|
ЧАСТЬ I. ИСТОРИЯ ПРОБЛЕМЫ
Первая схватка
Спор о варягах тянется уже давно, то затухая, то вновь разгораясь (общие обзоры его истории – см. в: Венелин 1842; Свистун 1877; Мошин 1931а; 19316; Мавродин 1949; [Шаскольский 1965; Schmidt 1970; Ruft 1979; Алпатов 1982; Нильсен 1992; Данилевский 1998; Хлевов 1999]). Первая его вспышка окончилась ровно 200 лет тому назад, вторая взволновала русское общество ровно 100 лет назад [прошу учесть, что это написано в 1960 г.], третья горит на страницах научной литературы и прессы наших дней...
В высокие окна круглого зала Академии наук была видна темная полоса Невы, изборожденной дождем и ветром. За просторным, как плац, круглым столом, покрытым темно-вишневой бархатной скатертью, сидели профессора в шелковых камзолах и светлых париках.
Возвышаясь во весь свой огромный рост над краем стола, академик Миллер с желчной усмешкой указывал на листы с критическими замечаниями в его адрес, писанными академиком Ломоносовым, и громко говорил по-латыни:
– Удивительно, до какой степени Ломоносов презирает местные исторические свидетельства... Судите, граждане, поступает ли он так из любви к истине или, скорее, увлеченный и ослепленный жаждой противоречия, издевается таким образом над своим отечеством...
С грохотом отодвинув кресло, Ломоносов вскочил и, еще более высокорослый, прокричал тоже по-латыни, глядя в упор на Миллера:
– Видя такую направленную против меня брань, считаю, что здесь нет места для доказательств и доводов!
Профессора заговорили и закричали все разом, преимущественно по-латыни. Миллер, как вспоминает впоследствии Ломоносов (1957: 726), "многих ругал и бесчестил..., на иных замахивался в собрании палкой и бил ею по столу конференцскому".
Так проходили в Академии Наук заседания специальной комиссии, учрежденной для разбора диссертации профессора Миллера.
Может быть, слова академиков звучали не совсем так – эти высказывания взяты из предварительного письменного обмена мнений (Ломоносов 1952), но характер и тон спора они передают вполне.
Обсуждение этой диссертации заняло двадцать девять заседаний и продолжалось с 23 октября 1749 г. по 8 марта 1750 г., а последнее выступление главного оппонента состоялось в 1760 г. Нынче защиты диссертаций стали куда короче и гораздо спокойнее. Но и в те времена случай был все же из ряда вон выходящий...
В чем суть дела?
Это была первая открытая схватка "норманистов" и "антинорманистов". Борясь с вековой отсталостью России, с проклятым наследием татарского ига, Петр I много уповал на иноземных мастеров и ученых и выписывал их буквально пачками. А иностранцы прибывали всякие – и дельные честные работники, и пронырливые авантюристы, любители наживы. При Анне Иоанновне в темную пору "бироновщины" земляки всесильного фаворита стали прибывать в Россию еще более густым потоком, а деловые качества уже и вовсе не принимались во внимание.
Об этом времени историк В. О. Ключевский писал:
"Немцы посыпались в Россию точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении. Этот сбродный налет состоял из "креатур" двух сильных патронов, "канальи курляндца", умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обершталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенвольд, обергофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа" (Ключевский1989: 272).
Вот при каких обстоятельствах в открытой вскоре после смерти Петра Российской Академии Наук оказалось значительное количество немцев и других иностранцев.
Разные это были люди. Были среди них такие, как всемирно известный математик Эйлер, как благородный Рихман, друг Ломоносова, беззаветно преданный науке и с честью выполнивший свой долг перед Российским государством, своим вторым отечеством (он погиб при выполнении физического опыта). Были среди них и другие – невежда и интриган Шумахер, саксонский шпион Юнкер, домашний учитель детей Бирона Ле-Руа (этот последний прочел в Академии Наук доклад "О надгробной надписи на могиле Адама, предполагаемой на острове Цейлоне").
Были приезжие на короткое время – для сбора материалов. Так, в 1733 г. в Петербурге побывал Эрик Юлий Бьёрнер, который в 1743 г. издал в Стокгольме на латыни книгу "Историко-географические изыскания о героических скандинавских варягах и первых русских династиях" (Bioerner 1743).
И наконец, были в их среде люди типа Байера, Миллера, Шлёцера. Эти приехали в Россию не тунеядствовать, а работать. Но кроме солидных знаний, добросовестности и трудолюбия они привезли с собой и свои националистические предрассудки – убеждение в превосходстве немецкого народа над другими, высокомерное пренебрежение к русским людям. Служа русскому государству, они презирали русский народ и русскую культуру. Таков был и старейший из них – Готлиб (Теофил) Зигфрид Байер, историк и знаток скандинавских, классических и восточных языков. "Только по необъяснимой случайности, – писал другой немец о Байере, – живя в России, будучи русским профессором, занимаясь русской историей, он не только не знал ни слова, но даже не хотел учиться по-русски" (Шлёцер 1875).
Нет спора, Байер, Миллер и Шлёцер имеют заслуги перед русской наукой. Они с огромным усердием и немецкой аккуратностью собрали, упорядочили и кропотливо отпрепарировали для науки множество исторических материалов – летописей, сообщений путешественников и т. п. Но их националистические предрассудки обусловили предвзятое отношение их к истории России.
С некоторым самодовольством они считали свою работу культуртрегерской, а себя – чем-то вроде христианских миссионеров в дикой и некультурной стране. Они, конечно, видели большие достижения русского государства в развитии хозяйства и мореплавания, науки и культуры, в градостроительстве и военном деле, но относили это за счет руководящей деятельности таких же, как они сами, иностранцев, приглашенных Петром и его преемниками. Одно неладно: изучая русскую историю, они приходили в недоумение. Оказывается, и в прошлом, до Петра и до иноземных учителей, у русских были значительные достижения и успехи – было создано огромное могучее государство, построены многочисленные города, одерживались победы и писались философские сочинения. Просто не верилось, чтобы сами русские люди, которых приезжим зазнайкам привычно было считать тупыми и вялыми варварами, своим умом дошли до всего этого, чтобы русский народ из своей среды породил тех энергичных героев, которые возглавили столь импозантные дела.
И вдруг пролился свет, все прояснилось, все стало на свои места. Одно сообщение древней русской летописи внезапно озарило Готлиба-Зигфрида Байера блестящей догадкой: и в древности были призваны такие же иностранцы. Они-то и возглавили туземцев, под их началом создано все на Руси!
Летопись говорила об этом совершенно недвусмысленно. Сначала славянские племена платили дань варягам – выходцам из-за моря. Потом "изгнаша" варягов за море и "почаша сами в собе володети и не бе в них правды, и вста род на род...". Не прошло и двух лет, как пришлось искать на стороне князя, который бы "володел... и судил по праву". Послали "за море и варягом, к руси". И тут же в летописи поясняется: эти варяги назывались Русью, как другие варяжские племена называются свеями (шведами), англами, готами и т. д. И вот в 862 г. славянские и другие племена этой страны заявили варягам: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И выбрались три брата Рюрик, Синеус и Трувор со своими родами и взяли с собой всю русь и пришли. "И от тех варяг прозвася Русская земля".
Через два года Синеус и Трувор умерли, а Рюрик, обосновавшись в Новгороде, рассадил по славянским городам и по городам соседних племен своих воевод. После его смерти его родственник Олег, правивший вместо малолетнего Игоря, сына Рюрика, утвердился в Киеве и сделал этот город центром огромной державы. В дальнейшем потомки Игоря, киевские князья, раздавали своим сыновьям в удельное княжение многочисленные города и городки киевского государства, и, таким образом, все знатнейшие династии русских князей, укоренившиеся в землях восточных славян, являются ответвлениями древа Рюриковичей. Вот что сообщала "Повесть временных лет".
Стало быть, Киевское государство, а вместе с тем и его культурное наследие, созданы варягами. Варягами же в Восточной Европе называли германских насельников Скандинавии, известных остальной Европе под именем "норманнов" – "северных людей".
Германцы – норманны, предки нынешних шведов, норвежцев и датчан, были близкими родственниками германских племен Центральной Европы – швабов, саксов и других, предков нынешних немцев. Германское племя франков дало имя и первую королевскую династию французскому государству. Германские племена англы и саксы, переправившись через пролив Ла-Манш, завоевали остров бриттов и создали там свое государство. Норманнские завоеватели, утвердившиеся на полуострове, получившем от них имя Нормандии, также переправились в Британию и завоевали государство англо-саксов, утвердив там свою династию. Набегам норманнов подвергалась даже Италия – крайний юг Европы. Так что освоение норманнами земли восточных славян находило себе хорошие аналогии в других эпизодах обширной и бурной завоевательной деятельности активных воинственных германских племен.
[Здесь я поддался общему у нас впечатлению, что немецкие профессора начала XVIII в. воспринимали норманнов как северных германцев.
(и все у нас долго не учитывали), что в начале XVIII в. языковые семьи, ныне общеизвестные, не были еще четко выделены, так что особое родство немцев скандинавам еще не было таким очевидным. Немецкие профессора могли, конечно, воспринимать русское население как недостаточно цивилизованное, но ассоциировать шведских предков со своими не могли.]
К сообщению летописи о призвании варягов Байер и его последователи подобрали ряд других фактов, увязывающихся с этим сообщением в единую систему (Bayer 1735; 1741; 1770).
Так родилась "норманнская теория". Ее сторонников стали называть "норманистами".
Суть этой теории заключалась в отрицании за русским народом творческих сил вообще, в отрицании его способности к самостоятельному развитию. Конкретным воплощением этого убеждения явился тезис о том, что Древнерусское государство и его культура созданы не самими восточными славянами, а норманнами.
Впоследствии поэт А. К. Толстой в одном из своих сатирических стихотворений (Толстой 1959) следующим образом пародировал представления немецких профессоров о первых страницах русской истории:
Послушайте, ребята,
Что вам расскажет дед.
Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядка-де, вишь, нет.
И стали все под стягом,
И молвят: "Как нам быть?
Давай пошлем к варягам:
Пускай придут княжить.
Ведь немцы тороваты,
Им ведом мрак и свет,
Земля у нас богата,
Порядка в ней лишь нет".
Посланцы скорым шагом
Отправились туда
И говорят варягам:
"Придите, господа!
Мы вам отсыплем злата,
Что киевских конфет,
Земля у нас богата,
Порядка в ней лишь нет".
Варягам стало жутко,
Но думают: "Что ж тут?
Попытка ведь не шутка –
Пойдем, коли зовут!"
И вот пришли три брата,
Варяги средних лет,
Глядят – земля богата,
Порядка ж вовсе нет.
"Ну, – думают, – команда!
Здесь ногу сломит черт,
Es istja eine Schande
Wir miissen wieder fort"1.
Но братец старший Рюрик
"Постой, – сказал другим, –
Fortgeh'n 1st ungebiirlich,
Vielleicht ist's nicht so schlimm2.
Хоть вшивая команда,
Почти одна лишь шваль,
Wir bringen's schon zu Stande,
Versuchen wir einmal"3.
И стал княжить он сильно,
Княжил семнадцать лет,
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет!
За ним княжил князь Игорь,
А правил им Олег,
Das war ein grosser Krieger4
и умный человек.
Потом княжила Ольга,
А после Святослав,
So ging die Reihenfolge5
Языческих держав.
Варяги здесь оказываются уже не древними северными германцами, а типичными полуобрусевшими немцами, каких и во времена А. К. Толстого было немало при русском императорском дворе и в государственном аппарате. Но вернемся к истории первых шагов "норманизма".
Летом 1749 г. профессор Герард-Фридрих Миллер, ректор Академического университета в Петербурге (первый ректор первого русского университета) представил в Академию Наук свою диссертацию "О происхождении народа и имени российского" (Миллер 1749), в которой славяне трактуются как пассивный объект чуждых завоеваний, порабощений и "изгнаний". Главным же двигателем, который вывел славян на широкую историческую дорогу, изображаются, в полном соответствии с Байером, скандинавы. Выше всех других источников Миллер ставил старинные скандинавские песни и сказания, несмотря на то, что в них за много веков правда сильно перемешалась с вымыслом.
Август-Людвиг Шлёцер придал "норманнской теории" звучание, в котором можно было найти обертоны, оскорбительные для русского народа.
"Русская история, – писал он, – начинается от пришествия Рюрика и основания русского царства... Перед сею эпохою все покрыто мраком, как в России, так и в смежных с нею местах. Конечно, люди здесь были бог знает с которых пор и откуда сюда зашли, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, не имевшие никакого сношения с другими народами, почему и не могли быть замечены ни одним просвещенным европейцем" (Шлёцер 1809:419).
Шлёцер с упоением воспевал историческую роль германцев-норманнов:
"Дикие, грубые рассеянные славяне начали делаться людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою рассеять в северо-западном и северо-восточном мире семена просвещения. Кто знает, сколь долго пробыли бы русские славяне в блаженной для получеловека бесчувственности, если бы не были возбуждены от этой бесчувственности нападением норманнов" (Шлёцер 1809:178).
Разумеется, эти взгляды не могли найти сочувствия у тех русских ученых, которые гордились замечательными историческими достижениями своего народа, высоко ценили его национальную культуру и общечеловеческое достоинство, видели в нем неисчерпаемые силы и творческую одаренность, проявления которой не заметить могли только злопыхатели. Превознесение до небес исторической роли в России древних германцев-шведов особенно оскорбительно звучало для поколения, в памяти которого еще свежи были волнения побед над Карлом XII и на глазах которого Фридрих II бежал от русского штыка.
Михайло Васильевич Ломоносов первым поднял свой голос против норманистских построений (Мавродин 1946: 5; Тихомиров 1948; 1955: 191-192). Человек компанейский, но вспыльчивый и грубый, он то дружил с Миллером, то враждовал с ним. Теперь он не стеснялся в выражениях. Диссертацию, сочиненную профессором Миллером, "Происхождение имени и народа российского" он расценил как пасквиль на историю русского народа ("Замечания на диссертацию Г.-Ф. Миллера..."). Ломоносов находил оскорбительным для чести русского народа и государства это сочинение, в котором "на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают..." (Ломоносов 1952: 21). Все это Ломоносов счел продуктом разыгравшегося воображения ученого немца. "Сие так чудно, – возмущался он, – что если бы г. Миллер умел изобразить живым штилем, то он бы Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен" (Ломоносов 1952: 22).
О Шлёцере Ломоносов отзывался еще более резко. Приведя заявления Шлёцера, Михайло Васильевич резюмировал кратко и сочно: "...из сего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина" (Ломоносов 1956: 427).
Страстный патриот и универсальный ученый, Ломоносов не мог потерпеть такого унижения национальной гордости россиян и злоупотребления фактами из русской истории. Отложив на время колбы и реторты, линзы и камни, он, самоуверенный и азартный, сам принялся листать ветхие страницы исторических сочинений, рыться в пыльных связках полуистлевших грамот, размышлять над отрывочными и запутанными сообщениями летописцев.
Первая же проверка показала ему, что выводы Байера и Миллера (Шлёцер появился позже) построены на "зыблющихся основаниях".
В летописи нашлись также сообщения о том, что "словеньский язык и рускый одно есть". По летописи, славяне задолго до призвания варягов появляются на Дунае, а византийские писатели говорят о нападениях на границы Римской империи и победах племен, населявших нашу страну задолго до Рюрика. Среди этих племен есть и роксоланы – это название очень созвучно слову "россияне". Значит, были славные победы и до варягов. Наконец, самих варягов, – утверждал Ломоносов, – надо признать не скандинавами, а такими же славянами, как и те, кто их призвал, иначе от них осталось бы, как от татар, много слов в современном русском языке, а этого нет. В старинном русском сочинении "Синопсис" прямо сказано: "Варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селения своя имуще, языка славенска бяху и зело мужественны и храбры".
Ломоносов подвергает резкой критике саму технику, приемы исследований Байера и Миллера.
"Последуя своей фантазии, Байер имена великих князей российских перевертывал весьма смешным и непозволительным образом для того, чтобы из них сделать имена скандинавские; так что из Владимира вышел Валдмар, Валтмар и Валмар, из Ольги – Аллогия, из Всеволода – Визавалдур и проч... Ежели сии Бейеровы перевертки признать можно за доказательства, то и сие подобным образом заключить можно, что имя Байер происходит от российского Бурлак. Я не спорю, что некоторые имена первых владетелей российских и их знатных людей были скандинавские, однако из того отнюдь не следует, чтобы они были скандинавцы. Почти все россияне имеют ныне имена греческие и еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи..." (Ломоносов 1952: 31).
Издевается Ломоносов и над Миллеровским выведением имени Холмогор из скандинавского "Гольмардия". "Имя Холмогоры, – пишет Ломоносов, – соответствует весьма положению места, для того что на островах около его лежат холмы, а на матерой земле горы". И новая издевка: "Ежели бы я захотел по примеру Байера – Миллеровскому перебрасывать литеры, как зернь, то бы я право сказал Шведам, что они свою столицу неправедно Стокгольм называют, но должно им звать оную Стиокольной (Стекольной. – Л.К.) для того, что она так слывет у Русских" (Ломоносов 1952: 32).
Это была очень действенная критика. Ломоносову удалось убедительно доказать, что выводы Байера и Миллера построены на "зыблющихся основаниях". Но ему не удалось столь же убедительно доказать свои собственные положительные выводы по этому вопросу. Историческое образование у него было гораздо хуже физического и химического. С русскими летописями Ломоносов не работал. "Синопсис", на который он опирался, был поздним и искаженным польско-украинским пересказом русских летописей. А некоторые аргументы Ломоносова и совсем плохо вязались с фактами, даже если судить с точки зрения требований науки того времени. И Миллер умело воспользовался этим. Он указывал, что "слово "россияне" возникло и вошло в употребление слишком недавно, чтобы служить здесь доказательством. В древних книгах и письменных памятниках оно не встречается". О греческих и еврейских именах Миллер напоминал, что они принесены в Россию с христианской религией, чего нельзя сказать о скандинавских именах, их могли принести только варяги из Скандинавии. И так далее.
Особенно раздражали Миллера посягательства на авторитет Байера. "Противник, – говорил он о Ломоносове, – показывает свое остроумие, намекая на фамилию Байера, но так неудачно, что, боюсь, не заслужит одобрения у воспитанных людей. К делу этот намек не имеет ни малейшего отношения; ...верный признак отсутствия правоты, когда хотят защищать свое дело бранью и злословием" (Ломоносов 1952: 52).
"Ессе Mullerus sibi dictat sententiam!" ("Вот Миллер произносит себе приговор!") – тотчас заметил на это Ломоносов (1952: 52).
Миллер саркастически смеется над той уверенностью, которую он замечает в Ломоносове, "что будь он в то время в Академии, Байер не осмелился бы написать ничего подобного".
– О, смейтесь со мной все, знавшие Байера! – с пафосом восклицает Миллер (Ломоносов 1952: 54). – Неужели на вас, Ломоносов, и на вам подобных посмотрел бы тот, кого горячо любили за его божественный талант и редчайшую ученость первые лица в церкви и государстве? у него были другие судьи его трудов, и не вам с вашими указаниями было влиять на него...
Спор опять, как говорится, переходил на личности... "Миллер, – вспоминал потом Ломоносов, – заелся со всеми профессорами". Даже Шумахера неприятно поразила заносчивость земляка. "Дорого он заплатит за свое тщеславие!" – предсказывал Шумахер в письме к одному своему другу (Пекарский 1865: 48).
Ломоносов не скрывал, что выступает не только против сомнительных научных построений, выдаваемых за непреложные истины, но и против оскорбления патриотических чувств – "как верному сыну отечества надлежит". Стремясь парализовать противников, Ломоносов использовал в борьбе не только научные опровержения, но чисто политические обвинения. Так, например, он вменяет в вину Байеру, что тот сомневался в реальности путешествия святого апостола Андрея в Россию для проповеди Евангелия, – это "всего несноснее", так как Петр I учредил орден Андрея Первозванного! и как смеет Миллер утверждать, что преподобный Нестор, признанный православной церковью святым, в ряде случаев ошибается (Ломоносов 1952: 31)!
В результате обсуждения Миллер был лишен профессорского звания, а "диссертация" его не допущена к публикации. Он был уволен и с поста ректора. Таким образом первый ректор первого русского университета был удален со своего поста за норманизм.
Подобные аргументы наряду с неубедительностью некоторых научных доказательств явно ослабляли научные позиции Ломоносова и давали повод Миллеру выставлять себя поборником подлинной объективности, защитником науки от политики, страдальцем за правду. "Всего доказательнее его злоба, – писал об этом Ломоносов (1957: 233), – что он в разных своих сочинениях вмещает свою скаредную диссертацию о российском народе по частям и, забыв свое наказание, хвастает, что он ту диссертацию, за кою штрафован, напечатает золотыми литерами".
Таким образом, Миллер не считал битву проигранной. Да и Ломоносов не считал спор оконченным, пока не подкрепил свои краткие возражения Миллеру систематическим изложением и обоснованием своих взглядов. Не считая себя вправе оставить русскую историю в безраздельном распоряжении Миллера, он занялся сам детальным изучением материалов. Плодом его исторических разысканий явился труд "Древняя российская история", увидевший свет в 1766 г., после смерти автора (1764). Методика его, однако, осталась прежней, подбор источников скудный и неудачный. Это было скорее политическое сочинение, чем исследование. С. М. Соловьев [1995: 221-222] писал о Ломоносове, что он "не был приготовлен к занятиям русскою историей". При жизни Ломоносов успел опубликовать сокращенный вариант этого сочинения – "Краткий Российский летописец" (Ломоносов 1952). Это было первое произведение "антинорманиста". Оно было напечатано в 1760 г. – ровно 200 лет тому назад [напоминаю, это писалось в 1960 г.]. Первый этап спора окончился.
Примечания
1. Ведь это позор – мы должны убраться прочь (нем.) – Чит.: Эс ист я айнэ шандэ, вир мюсэн видэр форт.
2. Уйти было бы неприлично, может быть, здесь не так уж плохо (нем.). – Чит.: Фортген ист унгебюрлихь, филяйхьт истс нихьт зо шлим.
3. Мы как-нибудь справимся, давайте попробуем (нем.). – Чит.: Вир брингенс шон цу штандэ, ферзухен вир айнмаль.
4. Это был великий воин (нем.). – Чит.: Дас вар айн гросэр кригер
5. Такова была последовательность (нем.). – Чит.: Зо гинг ди райенфольге.
Вторая схватка
Долгое время труд Ломоносова оставался в одиночестве. Уже в 1761 г. Миллер пригласил в Россию юного Шлёцера. Тот, приехав, еще застал в живых и успел привести в негодование Ломоносова, а после его смерти завоевал непререкаемый авторитет своими выдающимися трудами (Шлёцер 1875). Шлёцер заложил в России основы критического издания источников и их внутренней критики.
