Литература

Источник: А. СТРИННГОЛЬМ. ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО, НРАВЫ И ОБЫЧАИ

Если у разных народов гото-германского племени замечается много сходства не только в их древних законах, но также в нравах и обычаях, то, напротив, у скандинавов, в общем ходе их развития, государственное устройство приняло совсем другой вид, чем у их соплеменников в прочей Европе (65).

Когда франки, алеманны, бургунды, лангобарды и готы, после столетней войны, наконец одержали победы над Римской империей, с жадностью кинулись на добычу и разделили ее между собою, им достались не только леса и пустыни, которые один усильный труд мог преобразить в пахотные поля, но они получили земли, возделанные и населенные миллионами жителей, которые были гораздо выше своих победителей в образовании, искусствах и науках, уступая им только в свежести природных сил, мужестве и умении владеть оружием.

Победители разделили покоренную страну по принятому у них обычаю: каждый получил назначенный участок земли и собственности; вождям досталось более, королю больше всех. Остготы и лангобарды взяли третью часть всякой собственности в Италии и оставили прочее римлянам; в странах, где поселились бургунды и вестготы, тамошние жители, прежние подданные Рима, должны были уступить им две трети обработанной земли, половину лесов, садов и домов и третью часть рабов; как поступали в этом случае франки, так ли же делили землю и собственность с покоренными галлами или оставили в их владении движимое имущество и сначала довольствовались обширными землями, принадлежавшими там римлянам и римским императорам, об этом нет еще положительных сведений.

Участок земли, полученный каждым при таких дележах, назывался allod, с латинским окончанием allodium (A); это была собственность, приобретенная мечом и составлявшая часть добычи; владелец имел на нее полное право владения, как личное, так и потомственное, без всяких других обязанностей, кроме естественного, общего для всех владельцев аллодиальной собственности, долга защищать эту землю и вооружаться при угрожающем ей завоевании. Короли гото-германского племени, среди своей дикой лесистой родины, не имели никакого определенного участка земли, ни постоянного права поземельной собственности, потому что переходили со стадами из одних мест в другие (B); в то время бывшие при них дружины храбрых юношей не могли получать от них в награду ничего, кроме радушных пиров или подарков, состоявших из лошадей, оружия и доли в добыче, отнятой у неприятеля. Вдруг эти короли стали повелителями изобильных стран и владельцами огромных поместий; в своих отношениях к покоренным народам в завоеванной земле они вступили во все права прежних римских императоров, обходились с прежними жителями как с данниками, разбогатели и могли располагать доходами, недвижимым имуществом и выгодными должностями. Тогда они получили возможность раздавать поместья и должности не только своим товарищам и приверженцам, но и привязывать к себе особенною щедростью сильных и значительных людей. Такие пожалования частью получили название бенефиций (beneficium) (C), частью феодов (feod, feodum) (D), и обязывали подручника (E) к особенной верности и службе тому феодальному господину, который жаловал его землею.

Так явился разряд людей, известных в истории под именем феодального или ленного дворянства. Главные лица, получившие против других больше земли и собственности, следовали примеру короля и передавали своим спутникам в ленное владение участки лишней земли, им доставшейся; такие пожалования они также соединяли с условием личной верности и службы и таким образом окружили себя подручниками и подданными, но сами получали лены прямо от короля, который такими знаками благосклонности и милости хотел обеспечить для себя приверженность и верность этих значительных людей (66).

Разделение государства в тогдашнее время между королевскими сыновьями производило беспрестанные междоусобия; каждый из соперников старался привлечь к себе приверженцев раздачей поместий, должностей и разных переходных доходов и преимуществ; все отдавалось в ленное владение и принималось с обязанностью военной службы, или особенной верности к дающему лицу. Сначала такие лены раздавались только на определенное время; феодальный владелец мог потребовать их назад по своему усмотрению; потом, когда по обстоятельствам сделалось необходимым привязать феодального подручника еще сильнее к личной верности и службе, они были отданы ему в пожизненное владение; наконец, при усилившемся значении и могуществе феодального дворянства, они стали наследственными, сначала в нисходящем потомстве, потом в боковых и даже женском коленах. Таково происхождение сильных вельмож, располагавших обширными областями, из которых одни принадлежали им как королевским подручникам, другие – как аллодиальным и ленным владельцам.

Эти сильные люди, великие подручники короны, получив в наследственное владение обширные земли и высшие должности и достоинства государства, забирали себе более и более власти, царствовали, как независимые государи, в своих владениях, мало слушались короля, не заботились о благе государства, думали только о себе и беспрестанно воевали друг с другом. Тогда не стало никакой гражданской свободы. Народ весь подпал под иго сильного феодального дворянства. Правда, оставались еще владельцы аллодиальных земель, свободные и независимые люди, пользовавшиеся полными правами собственности, не несшие за то никаких общих повинностей, кроме добровольных приношений и обязанности ополчаться на врагов родины. Но пришедши в нищету во время постоянных войн, они были предоставлены на произвол сильных феодалов, не находили ни опоры, ни покровительства в бессильном короле; лишенные всякой защиты в том опасном положении, в какое приводили всех, с одной стороны, междоусобия сильных подручников, с другой – опустошительные набеги норманнов, арабов и венгров, эти владельцы пришли наконец в такую крайность, что отказались от аллодиальной независимости и отдались под защиту первого соседнего феодала; они желали быть его подручниками, служить в его дружине или платить ему какую-нибудь подать за покровительство. Многие отдались с имуществом церквам и монастырям, в видах особенной безопасности, которой пользовались церковные и монастырские слуги и подручники.

Наконец дошло до того, что всякая аллодиальная свобода почти совсем исчезла: все города и деревни находились в зависимости от феодалов; сильные подручники подчинили слабых; феодальный порядок введен во всю государственную жизнь; он истребил все следы древней германской свободы и привел народ в состояние полного рабства; едва оставались кое-какие признаки гражданской свободы: каждый стал или рабом, или господином. Б таком тягостном положении находились многие страны, где распространилось гото-германское племя, особливо Франция и Германия, более или менее Италия, Испания, Англия с VII до XII или XIII столетий; но в это самое время народы свейской и готской земли в Скандинавии наслаждались полной свободой.

Свеоны и готы поселились в Скандинавии совсем при других обстоятельствах. Они не были повелителями покоренных народов и не тотчас сделались владельцами возделанных полей и поместий; они не нашли ни одного населенного города, не устроились для жизни между народом, уже ознакомившимся со многими потребностями и богатым способами для удовлетворения их.

Древние саги, напротив, говорят нам, что готы при первом их поселении должны были выдержать жестокую войну с племенами более дикими и варварскими, чем они сами, и что в то время едва ли встречались в стране какие-нибудь признаки населенности и обработки земли.

Потом пришли свеоны и мирно поселились подле готов, своих соплеменников; они сделались господствующим народом благодаря не оружию, а высшему уму и большой образованности. Они наживали себе владения и распространяли свое государство только по мере нужды, призывавшей к усилиям и возможности одолеть дикую и упорную природу. Одним настойчивым трудом они могли добывать себе пищу и способы жизни, приобретать собственность и вынуждать у земли умеренную жатву. Разные нужды, которых не могли удовлетворить ни земледелие, веденное неискусными руками, ни почва, только что выходившая из состояния дикости, надобно было, откинув всякое малодушие, удовлетворять иными средствами – опасными морскими набегами в чужие края, открытой войной, грабежом.

Так в постоянной борьбе с дикой природой, без других способов, кроме добытых напряженным трудом в войнах со зверями в лесах и с неприятелем на море, принужденные заменять ничтожные средства ловкостью и смелостью, скандинавы сложились в крепкий, привычный к труду, уверенный в своих силах народ. Независимое положение стало у них почетным. Чем была отдельная личность, тем же и вся народная масса – свободным народом, не повелителем, но и не рабом.

Из сходства нравов и промыслов произошло равенство прав. Король имел не более земли, сколько мог обработать сам, подобно другим землевладельцам. Обширность королевских дворов, возникших благодаря такому подходу, была соразмерна нуждам королевского содержания; других источников доходов не находилось в распоряжении короля, потому что он управлял людьми свободными, а не покоренными рабами и данниками. Таким образом он не в состоянии был ни жаловать поместьями, ни давать доходные должности, ни возводить своих людей на степень сильных вельмож; народ оставался тем свободнее, а королевская власть в глазах его тем святее, что король управлял только по законам и при участии народа.

Гото-германские племена, поселившись в завоеванных римских областях, заимствовали многое в образе правления, законах и обычаях у покоренных народов; вместе с первоначальным государственным бытом погибла и германская свобода. Вдалеке от великих народных переворотов скандинавы избежали судьбы, ничего не пощадившей в остальной Европе и произведшей такое смешение народов, религий, образов правления, законов, обычаев и языков; они на своем полуострове остались верными первоначальной простоте своих нравов; не подавленное иноземным влиянием, древнее государственное устройство образовалось у них в том виде, в каком первоначально принадлежало народной свободе, в естественном согласии с нуждами страны, народным духом и успехами гражданского общества. Это растение пышно раскинулось и принесло прекрасный плод в утесах и горах Скандинавии, между тем как у народов, прежде храбрых и привязанных к свободе не менее скандинавов, в странах, любимых природою с такой материнской нежностью, терны феодализма привольно разрослись на развалинах свободы.

Вообще, до нашего времени остались наиболее свободными те государства, которые всего вернее сохранили основные черты своего первоначального, народного быта (F); их предостерег опыт, представляемый каждым столетием, с первых до последних страниц истории, что для независимых народов нет ничего пагубнее подражания иноземным учреждениям и нравам (G). Было время, когда и скандинавов старались познакомить с учреждениями и обычаями феодализма и переселить на шведскую почву отсадки этого чужеземного растения; но там оно не заглушило древней свободы и не было так пагубно по своим последствиям, как в остальной Европе: причина та, что первобытная народная свобода укоренилась глубже и прочнее и что весь народ состоял из сословия свободных домовладельцев, которое в течение тысячелетнего развития так усилилось и окрепло, что древнего народного устройства нельзя было уничтожить совсем. Сословие шведских поселян было верным хранителем и защитником древних нравов; как святое наследие предков, оно сохраняло древнее устройство, сколько позволяли ему трудные обстоятельства и перевороты.

При первом поселении скандинавов на севере и спустя многие столетия после, пока находились еще обширные пустыни и большие леса, никому не принадлежавшие, всякий имел неограниченное право присваивать и возделывать столько необработанной земли, сколько находил нужным. Вероятно, в древнейшее время в Скандинавии, как и в Исландии, определенные участки земли освящались огнем или присваивались с какими-нибудь другими законными обрядами. Когда в Исландии, по случаю новых поселений, пустынной земли стало меньше, свобода присвоения была ограничена тем, что никто не мог брать более земли, нежели сколько мог объехать с огнем в один день (H).

В древних скандинавских законах есть также следы подобных ограничений, когда количество обработанной земли увеличилось. По предписанию Хельсингеландских законов, всякий, желавший поселиться на общей земле (Almaenning) на тех местах, которые отводил для полей и лугов, должен был сложить три копны сена (I), поставить дом о четырех углах и обойти с двумя свидетелями взятую и так отмеченную землю (J). Лесные угодья в ширину равнялись луговым, но длина определялась пространством, какое новый владелец, во время зимнего солнцестояния, мог объехать с рассвета до полудня; потом должен был нарубить воз бревен и опять воротиться домой.

Земля, таким образом присвоенная скандинавами и обращенная трудами их домашней челяди из пустынь в пажить, из логовища диких зверей в красивое жилище человека, была их собственностью и называлась Odal (K). Возделанная и вспаханная предками, она составляла владение их потомков: они сами защищали ее своей жизнью, без участия воинов, и потому считали себя независимыми владельцами ее; ни в каких обстоятельствах не признавали над нею ничьей власти и, вероятно, оттого не платили никаких налогов, кроме личных, принятых по доброй воле и разложенных по числу землевладельцев (Mantal (L), Rondatat).

Odalbond, поселянин, жил на своем дворе, как король, и не зависел ни от кого. В древних законах он носит название дротта, иорда-дротта, ленар-дротта, лавардера (M). Над женой, детьми и всеми домашними он имел власть домохозяина; во всяких случаях подлежал за них ответственности: расплачивался за вред, причиненный ими; мстил за насильственные поступки с ними или брал за то виру; пока сыновья жили дома, на отцовском хлебе, они не имели права ни продавать, ни покупать (N), тем не менее, могли нанимать работников: все это было делом самого старика (gamlekarl); он был господин дома, судья, первосвященник и глава семейства; он разбирал ссоры между домашними, приносил домовые жертвы, был вождем своих людей при нападении и обороне в случае войны; он один имел значение в государстве, потому что ему одному принадлежало право голоса на общих тингах и сходках, где решались народные дела. В спорах по земле он имел право быть свидетелем как против короля, так и придворных; свидетельства людей без поземельной собственности считались недействительными в делах землевладения.

Эти Bonde, землевладельцы, были единственными властелинами в государстве; люди, не владевшие землей, также состоявшие на службе и содержании короля, все беспоместные, не имели никакого голоса в делах, касающихся общего блага: находили бесполезным вверять судьбу и самые важные дела государства таким людям, которым нечего было терять, или зависимым от других, не могшим еще располагать собою; потому никто, кроме землевладельцев, не избирался для дел и поручений, требовавших доверия граждан. Бот причина того значения, которым пользовались все, получившие от рождения право наследства на одальную землю.

В Готаланде был закон, что если сын землевладельца дурно распоряжается отцовскою недвижимостью и продает весь двор или свою часть в нем, то лишается, вместе с родными, всяких наследственных прав и почитается не лучше иностранца; его сыновья не прежде получают опять право наследства, пока не наживут собственности на три марки. Вообще безземельные люди носили презрительное название Graessaeti (O), сидящие на голой земле.

Напротив, большими поселянами (P) назывались такие, которые владели обширными поместьями и окружали себя бесчисленными челядинцами; у них были рабы (traelar), на которых лежали все необходимые дела во дворе, домашняя челядь (huskarlar) или свободные служители, исправлявшие вместе с хозяином все полевые работы, с ним или его сыновьями ездившие в морские набеги для приобретения богатства, и крестьяне (Landboar), которые для собственной прибыли обрабатывали особенные гуфы или полевые участки дротта за какую-нибудь плату. Будучи хорошими земледельцами и воинами, поселяне того времени составляли независимое сословие, считавшее свободу высшим благом и единственным достоинством. Резкие черты лица отмечали в них могучих и великодушных людей; во всем существе их отражалось мужество и важность. По силе чувствований и усердию к ним родни, они были важны как друзья и страшны как враги, со своей смелостью и свободой в поступках, внушаемой мужеством.

