызывал мертвецов из-под земли или сидел под повешенными. Поэтому его называли владыкой мертвецов или владыкой повешенных. У него было два ворона, которых он научил говорить. Они летали над всеми странами и о многом рассказывали ему. Поэтому он был очень мудр. Всем этим искусствам он учил рунами и песнями, которые называются заклинаниями. Поэтому Асов называют мастерами заклинаний.

Один владел и тем искусством, которое всего могущественнее. Оно называется колдовство. С его помощью он мог узнавать судьбы людей и еще не случившееся, а также причинять людям болезнь, несчастье или смерть, а также отнимать у людей ум или силу и передавать их другим. Мужам считалось зазорным заниматься этим колдовством, так что ему обучались жрицы. Одину было известно о всех кладах, спрятанных в земле, и он знал заклинания, от которых открывались земля, скалы, камни и курганы, и он словом отнимал силу у тех, кто в них жил, входил и брал, что хотел.

Этот цветистый перечень не исчерпывает того, что скандинавы знали об Одине, не только сверхчеловеке прошлого, но и постоянно бдящем верховном боге. Подробные повествования объясняют, как был изготовлен и как хранился мед поэзии и каким образом Один им завладел¹⁶. В темной истории Старкада, сюжет которой, как видно, восходит к индоевропейским временам, особый дар бога сообщает герою умение слагать стихи, которые после трех человеческих жизней его обессмертят¹⁷. Ряд других текстов рассказывает – на этот раз преобладает почти сибирский шаманизм, – как с помощью жестокого испытания, принеся в жертву самого себя самому себе, он приобрел важную часть своих знаний. "Я знаю, – говорит он в "Речах Высокого" (строфы 138-140), –

В эпоху, когда руны появились в Германии, их хранителем и владельцем был, конечно, определен Один, и только он¹⁸.

Но другие предания объясняют всезнание бога по-другому, что, конечно, заставляет нас предполагать германскую обработку одного индоевропейского представления: Один одноглаз, он заплатил за предвидение потерей, более точно, отдачей глаза в залог. "Я знаю, – говорит Вёльва (строфы 28-29), –

Так всезнающий верховный бог обязан своей привилегией воле таинственного Мимира, владельца мудрости, но открыто не проявляющего себя в непосредственном действии. Конечно, было бы искусственным пытаться строго разделить в Одине знание и магию, то, что зависит от мощи ума, и то, что проявляется в "состоянии одержимости": в индоевропейском мире и вне его магия, знание, разум не разделяются. Это влияние, возможно, выражено и в самом имени бога, производном на -na германского корня *Wōða- (др.-сканд. óðr), которое как существительное обозначает ум (но и вдохновение, даже поэзию), а как прилагательное – 'excité, furieux, wütend, rasend' и родственно италийскому и кельтскому обозначениям прорицателя (и поэта), лат. uātēs, галльск. ούάτεις и т. д. Furor, которым Адам Бременский определяет Одина и который он как будто относит только к военному возбуждению, должно понимать в его полном, религиозном значении óðr¹⁹.

Не стоит слишком часто повторять, что у всех германцев этот верховный владыка-маг был обращен к войне. Хотя он редко участвует в схватке как сражающийся, но дарует победу и неуязвимость и учит тех, кого охраняет, неотразимым военным приемам, несущим на себе печать его вмешательства. Ему случается помочь отряду, но издалека, введением в действие своего рода артиллерии дальнего боя. Выше перечислялись колдовские способы, которые он направляет против врага; один из них, отмеченно "варунический", напоминает pǡśāh, путы ведийского владыки: Один связывает врага, ударяет her-fjöturr 'военными путами', которые зачаровывают и парализуют его; этот способ действия даже дал имя одной Валькирии, одной из "избирательниц" (kjósa 'выбирать') мертвых (valr), его подручных на поле битвы: "Речи Гримнира" в строфе 36 называют как одну из них, переводя мужской род – fjöturr в женский род – Herfjötur²⁰.

