|
Вступительные замечания к публикации
Не без колебаний решился я на публикацию этого текста. С одной стороны, я рад, что мне довелось участвовать в одном из существенных эпизодов истории отечественной исторической науки и, более того, внести некоторый вклад в изменение атмосферы, царившей тогда в нашей науке. Видимо, мой вклад способствовал выведению вопроса о "призвании варягов" (со всеми связанными вопросами) из-под гнета политической поляризации, которая обязывала всё рассматривать как борьбу патриотически одухотворенного антинорманизма против черных сил зловредного норманизма. Сколько-нибудь объективное исследование истории становилось при таких обстоятельствах невозможным, и если мне удалось что-то сделать для изменения этого состояния, то мне бы следовало этим гордиться.
С другой стороны, мне стыдно за то, что при этом приходилось прибегать к аргументам, которые в настоящей науке не применяются, которые аргументами были только для моих противников, в рамках советской идеологии. Мне приходилось говорить на языке советской исторической науки – на ее привычном, политизированном, подцензурном, ортодоксальном языке, обставляясь цитатами из классиков марксизма, как шипами. В своих рассуждениях требовалось принять за исходный принцип существование и непримиримую идейную враждебность двух наук – марксистской и всей прочей, при святой истинности марксизма (в его советском толковании) и еретичности всего остального. Точно как в средние века – принимать основные догматы официальной церкви. Только на этих условиях можно было рассчитывать на допущение к аудитории, на опубликование, на то, что ты будешь услышан.
Некоторые историки умудрялись, не участвуя в основных дискуссиях, избегать этого "новояза", но при этом им приходилось замыкаться в частностях, в сугубо эмпирических исследованиях, оставляя арену обсуждения важнейших исторических вопросов полностью за проводниками партийной идеологии. Другие (и я принадлежал к их числу) прибегали к эзопову языку, чтобы сказать нечто, представлявшееся важным. Мы отработали много хитроумных способов обходить цензуру, начальственный досмотр и идеологическую критику, способов чтения (и писания) между строк (см. главу "Чтение между строк" в моей книге "Феномен советской археологии" – Клейн 1993: 81-89).
Но иногда эти способы не помогали, противостояние становилось открытым, и нужно было вести спор лицом к лицу. Это было неимоверно трудно. Нужно было вести научный спор с могучим и властным противником, который языка подлинной науки не понимал и не хотел понимать. Нужно было вести спор на предписанном им языке, пользоваться значимыми для него аргументами – и при этом добиваться своих целей. Можно ли было выиграть такой спор? На что можно было в нем опереться?
Во-первых, на то, что, в отличие от ранних советских времен, противник при этом старался соблюсти видимость академичности. Либо идеологи сами стремились выглядеть настоящими учеными, либо выпускали вперед интеллигентных прислужников, стеснявшихся очень уж политизировать свои рассуждения и то и дело шедших на те или иные уступки.
Во-вторых, опереться можно было на свои знания марксизма. Нужно было владеть знанием основ идеологии противника лучше его самого, чтобы находить в них противоречия, слабые места, зацепки для своих взглядов. Это было возможно, потому что идеологические кадры противника попадали на свои посты не за таланты, а по другим основаниям.
В-третьих, можно было опереться на свою ориентированность в международной обстановке. Нужно было знать современную ситуацию идеологической борьбы полнее своего противника, ориентироваться в ней лучше его – чтобы уметь избежать политических обвинений. И это было возможно, потому что, как правило, его кадры языками не владели, иностранную литературу не читали.
В-четвертых, безусловно, опираться на свое безукоризненное владение собственным предметом и большой труд – чтобы у противника не было возможности противопоставить тебе другого специалиста по твоему предмету, твоего конкурента, обменяв его согласие громить тебя на поблажки в карьерном продвижении.
Так что возможности были, но это все же было очень трудное и рискованное дело. Рискованность состояла не только в том, что можно было потерпеть поражение в этом деле, а это могло привести к увольнению или к тюрьме. Риск был и в случае победы – за твоей вынужденной фразеологией, по необходимости громкой, остальные историки могли не понять твоих истинных позиций и устремлений. Спасением от этого было четкое представление своих основных целей, чтобы всем было ясно, что в результате схватки произойдет, что изменится. Но чем четче цели, тем рискованнее все дело в первом плане.
Чтобы современному читателю было ясно, чего мы добивались, расскажу предысторию "норманнской баталии". Я уже вкратце рассказывал ее в своей книге "Перевернутый мир" (Самойлов 1993: 15-16). Здесь я представлю эти воспоминания в несколько развернутом виде.
Книга "Перевернутый мир" сначала выходила в журнальном варианте под прозрачным псевдонимом Лев Самойлов в 1988-1991 гг., потом вышла (под тем же псевдонимом) в археологическом издательстве "Фарн" (1993). Фамилии основных участников событий были в ней изменены. Теперь можно открыть лица основных участников.
Книга была посвящена в основном моему аресту 1981 г., последовавшим тюрьме и лагерю, и, разумеется, были рассмотрены обстоятельства, постепенно приведшие к этому событию, – мои неоднократные столкновения с властями предержащими и господствующей идеологией, в результате которых я смолоду попал под надзор КГБ. К таким "подготовительным" обстоятельствам могли принадлежать и мои научные интересы и увлечения, в их числе, конечно, норманнская проблема.
В предисловии к тексту книги "Спор о варягах" я уже рассказывал о том, какие обстоятельства привели к ее написанию во время моей аспирантуры в Ленинградском университете. Завершил книгу я как раз к окончанию аспирантуры – в 1960 г.
С 1960 г. я стал преподавать бесплатно, потом, с 1962 г. в качестве штатного ассистента, обзавелся учениками. Еще будучи в аспирантуре (1957-1960) создал при кафедре кружок школьников. Из школьников выросли студенты, которые увлекались моими темами и писали по ним курсовые работы. Мои студенты. Их становилось все больше. В 1962-1963 гг. я стал читать им спецкурс "Варяги и археология" на основе своей книги, давал им читать машинопись и, как мои бывшие студенты сейчас вспоминают, водил их на дискуссии историков по варяжской проблеме. В 1964 г. организовал Проблемный семинар из активных и способных студентов, увлекшихся наукой всерьез (ныне это профессора и доценты, доктора и кандидаты наук).
Слухи о наших занятиях обеспокоили идеологическое начальство: тогда "норманнская теория" считалась чуть ли не фашизмом. Между тем хрущевская оттепель отошла в прошлое. На идеологическом небе взошла тусклая звезда Суслова. Мороз догматизма крепчал. Однако партийному руководству посещать лекции для идеологического контроля у нас в Университете было не принято. Решено было спровоцировать меня на публичное выступление по норманнской проблеме. Если я выскажусь откровенно и в том духе, в котором, по слухам, высказывался на лекциях, то тут меня и прихлопнут. Поступят, как обычно поступают с "идеологическими диверсиями": примут соответствующее постановление партбюро и т. д. Если же я струхну и заговорю, как положено, т. е. антинорманистски, то с каким лицом я назавтра выступлю перед студентами? Популярность моя резко упадет, и можно будет закрыть эту тему.
В конце 1965 г. на факультете по инициативе партбюро была запланирована публичная дискуссия по варяжскому вопросу. Наш семинар обязали представить докладчиков – с тем, чтобы мы подставились под удар. Против нас должен был выступить известный специалист по этой теме из Института истории Академии наук СССР И. П. Шаскольский. Только что вышла его книга "Норманнская теория в современной буржуазной науке" (Шаскольский 1965). Я был с ним знаком, мы не раз сталкивались в дискуссиях по норманнскому вопросу.