Отцы семейств, соединенные кровными узами, тем самым считали себя обязанными на взаимную защиту. Родственные связи, самые первые и прочные между людьми, дали начало первым гражданским обществам. В скандинавских законах (хотя в пору приведения их в порядок, в каком они дожили до нас, гражданское общество достигло уже более высокой степени-развития) еще уцелели замечательные черты того древнего времени, когда всякий род составлял целое относительно прочих родов, и сочлены его были заодно в счастье и невзгоде, так что оскорбления, причиненные одному родичу, падали на целый род. Такая родственность служила естественной обороной в то время, когда законы не доставляли еще достаточной защиты, и весьма многое зависело от крепости сил и личной храбрости. Даже в позднейшее время более правильного государственного устройства кровная месть была священным долгом за убийство родственника. Воспитание и нравы внушали всякому смелость для исполнения этого долга.

Благородный образ мыслей того времени требовал, чтобы убийца сам доносил о своем деле, иначе оно было постыдным смертоубийством, навлекавшим позор на виновника. От места преступления он должен был идти на ближайший двор и сделать признание, если там не жил никто из родных убитого; в противном случае, миновав этот двор, он шел к соседнему; если же и там находил родню убитого, то отправлялся на третий двор, и тут, кто бы ни были жильцы, ему следовало признаться; не называя себя ни медведем (Bar), ни волком (Ulf), если не таково истинное его имя, он должен был сообщить о себе самые подробные сведения и сказать, где проводил последнюю ночь (Q). Это называлось Viglysning (R), оглаской убийства; а наследство, оставленное убитым, было Vigarf, т. е. обязанностью вызывать для отмщения убийцу и его род.

Для этой цели наследник, в случае надобности, приглашал на помощь родню; однако ж и убийца мог рассчитывать на пособие своего рода. Семейства обоих становились в военное положение относительно друг друга. Закон позднейшего времени, когда старались несколько ограничить такие мстительные войны, предписывал, кому принимать наследство с правом мести: это были отец, сыновья и братья, дед с отцовской и материнской стороны, племянники; если у убитого не было близких родных, такое наследство переходило по обыкновенному порядку (S). Обязанность, с ним соединенная, считалась столь святой, что всякий, оставлявший без отмщения смерть близкого родственника, подвергал себя позору. Есть указания, что сыновья считали для себя неприличным собирать поминки по отцу, не потребовав мщения за него, если он пал от чужой руки (T). Убийство могло быть примирено кровью или вирой, денежным наказанием; но если не брали или не предлагали денег, то нередко между семействами убийцы и убитого начиналась смертельная вражда, стоившая жизни многим с обеих сторон (U).

Чтобы остановить опустошения таких семейных войн, принимали посредничество законы и разумные люди. Закон не мог еще отдавать жизнь за жизнь: только одни рабы осуждались на смертную казнь; всякий приговор между свободными людьми был простой сделкой (67). Потому закон не в силах был сделать ничего больше, как совершить эту сделку по установленному способу: с первых лет естественного состояния по самое время более строгого и правильного гражданского порядка личная или, лучше, первобытная независимость ценилась так высоко, что во всех древних северных законах отдавалось на выбор обиженному или мстить, или взять виру (пенные деньги) (V).

Дух времени предоставлял закону одно средство для предупреждения войны и примирения мести: он мог развести враждебные стороны, чтобы дать время успокоиться взаимному раздражению, а примирителям доставить случай к окончанию ссоры. Когда убийство дознано и дело поступило на тинг, убийца должен был оставить херад и бежать из населенных мест в пустыню (W). С ним обязаны были бежать отец, сын, брат на целые сорок ночей; если пет их – ближайшие родные.

По прошествии года убийца мог возвратиться в херад, в сопровождении поселян округа, свободно и безопасно ехать на тинг и предложить оскорбленному денежное возмездие за убийство; если оно не было принято, он на другой год повторял то же предложение и поступал так три раза в три года. Впрочем, пока оскорбленный отказывался принять виру, убийца находился вне закона, был небезопасен (X), не имел другого убежища, кроме пустыни и леса (Y).

Это изгнание само по себе было не столько наказанием, сколько спасением для убийцы, чтобы в хераде он не попался в руки врагов и его кровь не подала нового повода к мести и продолжению вражды. Это, вероятно, было также поводом предписания ютландских законов, чтобы ближние родственники бежали с убийцей: если уходил он один, мщение обращалось на его родню. Еще в XIII столетии Хакон Хаконсон, король Норвежский, строго запрещал "беззаконие, долго гнездившееся в стране: если кого-нибудь убивали, то родные убитого брали лучшего из рода убийцы, хоть преступление совершено было без его ведома, желания, пособия. У многих из-за того погибло много родни. Мы, – прибавляет он, – причисляем это к уголовным преступлениям, и всякий, кто станет вперед мстить мимо убийцы кому-нибудь другому за родную кровь, лишается имения и безопасности". Такое же запрещение встречаем и в других законах. "Никто не может мстить другим, а не тем самым людям, которые совершили убийство, в противном случае нарушается королевский мир". Но прежде нежели могли законно ограничить мстительные и семейные войны, в такой мере, что только настоящий убийца был предметом мести, в прежнее время единственное пособие закона состояло только в том, что он как бы в изгнание удалял близких родных убийцы, с целью обезопасить их от первой, сильной вспышки мщения. Так, мать Льота говорила своему сыну, Хрольву, смертельно ранившему исландского старшину, Ингемунда: "Мой совет, чтобы ты поскорее бежал: пока убийство в свежей памяти, жажда мести сильнее" (Z).

Чрез это, с одной стороны, удаляли все поводы к мести; когда же, в долгий промежуток времени, раздражение успокаивалось, неоднократными предложениями денег хотели расположить обиженных к миролюбивой сделке; с другой стороны, долгой опалой, удалением от родного крова и скитанием в лесах и пустынях понуждали убийцу, в случае его упрямства, хлопотать у наследников убитого о примирении и денежной сделке для оправдания его вины, потому что "убийца не живет в мире", говорят древние законы, пока не просит за него обвинитель или законный наследник (убитого).

Самое трудное препятствие к миролюбивой сделке, какое должны были одолевать законы, встречалось в благородных чувствах и гордости скандинавов, считавших бесчестием брать деньги за родную кровь с вооруженного человека; кроме того, не одно убийство само по себе было близко сердцу наследников и семейству убитого; для них чрезвычайно важно было, что семейная честь страдала от этого преступления (AA). В саге об Олафе, сыне Трюггви, Эйнар Тамбаскельфер, когда Халльдор Снорресон убил его родственника, Кале, говорит: "Братья Кале ждут от меня чести, чтобы я завел дело о пене за убийство: для меня неприлично брать деньги за родного, будто за собаку; если отомщу за это, как следует, другие поудержатся делать такие преступления".

Уважая это чувство, закон объявлял чистым от бесчестия (oskamder) всякого, кто принимал виру, хотя бы это было по первому предложению: сверх того, для полного сохранения чести обиженного, преступник с 12 родичами должен был клясться при его противниках, что он сам в подобном случае удовлетворился бы, если б был на их месте (AB).

Денежные пени были частью наследственные, частью семейные; первые (arfvebot) платил сам убийца ближайшему родственнику; но семейные (attarbot) собирались по некоторой раскладке с родных убийцы отцовской и материнской стороны и таким же образом разделялись между семейством убитого (AC).

С уплатой и получением виры военное состояние между обоими семействами прекращалось; для торжественного подтверждения мира и в ответ на примирительную клятву убийцы обиженная сторона произносила священный обет примирения или безопасности (Trygghetsed): "Теперь мы в мире на пирах и вечеринках, на тинге и народных собраниях, в церкви и на королевском дворе, везде, где собираются люди. Мы будем, как родные, делиться друг с другом ножом и кусками мяса и всякой вещью. Мы будем жить так дружно, как будто никогда не бывало меж нами вражды. Если же впредь выйдет у нас какая ссора, то она кончится не оружием, а деньгами. Кто из нас нарушит этот договор или убьет другого, обещав ему безопасность, тот пусть живет, подобно гонимому волку, везде, где христиане ищут церквей, язычники приносят жертвы в капищах, огонь горит, земля зеленеет, произносится имя матери, плавают корабли, блещут щиты, светит солнце, ездит финн, лежит снег, растет ель, летает по ветру сокол, распустив крылья, в долгие весенние дни, повсюду, где круглится свод небесный, обрабатывается земля, завывает ветер, вода течет в море и люди сеют семена. Пусть будет он удален от церквей и христиан, от дома Божия и пиров честных людей и от всякой другой отчизны, кроме ада. Каждый из нас даст другому безопасность до тех пор, пока существуют люди и прах. Где бы ни повстречались, на земле или в пристани, на корабле или на мели, на море или на хребте лошади, мы обязались взаимно делиться веслом и ковшом, скамьей и доской, когда потребует надобность. Мы в мире друг с другом, подобно отцу с сыном и сыну с отцом, на целую вечность. Ударим же по рукам для скрепления нашего договора и сдержим его по воле Иисуса Христа и с ведома всех тех людей, кого касается наш договор. Милость Господня сдержавшему условия и гнев Божий нарушителю его. Да будет счастлив час нашего примирения, и Бог да примирится со всеми нами" (AD).

Памятником этой независимости семейств, как свободных сочленов великого племенного союза, служит предписание древних законов, чтобы в некоторых случаях, когда родичи одного семейства приходят к домохозяевам другого, с обеих сторон давались заложники для полной безопасности и мира, как обыкновенно бывало между государями. Еще в исходе XIII века закон дозволял собирать толпу родных, чтобы силой требовать своих прав у родичей другого семейства.

Согласно с тем, замужество дочерей считалось делом, касающимся всей родни: было важно, чтобы заключались такие супружества, которые приносили бы всему семейству значение и силу, а не вред и убыток. Отсюда множество околичностей, изворотливость и осторожность, с какими заключались эти союзы. Женщина обручалась с совета своей родни; при действительном обручении надлежало присутствовать родственникам с обеих сторон, и жених под пенею в три марки обязывался приглашать на свадьбу всех их до третьего колена.

При составлении отдельного союза домовладельцы одного семейства особенно заботились о том, чтобы ни одного клочка их земли не могло утратиться и перейти в другой род. Оттого "одаль", недвижимая собственность каждого семейства, считалась святыней, потому что ее сохранение было условием семейной силы и значения. Отсюда заботливые, точные предписания в законах, чтобы одальная земля сохранялась в одном роде и не переходила в другой. Не иначе, как в крайности, разрешалось владельцу продавать родовую землю. Это он предлагал сначала близким родственникам, потом, если они не в состоянии были купить его землю, дальним и до самых отдаленных, "потому что, – говорит древний северный закон, – одаль не должен продаваться вне рода". Таково происхождение права выкупа (bordes ratt, jus reluitionis), прежде столь священного, что даже в тех случаях, когда недвижимые имения следовало отдавать за пеню, родным отца предоставлялось выкупать отцовскую, а родным матери материнскую землю, Вероятно, этой заботливости о сохранении одаля в роде надобно приписать, что дочь в старину не имела прав наследства при сыне, потому что она могла выйти замуж в другое семейство и передать ему свое одальное право ко вреду отцовского рода.

Благодаря тому, а также и другим обстоятельствам, сословие поселян в Скандинавии осталось во владении отцовской недвижимостью и сохранило свою независимость. В странах, где законы не так заботливо пеклись о состоянии свободных землевладельцев, прежние одальные или аллодиальные земли (гуфы) слились в обширные поместья, великолепные дворцы заняли места деревень, и свободные владельцы, прежде жившие на собственной земле, спустились на степень наемщиков или бедных крестьян, зависимых от посторонней воли; возвысились сильные феодалы, а свободное, оседлое сословие поселян исчезло или вовсе, или большей частью.

Скандинавы ограничивали переходимость поземельной собственности: они считали важнее для общества иметь свободных граждан, крепкими узами привязанных к отеческой земле, и полагали, что чем больше будет свободных землевладельцев в государстве, тем лучше обеспечена его собственная независимость. С этой целью было постановление, имевшее силу в продолжение тысячи лет и до нашего времени, хотя и не соблюдавшееся во всей строгости (AE), чтобы, для сохранения сословия свободных землевладельцев, наследственная земля не переходила ни покупкой, ни даром, ни завещанием; если же это случалось, наследники или ближайшие родные могли выкупать ее, брать назад (gamla byrd syna).

Сословие шведских поселян, при всех переворотах, сохранило свободу и гражданское значение, преимущественно пред его собратьями в других странах; во многих бедствиях отечества оно выдавалось вперед своим великодушным мужеством и усилиями; тем обязана Швеция попечительности древних скандинавов о сохранении родовой земли в семействах и заботливости, с какой древние законы не столько обращали внимание на хозяйственные расчеты, сколько старались поддерживать народный дух, чистую и невинную любовь к отеческой земле; они знали, что эта привязанность – источник многих гражданских добродетелей и что последствие ее – любовь к отечеству.

Естественно, что странствующий народ, проведший многие годы в походах, в которых единственной целью всех его распоряжений были защита и нападение, сделавшись оседлым на завоеванной земле, в том же военном духе продолжал все учреждения, тем более что подле него жили другие племена, коренные обитатели страны. Так, на первых порах государства в Скандинавии все было устроено на военной ноге. Всякий, способный носить оружие (vigher) (AF), был обязанным, при вызове на войну, вооружаться и идти за своим вождем. Весь народ составлял войско, всегда готовое для нападения и обороны. Следствием того, что народ и войско, граждане и воины были одно и то же, прежнее военное устройство послужило основанием гражданскому быту. Оттого-то отряды, устроенные по родственным связям и сотням, продолжали составлять обыкновенные разделения народа и войска: те, которые в военное время составляли воинский отряд под начальством особенного вождя, в гражданском быту образовали мирную государственную общину; для примирения ссор и совещаний об общественных делах они имели собственный тинг и особенного начальника.

С тех пор разделение на херады стало главной чертой государственного устройства в Скандинавии. С постепенным развитием гражданского порядка херады получали более правильное и определенное устройство. Родовой быт имел своим основанием первые, природой закрепленные отношения людей друг к другу. Херад был гражданским союзом, заключенным, по общему согласию различных землевладельцев, для охранения взаимного спокойствия и для защиты собственности и личной безопасности.