Как историк же он принадлежал к гёттигенской историко-юридической школе, приписывавшей германским народам главную роль в культурном, юридическом и политическом развитии Европы [(Schmidt 1970: 12)]. В течение примерно столетия после Ломоносова в исторической литературе господствовал норманизм. Этого течения придерживались не только немцы, но и русские историки, сторонники официально-монархического направления в исторической науке. Норманизм привлекал их резким противопоставлением господствующей верхушки, происходящей от воинственных, творчески одаренных "варягов", остальной массе населения, пассивной и неспособной, годной лишь для эксплуатации. Карамзин, воспевая царскую власть, излагал свою "Историю" в основном по Байеру и Шлёцеру. Академик Куник написал книгу о "шведских русах и славянах", которую называют "евангелием норманистов" (Kunik 1844-45). Погодин, именовавший русского крестьянина "национальным зверем нашим", особенно рьяно пропагандировал норманизм, строя по Шлёцеру свои лекции для студентов (Погодин 1846). В том же духе писали Тунман (Thunmann 1774), Круг (1819), Френ (1826; Frahn 1823, 1834), Вестберг (1903; Westberg 1898).
Но с середины XIX в. против норманизма выступает целая плеяда ученых. Отечественная война 1812 г. пробудила национальное самосознание русской интеллигенции, а вскоре в России началось широкое освободительное и революционное движение. Это побудило многих ученых – как реакционно настроенных, так и прогрессивно мыслящих – по-новому взглянуть на историю России и создало почву для возрождения антинорманизма. Некоторые реакционно-настроенные историки (Иловайский, Забелин), подходя к вопросу с позиций великодержавного шовинизма, выступали против "норманнской теории", поскольку она противоречит идее о том, что русский народ по самой природе своей призван повелевать и господствовать над другими народами (Иловайский, 1871; 1876; Забелин 1876). Историки с либеральными и демократическими убеждениями (Гедеонов, Костомаров, революционные демократы) видели в "норманнской теории" проявление немецкого шовинизма, унижение естественного чувства национального достоинства россиян и обоснование исконного неравенства знати и народных масс в России. Поэтому они также выступили против этой теории (Гедеонов 1876; [2004]; Костомаров 1860). Так получилось, что в середине XIX в. в лагере "антинорманистов" соединились представители противоположных направлений исторической науки.
Через сто лет после памятного обсуждения диссертации Миллера спор разгорелся с новой силой – в печати и устно. На полку "антинорманистской" литературы легли работы Ю. И. Венелина (1836-1842; 1848; 1870) "Скандинавомания и ее поклонники, или Столетние изыскания о варягах", "0 нашествии завислянских славян на Русь до Рюриковых времен" и др., Ф. Святного (1845)
"Историко-критические исследования о варяжской Руси" и др. Хотя некоторых антинорманистов и занимал вопрос о влиянии норманнов на культуру Руси (Артемьев 1845), но тогда этот вопрос был не главным. Антинорманисты пытались доказать, что варяги не были скандинавскими германцами и что имя "Русь" не от них (Морошкин 1840-1841; Юргевич 1867, и др.).
Если за сто лет до того "борение" между Ломоносовым и Миллером, хотя и занимало образованный Петербург, все же было замкнуто в стенах Академии Наук, то в середине XIX в. публичный диспут Н. И. Костомарова с М. П. Погодиным (ПД 1860) собрал огромную аудиторию, и эхо от него прокатилось по всей России. Это было ровно сто лет тому назад – в 1860 г. Погодин отстаивал норманизм (1825; 1832; 1846; 1859а), Костомаров выступал с позиций антинорманизма (1860; 1871), Погодин опровергал его (1959б).
Непосредственным поводом для диспута послужила статья профессора Костомарова (1860а), опубликованная в "Современнике". Костомаров сразу же придал своему выступлению патриотическую направленность, но открестился от "ложного патриотизма" Ломоносова. Он писал про него, что этот
"ложный патриотизм не дал ему кончить своего вывода беспристрастно и справедливо: произведя наших князей с берегов Руси, он возвел их в славяне, и с его легкой руки в XIX в. расплодились разнородные мнения о славянстве варяго-руси, основанные на догадках и натяжках, буквально противоречащих смыслу наших летописей. Все эти попытки не имеют чисто ученого характера и не выдерживают критики: не желание исторической беспристрастной истины руководило изыскателями: нет, как патриарх их, Ломоносов, скрывал под ученою одеждою своих исследований тайное желание поддержать честь своего отечества, так и им казалось оскорбительно, если основатели нашей державы были не славяне. Прежде чем доходили до результата, они уже решали заранее, что князьям следует быть славянами".
Но далее он переходит к главному противнику и заявляет, что –
"столь же не беспристрастны были попытки выводить Рюрика и его братьев из Скандинавии. Это выдумали ученые немцы. Известно, что у нас немцы, от мала до велика, и ученые, и неученые, более или менее исполнены верования о превосходстве своей породы перед славянскою, и думают, что, живучи среди нас, их задача – разливать свой свет цивилизации между нами, варварами; для подтверждения этой задушевной мысли ученые немцы выдумали призвание князей из Скандинавии; этим хотят указать, что славяне неспособны, без влияния немецкого элемента, к устройству государственной и гражданской жизни" (Костомаров 1860а: 27-28).
В этой статье Костомаров, критикуя исследования Погодина, отрицал норманнскую принадлежность варягов, древней руси. Он выводил варягов, Русь, из литовского края – из Жмуди. Там есть речка Рось, приток Немана, такое же название носила часть течения Немана, у литовцев есть имена, очень похожие на имена летописных варягов. Литовцев же, близких по языку к славянам, Костомаров, как и многие ученые в те годы, считал попросту славянами. Но не только скандинавы – и варяги литовского происхождения не оказывали существенного влияния на общественную жизнь и культуру восточных славян, растворившись в местной среде без остатка. Недаром от них почти ничего не осталось в культуре и языке – как же им можно приписывать создание славянского государства?!
На статью Костомарова посыпались отклики. Профессор М. П. Погодин прислал ему письмо (от 19 февраля 1860 г.), написанное в развязно-игривом тоне. Погодин вышучивал своих противников, передразнивая их и нарочито юродствуя.
"...Все эти господа, – писал Погодин (ПД 1860: 257), – точно так, как теперь "Современник", думают уличить меня в уголовном преступлении, нанести личное оскорбление, приводя Русь откуда-нибудь, лишь бы вопреки моему мнению. Да помилуйте, господа, я не получал наследства не только от Рюрика, который все свое вместе с сыном вверил Олегу, но даже и от Синеуса и Трувора, которые умерли бездетными, право, для меня все равно, откуда бы не доказывалось происхождение Руси, лишь бы повернее. Я считаю Русь норманнами, а вы приводите ее из Жмуди. С богом, счастливый путь им и вам, да я-то чем виноват, что искал или думал найти ее в другом месте? "Мы из Жмуди, мы из Жмуди! Что, взял, что, взял?!" Ничего, ничего, я вас только поздравляю и готов, читая вашу рецензию, согласиться даже на происхождение от эскимосов, готентотов..."
Но, несмотря на такую готовность, Погодин тут же повторял свои доказательства норманнского происхождения Руси и старательно опровергал гипотезу Костомарова.
"...Мнения имеют жизнь... – писал он. – Они пропадают, скрываются и опять возникают, помолоделые, принаряженные. Так и ломоносовское мнение явилось теперь уже в новом костюме, во фраке и перчатках, но оно все-таки не значит ничего в сравнении с мнением о норманнском происхождении Руси" (ПД 1860: 14).
В заключении письма Погодин бросал Костомарову вызов по всем правилам светского обхождения, попутно лягнув демократических деятелей из круга Чернышевского и Добролюбова.
"Я считаю вас, – писал он Костомарову, – честным, добросовестным исследователем в куче шарлатанов, невежд, посредственностей и бездарностей, которые, пользуясь исключительным положением, присвоили себе на минуту авторитет в деле науки и приводят в заблуждение молодежь; вот почему я требую сатисфакции, то есть торжественного отступления из Жмуди или полного отражения приведенных мною кратких доказательств, за коими я готов двинуть и тяжелую артиллерию. Иначе – бросаю вам перчатку и вызываю на дуэль, хоть в пассаже. Секундантов мне не нужно, разве тени Байера, Шлёцера и Круга, если у вас в Петербурге (Погодин жил в Москве. – Л. К.) есть вызыватели духов, а вы, для потехи, можете пригласить себе в секунданты любых рыцарей свистопляски (видимо, имелся в виду Добролюбовский "Свисток" – Л. К.). Сбор в доказательство моего беспристрастия готов уступить в пользу неимущей Жмуди.
Без шуток, приехав на неделю в Петербург, я предлагаю вам публичное рассуждение в университете, географическом обществе или в академии, в присутствии лиц, принимающих живое участие в вопросе..." (ПД 1860: 15).
Н. Г. Чернышевский, которому Костомаров показал это письмо, уговаривал его не соглашаться на участие в диспуте, опасаясь, что Погодин вызывает его "на шутовство". Погодин был известен как мастер высмеивания своих противников, да и сам тон письма наводил на такие подозрения. Все же Костомаров решился на открытое состязание. Он опубликовал в газете "Санкт-Петербургские ведомости" предложение Погодина и свой ответ:
"Я принимаю вызов М. П. Погодина... и объявляю М. П. Погодину, что он найдет меня, с оружием в руках, везде и всегда, куда только назначит явиться" (ПД 1860: 16).
Погодин впоследствии признавался, что он не ожидал такого ответа, полагаясь на силу своих доказательств. Но тот ажиотаж, который охватил петербургскую публику, был для Погодина и вовсе ошеломителен.
Встреча была назначена на 19 марта 1860 г. в Университете, вход платный, сбор – в пользу нуждающихся студентов. По живому описанию современника, "варяги занимали действительно все образованное общество наше до того, что слова "Погодин", "Костомаров", "дуэль" беспрерывно оглашали воздух и на Невском проспекте, и на набережных Невы, и в театрах, концертах, ресторанах, и даже в каждом доме, где сходились пять-шесть человек".
По городу бродили самые нелепые слухи.
"Утверждали, что дело будет решаться всеми присутствующими, на голоса, и таким образом несомненно уже будет, кого Русь лучше хочет – норманнов или литовцев. Кроме того, рассказывали, что среди университетской залы будет устроен костер, на котором сожгут сочинения побежденной стороны... Два дня до диспута походили на Новый год; приезжему человеку можно было подумать, что все разъезжают с визитами, а это они за билетами рыскали!" (Свисток 1860: 10-11).
Билеты продавались по неслыханно высоким ценам: в 3-5 рублей (два с полтиной в то время – это была цена овчинного полушубка или пуда осетрины), даже чтобы попасть на хоры, нужно было уплатить полтора рубля. Задолго до диспута публика записывалась в очередь. Две тысячи билетов расхватали в несколько часов. Перед самым открытием билеты перекупались с рук за совершенно баснословную сумму – по 50 рублей за билет!
К зданию Университета Погодин и Костомаров подъехали в одном экипаже.
"Через сени, – вспоминал потом с неудовольствием Погодин, – нам понадобилось в настоящем смысле слова пробиваться. Давка была страшная. Толпы, без билетов, напрасно испрашивая позволения пройти за какую угодно цену, готовились брать приступом места. С большим трудом могли мы пройти даже по зале до кафедр (для диспута было поставлено две кафедры, одна напротив другой. – Л. К.). Народу набралось столько, что когда я сел на кафедру, я не мог буквально оборотиться, чтобы не задеть головою соседа. Духота нестерпимая!.. Непрестанно раздавались крики: садитесь, садитесь, а садиться было некуда" (Погодин 1860: 11-12).
"Словом, – иронизировал впоследствии "Свисток", – публика была велика и обильна, а порядка в ней не было".
Как писали тогдашние газеты, в зале было много "ученых, литераторов, военных, студентов, – и даже несколько дам" (Лохвицкий 1860).
Диспут открыл ректор Университета П. Ф. Плетнев. Затем Погодин изложил доказательства норманнского происхождения Руси и критику гипотезы Костомарова. В доказательство норманнского происхождения варягов приводил свидетельства летописи о призвании из-за моря, греческую хронику о гвардии варангов, набиравшихся из северян – датчан и др., арабские сочинения о нападении русов на Севилью, норманнские имена князей – Рюрик, Аскольд, Свенельд, Руальд и др., два ряда названий порогов у Константина Багряднородного – славянские и русские. Он делал упор на то, что гипотеза Костомарова построена на случайном звуковом сходстве имен и географических названий. Названий со словом Рус- или Рос- на свете сколько угодно – графство Росс в Шотландии, город Росс в Англии, залив Рос в Испании и т. д. К именам летописных варягов можно подобрать похожие не только в Литве.
Затем Костомаров подробно, по косточкам разобрал доказательства норманнского происхождения Руси, предъявленные Погодиным, и показал, что в каждом из них можно усомниться. Что же касается своих доводов, то он указал, что берет не первое, встреченное где попало, название со слогом Рос-, а название с побережья Варяжского моря. Между варяжскими и литовскими именами не созвучие, а полное совпадение – стоит только отбросить обычное литовское окончание – ас: у варягов Игорь – в Литве Игорас, у варягов – Карши, в Литве – Каршис, у русских князей Глеб – в Литве Глебас, и т. д.
После этих обстоятельных выступлений спор принял характер живого диалога. Публика бурно реагировала на аргументы противников. Симпатии студенчества и всех собравшихся были явно на стороне Костомарова. Слова Погодина не раз прерывались обидным смехом и шиканьем, Костомарова награждали рукоплесканиями. Но были сторонники и у Погодина.
Погодин говорил:
"На каждое положение о норманнском происхождении Руси порознь можно делать возражения, но все доказательства вместе имеют особую силу и крепость... вместе они неопровержимы". Тут он напомнил притчу о старике, который, желая показать своим сыновьям силу единения, предложил им переломить веник, чего они не могли сделать, а когда он растрепал веник, то порознь прутья были "легохонько переломаны не только старшими сыновьями, но и младшими" (ПД 1860: 28).
Это оскорбительное для оппонента "младшими" было покрыто шиканьем публики.
Костомаров не потерялся.
"Когда вы в театре смотрите на сцену, – возразил он (там же), – то при хорошо устроенных декорациях леса, горы, замки кажутся вам настоящими, но подойдите поближе и осязайте, вы увидите, что они картонные" (рукоплескания).
Погодину не удалось потешить публику, выставив противника на посмешище. Костомаров умело парировал удары, использовав малейшие промахи соперника, и напористо переходил в наступление:
"г. Погодин: ...Вы приводите, напр., слово "Игорас", но я подаю вам не слово, а имя Игоря, этого мало, я подаю вам живого Игоря, совершенно одинакового с русскими Игорями.
г. Костомаров: Положим, я вам уступлю Игоря, уступите мне Олега.
г. Погодин: Долг платежом красен: ваш Олег крепче моего Олега (смех).
г. Костомаров: Уступите мне Ольгу. Это все равно что Александр и Александра.
г. Погодин: Вы спрашиваете уже слишком много (смех). Вспомните, как Ольга, прибыв в Константинополь, на аудиенции у императора едва склонила пред ним свою голову, когда все падали до земли. Это чистая норманка.
г. Костомаров: Чистая славянка, чистая литвинка и всякая другая (смех)! Я у вас попрошу еще Ятвяга, Алдана, Утина, Кари, Карши, Рогнеду, Рюрика... Ведь это все собственные литовские имена.
г. Погодин: Нет, уж Рюрика-то никак не отдам (смех). Вы приводите в доказательство обстоятельство, что до сих пор существует в Литве фамилия Рюриковичей. Отчего ж бы им не происходить от норманнов?
г. Костомаров: Если только вы докажете, что норманны там жили (смех и рукоплескания).
г. Погодин: Характер Рогнеды чисто норманнский.
г. Костомаров: и в Литве, и везде найду я такие же твердые характеры..." (ПД 1860: 33-34).
Спор близился к концу. Противники отыскали точки соприкосновения своих схем и шли на перемирие, оставаясь каждый при своем убеждении в основных вопросах:
"г. Костомаров: Я допускаю возможность, что в той литовской колонии, которая к нам пришла, могло быть незначительное число норманнов.
г. Погодин: Это для меня главное – присутствие норманнского элемента. Я сделаю сравнение: капля вина сообщает вкус воде в целом стакане, эта капля – норманны..." (ПД 1860: 34-35).
Костомаров на это заметил, что не верит в гомеопатию. Турнир закончился. Обоих диспутантов вынесли из зала на руках. Все же оба остались разочарованными.
Костомаров не мог простить Погодину его манеру вышучивать противника. Он писал в "Современнике" после диспута:
"И если г. Погодину угодно было с кем-нибудь (только не со мною) шутить публичным образом о варяжском вопросе, то уместнее было бы устроить публичное рассуждение в балагене на Адмиралтейской площади или летом на Крестовском острове... Я слишком уважал тогда Погодина, чтобы допустить себе мысль о том, что он решился шутить и над наукою, и над публикою" (Костомаров 1860б).
Погодин уехал в Москву со смутным ощущением, что потерпел поражение в публичном диспуте, не сумел доказать публике свою правоту. Его переполняла горечь. Приехав домой, он тотчас садится писать "Отчет московским друзьям", в котором всячески старается доказать, что относился ко всей этой истории как к милой шутке и был захвачен врасплох неожиданно серьезным нападением противника (а ведь сам писал в своем задиристом письме: "без шуток!"). К отчету Погодин прилагает дополнительный набор доводов в пользу "норманнской теории" (обещанную ранее "тяжелую артиллерию") и заключает статью следующими словами:
"Но довольно! Мне совестно, мне стыдно распространяться так много, заниматься так долго пустым, неблагодарным вопросом. Скажу вам теперь просто, без околичностей. Мне даже стыдно за себя, за русскую науку, за наше время, за университетское образование, видеть, что общий наш уровень так низок...
Напрасно ссылаться на публику, как говорят... которой предоставил я сам право решения вопроса и которая склоняется будто на Жмудскую сторону.
Я не знаю, в какой степени это верно; но если б десять публик склонилось в сторону Жмуди, я пожалел бы об них и подал бы апелляцию к их дочкам, внучкам и правнучкам, уверенный, что та или другая правнучка возвратится к норманнам и скажет непременно с улыбкою об своей прародительнице: ах, бабушка, в какую трущобу она попала, и с чего это она туда сунулась!" (Погодин 1860).
Погодин, стало быть, обращается здесь к нам: правнуки и правнучки публики 1860 г. – это мы.
Но, не дожидаясь, пока народятся и подрастут правнуки, на диспут, апелляцию и другие статьи Погодина и Костомарова (который, кстати, тоже не угомонился – см. Костомаров 1860в) отозвались современники. После устного словопрения развернулась дискуссия в печати. Многие ученые, литераторы, скромные краеведы, не соглашаясь полностью с Костомаровым, все же ставили под сомнение основные выводы Погодина и считали, говоря словами одного из журналистов, что пришла пора "начать настоящий печатный диспут, определить, что значит Русь в стакане славянской воды – каплю вина, давшего ей цвет и вкус, или порошинку снега, распустившегося без следа" (Лохвицкий 1860). В эту дискуссию втянулись все "толстые" журналы России ("Современник", "Отечественные записки", "Русское слово", "Русская беседа" и проч.) и многие газеты.
В "Северной пчеле" была даже помещена сатира на диспут, в которой он изображался в виде судебного следствия. Сатира называлась "Дело о Варяго-Россах", а подзаголовки гласили: "Извещение г. Костомарова. Приступ к формальному следствию. – Допрос Рюрика. – Свидетельское показание монаха Нестора. – Очной свод и очная ставка обвинителя г. Костомарова с депутатом со стороны ведомства норманнов г. Погодиным. – Повальный обыск. – Окончательный протокол. – Представление дела на ревизию судебного места" (Дело 1860).
"Отечественные записки" поместили трезвые и холодные соображения:
"Нас особенно поразила живучесть народных предубеждений, которые едва даже костюм переменили... Нам в зале Университета припомнилось, что 120 лет назад Миллер собирался говорить речь о происхождении варягов из Швеции. Русские ученые того времени нашли такое происхождение позорным для народной чести. Подобный же мотив нельзя не видеть и в новейшем производстве варягов из Жмуди. Нам тяжела похвальба немцев, утверждающих, что без них не было бы спасения Руси, нам хотелось бы отнять у них и малейший повод к подобной похвальбе, и вот мы отправляемся снова за море искать там вчерашнего дня, то есть варягов...
...варяги, кто бы они ни были, бесследно расплылись в славянском мире, не оставив по себе даже и тончайшего вкуса, как говорил г. Погодин. Вот почему самый вопрос мы считаем праздным...
...какое, собственно, дело современному человеку до того, откуда пришли руссы..." (Литературные заметки 1860).
Чернышевский (1860) откликнулся на диспут заметкой в "Современнике". Он писал: "Кто имеет хотя малейшее понятие о сравнительной филологии и о законах исторической критики, видит совершенную нелепость доказательств, которыми старые ученые подтверждали норманнство Руси". Добролюбов в "Свистке" также откликнулся на взволновавший всех диспут. Он обращался к Погодину с такими стихами:
Умеешь ты мешать со вздором небылицы,
Смешить с ученым видом знатока.
И заключал:
Ученость дряхлую мы свистом успокоим.
(Добролюбов 1860, см. также 1858).
Действительно, "ученость дряхлая" на время успокоилась, в исторической литературе на какой-то период возобладал антинорманизм. Именно в это время и была написана стихотворная пародия А. К. Толстого.
Новое противостояние
Вскоре появились, можно сказать, кодексы антинорманизма: труд И. Е. Забелина "История русской жизни", сборник статей Д. И. Иловайского "Разыскания о начале Руси", два тома С. А. Гедеонова "Варяги и Русь". Все они вышли в 1876 г. – вот был поистине год антинорманизма! (Гедеонов 1876; Забелин 1876; Иловайский 1876). Правда, труд Гедеонова был тоже переизданием его статей, выходивших в 1862-1863 гг. Гедеонов был очень сведущ в лингвистике, и его критические замечания заставили даже лингвиста Куника поколебаться в некоторых скандинавских этимологиях.
У антинорманистов уже не было речи о жмудском происхождении варягов. Даже сам Костомаров на Тифлисском археологическом съезде в 1881 г. отказался от этой идеи. Теперь Гедеонов, Иловайский и Забелин вернулись к ломоносовской идее о том, что варяги пришли с берегов Южной Балтики, и это южнобалтийские славяне. Правда, получить князей от западных славян было тоже не очень лестно, учитывая вечные споры с поляками за первенство, но, во-первых, западные южнобалтийские славяне – не поляки, во-вторых, они почти полностью исчезли и ныне ни на что претендовать не могут, а в-третьих, все лучше, чем германцы-скандинавы!