Мои студенты загорелись азартом: "Мы их фактами закидаем!", у нас было собрано уже немало фактов. "А вам, – возражал я, – ответят, что вы неправильно интерпретируете факты". Я понимал, что с идеологами спорить, опираясь на факты, совершенно бесполезно. Ведь для них значение будет иметь не то, насколько норманнская теория обоснована фактами, а насколько она соответствует методологическим критериям и насколько вписывается в современную идеологическую борьбу. Если удастся обосновать ее допустимость в этом плане, а еще лучше – если удастся показать, что и антинорманизм не лучше норманизма по своим идейным связям, вот это уже был бы весомый для этой дискуссии аргумент. Только на его фоне факты могли бы получить значение.
Я хорошо помнил, что Маркс был точно не таким антинорманистом, каким его представляли наши учебники, что цитаты из него приводятся в урезанном виде. В это время из армии вернулся мой ученик, прежний мой школьник, а затем студент Глеб Лебедев – почти к самой дискуссии. Еще в 1962 г. он писал у меня курсовую работу о роли варягов в образовании Древнерусского государства, формальным руководителем которой был декан и завкафедры отечественной истории В. В. Мавродин. Но затем Глеба забрали с первого курса в армию на три года. Мы все это время переписывались. Я сразу же поручил вернувшемуся Глебу раздобыть "Секретную дипломатию" Маркса (она тогда не была переведена на русский и не вошла в многотомную классику – "Сочинения М. и Э.") и проработать ее для выступления на дискуссии (теперь-то она известна в своем полном виде – см. Плимак 1966; Джаксон и Плимак 1988).
На себя я взял разработку мировой историографии. Нужно сделать главный упор на изменения в политической ориентации норманистов и антинорманистов: в расстановке сил они не раз менялись местами. Изменилась и ситуация в зарубежной науке – наши доморощенные блюстители догм наверняка этого не знают. Вот после этого предъявим и факты.
Володя Назаренко занялся археологическим материалом. Кроме того, мы попросили поддержки у наших союзников из ИИМК – пригласили Галю Федоровну Корзухину, известную солидным обоснованием аналогичных взглядов (подтянули "тяжелую артиллерию").
Незадолго до дискуссии я зашел к декану Владимиру Васильевичу Мавродину. Низенький и круглый, он сидел своем кресле, посверкивая живыми глазками из-под наплывших век. Я попросил оказать нам содействие, ведь это же и для факультета важно. "Нет, я не стану вам помогать, – взметнулся В. В., – они заручились санкциями обкома, и ваша песенка спета". Я сказал: "Вы меня не поняли, я не прошу Вас выступать в поддержку, а только поставить наши выступления, как нам удобнее: мое – вторым, как ответ на Шаскольского, Лебедева или Назаренко – сразу за мной, чтобы закрепить воздействие, а еще кого-нибудь из наших – через одного". "Это я могу", – отвечал декан.
"Они" – это было партбюро и те историки, которые группировались вокруг него. Возглавлял партбюро тогда краснощекий Иван Васильевич Степанов. И. П. Шаскольский никакого отношения к этой компании не имел. У меня даже было подозрение, что он прекрасно понимал истинную весомость "норманистских" фактов и легковесность "антинорманистских", но, не желая ссориться с начальством, писал "как надо". Но старался, чтобы было не очень уж грубо, более приемлемо, что ли. Недавний (ныне покойный) патриарх анти-норманистского движения А. Г. Кузьмин (2003: 220) назвал Шаскольского "стыдливым норманистом", коль скоро он признавал, что варяги это норманны. На деле Шаскольский был "стыдливым антинорманистом". Он был глубоко интеллигентным человеком, и ему было мучительно стыдно за то, что он оказался в такой компании.
Перед дискуссией он подошел ко мне и, держа меня за пуговицу, застенчиво сказал: "По-видимому, вы будете моим главным противником, но, надеюсь, вы понимаете, что не я буду вашим главным противником". О, да, мы это понимали. Как сообщал декан, подлинным "главным противником" уже были получены санкции на ликвидацию семинара и на мое увольнение, а за увольнением могли последовать и более жесткие меры. "Я постараюсь, – сказал наш оппонент, – выступать так, чтобы не навлечь на вас политических обвинений". "От вас мы их и не ожидаем, – ответил я любезностью на любезность. – Но вы не беспокойтесь. Излагайте ваши научные взгляды без оглядки. За себя мы сами постоим".
В статье о современном норманизме А. Г. Кузмин (2003: 220) пишет, что, якобы по моему рассказу, "перед началом дискуссии Игорь Павлович согласовал" со мною свое выступление (хотя другого "согласования", чем вышеуказанная готовность, не было). Более того, якобы, по моим словам, И. П. Шаскольский, признавая, что варяги – это норманны, "просил не завышать процент их в Восточной Европе, дабы не поставить под удар марксистскую концепцию возникновения государства". Это абсолютная выдумка, и откуда это А. Г. Кузьмин взял, сейчас узнать невозможно, так как его уже нет. Во всяком случае не из моих слов – я нигде такой чуши не писал. Щепетильный Игорь Павлович и не мог обращаться ко мне с такой просьбой, поскольку ни себя, ни меня не мыслил подтасовщиками и фабрикаторами. Воинствующим антинорманистам вольно мыслить иначе, но надо же приводить источники. В тех текстах, на которые А. Г. Кузьмин ссылается, ничего подобного нет.
Заседание планировалось 22 декабря 1965 г. в небольшой ауд. 58, но затем под него отвели знаменитую большую 70-ю аудиторию (все важные заседания истфака происходили там). Никаких объявлений о дискуссии развешано не было –- только к дверям кафедры был пришпилен простой лист бумаги, на котором синим карандашом было объявлено о предстоящем заседании двух кафедр по "т. н. норманнскому вопросу" и сообщались фамилии ожидаемых диспутантов – в таком порядке: "ЛС Клейн, ВВ Мавродин, ИП Шаскольский и др.". Бумагу писали студенты (она, представьте, сохранилась!). Из того, что молодой ассистент без степени был объявлен впереди декана и впереди автора обсуждаемой книги, можно заключить, что истинная подоплека предстоящего заседания была ясна всем. Других объявлений нигде не было. Но тогда ведь главным радио были слухи. Уже за час до дискуссии в аудиторию набилось огромное количество народа, люди набежали с других факультетов, толпились у входа. В аудитории было неимоверно душно. Бедную Гали Федоровну, пожилую и тучную, пришлось силой протаскивать к первому ряду через длинный средний проход: ее тянули спереди и подталкивали сзади.
Вот в этой обстановке выступили И. П. Шаскольский с резюме своей книги и я. Шаскольский выступал вяло и без всякого энтузиазма. Я, естественно, очень эмоционально. Но начал я с совершенно искренней похвалы в адрес автора обсуждавшейся книги.
Далее следуют три текста:
а) Набросок доклада И. П. Шаскольского – рукопись обнаружена в его архиве после его кончины и предоставлена для публикации его дочерью.
б) Мое выступление дословно – я понимал, что это будет ответственное выступление, поэтому я написал его заранее полностью; правда, реальная речь несколько отходила от бумажной, но здесь публикуется текст, выверенный по записям события, с пометками реакции публики;
в) Конспективные записи И. П. Шаскольским выступлений прочих участников дискуссии.
Набросок доклада И.П. Шаскольского
Норманская теория имеет свою богатую ...историю... своего сущ-я вызывала постоянно острые дискуссии между ее противниками и сторонниками. Много раз она обсуждалась, была предметом дискуссии и в стенах П/Ун-та в 1860 – Костомаров и Погодин.
Надо сначала условиться – что такое норманнская теория?
Теория о создании норманами Древнерусского гос-ва.
Теория о реш. роли норманнов в созд. Р. гос-ва и р. Культуры.
Как надо относиться к норм. теории с позиций советской и шире – марксистской науки (т. е. и науки др. соц. стран).