Чтобы стать любимцем Одина, недостаточно храбро сражаться, надо еще быть избранным. Это постоянный признак "одинических" героев, как мрачных и суровых типа Старкада, так и блестящих, человечных типа Сигурда. Именно здесь лежит объяснение одной из наиболее озадачивающих черт этого владыки: все происходит, как если бы земные сражения были инициационными испытаниями, где вынимается "жребий" мертвым (valr, ср. нем. Wahl), которым он открывает другую жизнь, в "доме избранных мертвых" (Valhöll – наше 'Вальхалла'): там идут пиры, которые прерываются для новых битв, одновременно радостных и безысходно фатальных²¹. Примечательно название избранных Вальхаллы: einherjar, эйнхерии 'воины поединков' (*aina-harja-), вероятно, представляют собой мифологизацию некоего общества воинов вроде Harii, которых описывает Тацит (Германия, 43); к тому же одно из многочисленных прозвищ Одина – Herjan 'Воитель', – этимологически, но еще более точно в военном отношении соответствующее греческому χοίρανος²². Такова ориентация, ограничение, которое преобладающая военная функция придала несомненно очень древней черте верховного бога: индийский погребальный гимн (RV 10,14,7) также провожает умершего ария, но не только павшего воина, к "двум царям" – Яме, хозяину мертвых, и Варуне, богу мировых далей.

Другая варуническая черта, доведенная до предела, выражена одним из обычных имен Одина, которое, собственно говоря, является просто эпитетом, – Yggr 'Ужасный'. Однако проявления, которые подтверждают это имя, уже чисто германские: превращение в страшных зверей, а в современном фольклоре – Дикая Охота²³.

Тем не менее в основном пункте Варуну от Одина отделяет глубокое различие. Суровость первого как основа его деятельности стоит на службе rtå, справедливого Порядка во всех смыслах слова – ритуальном и нравственном, космическом и социальном: вместе с другими верховными богами он поддерживает rtå, который с этой точки зрения является единственным абсолютом идеологии. Один, как и все живые существа подверженные еще и превратностям собственной судьбы, не имеет над собой ничего, что стесняло бы свободу его действий. Особые достоинства, военные или иные, почитаемые германцами, предоставляли главному богу большую широту и как бы отказывали ему в благородстве. Действительно, он предает своих любимцев, заставляет родичей сражаться друг с другом, вообще обманывает, не говоря уже о разных слабостях, о вспышках гнева, вызываемых сарказмами демонического Локи²⁴.

Достаточно ли у Я. де Фриза оснований считать вместе с Р. Отто (1932), что Один, соответствие Варуны во главе трехфункциональной структуры, является в то же время соответствием беспокойного Рудры²⁵ в эсхатологической структуре, противопоставляющей Рудру (Шиву) и Вишну: не дала ли недавняя работа основание думать, что эта столь развитая в индуизме оппозиция была уже доведийской и под другими названиями индоевропейской²⁶? Будучи богом, Рудра не "плохой", но в его-характеристике есть некоторая неопределенность, которая,ставит его вне добра и зла, позволяя ему, в частности, со времени изменений мирового Века брать на себя зло, которое обусловливает добро. Я. де Фриз перечислил черты, общие обоим персонажам, черты хотя и внешние, но свидетельствующие о глубинных свойствах: Рудра тоже ekanetra 'einäugig', он легко превращается в животное или маскируется и становится неузнаваемым, он охотник, он покровитель отрядов своих приверженцев, которые напоминают то ли эйнхериев, то ли берсерков. Германцы, возможно, объединили, сплавили две структуры, и "рудрианский" элемент, введенный в бога "варунического" ранга и характера, подчеркнул устрашающие черты, которые всегда присутствуют при строгом соблюдении Верховности.

4. Тюр, битва и тинг

Одним из обстоятельств, долгое время поощрявшим теории, превращавшие Одина – Вотана в том виде, каким мы его знаем, в "нового" бога, было то, что не видели другого решения той проблемы, которую, казалось, можно ставить только в терминах хронологической последовательности: на континенте, как и в Скандинавии, существует другой бог, д.-в.-н. Ziu, др.-исл. Týr (<TiwaR), имя которого, объясняемое через и.-е. *dyu-или и.-е. *deiwo-²⁷, конечно, принадлежит древнейшему языковому слою и как будто доказывает, что носящий его бог был первоначально богом неба и, вероятно как греческий Зевс (<*Dyeu-), верховным богом. С определенного момента он перестал занимать ожидаемое место и как раз в Скандинавии стал бесцветной фигурой рядом с основным *Wōðanaz-Одином, потому что, как давно поняли, история застала его уже в отставке и в сильной степени отступившим в тень перед соперником.