Старик Погодин боролся "не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями" (Погодин 1864; 1874). Странным образом, теперь демократическая общественность была на его стороне. В последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм в его реакционно-монархическом оформлении стал уже официальной догмой: русские школьники учились истории "по Иловайскому". И сатирики оппозиции высмеивали теперь уже верноподданных атинорманистов. Так, например, зубоскалы из "Сатирикона" писали в своей обработке "Всеобщей истории", явно пародируя Иловайского:
"Племя Русь в первый раз появилось в России в 862 г. Откуда оно появилось – никому не было известно. Все в этом племени были беспаспортные и на расспросы летописцев давали уклончивые ответы... Жили тогда славяне, следуя строго обычаям предков, в вечной ссоре и беспрерывной драке между собой... Несмотря, однако, на отчаянную отвагу, славяне всем платили дань, не желая, по-видимому, отступать от преданий седой старины... Пришедши к варягам, послы потихоньку заглянули в шпаргалки, которые на всякий случай носили в кармане, и выпалили из Иловайского:
"3емля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами".
За знание истории варяги поставили послам пять, а потом приступили к деловому разговору" (Всеобщая 1911/1991: 159).
Новое оживление "норманнской теории" начинается в эпоху русских революций. И снова на одной позиции оказываются представители противоположных направлений исторической науки. Опостылевшие всем официально-монархические учебники истории настолько дискредитировали антинорманизм, что наиболее серьезные и объективные ученые с особенным интересом занялись фактами, говорящими в пользу "норманнской теории". Так в 1919 г. появилась книга академика А. А. Шахматова "Древнейшие судьбы русского племени", подводящая итог многолетним изысканиям академика. В ней реконструируются волны скандинавских нашествий, приведшие к созданию русского государства (Шахматов 1904; 1908; 1919). М. Н. Покровский, возглавлявший тогда историков-большевиков, увидел в "норманнской теории" одно из удобных средств борьбы против великодержавного шовинизма и также встал на позиции норманизма – в этом духе выдержан его учебник русской истории (Покровский 1933).
[Известно высказывание Покровского: "История есть политика, опрокинутая в прошлое". Ссылаются обычно на его курс истории России (Покровский 1933). На деле эта цитата там отсутствует. Лишь в его докладе 22 марта 1928 г. "Общественные науки в СССР за 10 лет" (Вестник коммунистической академии, 1928) есть похожий пассаж: "история ничего иного, кроме политики, опрокинутой в прошлое, не представляет", причем речь шла о дворянско-буржуазной науке – критически. Покровский был не так глуп и циничен, чтобы откровенно объявлять эту установку своей, – он ее приписывал дворянско-буржуазной науке. Обобщил и пустил фразу в оборот от имени Покровского посмертно Н. Бухарин в написанной по поручению Сталина статье "Нужна ли нам марксистская историческая наука? (О некоторых существенно важных, но несостоятельных взглядах тов. М. Н. Покровского)"
(Известия, 27.01.1936). Но так или иначе, этот афоризм очень точно характеризует прежде всего именно советскую историческую науку, возглавлявшуюся Покровским. С этой позиции Покровский подходил к оценке каждого исторического явления.]
Принципы Покровского недолго господствовали в советской исторической науке. Еще до войны общие исторические схемы Покровского подверглись резкой критике за грубое упрощенчество и утратили авторитет в советской науке. В связи с этим советские историки пересмотрели и свое отношение к варяжскому вопросу. Они пришли к убеждению, что "норманнская теория" в корне враждебна марксистскому пониманию истории, так как марксизм вообще отвергает возможность создания государства волею и деятельностью отдельных героических личностей и небольших дружин, кто бы они ни были – варяги или не варяги. Советские историки – академик Б. Д. Греков, профессора С. В. Юшков, С. В. Бахрушин, В. В. Мавродин и другие – занялись детальным изучением вопроса о том, как и когда на самом деле возникала государственность на Руси.
Ну а как быть со старыми загадками? Были призваны норманны или не были, дали они что-либо славянам или не дали, от них ли название "русские" или не от них и так далее? Казалось, эти вопросы должны были бы утратить свою остроту вследствие совершенно нового подхода ко всей проблеме.
Должны были бы... Но не утратили. Сказался субъективный фактор.
Во-первых, отрицательное отношение к норманизму вообще, к его основным идеям распространилось и на все отдельные положения норманистов. Одновременно у советских историков, занимающихся этим вопросом, появилось ощущение своего рода солидарности с антинорманистами прошлого, резко повысился интерес к их построениям, в отношении к ним притупилось критическое чутье.
А во-вторых, эти старые вопросы настойчиво выдвигала другая когорта норманистов. В отличие от Покровского и его учеников, эта группа норманистов состоит из историков, не признающих марксизма. Естественно, что они упорно сворачивали спор в старое русло, а советские историки частенько в пылу полемики шли на это. Этих норманистов наши историки прозвали "неонорманистами" (т. е. новыми норманистами), а те, в свою очередь, окрестили наших историков "неоантинорманистами". "Неонорманизм", конечно, на самом деле, никакой не нео-: норманисты-то новые, да методы старые. Но надо, надо признать, что и наши историки звание неоантинорманистов еще не вполне заслужили, так как не всегда оказывались в споре на должной высоте.
Кто же эти "неонорманисты"? По национальной принадлежности это большей частью скандинавские ученые, а также английские и американские историки восточноевропейского происхождения.
Русские революции и невиданно быстрое развитие Советского Союза вызвали за рубежом острый интерес к проблемам русской истории и особенно к проблеме взаимоотношений России и Запада. Привлекла внимание исследователей и варяжская проблема. Группа скандинавских исследователей подняла на щит "норманнскую теорию", так как воспоминания о великой цивилизационной роли варягов щекотали национальное самолюбие скандинавских буржуа, оттесненных в новое время на второй план и оказавшихся вне круга великих держав. Приятно было думать, что по крайней мере одна из этих держав всем своим развитием обязана скандинавам.
Провозвестником этой группы исследователей был знаменитый датский языковед профессор Вильгельм Томсен, выступивший в Оксфордском университете в 1876 г. с тремя лекциями о начале Русского государства (Thomsen 1876; Томсен 1891). Кстати, любопытно, что именно упрек в националистической профанации науки В. Томсен бросил своим противникам, заявив, что антинорманисты руководствуются в своих исследованиях не требованиями науки, а исключительно патриотизмом. Может быть, это и прозвучало бы красиво, если бы исходило от испанца, японца или папуаса, но никак не от скандинава – потомка норманнов.
Эти лекции Томсена приобретали все более широкую популярность. Выйдя из печати в Англии, они в 1879 г. были переведены на немецкий, в 1882 г. – на шведский, в 1891 и в 1919 гг. издавались в русском переводе (Томсен 1891; 1919). Томсен не ввел принципиально новых аргументов, но собрал все данные в пользу норманнской концепции и представил их в строгом и тщательно разработанном виде, по последнему слову науки. Особенно тщательно были разработаны, конечно, филологические аргументы, поскольку автор филолог. После этой книжки стало невозможно отрицать, что варяги русских летописей – это скандинавы, норманны. Небольшая книжечка Томсена стала новой "Библией норманизма", так сказать, ее евангелием. С Куником и Томсеном, да, пожалуй, и с Гедеоновым, центр тяжести дискуссии о варягах передвинулся из истории в филологию.
Через полвека изыскания Томсена по этому вопросу продолжил и расширил шведский археолог Туре Арне, выпустивший книги "Швеция и Восток" (1914), "Великая Швеция" (1917) и др. (Arne 1914; 1917), а следом за ним – ряд более молодых скандинавских ученых. ["Великой Швецией" Арне называл захваченные викингами территории в Восточной Европе (на манер "Великой Греции" в Италии в античное время).] До революции Арне и сам копал в России, а после революции следил за развитием взглядов советских ученых (Arne 1930). Между прочим, на первых порах (пока господствовал марксистский норманизм Покровского) некоторые историки охотно принимали идею о норманнских форпостах на восточнославянской территории: так, С. Ф. Платонов реконструировал варяжский центр на южном берегу Ильменя, давший имя Старой Русе (Платонов 1920).
Археологический этап
В 1947 г. Арне выступил с интервью в шведской газете "Дагенс Нюхетер". Это был ответ на доклад В. В. Мавродина в Хельсинки. Содержание интервью видно из его названия: "Теория о том, что в России было государство еще до викингов, не имеет доказательств". Любые старания доказать наличие у восточных славян государства до 862 г., до появления Рюрика, Арне считает фантазией, обнаруживающей попытки Советов "национализировать" историю (Arne 1947).
В том же году шведский генеральный консул в Нью-Йорке Леннарт Ниландер выступил со статьей "Россия и Швеция сегодня" (Nylander 1947), в которой идиллическая картина истории шведско-русских связей рисуется в таких выражениях: "...По крайней мере за тысячу лет до Колумба шведские гребцы из района Стокгольма... и с острова Готланд... совершали торговые и грабительские рейсы в Россию, которая была в то время, так сказать, широко открытой, а также и через нее". Далее Ниландер живописует, как шведские "гребцы" во главе с Рюриком организовали "на Руси нечто вроде колонии или доминиона", а затем "ядром современной России" стал "район вокруг "шведских факторий"".
Советские историки расценили это как уже открытый вызов. С ответом в "Новом времени" выступил академик Б. А. Греков (1947). Арне отозвался новой статьей (Arne 1953)... Через сто лет после диспута Костомарова с Погодиным спор снова был перенесен из академических кабинетов и толстых книг на широкую арену массовых публичных изданий. Теперь за аргументами ученых следили уже миллионы людей. Словно нарочно через каждые сто лет спор по варяжскому вопросу разгорался с новой силой, с каждым разом перед все более обширной аудиторией, на более высоком уровне научных знаний и с новым запасом аргументов.
Выступление Арне свидетельствовало о начале нового этапа спора – теперь центр дискуссии передвинулся в археологию. Археологами были и Миллер, и Забелин, но тогда они работали не с археологическими, а с филологическими аргументами. Арне взялся за артефакты, за археологические остатки норманнской культуры в России, за материалы из раскопок российских археологов. Причиной этого сдвига полужили два обстоятельства. С одной стороны, теперь того факта, что варяги – это норманны, скандинавские германцы, не отрицал практически никто из серьезных исследователей. С другой стороны, советские ученые встали на ту точку зрения, что государство и культура образуются в результате социально-экономического развития, а внешний фактор (в данном случае татары или варяги) не может быть определяющим.
Арне (в указанных книгах и в новых работах), а затем его ученик Хольгер Арбман (этот – в книге "Шведы в восточных походах") представили солидно обоснованные сводки скандинавских древностей, которые они усмотрели в российских археологических материалах: погребения по норманнскому обряду (сожжения в ладье, камерные могилы и т. п.) в обширном могильнике в Гнездове под Смоленском, а также в Шестовицах под Черниговом и др., культовые норманнские украшения (подвески в виде молоточков Тора), рунические надписи, европейские мечи, которых до пришествия варягов на славянской территории не было. Арне трактовал это все как свидетельства завоевания скандинавскими викингами восточнославянских земель, подобного таким же норманнским завоеваниям в Англии и других местах Европы (Arne 1931; 1939; 1952; 1953; Arbman 1955; 1960 [1962]).
Типично скандинавские фибулы (плечевые застежки женской одежды) говорили о том, что норманны прибыли со своими знатными женщинами. Это и другие данные позволили ряду исследователей выдвинуть идею об основании норманнами факторий на славянской и финноязычной территории и о земледельческой колонизации скандинавами славянских земель. Рихард Экблом и Макс Фасмер подкрепляли это выявлением скандинавской топонимики на восточнославянской территории (Тиандер 1915; Ekblom 1915; Braun 1924; Vasmer 1931; Chadwick 1946; Cross 1946).
Советские археологи – А. В. Арциховский и его ученик Д. А. Авдусин – выступили с опровержениями, стремясь доказать, что варягов на территории Киевской Руси не было или почти не было, что русская дружина была в основном славянской (Арциховский 1939; [1966]; Авдусин 1949; 1953). А против концепции колонизации выступила филолог Е. А. Рыдзевская, ссылаясь на славянский характер Ладоги в VІІ-VІІІ вв. и данные топонимики (Рыдзевская 1934; 1945).
К скандинавским ученым, выступившим застрельщиками в новой дискуссии, присоединились многие историки Западной Европы и Северной Америки. В их писаниях апология норманнов зачастую отдает явственным душком антисоветской пропаганды. Дело в том, что отрицание творческих сил за русским народом, отрицание его способностей к самостоятельному государственному развитию, выраженное в конкретных примерах, назойливо выдвигается как "тонкий намек" на неправомерность, непрочность современного независимого существования советского государства и его высокого авторитета в мире. В древние времена не стало в стране порядка, как только попытались обойтись своими силами, без варягов, и теперь в стране стараются строить какой-то новый лад, не следуя примеру Запада; ясно, что не будет из этого толка. Не было в стране порядка, пока не догадались призвать варягов, – и теперь, как ни кинь, а без варягов не обойтись, придется в конце концов идти на поклон к Европе...
Вероятно, именно поэтому "норманнская теория" оказалась особенно привлекательной для историков-белоэмигрантов и исследователей, эмигрировавших из России-СССР и стран народной демократии, – Вернадского, Васильева, Пашкевича, Таубе и др. (Vernadsky 1943; 1959; Vasilev 1946; Taube 1947; Paszkiewicz 1954 [1963]).
В этой борьбе в пылу полемического увлечения те ученые, которые выступали от имени советской исторической науки, стали огульно отрицать все положения норманистов, не задумываясь над тем, какие из этих положений действительно противоречат марксистскому пониманию истории, а какие сами по себе не являются антимарксистскими или вообще порочными и, более того, неплохо доказаны фактами. Эти историки утратили ясное видение основной линии, по которой идет борьба, забыв и о силе основного своего аргумента, который неотразимо действует на основной линии спора, хотя и не отвергает второстепенных, побочных аргументов противника.
Увлекшись борьбой против этих необязательных положений норманизма, советские историки стали некритически повторять аргументацию старых антинорманистов, которая ведь также в основном далека и от марксизма и от современной методики и техники исследования.
Норманисты не преминули использовать эти промахи.
Смещение целей и засорение методов в исследованиях советских антинорманистов произвели замешательство среди марксистских историков. К тому же расстроились казавшиеся недавно прочными представления советских историков о конкретных истоках древнерусской государственности. Очень древние племена Северного Причерноморья, обладавшие высокой культурой и зачатками государственности, ныне уже не считаются несомненными прямыми предками восточных славян Киевской поры (Артамонов 1950; Кухаренко 1955; Клейн 1955; Корзухина 1955; [также Щукин 1977]). Признание их предками восточных славян позволяло раньше рисовать наглядную картину многовекового непрерывного процесса подготовки и становления восточнославянской государственности. Теперь эта картина распалась. Конкретные внутренние истоки древнерусской государственности нужно искать заново. Но где искать? Вопрос о происхождении восточных славян еще не решен на новой методической базе [(Клейн 1966; Мачинский 1976; Щукин 1987; Лебедев 1987)].
В результате этого ослабления позиций антинорманизма группа польских историков-марксистов выступила в 1958 г. за принятие "норманнской теории", поскольку она, по их мнению, хорошо обоснована фактами и вполне укладывается в рамки марксистской исторической науки (Ochmanski 1958). В том же году собрание советских историков в Ленинграде пришло к выводу о необходимости пересмотреть прежние взгляды советской науки на варяжский вопрос, уточнить, какие положения по этому вопросу приемлемы для советской науки, какие неприемлемы, проверить фактические доказательства [здесь я хотел сослаться на отражение этого собрания в печати, но не нашел следов].
Вот почему спор все еще продолжается.
На примере истории этого спора можно видеть, что древние исторические сведения приобретают то или иное политическое звучание для потомков не сами по себе, а благодаря тому употреблению, которое из них делают историки в определенной политической обстановке.
Эпизод с признанием варягов звучал вначале как лозунг борьбы за национальную независимость русского государства: в эпоху, когда летописец описывал этот эпизод, византийский престол и византийская церковь притязали на верховенство над Русью; в этих условиях заявление о том, что русская княжеская власть исходит не от византийского императора, а из иного источника, звучало гордо. А что до вывода княжеской династии из-за границы, то такая родословная была обычной для многих династий Европы: французские короли выводили свою родословную от троянцев, немцы – от римлян, и т. д.
Позже этот же эпизод получил звучание, оскорбительное для патриотических чувств русских людей.
Затем он воспринимался как доказательство законности и естественности господства правящих эксплуататорских верхов в России и, соответственно, положительно оценивался реакционерами и отрицательно – прогрессивными мыслителями.
Далее он приобрел прямо противоположное значение: принимался революционерами как оружие против великодержавного шовинизма и отвергался сторонниками старого режима.
Наконец, в наше время его вновь выдвигают как довод в пользу реакционной и порочной исторической концепции... Значит ли это, что принадлежность к прогрессивной исторической школе обязывает отрицать достоверность этого эпизода?
Норманисты всегда обвиняли антинорманистов в том, что те жертвуют научными принципами в угоду национальному самолюбию. В свою очередь антинорманисты предъявляли норманистам обвинение в тенденциозности и злономеренном искажении истины. И те и другие отличались острой нетерпимостью в отстаивании занимаемых позиций, и те и другие отталкивали от себя ученого, отрицающего достоверность хоть одного какого-нибудь положения их системы, и спешили зачислить его в лагерь противника.
Конечно, и у тех и у других на их подходе к историческим материалам сказывались национальные чувства и политические симпатии, в одних случаях благородные, в других – неприглядные, у одних резко, отчетливо и намеренно проводимые, у других – слабо, подсознательно, незаметно для них самих. Несомненно, что многие ученые старались беспристрастно, непредвзято разобраться в материале, найти объективное решение – таких-то чаще всего не принимали ни в тот, ни в другой лагерь.
Но вполне очевидно, что выяснение побуждений, приведших того или иного ученого к определенному решению, хотя и помогает уяснять причины популярности той или иной теории в данной среде, но не может служить аргументом в споре, не может опровергнуть ничьих доводов, не может определить справедливости или несправедливости теорий и их доказательств. Чтобы выяснить, кто и в чем прав, надо обратиться к самим этим доказательствам.
Давайте же обратимся к доказательствам, рассмотрим утверждения и доводы обеих сторон, положим аргументы на чаши весов. Ведь Погодин обращался к нам с апелляцией, пора ее разобрать.
ЧАСТЬ II. АРГУМЕНТЫ НА ЧАШАХ ВЕСОВ
Суть норманизма и corpus delicti
Идея, в которой заключается дух и суть норманизма, собственно говоря, почти никогда открыто не высказывалась норманистами, не выдвигалась и не защищалась. Норманисты-ученые обычно не заявляли, что ставят себе целью доказать неспособность славян к самостоятельному историческому развитию вообще, природную тупость и пассивность народных масс России. Многие из этих ученых субъективно и не ставили себе такой цели. Они лишь провозглашали и защищали частный тезис, – но тезис, послуживший конкретным воплощением этой общей идеи, ее материальной основой, – тезис о том, что в древности славяне не сумели цивилизоваться, создать государство и высокую культуру самостоятельно, без призвания норманнов.
Неблаговидное дело возведения этого тезиса в абсолют, развития его в общую идею о природном превосходстве германцев над славянами норманисты-ученые, вне зависимости от того, придерживались они сами этой идеи или нет, обычно предоставляли политикам и журналистам. Впрочем, иной раз она проскальзывала и в ученых трудах профессоров – например, в уже приводившихся высказываниях Шлёцера. Эта идея широко известна и в другом обличье – в виде фашистской "расовой теории", учения о природном превосходстве "нордической расы", северных арийцев, над всеми прочими.
Прежде чем обратиться к проверке обоснованности главного конкретного тезиса норманистов, необходимо раз и навсегда уяснить себе, что на самом деле из этого частного тезиса, даже если бы он оказался верным, по здравой логике вовсе не вытекает та злокачественная общая идея природного национального неравенства, с которой этот тезис оказался тесно связанным в результате длительного совместного бытования в науке. Иначе говоря, связь между этим частным тезисом и общей идеей не логическая, а историческая.
Из того, что на каком-то отрезке времени тот или иной народ оказался позади других и, чтобы быстрее ликвидировать отставание, прибег к заимствованию культурных достижений у соседей, учился у соседей, из всего этого еще вовсе не вытекает, что данный народ и вообще не способен к самостоятельному развитию. В наше время многие народы азиатской части СССР с братской помощью русского народа быстро ликвидировали свое отставание и ныне показывают высокие образцы творческой одаренности и общественной зрелости. [Сей аргумент несет отпечаток своего времени. Ныне, после распада СССР и после самоопределения народов Средней Азии, такого, какое получилось, я бы повторил тезис о творческой одаренности, но вот насчет общественной зрелости некоторых из них, пожалуй, воздержался бы.]
Из того, что на каком-то отрезке времени тот или иной народ не имел своей государственности, находясь под властью пришельцев-завоевателей, тоже еще вовсе не вытекает, что данный народ и вообще не способен к самостоятельному государственному строительству. На наших глазах многие народы, бывшие под пятой чужеземцев, сбросили иностранное иго и создали собственными усилиями независимые государства.
Значит, сам по себе тезис о создании Древнерусского государства норманнами не может обосновать ту идею, против которой, собственно, и поднимали оружие антинорманисты, – идею о роковой природной обездоленности русского народа и о превосходстве германцев над славянами. Этими соображениями определяется и отношение советских ученых к современным норманистам. Вполне очевидно, что сторонники этой бредовой расистской идеи являются нашими политическими врагами. Что же касается ученых-норманистов, которые ясно и искренне отмежевываются от этой идеи, хотя и признают конкретный норманистский тезис в ограниченном значении для узкого исторического периода, то для советских историков-антинорманистов такие ученые являются не политическими врагами, а лишь противниками в идейном и научном споре. (Разумеется, здесь имеются в виду только взаимоотношения по рассматриваемому вопросу, тогда как на деле в каждом конкретном случае могут оказаться и другие разногласия, характер которых здесь не может быть учтен.)
Их тезис сам по себе, при всем пронорманнском звучании, ничего не доказывает.
Тогда, спрашивается, почему именно советских историков так заботит проверка обоснованности самого этого тезиса? Не все ли равно, в таком случае, окажется он правильным или нет?
А вот не все равно. Можно было бы, конечно, ответить и так, что, мол, просто надо выяснить истину в данном вопросе, как и во всяком другом, – и дело с концом. Но это было бы упрощение. Тут основания посложнее. Да, в теории, разоблачая идею о природном неравенстве народов как вредную и несостоятельную, мы делаем упор на неправомерность выведения этой общей идеи из данного частного тезиса, вне зависимости от того, прочен ли самый тезис, – и этого по строгой логике уже достаточно для опровержения идеи. Все же, поскольку в умах людей эта идея была долго связана с данным тезисом и на практике эти субъективные нити очень трудно рвать, постольку для развенчания враждебной нам идеи может пригодиться и разрушение тезиса, служившего ей конкретной базой, – буде, конечно, этот тезис окажется на поверку непрочным.