Напомню, что определенная дост. обоснованная позиция марке, науки по отн. к норм. теории выработалась не сразу, а лишь через 20 лет после Октября.
В 1920-е гг., когда в р. науке по др. Руси еще госп. ученые старой школы норм. теория польз, полным признанием. Ю. В. Готье в 1930 г. "спор решен в пользу норманнов".
В 1 1/2 30-х гг. – тоже.
Покровский признавал норм. завоевание.
Греков – тоже до 1938-1939 гг.
Лишь в сер. 30-х гг. Греков и др. выраб. марке, концепцию о создании Древнер. гос-ва как результате внутр. процесса развития, концепцию, нанесшую осн. удар норм. теории.
Только с этого времени б-во ученых... прочно встало на позиции отрицания норм. теории и [на позиции] ее критики.
С этого времени, со II 1/2 30-х гг., стала развертываться критика норм. теории сов. учеными.
Причем эта критика не сразу нашла правильный тон, правильную направленность.
В гг. войны и I послев. годы полемика с норманизмом пошла по пути не научной, а политич. полемики.
Норманизм стали рассматривать как порождение нем.-фаш. и ам. имп. пропаганды, как прямое орудие антисов. борьбы, как прямую фальсификацию истории н/Родины.
А раз это не наука, а просто фальсификация, то и бороться с ней стали не научными, а кавалерийскими методами.
Особенно усердствовали некот. археологи (Авдусин и др.).
Некот. авторы стали на позиции огульного отрицания какой-либо роли норманнов в ист. Древней Руси, огульного отрицания даже самого пребывания норманнов на р. территории. Статьи Авдусина о Гнездове...
Подобная позиция ошибочна и порочна. Прежде всего норм. теория – это не просто выдумка соврем. фальсификаторов, она возникла уже 230 лет назад. Это научная теория, созданная и развитая двор.-бурж. наукой. Она лишь используется антисов. пропагандой.
Правда, с нашей точки зрения, она не дает правильного освещения... но ведь с нашей точки зрения...
В рамках соврем. бурж. науки – это научная теория, притом опирающаяся на огр. научную традицию, накопившая большой арсенал аргументов.
Кавалерийскими методами ... казака Козьмы Крючкова с этой теорий воевать бесполезно.
И ненаучные методы полемики с норманизмом нанесли большой ущерб нашей науке, нанесли большой вред междун. престижу сов. историографии.
В ходе подобной полемики, не изучив как следует материал, эти авторы легко и просто опровергали норм. теорию.
Но их аргументация оказывалась несерьезной, била мимо цели.
И бурж. ученые легко и с нескрываемым удовольствием разбивали эту аргументацию
Стыдно было читать, как Арне ..., как....
Подобный облегченный подход к решению сложнейшей научной проблемы был связан с сущ. в то время (40-е гг. и нач. 50-х гг.) облегченными представлениями вообще об общем ходе развития вост. славянства и Др. Руси.
Напомню, что тогда процесс развития вост. славянства казался нам простым и ясным – прямым, как Невский проспект: от Триполья и скифов прямая линия вела через поля погр. к востсл. плем. IX в. и Киевск. гос-ву.
Жизнь зло посмеялась над нами.
В середине 1950-х гг. эта красивая схема, в кот. так верил покойный Б. Д. Греков, эта легкая и красивая схема рухнула.
Оказалось, что процесс истории вост. славян шел несравненно более сложными путями.
Заслуга установления истины прин... Ляпушкин, Артамонов, Корзухина, Тиханова.
Сейчас, через 10 лет, можно лишь сказать, что процесс развития вост. славянства в I т. н. э. требует еще длит, изучения, и сейчас нам многое еще совсем неясно.
Также и процесс формирования Древнер. гос-ва, и вопрос о роли варягов в этом процессе нельзя считать уже изученным, здесь множество темных и неясных вопросов, эти проблемы требуют длит., упорного, глубокого исследования.
Нам ясно здесь лишь главное – что Древнер. гос-во создалось в результате внутр. процесса соц.-эк. развития на колосс, территории вост.-слав. земель.
Но каково было конкретное участие норманнов в этом процессе, какую роль сыграли норманны – эти вопросы требуют еще дальнейшего, все более углубл. изучения.
Отрицать участие норманнов в этом процессе мы не можем – есть много свидет-в, источников.
Правда, было бы неверно говорить, что н/полемика с норм. теорией носила только несерьезный, вульгариз. характер.
За время с конца 1930-х гг. нашими учеными, особенно 3 наиболее крупными иссл-ми Грековым, Юшковым, Пархоменко, Насоновым, В. В. Мавродиным, Рыбаковым и др. был сделан с марксистских позиций довольно значит. положит, вклад в изучение разл. сторон норм. вопроса.
Но сделанного совсем недостаточно.
Еще никто в сов. науке не попытался охватить и изучить всю совокупность норманистской аргументации, всю оч. широкую совокупность доказательств, приводимых в пользу норм. теории.
Такая задача стоит. Ее решать надо и скорее всего – по частям.
Отдельно – вост. источники.
Отдельно – филол. источники.
Для изучения норм. вопроса все большую роль приобретает археология.
Письм. источники ... исчерпаны.
Археол. источники растут с каждым годом.
Арциховский: Норм. вопрос ... все больше становится археологическим вопросом.
Старая сводка археол. данных – 1944 г. книга Арне – давно устарела, накопилось огр. колич-во новых даных за сов. годы, надо изучать, обобщать.
Теперь надо поставить? Должна ли быть выработана по данной проблеме одна-единств. концепция? Или же допустимо существование разных точек зрения?
Покойный Бор. Дм. Греков (он был вполне человеком своей эпохи – времени 30-х – 40-х гг.) считал, что на норм. и вообще на проблему возникн. Древнер. г-ва может существовать только одна точка зрения – его собственная, только она – марксистская, ост. – нет.
Думаю, что нам надо признать право на существование разных точек зрения в рамках сов. науки по данному вопросу, лишь бы эти точки зрения исходили из марксистских позиций.
Проблемы истории этого периода столь сложны, источники столь бедны, что нам трудно выраб. единую концепцию.
Ведь, напр., по близкому по времени вопросу – по вопросу о происх. вост. славян – уже сущ, сейчас разные точки зрения: Ляпушкин, Рыбаков и москвичи, украинцы.
Неск. слов о соврем. состоянии самой норм. теории.
Накопился большой арсенал доказательств, некот. – весьма серьезные, с ними трудно полемизировать.
Но в целом норм. теория нах. сейчас в условиях кризиса.
1) Главный удар – концепция о врутреннем происх. Р. гос-ва в рез. внутр. процесса соц.-эк. разв. вост. слав-ва.
2) Норманны в результате завоевания не могли создать классовое о-во и гос-во на Руси.
Аналогия – норм. завоевания в Зап. Европе: в Нормандии, Ирландии, Сицилии.
Но там уже было классовое о-во, завоевание не влекло за собой коренных изменений, просто смена власти в уже сущ. гос-ве.
Там норманны действ, на неб. террит.
Здесь – колосс, пространство Вост. Европы.
3) Хронол. несовпадение.
Не сход, концы с концами.
По письм. источн.: если считать, что Русь = норманны, тогда гос-во Руси уже сущ. в Поднепровье в 1 1/2 IX в.
Набеги на Сурож и Амастриду.
гос-во Рос. Берт, анналов.
набег 860 г. на Царьград.
Для IX в. – в Поднепровье нет археол. следов норманнов.
(я задал ? Арбману, он ...)
4) Имя Русь,
Если считать, что Русь = Руотси, происх. с севера от назв. норманнов... Как объяснить следы сущ-я этого имени на юге в VII-VIII вв.?