Убийство, если оно совершено было в пределах херада, считалось преступлением против взаимно охраняемого спокойствия и личной безопасности каждого: оттого-то, кроме виры ближайшим наследникам убитого и семейной пени его родне, платились хераду особенные мирные пени (fridsboter) за нарушение спокойствия или за насилие, причиненное сочлену херада (AG). Обвинения и оправдания происходили на тинге, под открытым небом, в присутствии народа. Глава, или судья херада, избранный этой общиной, и заседатели, призванные в этом качестве обеими сторонами, составляли суд, мирили ссорящихся или произносили изустный приговор, без всяких издержек тяжбы, по обычаю страны или по естественной справедливости (AH). В том случае, если обе стороны недовольны решением, им предоставлялось покончить спор оружием.

Для соблюдения доброго порядка во всех делах херады подразделялись на меньшие части, из которых первой и самой обыкновенной была четверть (fierdingar) (AI): ею заведовал четвертной судья (fierdings hofdingar). Если по какому-нибудь случаю приходил в херад королевский приказ, или совершено убийство, или встречались другие важные дела, тогда вырезали будкафлу, бирку, и посылали во всякую четверть херада для приглашения херадных домовладельцев на тинг. Будкафла должна была идти прямо вперед, а не назад, так что если приходила в деревню с востока, то продолжала путь на запад; если же являлась с юга, то отправлялась к северу. Все поселяне и деревенские жители обязаны были носить ее, исключая вдов, не имевших сыновей свыше 15 лет; от того освобождались коссаты, бедняки, жившие в лесу. Руны или буквы, вырезанные на кафле, показывали, зачем надобно собираться; закон налагал денежную пеню на того, кто положит будкафлу или испортит ее, перепутает.

Так как в это время походы большей частью были морские, то с особенным вниманием к тому херады разделены были на корабельные общины (skeppslag) (AJ). Однако ж неизвестно, на каком положении они существовали; только из законов Упландии и Вестманландии видно, что в первой области херад имел четыре, а в последней – две корабельные общины; дворы, принадлежавшие к ним, обязывались содержать наготове корабль со всеми его принадлежностями и снабжать его людьми и пропитанием.

Если нарушитель спокойствия объявлялся вне закона на херадтинге, то такая опала простиралась не далее пределов херада; только в том случае, если дело поступало на областной суд и производилось там, преступник объявлялся вне закона во всем судном округе. Чем был херад для свободных землевладельцев, тем же была область относительно херадов, управлявшихся одними законами. Херад был союзом домохозяев, соединившихся для охранения собственности и общего спокойствия; напротив, судебный округ (область) состоял из многих херадов, соединенных союзом для той же цели, и заботился о безопасности всего племени. Как судья херада на херадном тинге, так лагман говорил речи на областном языке. Такой общий тинг для всех херадов области был в Остготланде – Льонга – тинг, о котором упоминается в остготском законе, а в Вестгот-ланде – тинг всех готов (alldragota), о котором говорит вестготский закон. Такие же тинги были у готландцев, Gutnal Thing, и в других областях. В далекарлийском законе говорится о требовании под именем Landsnaemnd, а в хельсингском – о Landsting хельсингов.

На этих общих собраниях к числу должностных обязанностей лагмана принадлежало также чтение и объяснение законов. Сильные и краткие изречения, встречаемые везде в древних законах, были, вероятно, первыми судебными выражениями, они кратки, просты, с сильными ударениями, по правилам древнего стихотворства (AK); в них нелегко выкинуть ни одного слова, не заметив тотчас ошибки или пропуска; тем вернее они заучивались, потому что их важность, полезность и постоянное применение в гражданском быту делали для землевладельца необходимым и легким сохранить их в свежей памяти.

С постепенным развитием общества первые простые правила, введенные Одином или вошедшие в употребление по обычаю и естественной справедливости, стали во много раз сложнее; населенность усилилась; поместий стало больше; семейства перемешались и разветвились; возникшие оттого новые правомерные отношения и новые поводы к ссорам, естественно, ввели другие судебные образцы и обряды, которым обычай дал силу закона. Такие судебные правила, освященные обычаем, в собственном Свитьоде собрал Виггер Сна, законовед языческого времени, и разделил на некоторые отделы, названные по его имени Vighers Flokar. То же сделал в Вестготландии лагман Лумбер (AL). Он собрал и привел в порядок узаконения, имевшие силу у готов, прибавив к ним многие от себя, которые получили одобрение народа и точнее определили взаимные отношения свободных домохозяев и семейств в гражданском обществе. После этот сборник получил название законов Лумба. Сборник законов Виггера послужил основанием упландским законам; сборник Лумба – вестготским.

В сомнительных судебных случаях и при неудовлетворительности древних законов на лагмане лежала обязанность соблюдать и защищать правду: его приговоры и решения в подобных случаях, прочитанные народу, составляли дополнения к законам и употреблялись на будущее время при подобных же обстоятельствах. Так с постепенным развитием государства усовершенствовались и его законы: всякая область имела своего особенного лагмана и почиталась независимой общиной, потому и получила свои собственные законы.

Таково начало различных областных законов, которыми управлялись разные области, до тех пор, пока не составлен был новый свод законов, общий для всего государства в XIII столетии и введенный в XV. Законы Вестманландии, Далекарлии, Хельсингеландии и Седерманландии чрезвычайно сходны с упландскими: все эти области, принадлежащие к собственному Свитьоду, составляли более стройное целое; сначала они населены были жителями, которые происходили от племен, прибывших с Одином, оттого-то основанием их законов послужили одинаковые обычаи и обряды. Ежегодные областные тинги и дела на этих народных собраниях, веденные королем и народом, также много способствовали к установлению некоторого сходства в узаконениях различных областей.

Наконец влияние христианской веры стало общим и вызвало важные перемены в государственной жизни; исправление упландского сборника законов было окончено в XIII веке: тогда и прочие области Свитьода подвергли переработке свои законы, которые, имея источником одни и те же судебные положения и развиваясь при одинаковом устройстве, должны были походить друг на друга. Но между законами Свитьода и готскими встречается некоторое различие: это отчасти можно приписать тому, что основанием готских законов были особенные, отличные от свитьодских, местные обычаи; отчасти же некоторые из этих законов и обычаев, при позднейшей переработке свитьодского сборника, принуждены уступить более сильному влиянию христианства и королевской власти, или не были приличными для тогдашнего состояния государства. Полагают, что древнейший сборник вестготских законов принадлежит началу XII века, а младший и остготские законы – исходу этого века, Готландский закон во многих частях показывает очень древний состав, который свидетельствует о времени, близком к язычеству (AM). Есть следы, что и Смоланд, или собственно его округ, имел свои законы, хотя они и не сохранились. Но северная часть его повиновалась законам Остготландии (AN). Нерике и, вероятно, Вермландия с Вестготландией имели одни законы.

Управление каждой области собственными законами, которые, основываясь на народных обычаях, под надзором народа улучшались и применялись к потребностям общества, времени и места, имело важное влияние на гражданский дух шведского народа. Закон, получивший начало в его недрах, будто любимое дитя, окружен был народной заботливостью; отсюда эта особенная, всегда преобладавшая в скандинавах, щекотливость относительно неуклонного исполнения законов, отразившаяся в народном духе живым чувством правомерности. Они считали законы оградою права собственности, гражданской свободы и безопасности, оттого и никогда не действовали с таким мужеством, как в тех случаях, когда короли нарушали закон: это вменялось им в величайшее преступление. О том напоминал и Фрейвид Олафу Скетконунгу, говоря, что все шведы хотят иметь древние законы и полные права.

От имени закона (Lagen), как выражения общенародной воли, получил название и лагман; вся власть и значение его основывались на том, что он охранял и толковал законы, должен был уметь различать и подводить их, почему другие судьи предоставляли ему решение, не зная, какой подвести закон. Как муж закона, он был высшим представителем области, руководитель поселян во всех гражданских делах, самое сильное лицо между ними. От имени их он отвечал королю или ярлу, когда они посещали область, и имел с ними свидания. Все повиновались ему; самые значительные лица едва осмеливались являться на общий тинг без позволения его и поселян. Ни один государственный чиновник не мог занимать эту важную должность: лагманом мог быть только сын поселянина, из разряда свободных домовладельцев. Все поселяне "Божией милостью" должны были избирать его. Опасались, кажется, что благосклонность короля будет для его чиновника важнее народного дела; хотели, чтобы тот, кто говорил от лица всех свободных людей, и сам был совершенно свободен от службы, не зависел от милостей другого лица и не находил нужным бояться кого бы то ни было. В лагманы выбирали значительных и умных домовладельцев, с самого детства воспитанных в любви к отечеству, вполне опытных и сведущих в законах страны, притом таких, которые трудами своими и предков, также бережливостью приобрели большую недвижимую собственность (Jorddrottar): для таких лиц благо землевладельцев было так дорого и священно, что они не могли изменять ему без собственного вреда. Народ имел доверие к подобным людям. Эта должность часто переходила от отца к сыну; в некоторых семействах, например, Торгнюра в Упландии, Карла Эдсвере в Вестготландии, она была наследственной.

Высшим значением и наибольшей властью пользовался упландский лагман, потому что он был глашатаем воли и определений всего сословия поселян на общем народном собрании. Такое же преимущество имели и упландские законы пред законами прочих областей: все обязаны были судиться по ним в тех случаях, которые не могли быть решены по другим законам. Вообще земли господствующего народа, Volkland, занимали первое место в государственном союзе, потому что имели решающий голос во всех важных вопросах (AO). Причина такого первенства, принадлежавшего землям народа, без сомнения, та, что они, как древний, первоначальный Свитьод, были первым жилищем народа, переселившегося с Одином, родиной свейского племени и главным местом религиозного законодательства: там у Одина был собственный замок, народ имел общий и главный храм; туда собиралось все войско на ежегодный тинг и на общенародные праздники. Эти земли составляли среду государственного союза и главное место господствующего народа.

Король, как общий глава, заведовал религиозными делами; ему принадлежала высшая судебная власть при тяжбах и предлагались темные и запутанные судебные вопросы; он начальствовал над военными силами, сухопутными и морскими, и говорил на главных тингах при совещаниях об общественных делах. К числу его занятий принадлежала защита берегов и страны от опустошений викингов и других врагов, наблюдение за общим спокойствием и общей безопасностью и наказание преступников (AP). Если угрожал неприятель или объявлялся поход (Ledung), лагманы и придворные, вожди и поселяне – все свободные и способные владеть оружием обязывались в назначенное время и место являться с продовольствием для себя и в полном вооружении. Король решал войну: от него зависело сохранять мир (сидеть дома) или посылать войско; он мог требовать стольких вооруженных людей и обыкновенных судов, сколько находил нужным; он имел право назначать срок своего отсутствия из отечества; в походах все оказывали ему безусловную покорность. Судя по известной сцене на общенародном тинге, когда Олаф Скетконунг принужден был против воли заключить мир с Норвегией, полагают, что король не имел права предписывать снаряжение кораблей и войска в иноземные походы, и для того необходимо было согласие народа. Но, основываясь на том, нельзя ли утверждать с тем же правилом, что король не мог располагать и замужеством дочерей, не спросив о том мнения и приговора народа на тинге, потому что при этом случае Олаф Скетконунг принужден был против воли выдать Ингигерду норвежскому королю? И то и другое принадлежит к числу чрезвычайных случаев в истории, когда короли слабостью и неразумным поведением давали над собой волю народу. Хотя сравнение учреждений, прав и устройства близкородственных народов во многих случаях поясняет дело, однако ж надобно пользоваться им с большой осторожностью, не упуская из вида той разницы, которую производят местные обстоятельства или неодинаковый гражданский порядок и другие условия в жизни единоплеменных народов. Из того, что у германцев народ не принимал участия ни в каких других войнах, кроме тех, которые присудил сам, еще не следует безусловно, что то же было и в Скандинавии. Еще Тацит замечал о готонах, что они более подчинены были королевской власти, нежели другие германские племена; также и о свеонах, что "ими единолично, и не на основании временного и условного права господствовать, безо всяких ограничений повелевает царь" (AQ). Кажется, что у германских племен жреческая власть отделялась от королевской, по крайней мере в самое древнее время. Но в Свитьоде верховная королевская, жреческая и судебная власть сосредотачивалась в одном лице; оттого, без сомнения, верховный король свеонов имел такое значение и пользовался таким влиянием, какого мы не привыкли встречать у королей других народов. Сверх того, обязанность слушаться королевского призыва на войну и следовать за королем в поход была уже в характере военного государственного устройства и самого народа, так что право войны и мира можно считать в исключительном владении короля с начала основания шведского государства. По крайней мере, ни в древних областных законах, ни в сагах нет никаких доказательств противного. Скандинавы знали, что весь народ не может управлять, потому относительно войны, мира и всего, что касалось безопасности и благосостояния общества, вверяли высшую правительственную заботливость одному лицу: сила живет в единстве. Несмотря, однако ж, на такую власть короля, народ оставался свободным.

Есть большая разница между государствами, власть которых основывается на войсках, получающих жалованье, и такими, которые сильны только народом. Король, не имеющий права требовать других налогов, кроме дозволенных народом, и без иной военной силы, кроме свободных граждан, должен царствовать в согласии с народом и в его духе. "Всякая истинная свобода, – замечает один глубокий знаток истории, – утверждается на одном из следующих двух оснований: или граждане должны быть воинами, или воины – добрыми и разумными гражданами". Первое существовало в древнейшее время народной свободы. Оно было крепким оплотом ее в Швеции гораздо долее, нежели во многих других европейских странах; между прочим, причиной того были независимые общины, составлявшие судебные округи, которые управлялись людьми, избираемыми народом. Но главная причина та, что все они имели своим средоточием ежегодное народное собрание (тинг).

Норвежский народ, при всей его воинственности и любви к независимости, часто, однако ж, сносил иго самовластия, потому что не было никакой связи между областями (фюльками) Норвегии; король легко мог захватить их одну за другой; притом во главе таких областей находились подручники, поставленные королем и от него зависимые, между тем как в Швеции начальники областей опирались в своей власти на народ и без всякой боязни излагали пред королем народные дела. Они были толкователями воли и определений народа, которого согласие и одобрение необходимы были во всех вопросах, касавшихся религии и свободы совести, законодательства, принятия налогов и других повинностей, также всех хозяйственных дел страны. Король не имел права распоряжаться такими делами, не предложив их наперед свободным землевладельцам. Эти сильные люди, из которых каждый был независим в своем хераде, собираясь на собрание с оружием в руках, чувствовали свое значение.

Ежегодные собрания были для них местом соединения, опорой их значения, пособием для сохранения их общих правил. Это облегчалось тем еще, что одно лицо имело право говорить от имени всей одальной общины. То был тиунда-лагман. Он давал ответы от лица поселян на предложения короля. Судя по немногим сведениям о происходившем на этих собраниях, кажется, что поселяне редко не соглашались с мнением лагмана и изъявляли неудовольствие на его речи; это прямое доказательство честного, гражданского духа тиунда-лагманов; не менее делает чести и свободным землевладельцам, что они с полным доверием следовали за своими представителями и так единодушно вверялись их опытности и совету.