Это, так сказать, субъективная сторона дела.
Есть и объективная. Конкретный тезис норманистов, конечно, не может обосновать их общую идею, поскольку этот тезис затрагивает лишь один отрезок истории восточных славян – период возникновения государственности, – а общая идея имеет в виду весь ход истории восточных славян. Один этот тезис – слишком узкое, недостаточное основание для столь всеобщей идеи. Но если к каждому периоду истории восточных славян подсунуть по аналогичному тезису (а такие попытки были: для периода Киевской Руси на роль норманнов выдвигались византийцы, для периода раздробленности –татары, для петровского времени – немцы, и т. д.), то, глядишь, и строится солидное наукообразное основание для опасной и порочной идеи, стоит только проявить беззаботность и благодушие в отношении к подобным тезисам вообще.
Такая беззаботность и заключается в сентенции: из одного тезиса идею не вывести, значит, он не опасен. Взятые каждый раз в отдельности, в применении к каждому отдельному тезису, эти слова звучат как будто и верно, но на самом деле они верны только в применении к отдельному тезису, абстрагированному от всей истории, а в жизни эти тезисы не существуют в таком очищенном виде. Так что если применить эту сентенцию к каждому отдельному тезису, то в результате мы окажемся перед удивительным открытием, что применили ее ко всем подобным тезисам в совокупности – и просчитались. Один краеугольный камень – не фундамент. Это верно и в применении ко второму такому же, и к третьему, и так далее. Но все вместе они составляют фундамент. Так что один краеугольный камень не фундамент – и в то же время фундамент. В том смысле, что он часть фундамента. Один тезис норманистов – не основа для общей идеи норманизма и в то же время основа для нее: он часть фундамента.
Правда, он может из безобидного камня превратиться в часть фундамента вражеской крепости только при наличии остальных частей – других подобных камней. Более того, достаточно вынуть из фундамента хоть один из них, чтобы все здание рухнуло: ведь если был хоть один период в истории, когда проявились способности данного народа, значит, невозможно приписывать ему природное отсутствие способностей. Но как определить, какой из камней надо выбить? Очевидно, только одним способом – дотошной проверкой прочности каждого из них.
Только одна оговорка. Очень может быть, что непрочными, ломкими окажутся они все. Но если и не все – ничего страшного. Кто верит в наличие творческих сил и способностей у всех народов, кого вся логика современной действительности и совокупность фактов истории убедили в справедливости этой гуманной идеи, того не смутит преобладание иноземных влияний и внешних импульсов на каком-то периоде истории данного народа. Разумеется, это не резон отмахнуться от проверки прочности того тезиса, о котором речь, в уповании на успехи такой проверки по соседству. Что будет, если и коллеги на соседних участках науки проявят такую же леность мысли? А как знать, какой участок окажется плодоноснее других? Нет, это не резон, чтобы отмахнуться. Это лишь обоснование нашей ставки на полнейшую объективность в подходе к решению вопроса, к анализу аргументов. Нам нет нужды искажать истину.
Более того, тенденциозное искажение фактов даже на узких участках науки – не в наших интересах. А что греха таить, и у нас бывало, что иные исследователи для достижения сомнительного эффекта шли на такое искажение. Между тем, какими бы благими побуждениями оно ни вызывалось, сознательное или непреднамеренное, грубое или искусное, оно способно лишь дискредитировать методы нашей исторической науки, подорвать ее престиж и ослабить силу ее основных выводов. А именно за них идет бой. За них, а не за частности.
Наконец, не стоит забывать, что далеко не все норманисты злостно подбирают аргументы, чтобы унизить славян и возвысить норманнов, многие просто сопоставляют факты, как они им видятся; и далеко не все антинорманисты отвергают доказательства значительной роли норманнов на Руси, чтобы досадить иноземцам и отстоять самобытность славян, – есть же и просто слабые места в системе доказательств. Еще эмигрант В. Мошин (1931а: 113) замечал, что нельзя сводить весь спор к борьбе объективной науки с ложно понятым патриотизмом: в антинорманистах оказываются немец Эверс и еврей Хвольсон.
Этими соображениями нам и надлежит руководствоваться, взвешивая аргументы норманистов и антинорманистов на чашах критических весов.
Лестница в преисподнюю норманизма и проверка ступенек на прочность
Основной тезис норманистов можно разложить на пять утверждений, объединенных в одну логическую цепь. Каждое из них обосновывается группой фактов. Вот эти пять утверждений:
1. Основателем княжеской династии Киевского государства явился варяжский вождь Рюрик, призванный восточными славянами и их соседями и приведший с собой целое племя варягов.
2. Варяги – это скандинавские германцы, норманны.
3. Пришедшее в Восточную Европу племя варягов называлось русью, и от него это название перешло на восточных славян.
4. Варяги цивилизовали славян, оказав огромное влияние на всю славянскую культуру, что отразилось в вещах и в языке.
5. Варяги создали первое восточнославянское государство.
[Остаются заключительные утверждения, как раз и выражающие суть норманизма: (6) утверждение об изначальном биологическом превосходстве северных германцев (скандинавов) над славянами как причине успешности деятельности викингов на Востоке и (7) вывод к современности. Но эти утверждения я тогда не включил в норманнскую теорию, исходя из того, что они учеными не провозглашаются, не аргументируются и остаются вне науки. А мое рассмотрение было посвящено именно научным положениям и аргументам.]
Каждому из этих положений антинорманисты противопоставили контрположение, каждой группе аргументов – контраргументы.
Рассмотрим эти аргументы и контраргументы в намеченном порядке.
ПОЛОЖЕНИЕ 1
ПРИЗВАНИЕ РЮРИКА. Основателем княжеской династии Киевского государства явился варяжский вождь Рюрик, призванный восточными славянами и их соседями и приведший с собой целое племя варягов
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. Выдержки из древней русской летописи ("Повести временных лет"), приведенные выше и описывающие этот эпизод (Sammlung 1734; Bayer 1735; Schlözer 1908: XXVIII, 306-308).
2. Более поздние сообщения русских летописей об аналогичных случаях, когда восточнославянские правители, схватываясь в междоусобицах, призывали на помощь варягов, а также и других соседей – поляков, половцев, а потом иной раз не знали, как избавиться от званых гостей. Эти более поздние факты подтверждают реальность и объясняют характер более ранних (Миллер 1733: 83-85; 1749: 47-49; Погодин 1825: 31, 39).
3. Топонимика Северной Руси содержит много топонимов с компонентом "рус-" или "варяг-": в окрестностях Новгорода (район радиусом в 200 км) Р. Экблом насчитал не менее 50 таких (Ekblom 1915; Vasmer 1931).
[4. Археология подтверждает летописные сведения о призвании: в Ладоге, где, по одному из вариантов сказания (по Ипатьевской летописи), вначале обосновался Рюрик, есть много ранних следов присутствия скандинавов (Кирпичников и др. 1978; 1986; Кирпичников 1997; 1998). Да и в Новгороде, на Рюриковом городище, где Рюрик обосновался по второму варианту, таких следов достаточно (Носов 1990: 184-192).]
5. Скорее всего, в каком-то скандинавском или латинском тексте речь шла об одном Рюрике, а другие два брата появились в результате ошибки одного из передатчиков легенды, слабо знакомого со скандинавскими языками и латынью. В XIX в. полагали, что первоначальный текст был "Rurik und sine getruwen" ("Рюрик и его дружина"), но И. Первольф (1877: 52) считал такое объяснение курьезным. Позже объясняли дело так: эпитеты Рюрика signiotr (верный) и thruwar (победоносный) были ошибочно прочтены как имена (Беляев 1929: 244-245). Очень распространенное объяснение: в саге говорилось, что Рюрик пришел со "своим домом" (sin hous, sine hus) и "верной дружиной" (trej wory, thru varing, tru vor), откуда и образовались Синеус и Трувор (скептически о таком мнении – Мошин 1931в: 299). В России это объяснение популяризировал известный дипломат генерал А. А. Игнатьев (1941: 121) и принял Рыбаков (1956: 52). Но оно основано на плохом знании шведского языка. По самому последнему объяснению, обычное для военно-исторических сочинений латинское выражение "turbarum seneus" ("над толпами старейший"), поставленное после имени Рюрика, древний переводчик прочел как собственные имена – так родились Трувор и Синеус (Stender-Petersen 1934). [А Шрамм (Schramm 1980) считает, что в Древней Скандинавии были имена, близкие к именам Синеус и Трувор, и заимствование должно было произойти не позже X в., а скорее – во второй половине IX в. (см. также: Ловмянский 1985: 275).]
ВОЗРАЖЕНИЯ АНТИНОРМАНИСТОВ
1. Летописец представляет нам Игоря сыном Рюрика, но между смертью Рюрика и периодом активной деятельности Игоря слишком большой разрыв во времени, даже если принять вместе с летописцем, что по смерти Рюрика Игорь остался младенцем ("бе бо детеск вельми"). В самом деле, Рюрик умер в 879 г., Игорь женился на Ольге в 903 г., а их сын Святослав родился в 942 г., то есть после сорокалетней брачной жизни, когда Игорю было уже 70 лет. К этому же времени относятся и походы на древлян, в которых "старый Игорь проявляет необыкновенную прыть" и в которых ему пришлось сложить голову. Жизнь Игоря явно искусственно растянута летописцем для того, чтобы сомкнуть его биографию с биографией Рюрика (Тихомиров 1940).
2. Кроме "Повести временных лет" ни одно литературное произведение Киевской Руси не знает Рюрика как основателя княжеского рода. Другие важнейшие исторические сочинения раннекиевской поры ("Слово о законе и благодати" Иллариона и "Память и похвала князю русскому Володимеру") возводят начало династии русских князей к Игорю, именуя его "Старым" (Лихачев 1950).
3. Иноземные писатели также не знают такого русского князя – Рюрика, хотя и упоминают двух следующих князей – Олега и Игоря (Лихачев 1950).
4. Русским князьям обычно имена давались в честь предков. Между тем, вплоть до конца XI в., среди русских княжеских имен нет имени Рюрика, зато Олегов и Игорей в княжеской среде сколько угодно (Лихачев 1950).
5. "Повесть временных лет", как установлено остроумными и скрупулезными исследованиями ряда ученых, особенно ак. А. А. Шахматова, убежденного норманиста, не была написана одним автором и, что называется, в один присест. Она создавалась постепенно, в течение жизни нескольких поколений, и каждый летописец не только продолжал погодные записи своего предшественника, но и, бывало, переписывал заново весь труд, внося множество исправлений и добавлений в прежний текст. Первоначальный текст киевской летописи, который удается предположительно проследить, относится к середине XI в., последняя редакция – к началу XII в. Нет никакой уверенности в том, что рассказ о призвании варягов дошел до нас в первоначальном виде (Пресняков 1938: 260-268, глава "Русь и варяги").
6. В летописи немало противоречий, а разные ее списки иной раз излагают одно и то же событие по-разному, с диаметрально противоположной окраской. Это говорит о том, что авторы летописи не были отрешенными от мира иссохшими старцами, что они заботились не только о запечатлении на века событий и дел своего времени, не писали, "добру и злу внимая равнодушно". Как заметил А. А. Шахматов (1916: 1: XVI), "рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы". Поэтому нет уверенности в том, что рассказ о призвании варягов является точным изложением действительных событий, а не тенденциозным сочинением, долженствующим иллюстрировать ту или иную идею летописца и сильно исказившим первоначальное ядро легенды (Пресняков 1938; Кузьмин 1967).
7. Даже первоначальное ядро летописи отделено от событий, описываемых в рассказе о призвании варягов, почти двумя столетиями, то есть пятью-шестью поколениями. А первые местные письменные произведения появились не более, чем за век до летописи. Значит, сведения, легшие в основу летописного рассказа, могли дойти до летописца лишь через устное предание и, быть может, из иноязычных письменных источников, не дошедших до нас (Ламбин 1874). Правильно понять и истолковать лаконичные сочинения иностранных авторов того времени нелегко и современным ученым, а восстановить исторические события IX в. по устным легендам летописцу было труднее, чем нам по народным песням, сказкам и анекдотам о Петре Первом восстановить действительную историю его царствования – ведь в новое время фантазия сказателей несколько сдерживается параллельным существованием письменной истории, а тогда и этого не было (Лихачев 1945; 1950).
8. Основание династии старшим из трех братьев – сюжет, который нередко встречается в генеалогических легендах. В той же летописи говорится о Кие, Щеке и Хориве, старший из которых построил Киев. Призвание князей для наведения порядка также находит себе аналогии в других легендах: Видукинд из Корве излагает легенду о призвании бриттами саксов Хенгиста и Хорста, причем бритты характеризуют свою землю почти теми же словами, что и славяне: "terra lata et spatiosa" ("земля обширна и раздольна") (Замечания 1864: 63; Томсен 1891: 92). Значит, в основе предания лежит обычный сказочный сюжет, часто применявшийся в разных местах. Как же восстанавливать из туманных легенд действительную историю (Греков 1939, ссылающийся на исследования А. Стендер-Петерсена – Stender-Petersen 1934,1953; Пархоменко 1938а; Лихачев 1950)?
9. Ранние антинорманисты предпочитали верить в реальность всех трех братьев, только не признавать их норманнами. Имя Синеус как раз помогало объявлять их славянами (есть же славянские прозвища Черноус, Сивоус и т. п. – Венелин 2003: 47) наряду со сближением имени Рюрик с западнославянским названием сокола (рарог, ререг – Классен 1854). Позже критический анализ легенды подорвал доверие антинорманистов и к этому имени.
КОНТРПОЛОЖЕНИЕ АНТИНОРМАНИСТОВ И ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Историческим фактом IX в. было прибытие какого-то варяжского предводителя Рюрика в Новгород в качестве приглашенного князя или вождя наемной дружины. По летописи, Рюрик умер в Новгороде, и в самих событиях видны новгородские порядки – новгородцы и позже не имели наследственных князей, а "призывали" каждый раз нового князя, рядились с князьями об условиях княжения (Иловайский 1871; 1876). Наем дружины и приглашение временного правителя могли впоследствии быть переосмыслены в призвание мудрых властителей (в этом антинорманисты используют гипотезу В. О. Ключевского). Призвание варягов, скорее всего, было, но не на княжение, а для помощи в войне, однако призванные узурпировали власть. Вскоре славяне восстали во главе с Вадимом Храбрым и перебили варягов [(Фроянов 1991)]. Долгое время память о Рюрике только в Новгороде и теплилась – там сохранилось Рюриково городище. В начале XI в., когда Ярослав Мудрый, правивший в Новгороде, призвал на помощь варягов, новгородцы некоторое время терпели бесчинства распоясавшихся "находников", а затем напали на варягов и перебили их.
Эта история очень напоминает летописный рассказ о приходе варягов в XI ., только конец несколько отличается: там у славян начались усобицы "и не бе в них правды" – пришлось призвать варяжского князя, чтобы "рядил... по праву", а здесь Ярослав дал новгородцам "Правду", то есть закон. Сходство обеих историй подозрительно. Но поскольку запись событий осуществлялась в XI в., а не в IX, можно полагать, что поздние события повлияли на изложение ранних. Сюжет, дошедший от IX в., был осовременен и детализирован в духе событий XI в. (Черепнин 1848: 247-249). Для новгородцев рассказ о событиях IX в. был ценен как исторический прецедент, как опора для традиции "рядиться" с приглашаемыми князьями. В виде устного предания этот рассказ еще в XI в. попал в Киев, где и был подключен искусственно к родословной правившего княжеского рода. Летописцу это пришлось по душе, так как обосновывало независимое от Византии происхождение русской государственной власти и подводило под идею о политическом братстве князей Русской земли реальную основу их кровного братства (Лихачев 1950 [Лихачев 1970; Likhachev 1970]). В начале XII в. очередной летописец, редактируя предшествующие записи, особенно подчеркнул момент "призвания", чтобы освятить традицией современные ему события – призвание Владимира Мономаха в Киев в нарушение законных прав других князей (Мавродин 1945).
ВОЗРАЖЕНИЯ НОРМАНИСТОВ
Все это только предположения, а не факты. В древнеславянском мире не было традиции выводить свои династии от знатных иностранцев. Летописцев интересовали не политические вопросы, а моральные проблемы (Paszkiewicz 1954) и т. д.
[Что касается отсутствия имени Рюрик в агиографических сочинениях Киевской Руси, то Фомин (2005: 313-322) несколько ослабил значимость этого факта: при именовании князя традиция требовала только называть его отца и деда, а не основателя династии. А долгому отсутствию его в именослове Фомин привел параллель: у Михаила Романова тезка появился только через три века – в конце династии].
ВЗВЕСИМ ПОЛОЖЕНИЯ И ДОВОДЫ ОБЕИХ СТОРОН
Трактовка эпизода призвания все время колебалась, с перевесом то в одну, то в другую сторону (Нильсен 1992), и в конце концов обе крайности дискредитированы.
История, построенная антинорманистами, действительно, хотя и правдоподобна, но не доказана. Однако для сути спора это и не важно. Важно другое: достоверность норманистской версии рассказа весьма подточена. Нельзя сегодня говорить с уверенностью ни о Рюрике как родоначальнике династии князей Киевской Руси, ни о двух его братьях, ни об их благодетельной и спасительной миссии наведения порядка на Руси. Ведь это все детали позднего рассказа о давних событиях. И у нас нет оснований верить в хорошую сохранность сведений, дошедших до рассказчиков через многие руки, нет оснований верить в древность этих деталей и, наоборот, есть основания возводить эти детали к поздним обстоятельствам.
С другой стороны, кое-что от фактов, отстаивавшихся норманистами, все-таки остается. [Остается соглашение между славянами и варяжским князем о его правлении по договору – по "ряду". Это очень важная традиция в севернорусских городах (Пашуто 1874; Мельникова и Петрухин 1994).] Остается имя знатного варяга Рюрика, княжившего в Новгороде в IX в. Остается варяжское происхождение киевских князей Олега и Игоря и многих их дружинников – их имена действительно не славянские (по-славянски они ничего не означают – в отличие, скажем, от имен Святослав или Всеволод). Варяги и позже не раз приходили на берега Днепра и Волхова. Это остается.
А это уже много. Вспомним, что Погодин многое соглашался отдать Костомарову, но не хотел отдать Рюрика, Игоря и Олега... Это много – но лишь при условии, что уцелеют следующие звенья в цепи положений норманизма. А как обстоит дело с ними?
ПОЛОЖЕНИЕ 2
ВАРЯГИ = НОРМАННЫ. Варяги – это скандинавские германцы, норманны
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. В летописи указано, что варяги пришли из Заморья, а в другом месте перечислены народы, живущие на берегах моря Варяжского, и, судя по перечню, имеется в виду Балтика. Значит, варяги пришли из-за Балтийского моря, т. е. из Скандинавии (Kunik 1844-1845, Thomsen 1877; Томсен 1891).
2. Имена летописных варягов – князей и их дружинников – это не очень даже исковерканные в иноязычной передаче северные германские имена. Рюрик – это Хрё(д)рик, Игорь – Ингвар, Олег – Хелгу, есть еще Дир, Аскольд, Руальд, Свенельд, Инегельд, Фарлаф, Карлы и др. (Байер 1735; Погодин 1825 и др.).
[Примечание: долго считалось, что для Трувора и особенно Синеуса не удается подыскать удовлетворительные аналогии в скандинавском наборе имен, но потом и им нашлись вполне сносные скандинавские аналогии (Ловмянский 1985: 275).]
3. В VIII-XII вв. норманны совершали набеги на различные области Европы – от Англии до Италии, достигали Византии. Во многих местах им удавалось утвердиться надолго и стоять во главе государств. Естественно полагать, что и Восточная Европа не избежала этой участи. Странно было бы предполагать противоположное (Погодин 1846, 1859а).
4. В Скандинавии в древнем героическом эпосе (сагах) сохранились песни о походах норманнских конунгов (королей) в славянские земли, в Новгород и Киев. Земли восточных славян называются в этих песнях Страной Городов (Гардарики), Новгород – Хольмгардром, по-видимому, по имени Славенского Холма, а Киев – Кенугардром и Острогардром, т. е. Восточным Городом (Байер 1735).
5. В Ютландии и Фрисландии именно в IX в. подвизался норманнский вождь Хрёрик (Рорик), который вроде бы ходил и на Восток. Хрёрик вполне закономерно должен был в славянской речи превратиться в Рюрика ([Голман 1819;] Крузе 1836а; 18366; Беляев 1930; [Касиков и Касиков 1990; Свердлов 1995]).
6. Само слово "варяг" по происхождению связано с северными германцами. Буква "я" в современном написании этого слова заменила древнерусскую букву "юс", которая читалась близко к "ин", так что в древности это слово звучало примерно как "варинги", сами скандинавы произносили это слово "верингр". "Варангами" византийцы называли гвардию императора, набиравшуюся из северных иноземцев, в основном германского происхождения – скандинавов, готов, англов, датчан и др. Эти наемники служили императору по договору, они клялись соблюдать ему верность.
Наиболее правдоподобное объяснение византийско-греческого слова "варангос" производит его от готского или герульского "варанг" "союзник" (Kunik 1844-45); иное объяснение такое: скандинавское "верингр" происходит от северогерманского корня "вер" – "клятва", родственного русскому слову "вера" (Томсен 1877 [Мельникова и Петрухин 1994]).
7. Сама реконструкция внедрения именно скандинавов в восточнославянские пределы вполне соответствует движению по "пути из варяг в греки" (Брим 1931; [Лебедев 1975]), описанному летописью (именно из варяг в греки, а не из грек в варяги) [и археологически прослеженному экспедицией Лебедева и Жвиташвили (Лебедев 1987; 1988; 1994; Лебедев и Жвиташвили 1999; Лебедев и др. 1975). Когда Исторический Музей в Москве устроил выставку археологических материалов этого пути, то она была озаглавлена "Путь из варяг в греки и из грек..." (1996) – и фраза была оборвана, проставлено многоточие, потому что путь из греков не вел "в варяги".].
8. Позже, в X-XI вв., уже вполне достоверные варяги прибывали на Русь из Скандинавии, в основном Швеции, а русские князья женились на скандинавских королевнах (например, Ярослав на Ингигерд). В скандинавских погребальных надписях есть сведения о приключениях викингов в славянских землях и Византии (Свердлов 1974), [а на арабских монетах из разных местностей "пути из варяг в греки" встречаются процарапанные рунические надписи и рисунки скандинавских кораблей (Добровольский, Дубов и Кузьменко 1991)].