Пример ведийских индийцев и древнейших римлян заставляет нас, напротив, ожидать пары верховных богов, пары, которая хотя в принципе и равноправна, но более или менее выведена из равновесия в пользу одного из ее членов (Варуна, Юпитер) в ущерб другому (Митра, Дий Фидий). Что же, *Wōðanaz и *Tiwaz вполне соответствуют этой структуре. Просто в еще большей степени, чем для первого, нужно учитывать для второго специально германскую переориентировку: там, где мы ожидаем увидеть бога права и союзов, соседи германцев с первого взгляда узнали Марса, и именно область действий римского Марса прежде всего подчеркивает Снорри в своем мифологическом трактате в описании Тюра ("Видение Гюльви", 13):

Есть еще Ас по имени Тюр. Он самый отважный и смелый, и от него зависит победа в бою. Его хорошо призывать храбрым мужам.

Не является ли он в таком случае дублером Одина? Нет. В том немногом, что о нем известно, ничего не указывает на магическую силу, основную в действиях Одина. У него нет ни берсерков, ни эйнхерпев. Он не изменяет облик, он даже в победных пирах не ведет себя так капризно, как Один: "отважные", которые к нему обратились, получают то, что заслужили за свою отвагу, – в обществах, где на первом месте стоят военные достоинства, это является существенной формой справедливости, права. Одно свойство противопоставляет его *Wōðanaz – Меркурию и структурно: согласно западным германцам, информаторам Тацита (Германия, 9), только Меркурий получает человеческие жертвы, а Марс, как и Геркулес, т. е. *Tiwaz и *þunraz, удовлетворяются, за редкими исключениями, животными жертвами: убийство за убийство не привлекает этих по сути более военных богов.

Действительно, *Tiwaz как будто был покровителем особой формы или некоего субститута права, права не абсолютного, но достигаемого или поддерживаемого средствами, часть из которых, по нашим понятиям, является юридическими, в то время как другие держатся на силе, престиже или запугивании²⁸. Тинг, решающий внутренние конфликты, и сражение, решающее конфликты внешние, – разновидности одного и того же жанра. Военный характер тинга описан Тацитом (Германия, 11-13) для континентальных германцев: consident armati... nihilnequepublicaenequepriuataereinisiarmatiagunt... В знак согласия они потрясают копьями, а самое почетное выражение одобрения – armis laudare. Средневековая Скандинавия, Исландия разыгрывают тот же спектакль: несмотря на "мир тинга", несмотря на развитие почти современного права и присутствие крупных юристов, они собираются туда вооруженные и в знак согласия размахивают мечом или секирой пли стучат мечом по щиту. Да так, что рассказы о тяжбах, занимающие в сагах такое же место, как поединки в Илиаде, часто имеют драматический исход. Симметрично битва воспринимается как суд: váþndómr 'суд оружия', говорит обычная перифраза. Более того, если воины, отступив, приходят в беспорядок, вожди соблюдают проформу до и во время схватки: Бойорикс, провоцируя Мария, предоставляет ему выбор места и дня, когда сойдутся их войска; происходит так, что поединок, настоящая судебная дуэль по строгим правилам, заменяется с теми же правовыми последствиями общим сражением.

Это взаимопроникновение права и силы, этот перенос людской тяжбы на суд богов приводит к тому, что германский Митра внушает не больше доверия, чем их Варуна. Он, который должен был бы "приводить людей к взаимопониманию", приводить в согласие их действия, быть во главе договоров и примирений, предстает как нечто противоположное yātayájjana. В "Локасенне" насмешник так зажимает рот Тюру, вздумавшему судиться с другим богом:

И Снорри кончает историю о закованном волке Фенрире словами: "С тех пор Тюр больше не звался sættir manna, миротворец, примиритель людей". Эти выражения, в негативной форме определяющие характер бога, звучат как сожаление о более строгом праве, констатируют поражение и Тюра, и доверявших ему людей.