Как объяснить появление гос. образования с именем Русь в I 1/2 IX в., тогда как норманны по археол. данным еще не проникли на юг, тогда как по археол. данным норманны только начали в нач. IX в. появл. в Приладожье (и только тогда у сев.-вост. славян могло появиться имя Русь для норманнов).
5) Лингвистическая концепция шв. происх. имени Русь запуталась, зашла в тупик, нет такого шв. слова.
6) Осн, источник – рассказ о призвании варягов – недостоверен... Норманисты – не признают, наши авторы – большие роялисты...
Таковы гл. слабые стороны норм. теории, гл. уязвимые места.
Чем дальше вглубь идет наша наука, тем больше у норм. теории не сходятся концы с концами.
Задача – дальнейшее все более углубл. изучение, углубл. научная полемика.
Запись текста выступления Л. С. Клейна
I. Новейший труд по "норманскому вопросу"
Всего несколько месяцев тому назад вышла книга И. П. Шаскольского, полностью отвечающая теме сегодняшней дискуссии. Книга эта представляется мне чрезвычайно ценным вкладом в нашу научную литературу – не потому, что книга эта свободна от недостатков: я сравниваю ее не с мыслимым идеалом книги на такую тему, а с работами других авторов и вижу, что книга И. П. Шаскольского является значительным шагом вперед.
Впервые вместо коротких бранных отписок и окриков, составлявших нашу критическую литературу по данной теме, на стол положен серьезный, солидный разбор взглядов и доказательств. Вместо доступного любому неучу, желающему защитить диссертацию, критического обзора норманистских работ прошлого и запрошлого веков (да еще желательно на одном лишь русском языке), – а таких было немало – капитальный (несмотря на малый объем) труд, основанный на огромной эрудиции и великолепной осведомленности в современной зарубежной литературе. Вместо критики теней – критика живых. Наконец, вместо выхватывания мелочей и набрасывания на второстепенных лиц, на каких-нибудь заштатных популяризаторов (чем грешили нередко наши корифеи) – критика лиц, трудов и концепций.
Очень правильным представляется мне отрицательное отношение автора книги к недостаточно подготовленным выходам отдельных наших борцов на мировую арену, когда одним гипотезам противопоставлялись другие гипотезы, не более убедительные (он имел в виду В. В. Похлебкина и В. В. Вилинбахова, но можно было бы добавить и другие примеры).
Положительным представляется мне то, что в книге не только резко осуждаются политические манипуляции ряда норманистов с историческим материалом, но и отвергаются ненужные увлечения в полемических выпадах проф. Д. А. Авдусина и некоторых других советских ученых с позиции крайнего антинорманизма, очень уязвимые для критики (например, идея о том, что славяне были выше норманнов, заимствованная у Н. П. Кондакова; огульное отрицание почти всяких следов викингов в восточнославянских землях). Здравая оценка этих увлечений давно уже требовалась.
Все это можно только приветствовать.
Книга И. П. Шаскольского, когда готовилась, несколько раз обсуждалась по частям; я тоже в этом участвовал. Шел спор о понимании разных проблем, позиции сторон спора давно определились, и то, что я буду сегодня говорить, в основном, будет повторением и лишь некоторым развитием (дальнейшим уточнением формулировок) того, что я уже выдвигал прежде (я из любопытства просмотрел свои записи прошлых дискуссий). Мои взгляды остались прежними.
Но наши позиции сблизились, ибо взгляды Игоря Павловича претерпели некоторое изменение. (Оживление в зале, смех.)
Это я могу только приветствовать. Льщу себя мыслью, что в какой-то мере здесь повлияла коллективная критика, в которой и я принимал посильное участие. Но я боюсь преувеличивать роль этого влияния: преувеличение влияний – вообще штука нехорошая.
Во всяком случае, в книге И. П. Шаскольского появились важные новые положения, которых не было ни в нашей исторической литературе последних десятилетий, ни, кажется, в прежних выступлениях Игоря Павловича.
II. Отношение к норманской теории
И. П. Шаскольский теперь признает, что так называемая норманнская теория не является просто фальсификацией истории в политических целях, как это утверждалось прежде, а представляет собой течение в буржуазной науке. Это очень важный шаг: именно та старая оценка создавала базу для облегченной критики норманизма, неэффективность которой неоднократно отмечается в книге И. П. Шаскольского, и без этой новой оценки само появление труда И. П. Шаскольского выглядело бы менее мотивированным.
Старая оценка держалась долго и прочно. Норманнская теория никогда не имела "научного значения", – утверждалось в учебнике "История СССР" Тихомирова (1947: 74). Д. А. Авдусин в 1953 г. трактовал работу Т. Арне как "выпад против русского народа, не имеющий ничего общего с наукой" (статья "Неонорманистские измышления буржуазных историков" – Авдусин 1953: 120). Б. А. Рыбаков в том же году отметил, что "после того, как многие доводы норманистов были опровергнуты, норманнская теория осталась где-то на грани между консервативной ученостью и политическим памфлетом" (Рыбаков 1953: 27). В. П. Шушарин еще в 1964 г. пишет: "...из гипотезы (была, значит, все-таки когда-то гипотеза! – Л. К.) норманнская теория превратилась в средство фальсификации истории" (Шушарин 1964: 236-237). И еще: "...современный норманизм – во всех его формах... – полностью утратил характер научной гипотезы, превратившись в средство пропаганды идеи о неспособности восточнославянских народов к самостоятельному научному творчеству" (там же, 288). Тут единственное проявление некоторого отхода от крайности – признание, что взгляды норманистов были когда-то в прошлом научном гипотезой. Еще один автор давал в свое время такую оценку: "Лживая тенденциозная квазинаучная норманнская теория" [(Мавродин 1949: 20)]!
По сравнению с этим формулировка И. П. Шаскольского (течение в рамках буржуазной науки) представляет собой большой прогресс. Но она неточна, ибо – и в рамках марксистской науки, и притом с самого ее начала (К. Маркс) – и до современности (вспомним выступление познанских историков против ак. Ловмянского в 1958 г.). И в рамках марксистской советской науки – и тоже с самого ее начала (Покровский!). Было ведь это, никак этого не вычеркнуть, было!
Поэтому трудно принять оговорку И. П. Шаскольского: "правда, с марксистской точки зрения эта теория дает неверное, ошибочное освещение рассматриваемых проблем, т. е. не является научной". Это трудно принять, несмотря на расширительную поправку: как и "вся буржуазная историческая наука в целом" (стр. 6). Надо бы уточнить: что в этой теории (точнее, в том, чт под ней обычно сейчас понимают) не является научным с марксистской точки зрения, а что, может быть, и допустимо признать научным.
III. Отношение к антинорманизму
Второе важное положение книги И. П. Шаскольского касается отношения к антинорманизму.
До недавнего времени обстановка характеризовалась так: советские ученые являются воинствующими антинорманистами – продолжателями традиций дореволюционных антинорманистов, хотя и на новой, высшей ступени. И. П. Шаскольский отказался от этой упрощенной альтернативы (либо норманист, либо антинорманист, tertium non datur). По его новой трактовке, есть норманисты, есть антинорманисты, а есть позиция советских ученых: ни норманизм, ни антинорманизм, а нечто третье.
Прямо это у него нигде не сказано, но последовательно выдержано во всей книге. О дореволюционных антинорманистах говорится, что они, как и норманисты, тоже стояли на "ошибочных методологических позициях", исходили из "идеалистических представлений о процессе формирования государства" (стр. 10). И еще более определенно: "Антинорманизм как течение русской буржуазной историографии (кстати, надо бы: исторической науки. – Л. К.) просуществовал до самой революции и в послереволюционные годы вместе с эпигонами буржуазной науки переместился в зарубежные страны и умер естественной смертью в 1930-х гг." (стр. 11). (Попутно вопрос: почему именно в 1930-х? А как быть с антинорманистскими работами русских эмигрантов более позднего времени? То ли они уже не русские, то ли уже не буржуазные? Кстати, как видно будет из дальнейшего, это вопрос не праздный.) и так как позиция советских ученых ни разу в книге не названа антинорманистской, то для читателя совершенно ясно, что эта позиция антинорманистской не является, а является чем-то третьим.