Здравый природный рассудок внушал скандинавам (что, кажется, забывалось и в более просвещенные столетия), что во всяком деле, а особливо в ведении общественных дел, всего важнее единодушие и согласие в действиях и плане; благодаря тому они могли выступать со всей народной силой на общих тингах при всех вопросах, касавшихся народа и государства. Но, как люди, охотно признававшие королевскую власть, и покорные подданные, если король повиновался закону и советовался с народной волей, они соглашались с ним и слушались его даже в таких случаях, когда не разделяли его мнении и неохотно исполняли его приказания; напротив, король изъявлял согласие на все, чего единодушно требовали поселяне, и утверждал их определения.

Так безыскусственно, просто разделялась у древних шведов власть между королем и народом: у них единство, составлявшее главное преимущество единовластия, сочеталось с той нравственной силой, которая одушевляет всех к общему делу в республиках. Это равновесие не задерживало ни знаменитого предприятия, ни блестящего подвига. Обыкновенные короли довольствовались значением, какое оставлял за ними древний обычай; власть великих королей не имела других границ, кроме народного доверия. С половины IX века до половины XI королевский престол в Упсале занимали воинственные и сильные короли-завоеватели (AR); о других сказано, что государство находилось при них в великом могуществе и не испытало никакого уменьшения (AS) в пределах: вообще, они пользовались большой властью. Этот двухвековой период, когда шведы были так сильны, что, казалось, готовились покорять другие народы Севера (AT), отмечен в шведских летописях, как лучшая пора народной свободы, когда все общественные дела зависели более от народной воли, нежели от власти короля (AU): тогда шведские короли обыкновенно во всех делах соображались с народной волей. Во все это время, исключая происшествия в последние годы Олафа Скетконунга, не замечается ни малейших следов несогласия между королем и народом, никаких признаков противных сторон и волнений; вместо того, это время отличается постоянной тишиной; необходимая покорность в народе соединялась с сильным чувством независимости и искренней, наследственной, привязанностью к королям; эти последние пользовались более совещательной и правительственной, нежели повелительной, властью; страна управлялась древними родовыми законами без страха и недоверия; королевская власть и народная свобода находились в полном согласии.

Особенно помогала этому должность лагмана, столь важная в древности; она была не только оградой народной свободы, но и много пособляла порядку и единству в народной власти. Лагманы, как стражи и блюстители закона, защитники народа и правители его дел, с одной стороны, составляли противодействие против всяких злоупотреблений королевской власти, с другой – останавливали беспорядки и смятения, обыкновенное следствие власти народа. Речь Торгнюра Олафу Скетконунгу на общем собрании показывает, каким значением пользовался тиунда-лагман и как сильны были эти люди во главе народа, Честные отцы семейств и добросовестные блюстители народных прав, они не делали другого употребления из общего народного доверия и своего влияния, как только наблюдали за свободой и правом; однако ж оставляли королям законную, следующую им, власть и помогали им во всех полезных намерениях ко благу страны и славе государства. Если б они дали над собой волю страсти, беспокойному властолюбию и другим нечистым стремлениям, то легко сделались бы сильными демагогами и попрали бы власть короля либо произвели бы между королем и народом брань, столь же опасную в ее последствиях для блага государства, как и для народной свободы. Злоупотребление свободой приводит ее к погибели. Такие правления, как в Швеции, вполне основаны на народных обычаях и могут существовать только у благородного, разумного и чистого нравами народа.

Олаф Скетконунг говорил, что предки его поочередно были государями Швеции и других обширных стран и что сам он считался десятым из сего дома; сверх того, летописи не представляют никаких следов королевских выборов до XI века; это приводит нас к заключению, что короли Сигурдова рода занимали престол по тем же правилам, как во времена Инглингов. Харальд Хильдетанн взял в соправители себе Сигурда Хринга и поставил его государем над свейской землей (Svealand). Внуки этого Сигурда разделили отцовскую землю (дети Рагнара Лодброка), и Бьерн Иернсида получил на свою долю Швецию. После того Шведское и Датское королевства положительным образом разделились: в первом продолжали царствовать потомки Иернсиды, в последнем – Сигурда. Шведские области сами собой устроили свой внутренний быт, выбрали себе правителей и благодаря народным собраниям более и более привыкали считать себя народом, соединившимся для общей защиты.

Тогда мы не встречаем никаких следов разделения страны или образования таких особенных королевств, как бывало во время Инглингов. Саги, однако ж, долго говорят о дележе государства между братьями и соцарствующими королями, и мы знаем, что в Сигтуне были короли, совсем неизвестные сочинителям королевско-упсальских родословных и древнейшим историкам Севера, исландцам Народ приучился искать силы и безопасности в своем союзе. Но что королевские родственники, по взаимному согласию, разделяли управление и доходы страны, это не встречало никакого препятствия в нравах того времени и понятиях о праве наследства, лишь бы не терпело от того государство и сохранялись в целости жертвоприношения, оборонительные способы страны, права и законы. Тем можно частью объяснить запутанность в королевских родословных того времени и название таких королей в летописях, о правлении которых ничего не сказано.

Наследственное право произвело соцарствия. Соправители разделяли с настоящим королем заботы о защите страны, носили королевские названия и получали доходы с какого-нибудь удела. Соцарствие было в таком обыкновении с древнего времени, что Стирбьерн Сильный, воспитанный при дворе дяди, Эйрика Сегерселла, еще на 15-м году возраста искал себе наследственного нрава и требовал того с такой настойчивостью, что поселяне отцовского удела прогнали его с тинга. При тогдашней простоте государственного быта, когда все, так сказать, управлялось само собой и дело короля состояло только в том, чтобы сообразоваться с волей народа и исполнять его определения, редко чувствовались вредные последствия таких соцарствий. Но дерзость Стирбьерна и насильственный способ, каким он предъявил свое право, нарушали спокойствие страны и подвергали опасности государство.

После того не встречается больше разделов между братьями и никаких соцарствий. Кажется, стали руководиться мыслью об ограничении наследственного права в королевском роду. Около 40 лет после Бьерна Иернсиды, при восстании против Олафа Скетконунга, даже затронут был вопрос об избирательном правлении и переходе королевского венца в другое семейство. Тогда избран был в короли Анунд Яков; это первый известный нам королевский выбор в шведской земле, Однако ж, вероятно, и отец Анунда Якова, Олаф Скетконунг, был признан государем еще при жизни отца, после смятений, по поводу дерзкого требования Стирбьерна либо объявлен единственным законным наследником своего отца, Эйрика Сегерселла; прозвание Скетконунга, вероятно, дано ему потому, что в то время его, еще младенца, носили на руках. Так мало-помалу наследственное государство обратилось в избирательное. События, за тем последовавшие, заключают этот отдел времени.

Король получал содержание с поместья и денежных сборов, которые сначала были личной податью или добровольным приношением и мало-помалу обратились в поземельный налог. Еще в половине XI века всякий был обязан посылать положенные деньги и приношения на большие праздники в Упсалу. Это, вероятно, те оброчные деньги, Skattp enn ing, или носовая подать, которая установлена Одином и упоминается в Инглинга-саге, древнейший налог в Швеции, по происхождению то же, что и храмовая подать, исстари платимая как в других землях, так и в Исландии. Ее собирали с каждого носа (AV). Это показывает, что она была личная.

Если деньги, собиравшиеся первыми упсальскими дроттами, называются в сагах положенными приношениями (AW), то, кажется, их нельзя почитать настоящей податью, а скорее добровольным даром на жертвоприношения и королевские нужды, чтобы не возбудить смятений в стране. Для той же цели Ингви-Фрейр отвел дворы и поместья, ему принадлежащие и называющиеся Упсальской собственностью, потому что, назначаясь на содержание короля и жертвоприношения, они принадлежали королевскому престолу в Упсале. Это самые первые королевские дворы, или так называемые коронные имущества. Браут-Анунд умножил их, приказав строить дворы во всяком большом хераде Свитьода; потом поступили они в Упсальскую собственность. К ней же присоединены были поместья, устроенные малыми королями для себя лично; очень вероятно, что Ингьяльд Илльраде овладел их поместьями, завоевав их королевства. Так упсальский король получил дворы и поместья во всех областях страны. Из законов Вестерготландии и Хельсингеландии мы знаем, что в XIII веке в первой области принадлежали к Упсальской собственности восемь поместий: Vadh и Oekol, Vartoptaer и Gudhem, Lungo и Holaesrjo, Asar и Skalander (AX), а в последней – шесть: Sunnarsti Hoeghaer, Hoeghaer i Sundhedhi и Hoeghaer i Nordhstighi (AY), равно Naes i Silangri (AZ) (67), Nordstigheri i Sioboradh (приход Saebro в Ангерманланде) и Kutuby. Законы прочих областей не сообщают нам никаких сведений об этом предмете; в последующее время коронные имущества умножались различным образом, время от времени подвергались разным превратностям, самые имена их изменялись; потому, кроме древнего королевского двора в Старой Упсале (Gamla Upsala), нельзя определить, какие дворы и поместья в каждой области принадлежали в старину к Упсальской собственности.

В древнейшее время существовал такой обычай, что короли со своими хирдманнами, или придворными, ходили из одного двора в другой, чтобы там на месте потреблять доходы с них. Там они держали тинги, вели беседы с поселянами, решали все встречавшиеся важные дела. На содержание короля и двора его в таких путешествиях обыкновенно собиралась с поселян съестная подать (matgaerd). Тогдашнее хлебосольство требовало, чтобы путников угощали без всякой платы. Этого особенно не забывали в то время, когда король объезжал страну (68). Он наперед предписывал угощение для себя, что на древнем языке называлось Veitsla (BA), и была повестка, чтобы готовили обыкновенную съестную подать для короля.

Кажется, что в старину короли делали такие посещения каждой области в известное время. Рассказывают, что норвежскому Олафу Дигре, или Святому, пришлось однажды проходить через Упландию; незадолго до того он был уже там в гостях. Подручники и богатые поселяне позвали его в гости для сокращения его путевых издержек, потому что король не мог требовать никакой съестной подати, так как не прошло еще трехлетнего срока, предписанного обычаем со времени последнего сбора этой дани. В другой раз он проходил там со свитой из 300 человек и предписал для себя угощение в королевских поместьях. Но денег, собранных для того, недостало, потому что короли в таких путешествиях обыкновенно имели свиты не более 70 или, по большей мере, 100 человек, а потому Олаф во всяком месте должен был проводить только одну ночь, хотя обычай требовал, чтобы король везде проживал по три дня.

Можно полагать, что и в Швеции были в обыкновении такие путешествия, но потом они были оставлены, когда короли отвлеклись от того другими, более важными, делами; положенные расходы на королевское содержание заменились соразмерным количеством денег или товаров и со временем обратились в постоянный, ежегодный налог.

Другая, более важная, подать получила начало в народной обязанности следовать за королем в походы. Если король не предписывал никакою похода, но спокойно жил дома, то, в замену добычи, какую мог делать на войне, получал со всякого малого и большого корабля некоторую подать деньгами или товарами, платимую корабельной общиной, вместо расходов на содержание моряков и снаряжение кораблей на войну, Этот налог назывался Ledungslama, потому что собирался в такое время, когда походы на войну хромали (lahm – хромой), т. е. не было приказания выезжать в море. В то время, когда короли все лето проводили в постоянных походах, этот налог едва ли составлял прибыльный доход, да и сомнительно, хоть и считалось старинным обычаем, чтобы платить королям деньги, сбереженные в целый год от издержек на снаряжение кораблей на войну; может быть, этот обычай появился только в то время, когда морские набеги стали реже, и короли, оставаясь больше дома, редко призывали народ к обязанности следовать за собой в поход. Верно только то, что в то время, от которого дошли до нас законы, этот денежный сбор существовал, если не предписывалось никаких морских вооружений, как постоянная подать, распределенная по некоторым правилам, и платился по числу людей (Mantal) или по числу недвижимых имений (Jordatal).

Впрочем, и пенные деньги (вира) за некоторые преступления поступали к королю, как высшему блюстителю закона и общей безопасности; однако ж, если сличить постановления об этом предмете, то кажется, что король только с постепенным увеличением его власти получил свою долю в этих деньгах и что в древнейшее время она доставалась ему только в таких случаях, когда он сам заседал на суде. По смерти туземца, его имение принадлежало королю за недостатком наследников. Король получал наследство и после англичан, если в назначенный срок не являлось других наследников, также и после бездетных немцев. Это называлось Danaerbe – мертвое наследство (BB).

Из этих доходов, военной добычи и дани, собираемой при королях-завоевателях с покоренных земель, приносились народные жертвы и ведены были все расходы на содержание двора и правительства. Последние не могли быть значительны в то время, когда весь народ составлял войско, вооружался, снаряжал корабли и исправлял все нужды на собственный счет, когда лагманы, судьи херадов и четвертей заведовали судопроизводством и внутренним спокойствием, когда число должностей было невелико, образ жизни прост, потребности ограниченны.

Но короли со времен Одина имели обязанность охранять страну от нападения соседей, а берега ее – от набегов и опустошений разъезжавших везде викингов. Для того они содержали дружины, всегда готовые в поход на всякое военное предприятие, на них возложенное. Они принадлежали к королевскому двору и составляли его главное войско. Самые смелые и храбрые люди избирались в эти дружины; храбрая дружина была условием королевской чести; свита из знаменитых воинов составляла отличие короля.

Эти дружинники со своей стороны старались поступать на службу к такому государю, который был известен военными делами, имел блестящий двор и славился особенной щедростью на подарки золотом, оружием и платьем. Некоторые, как земское войско, все лето проводили вне страны на королевских кораблях, для обороны берегов и спокойствия поселян; другие предпринимали торговые и военные поездки за драгоценными вещами и добычей для короля или по другим его надобностям: некоторые собирания дани с покоренных стран или в качестве посланников к иноземным дворам и по другим поручениям, Часть их оставалась на его дворе: они составляли его дружину, его стражу или имели другое назначение. Все они носили общее название домашних челядинцев, или хирдманнов (BC), королевских придворных: это имя означало, что их считали принадлежащими к семейству короля, к его дому и двору, Они находились в таких же отношениях к нему, как служители к господам, обязанные к особенной верности и подчиненные чужой воле, почему и не считались людьми независимыми в действиях; однако ж на них смотрели как на свободных, потому что их назначение было военное, а война и походы принадлежали к числу самых почетных занятий.