5. Однорукий и Одноглазый

История со связанным волком хорошо показывает природу этого права, где все процедуры, даже самые священные являются военными действиями ("Видение Гюльви", гл. 13 и 21)²⁹. Когда родился Фенрир, боги, которые знали, что он создан им на погибель, решили его обезвредить, пока он не вырос. Один, бог-маг, приказал своим мастерам изготовить путы, тонкие, как шелковая лента, но необычайной крепости, и боги предложили волчонку обвязать его этой безобидной лентой, чтобы посмотреть, как он выпутается из нее. Опасаясь подвоха, волк согласился с условием, что один из богов в залог (at veði) честной игры положит ему в пасть руку. Нашелся лишь один доброволец, и это был Тюр. Волк дал себя связать и не смог освободиться; таким беспомощным он и останется до конца нашего времени, до того дня, когда освобожденные демонические силы завяжут битву против богов и разрушат мир. Когда волк понял, что был обманут, он сомкнул челюсти, и правая рука Тюра, рука-залог, была откушена. С тех пор он стал einhendr 'одноруким', но зато боги получили долгую и желанную отсрочку.

Как мы видим, сцена разворачивается в правовом плане, но если волчонок вступает в игру, требует и получает гарантию, с которой он потом обходится без церемоний, то его божественные партнеры используют всю процедуру только для обмана, а следствие и символ, это ощутимое понятие залога, выражаются осязаемо изуродованным телом Тюра.

Этот миф описывает не только Тюра, как такового. Он определяет его двойным образом в связи с Одином: сначала это действие, когда именно Один, маг, заставляет изготовить волшебные путы, а Тюр, законник или замещающий законника, должен только заставить принять их; затем это увечья, поскольку Один отказался от глаза ради приобретения магического знания и силы, а Тюр жертвует рукой в правовом акте. В других своих работах я подчеркнул параллелизм этой пары, Одноглазого и Однорукого, с той, которую в римской легенде о первой республиканской войне образуют два спасителя, одноглазый Коклес ("Циклоп") и однорукий Сцевола ("Левша"). У Горация Коклеса либо от природы, либо в результате старого ранения только один глаз, которым он пользуется для устрашения врага, для того, чтобы держать его на расстоянии; Муций Сцевола, чтобы заставить вражеского царя поверить в ложь, которая спасет Рим, кладет в огонь правую руку и сжигает ее. С одноруким скандинавским богом сопоставляли еще ирландского героя Нуаду "Серебряную руку", древнего бога Ноденса, который тоже лишается руки. Но Нуаду не входит в пару с одноглазым, и обстоятельства его увечья не отчетливо функциональны³⁰; поэтому пока параллелизм сводится к "Эдде" и к римской "истории" с сюжетными различиями, которые исключают заимствование и склоняют к объяснению через общее наследие. К тому же в Риме увечья прилагаются не к двум эпическим образам, о которых говорилось вначале, т. е. к "варуническому" Ромулу и "митраическому" Нуме, а к двум другим персонажам, отношение которых к первой функции по меньшей мере ослаблено. По-другому и не могло быть. В мифологии символическое увечье способно парадоксально придать богу ту функцию, которую несет уничтожаемый орган; в римской же "истории" самые великие личности, будучи изувечены, лишаются государственных должностей. В самом деле, Гораций Коклес и Муций Сцевола, совершив подвиги, становятся просто почетными гражданами и исчезают из повествований. Индия, где нет такого противопоставления одноглазого и однорукого владыки, тем не менее широко использовала в других случаях тему "квалифицирующих" увечий: мы встречаем безрукого Савитара (а он побуждает к жертвоприношению), беззубого Пушана, обреченного есть только жидкую кашу (а он – покровитель "ходячего мяса", скота).

6. Захватчики

Сосуществование Одина и Тюра, даже вне проблемы и попыток эволюционистского толкования, является принятой у германцев формой основоположного раздвоения Верховности. Дополнительная проблема поставлена двумя рассказами Саксона Грамматика – двумя дублетами? – где Один временно свергнут с трона и на это время замещен персонажем гораздо меньшего масштаба; один раз он назван Ollerus, другой – Mitothyn. Это отношение антагонизма и взаимного устранения существенно отличается от отношения дополнительного распределения, бесконфликтной оппозиции, как в случае Варуны и Митры и, естественно, Ромула и Нумы. Возможно тем не менее, что здесь произошла контаминация двух типов.