9. Во многих местах восточнославянской земли найдены археологические следы пребывания норманнов. Это прежде всего поселения и могильники со специфическими чертами культуры, сближающими эти центры с раскопанными в Скандинавии и доказывающими их норманнскую принадлежность. В Бирке (Швеция) раскопаны могилы знатных норманнов, покойники лежали там внутри срубов, и вот богатые срубные погребения той эпохи обнаружены также в Киеве и Чернигове. У скандинавов был обычай погребать воинов в ладье – и под Смоленском, в Гнездове обнаружены такие погребения. Хороня своих воинов, норманны ломали их оружие и клали в таком виде в могилу – сломанные мечи обнаружены и в Гнездовских погребениях. В Швеции эпохи викингов хоронили под высокими куполообразными курганами – они отличались от низких полусферических курганов славян этого времени. Сам обычай насыпать полусферические курганы возник под скандинавским влиянием, до того славяне хоронили своих покойников под длинными валообразными курганами или вовсе без насыпей (Arne 1952; Abman 1955; [Клейн и др. 1970; Кочкуркина 1973; Лебедев 1985; Носов 1990; Стальсберг 1994; 1998; Жарнов 1992; Богуславский 1997; Андрощук 1999; Пушкина 1999; Седых 2003]).
10. При раскопках этих поселений и могильников Киевской Руси встречается множество предметов скандинавского производства или подражающих скандинавским изделиям. Таковы длинные железные мечи, черепаховидные фибулы (овальные броши-застежки в виде щитка черепахи), обручи с подвешенными к ним маленькими молоточками – изображениями атрибута Тора (бога северных германцев), на ряде вещей орнамент скандинавского происхождения в стиле "борре" и в стиле "Йеллинг", и т. п. (Арне 1912; [Корзухина 1964; 1966; Корзухина и Давидан 1969; Клейн и др. 1970; Дубов 1970; Кирпичников 1977; Лебедев 1985; Стальсберг 1987; Жарнов 1992]).
ВОЗРАЖЕНИЯ АНТИНОРМАНИСТОВ
1. В самой летописи не указана именно Скандинавия, "из заморья" – не обязательно должно означать "с противоположного берега моря" (Н. И. Костомаров 1860; Немиров 1898; [Фомин 2003]). Издавна антинорманисты не ограничивали варягов Скандинавией – считали, что вся Европа может трактоваться как исходный очаг (Васильев 1858: 56).
2. Имена, очень близкие к летописным варяжским, есть не только в Скандинавии, но и в Юго-Восточной Прибалтике (Ломоносов 1876; 1952; ПД 1860) (примеры Костомарова приведены выше). У западных славян-вендов сокол называется Рарог, Ререг, Рурк – отсюда и имя Рюрик (Классен 1854; Шелухин 1929; [Никитин 1989; 1991]).
[3. Имя Рюрик отсутствует в именослове самих шведов, а имена Олег, Ольга там поздние, со времени христианства, ибо слово helig означают 'святой' (Грот 1997).
4. Хрёрик, или Рорик Ютландский или Фрисландский, не может иметь отношения к летописному Рюрику, потому что хронология их жизни не совпадает: в 870-е гг. Рорик был еще на Западе, а по летописи в 860-862 гг. он должен был оказаться уже в Ладоге и Новгороде (Ловмянский 1963; Яманов 2001).]
5. Саги не знают "пути из варяг в греки" по Днепру, молчат о порогах. Если бы норманны ІХ-Х вв. были варягами русских летописей, то они бы отразили это в своих сагах (Юргевич 1867: 48; Иловайский 1876: 227, 316-317; [Фомин 2005: 381-382]).
6. Из всей массы предметов, найденных в Гнездовском могильнике и других подобных "факториях", лишь некоторые (черепаховидные фибулы, обручи с молотками Тора, вещи с орнаментами "борре" и "йеллинг" и т. п.) действительно представляют собой скандинавские изделия или сделаны под варяжским влиянием. Подавляющее большинство найденных здесь вещей на самом деле местного, славянского образца или завезено из других стран Европы. Длинные мечи, известные по всей Европе под наименованием мечей каролингского типа, изготовлялись франками, от которых попадали и в Швецию, и к славянам. Наконечники стрел в Скандинавии преобладали ланцетовидные, а в Гнездове, как и везде у восточных славян, – ромбические. Копья у норманнов встречаются часто, в Гнездове – изредка. Шлемы у норманнов конические, в Гнездове, как и везде на Руси, – шишак, высокий, острый (Арциховский 1939; [1966]). Боевые топоры – характерное оружие норманнов. Но в раскопанных Гнездовских курганах (более 650) попался только один топор скандинавского типа, остальные 11 – другого облика, схожи с южными образцами. Горшки во всех гнездовских курганах чисто славянские. На одном сосуде даже процарапана славянская надпись. Правда, этот сосуд привозной с юга, но надпись процарапана не по сырой глине до обжига, а по обоженной поверхности. Норманнские же вещи – это большей частью не оружие и не хозяйственная утварь, а главным образом предметы личного убора, женские украшения, которые были обычной статьей торговли (Авдусин 1949; 1953). Итак, норманнских вещей здесь не так уж и много, да к тому же из них не каждая является, так сказать, норманнским паспортом покойника – часть вещей могла прибыть из Скандинавии в результате торговых связей и оказаться в славянских могилах. Между тем норманистам (Т. Арне и др.) достаточно было одной вещицы, чтобы окрестить весь комплекс, в котором она находилась, скандинавским. Но даже курганов с таким недостоверным норманнским паспортом в Гнездове не больше, чем явно славянских или неизвестной принадлежности, а курганов с целым комплексом скандинавских вещей – ничтожная доля.
7. Правда, в чужой стране норманны могли пользоваться местными вещами, но они не могли, оставаясь норманнами, отказаться от своих обычаев, погребальных обрядов. Как обстоит дело с этим в Гнездове и других подобных местах? Лишь некоторые курганы Гнездовского могильника действительно очень похожи на мелларские курганы Швеции, а большинство по типу местные, славянские (Арциховский 1939). Такие курганы возводились и у нас, да и не только у нас, в таких местах, где варягов вовсе не было. С другой стороны, в Бирке (Швеция) не все курганы высоки и куполообразны, есть там и низкие, полусферические. Порча оружия при похоронах и погребение в ладье встречаются у разных народов, не только у норманнов. Эти обычаи могли быть и у славян (Авдусин 1949; 1953).
Погребения в срубах по составу инвентаря и всем прочим признакам ничем не отличаются от столь же богатых погребений с кремацией покойника. Наличие сруба отличает богатые дружинные погребения от бедных. Точно также, как в могилах рядового славянского населения покоятся то скелеты, то прах от сожжения, так и в богатых дружинных могилах славян жили оба этих обряда. Только при кремации сруб не сохранился (Блифельд 1954). Стало быть, и следы обычаев тоже подтверждают, что норманнские воины здесь были, но не жили компактными группами. Нет у нас целых чисто норманнских поселений и могильников. И даже в тех могильниках, где норманны обнаружены, они не составляют большинства.
8. В Швеции зарегистрировано более 2000 рунических (норманнских) надписей ІХ-ХІ вв., а на территории СССР – только несколько, в частности, одна на острове Березани в устье Днепра, две в Старой Ладоге, две в Новгороде. [Приводившиеся Б. А. Рыбаковым цифры здесь изменены в соответствии с новыми данными.] Сопоставляя этот факт с приведенной оценкой количества скандинавских вещей и комплексов, приходится заключить, что варягов было очень немного в славянской земле (Рыбаков 1962: 37; 1966; 1982: 489).
КОНТРПОЛОЖЕНИЕ И ДОКАЗАТЕЛЬСТВА АНТИНОРМАНИСТОВ
Варяги – это славянское племя с юго-восточного побережья Балтики, близко родственное литовцам и латышам, которые, собственно, те же славяне (Ломоносов 1766; Н. И. Костомаров 1860), или тождественное западнославянскому племени вагров (Забелин 1876; Гедеонов 1876; Первольф 1876; 1877).
Высказывавшиеся по этому вопросу ВОЗРАЖЕНИЯ НОРМАНИСТОВ (о том, что все варианты этой гипотезы очень произвольны, о том, что имена варягов – это слова со скандинавскими корнями, а в других языках это чуждые слова, о том, что они не могли заимствоваться без причины и т. д.) были учтены современными антинорманистами, и ныне почти все антинорманисты признают варягов норманнами.
[Когда в 1960 г. я писал о том, что "почти все" антинорманисты отказались от идеи отождествлять варягов с западными славянами, я учитывал позицию В. Б. Вилинбахова и В. В. Похлёбкина, которые именно в 1960 г. высказались за эту архаичную идею. В основном Вилинбахов развивал эту идею в своих последующих статьях первой половины 1960-х и напомнил о себе в 1980-м. К этому времени за его идею ухватились новейшие антинорманисты А. Г. Кузьмин (работы 1970-2003 гг.) и его липецкий ученик В. В. Фомин (с 1990-х гг.) с некоторыми товарищами. Их считанные единицы, и в основном это историки.
Лингвистов и археологов среди них нет. Они опираются на некоторые высказывания археологов, в частности на работы немецкого археолога Херрмана (1986), где показаны связи западных славян со скандинавами.]
ВЗВЕСИМ ПОЛОЖЕНИЯ И ДОВОДЫ СТОРОН
В аргументации обеих сторон важное место занимает рассмотрение курганных раскопок, особенно одного могильника, Гнездовского близ Смоленска. Представители обеих сторон допустили в пылу спора ряд ошибок и преувеличений.
Т. Арне объявил оружие из Гнездовских курганов скандинавским, тогда как стрелы и боевые топоры там славянские, а мечи широко распространены по всей Европе, изготовливались наверняка у франков, вероятно, также и в Швеции (их там найдено несколько тысяч), может быть, также и в России, правда, их здесь найдено менее сотни, но у некоторых по крайней мере рукоятка несомненно сделана славянскими мастерами, а анализ металла клинков позволяет допустить и их изготовление из местных руд. Но даже если они и привозные, то откуда они попали сюда – непосредственно с Рейна или через Скандинавию, – неизвестно.
С другой стороны, Д. А. Авдусин считает, что нашел славянскую разновидность поясов с молотком Тора – Арне указал пять таких в Бирке. Л. А. Голубева трактовала черепаховидные фибулы из киевских погребений как местное украшение, а Б. А. Рыбаков – как импортные вещи, принадлежавшие, однако, местным дружинникам. Арне в ответ напомнил, что эти фибулы в стиле "борре", встречающиеся в могилах, как правило, служили застежками скандинавских женских одежд и, следовательно, не могли являться ни украшением дружинников, ни, по мнению Арне, даже предметами импорта: им нечего скреплять в одеяниях славянок – у них нет плащей, верхняя одежда другая.
Т. Арне по находке одной скандинавской вещицы в могиле готов объявить погребенного скандинавом, а по небольшой серии скандинавских вещиц, собранных из разных могил, и по следам скандинавских обрядов в некоторых курганах счесть весь могильник норманнским.
С другой стороны, Д. А. Авдусин по одной-двум славянским вещицам (височное кольцо, амфора с процарапанной славянской надписью) не только считает весь комплекс славянским, но и встреченные в нем скандинавские признаки (например, поломка меча) на этом основании отказывается считать скандинавскими. Д. А. Авдусин даже выдвинул своеобразную презумпцию славянской принадлежности неопределенных погребений. Согласно этой презумпции, на славянской территории все погребения, не обладающие ясно выраженными признаками принадлежности к славянам, норманнам или еще кому-либо, должны считаться славянскими. Иными словами, по Авдусину, на славянской земле всякий беспаспортный незнакомец должен быть принят за славянина.
Обе позиции не обеспечивают объективного решения вопроса. Если придерживаться строгой научности и объективности, то придется отказаться как от выводов Т. Арне, так и от выводов Д. А. Авдусина в оценке Гнездовского могильника и аналогичных древних курганных полей.
В основном подавляющее большинство раскопанных курганов Гнездовского могильника – многие сотни – оказались без вещей и без каких-либо примечательных следов специфических обрядов. Эти небогатые курганы мы не в состоянии отличить ни оттаких же шведских, норманнских, ни от местных, содержащих захоронения славянского рядового населения. Среди же богатых курганов, давших ученым обильный материал, только некоторые совпадают по всем своим признакам – и по обрядности, и по инвентарю – со шведскими и являются несомненными гробницами чистых норманнов. Но и таких, которые проявляли бы близкое сходство по всему облику, инвентарю и устройству с местными достоверно славянскими курганами того же времени или предшествующей поры, прямо скажем, немного.
В основном же Гнездовские курганы с погребениями состоятельных дружинников дают (в устройстве, следах обряда и вещах) разнообразные сочетания скандинавских признаков со славянскими, при явном преобладании славянских. Многие признаки вообще были общими для норманнов и славян: насыпание курганов, сосуществование вытянутого на спине захоронения трупа и кремации, и т. п. Подсыпка песка или пепла под тело, помещение урн в насыпи – славянские особенности; глиняная посуда – славянская; вооружение воинов – почти все славянское. Многие детали женской одежды и некоторые предметы вооружения воинов – скандинавские. Захоронение в ладье, порча оружия, помещаемого в могиле, а на юге, быть может, и идея сооружения срубов – скандинавский вклад.
Нельзя забывать, что мы имеем здесь дело не с крестьянским миром, сравнительно более замкнутым и, так сказать, настоянным на вековых традициях, а с дружинным окружением князей: здесь много оружия и богатых украшений, а височных колец, обычных для древнерусских крестьянок, почти нет. Эта среда была очень подвижна, восприимчива к новшествам и иноземным приобретениям. Она вобрала в себя и быстро ассимилировала варяжские отряды, несомненно, освоив при этом и кое-какие скандинавские элементы культуры. Эти скандинавские узоры были нашиты на славянскую основу. Вот почему так трудно разобраться в национальной принадлежности покойников из Гнездовских курганов, вот почему так трудно найти там и "чистых" норманнов, и "чистых" славян.
Таким образом, на этих материалах нельзя ни доказать наводнение восточнославянской земли скандинавами, как у Арне, ни свести число пришельцев к считаным единицам, как это стремится сделать Д. А. Авдусин. Но что даже в дружинной среде варяжский элемент, хотя и был весьма заметен, все же не преобладал над славянским, в этом материалы раскопок вполне позволяют убедиться.
Если, однако, вернуться к основному вопросу этой ступени спора – норманны ли варяги, имелись ли варяги на землях восточных славян, – то взвешивать утверждения сторон в этом вопросе просто даже не имеет смысла. Ясное дело, чаша норманистов камнем полетит вниз: чаша антинорманистов пуста.
[Отвержение шведского происхождения имени Рюрика не столь важно, как это представляется антинорманистам. Откуда бы ни происходили корни этого имени (пусть от кельтов или от названия реки), оно употреблялось у норманнов – хорошо известны исторические Рёрики Ютландии и других норманнских очагов. Что же касается Рёрика Ютландского-Фрисландского, то, во-первых, в его ютландско-фрисландской биографии есть лакуна для длительного пребывания на Востоке как раз в начале 60-х гг., а во-вторых, точность летописной хронологии сами же антинорманисты (да и не только они) поставили под сомнение.
А если слово "helig" с христианского времени означало в шведском 'святой', это вовсе не значит, что оно вообще не употреблялось до того в каком-то схожем значении – 'счастливый', 'блаженный', ср. эпитет Олега "Вещий".
Что касается молчания саг о ранних событиях проникновения норманнов в земли восточных славян, то мало ли по каким причинам ранние саги не отразили этих событий. Саги не энциклопедия и не географический справочник, а из ранних саг до нас дошли немногие. В скандинавской эпиграфике упоминания о приключениях викингов в восточнославянских землях (Гардарике) и Византии есть.
Так что спор на этой ступени антинорманистам не удалось выиграть, тут у норманистов перевес.]
Но сохранение этого звена "теории" необходимо норманистам лишь для удержания последующих звеньев, ибо само по себе оно не имеет существенного значения. Ну, были здесь поляки, французы, немцы, татары, воевали, даже иногда завоевывали, и все же нет такого ажиотажа. Были шведы – и ничего. А вот их предки норманны – из-за этих весь сыр-бор. Потому что от их пребывания предполгаются существенные последствия. Посмотрим же, как обстоит дело с последующими звеньями.
ПОЛОЖЕНИЕ 3
ЭТНОНИМ РУСЬ. Пришедшее в Восточную Европу племя варягов называлось Русью, и от него это название перешло на восточных славян
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. Недвусмысленное сообщение летописца: варяги, "зовомая Русь", и "от тех варяг... прозвася Русская земля" (Bayer 1735).
2. В византийской хронике Константина Багрянородного перечисляется два ряда названий днепровских порогов – один, слышанный от славян, другой – от Росов. Всего порогов семь, парные названия приведены для пяти. Славянские названия, хоть и несколько испорчены в иноязычной передаче, все же звучат действительно по-славянски: Эссупи (византиец переводит на греческий "не спи"), Островунипрах (островной порог), Неасит, т. е. Неясыть (он и в новое время называется Ненасытец), Вульнипрах (Волновой порог – он и позже назывался Волниг), Веруци ("вручий" в древнерусском языке означало "бурлящий" – так это слово и переведено на греческий: "бурление воды"), Напрези (анализ этого ряда надписей – G. Y. Shevelov 1955). А вот их "росские" названия: Улворси, Аифор, Варуфорос, Леанти, Струкун... Это явно не славянские, скорее искаженные греческой передачей скандинавские имена. В самом деле, три из шести "росских" названий порогов оканчиваются на -ворси, -форос, -фор ("fors" на древнесканд. значит 'порог'), еще два по грамматической структуре являются древнескандинавскими причастиями. Конкретнее, Улворси – это скандинавское Холмфорс, "островной порог"; Аирфор – это скандинавское "Айрфор", "ненасытный порог"; Варуфорос – это скандинавское "Варуфорс", "каменистый порог"; Леанти – это скандинавское "Леанти", "Бурлящий" (Байер 1735; Thunmann 1772: 386-390; 1774; Karlgren 1947; Vasmer 1959; [Толкачев 1962]). Как видим, по смыслу те же названия, что и славянские. "Праг" вместо "порог" и южное "х" вместо "г" побуждают исследователей думать, что славянским осведомителем Константина был кто-то из южных славян (болгарин?). Фальк счел славянские названия уже украинскими (Falk 1951), что раскритиковано другими (Shevelov 1955; [Толкачев 1962; Sahlgren 1964: 77-86]).
3. Одна из западноевропейских хроник (Бертинские анналы) упоминает о прибытии к французскому королю Людовику Благочестивому в 837 г. каких-то подозрительных "послов". Путь их во Францию лежал через Византию. Называли они себя подданными "хакана Рос" (Rhos). Титул кагана и позже (еще в XI в.) применялся к киевскому князю. Французы опасались, не шпионы ли это страшных норманнов. И действительно, по исследовании оказалось, что они "из рода шведов" (Bayer 1735).
4. Еще один западноевропейский источник (сочинение Лиутпранда, епископа Кремонского) дает следующее перечисление народов, живущих к северу от Константинополя (с востока на запад): венгры, печенеги, хазары, "русь, которых мы называем норманнами", булгары, и т. д. (Bayer 1735).
5. Арабский писатель начала X в. Ибн-Руста рисует родину русов как большой остров с лесами и болотами. Оттуда русы на кораблях прибывают в землю славян, грабят их и продают в рабство хазарам. Сведения об острове могут относится к полуострову Скандинавии или острову Готланд (Fraen 1832).
6. Арабский писатель конца X в. Аль-Якуба говорит о нападении руссов на Севилью в 844 г. По другим источникам известно, что в 844 г. на Севилью напали норманны (Westberg 1898; Вестберг 1903). Славяне же никогда на Севилью походом через всю Европу не ходили.
7. Еврей, которого араб Аль-Бакры называет на арабский манер Ибрагимом ибн Якубом (что, очевидно, передает имя Авраама бен Иакова), был в 973 г. при дворе Оттона I в Мерзебурге и получил там любопытные сведения о русах. Русы приходили туда, как и славяне, с востока, но они же грабили население Юго-Восточной Прибалтики, появляясь в ладьях с запада. Это может относиться к норманнам (Куник и Розен 1878).
8. Финны до сих пор называют русскими (часть финнов произносит "руотси", часть – "руосси") не восточных славян, а шведов (Г.-Ф. Миллер 1749; 1788; Thunmann 1774: 366-368). [И уже в VIII в. так называли (Falk 1981).] в Швеции есть местность, называемая Росслаген,т. е. "русские селения" (Schlözer 1774; А.-Л. Шлёцер 1809).
9. Словом "родс" на древнешведском языке назывались гребцы, а ведь норманны как раз и известны прежде всего как морские разбойники. Окончание множественного числа -R, по скандинавским фонетическим законам, очень рано, еще до выделения шведского языка, превращалось в -z (Ekbo 1958; 1981), а звук "д" перед свистящими в шведском языке легко ассимилируется, так что наряду с "Роде" должно было появиться и "Росс". Но шведское долгое "о" звучало близко к нашему "у" и при переходе слова в финский язык должно было дать "уо", а в славянском – "у" (Kalima 1955: 42).
Сравни:
|
греч.
|
шведск.
|
финск.
|
восточнослав.
|
|
δομος, δομα
|
dom
|
tuomio
|
(у восточных слвян "дом", а не "дум", т. к. слово это непосредственно взято у византийцев)
|
|
|
stol
|
tuolio
|
стул
|
|
|
loka
|
luokka
|
лук
|
|
|
Suomi
|
Сумь
|
|
Поэтому вполне закономерно:
Рως → rods, ross → Ruotsi, Ruossi → Русь
Иными словами, как шведскому "стол" соответствует финское "туоли" и наше "стул", как финское самоназвание "Суоми" превратилось у нас в Сумь (это обычное у нас оформление народных имен севера – Весь, Чудь, Водь и т. п.), точно так шведское "Росс" должно было превратиться в финское "Руосси", а финское "Руосси" – в наше "Русь". Значит, дело было, очевидно, так: норманны продвигаясь на восток, отрекомендовались там как "гребцы" – "Росс" (каковыми они и были). Под этим именем и прослыли у финнов все норманны. От финнов это их название усвоили восточные славяне, а впоследствии, получив от Руси княжескую династию, и сами приняли это имя (Bayer 1735: 276-279, 295-297; Г. Ф. Миллер 1749; Kunik 1844; Куник 1875; Я. Грот 1860; Крон 1871; Thomsen 1877; Томсен 1891; Куник и В. Розен 1878; А. А. Шахматов 1908; 1919; Погодин 1925; Vernadsky 1956).
ВОЗРАЖЕНИЯ АНТИНОРМАНИСТОВ
1. Назывались ли норманны исконно "русами"? Ведь известно, что варяжские наемники служили в дружинах киевских князей. Будучи киевскими послами, защищая интересы Киевского государства, варяжские дружинники, естественно, объявляли себя при иностранных дворах представителями славянского народа, чье имя было "русские". Настойчиво твердя, что они "от рода русского", эти варяги и ввели в заблуждение византийских писателей. То же происходило и в Западной Европе, а в случае с послами "кагана Рос" придворные Людовика, быть может, и не ошиблись: это могли быть попросту норманнские шпионы, выдававшие себя за киевских послов (В. Пархоменко 1938; С. В. Юшков 1940; М. Н. Тихомиров 1947).