Ну что же, такая постановка вопроса вполне правомерна, ибо отвечает ленинскому пониманию партийности советской науки: "Материалист... последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм", и в то же время "материализм включает в себя, так сказать, партийность" (В. И. Ленин, Соч., т. 1, стр. 380-391). Называя буржуазных профессоров "приказчиками буржуазии", В. И. Ленин указывал: "Задача марксистов... суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими приказчиками... и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и классов" (Там же).
Но всегда ли мы умеем вести свою линию, бороться со всей линией враждебных сил?
Хоть в книге И. П. Шаскольского декларируется третья позиция, и обе концепции (как норманистская, так и антинорманистская) определяются как не наши, борьба идет только с одной из них. Вторая не просто оставлена без внимания – нет, к ней вообще явно другое отношение: она, конечно, тоже ошибается, но все же какая милая! Какие у нее наивные и трогательные ошибки!
Это пронизывает всю книгу, проявляется в тоне, в содержании, в положениях, в аргументации.
Если говорится о норманистах, то сколь бы солидны ни были их труды, это "штудии" (в кавычках), "объемистые сочинения", авторы которых "стараются во что бы то ни стало доказать", "пытаются объяснить", "стремятся отстоять хотя бы", предпринимают "попытки спасти свое построение", "огульно объявляют", "создают у читателя впечатление о... серьезном научном подходе", "вынуждены признать" и в лучшем случае "сохраняют известную долю объективности" (стр. 10, 51, 59, 69, 102, 120, 146, 164, 173).
Если же речь идет об антинорманистах, то стиль иной: они "подвергли резкой критике", "дали серьезную и основательную критику главных положений норманнской теории", вели "полемическую деятельность", выступали с "конкретной источниковедческой критикой", которая "сохранила в ряде случаев свое значение до наших дней", хотя и "не смогли противопоставить отвергаемой ими норманнской теории сколько-нибудь убедительное положительное построение" (стр. 11).
Из главных положений защищаемой И. П. Шаскольским концепции, по существу, новым, марксистским, является только одно положение – о классовых, социально-экономических корнях Древнерусского государства. Остальные заимствованы у антинорманистов в достаточно полном объеме (и о ничтожности варяжского элемента в культуре восточных славян, и о южном происхождении термина "Русь", и др.). И лишь немногие из старых антинорманистских положений не повторяются в этой концепции – те, от которых давно отказались и дореволюционные антинорманисты.
В этом вопросе произошло какое-то смещение позиций: третий лагерь передвинулся на место второго и стал в значительной мере перенимать его черты. И вот снова два лагеря. Где третья позиция? Ее плохо видно. На месте бывшей второй – какой-то сплав третьего лагеря со старым вторым. Борьба со всей линией, со всем фронтом враждебных сил и традиций (от Погодина до Иловайского) не получается.
Вы скажете, это естественно: второй лагерь умер, что с ним бороться? Что его опасаться?
Но, во-первых, Шульгин был тоже "за подъем России", как и большевики, но с распадом его лагеря мы не заняли его позицию и не заимствовали его аргументацию, а продолжаем четко отграничивать свои позиции от его.
Во-вторых, когда о таких различиях забываешь, то появляется опасность в чем-то утратить свое лицо и скатиться на позиции покойника. Намеки на это можно увидеть в применяемых И. П. Шаскольским приемах аргументации. В систему аргументации И. П. Шаскольского иной раз включаются явные методические анахронизмы: топо- и этнонимические операции с термином "Русь", слегка завуалированные ссылки на устаревшие определения археологов (дореволюционных и советских), в настоящее время археологами не поддерживаемые (стр. 127-138).
И. П. Шаскольский осуждает антинорманистские крайности Д. А. Авдусина как необъективные и ...принимает его конкретную аргументацию. В частности И. П. Шаскольский принимает выдвинутую Д. А. Авдусиным (употреблю здесь юридический термин) "презумпцию" славянской принадлежности неопределенных курганов. Т. Арне был готов всякий курган, в котором найдена скандинавская вещь, объявить варяжским, а славянских не видел вообще – это, конечно, нельзя признать строго научным подходом. Д. А. Авдусин противопоставил этому другую крайность: по одной славянской находке он весь курган объявляет славянским, а достоверные скандинавские вещи славянскими. Это столь же неубедительно. И. П. Шаскольский это отвергает.
Но Д. А. Авдусин пошел еще дальше: по его мнению, не только те курганы, в которых найден хотя бы малейший славянский элемент, но все неопределенные курганы, в которых ничего вообще не найдено, надо зачислить в славянские, поскольку они найдены на славянской территории и не имеют опознавательных признаков иной принадлежности. Т. е. если не доказано, что курган иной, значит, он славянский. И, как это ни странно, И. П. Шаскольский принимает этот принцип, считая его правильным. Но ведь с таких позиций любой беспаспортный незнакомец, задержанный на русской земле, должен быть признан русским! Не ясно ли, что, поскольку письменные источники знают о проживании на этих землях не одних лишь славян, этническую принадлежность курганов позволительно определять только по достоверным признакам: курган с безусловно скандинавскими признаками – варяжский, с безусловно славянскими – славянский, а без четких признаков – неизвестно чей и в расчет этнического состава населения приниматься не должен.
Вот это был бы объективный подход.
Необъективность проявляется и у самого И. П. Шаскольского в том, например, что один и тот же факт оценивается по-разному, когда речь о нем идет при проверке положений норманистов и при проверке положений антинорманистов. Так, дата прибытия варягов, сообщенная летописью (860-862 гг.), когда речь идет о призвании варягов (норманистское положение), признается недостоверной как и весь эпизод призвания, а когда речь заходит о доваряжских находках в государстве Руси (положение антинорманистов), то эта дата принимается за достоверную: по ней именно определяется, до какого времени продолжается доваряжский период.
Вот что получается, когда в пылу борьбы против одного лагеря забывают о неприемлемости для нас второго лагеря, даже если он умер. Это во-вторых.
И в-третьих. Неверно, что прежний антинорманизм в чистом виде умер. Просто в силу сплавленности третьего лагеря со вторым мы его перестали замечать. Есть лишь небольшая группка антинорманистов, оставшаяся вне сплава, но по ее позиции можно судить о том, каково же истинное лицо современного антинорманизма. В чистом виде. Я еще буду об этом говорить.
IV. Социальные силы за обоими течениями в динамике
По-новому поставлен в книге И. П. Шаскольского вопрос о соотношении обоих течений – норманизма и антинорманизма – с политическими силами.
Считается, что норманизм создали реакционные немецкие ученые, пребывавшие на русской службе (Байер, Миллер, Шлёцер), и он с самого начала был направлен против славян. И. П. Шаскольский напоминает, что создали норманнскую теорию, в сущности, сами славяне, ибо, как писал еще Пресняков, первым норманистом, собственно говоря, был Нестор-летописец, а немцы-академики только использовали и модернизировали эту теорию (стр. 9). В дальнейшем, по И. П. Шаскольскому, тоже не было постоянной и прямолинейной связи: норманизма – с реакционными силами, антинорманизма – с прогрессивными, не говоря уже о национальном разделении (ибо вплоть до начала XX в. вся борьба обоих течений развивалась почти исключительно внутри русской науки, а участие в этой борьбе выходцев из Германии было лишь преходящим эпизодом).