Ollerus – это бог Улль³¹; уже давно замечено, что в топонимии он находится почти в дополнительном распределении с Тюром: Тюр фигурирует в достаточном числе топонимов в Дании и очень редко в Швеции и Норвегии, и, напротив, Улль не встречается в датском пейзаже, но зато появляется очень густыми группами в Норвегии и Центральной Швеции. Вследствие этого иногда считали, что Улль и Тюр – просто две разновидности одного и того же персонажа. Помимо военных качеств, отраженных главным образом в поэтических перифразах, – они могут объясняться аналогично, так же как связь Тюра с войной, – Улль ("Песнь об Атли", 30) обладает привилегией подтверждать своим перстнем, at hringi Ullar, самые сильные клятвы; есть сведения, к сожалению очень краткие, которые дают основание предполагать, что он больше, чем другие боги, интересуется жизненными мелочами, людскими занятиями, ср "Речи Гримнира", 42: "Боги и Улль тем благо даруют, кто пламя размечет"; он – "Ас (может быть, изобретатель?) лыж" (Öndurás), "лыжник" (akiðfærr); а анализ топонимики показывает, что здесь он чаще всего объединяется с божествами третьей функции, – все это митраические черты. Во всяком случае, его имя *wulpu- в перспективе раздвоения Верховности хорошо уравновешивается именем Одина, тем более что для Улля существует дополнительная форма Ullinn, образованная тем же суффиксом, каким от óðr образован Óðinn; в готском, например, wulpus (то же, что и лат. uultus 'лицо') – это величественная слава, δόξα, в то время как прилагательное wops передает δαιμονιζόμενος, так же как скандинавское существительное óðr означает все материальные и духовные разновидности исступленного возбуждения – быстрое и яростное движение моря, огня, грозы и отсюда, более широко, "опьянение, возбуждение, поэтический гений".

Что касается второго "захватчика", Mitothyn³², то его имя прекрасно объясняется древнескандинавским существительным mjöiuðr собственно 'меритель', который определяет судьбу (-inn тогда – суффигированный определенный артикль), т. е. нечто очень близкое ведийскому Бхаге, в свою очередь столь тесно связанному с Митрой. Во всяком случае, единственная точная деталь, которую Саксон сообщает об этом Mitothyn, – то, что во время своего недолговечного правления он переменил порядок жертвоприношений:

Он утверждал, что гнев и злопамятство богов не могут быть умиротворены объединенными и смешанными жертвоприношениями; поэтому он запретил возносить им молитвы сообща (communiter), установив для каждого бога отдельные возлияния (discreta superum cuique libamenia),

– реформа, которую Olhinus сразу после своего восстановления на троне поспешил упразднить.

Этот миф утверждает, сводя их к главному занятию богов – жертвоприношениям, два типа экономического идеала, если не практики: Mitothyn хочет частной, раздельной собственности, родового имущества; Olhinus поддерживает своего рода коммунизм, основанный на коллективной собственности. Система Mitothyn – та, которую знает Скандинавия начиная с высокого средневековья; ее сакральные приложения М. Ольсен рассмотрел в своей книге "Ättegärd og Heiligdom" (1930), в то время как система Отина описана Цезарем в экскурсе "De bello Gallico" (6, 22), посвященном континентальным германцам³³:

Ни у кого нет ни определенного участка земли, ни собственных границ (neque quisquam agri mod um certum aut fines habet proprios). Ежегодно власти и вожди распределяют землю между gentes и живущими вместе родственными группами людей в том количестве и в том месте, которое они сочтут подходящим. Через год они заставляют их переходить на другое место (anno post alio transire cogunt).

Германцы, по Цезарю, перечисляли пять оснований этого уклада – теоретического или реального, строгого или смягченного, в данном случае неважно; некоторые из них явно "одинические"; они боялись 1) потерять вкус к войне из-за продолжительных занятий земледелием; 2) уступить крестьянской алчности со всеми несправедливостями, которые она влечет за собой; 3) стать слишком требовательными к комфорту; 4) увидеть, как тяга к богатству рождает у них фракции и раздоры; 5) наконец, – позитивный аргумент – равная собственность, говорили они, может удовлетворить и сдержать плебс, поскольку "каждый видит, что у него столько же имущества, сколько и у наиболее могущественного".