Дворы королей были в то время воинским училищем; сыновья богатых поселян и свободные молодые люди старались поступать в королевский хирд для узнания военных обычаев и снискания славы. Смотря по той степени, какую занимали в хирде, им отводились высшие и низшие места на скамье в королевской комнате; чем ближе к королевскому месту, тем более почета. Все они получали содержание при дворе короля, ходили с ним в его поместья, гостили у поселян, имели долю в военной добыче; за отличные опыты храбрости и приверженности награждались подарками, состоявшими из оружия, кораблей, дорогих платьев и золотых браслетов; но другого жалованья они, кажется, еще не получали, может быть, кроме самых знатных в хирде, занимавших особенные должности (BD).

Так, весь королевский двор был военным по происхождению и цели (BE). О его многочисленности саги сказывают нам только то, что к концу этого времени хирд шведского короля был значительнее норвежского (BF). Но вероятнее, что таких придворных было не свыше тысячи человек. Смотря по важности похода, их собирали то больше, то меньше. Собственно двор короля составляло отборное войско из людей, закаленных в военных опасностях: они употреблялись для небольших походов или составляли экипаж королевских кораблей, частью окружали короля на войне, частью поставлялись вождями прочего войска, Нередко в королевском хирде встречались иноземные знаменитости (BG). В области, по своему положению наиболее подверженные неприятельским нападениям, назначались особенные начальники для заведования военными делами и оборонительными способами страны. Мы находим таких начальников на прибалтийских берегах и в областях, пограничных с Норвегией: таковы были правители Вестготландии, под именем ярлов, наблюдавшие за спокойствием области. На содержание их, без сомнения, назначалась какая-нибудь часть доходов, как и в Норвегии; собирание этих денег с королевских ленов также, по-видимому, принадлежало к их занятиям.

Обыкновенно, при покорении оседлых народов кочующими или в феодальное время, когда ленные дворяне сделались господами поселян и их недвижимой собственности, прежние землевладельцы и вообще их дети и потомки обратились в состояние рабов, которые в средневековых актах называются servi glebae adseripti; это люди, неразрывно связанные с землей, ими обрабатываемой; вместе с ней они продавались, покупались, поступали в оброчное содержание и зависели от произвола своих господ. На Скандинавском полуострове никогда не было таких крепких рабов земли. Однако ж во время язычества и в первые века христианства личное рабство было известно.

Скандинавы много занимались морскими набегами; землевладельцы сами брались за оружие, когда огонь сторожевых башен возвещал приближение неприятеля или королевский приказ собирал на войну. Они же должны были являться на многие происходившие тогда тинги в качестве свидетелей, очевидцев и других лиц, Takar, Fastar, Synemaenner, требуемых продолжительными тяжбами древности; наконец, они принимали участие в областных тингах и народных собраниях в Упсале, в общественных жертвоприношениях, в совещаниях о государственных делах – вся жизнь их посвящалась войне и гражданским делам. Для хлебопашества, вырубки лесов и разных сельских работ они должны были пользоваться чужими силами. Народа для того было довольно в стране, судя по словам саг, подтверждаемым событиями того времени; но молодые люди, не ездившие в набеги для изучения военного ремесла и приобретения богатства, презирались: о таких говорили, что они сидят в золе; притом обширные участки ненаселенной земли предоставляли удобные случаи приобретать имения и сделаться домохозяевами, чего с охотой искала вся вольная молодежь, видевшая не много свободы в службе, под чужим покровительством. Это внушало скандинавам пощаду к побежденным, хотя они и наносили смерть с таким же хладнокровием, с каким встречали ее сами; пленники, взятые на войне, не предавались смерти; их считали добычей, которой победитель мог располагать для своих выгод и поступать с ней по произволу.

Викинги привозили домой столько пленных, сколько могло поместиться на их байдарах; с противолежащих берегов Балтийского моря, с Британских островов, из Англии, Шотландии, Ирландии, Германии и Франции, даже из отдаленной Испании они привозили пленных мужчин, женщин и детей всех сословий, монахов и священников, юношей и девиц знатного рода, дочерей ярлов и королей. Плен был первым, самым общим и обильным, источником рабства на Севере. Но был и другой: дети рабов принадлежали к рабскому состоянию (BH), как и отцы их; эти рожденные дома рабы, с детства приучаясь исправлять в точности разные работы, случавшиеся при дворе, имели пред другими особенное преимущество и назывались Fostre (fostra – воспитывать), потому что получили воспитание в доме господина.

И свободные люди обращались иногда в рабское состояние, если наделали больших долгов или опозорили себя преступлением, обличавшим низкие, бесчестные правила, которых можно было ожидать от одних рабов, а не от свободнорожденных; в таком случае находили справедливым обращать их в то звание, к которому они принадлежали по образу своих действий; воры становились рабами обокраденного, если не могли заплатить ему за убыток и удовлетворить закон денежной пенею; должники, не имевшие возможности уплатить долгов каким-нибудь другим. образом, делались рабами их заимодавцев до тех пор, пока не очистят долгов работой или вспоможением родственников. Крайняя нужда и бедность от неурожаев, неспособность достать пропитание другим путем, иногда же ненависть к родным заставляли некоторых продавать свою свободу и переходить в собственность господина, из хлеба, для покровительства, или чтобы лишить родственников наследства, достававшегося в таком случае тому, в чью власть поступали, потому что господин имел право и на имущество раба (BI). Такие назывались даровыми рабами (Giafthlalar), потому что добровольно поступали в рабство (traldom). Они принадлежали к разряду самых презренных рабов, потому что скандинавы предполагали чрезвычайно низкие и испорченные свойства или величайшую лень в том, кто добровольно отрекался от качеств свободнорожденного и мог продать драгоценное благо, свободу; за убийство таких платилось только 3 марки, каждая в 1 лот весом, между тем как за других эта пеня полагалась от 3 до 4 марок, а за рожденных дома рабов – 8 таких марок (karlgilda mare) (BJ).

Для различия от других служащих (tjensle hjon) рабы назывались Annoedhughs hjon, люди с несчастной участью (BK). По силам и способности каждого их употребляли для всяких дел при дворе, в поле или в лесу; на них обыкновенно возлагались самые суровые и тяжелые работы, унизительные для других людей: они пасли стада, рубили дрова, жгли уголь, добывали соль; служанки, на древнем языке ambud, или ambat (BL), работницы, занимались домашними делами; по известиям саг, их исключительные занятия состояли в том, чтобы молоть муку и печь хлебы. Самые способные и лучшие из рабов, особливо рожденные на господском дворе, определялись в должность надзирателей над другими, смотрителей за скотными дворами и пользовались иногда половинными доходами; они назывались Bryti (BM), раздельщики, потому что раздавали работу и пишу другим рабам. Имя королевских раздельщиков принадлежало рабам, заведовавшим королевскими дворами; сначала их часто употребляли для такой службы, которою гнушались свободные люди, по крайней мере, особенно дорожившие своей честью и свободным происхождением Бритам отвечали Deghia (швед. Deja), такие служанки, которым поручался надзор за прочими и внутренний порядок в доме.

Домохозяин имел неограниченную власть над рабом; даже в исходе XIII века, когда уже утвердилось христианство и нравы сделались мягче, он, его жена и дети могли убивать раба или поступать с ним так жестоко, как им вздумается. Законы не признавали за собой власти осуждать их к уплате виры за это. В законодательстве нередко упоминается о высеченной рабе (hudstryken huskona); прибит, как раб, traelbord (BN), говорили о том, с кем поступлено было так жестоко, что он лежал на земле с изломанными членами и не мог тронуться с места. Законы предписывают, чтобы раб, как лошадь, покупался при каком-нибудь поселянине, Vin (BO), и свидетелях, и если продавец утаивал его недостатки, то обязан был в продолжение месяца вознаградить покупателя за все убытки, понесенные им при этой покупке. Рабов дарили, отдавали вместо денег за пени и вообще поступали с ними как со всяким другим имуществом.

Скандинавы не дозволяли неприличных связей между рабами, потому что любили порядок и добрую нравственность в доме; более строгие в этом случае, нежели римляне, они наказывали подобные поступки. Раб должен на самом деле жениться с согласия своего господина и потом числился женатым, но дети, прижитые в таких браках, принадлежали не родителям, а их господам. Раб не пользовался властью ни отца, ни домохозяина; брак его не имел того значения, как браки свободных людей; оттого-то женатый раб в законах называется не супругом, а наложником (kaepsir) (BP).

То же право, какое домовладелец и дети его имели над жизнью рабов и детей их, простиралось и на их собственность: все, чем владел раб или что нажил на господской службе, принадлежало господину. В шведских законах они занимают место наряду с нищими (stabkerle) (BQ), и если раба хотели выкупить его родственники, то они должны были присягнуть, что вносят выкупную плату из своего имущества, а не раба; в противном случае' господин присваивал ее себе, как собственность.

Естественным следствием того, что рабы считались безусловной собственностью господина и государство не имело на них никаких прав, была совершенная отчужденность раба от всяких обязанностей относительно общества: он не пользовался гражданскими правами, не мог ни быть свидетелем (BR), ни носить оружия, не находился под одинаковыми законами, не подлежал тому же суду, как другие; закон не доставлял ему безопасности, общество не защищало его; о всяком, кто обращал кого-нибудь в рабство, говорили, что он отнимает у него личный мир и безопасность.

Но так как раб находился вне всяких отношений к обществу и почитался вещью, составлявшей полную собственность господина, то на этом лежала ответственность за все поступки раба: если последний сделал воровство, или убийство, или другой насильственный поступок со свободным человеком или его рабами, господин его присуждался к уплате пени за то, что не держал его строже (BS). Когда же он отказывался от платы и предлагал лучше выдать преступника для казни, какую назначит обиженный, тогда раба, с дубовым прутом на шее, вешали на столбе у двора господина: повешенный должен был оставаться тут до тех пор, пока отгниет прут. За срезку этого прута полагалось сорок марок пени. Таким отвратительным зрелищем хотели принудить владельца лучше заплатить деньги, нежели выдавать раба, потому что гнушались отмщать за себя на этом бедняке, и если дело шло о его преступлении, лучше требовали денег.

Напротив, оскорбления, нанесенные чужим рабам, относились не к ним, а судились, смотря по вреду, какой понес от того владелец; если раба его убили или так изувечили, что он не годился больше к работе, то не взыскивалось никакой другой пени, кроме полной цены убитого или изувеченного; тогда господин получал 8 марок за рожденного дома и 3 – за обыкновенного раба. Вообще, к этим несчастным чувствовали такое презрение, что название раба считалось самым обидным ругательством. Всякий, назвавший таким именем свободного, подвергался одинаковому наказанию с виновным в содомском грехе. Смерть от руки раба считалась самой позорной.

Со свободой исчезает отрада и сила жизни. Рабское воспитание имеет следствием рабские чувства. Состояние, исключавшее человека из гражданского общества и отнимавшее у него природные права и побуждения ко всему благородному и прекрасному, должно было до такой степени унижать дух, что он терял все свои лучшие качества. Это делает понятными для нас частые случаи в сагах, доказывающие верования древних скандинавов, что рабский дух уже проглядывает на лице раба: они могли отличать рабов от свободных при первом взгляде, по одной наружности. Трусость, вероломство, леность считались их отличительными свойствами; более благородных чувствований не предполагали в них. Когда королю Гуннару принесли сердце раба Гьялле, он мог увидеть, что оно принадлежало трусу: "Заметь, – сказал король, – как дрожит оно, но все же меньше, нежели прежде, когда находилось в груди" (BT).

Однако ж образ мыслей скандинавов был человечнее и благороднее многих римских философов, которые едва причисляли рабов к человеческому роду, сомневались, из такого ли же вещества состоит тело рабов, та ли же душа живет в них, не считать ли их другой породой людей. В сагах редко встречаются черты хладнокровной жестокости, с какой римляне обращались со своими рабами. Римские легионы иногда приводили из счастливых походов чрезвычайное множество пленных; некоторые римляне имели многие тысячи рабов в своих виллах; надобно было держать их под гнетом, чтобы они не сделались опасными для государства и их владельцев. Северные викинги не могли привозить многочисленные толпы пленных на своих небольших судах. Бедность, простые нравы Севера и недостаточность в съестных припасах также должны были ограничивать число рабов (BU). Между тем как в Риме множество рабов назначалось в прислугу избытку и роскоши, на Севере держали их не более, сколько требовала нужда для полевых работ и других занятий. Золото и серебро, земля и рабы, звериные рога и постель считаются в шведских законах главными драгоценностями поселянина.

При вспышках гнева северный домохозяин хоть иногда и жестоко наказывал рабов, однако ж, несмотря на неограниченное господское право, вообще обходился с ними с таким же человеколюбием, какое Тацит хвалит в древних германцах (BV). И законы заботились об отеческом воспитании детей рабов: если домовладелец хотел доказать свои права на раба, рожденного в его доме, то должен был принять присягу и подтвердить ее клятвой свидетелей и 12 посторонних лиц, что этот раб на его дворе родился, питался молоком матери, покрыт был одеждой и лежал в колыбели. На всяких пирах, в торжественных случаях, например, при жертвоприношениях, сговорах, свадьбах, поминках, скандинавы разделяли свою радость с рабами (BW). За удар раба на пиру взыскивалась такая же цена, как и за удар свободного. Желали, чтобы и рабы пользовались некоторым отдыхом от работы и имели светлые мгновения в жизни; полагали, что пора веселья должна соблюдаться для них так же свято, как и для свободных людей. Добрые господа не только доставляли им случай нажить что-нибудь, но и дозволяли выкупаться на волю трудовыми деньгами.

Эрлинг Скьяльгсон, знатный и сильный поселянин в Норвегии, держал во дворе постоянно до 30 рабов; он назначал им поденную работу; по окончании ее, остальное время, вечером и ночью, они могли употреблять для себя; наконец, дал им землю для хлебопашества; доходы с нее предоставил в их полное распоряжение; сверх того назначил цену, за которую они могли выкупаться из рабства. Многие выкупились уже на первый или на другой год, и все, имевшие даже небольшую удачу в делах, освободили себя на третий год. На вырученные деньги Эрлинг накупил новых рабов. Но вольноотпущенным он доставил разные способы к обогащению: одних послал ловить сельдей, другим указал другие средства; некоторые вырубили леса, обработали землю под ними и поставили себе дворы: он помог всем разжиться (BX).