И. П. Шаскольский отвергает –
"распространенное в недавнее время в наших историографических работах утверждение о том, что важную и чуть ли не главную роль в борьбе против норманистов играли представители революционного лагеря – декабристы и революционные демократы (Герцен, Белинский, Чернышевский, Добролюбов) и что норманнскую теорию отстаивали реакционеры, а боролись с ней революционеры. В действительности же отдельные высказывания декабристов и революционных демократов против норманистов не сыграли серьезной роли в полемике профессиональных историков по норманнскому вопросу. А по своим политическим воззрениям главные деятели норманизма и антинорманизма стояли на одной и той же монархической платформе. Так, убежденными сторонниками самодержавия были не только норманисты М. П. Погодин и А. А. Куник, но и антинорманисты Д. И. Иловайский и С. А. Гедеонов, последний притом был не только историком, но и одним из главных чиновников Министерства императорского двора" (стр. 11, прим. 6).
Легко заметить, что автор книги рассматривает это явление только как путаницу, чересполосицу, результат вмешательства субъективного фактора, усложнившего основную картину реакционности норманистской концепции: в антинорманистах оказываются и реакционеры, и прогрессивные люди, но в норманистах – только реакционеры.
Думаю, что это можно не только уточнить и детализировать. Распределение сил не было столь односторонним и столь беспорядочным, если рассматривать его в динамике.
1. Эпизод с призванием варягов звучал вначале как лозунг борьбы за национальную независимость молодого русского государства. В эпоху, когда летописец излагал этот эпизод, византийский престол и византийская церковь то и дело притязали на "игемонию" над росами (ср. сообщение Кедрина). В этих условиях заявление о том, что русская княжеская власть исходит не от византийского императора, а из иного источника, звучало гордо.
А что до вывода местной династии от "знатных предков" из-за границы (что представляется унизительным на взгляд современного националиста), то такая родословная была тогда обычным способом утверждения знатности во многих династиях: французские короли выводили свой род от троянцев, немецкие властители – от римлян, и т. д. Если первоначальные мотивы летописца могли корениться в ином (в чистой ли фактологии или в соображениях узкой новгородско-киевской политической конкуренции), то широкой популярностью в древнерусском обществе этот мотив, несомненно, обязан такому его звучанию.
2. Позже этот эпизод был использован для оправдания шовинистических предрассудков и спеси некоторых иноземных ученых на русской службе, вряд ли, однако, Байера, скорее Миллера и особенно Шлёцера [Однако ныне есть мнение, что Байер, Миллер и Шлёцер исповедовали "умеренный норманизм", не имеющий антирусской подоплеки, тогда как был и есть еще "крайний антинорманизм" – см. Котляров 1992.], в этой форме эпизод получил звучание, оскорбительное для патриотических чувств русских людей. Соответственно и новое деление: норманисты – хулители русского народа, антинорманисты – патриоты.
3. Затем, с угасанием немецко-русской борьбы в верхах российского общества и пробуждением революционных настроений, этот эпизод воспринимался уже иначе – как доказательство законности и естественности господства правящих эксплуататорских верхов в России и, соответственно, положительно оценивался реакционерами (Карамзин, Погодин) и отрицательно – прогрессивными мыслителями (декабристы, Чернышевский, Костомаров).
4. Далее, с выдвижением шовинизма в качестве одной из главных сил на идеологическом вооружении реакции (уваровская формула самодержавия – православия – народности) и соединением надвигавшейся революции с национально-освободительными движениями, этот эпизод приобрел прямо противоположное значение. Реакционеры, побуждаемые шовинистическими чувствами, конечно, отшатнулись от него, и теперь этот эпизод принимался революционными и демократическими кругами как оружие в борьбе против великодержавного шовинизма (возможно, Ключевский, наверняка М. Н. Покровский) и отвергался сторонниками старого режима (от Иловайского и Гедеонова до эмигрантов Кондакова и Рязановского-старшего).
Когда в середине 30-х гг. XX в. одновременно вышли книги М. Н. Покровского (посмертное издание) в СССР, а Ф. В. Тарановского и Д. М. Одинца – за границей, то в первой пропагандировалась норманнская теория, а в тех – антинорманизм. И, пожалуй, тогда, выступив в СССР против норманистского норматива, историк рисковал оказаться в большом подозрении относительно политической лояльности.
5. Наконец, четверть века назад – полная перемена фронта: в советской науке единственным направлением стало отрицание норманизма и борьба против него с позиций, которые я уже охарактеризовал как соединение старого антинорманизма со стремлением к новой концепции, а в зарубежной буржуазной науке норманизм укрепился как господствующее течение.
Норманисты не раз выступали с обвинениями, что эта перемена была вызвана конъюнктурными соображениями и что поэтому советские ученые a priori не правы в своих научных утверждениях. В ответ можно было бы указать, что любые историки, сознают они это или нет, никогда не свободны ни от веяний времени, ни от влияния среды, что это не освобождает противника от анализа предъявляемых аргументов, и т. п. Многое можно было бы возразить...
Но когда нас в ответ хотят уверить (стр. 13-14, 16-18), что перемена фронта на 180° была вызвана простым внедрением подлинно марксистских взглядов (почему-то бывших в полном забвении до того) или простой переоценкой фактов (почему-то внезапно поумневшими историками), то за кого нас принимают? За несмышленых детей или наивных идеалистов? Верить в такие случайности, не видеть под сменой научных идей общественные сдвиги – ведь это была бы не марксистская историография, а идеалистическая историография!
Кто же усомнится в том, что такой поворот был связан (и это естественно) с событиями Второй мировой и Великой Отечественной войны и предшествовавшим приходом фашистской власти в Германии, когда норманизм был взят на вооружение германскими агрессорами как одно из обоснований претензий на господство над славянами! Секретная инструкция, разосланная германским чиновникам за 3 недели до нападения на СССР, ссылалась на летописный эпизод призвания:
"Русские всегда хотят оставаться массой, которой управляют. В этом смысле они воспримут и немецкое вторжение. Ибо это будет осуществлением их желания: "Приходите и владейте нами!" Поэтому у русских не должно оставаться впечатления, что вы в чем-то колеблетесь. Вы должны быть людьми дела, которые без лишних слов, без долгих разговоров и без философствования четко и твердо выполняют то, что необходимо. Тогда русские будут вам услужливо подчиняться" (цит. по Шушарину 1964: 244-245).
Но основные идеи этой секретной инструкции уже задолго до нападения перестали быть секретами. И естественной реакцией советских ученых был отпор наглому обоснованию претензий на господство над славянами, отпор всем связанным с этим тенденциям в науке. Это и вызвало огульную борьбу против норманнской теории в целом: некогда было разбирать, что там зловредно, а что – безвредно. Непродуманность, перегибы все равно, конечно, достойны сожаления (ошибки есть ошибки), но в таких условиях, в общем-то, были закономерны и по-человечески понятны и первая антинорманистская статья Д. А. Авдусина (1953) и брошюра В. В. Мавродина (1949).
Но из этого вытекает, что для правильного определения собственных позиций в политическом аспекте и тенденций дальнейшего развития борьбы по этому вопросу в исторической науке надо бы определить, сохранились или изменились общественные условия, вызвавшие к жизни эти интересы и настроения и определившие эту увлеченность, несомненно, искреннюю, но не во всем достаточно объективную. Вправе ли мы, советские ученые, и сегодня поддаваться этим настроениям, проявлять и сегодня по инерции ту же односторонность, которую проявляли тогда? Не наносит ли это ущерба советской науке?
6. Думаю, что обстановка изменилась. Положение Советского Союза и русского народа в мире не то, что было четверть века назад. Претензии на роль варягов ныне гораздо более абсурдны, чем тогда, а наши враги отнюдь не хотят быть смешными. И если теперь еще проскальзывает нечто подобное в их вылазках, то по той же инерции. Враждебные нам силы все больше обращаются к другому идеологическому оружию.