Таким образом, митраические черты есть и у Улля и у Mitothyn, но то, что их отношение к Одину – враждебность, а не дополнительное распределение, что здесь имел место временный захват власти, а не сотрудничество или следование во времени, как и то, что только Саксон приводит эти романизированные мифы, не позволяет прийти к определенному заключению.

7. Запасные верховные боги

Весьма неравная пара, которую образуют Один и Тюр, не находит подкрепления ни в каком младшем верховном боге: в первой, темной части истории мира доминирует только Один, Тюр столь же одинок в оставленной ему области; и тот и другой, как почти все боги, ждут своей окончательной гибели в катастрофе, после которой возникнет лучший и даже прекраснейший мир, возглавляемый другим поколением богов³⁴: сыновья Тора найдут молот отца, дочь богини Солнца заменит мать, а два сына Одина, Бальдр и Хёд, примут на себя функцию отца. Для них это будет и счастливой развязкой большой личной драмы, потому что сначала Бальдр и Хёд входили в мир Одина, но и тот и другой были поражены роковым стечением обстоятельств: Хёд был слеп, а одной из особенностей статуса Бальдра, светлого, чистого и справедливого Бальдр а, была та, что его приговоры не "держались", не исполнялись. Хуже того, демонический Локи осуществил коварный план, отправив их в Хель, страну тех мертвых, которым не посчастливилось пасть в битве; там они и ожидают эсхатологического сражения, в котором не будут участвовать, но которое приведет их к возвращению на свет и к царствованию сообща.

В другом месте я³⁵ привел доводы в пользу истолкования этих двух персонажей – молодого и слепого – как завершения младших верховных богов, облик, место, предназначение которых трансформированы эсхатологическим вмешательством: пара не использованных в Риме, как и в Ведах, категорий, предварительность и окончательность, плохо упорядоченное "до" и успешное "после" вызвали иное распределение верховных богов. Можно было бы попытаться увидеть в этой перемене специфику именно скандинавской теологии, если бы в Ирландии Юный Сын, как мы видели, не заменил навечно своего отца, верховного бога Дагда, и особенно если бы Махабхарата, рассматриваемая как эпическая транспозиция очень древней мифологии, соседствующей с Ведами, но отличной от нее, и руководимая, как и скандинавская, эсхатологической перспективой, не содержала бы конфигурацию царей и "почти-царей" (первые соответствуют Варуне и Митре, вторые – Арьяману и Бхаге), очень близкую к той, которая придает Эдде столь драматическую мощь. Но замысел этой книги кончается на пороге Поля Куру, по сю сторону Сумерек Богов.

3. Gesta Hammaburgensis ecclesicae pontificum, 4, 25-27; текст, приведенный в кн.: F.-R. Schröder. Quellenbuch zur germanischen Religionsgeschichte (Trübners philol. Bibliothek, 14), 1933, c. 103-104.

4. Информаторы Цезаря приняли его за кузнечный молот, поскольку *þunraz передается через Volcanus (De belloGallico, 6, 21, 2).

5. "Сага об Инглингах", 9 и 10; "Видение Гюльви", 11 и 13.

7. Я не умножаю сносок: их можно найти либо в моих DG, либо на страницах "Altgermanische Religionsgeschichte", II² Я. де Фриза, к которым я и отсылаю.

13. Там же, с. 50-54 (личных именах – с 54-55).

14. Или свели его роль к богу смерти, мертвых.

16. J. de Vries, c. 66-71 (Kvasir), 12 (Óðrærir).

18. О датировке рун см.: J. de Vries. Указ. соч., с. 74-75; о подвешивании – там же, с. 49; о прозвище Ilróþtr – c. 73; об одноглазии – с. 81.

23. Там же, с. 60, о превращении в животных – с. 64, о Дикой Охоте – с. 76.

26. ME, I², с. 208-237; III, с. 64-66, 87-95.

28. О дальнейшем см.: J. de Vries. Указ. соч., с. 10-26.

29. Об Одноглазом и Одноруком см.: MV², с. 163-186; ME, III, с. 268-283.

30. Несмотря на разные попытки в MV, 1-е и 2-е изд. (1940, 1948).

34. "Видение Гюльви", 37-38, 61.

34. DG=GAN, гл. III "The Drama of the World: Balder, Hoder, Loki"; ME, I², с. 222-237.