2. Некоторые упоминания иностранных писателей (те же Вертинские анналы, беседа византийского патриарха Фотия) о росах на юге относятся ко времени до 862 г., то есть до летописной даты прибытия Рюрика. Значит, в них не имеются в виду варяги (В. И. Ламанский 1859).
3. Несколько указаний летописи, отождествляющих Русь с варягами, являются, судя по стилю и сличению разных списков летописи, поздними вставками – их не было в первоначальном тексте летописи. Например, выражение "к варягам, к Руси" звучит неловко, неуклюже. Естественнее сказать просто "к варягам" или только "к Руси". Факты подобного рода собраны А. А. Шахматовым (1908; 1916), хоть он и был норманистом, а также учеником Шахматова М. Д. Приселковым (1940).
4. Некоторые иноземные писатели с конца IX в. и позже (анонимный "Баварский географ", араб Ибн-Хордадбе и др.) недвусмысленно называют руссами славян (Хвольсон 1869; М. Н. Тихомиров 1947).
5. Почему бы это славянам не напасть в 844 г. на Севилью?! Этот подвиг вполне был им по силам (Крузе 1839).
6. Из летописи видно, что во времена ее написания русью назывались не какие-либо варяги, а восточные славяне, прежде всего Киевской земли. Более 270 раз упоминается слово "Русь" в "Повести временных лет", из них примерно 260 раз это наверняка не варяги. Время, когда варяги появились в Восточной Европе, было для летописцев далеким прошлым, а сведения, сохранившиеся с той поры, – весьма туманными преданиями, которые надо было сопоставлять и объяснять. Так что летописцы писали свое сочинение (исключая последние записи) не как репортаж о свежих событиях, а как ученый труд по истории. Поэтому летописное сообщение о происхождении слова "Русь" является для нас не свидетельством очевидца, а гипотезой ученого того времени, которую еще надо доказать. Летописец и редактор летописи Нестор, увлекавшийся поисками происхождения племен и племенных названий, имел перед собой легенду о призвании варягов и византийские хроники, в которых норманны именовались русскими. Из сличения этих данных и родилась его гипотеза, а Нестор стал, по выражению М. Д. Приселкова, первым русским "ультранорманистом", опередив Байера. "Это утверждение летописца – чистый домысел, трафарет исторического мышления летописца, его гипотеза, с которой пора перестать считаться" (Лихачев 1950).
[7.Финское Ruotsi при переходе в славянский по всем законам сравнительной фонетики должно было дать "Ручь" или "Руць", а не "Русь" (Черных 1956:100; Sorensen 1968:147-148; Горский 1989).]
КОНТРПОЛОЖЕНИЕ АНТИНОРМАНИСТОВ
"Русь" – исконное самоназвание восточных славян. Во всяком случае, название не скандинавское, а южное (Федотов 1837; Пархоменко 1923; 1924; Тихомиров 1947; Рыбаков 1953; Thulin 1981).
1. В очень древних сочинениях иноземных авторов, за многие сотни лет до варягов, упоминаются народы Северного Причерноморья, названия которых звучат близко к слову "Рос" – аорсы, роксаланы, росомоны и др. Это прямые предки восточных славян (Ломоносов 1749/1952; 1760/1952; 1766; Ewers 1814; Венелин 1836-18397/2003: 29; Гедеонов 1876; Падалка 1914; 1915; Сюзюмов 1940; Рыбаков 1953).
2. Слово это отложилось во многих местных названиях Восточной Европы от Ладожского озера до Поднепровья: Раха, Раса – название Волги, речка Рось – приток Днепра, речка Рось – приток Немана, речка Руса и город Старая Русса, и т. д. (Иловайский 1876; Кнауэр 1899). Прежние старания антинормэнистов отстоять южное происхождение самого этноса вместе с этнонимом "русь" и доказать, что никаких норманнов тут не бывало, остались историографическим эпизодом. Спор теперь идет только об имени. [Это писалось в 1960 г. и было еще так в 1967-м, когда вопрос обобщил Шаскольский (1967). Новейшие антинорманисты снова вернулись к отброшенному положению о том, что росами-русами назывались не норманны.]
3. Уже до призвания варягов и прихода Рюрика в Киев росы известны в Византии, стало быть, это славяне. Византийцы различали росов и варягов и никогда не смешивали этих понятий. Если норманны включались в варяжскую гвардию императора, то кто же росы-русь? Никак не норманны, а славяне (Васильевский 1874-1875).
4. Даже сам термин иногда принимается за исконно русский, т. е. восточнославянский – из корней "руд-" (рудой, т. е. рыжий, русый!), "рушить" (польское "ruszyc" – 'идти', 'двигаться', ср. "русло"), с этим, мол, связаны Старая Руса, Порусье (Otrebski 1960; [Rospond 1977; Роспонд 1979]). Но так как логика такого выведения этнонима неясна, то попытка реализовать эту идею возникла весьма поздно и повисла в воздухе. Впрочем, другой вариант этой идеи, но исходящий не от внешности, а от символики, привлек сторонников. Имеется в виду противопоставление красного другим цветам в символизации этносов (Завитневич 1892; [Паранин 1990; Шарымов 2004]).
5. Антинорманисты XIX в. воодушевились идеей вывести этноним от западных славян побережья Балтийского моря – рутенов, ругов и проч. (Венелин 1848; Гедеонов 1876) [что подхватили современные антинорманисты (Кузьмин 1970). Но так как руги все-таки (по крайней мере, по происхождению) германцы, а этимология этнонима рутены неясна, пришлось подумать и о кельтском происхождении названия, предложенном вне антинорманизма (Unbegaun 1969; Pritsak 1986) – идею принял Кузьмин (1974 и др.)].
6. Местные древние названия территории нашей страны с этим корнем тоже постепенно пришлось признать неславянскими. Антинорманисты готовы были принять иранское (скифо-сарматское) происхождение этнонима: руке, рохс, рош и т. п. – "светлый" (Толстов 1947; Vernadsky 1956; [Вернадский 1986: 268, 286, 289; Седов 1982: 111-112) или индоарийское (Трубачев 1977), лишь бы не скандинавское. В связи с этим стоят и предложения истолковать названия порогов с осетинского, т. е. иранского языка (Брайчевский 1985)].
7. Скандинавскому названию противостояла также и одна гипотеза, выдвинутая не антинорманистами, – о готском происхождении этнонима, но от hrods "слава" (Куник 1875; Будилович 1890[; Soderlind 1978]). Однако в готском языке согласные не могли пережить такие превращения – отпадение h и превращение д в русское сь (Браун 1892). [Большей частью все формы с "рос" имеют в древнем виде не "о", а ер ("ъ"). А в русском языке этот звук в "у" не переходил (Назаренко 1980; Schramm 1982; Константин 1989: 301).] Поэтому готская гипотеза не принята ни норманистами, ни антинорманистами.
ВОЗРАЖЕНИЯ НОРМАНИСТОВ
1. Примерно то же, что выдвинуто против готской гипотезы, может быть предъявлено и всем антинорманистским гипотезам. Древний термин "Рос" нельзя связывать со словом "Россия": в восточнославянской терминологии оно появилось лишь в московское время, да и то под влиянием греческой и латинской литературы. А там этот термин либо обозначал тех же скандинавских пришельцев, либо был отражением библейского "Рош" (у греков, не умевших произносить "ш", это звучало "Рос", а термин этот в Библии обозначал предводителя гибельных племен Гог и Магог (Флоровский 1925; Сюзюмов 1940).
2. Местные этнонимы подобного звучания широко распространены по всему миру. В Киевское же время самоназванием служило только слово "Русь". Названия древних народов и по звучанию весьма далеки от слова "Русь", а сами эти народы не являются родственными славянам по происхождению.
3. Конкретные пути превращения этих названий в слово "Русь" невозможно увидеть – нет таких закономерных звуковых соответствий между языками, которые позволили бы предположить такое превращение. Как же термин "Рос" превратился в "Русь"? Первое объяснение: под влиянием польского языка – ср. наши "бог", "мой", "король", "толстый" и польские: "буг", "муй", "круль", "тлусты" (Ломоносов 1952: 33). Второе объяснение: сказался приход в Поднепровье масс северорусского населения, которое в некоторых именах "о" произносило как "у", поэтому на юге речка Рось, Россава, на севере – Старая Русса; южные соседи греки писали "росы", арабы же, заходившие далеко на север, – "русы"; на севере Булгар, на юге – болгары; у автора VI в. – Боз, у автора XII в. – Бус (Рыбаков 1953: 100). Но поляки в Киевской Руси никогда не имели существенного влияния, а второе объяснение (ак. Рыбакова) чересчур гипотетично, чтобы служить доказательством. Да и какое северное нашествие славян предполагается на раннюю Киевскую Русь?
4. Норманны-послы "хакана Рос" не были самозванцами. В 871 г. король Людовик Немецкий в письме к византийскому императору Василию I Македонянину писал, что титул кагана (caganum) носят правители авар, хазар, болгар и норманнов (nortmannorum). Хазарский каганат известен, авары и болгары – тоже кочевники, а норманнов приходится отнести к "хакану Рос", каковым титулом именовали себя киевские князья.
5. Выявленное В. Г. Васильевским византийское различение варягов и росов относится к позднему периоду – начиная с XI в. (Васильевский и сам строго соблюдал этот временной предел). В IX в., когда русь нападала на византийские города, как и на западноевропейские города (Севилью!), термин "варанг" в Византии еще не применялся, различения еще не было, и росы могли быть только норманнами. Кстати, только от них греки и могли получить термин "рос". Славяне ведь произносили этот термин "русь". К XI же в. (время Ярослава) термин "русь" уже ассоциировался с Киевским государством и его населением (принявшим этот этноним от своего верхнего слоя), варяги в Киеве – со скандинавами, а в Византии – с европейскими воинами разного происхождения – англами, скандинавами и другими.
6. Что же касается выведения слова "русь" из славянских корней с "ру-" ("русый", "русло" и проч.), то созвучий можно найти сколько угодно, но конкретные пути превращения этих слов в этноним не засвидетельствованы, а главное – тогда необъяснимы все приведенные выше противопоставления русских (норманнских) и славянских этнических словоупотреблений.
7. Трудности же выведения термина "Русь" из Ruotsi отпадают, поскольку переход -ts- в -ss- произошел еще в финноязычной среде – там произносилось и Ruossi].
[7. Взгляните еще раз на пары названий Днепровских порогов у Константина Багрянородного (греческая передача славянских и русских имен и перевод):
|
слав.
|
росск.
|
сканд.
|
|
Островунипрах
|
Улворси
|
Хольмфорс (островной порог)
|
|
Неясыть
|
Аифор
|
Айрфор(ненасытный порог)
|
|
Веруци (вручий)
|
Леанти
|
Леаонти (бурлящий)
|
Перед лицом такого соответствия попытки истолковать "росские" названия как скифские (Брайчевский 1985) или во всяком случае оспорить их скандинавское звучание (Тимофеев 1999) выглядят безнадежными – итог подведен в подробных комментариях к изданию Константина Багрянородного коллективом под руководством Г. Г. Литаврина и А. П. Новосельцева (Константин 1989: 318-326)].
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ КОНТРПОЛОЖЕНИЯ АНТИНОРМАНИСТОВ
1. Русь – вообще не этнический термин, а социальный: название княжеской дружины и знати, военного сословия, верхнего слоя общества, потом распространившееся на весь народ (Соловьев 1858; Падалка 1914; Юшков 1940: 37-59; Тивериадский 1942; Юшков 1949: 57-63; [Акопов 1967]).
2. Высказывалось еще компромиссное предположение: оба утверждения справедливы, было название Русь или, точнее, Рос на юге до варягов, но Русью назывались и варяги, пришедшие с севера, оба эти названия слились в одно (Брим 1923 и др.).
ВОЗРАЖЕНИЯ НОРМАНИСТОВ
1. Социальное значение термин "русь", несомненно, имел – и на раннем этапе своего существования, и на позднем, его никто не отрицает. Но это значение не противоречит этнической окраске. Вопрос же стоит о происхождении и этническом характере термина при попадании в славянскую среду, о его приходе из Скандинавии (Smal-Stocky 1949; [Хабургаев 1979: 215-220; Лебедев 1985: 241-249; Мельникова и Петрухин 1989; Stang 1996]).
2. Что же касается компромисса со слиянием южного и северного терминов, то, как отмечает Д. С. Лихачев, "так можно предполагать разве только с отчаяния перед сложностью проблемы" (1950: 241). Это не совсем так. Термины встречались, существование одного влияло на другой, люди связывали живые и близкие им термины с новыми и чужими. Но это не отменяет вопроса об их происхождении и доминировании.
Реально у нас остаются только два взаимоисключающих положения. Впрочем, даже если не считать их взаимоисключающими, это еще не делает их равнозначными по убедительности.
ВЗВЕСИМ ПОЛОЖЕНИЯ И ДОВОДЫ СТОРОН
При сравнении обоих положений и их доказательств бросается в глаза, что положение, выдвинутое норманистами, значительно прочнее обосновано, чем противоположное. Возражения антинорманистов лишь ставят под сомнение некоторые доводы (например, происхождение "Росс", "Русь" от rods – 'гребцы'), но не разрушают всю систему доказательств. Неважно, что на самом деле означало на севере Ross (смысл названий этносов чаще всего утерян), важно, кого оно обозначало. А оно у финнов означало шведов, и это непреложный факт, снимающий любые возражения. Да и не все эти возражения убедительны. Трудно представить, чтобы варяги могли ввести в заблуждение византийских писателей, назвав себя чужим именем, именем, взятым у славян, когда византийцам были хорошо знакомы и те и другие, причем варягов они узнали гораздо позже, чем славян, и первоначально из других источников – с Запада.
Упоминания о росах на юге до 862 г. можно было бы считать веским возражением против отождествления их с варягами, если бы дата прибытия Рюрика считалась абсолютно достоверной и если бы можно было оставаться в уверенности, что до Рюрика варяги не показывались в славянских землях. Если бы...
Но это не так – ни то, ни другое. Все этапы путешествия слова "Русь" из Скандинавии прекрасно прослеживаются в языках живых народов. Изменения этого слова в дороге имеют не случайный характер, а подчиняются всем законам словотворчества, всем правилам общения между конкретными языками. Стало быть, если бы даже признать, что утверждение летописца – гипотеза, а не факт (что само по себе тоже гипотетично), то надо признать также и то, что это хорошо обоснованная, очень правдоподобная гипотеза, имеющая на своей стороне веские аргументы.
Иначе обстоит дело с противоположным утверждением. Его аргументы несостоятельны. Возражения, предъявленные со стороны норманизма, снимают их целиком и полностью. От них не остается ничего, кроме благих пожеланий. Лингвистическое построение Б. А. Рыбакова не может избегнуть общей участи других доказательств этого ряда. Его сопоставления натянуты.
Византийцы услышали впервые слово "Росс" у себя на родине от самих норманнов, которые его произносили через "о" (да и аллюзии с библейским "Рош" действовали), арабы же узнали это слово в славянских землях, очевидно, сначала от славян, которые, согласно звуковому закону, изложенному выше, произносили это слово через "у". Имя Боз взято у германского автора (Иордан), Бус – у славянского ("Слово о полку Игореве"). "Булгар" – самоназвание тюркского племени, воспринятое в такой форме многими славянскими языками (в том числе южными – напр. хорватским), а восточные славяне не произносили это слово через "у" ни на севере, ни на юге.
Неманская Рось находится на той же широте, что и Старая Русса; оба эти места из древних славянских племен первыми узнали кривичей – отнюдь не южное племя. Стало быть, на этих нескольких сопоставлениях, большей частью отражающих произношение неславянских народов, реконструировать двойное произношение внутри восточнославянского языка никак нельзя, ставить ли это раздвоение в зависимость от территории (север-юг) или от времени (сер. I тыс. – конец I тыс.). Если корень Рос-, встречаемый в некоторых географических названиях Среднего Поднепровья, был связан с названием народа, то отчего же он не изменился в Русь вместе с этим названием, подчиняясь тому же звуковому закону? Остается заключить, что этот корень, как и трезвучие "Рос", вылущиваемое из названий некоторых народов Северного Причерноморья, очевидно неславянских, никак не связаны с названием Киевской Руси.
Этот пункт спора вызывал и отчасти еще продолжает вызывать особенно бурное кипение страстей. Между тем, если трезво поразмыслить, вопрос того не заслуживает. В чем причина особого упорства антинорманистов в этом вопросе? Несомненно, здесь сказалось чувство патриотизма – но патриотизма ложно понимаемого. Антинорманистам казалось зазорным носить национальное имя чужеземное, заимствованное у скандинавов. Да и не только антинорманистам – даже такой ярый норманист, как Погодин, понимал дело точно так же. "Я долго боролся с самим собою относительно норманнского происхождения руси, – говорил он, – мне трудно было верить, что русь были не славяне..."
Да полноте, зазорно ли это? Ведь речь идет о чисто лингвистическом происхождении имени, о термине, о слове, а не о его реальном значении. Звучанию имени народного придают красоту и особую, волнующую силу не грамматические элементы слова, не происхождение его составных частей, а славные дела народа, его роль в истории, его место в современном мире. Не в духе передовой отечественной науки да и не к лицу любому культурному человеку кичиться знатностью предков или чистотой рода.
Но причем здесь происхождение этнического термина "Русь"!
В 1917 г. в пророческих стихах изливал свое чувство любви к Родине Андрей Белый:
И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня:
Россия, Россия, Россия –
Мессия грядущего дня!
Что для этого живого чувства грамматическая история слова "Россия"?
И позже Маяковский гремит во весь голос:
Я русский бы
выучил
только за то,
Что им
разговаривал Ленин.
А не за то, что слово "русский" по происхождению исконно славянское.
И откуда бы ни пришло тысячу лет тому назад слово "Русь", по каким бы причинам ни приобрело свое позднейшее значение – все так же нежно и победно будут звучать слова и мелодия чудесной песни:
Россия, Россия,
Россия – Родина моя!
Известно, что личные имена, издавна живущие в русском народе, в большинстве заимствованы, как и имена остальных европейцев, из нескольких источников. Значительная часть их (такие как Иван, Михаил, Гавриил, Даниил, Семен, Яков, Иосиф, Илья, Анна, Мария и др.) взята из Библии, то есть из древнееврейского языка. Другая часть, которая из Евангелия и Миней (Александр, Алексей, Леонид, Николай, Георгий, Федор, Василий, Андрей, Антон, Петр, Степан, Дмитрий, Ирина, Настасья, Елизавета, Екатерина, Елена, Софья и др.), – из греческого. Есть еще группа имен (оттуда же) латинского происхождения (Валерий, Виталий, Виктор, Павел, Максим, Галина и др.). Есть имена скандинавские (Игорь, Ольга, Олег, Рюрик), английские (Артур), болгарские (Борис), грузинские (Тамара, Нина), немецкие (Эдуард, Герман, Роберт), польские (Станислав), татарские (Тимур) и проч.
Имя Руслан только кажется русским – по созвучию. Оно поступило от татар. На деле это переделка тюркского Арслан – "Лев". Имя Лев – вроде бы русское, но так как львов на Руси не было, то и оно заимствовано – из греческого Леон (сначала русские, не любившие зияния гласных, произносили Левон, как до сих пор в белорусском, потом сократили до Лев). Владимир тоже звучит по-русски, но, очевидно, это "народная этимология", т. е. подлаживание к русским корням чуждого имени, видимо, германского (а по более глубокому происхождению – кельтского) Вольдемар. Ведь древнерусское звучание – "Володимер", а не "Володимир".
Лишь очень немного имен исконного восточнославянского происхождения живут у нас по сей день (Ярослав, Святослав, Вячеслав, Всеволод, Вера, Надежда, Любовь, новообразованное Светлана). И дивное дело – никому все это не кажется зазорным.
Французы справедливо гордятся своим народным именем, им приятен звук слова "Франция", хотя в далеком прошлом страна и ее нынешнее население получили это имя от германского племени франков. Болгары, народ славянский, получили свое название от тюрского племени булгар, пришедших на Дунай с Волги и утвердивших в славянской стране свою династию. Многие названия современных народов обязаны своим происхождением случаю, происхождение большинства вообще неизвестно, теряется в потемках...
Не пора ли сказать норманистам: "Да, в этом вопросе вы правы. Ну и что из того?" Не пора ли перестать спорить по пустякам и сконцентрировать внимание на более существенных вопросах?
Обратимся и мы к ним.
ПОЛОЖЕНИЕ 4
КОЛОНИЗАТОРЫ и КУЛЬТУРТРЕГЕРЫ. Варяги колонизировали и цивилизовали славян, оказав огромное влияние на всю славянскую культуру, что отразилось в вещах и в языке.
Вот это уже вопрос существенный! Ну-ка, доказательства сюда!
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. С IX в. резко меняется весь облик культуры и быта восточных славян, заметен крутой подъем во всех сторонах народной жизни, появляются города, а ведь именно в IX в. прибыли варяги (Шлёцер 1773; 1809; Paszkiewicz 1954).
2. По всей Киевской Руси имеется значительное количество крупных варяжских колоний, бывших центрами цивилизации, – они сразу выделяются своим богатством и более высокой культурой по сравнению с туземной средой. Таковы поселение Старая Ладога, Гнездовские поселение и могильник под Смоленском (несколько тысяч курганов), Черниговские курганы и пр. (Спицын 1899, Arne 1914; 1952). От мест обитания славян эти колонии отличаются именно богатством и высоким культурным уровнем. Как уже было указано, в Бирке (Швеция) раскопаны могилы знатных норманнов, где покойники лежали внутри срубов, и вот такие же срубные погребения той эпохи обнаружены также в Киеве и Чернигове, именно богатые.
3. Свидетельства варяжского культурного влияния сохранились и в нашем языке. До сих пор мы называем теплые рукавицы варежками, очевидно, в память того, что этот вид рукавиц занесли к нам варяги. Из языка северных германцев заимствованы слова: "ларь", "лавка", "ящик", "стул", "скиба", "кнут", "скот", "шнека" ("корабль"), "якорь", "стяг" и др. В. Томсен (1891) насчитывал таких заимствованных слов 27, новейшая исследовательница Тёрнквист (Thornquist 1948) – около 150 (включая даже "щи"), из них надежно установлено около 30.
ВОЗРАЖЕНИЯ АНТИНОРМАНИСТОВ
1. В IX в. действительно чувствуется значительный сдвиг в общественно-экономическом развитии славянских народов, но совпадение во времени – еще не доказательство причинной связи.