В связи с этим мне представляется не совсем точной та расстановка сил норманистов и антинорманистов в современной зарубежной науке, которую изобразил И. П. Шаскольский (не говоря уже о В. П. Шушарине). У И. П. Шаскольского (а особенно у других) получается так, что современные западные норманисты – все реакционеры, шовинисты, заклятые враги советского народа, и если даже это солидные ученые, то значит попросту лишь очень высоко квалифицированные фальсификаторы. А если и попадутся один-два объективных и дружелюбно к нам настроенных ученых, то они, конечно, оказываются антинорманистами.
Однако картина не совсем такова.
В Западной Германии есть лишь один заметный исследователь, разрабатывающий норманнскую теорию, – это Петер Паульсен, действительно фигура темная: бывший фашист, грабивший музеи Восточной Европы, хотя и, надо признать, квалифицированный археолог. Остальные норманистские высказывания историков Западной Германии принадлежат авторам общих курсов, популярных работ и т. п. и большей частью не связаны со специальной интенсивной разработкой соответствующих материалов.
Две главные группы современных исследователей-норманистов – англосаксонская (в основном историки и в значительной части из русских белоэмигрантов) и скандинавская (в основном археологи). Из трех наиболее заметных деятелей этих двух групп Г. Пашкевич эмигрант из Польши, разумеется, не имеет оснований питать к нам нежные чувства и невольно проявляет свою ненависть, несмотря на желание сохранить академический тон. Швед X. Арбман – очень серьезный археолог, весьма осторожный в своих заключениях и, помимо норманнской теории, кажется, ничем перед нами не грешен. Датчанин А. Стендер-Петерсен известен как активный сторонник культурных связей и дружбы с советским народом, имеет большие заслуги в исследовании и популяризации древнерусской и русской классической литературы. И если он (вместе с такими, как он), несмотря на свои интересы, принимает и развивает норманнскую теорию, то явно не по злобе, а по иным причинам.
Обратимся теперь к западным антинорманистам. Хоть их и мало, но среди них тоже есть разные люди, а ведущими оказываются прелюбопытнейшие фигуры.
Особые симпатии наших историков и историографов вызывают Рязановский-младший и А. В. Соловьев. Их часто упоминают, обильно цитируют, ссылаются на их работы как на объективные и показательные, хвалят и радуются. Что же это за исследователи? и главное – кто и где их поддерживает?
Это белоэмигранты (ну, это дело старое и само по себе сейчас уже не столь важно): В. А. Рязановский – второго поколения (сейчас профессор Пенсильванского университета в США), А. В. Соловьев – первого поколения (из Ростовского университета, переместился в Белградский), сейчас проживает в Швейцарии.
Так вот где же печатают их антинорманистские сочинения? В изданиях страны, где, как отмечает и И. П. Шаскольский, норманистских исследований почти нет, – в Западной Германии. Какие именно издания их печатают? "Jahrbuch für Geschichte Osteuropas", "Studien zur ältesten Geschichte Osteuropas", "Die Welt der Slawen". Но ведь это все журналы системы "Остфоршунга" – базы самого оголтелого реваншизма! Первый из этих журналов – орган Мюнхенского института Восточной Европы, тесно связанного с белогвардейским Институтом по изучению истории и культуры СССР. Советский автор М. Р. Тульчинский, упоминая в книге "Адвокаты реванша" другие издания этого Института (например, "Настольную книгу о Советском Союзе"), отмечает: "особенно отчетливо антисоветский характер Института проявился в издаваемом им с 1953 г. ежеквартальном историческом журнале "Ежегодник по истории Восточной Европы" ("Jahrbuch für Geschichte Osteuropas")".
Кто печатает и редактирует А. В. Соловьева? Директор института и первый редактор журнала проф. Ганс Кох – личность хорошо известная. Он же по совместительству профессор Высшей политической школы в Мюнхене, председатель Немецко-Украинского общества им. Гердера, куда входят бандеровцы.
Биография его более чем красноречива и не без значения для нашего вопроса. Офицер контрразведки Австро-венгерской империи, руководивший расстрелами на Украине в годы Гражданской войны, в чине капитана Генштаба австро-венгерской армии он действовал затем в частях Петлюры. Попав в плен к красноармейцам, был отпущен на родину по окончании Гражданской войны. Поле этого он последовательно занимал посты директора Кенигсбергского, Бреслауского и Венского институтов по изучению Восточной Европы, последним из них он руководил в 1940-1945 гг. и в порядке "изучения" вместе с батальоном "Нахтигаль", состоявшим из украинских националистов-предателей, занимался расстрелами жителей Львова. После войны связался с разведкой Гелена, а в последнее время был советником канцлера Аденауэра по русским делам и сопровождал его в поездку в Москву в 1955 г. Это он, Кох, переиздал в том же году вышедшую в военные (!) годы книгу розенберговского сотрудника Гертле "Марксизм, ленинизм, сталинизм – духовное наступление Востока", что вызвало скандал даже в Западной Германии...
Ганс Кох умер в 1959 г., и Рязановского-младшего издавал уже новый директор и редактор Г. Штадтмюллер – бывший сотрудник Бреслауского института, ныне видный член чисто политической организации – Западной академии в Мюнхене. В числе его коллег по руководству академий – Отто фон Габсбург, Хассо фон Мантейфель, фон Брентано, Оберлендер, а официальная цель академии – возродить "священную империю германской нации".
Вот кто поддерживает в руках Рязановского и Соловьева знамя антинорманизма!
С чего бы это такие люди – и вдруг утратили политическое чутье и бдительность? А они и не утратили! Их журналы: каждый номер – это обойма, каждая статья – пуля, там нет пустых патронов! (Я читал эти журналы, хоть добраться до них нелегко: они же в спецхране, вместе с фашистской литературой.)
Это чрезвычайно опытные политики, достаточно умные, чтобы понимать, что лозунг нового варяжского завоевания устарел и не способен увлечь ни народные массы Западной Европы, ни, конечно, самих славян (а ведь это тоже было бы важно!). Россия – не та, что в 20-е гг. – нет ни разрухи, ни голода, ни беспорядков. И Европа не та – не тот запал!
И они сменили оружие.
Теперь главное в их пропаганде – не идея бессилия славянства и его вечной зависимости от Запада, а попытки противопоставить славянский мир как жуткую азиатскую угрозу всей остальной Европе и попытки сыграть на противоречиях между народами Восточной Европы. Это выражается в попытках разжигать национализм различных народов Восточной Европы, каждого по отдельности, с намерением раздуть шовинизм, направить против других, вызвать взаимное раздражение и озлобление. В попытках противопоставить националистические традиции ("посконную самобытность") "европейским чуждым влияниям" от варяжского до петровского и от робеспьеровского до марксистского – все это, де, чуждо Востоку, не воспринимается, не оставляет следа, ибо оно ненормально для Востока... Это выражается также в попытках противопоставить исторические пути и судьбы западно- и центральноевропейских народов путям и судьбам народов Восточной Европы. Там, на Западе, в культуре до сих пор чувствуется могучая база римской цивилизации, а здесь – совсем иная история, иные традиции, чуждые, азиатские, опасные для Европы.
Новая (и обновленная старая) терминология отражает новые установки. "Различие между западной и азиатской оценками человека", "западная солидарность"... Остфоршер Ф. Тисс пишет: "Когда мы в настоящее время говорим о Западе, то мы думаем не о современной коалиции, а об исторических и религиозных предпосылках, из которых выросло это общество" ("Исторические основы противостояния Востока и Западу"). Другой остфоршер, Эм. Францель:
"Восточная Европа полностью усвоила азиатский характер, и... в это расплывчатое пространство все сильнее проникают восточные принципы азиатского деспотизма и азиатский образ жизни. И если эти азиатские тенденции вторглись в самый центр Германии, то это не в последней степени зависит от истории России".