Человеколюбивое чувство и очень высокий для того времени образ мыслей нередко заметны в поступках скандинавов. Это смягчало участь многих рабов; несмотря на надменное презрение к ним, в той же степени, в какой ценилась свобода, на Севере участь их была гораздо сноснее, нежели во многих других странах. Оттого в сагах часто встречаются черты благородной привязанности рабов к господам; многие из них получали свободу за оказанную верность, способность и подвиги мужества. Домохозяин или кто-нибудь другой, с его согласия выпускавший на волю раба, брал этого с собою на тинг, объявлял Manhelgd, мир и безопасность его лица, принимал в свое семейство, что называлось aettleda, и тем слагал с себя на общество ответственность за его поступки. После того вольноотпущенный мог быть истцом и ответчиком и принимать присягу (BY). Впрочем, он не выходил из-под господского надзора и сохранял некоторые зависимые отношения к прежнему господину; если же оказывался неблагодарным или непочтительным к нему, то в наказание опять становился рабом (BZ). И сын отпущенника, в случае проступка против прежнего господина или его детей, присуждался к вторичной уплате выкупных денег за свою свободу. Не думали, чтобы не умевший пользоваться или прилично распоряжаться домашним хозяйством мог быть хорошим согражданином. Отпущенники составляли низший разряд свободных людей. По мнению скандинавов, переход от рабства к свободе должен быть постепенным: оттого дети отпущенников имели более значения, нежели их отцы.

Свободные люди называются в законах Fralsman, Frals, Folkfrals – люди, имевшие право носить оружие, Thagn, или Thiagn, с намеком на благородное чувство, честность, добросовестность и способность, качества, которых требовали от свободного человека. Как рожденные с правами, приличными свободным людям, они называются Fralsborna, Aettborna, Fridhatta (CA), свободнорожденные, Aettade и Full kynnadhe (CB), родовые. Напротив, отпущенники, составлявшие средний разряд между свободными и рабами, называются Fralsgifvi и Fralsingi, а рабы – Ofraelse и ofraelst Folk. Лица, носившие высокое или княжеское достоинство, назывались Tignarman, почетные люди (CC). В числе их первый был король, почему и сан его назывался hogsta Tign (CD); почетное имя носили и ярлы, и даже епископы, со времени их появления в стране. Все прочие, как бы ни были богаты или знатного рода, даже принцы, пока не получили королевского титула, и сыновья ярлов, если не занимали отцовской должности, причислялись к людям, не носившим высокого достоинства, Otignir.

Отцовское значение переходило и к детям: скандинавы очень дорожили высоким происхождением и считали честью быть потомками знаменитого семейства; все, у кого в родне были знатные и сильные люди, назывались storattade и storslagtade, знатного рода; сыновей ярлов называли Jarlborna, рожденные от ярла. Но с этими названиями не соединялось никаких преимуществ, которые отделяли бы одних людей от других такого же свободного звания: на всех лежали одинаковые обязанности к государству; сыновья ярлов делались ярлами по собственным заслугам или по королевской милости; потомки должны были своим поведением и способностью поддерживать значение семейства. Были такие поселяне, как Скоглар Тости, тесть двух королей, угощавший у себя в доме принцев и их войско во время набегов; или Аке, вермландский поселянин, который в одно и то же время просил к себе в гости шведского и норвежского королей, угощал их со всей дружиной самым патриархальным образом и при прощании дарил их; или старый Хакон, защищавший от короля одного убежавшего принца и его бесприютную мать. Такие поселяне соперничали в силе и значении с тигнарменами, почетными лицами, и не считали себя ниже их. В таком же духе, как лагман Торгнюр упрекал Рагнвальда-ярла в его исканиях почетного имени, Tignarname, и считал для себя честью принадлежать к поселянам, отвечал Кетилль, богатый норвежский поселянин, королю Харальду Харфагру, который склонял его быть королевским подручником и сулил лены и почетные имена. Кетилль отказался, говоря, что лучше для него остаться поселянином и считать себя не хуже людей с почетными именами. Олаф Дигре, или Святой, выговаривал сильному Эрлингу Скьяльгсону, зачем он предпочитает людей одного с ним звания и не уважает королевских фогтов. Эрлинг отвечал: "Я охотно сгибаю шею пред вами, король Олаф, но тяжело мне ползать перед Ториром Тюленем, который, со всей своей родней, рабского происхождения, хоть он и фогт ваш, или перед другими, ему подобными, хоть они в чести у вас" (CE). Следующий рассказ из королевских саг об Асбьерне Сигурдсоне предлагает много пояснительных сведений о нравах и образе мыслей того времени; из него видно, как патриархальные тогдашние поселяне помогали членам своего рода, заботились о силе, чистоте и почете своих семейств, не могли выносить позора и не любили оставлять его без отмщения.

Сигурд Торирсон, богатый и значительный поселянин в Аунде на Тронденесе, в Норвегии, во время язычества, обыкновенно приносил жертвы три раза в год: в первую зимнюю ночь, в половине зимы и около лета. Сделавшись христианином, он удержал этот обычай: осенью делал большой пир для своих друзей, зимой о Рождестве – другой, на Пасхе – третий. Много родных и друзей собиралось к нему.

Когда сын его, Асбьерн, вступил во владение наследством, он держался отцовского обычая. В один год был сильный неурожай; несмотря на то, Асбьерн продолжал давать пиры по-прежнему, потому что у него оставалось еще старой пшеницы от прошлых годов. Другой год был такой же неурожайный: Сигрид, мать Асбьерна, хотела, чтобы некоторые пиры были отложены. Асбьерн не согласился; осенью доехал к знакомым, закупил, где было можно, пшеницы, от некоторых получил в подарок. Но и на третий год жатва была очень плоха.

В то же время пришло известие с юга страны, что король Олаф Дигре запретил вывозить оттуда на север пшеницу, солод и муку. Сигрид советовала убавить домашней челяди. Но Асбьерн продолжал жить по-прежнему. У него было прекрасное судно такой величины, что могло плавать на открытом море с парусами из полосатой ткани. Он спустил его в море, взял с собой двадцать человек домашних и поплыл к югу.

В южной Норвегии лежит остров, называвшийся в древности Кормт, ныне Кармен. Там находилось обширное и прекрасное королевское поместье, Эгвальдснес. Им владел королевский фогт, Торир Тюлень: он был незнатного рода, однако ж деятелен, с хорошим даром слова, охотник пощеголять пышным нарядом, хвастун на словах, сверх того ловкий наглец и умел извлекать для себя пользу из этих качеств, с тех пор как несколько упал во мнении короля.

Асбьерн приплыл к острову вечером, пристал к королевскому двору, накрыл свой корабль палаткой и переночевал там. Торир Тюлень спросил его, куда он намерен ехать. "У нас на севере, – отвечал Асбьерн, – большой недостаток в пшенице, а нам рассказывали, что здесь славный был урожай: не продашь ли нам, поселянин, пшеницы? Вижу здесь огромные скирды, для нас же будет легче не ездить дальше". – "А вот я сделаю для вас облегчение, – сказал Торир, – такое, что тебе не надобно будет ни ездить дальше, ни рыскать здесь в Рогаланде за покупкой пшеницы; скажу тебе, что ты не достанешь ее ни здесь, ни в другом месте, потому что король запретил продавать ее для вывоза на север. Воротись назад, халогаландец: это будет всего лучше".

Асбьерн и его люди сняли палатку, вышли в море, поплыли к югу и к вечеру прибыли на Ядер, где жил дядя Асбьерна, Эрлинг Скьяльгсон. Он ласково принял племянника, очень обрадовался его приезду, посадил возле себя и спрашивал, что нового на севере. Когда Асбьерн подробно рассказал обо всем, даже о цели своей поездки, Эрлинг сказал: "Плохо, что король запретил продавать пшеницу отсюда: не знаю, кто бы отважился здесь нарушить королевский приказ, а самому мне надобно остерегаться как-нибудь прогневить короля, потому что многим хочется поссорить меня с ним".

Асбьерн слушал его с удивлением и, помолчав несколько минут, сказал: "Правда узнается поздно: в детстве мне рассказывали, что моя мать свободного происхождения во всех родовых коленах и что Эрлинг Сола самый лучший из ее родных; ну а теперь от тебя самого слышу, что ты не так свободен от королевских рабов на Ядере и не можешь располагать своей пшеницей, как хочешь". Эрлинг посмотрел на него, усмехнулся и отвечал: "Вы, жители Халогаланда, не столько знаете про королевскую власть, сколько мы, рогаландцы. Хорошо тебе хвастать-то дома, племянник! В хвастовстве-то ты не выродок из семьи. Попьем-ка сначала, а завтра посмотрим, что можно посоветовать в твоей нужде". Так они и сделали и пропировали до вечера.

Утром разговорились опять: "Я думал о твоей покупке, племянник, – сказал Эрлинг. – Все ли равно для тебя, у кого бы ты ни купил?" Асбьерн отвечал, что все равно, лишь бы купить у законного владельца. Эрлинг намекнул, что, по его мнению, у рабов его найдется пшеницы, сколько нужно племяннику, а они не под одними законами с прочими. С рабами в торге сошлись. Асбьерн нагрузил корабль пшеницей и солодом, получил от дяди подарки на прощанье, с попутным ветром поплыл домой и в первый вечер пристал к Эгвальдснесу.

Королевский фогт Торир Тюлень собрал в ночи шестьдесят человек и утром сошел с ними к Асбьернову кораблю, сильно напустился на Эрлинга за пренебрежение королевского приказа и велел Асбьерну выйти с людьми на берег в противном случае грозил побросать их за борт корабля. "Мы не хотим, – он говорил, – чтобы вы мешали нам, когда станем выгружать корабль". Асбьерн принужден был уступить силе. Когда выгрузка закончилась, Торир начал прохаживаться по кораблю и, посмотрев на парус, сказал: "Славные паруса у этих халогаландцев! Возьмите-ка парус нашего перевозного судна да отдайте им: для них он довольно хорош, потому что поплывут они с порожним кораблем". Это было исполнено: парусами обменялись.

Асбьерн, вернувшись домой с таким успехом в деле, не затевал зимой пиров, не навещал и родни. Его поездка стала известной: о ней ходили разные смешные толки. Асбьерн сдерживал досаду, сидел все дома и ждал весны. Дождавшись ее, он спустил в море свой длинный корабль; это была шнека с двадцатью лавками для гребцов. Снарядивши корабль, он собрал домашних, пригласил друзей и вскоре имел 90 человек вооруженных. Он отчалил от берега, держал путь к югу и на пятый день Пасхи решил пристать к острову Кормту.

Он вышел на берег один, чтобы высмотреть случай. С высоты можно было видеть королевский двор: Асбьерн заметил, что в Эгвальдснес шло и ехало много народа сухим путем и водою. Он отправился ко двору и вошел на кухню, где прислуга готовила кушанье. Из разговоров ее он узнал, что на остров приехал в гости король Олаф. Асбьерн вошел в королевский дом и остановился в передней комнате. Одни входили туда, другие выходили; никто не обращал на него внимания; двери в залу были отворены.

Король сидел за столом. Перед креслом его стоял Торир Тюлень. Асбьерн услышал, что он рассказывает длинную историю про случай, вышедший между ними, но во многом отступает от истины. Кто-то спросил, что было с Асбьерном, когда выгружали корабль. Торир отвечал, что он во время выгрузки казался спокойным, но, когда сняли парус, заплакал. До сих пор Асбьерн удерживался, но когда ему сделали такой обидный для северянина упрек, будто он плакал, быстро выхватил меч, бросился в комнату и поразил Торира. Удар пришелся в шею: голова фогта покатилась по столу к королю, туловище упало к ногам его, скатерть залита была сверху донизу кровью. Асбьерна схватили, сковали.

В королевской дружине находился Скьяльг Эрлингсон, сын Эрлинга Скьяльгсона и двоюродный брат Асбьерна. Он встал, подошел к королю и предложил свои поместья за жизнь брата. "Разве это не уголовное преступление, – сказал король, – если кто-нибудь нарушил спокойствие праздника Пасхи? Не таково ли и второе смертоубийство в королевском помещении? А третье, что мои ноги сделаны плахой?" Но Скьяльг старался убедить короля взять пеню по старинному обычаю. Король, в благородном сознании своего долга, отказал: "Хотя я и держу тебя, Скьяльг, в большой чести, – промолвил он, – однако ж не нарушу для тебя закона и не унижу королевского сана".

Скьяльг повернулся и вышел из комнаты; за ним пошли 12 человек его свиты. Был уже поздний вечер. Скьяльг поспешил со своими людьми на корабль; после усильной работы веслами целую ночь на рассвете они прибыли в Ядерн. Только что вышел на берег, Скьяльг побежал на отцовский двор и с такой силой стал ломиться в ворота, что гвозди в них не выдержали; все всполошились в доме, Эрлинг вскочил с постели, схватил меч и щит, побежал к воротам и спрашивал, что там за буян такой. Узнав голос сына, он продолжал: "Это так на тебя похоже – поднимать такую безумную возню". – "Пожалуй думай, – сказал Скьяльг, – что я сильно вожусь: брат мой, Асбьерн, не называл бы этого возней там, где сидит он в оковах, отсюда к северу, в Эгвальдснесе. Славно бы было поехать туда и пособить ему". Отец и сыновья обдумали, что им делать.

Было воскресенье; король молился у обедни; все его люди также. За церковью стоял Асбьерн в оковах, под стражей. По окончании обедни король вышел из церкви. Он увидел, что на Асбьерне нет оков и что по обеим сторонам дороги от церкви до королевского дома поставлены вооруженные люди; у входа в дом стоял Эрлинг с сыновьями: они собрали 1500 человек.

Эрлинг приветствовал короля и говорил: "Мне сказали, что племянник мой Асбьерн попал в большую вину: плохо, король, что вышел случай, вам не угодный. Я явился предложить за него мировую и такую виру, какую вы сами назначите, а также и похлопотать, чтобы он остался жив и невредим и мог свободно проживать в стране". Тут они разговорились, но эта беседа не обещала миролюбивой развязки. Наконец Эрлинг сказал: "Не скрою от тебя, король, что у меня в голове: я желаю, чтобы мы мирно расстались друг с другом; если этого не случится, лучше бы мне не искать свидания с тобой". Эрлинг покраснел, как кровь.

Тогда подошел к королю епископ Сигурд и сказал: "Государь, умоляю вас именем Божьим помириться с Эрлингом, особливо, когда он желает сохранения жизни и невредимости человека: все прочие условия в вашей воле".

Наконец король уступил. Эрлинг поручился за Асбьерна; этот получил мир, но должен был покориться условиям, какие предпишет король. Эрлинг воротился домой. Король назначил следующие условия: "Началом нашего договора должно быть твое повиновение нашему закону, что если кто убьет королевского слугу, то обязан нести его службу, коли это угодно королю. Моя воля, чтобы ты принял должность фогта, которую исправлял Торир Тюлень, и был начальником в здешнем моем дворе, в Эгвальдснесе".