Кроме того, этот сдвиг начался определенно раньше прихода варягов. И летописец указывает, что варяги, придя в Восточную Европу, стали оседать в городах, где уже до их прихода жили кривичи, и весь, и меря, и другие местные племена. Оседать в городах, а не строить города. И древние песни самих норманнов показывают, что страна славян поразила северных пришельцев своим богатством, обилием городов. Да и название ее в скандинавском эпосе – Гардар, позже – Гардарики, "страна городов" (Доленга-Ходаковский 1837; Самоквасов 1873: 91; Ключевский 1904: 155; Мавродин 1945).
2. Богатые центры времен начала Киевской Руси, выдаваемые норманистами за норманнские "колонии" или "фактории", на самом деле не являются таковыми. Они резко отличаются от поселений и могильников Скандинавии и не отличаются по культуре от остальных славянских мест обитания и захоронения. За варяжские они были приняты именно потому, что выделялись своим богатством. Здесь порочный ход рассуждений: высокоразвитые – значит варяжские. Иными словами, в доказательство было превращено как раз то, что еще требуется доказать. Да и культура Скандинавии того времени не является более высокой, чем славянская, а скорее наоборот – более низкой, что показывают не только песни норманнов, но и раскопанные поселения и могильники (Мавродин 1945; Греков 1953: 77; Авдусин 1949).
3. Достоверно норманнские курганы оказались в Гнездове как раз не самыми богатыми. Наиболее выдающийся из курганов с норманнскими признаками оказался в Гнездове только на третьем месте по величине и богатству. Значит, привилегированное положение норманнов по отношению к славянской массе не подтверждается, кроме, разумеется, самих первых князей. Знатными дружинниками были и норманны, и славяне, точно так же, как и рядовыми (Арциховский 1939).
4. Далеко не все скандинавские заимствования в русском языке, установленные северными учеными, достоверны. Но даже если их и счесть достоверными – хоть все 150! – они не составляют сплошного массива терминологии ни в одной важной отрасли культуры и народной жизни, а представляют собой отдельные разбросанные словечки, главным образом обозначения некоторых бытовых предметов. Даже в области военного дела и мореходства – этих, можно сказать, специальностей варягов – скандинавская лексика в русском языке очень незначительна. В целом скандинавский пласт в русском словаре куда тоньше татарского или греческого. Словарь, таким образом, не подтверждает цивилизаторской роли варягов в стране восточных славян (Обнорский 1946; Филин 1949; Булаховский 1950: 24-25 и др).
[Современные антинорманисты (Фомин 2005: 392) сводят его к нулю.]
Итак, норманнов было немного в нашей стране, а их культурное влияние неощутительно.
КОНТРПОЛОЖЕНИЕ АНТИНОРМАНИСТОВ
Появление высокой и богатой древнерусской культуры Киевской Руси IX-XIII вв. было вызвано к жизни становлением нового общественного строя – феодализма. Этот общественный сдвиг был закономерным результатом длительного экономического развития славянства. И культура Киевской Руси, будучи в содержании своем вызвана к жизни новыми общественными силами, не создавалась на пустом месте и из ничего, а также подготовлена в своих формах и материалах всем многовековым культурным развитием славянства, она построена из материала культурных достижений, накопленных славянством за много веков, продолжает древние славянские культурные традиции. Кроме того, она вобрала в себя и различные инородные влияния, наслоившиеся на славянскую основу, – византийское, иранское, финно угорское и др., в том числе и варяжское. Варяги, как и другие носители этих внешних влияний, не явились создателями древнерусской культуры, и не эти влияния обусловили ее основные черты.
Итак, древнерусская культура была вызвана к жизни внутренними причинами, а не внедрением варяжского элемента в славянскую среду.
Наоборот, сами варяги приняли славянскую культуру и через несколько поколений совершенно ассимилировались, ославянились. Более того, даже население самой Скандинавии кое-что заимствовало у славян, так что влияние не было сугубо односторонним.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. Успехи развития хозяйства (пашенное земледелие, стойловое скотоводство, высокий уровень ремесел), на основе которых стала возможной феодальная эксплуатация и соответствующая организация общества, не появились в IX в. внезапно, а постепенно, медленно накапливались и росли в течение многих веков на землях восточных славян и их финноязычных соседей – это хорошо прослеживается по материалам многочисленных раскопок. Чем ближе к эпохе Киевской Руси, тем совершеннее изделия первобытных кузнецов, разнообразнее хозяйственный инвентарь поселений; уже за несколько веков до прихода варягов появляется железный наральник – предок плужного лемеха (Третьяков 1932; Артамонов 1935; Арциховский 1939; и др.).
2. В культуре Киевской Руси основу составляют не заимствования, а древние традиции – самобытные, восточнославянские. К ним примешались и традиции местного неславянского населения, ассимилированного славянами или длительное время жившего в соседстве и контакте с ним (финноязычные, ираноязычные и тюркоязычные племена). На развитии и продолжении всех этих традиций построены основные элементы культуры: устройство жилища (срубная изба на севере и полуземлянка на юге), характер домашней утвари (в частности – тип глиняной посуды), набор орудий труда, способ погребения мертвых, облик одежды и проч.
Даже византийское влияние по сравнению с этим мощным наслоением вековых наследственных культурных богатств, постоянно приумножаемых, выглядит тонкой поверхностной прослойкой. А ведь это Византия, от нее христианство и грамота! Что уж говорить о варяжских заимствованиях. Даже если бы многие из вещей, на которые претендуют норманисты, оказались подлинно скандинавскими, все же в киевскую пору на огромной глыбе векового культурного наследия славянства они должны были выглядеть отдельными занесенными с севера камнями, разбросанными там и сям (Мавродин 1945; 1949).
3. Поселившись среди славян, варяги смешались со славянами и через несколько поколений стали разговаривать по-славянски и давать детям славянские имена. И действительно, уже сын Игоря и Ольги носит чисто славянское имя Святослав, а дети и внуки Святослава называются Святополк, Ярополк, Владимир, Изяслав, Мстислав, Ярослав, Всеволод, Вышеслав, Позвизд, Судислав, Переслава, Доброгнева. Все это имена чисто славянские, и только Олег и Глеб в их числе звучат по-варяжски (Мавродин 1945).
4. В самой Швеции встречены восточнославянские изделия (несколько киевских поливных глиняныхяиц), на шведских глиняных горшках–типичный славянский орнамент волнообразными линиями ([Седов 1995]), а в шведском языке – слова, заимствованные из древнерусского: имя Гюрги (Георгий – Юрий) – "гардр" (восточнославянский город), "торг", "толк" (перевод), "палаты", "лодья" и др. (Рыдзевская 1934).
ВОЗРАЖЕНИЯ НОРМАНИСТОВ
Термин "гардр" означал в Скандинавии не 'город' (для этого у скандинавов были термины "бю", "стадр", "борг"), а 'огороженный двор', т. е. 'усадьбу', 'небольшое укрепленное поселение', княжий или епископский двор. Русские города норманны так называли потому, что укрепления этих городов были деревянными и походили на скандинавские дворы, а не города (Томсен 1891: 73-74; Мельникова 1977а).
[Но Рыдзевская возражает, что скандинавские города не отличались по типам укрепления от восточнославянских, а термином "гардр" варяги называли все города на востоке по созвучию своего "гардр" с восточнославянским "город" (Braun 1924; Рыдзевская 1978)].
Подготовка и становление культуры Киевской Руси прослежены советскими учеными внутри территориальных границ Киевской Руси. Это было основано на убеждении в автохтонности, т. е. исконном проживании восточных славян на почти всех этих землях. Однако ныне этого убеждения придерживаются далеко не все советские ученые, да и те, кто склонен к нему, признают его гипотетичность. На значительной части земель Киевской Руси славяне оказались, несомненно, незадолго до IX в. – это признают все. Но и на небольшой территории в юго-западном углу позднейшей Киевской Руси они, вполне возможно, появились хотя и раньше, но тоже на несколько веков, а не на несколько тысячелетий.
Стало быть, все факты, которыми доказывалось длительное предварительное развитие экономической основы Киевской Руси и древнерусской культуры, могут оказаться взятыми из истории других народностей, не славян. Значит, эти факты, возможно, и не относятся к делу, ими ничего доказать нельзя. Славянский же вклад в культуру Швеции реконструирован из слишком незначительных фактов. К тому же эти элементы могли попасть в Швецию не в результате торговых связей, а явиться добычей воинов, и не только из земли восточных славян, но и из славянских поселений балтийского Поморья.
ВЗВЕСИМ ПОЛОЖЕНИЯ И ДОВОДЫ СТОРОН
Всемерное увеличение количества варягов в Древней Руси важно для норманистов не само по себе, а как повод к заключению о могучем и всеобъемлющем влиянии варягов на русскую культуру вообще, о цивилизаторской и культуртрегерской роли варягов. А именно те доводы, которые развивали мысль норманистов в этом направлении, оказались разбиты. Чаша антинорманистов перевесила.
Правда, в числе собственных доказательств антинорманистов одно очень важное для прочности их контрположение, в настоящее время действительно не выглядит хорошо реализованным на конкретном материале (хоть многим оно и казалось таким еще совсем недавно): связи культуры Киевской Руси с культурами предшествующей поры прослеживаются очень плохо в силу плохой освещенности предкиевского периода истории восточных славян. Это придает положению весов в данном вопросе, в общем благоприятному для антинорманистов характер некоторой неустойчивости.
Многое зависит от решения последнего, самого важного пункта спора. Посмотрим же, каким получается это решение.
ПОЛОЖЕНИЕ 5
СОЗДАТЕЛИ ГОСУДАРСТВА. Варяги создали первое восточнославянское государство.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. До сложения Киевской Руси у восточных славян не было государства (Schlözer 1774; Шлецер 1908).
2. Первыми новгородскими и киевскими князьями были варяги Рюрик, Олег, Игорь и их преемники, они-то и создали Киевское государство (А. A. Kunik 1845; Thomsen 1877; Томсен 1891).
3. Древнерусские князья были скандинавами, шведами, не только по своему национальному происхождению, но и по своей политической принадлежности: Рюрик оставался в подданстве у шведского короля Олафа, так что Новгородско-Киевская Русь представляла тогда провинцию шведского государства – "Великую Швецию". Позже русское государство является производным, дочерним по отношению к шведскому (Arne 1912, Nermann 1929, Таубе 1947). [Династия Рюриковичей является боковой ветвью более древней (с VI в.) скандинавской династии Скьёлдунгов (Пчелов 2001).]
4. Варяжское воздействие ощущается в русском государственном устройстве. Восточнославянское "полюдье", "кормление" повторяет скандинавскую вейцлу, типично норманнский способ сбора дани, когда князь со своей дружиной периодически кормится у того или иного вассала, в том или ином поселении. "Почестей пир" князя дружине и родичам также устраивался по образцу пиров конунга (Погодин 1846; 1859а).
5. Одна из важнейших сторон государственной жизни Киевской Руси – русское право – выводится из скандинавско-германских источников. Именно там мы находим в предшествующее время характерные особенности русского права: кровную месть, изменение виры в зависимости от сословия, суд двенадцати, испытание железом и судебный поединок, уплата виры округой за убийство на ее территории. Оттуда же пришел закон о езде на чужом коне, оттуда и размер пени: в Русской Правде – 3 гривны, в Дании – 3 марки. Вообще числа 3, 6,12 и 40 типичны для Русской Правды и северных законов (Schlözer 1774; Strube de Pyrmont 1785; Погодин 1946, т. III; Norrback 1943).
6. Хоть норманнских заимствований в древнерусском языке и немного, но это большей частью слова, относящиеся к одной узкой области – к терминологии государственного устройства: обозначения важнейших понятий власти, названия государственных органов и т. п. Например, в слове "князь" первоначально на месте "я" стояла буква "юс", произносившаяся как гласная с призвуком звука "н"; буква "з" появилась в результате смягчения первоначального "г", сохранившегося в слове "княгиня"; после "к" стояла гласная "ъ", впоследствии ставшая непроизносимой (иногда в древних рукописях встречалось и "конязь"). Итак, "князь" в древности звучало близко к "конинг". Норманисты производят это слово из скандинавского древнегерманского "конунг" ("король"). Подобным же образом из Скандинавии выводятся древнерусские: "витязь" ("вождь", "герой" – от "викинг"), "вира" ("штраф"), "вервь" ("община"), "гридь" ("воин") и др. (Томсен 1891).
ВОЗРАЖЕНИЯ АНТИНОРМАНИСТОВ
1. Олег и Игорь не были первыми киевскими князьями: первыми из варягов, судя по летописи и арабским сообщениям, в Киеве утвердились Аскольд и Дир. Но это лишь маловажное уточнение. Существеннее другое – что и вообще до скандинавских пришельцев в Киеве уже сидели местные, славянские князья. Конечно, есть возможность предполагать, что Кий, Щек и Хорив, упоминаемые летописцем, – это просто родовые божества – предки, личности мифические, но самый факт трактовки одного из них как первого киевского князя говорит о том, что древнейшая литературная традиция не считала варягов первыми киевскими князьями, что в памяти народной хранились какие-то смутные предания о древнейших местных, славянских владыках Киева, о князьях, власть которых была узурпирована варягами. У древлян был свой князь – Мал, у новгородцев – Гостомысл (Добролюбов 1858, Бахрушин 1938; Греков 1939, радикальнее в изд. 1949).
2. Киевская Русь не была первым восточнославянским государством. В "Повести временных лет" есть воспоминания о временах, когда центр восточного славянства был на Дунае. Арабский писатель Масуди (X в.) сообщает, что волыняне некогда стояли во главе других славянских племен и что царю волынян повиновались все прочие князья славян (Греков 1939).
3. Самое главное: государство не может быть создано волей, желанием и действиями отдельных личностей – князей, царей и героев. Государство возникает на основе делений общества на классы, в ходе классовой борьбы, как орудие обеспечения интересов класса, господствующего экономически. Это закономерный итог длительного хозяйственного и общественного развития. Отдельные личности или группы могут принять то или иное участие в этом процессе, но не в силах ни вызвать его, ни остановить, ни повернуть вспять. Это давно доказано марксисткой наукой на обширном материале, и здесь нет надобности повторять эти доказательства. Труды Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова, Сталина и других теоретиков марксизма, относящихся к данному вопросу, общеизвестны. Это понимают и признают не только марксисты.
Как пишет Б. Д. Греков (1953: 12),
"решение этого больного вопроса в духе возможности основания государства отдельными героями (Ромул и Рем, Генгист, Попель и Пяст, Рюрик с братьями и другие) и в какой-либо определенный год решительно перестало удовлетворять исследователей. Казалось бы, успехи теоретической мысли, археологии, лингвистики и истории должны гарантировать науку от возврата к наивным представлениям наших предков... Сейчас как будто для всех стало ясно, что образование государства есть не внезапное происшествие, а процесс, причем процесс длительный. Этот процесс заключается в образовании наиболее сильного экономически и политически класса, который берет в свои руки власть над массой населения, организует эту массу".
Но если возникновение древнерусского государства нельзя рассматривать как внезапное и неожиданное происшествие, если оно является закономерным этапом длительного процесса экономического и политического развития страны, то как можно приписывать это дело недавним пришельцам – варягам! Это столь же разумно, как приписывать первой ласточке (и даже не первой, а второй или третьей) рождение весны... Наоборот, именно накопление богатств, появление разветвленной организации по выкачиванию этих богатств у населения и сосредоточение этих богатств в народившихся организационных центрах должно было привлечь охочих до легкой добычи норманнов в эти центры.
Даже если варяжские князья действительно оказались первыми в Киеве и если бы Киевская Русь оказалась первым восточнославянским государством, иными словами, если бы все остальные возражения антинорманистов по этому вопросу утратили силу (чего, однако, нет), то одного лишь этого соображения было бы достаточно для марксиста, чтобы отвергнуть мысль о норманнском происхождении восточнославянской государственности. Правда, тогда следовало бы все же отвести норманнам внешне более видное, более заметное место в истории нашей страны, но от этого характер и существо их роли совершенно не изменились бы. Здесь, а не в чем либо ином, корень разногласий.
4. И действительно, это теоретическое положение подтверждается конкретными материалами в данном случае. Появление имущественного неравенства на базе накопления излишков продукции, начало расслоения общества на классы можно увидеть на наших землях на много веков раньше прихода варягов.
Три тысячи лет тому назад поднялись в наших лесах земляные валы первых укреплений – почти за две тысячи лет до того, как в этих лесах зазвучали имена первых варягов. Еще Ходаковский смущал Калайдовича трудными вопросами: если наши городища – это остатки укрепленных поселков, то почему их сохранилось такое множество, почему они располагаются не полосами (по границам стран), а сплошь по всей стране? Ходаковский делал из этого вывод, что на площадках за валами не было жилищ, а были места жертвоприношений. Но раскопки опровергли это мнение. Они показали, что городища – действительно остатки укрепленных поселков, зародыши городов. Значит, не только в пограничных районах были частные вооруженные столкновения, было что охранять и было от кого охранять. Значит, каждому поселку грозила опасность не только от иноземцев, но и от ближайших соседей. Это как раз та картина, которую первые европейцы застали у многих индейских племен Северной Америки – военные походы удальцов на соседние поселки, одобряемый общественной моралью разбой на дорогах и ограбление соседей, осторожные торговые операции на рубежах – с товарами в одной руке и оружием в другой, бесчисленные мелкие войны – род на род – и кровная месть. Все это первые проявления пробуждающегося чувства собственности, первые ростки стяжательства, первые – еще очень скромные – результаты начавшегося процесса накопления имуществ... Когда варяги подошли к славянским рубежам, прикидывая, далек ли путь "в греки", этот процесс уже имел за плечами солидную историю, многие укрепленные поселки уже давно превратились в покинутые городища, валы их расплылись и поросли лесом, а другие разрослись и превратились в настоящие города с княжескими резиденциями и ремесленными посадами. На это ссылается и Б. Д. Греков (1939). Таким образом, городища оказались важным аргументом в споре, может быть, даже решающим.
5. Везде, где этот процесс шел и где он подходил к определенному рубежу, достигал определенной ступени накопления хозяйственных достижений, определенного уровня общественного развития, неминуемо наступал тот же этап, который у нас выразился в образовании Киевской Руси – замки и укрепленные поселки превращались в крупные ремесленно-торговые города, возникала феодальная организация общества, складывалась из накопленных культурных элементов новая, феодальная культура, возникали феодальные государства. Это происходило везде, вне зависимости оттого приходили туда к этому моменту норманны или нет.
Значит, и у нас все шло бы тем же ходом, если бы варягов и вовсе не было. Варяги оказываются здесь ни при чем.
6. Русское право не имеет норманнского облика и происхождения, оно выработалось независимо и самостоятельно – это положение выдвинул немец, дерптский (юрьевский) профессор Эверс (Ewers 1826; Артемьев 1845).
Из особенностей русского права лишь кое-что взято, быть может, у варягов – да оно и естественно, поскольку князья оказались варягами. Но лишь кое-что, далеко не все, что похоже на скандинавское. Сходства объясняются не только заимствованиями, но и общим источником – единым наследством от общих индоевропейских предков, а также сходными условиями существования и одинаковым уровнем общественного развития. Наконец, кроме элементов, схожих со скандинавскими, в русском праве есть много своеобразного: вече, свидетели, свод, наследство, пограничные знаки и пр. Все это регулируется собственными, исконно славянскими правилами. Призывая варяжских князей, славяне ждали от них не введения права, а защиты и укрепления существовавшего у славян права (Chodakowski 1818, Доленга-Ходаковский 1819; Rakowiecki 1820-22; 1833; Surowiecki 1824).
7. Некоторые дополнительные доводы дает анализ скандинавских заимствований в древнерусском языке. Часть слов, использованных норманистами, не представляют собой бесспорные заимствования – они могли попасть в оба языка из какого-либо третьего источника или войти из древнейшего общего германо-балтославянского языкового фонда. Таково, например, слово "князь", которое есть и в литовском языке (кнингас), и в языках тех славянских народов, которые не имели контакта с норманнами.
Какая-то часть этих слов действительно попала к нам от варягов, но для объяснения этого факта вполне достаточно признать скандинавское происхождение княжеской династии и какой-то части дружинников. Естественно, приноравливаясь к терминологии князей, высшие слои древнерусского общества усвоили несколько скандинавских названий для понятий, связанных с деятельностью государственного аппарата, и некоторые из этих новых терминов прижились рядом со старыми или вытеснили их. Скандинавских заимствований в нашем языке гораздо меньше, чем татарских, хотя в русских городах не сидели, подобно варяжским князьям, татарские ханы, а только временами появлялись их баскаки. Значит, воздействие варягов на славян было гораздо слабее татарского, а ведь татарам не приписывалась такая роль в России, какую норманисты отводили варягам (Греков 1939).
Место этих заимствованных терминов в русском языке, и, в частности, в русской государственной терминологии, очень невелико. Множество основных терминов этого назначения осталось славянскими: власть, государство, право, закон, вина, суд, воин, рать, дань, стол (престол) и проч. Наоборот, в язык древних скандинавских германцев вошли русские слова "торг", "толк" (перевод), "ладья" и другие, обозначающие важные понятия цивилизации.
Совсем иную картину представляло норманнское вторжение в Англию. Офранцуженные массы норманнов, хлынув из Франции в страну англосаксов за Вильгельмом Завоевателем, внесли в английский язык столько французских слов, что современный английский словарь состоит, пожалуй, наполовину из исконной для англосаксов германской лексики, а наполовину – из французской. По сравнению с этой массой группа – несколько десятков, от силы полторы сотни – скандинавских слов в русском языке выглядит жалко и убого.
8. Домыслы о зависимости первых русских князей от шведского короля опираются лишь на устные народные сказания скандинавов и на косвенные заключения: они не подтверждаются ни летописями, ни записями путешественников, ни дипломатическими договорами. Масуди прямо говорит, что русы не подчиняются ни "царю", ни законам.
КОНТРПОЛОЖЕНИЕ АНТИНОРМАНИСТОВ
Вооруженные варяжские отряды, придя в Восточную Европу, застали здесь давно возникшие государственные образования, возглавляемые местными властителями, варяжские предводители сумели утвердиться на вершинах этих образований, но... не смогли остаться варягами.
Академик Б. Д. Греков в следующих словах сформулировал историю варяжского "призвания" в славянские земли:
"Скандинавские саги твердят о том, что русские князья нанимают на время варяжские дружины. Это – вспомогательное войско. Но оно в то же время и притязательное войско. Владимир чуть было не поплатился властью, когда варяги заявили свои претензии на Киев. Того, что счастливо избежал Владимир, очевидно, не удалось Гостомыслу и его сторонникам. После длительной борьбы власть оказалась в руках Рюрика, который, конечно, никакого государства не организовывал. Он укреплял лишь свою власть в стране, уже давно знавшей государственную власть и ее аппарат.
Варяжская дружина очень хорошо поняла, что необходимо для удержания в своих руках захваченной власти, и варяги заговорили на русском языке, стали молиться славянским богам, называть своих детей славянскими именами и выполнять задачи, давно поставленные перед русским государством всем ходом предшествующей истории.