Асбьерн повиновался, но сначала хотел съездить домой в свое поместье и устроить свои дела. Когда он прибыл туда и его родные узнали, чем кончилось дело, они говорили ему: "Твоя первая поездка на юг была постыдна во всех отношениях, однако ж могла быть поправлена как-нибудь; а твое будущее путешествие – позор как для тебя, так и твоей родни; ты едешь поступать в королевские рабы, подобно Ториру Тюленю, самому худшему из людей. Веди себя как мужчина да сиди-ка лучше в своих поместьях, а мы, твоя родня, будем стараться, чтобы ты никогда не пришел в такое опасное положение". Этот совет был по мысли Асбьерну: он послушался и остался на своем дворе..." (CF).

В древности было много таких сильных семейств в сословии поселян. С их перевесом в значении и силе, особливо при шумных королевских выборах и внутренних ссорах, прежнее равенство начало постепенно исчезать. Различие в значении мало-помалу привело к государственному неравенству. Некоторые значительные семейства получили особенное влияние в государстве: так образовалось родовое дворянство. К следующим временам относится происхождение сильных вельмож, потом введение рыцарской службы и раздача грамот, освобождающих от налогов, положили начало первенству получившего преимущества дворянского сословия (CG). Развитие этих новых начал принадлежит также к последующим временам.

Мы имеем одно древнее стихотворение "Песнь о Риге" (69), представляющее картину различных обычаев и событий между знатными поселянами и рабами в языческое время. Это простое описание их занятий, жилищ, одежды, всего их быта и, кажется, попытка объяснить по древним понятиям происхождение различных народных сословий: оно ссылается на древние саги трех различных народов, поселившихся на Севере, именно: неизвестных племен, изгнанных или покоренных; готов, оставшихся свободными, и, наконец, народа, который пришел с Одином, сделался господствующим и ввел военные обычаи.

"Древние саги рассказывают, – говорит "Песнь о Риге", – что Хеймдалль, сильный и мудрый бог, под именем Рига (Эрика), ходил вдоль морского берега по зеленой дорожке и пришел к домику. Двери были отворены настежь, на полу горел огонь; там сидели люди, Аэ и Эдда (CH), в платьях старинного покроя. Риг сел между ними на средине скамьи. Эдда сняла с золы тяжелый и толстый пирог с подливкой, принесла в чашке суп и лучшее лакомство – вареную телятину. Риг потом улегся на постель между хозяевами и спал три ночи. После того он ушел.

Минуло девять месяцев. Тогда Эдда родила сына, который, по старинному обычаю, был облит водой и получил имя Трэлля (раба). Он рос и развивался; был смугл; кожа на руках в морщинах, суставы сведены, пальцы толстые, спина сгорбленная, пяты длинные; он учился пробовать свою силу, вить лыка и носить тяжести. Однажды на двор пришла странница, девушка с больными ногами, загорелыми руками, курносая. Ее звали Ти (CI), раба Она села посредине скамьи, а возле нее поместился сын дома. Они дружески разговорились и потом постлали постель себе. Ти проживала с Трэллем тяжелые дни и рожала детей в радости и удовольствии. Сыновей звали: Hreimr, Fjosner, Klur, Kleggr, Kesser, Fulner, Drumbr, Digraldi, Drottr, Hosner, Lutr, Leggialdr (CJ). Они делали плетни, удобряли поля, разводили свиней, пасли коз, добывали торф и каждый день носили домой топливо. Дочери были: Drumba, Kumba, Oekvinkalfa, Arinnefia, Ysia, Ambatt, Eikin-tjasna, Totrug-hypja, Tronn-benja (CK). От них началось поколение рабов.

А Риг продолжал путь и пришел к другому дому. Дверь была не притворена; огонь горел на полу; вокруг сидели люди. Мужчина строгал дерево для навоя; он был в узком кафтане с пряжкой на шее; борода его приглажена, волосы подстрижены на лбу. Женщина махала пряслицей, мерила тесьму и готовила платье. На голове у нее была повязка, на груди брошка, на шее платок, а на плечах банты. Мужчину звали Афе (CL), а женщину Амма. Это были хозяева дома. Рига угощали хорошо (CM): он лег в постель с хозяевами и ночевал с ними три ночи.

По прошествии девяти месяцев Амма родила красивого сына, с блестящими глазами. Его полили водой, одели в полотно и назвали Карлом. Карл рос и развивался, учился обуздывать волов и делать полевые орудия, строил дома и амбары, делал чесалки для шерсти, работал плугом.

Ему привели невесту, увешанную ключами, Снер, в платье из козьей шкуры, и поставили под венчальный покров (CN). Карл и Снер обменялись кольцами и постлали брачное ложе, потом строили дома и приживали детей в радости и любви. У них были сыновья: Hair, Deingr (CO), Hauldr, Thegn, Smidr, Breidrbonde, Bundin-skegge, Bue, Boddi Brattskeggr, Seggr (CP). Дочери назывались: Snot, Brydr, Svanni, Svarri, Sprakki, Fljod, Sprund, Vif, Feima, Ristill (CQ). От них происходят роды поселян.

Но Риг продолжал путь и подошел к домику. Дверь, обращенная к югу и украшенная кольцом, была полуотворена (CR). На усыпанном соломой полу сидели отец и мать, смотрели в глаза друг другу и играли. Отец сучил тетиву, натягивал лук, обделывал стрелы, мать разглаживала полотно и примеряла головной убор. Она была с брошкой на груди, в широком платье, в подсиненной сорочке; у нее были светлые глаза, полная грудь и белая, как самый чистый снег, шея. Она достала белую узорчатую скатерть и постлала ее на стол, принесла мягкий пирог из белой пшеницы, положила его на стол, поставила также обитые серебром блюда с дичью, ветчиной и жареными птицами, также вино в склянках и, дорогих сосудах. Они пили и разговаривали до самого вечера. Риг встал и пошел ложиться спать. Переночевав три ночи, он опять пустился в путь.

После девяти месяцев мать родила сына. Его одели в шелк, полили водой и назвали Ярлом. У него были светлые волосы, красивые щеки, а глаза пронзительнее, нежели у молодых змей, Ярл вырос, взмахивал щитом, крутил тетивы, гнул луки, обделывал стрелы, бросал копье, ездил на лошадях, охотился с собаками, обнажал мечи и учился плавать. Странник Риг опять вернулся, научил его рунам, дал ему свое имя, признал своим сыном и приказал ему владеть одальной землей, древней отчизной.

Молодой Риг пошел из дома темным путем, по обледенелым горам, для войны и боя; бросал копье, взмахивал шитом, обнажал меч, затевал войну, обливал кровью поля, рубил войска и покорял земли. Он один владел 18 дворами, раздавал поместья, всех дарил украшениями и статными конями и осыпал золотыми кольцами. Он поехал в пышном наряде и прибыл поляною в комнату, где жил Херсир.

Его встретила белая, веселая, стройная Эрна (быстрая). Он желал иметь ее женою и увел. Она пошла с ним под венчальное покрывало. Супруги жили счастливо, были родоначальниками поколений и достигли глубокой старости. Старшего сына звали Burr, другие были: Barn, Jod, Adal, Arfi, Mogr, Nidr, Nidjungr, Sonr, Sveinn, Kundr и Konr (CS). Они учились плавать и играть в шахматы, обучали коней, делали шиты, обделывали стрелы и метали копья.

Но молодой Кон разумел руны, руны древности, старинные руны, мог спасать людей, притуплять лезвия мечей, утишать волны, заговаривать огонь, успокаивать море, утолять скорби, понимал чириканье птиц и владел силой восьми мужчин. С Ярлом Ригом он мерялся силами и состязался в рунах: он знал их лучше. Тогда ему самому дано было называться Ригом и лучше всех знать руны. Молодой Кон ездил по лесам и болотам и стрелял птиц. Одинокий ворон сидел на ветке и пел: "Зачем ты бьешь птиц, молодой король? Тебе бы ездить верхом да поражать войска, бороздить море да пробовать лезвия мечей, наносить раны..." (CT).

(A) От древнегерманского слова an и lot – по жеребью доставшаяся земля. Происхождение слова, также и то обстоятельство, что подобная собственность встречается в древних законах этих народов под именем sors – жребий, кажется, указывают, что они разделяли между собой по жеребью и завоеванные земли, подобно всякой другой добыче.

(B) Тацит, Германия, 26.

(C) Отвечающее древнесеверному Veitsla – содержание, дар, пожалование для независимого содержания. Глагол veita, veta означает давать, содержать, награждать, лены давать.

(D) От fe (Vieh, швед, fa) – деньги, жалованье, и od – собственность, следовательно, такая земля, которая давалась для содержания или в награду за какую-нибудь услугу.

(E) Ире в своем Glossarium Sveo-Gothicum производит слово Vasall от старинного Veitsla, которое привели мы сейчас. Другие производят его от кельтского gvas – слуга.

(F) Швейцария, Англия, Швеция.

(G) В продолжение этой истории мы найдем довольно доказательств того, также и политического устройства Швеции, основанием которого в Швеции, как и в Швейцарии, была древняя народная свобода.

(H) Landnamabok.

(I) Без сомнения, то же, что и Dyskja, употребительное еще и нынче в Ангерманландии, означающее поленницу дров на лугах (svedjeland), или Dyssja – сложенное в копну сено. Корень этих слои снова встречается в исландском Dys, или Dis, – груда, гробовой курган, откуда глагол at dysia – хоронить в кургане.

(J) В упландском законе встречается место, могущее лучше объяснить дело: "Человек приезжает на дикую или на общественную землю и старается очищать ее; когда он удалится, другой, явясь на это место, также может сдирать кожу с деревьев и рубить приметы на них, а вокруг очищенной уже земли построить загороды и службы. Если опять явится первый и скажет. "Зачем ты занял место, которое я очистил?" – "Нет, – ответит другой, – я очистил его, а не ты, я содрал кожу с деревьев и вырезал приметы на них; право остается за тем, кто поставил загороды и ж очищал землю, потерял понапрасну труды".

(K) Отсюда odla – присваивать землю (от od – собственность).

(L) В первоначальном и древнейшем значении слова число мужей; в этом смысле оно встречается во многих местах шведских областных законов. По всей вероятности, в древности не было поземельных податей: все налоги собирались по числу бондов (bonder) – землевладельцев или домохозяев.

(M) Gottlands Lagen, Skanska Lagen, Westgota Lagen. Drott назывался вообще отец семейства, Jord Drott – землевладелец относительно своих сограждан; Loenar Drott (Oestgota Lagen) – владыка в отношении к своим женщинам; Lavarder (англосакс. Hlaford, англ. Lord) – господин относительно своих рабов.

(N) Жена поселянина могла сделать покупку не свыше, как на 8 пфеннигов, но сын, хоть и в совершенных летах, также не мог ничего покупать, как и раб, пока находился на отцовском содержании.

(O) Можно производить от graes и sitia в смысле сидящего на голой земле. Это житель хижины Budner, не имеющий никакой доли в деревенских полях.

(P) Mikill bondi – то же, что gudr или godr bundi на рунических камнях, отличный поселянин; gudr, godr (gut) имело в данности очень высокое значение, то же, что наше "благородный, превосходный, способный"; Bonde, на памятниках Bundi, Buandi, собственно настоящ. прич. (Part. praes.) глагола bua (обрабатывать, жить, населять) – означает человека, живущего на одном месте и обрабатывающего землю, оседлого, у которого дом и земля.

(Q) В исландских сагах, особливо в Саге о Ньяле, встречается много подобных примеров древнего обыкновения обнародовать или оглашать убийство.

(R) Lysning – опубликование убийства; vig – убийство, сражение; Arf значит "наследство".

(S) Хельсингские законы, в своем настоящем виде, одни из младших областных законов Швеции.

(T) Vatnsdaela saga, XXII. Один исландец, Халле Гудмундсон, убит был сыновьями Харека в Боргфьорде. Когда Бард, старший из братьев Халле, спустя некоторое время занял место убитого в доме, мать дала ему оплеуху и запретила сидеть тут, пока не отомстит за смерть брата. В тексте, в отделе Северные женщины, мы расскажем это подробнее. Саги сохранили примеры многих людей, для которых кровная месть была столь священным и ненарушимым долгом, что они из Исландии и Норвегии преследовали убийц до Константинополя и там наконец отмщали за смерть убитых родных. Олаф Дигре Норвежский приготовил себе низложение сначала тем, что, вместо договора между обиженными и виры за преступления, стал наказывать виновных смертной казнью: это навлекло на него непримиримую ненависть многочисленной родни преступников.

(U) Исландские саги полны таких примеров.

(V) Это основное положение всех областных законов Швеции.

(W) "Он, как опальный, должен бежать, дома позавтракав, а в лесу поужинать".

(X) В опасности, in vandreadhum.

(Y) Отсюда лесные люди, дорожные промышленники, разбойники, жившие во множестве во всех лесах.

(Z) Vatnsdaela saga.

(AA) "Его честь была оскорблена и личная безопасность и спокойствие нарушены".

(AB) Клятва называлась Jamnadhar edher, Jafnadae ed (клятва равенства).

(AC) В остготском законе семейная пеня называлась Oranbot (от oran – вражда, кровная месть). Заем, делаемый убийцей у родных для уплаты этой пени, называется в вестготландском законе Aettarstuthi.

(AD) Heid arviga saga (считается древнейшей из письменных и дошедших до нас саг). Такая же клятва, почти слово в слово сходная с этой, встречается в древнем исландском своде законов Gragas. Она в своей поэтической форме носит отпечаток древности, несмотря на некоторые выражения, заимствованные из христианства, потому что христианская вера рано была введена в Исландии. В Skane Lagen упоминается о клятве безопасности (Tryghdared), но в шведских законах нет никакой формы для нее, почему для объяснения события мы взяли исландскую.

(AE) В древнейшее время не было никакой разницы между родовым и благоприобретенным имуществом, и хотя наследованная от предков земля преимущественно называется Odal, однако такою же считали законно купленную и приобретенную землю. "Если люди, имеющие ближайшее право на недвижимость, не выкупают ее, то деньги за нее принадлежат владельцу", – сказано в Dale Lagen. В своем месте скажем, как началось различие между родовой и приобретенной землей, для ограничения усилившихся подаяний и завещаний поместий церквам и монастырям, чтобы иерархия не овладела наибольшей частью земель в государстве; скажем также, что папы осуждали это различи вредным местным обычаем.

(AF) Воинственный, способный носить оружие, от vig – сражение, война.

(AG) Оттого еще и ныне имеет долг в пенях за убийство или рану.

(AH) Подробное изложение судопроизводства и состояния гражданского законодательства вообще по объяснениям, предлагаемым областными законами, мы оставляем до того периода, от которого эти законы дошли до нас в их настоящем виде. Здесь ограничиваемся только выбором таких известий в древних сагах, которые несколько ознакомят нас с древнейший формой государственного устройства и его началами.

(AI) Так, по крайней мере, в восточной и западной Готландии, в Упландии, Седерманландии и Вестманландии, по известиям, сообщаемым законами этих областей.

(AJ) На морском берегу земля разделялась только по местам снаряжения кораблей, т. е. херады носили там имя Skiplag (теперь skeppslag – корабельная община). Оттого и прибрежная земля Свитьода называлась прежде Ro din (от roder – гребля): это имя и прежнее разделение сохранилось еще и ныне в Roslagen, или Rodslagen.

(AK) Оттого, вероятно, главы, на которые разделены названия (Balkar) шведских законов, назывались Flokker, Flockr означает собственно краткую песню; таким о6разом, Flokker – множество собранных вместе стихов.

(AL) В списке вестготландских лагманов, приложенном к вестготландским законам, сказано о нем: "Он родился в Вангуме и там похоронен в кургане, потому что был язычник". В приходе Banga в Сканинге, за полторы мили от Скары, находится очень большой курган, еще ныне называемый курганом Лумбера. Некоторые утверждают, что Лумбер жил в VII столетии, другие переносят его в IX или X. То и другое неверно.

(AM) Не только разделение без заглавий в ютландских законах и молчание их о доле короля в обыкновенных пенях за смертоубийство доказывают глубокую древность этих законов: они запрещают подкидывать детей, поклоняться богам в рощах и на высотах и вооружаются против всего языческого.

(AN) До нас дошел отрывок о смоландских церковных законах; а что это отделение не относится к одному епископству, учрежденному епископом Зигфридом, кажется, можно заключить из того, что в списке книг короля Магнуса Эриксона (ум. 1374) упоминается и смоландский закон.

(AO) "Так всегда бывало: что положат между собой упсвейские власти, тому всегда следуют и прочие жители" (слова Фрейвида, когда вестготландцы хотели выбирать другого короля на место Олафа Скетконунга за то, что он не сдержал своих обещаний).

(AP) Анунд Яков, сын Олафа Скетконунга, обыкновенно жег дома злодеев; так же поступал и Олаф Толстый (Дигре), король Норвежский.

(AQ) Тацит, Германия, 44.

(AR) Как Эйрик Эмундсон и Эйрик Сегерселл.

(AS) Как при Бьерне Эйриксоне, сыне и преемнике Эйрика Эмундсона, который царствовал 50 лет.

(AT) "Народ свеонов многочислен, они славны силой и оружием, кроме того, как на конях, так и на кораблях они равным образом прекрасные воины, отчего сокрушают своей силой иные племена Аквилона" (Adamus Brem., De situ Daruae).

(AU) "Так, у них (свеонов) есть обычай, чтобы всякое общественное дело по единодушному желанию народа приобретало силу, как если бы это было установлено королем". Так говорил король Олаф Ансгарию, когда этот во второй раз прибыл в Швецию и изъявил королю желание проповедовать христианскую веру в этой земле (Vita Ansgarii).

(AV) Сага об Инглингах, VIII.

(AW) Сага об Инглингах, XII.

(AX) Vodh ныне – деревня Wad в хераде Wadsbo; Oekub – деревня близ монастыря Warnheme в хераде Walle, Vartoptaer – поместье Wartofta в Вартофском хераде и в приходе Асака; Gudhem – деревня того же имени в Гудгемском хераде; Lungho – вероятно, деревня Long в хераде Варне; Holajio – быть может, в приходе Halanda в хераде Alr; Asao – в приходе As в хераде Ase, a Skalander – ныне деревня Skalanda в хераде Kalland.

(AY) Находились в приходе Norrala, Nog и Jattendal, из которых первое – в южной, а последнее – в северной части Хельсингеландии.

(AZ) Приход Selanger – в Medelpad. Прежнее королевское поместье Nas – ныне Kungsnas. Туг и теперь еще видеть можно остатки длинного и довольно возвышенного тинга. В церкви Селангского прихода, находящегося недалеко от города Gundswall, был некогда прикреплен железными цепями и сохранился Хельсингеландский Законник.

(BA) Приглашение в гости, содержание.

(BB) Это слово, вероятнее всего, производится от исландского deya – умереть, от прич. dainn – смерть. Как daeja, так и dainn в том же значении встречаются в далекарлийском наречии. Корень dan находят в некоторых греческих словах (Танатос – смерть, данака – монета, т. е. монета, которую давали на дорогу умершим).

(BC) "В древних законах был такой обычай, что все люди, присягавшие в верности королю посредством рукобитья, или принятия меча, назывались домашними людьми, хотя потом получали более почетные имена, по способности каждого" (Norske Hirdskraa). Хирдманнами они назывались от hird – семейство, а придворными – от hof – двор, дом, собственно жертвенное место, храм.

(BD) Тацит также говорит о дружинах германских королей, что содержание на королевский счет составляло их единственное жалованье. Когда Свен Твескегг (Вилобородый) и его сын, Канут Великий, в Англии учредили славный тинглит-корпус, каждый воин получал жалованья по 8 и каждый капитан по 12 марок, кроме дарового содержания. Это первое точное известие, какое имеем, о раздаче ежегодного жалованья. Но тинглит-корпус составлял род постоянного войска (по известиям Sv. Aggonis, он состоял из 3000, по Саксону – из 6000 человек), возник и образовался при совершенно особенных обстоятельствах (в первой половине XI века) и существовал до тех пор, пока датские короли царствовали в Англии; из этого, однако, нельзя сделать никаких заключений относительно Швеции и Норвегии.

(BE) Оттого в средние века Hofmann имел то же значение, что Kriegsmann.

(BF) Олаф Дигре, или Святой, в Норвегии имел только 60 хирдманнов, 30 гостей и 30 придворных. Олаф Кирре, царствовавший в Норвегии спустя 40 лет после Олафа Святого, имел 120 хирдманнов, 60 гостей и 60 придворных. Что домашние войска короля Шведского были гораздо многочисленнее, можно заключить из того, что Анунд Яков дозволял Олафу Святому выбрать для похода в Норвегию из своего хирда 400 лучших храбрецов, отлично вооруженных.

(BG) Например, Свен Эстридсен, Эйнар Тамбаскельфер и Свен Хаконсон.

(BH) Именно такие, отец и мать которых принадлежали к рабскому званию. Но у других народов отчасти имело силу правило, что "дитя следует худший стороне": "En formariage le pire emporte le bon", и если один из родителей принадлежал к разряду рабов, то и "дитя причислялось к рожденным от рабов; отчасти же следовали правилу, что дитя удерживает звание матери: тот почитался свободным, чья мать была свободного звания; если же она раба, то и дитя принадлежало к рабам, хотя бы отец его был знатного рода. Но шведские областные законы отличаются в этом случае от законов других народов более кротким постановлением, что дитя следует лучшей стороне: тот был свободен, у кого отец или мать принадлежали к свободным; не только думали, что одни недра матери облагораживают и дают свободу, но и признавали также свободными детей, приживаемых свободнорожденным с рабой, но во избежание всяких споров на будущее время о звании этих детей отец обязывался объявить их своими на тинге; сверх того, если раба была не его, а другого, вознаградить последнего за убытки, причиненные ему неспособностью рабы к работе во время беременности, также за издержки на воспитание ребенка во всю бытность его в доме господина, у которого родился. Но эти свободные, происходя по отцу или матери от рабского звания, далеко не имели того значения, каким пользовались вполне свободнорожденные.

(BI) То же, хотя и не точно, встречается в скандинавских областных законах, потому что эти принадлежат тому времени, когда рабство на Севере стало уменьшаться; многие основания делают, однако ж, вероятным, что против воров и должников в Швеции поступали так же, как в Дании и Норвегии.

(BJ) Доказательства тому из остготских законов. Из остготских законов также видно, что три марки денег отвечали двум с половиной весовым маркам. Итак, за дарового раба платили 24, за обыкновенного – 48, за рожденного дома раба – 120 лотов серебра.

(BK) От исландского слова Annaud, или Anaud, означающею всякого рода бедствие и горе, отчего и рабское состояние, как худшее из всех зол, называется в шведских областных законах Annoedhugsh Stadh и Annoed hughs Dom.

(BL) В стихотворном переводе Библии Отфрида Бейссенбурга (умершего во 2-й половине IX века) встречается слово ambahten в значении "работать". Св. Бригитта в своих сочинениях употребляет слово Ambudh в значении "труд, неприятности". У голландцев еще нынче тяжелый и усильный труд называется Ambagt. Думают, что это же слово – корень немецкого Amt (Ambt) – должность и шведского Embete.

(BM) От brytia – раздавать. Вероятно, что слово Bryti первоначально употреблялось как название старших рабов, но потом назывались так и свободнорожденные, исправлявшие обязанности бритов.

(BN) От trael – раб, слуга и bard, или harder, – избитый, от baeria – бить.

(BO) Vin назывался призванный обеими сторонами поселян, который должен присутствовать при покупке движимою имущества, чтобы после, если купленная вещь подвергается отчуждению, быть свидетелем, что она куплена; в этом случае он должен был и приводить продавца.

(BP) Собственно тот, кто живет с наложницей (concubinus). То же, что немецкое Kebe, Kebse, Kebsweib. И римляне называли браки рабов не matrimonium, а contubernium.

(BQ) Нищий, бедняк, собственно ходящий с палкой, Stabkerl.

(BR) Кроме; некоторых особенных случаев, когда мать в родах и ее новорожденное дитя умирали и возникал вопрос, кто из них умер прежде. Также, когда муж, жена и дети утопали все вместе или были сожжены с их домом. По вестманландским законам, раба могла быть свидетельницей по случаю вопроса, живое ли родилось дитя. То же и по вестготландским законам. Если домашнее животное причинит смерть другому такому же или будет укушено собакой, то в таких случаях пастух – законный свидетель, хотя бы он был и рабского происхождения.

(BS) Если раб убьет свободного, то не называется убийцей его: пеню платит господин. Если раб убьет такого же раба, вира взыскивается с того, кому принадлежит убийца. За убийство свободного, совершенное рабом, по вестготландским законам с господина взыскивается семейной и наследственной виры 21 марка; по остготландскнм законам наследственной виры – 13 марок, 8 эйриров; по вестманландским – 7 марок, сверх того выдается и раб; в случае его побега платится 13 марок; по готландским законам – 12 марок. За удар, рану или побои, причиненные рабу, обыкновенно взыскивается та сумма, в какую оценена была жизнь его.

(BT) Сага о Вольсунгах, 46.

(BU) В сагах встречается только один пример, что рабы были опасны спокойствию Севера: у Ани Старого был раб, по имени Тунне; господин отдал ему в полное распоряжение все. По смерти Ани, сын его и преемник, Эгиль, опять стали обращаться с Тунне как с рабом, и этот убежал от него с драгоценностями покойного Ане и набрал шайку преступников, воров и таких же рабов. Он нападал с ними на деревни и грабил. Эгиль пошел на него, но Тунне со своей шайкой напал на господина и прибил его. Это повторялось восемь раз, так что Эгиль наконец принужден был искать убежища в Дании у короля Фроде и только с его помощью одолел и убил Тунне.

(BV) Тацит, Германия, 25.

(BW) Известен случай, когда рабы, пируя на зимнем празднике, по оплошности дали убежать пленникам.

(BX) Сага об Олафе Святом, XXIII.

(BY) "Быть в числе тех, которые приносили присягу".

(BZ) В одном из законов исчисляются преступления, за которые вольноотпущенник снова обращался в рабство; все они имеют одно начало: чтоб он отнюдь не поступал неприязненно с прежним господином, не соединялся с его врагами, не свидетельствовал против него пред судом для чужих выгод, во всяком случае доказывал ему свое уважение и преданность.

(CA) Fridha – atta, от fridher – свобода, и aett (нынче att) – род.

(CB) От Kyn – род.

(CC) От tign – достоинство, честь; по звуку и значению, оно сходствует с dignitas римлян. Сначала словом tign означалось королевское или княжеское достоинство.

(CD) В саге об Олафе Святом, гл XLVI, королевский упсвейский род называется tignust, высочайшим.

(CE) Сага об Олафе Святом, CXVI.

(CF) Сага об Олафе Святом, CXVII-CXX.

(CG) Дворянство в Швеции и все, владевшие имуществом, свободным от налогов, должны были во время службы служить на конях, а поселяне и другие, платившие подати, пешие. Еще нынче поместья, поставляющие всадника в полном вооружении, называются Rasthall; есть разные роды их.

(CH) Ae, или Ai, – праотец, Эдда – праматерь.

(CI) Thy – раба.

(CJ) В подлиннике Hreimr – закоптелый; Fjosner – загрязненный; Klur – грубый; Kleggr – неуклюжий; Kesser – своенравный; Fulner – безобразный; Drumbr – колода; Digraldi – толстый; Drottr – лентяй; Hosner – кривая спина, и другие, также очень живописные.

(CK) Так же, как и имени сыновей, значения очень непривлекательного свойства: тут есть и кривоносая (Arin-netia), и раба (Ambatt), и кривоногая (Ockvinkalfa), и т. д.

(CL) Afe – дед, Amma – бабушка.

(CM) Жаль, что до нас дошли только отрывки этого древнего стихотворения. К числу потерянных строф принадлежат и те, в которых описаны кушанья у поселян.

(CN) Это значит: она была покрыта полотняным покрывалом. Это, кажется, древний обычай. Так описываются в древнем стихотворении Thryms-Quida отправление невесты Торы к Турса-Дротту в Йотунхейм: "Они покрыли Тору брачным покрывалом и украсили большой брошкой (Brysing), под которой звенели ключи; платье опускалось на колени; на груди были брильянты, на галопе красивый остроконечный убор".

(CO) Drengr означало прежде не раба, как нынешнее шведское drang, но, как и теперь у ирландцев, человека храброго и с благородным образом мыслей. Godrdreingr – одно из благороднейших названий мужчины; так сказано в вестготском законе о короле Инге: "Он управлял Швецией хорошо (draeng) и никогда не нарушал закона".

(CP) Все эти имена значения совершенно противоположного именам рабов.

(CQ) Приличная, невеста, благоразумная и проч.

(CR) Прежние, языческие храмы имели так же, как и нынешние, ворота с большими бронзовыми кольцами.

(CS) Burr (или Borr) назывался отец Одина. Barn – дитя, другие: благородный, наследник, потомок и т. д.

(CT) Здесь оканчивается древняя рукопись.