Объединение Новгорода и Киева... освобождение из-под власти хазар славянской территории, проникновение к Дунаю и к Черному морю, установление ранее неустойчивой западной государственной границы – таковы в самых общих чертах эти задачи".
ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
1. Аналогии с позднейшими эпизодами варяжско-славянских отношений.
2. Аналогии с положением варяжских наемников в Византии в качестве гвардии императора.
3. Свидетельства собственных древних сказаний скандинавов.
4. Договоры киевских князей с византийцами. В этих договорах "слы" (послы) носят большей частью скандинавские имена (Ивор, Вуефаст, Искусеви, Слуды, Улеб), а вот князья, от имени которых они выступают, носят в большинстве уже имена славянские (Святослав, Владислав, Передслава). Любопытно, что у болгар неславянские родовые имена царей господствовали в течение двух веков (Тихомиров 1947).
А главные доказательства – те, что приведены выше как возражения на доводы норманистов.
ВОЗРАЖЕНИЯ НОРМАНИСТОВ
Данные возражения тоже направлены главным образом не на доказательства служебного, зависимого положения варягов в землях восточных славян, а на концепцию докиевской государственности славян.
Арне напоминает, что хоть Киев и существовал до прихода варягов, но представлял собой, судя по раскопкам советского профессора М. К. Каргера, три небольших разрозненных поселка. Объединение их и превращение в крупный город состоялось уже при князьях-варягах.
Арне также не преминул указать на то, что городища славян предкиевской поры еще не удалось определить с должной достоверностью, что поиски ближайших предков киевских славян еще не увенчались успехом, что все построения ученых по этому вопросу весьма гипотетичны. Где же те конкретные материалы, которые должны подтвердить наличие государственности у предков киевских славян до варягов?
ВЗВЕСИМ ПОСЛЕДНИЕ ПОЛОЖЕНИЯ И ДОВОДЫ СТОРОН
Вся система доказательств норманистов опрокинута и разрушена уничтожительной критикой со стороны антинорманистов. Уже непосредственно в этой критике заключено не только отрицающее начало, но и положительное, созидающее: из нее естественно вырастает контрположение антинорманистов, опровергающие возражения превращаются в положительные доказательства; к ним добавлено еще несколько, и все вместе они создают очень внушительную основу для построения антинорманистов.
Самое слабое звено в этой системе подметил старый и опытный норманист Арне – это недостаточная изученность конкретных славянских обиталищ предкиевской поры. Уверенность, которую проявили еще недавно с территории Украины на роль остатков докиевской славянской культуры, сегодня представляется в глазах советских ученых неосновательной.
Но во-первых, от выпадения этого доказательства не рушится вся система, хотя она, конечно, и теряет какую-то долю убедительности.
А во-вторых, здесь перед нами как раз тот случай, когда ослабевшее или выпавшее доказательство может быть тут же безболезненно заменено равноценным и равнозначным. Пусть мы не уверены в том, что древнейшими славянскими являлись как раз те городища, которые до сих пор считались таковыми. Но ведь аналогичные укрепленные поселки были в одно и то же время распространены по всей Восточной и Центральной Европе, а из Азии ныне славян уже никто не выводит: при современном уровне наших знаний о древностях Азии для предков славян там места нет.
Пусть мы не уверены в том, что остатки земледельческой культуры, которые до сих пор считались славянскими, на самом деле принадлежали славянам. Остатки культуры того же примерно уровня (чуть развитее, богаче или чуть примитивнее, беднее – нюансы здесь не важны) откапываются учеными на обширной территории вокруг облюбованных ранее антинорманистами очагов. Какие бы из них ни оказались, по тщательном исследовании, подлинно праславянскими, это не изменит прочности всей системы доказательств контрположений антинорманистов.
Таким образом, в этом вопросе поле битвы остается за антинорманистами.
Итог спора
Итак, в чем же состоит достоверная историческая роль варягов на Руси?
Достаточно даже не очень детального знакомства с выводами современных антинорманистов по этому вопросу, чтобы увидеть, насколько объективнее подходят советские антинорманисты к решению вопроса (несмотря на все увлечения борьбы и спора), чем современные норманисты. [Это мое утверждение было явным преувеличением – уступкой в декларациях для возможности высказать конкретную критику антинорманизма.]
Глава и учитель школы советских антинорманистов Б. Д. Греков (1947: 15) писал: "Роль варягов в Европе IX в. хорошо известна. Ее отрицать никто не собирается. Новгородская Русь их знает прекрасно. Но от этого признания далеко до утверждения будто Рюрик в 862 г. создал русское государство".
Один из наиболее активных советских антинорманистов проф. В. В. Мавродин также признает за варягами достаточно видную роль в истории Восточной Европы. Варяги, по В. В. Мавродину (1945: 385), "делают торной дорогу из Новгорода в Киев, а следовательно, и из "варяг в греки" и объединяют бесчисленных "светлых и великих" князьков русских и нерусских племен Восточной Европы, всю эту племенную, родовую и общинную знать... Войдя в состав славянской верхушки и растворяясь в ее среде, они выступают в роли катализаторов и предстают под своими норманнскими именами в источниках Киевской поры как "слы" (послы. – Л. К.), "гости" (купцы. – Л. К.), "дружинники"".
И далее (Мавродин 1945: 386):
"Не они вызвали условия, породившие государство... Норманны только определили время и географический абрис древнерусского государства, связав, и то не самостоятельно, а в составе русской верхушки и знати финно угорских и литовских племен, русифицирующейся и сливающейся со славянской, отдельные политические варварские предгосударственные образования, земли, области, города и бесчисленные верви, миры, веси и погосты в нечто единое, чему было имя – Русское государство".
В противоположность Д. А. Авдусину В. В. Мавродин (1945: 388) заявляет:
"...мы не собираемся отрицать того, что в составе "русов" было большое число норманнов. Более того, я считаю возможным говорить, что "находници-варяги" в известных случаях среди "русов" играли первенствующую роль. Они были тем элементом, который, если и не вызвал на Руси процесса образования государства, то во всяком случае влился в этот процесс и способствовал его ускорению.
Свойственное скандинавам эпохи викингов вечное стремление к походам, вечная тяга к передвижениям, к смелым поездкам с целями войны и торговли, грабежа и найма на службу к иноземным правителям и т.п. – все это делало норманнов на службе у русских князей Гардарик наиболее непоседливым, подвижным элементом, а их прирожденные способности мореходов и опыт делали их наиболее удачными кандидатами в роли "слов", "гостей", наиболее приспособленными для всяких набегов, вторжений и т. п.".
Профессор С. В. Юшков (1940) также признает, что варяги были поставщиками наемной военной силы (часть дружины) славянскому классу господ и вследствие этого по нормам того времени сами вошли как составная часть в этот класс. К этому остается добавить немногое. Возможно, что варяги привезли с собой звучание слова "Русь", но не они наполнили его тем содержанием, которым оно в течение многих веков волнует сердца. Варяги "осчастливили" славян княжеской династией и одарили некоторыми полезными вещами, каковы, например, варежки и щи.
Еще одна оговорка: лишь знатнейшие варяги – дружинники стали действительно большими господами на Руси, вроде Свенельда в Киеве. Рядовые же воины промышляли некоторое время мелкой торговлей заморскими женскими украшениями. Недаром большинство скандинавских вещей в Гнездовских курганах – это именно женские украшения, а не оружие. А в живых русских говорах сохранилось слово "варяг" в значении, отнюдь не соответствующем провозглашенной норманистами высокой цивилизаторской и организующей миссии норманнов. В северорусских деревнях "варяг" значит: "мелкий торговец галантерейным товаром вразнос, офеня, коробейник". Такими запомнил русский народ варягов.
Порой историк вводит в заблужденье,
Но песнь народная звучит в сердцах людей.
(Байрон)
Вот все, что можно сказать о подлинной роли варягов в истории нашей страны. Это вывод из объективного анализа аргументации норманистов и антинорманистов.
Я оставил в стороне целый ряд проблем, связанных с рассмотрением этого вопроса, прослеживал только основные линии спора. Мне хотелось удержать внимание и непрофессионального читателя.
Пять раз мы приводили движение чаши весов. Пять раз коромысло кренилось в ту или другую сторону. С каждым разом выяснялось, что хоть и виден перевес одной из чаш, общий вес груза все еще недостаточен, чтобы подводить итог. Измерение по первой догме норманизма оставило неопределенность. Второй и третий тезисы норманизма, безусловно, оказались прочными. Антинорманизм здесь потерпел поражение, и это вряд ли подлежит изменению. В четвертом измерении чаша начала склоняться на сторону антинорманизма. При последнем, пятом измерении на чаши легли с обеих сторон самые тяжелые гири, определившие окончательный результат. Чаша антинорманизма перевесила, и весы застыли намертво в этом положении.
Антинорманисты могут примириться со своим поражением по второму и третьему тезисам. Правда, именно по первым трем пунктам шли сражения в первых двух диспутах. Если назревает третий, а это, вероятно, так (100 лет прошло со второго), то спор пойдет главным образом по двум последним пунктам концепции норманизма. А может быть, и об историографическом содержании самих понятий "норманизм" и "антинорманизм".
[Ведь и скандинавские ученые, аттестуемые как норманисты, пришли к более сдержанным и самокритичным заключениям. Видный датский славист Ад. Стендер-Петерсен, отстаивая создание на восточнославянской территории норманнских государств, отвергает теорию Станислава Рожнецкого о скандинавском происхождении русских былин и идею о скандинавском происхождении устных источников преданий русской летописи. Он полагает, что культурные влияния шли не с севера на юг, а в противоположном направлении – из Византии через Киевскую Русь в Скандинавию. Другой крупнейший скандинавист, шведский археолог Хольгер Арбман, обратил внимание на то, что в России многие древности носят "гибридный" характер и не являются ни чисто скандинавскими, ни чисто славянскими. Что в Киеве и Новгороде северных древностей очень мало, так что нет оснований говорить о скандинавских колониях. Хотя в Гнездове есть явно скандинавские предметы и обряды, но шлемы и одежда непохожи на скандинавские, и в Скандинавии не было обычая умерщвлять женщину при погребении вождя – как описано у Ибн-Фадлана. Арбман считает, что нет оснований говорить о норманнском создании Древнерусского государства (Schmidt 1970: 19).
В обсуждении доклада Шаскольского в Дании шведский археолог Мортен Стенбергер сказал: "Вряд ли хоть один шведский археолог станет утверждать, что викинги основали Русское государство". А на его указание, что процент скандинавских погребений в Гнездове очень мал, датский археолог Ханс-Христиан Сёренсен заметил: "Значит, нет расхождения в этом пункте между советскими и шведскими археологами" (Discussion 1970: 46-47).
С другой стороны, Стендер-Петерсен отвергает советское толкование марксистского тезиса о возникновении государства в ходе социально-экономического развития общества. Советские ученые грековской школы считали, что это означает развитие из сугубо местных корней и позволяет отмести внешний фактор типа завоевания. Стендер-Петерсен думает иначе. Он не верил, что
"сдвиги социального порядка внутри племенных образований или племенных союзов достаточны для того, чтобы создать государственное устройство. Исторический опыт учит нас, что необходимо внешнее воздействие или импульсы того или иного рода, чтобы примитивный, разделенный на племена народ организовался в государство, которое базируется на экономических различиях между разными слоями населения и объединяет военный аппарат насилия в руках одного повелителя, который может опереться на группу людей или слой, так или иначе заинтересованный в осуществлении власти" (Stender-Petersen 1955: 168).
Самое интересное, что это представление о роли внешнего фактора было в наличии уже у классиков марксизма, осознавалось в трудах советских историков (Цвибак 1933: 508-509; Бахрушин 1938; Мавродин 1945: 210, 220) и, отвергнутое марристами и грековской школой (Пархоменко 1939:146; Греков 1949: 448, изд. 1953: 453; Рыбаков 1966: 491; 1982: 177, 258, 293-294, 298, 313-315; 1984: 45-52, 66-68), было в умеренном виде восстановлено Пашуто и его школой (Пашуто 1968; 1968: 21-30; 1970; 1974; Джаксон и Плимак 1988: 44-45, 47-49, 51-55).
С одной стороны, все это вроде бы поддерживает суть антинорманистской традиции, с другой – выбивает почву из-под противопоставления норманизм/антинорманизм в современной науке.]
Воплощая критический анализ в образе весов для проверки аргументов, я вовсе не имел намерения представить дело так, будто я стараюсь подняться над обеими спорящими сторонами, отрешиться от крайностей обеих враждующих теорий и найти некую "золотую середину". Надеюсь, из тона и итога изложения читателю ясно видно, что автор в изучении каждого пункта склоняется на сторону одной из сторон. Я не старался скрыть от читателя свою позицию.
Весы – это, конечно, всего лишь литературный прием, помогающий более убедительно уяснить читателю, на чьей стороне правда, прием, позволяющий показать, что именно объективный анализ фактов приводит к выводу о том, что норманисты правы в одних вопросах и не правы в других. При использовании этого приема читателю особенно легко убедиться, что автор не пытается подменить логику и факты эмоциями, не превращает национальные чувства и политические симпатии или антипатии в доказательства. Образно говоря, читателю при таком положении должно быть лучше видно, что автор нигде не пытается тайком надавить пальцем на чашу весов, любезную его сердцу, не заменяет весомость доказательств тяжестью авторитетов, не использует аргументов ad hominem и т. п. А ведь все это случилось в споре о варягах и двести, и сто лет тому назад, и совсем недавно.
Наше рассмотрение спора о варягах подошло к концу. Но самый спор не окончен. Я не говорю здесь о тех политических деятелях от науки, которым вообще дела нет до научной истины и которые не изменили бы своих взглядов, даже если бы сам Рюрик явился с того света засвидетельствовать (на древнешведском языке), что застал у славян развитое государство. Я имею в виду ученых, которые стараются быть объективными. Для ученых спор о варягах, как и всякий научный спор, решается не большинством голосов или влиянием авторитетов, а большинством и весом аргументов. Собранные здесь аргументы против норманизма, конечно, известны ученым-норманистам, а факты, которые не вяжутся с антинорманистской позицией, – известны антинорманистам. Тем не менее они не отказываются от своих взглядов. Многие из них не согласились бы с предложенной здесь оценкой некоторых аргументов – они, вероятно, готовы предъявить свои соображения на сей счет.
Иные, быть может, надеются найти какие-то новые, еще не известные науке, решающие аргументы. Что ж, в деталях многое еще неясно. Но именно в деталях. Основные аргументы, предъявленные в настоящее время антинорманистами, если отбросить полемические увлечения и возможные неточности, представляют собой факты такого характера, что их значения не смогут отвести, ни изменить в главном никакие уточнения и изменения деталей.
В этом смысле спор о варягах на сегодня решен. Решен с позиций объективного анализа фактов. По каким-то вопросам решен в пользу норманизма, по другим, более важным, – не в пользу норманизма. Однако проблема ждет дальнейшего исследования. Раскопки принесут новые открытия, обработка материалов выявит новые факты, грядущие исследования филологов откроют не известные ранее связи, а каждый новый этап развития истории дает новое содержание понятиям и новую постановку самой проблемы. Вероятно, в споре о варягах нас ждет еще много нового.
Послесловие 2008 г.
Прошло почти полвека с тех пор, как я написал эту книгу. Как я теперь смотрю на ее текст?
Прежде всего я рад, что я тогда ее написал. Я переворотил гору литературы, сделал кучи выписок, посещал доклады историков, источниковедов, археологов, лингвистов; ходил к русистам, скандинавистам, германистам, классицистам, востоковедам. Я выуживал убежденных (но тогда обычно тайных) норманистов и заядлых антинорманистов, тех и других не только выслушивал, но старался вызвать на споры, искал истину.
Я понимал, что на стороне норманнской гипотезы факты несравненно более весомые и что большая часть обвинений в адрес норманистов надумана. Более того, не формулируя тогда еще для себя это четко, я подсознательно уже чувствовал, что само обозначение "норманизм" – такое же клише советской пропаганды, как и "безродный космополитизм", "морганизм-вейсманизм" и прочие наши -измы, бывшие тогда в ходу. Но я считался с этой реальностью как с неизбежными факторами нашей жизни. Так что я понимал, что, если я хочу выступить с этой книгой и добиться какого-то сдвига проблемы, придется как можно более подчеркнуто осуждать пробелы и ошибки норманизма (а они действительно у норманнского объяснения варягов есть) и с максимальной (для меня) силой выявлять благотворные вклады антинорманизма (а они тоже имеются).
Эта двойственость – заданная близость к официальной доктрине и выпирающая изнутри приверженность к объективной оценке фактов, к непредвзятому выбору, а он чаще всего оказывается "норманистским", – чувствуется с самого начала, с изложения споров Ломоносов – Миллер, Костомаров – Погодин. Я с иронией описываю потуги Миллера и критикую их за вполне вероятную психологическую подоплеку – национальную спесь, но отмечаю его приверженность фактам. Я с симпатией излагаю крикливые ультрапатриотические эскапады Ломоносова, но отмечаю их безосновательность. То же и с отношением к Погодину и Костомарову.
Я прекрасно понимал, что любые мои подвижки в сторону признания фактов, т. е. скандинавского участия, будут расценены как норманизм. При тогдашнем господстве идеологического догматизма никакого шанса на успех такие действия иметь не могли. Нельзя было объявить себя с ходу норманистом. Моей важнейшей находкой, я считаю, была идея изменить понятие норманизма, сузив его и перенеся в нем акцент на те качества, которые были действительно, бесспорно одиозными, но чрезвычайно мало распространенными в науке. Тогда можно будет говорить многое, ранее считавшееся норманизмом, но это уже не будет норманизм. То есть так сузить это понятие, чтобы оно не налезало на нас– на меня и других исследователей, желающих свободно и объективно трактовать факты.
Второй своей удачной находкой той поры я считаю построение концепции норманизма по "лестнице одиозности", то есть по степени приближения к одиозным выводам. Это позволяло отвести антинорманистские обвинения от многих научных положений, а кроме того, давало возможность структурно организовать концепцию, называемую норманистской, связать ее положения воедино, представить как целое.
Третья находка уже просто напрашивалась – оставалось расположить по каждому пункту (на каждой ступеньке лестницы) аргументы в защиту концепции и аргументы антинорманистов в ее опровержение, указать контрположения антинорманистов и их аргументы за и против, чтобы вся структура спора приобрела характер матрицы, в которой можно найти место для каждого факта, для каждого рассуждения, для каждого открытия. Это очень удобно для упорядочения дискуссии и для оценки роли и значения каждого ее элемента.
Пожалуй, жаль, что эта книга так долго оставалась неопубликованной.
Ну а что касается уступок антинорманизму, то ведь они строго ограничены, а я и не задавался целью непременно дать во всем выигрыш норманизму. Кстати, я и сейчас, в новых антинорманистских работах (если отбросить их предвзятость, шовинистическую ангажированость и критиканскую фразеологию), нахожу некоторые ценные вклады. В историографической части – это открытие добайеровского норманизма у шведов (хотя оно и сильно преувеличено), в части объяснительной – открытие значения кельтского субстрата у варягов, западнославянского компонента в культуре Северной Руси и др.
Определив понятие норманизма, я тогда оставил понятие антинорманизма неопределенным. Потому что надо было сказать, что это искусственное, надуманное течение, созданное с ненаучными целями – чисто политическими и националистическими. Более того, даже в этом плане – необязательными.
Ведь странное дело. В то же самое время, когда норманны участвовали в создании русского государства, посадив своих конунгов князьями в Новгороде и Киеве, норманнами была завоевана значительная часть Англии и часть Северной Франции (Нормандия). Так же, как на нашей территории, они там быстро ассимилировались, в Нормандии – офранцузились, и когда Вильгельм Завоеватель со своими нормандскими рыцарями высадился в Англии, они привезли туда не норманнскую речь, а французскую, от которой и происходит фрацузский компонент нынешнего английского языка. Но ни в Англии, ни во Франции своего антинорманизма нет! Все ученые там норманисты (по критериям наших антинорманистов). Антинорманизм – сугубая специфика России.
Я считаю это обстоятельство печальным свидетельством того комплекса неполноценности, который является истинной основой распространенных у нас ксенофобии, мании видеть в наших бедах руку врага, заговоры, мнительно подозревать извечную ненависть к нам. Комплекс же этот основан на наших реальных недостатках, с которыми нам бы самим разобраться. Что нам нужнее всего – это самокритичный анализ ситуации.
А для этого необходимо как воздух объективное исследование отечественной истории, изучение наших традиций, как плодотворных, так и дурных. Исследование, не скованное априорными положениями, заранее заданными линиями – какое нам бы хотелось иметь прошлое. Нам нужно знать прошлое – такое, каким оно было.
Все это я уже тогда понимал, и если определять в книге, что такое антинорманизм, то все это нужно было сказать, а сказать это было нельзя. Антинорманизм был священной коровой советской идеологии, и трогать его не дозволялось. Ну, что ж. Я и без того сказал немало того, что подрывало смысл антинорманизма.
Эта работа окрылила моих первых учеников и ориентировала их. Жаль, конечно, что я не напечатал ее сразу, но прошу учесть, что мне тогда напечатать книгу, да еще на такую тему, было почти недоступно. К этому времени у меня была всего одна печатная работа – статья в "Советской археологии" (1955), правда очень громкая. Следующие статьи пошли тонкой струйкой именно с 1960 г. Первая книга выйдет через 18 лет и еще 13 лет будет оставаться единственной моей книгой на родине.
Между тем, в 1981-1982 гг. когда я был арестован и оказался в тюрьме, рукопись "Спора о варягах" исчезла. Тексты, ходившие по рукам, затерялись все до одного. А научный аппарат (система ссылок) был у меня подготовлен отдельно, на карточках. Вместе со всей моей картотекой (180 тыс. карточек) он был увезен моими друзьями за границу (в убеждении, что мне предстоит неминуемый отъезд после освобождения). Так что когда я вышел, от книги не оставалось ничего. Через несколько лет мне сообщили, что один экземпляр текста нашелся у какого-то физика в Новосибирске. Картотека же моя побывала в Германии, Австрии и Венгрии, где было отдано распоряжение сжечь ее (в 1989 г. хранители опасались, что новые власти обвинят их в симпатиях Советскому Союзу), но, по счастью, это распоряжение не было выполнено (рядовые исполнители заподозрили свое начальство в том, что это шпионские документы). Словом, через 10 лет из Европы по частям вернулась и моя картотека. Поистине, рукописи не горят!
Только с 90-х годов, после падения советской власти, мои книги стали выходить обильно. Но тут меня остановила иллюзия, что спор о варягах уже закончился. Ан, нет!
Вот я и опубликовал свой "Спор о варягах".
Но и оставаясь неопубликованной, книга поработала в науке. Уже через пять лет вызванное ею брожение побудило партбюро истфака Ленинградского университета организовать дискуссию, которой суждено было стать третьим этапом многовекового спора о варягах.
|
|