Тот же Ганс Кох пугал европейцев угрозой с Востока: "Сильнейшая военная сухопутная держава в истории, объединившись с наиболее населенным государством земного шара, представляет собой физическую угрозу для остального мира".
Это концепция раскола, концепция изоляции славянства, концепция "отпора извечной агрессии с Востока".
К этой новой концепции норманнская теория, которая воспевает агрессию в противоположном направлении и, главное, слишком уподобляет историю Восточной Европы истории Западной Европы, уже плохо подходит. Вот почему они сделали ставку на антинорманизм. Конечно, и норманизм сохранился в их арсенале, но его значение идет на убыль. Он еще по инерции пропагандируется в популярных книгах и учебниках, но творческие поиски и усилия направляются в противоположную сторону.
Немалую роль, возможно, играет и желание остфоршеров помешать укреплению культурных связей СССР со скандинавскими странами, которое весьма беспокоит западногерманских политиков. Антинорманизм привлекает их как своим полным отрицанием древних влияний и родственных традиций у народов Скандинавии и Восточной Европы, так и возможностью играть на конфликтах научных взглядов, на провоцировании национальных противоречий в науке и культурной жизни. Поэтому, как можно заметить, их особенно привлекает возможность стимулировать антинорманизм в работах русских авторов (хотя бы и эмигрантов) при поддержке норманизма в работах скандинавов.
В этом свете понятно, что когда сотрудничавший с фашистскими оккупантами профессор биологии Харьковского университета Парамонов, бежавший с гитлеровскими войсками, а теперь вынырнувший в Австралии, издал под именем Сергея Лесного "Историю "русов" в неизвращенном виде" (1954), то эта "неизвращенная" под пером гитлеровского недобитка история оказалась антинорманистской. Именно поэтому, если религиозная фанатичка Наталья Ильина издает в Париже книгу "Изгнание норманнов. Очередная задача русской исторической науки" (1955), то надо трижды подумать, прежде чем бросаться со всех ног выполнять эту задачу. (Я, конечно, не имею в виду, что на наших исследователей повлияла Н. Ильина – это был бы абсурд так думать, – но осмотреться надо было бы!)
(После этих слов проф. И. В. Степанов, М. Н. Кузьмин и другие члены партбюро потянулись к выходу в коридор, чтобы посовещаться.)
Только странным ослеплением некоторых наших научных лидеров можно объяснить тот удивительный факт, что незамеченным оставалось, как иные статьи А. В. Соловьева (1947; 1957; Soloviev 1956; 1959) появлялись в двух вариантах (почти под одним и тем же названием): в "Jahrbuch für Geschichte Osteuropas" (Мюнхен) и в "Вопросах истории" (Москва), в "Studien zuralteren Geschichte Osteuropas" (Грац – Кёльн) и в "Византийском временнике" (Москва). (Оживление в зале.)
Так что кому надо прочесть их, если неохота возиться, пробиваться в спецхран, – не надо, возьмите "Вопросы истории"! (Смех.)
Значит ли это, что я призываю теперь метнуться в другую сторону, снова в норманизм? Ни в коем случае! Я вообще не сторонник шатания, уклонов в крайности. И дело вовсе не в том, чтобы найти арифметическую среднюю, "золотую середину". Надо уметь гнуть свою линию! Но для этого прежде всего нужна полная ясность, твердость исходных принципов и понятий.
V. Что есть норманизм?
Такому ненормальному положению – чуть было не сказал "ненорманному положению", – словом, смещению акцентов, неразборчивости в выборе союзников и т. п., в немалой мере способствовало отсутствие ясности в оценке и определении основных историографических понятий в этом вопросе.
И здесь И. П. Шаскольский предложил определение норманизма, которое несколько продвинуло нас вперед в решении этой задачи и отличается новизной, к сожалению, недостаточной.
Термины "норманизм", "антинорманизм" и все производные настолько поизносились да затрепались за 200 лет спора, что превратились в стертые монеты, на которых уже не разобрать, что там было вначале написано, и чтобы теперь определить их истинное достоинство, их надо расчистить и попробовать на зуб (а спор зашел так далеко, что теперь для этого надо иметь очень крепкие зубы!).
Термином "норманизм" в разные эпохи покрывались разные понятия.
Конечно, если бы норманнская теория состояла из одного четкого положения, то дело было бы просто: кто его признает – норманист, кто против – не норманист.
Но норманнская теория – непростая конструкция. За долгие годы первоначально простая схема обросла множеством пристроек и надстроек. Наоборот, некоторые части первоначального здания отрезаны и удалены. Основной же вопрос в следующем: что из них – норманизм, а что само по себе – не норманизм и лишь используется норманистами?
Если взять только самые основные положения норманнской теории (как она складывалась в течение веков), лежащие на генеральной линии норманизма, то получим следующую цепь суждений и умозаключений:
1. Упоминаемые летописью варяги – это скандинавские германцы, норманны.
2. Основателями княжеской династии Киевского государства явились варяжские вожди Рюрик и другие, призванные восточными славянами и их соседями или, может быть, насильственно вторгшиеся.
3. Они привели с собой целое племя варягов, называемое Русью, и от них это название перешло на восточных славян.
4. Варяги оказали огромное влияние на всю славянскую культуру, что отразилось в вещах и в языке, [ввели государственность].
5. Причиной важной роли, которую норманны сыграли в Восточной Европе (как и везде), является их природное превосходство над другими народами, в первую очередь над славянами, которые неспособны к самостоятельному творчеству.
6. Политический вывод к современности: опыт истории учит тому, что и впредь германцам суждено повелевать, а славянам – повиноваться.
Легко заметить, что чем дальше по цепочке, тем удаленнее от простой фактологии и ближе к политике, накал возрастает. Получается как бы лестница в преисподнюю норманизма. Сами по себе не все звенья в цепи имеют одиозное звучание. Однако в этой цепочке последующие звенья немыслимы без предыдущих, ибо они из предыдущих выводятся. Но значит ли это, что предыдущие немыслимы без последующих? Значит ли это, что и на них мы вправе перенести ту отвергающую неприязнь, которую справедливо вызывают к себе последующие?
Иными словами, верно ли, что всякий, кто сделал шаг-два по этой лестнице, неминуемо скатится вниз? Если верно, тогда то одиозное, что мы обозначаем термином "норманизм", начинается с самого верха, с самого первого шага.
Но верно ли?
Действительно ли норманисты всю лестницу построили из недоброкачественного материала, и она во всей своей длине может быть использована только для их отвратительных выводов, а для других исторических исследований послужить не может? Всякий ли, кто стоит на любой ступеньке этой лестницы, норманист?
Антинорманисты решали вопрос именно так, и схватки вспыхивали на каждой ступеньке лестницы. И можно заметить, что понятие норманизма сужалось: главный очаг борьбы спускался все ниже – от дальних подступов к основным вопросам.
Начать борьбу с дальних подступов не всегда выгодно, если в перспективе вероятно отступление, ибо на плечах отступающего противнику легче ворваться в цитадель. Особенно плохо, когда, увлекшись дальними подступами, забывают о необходимости укрепления основных позиций. Не лучше ли было бы прочнее закрепиться на главных позициях?
А антинорманизм именно отступал – это отмечает и И. П. Шаскольский:
"С конца XIX в. полемическая деятельность антинорманистов стала ослабевать, а количество норманистских сочинений не уменьшалось, и в предреволюционное время создалось впечатление, что, в общем, в русской историографии последних десятилетий последователи норманизма одержали верх" (стр. 11-12).
О том, что такое положение сохранялось и в первые послереволюционные десятилетия, причем как в эмигрантской литературе, так и в советской, свидетельствуют приводимые автором книги высказывания Ф. А. Брауна ("Дни варягоборчества, к счастью, прошли"), и Ю. В. Готье о том, что спор уже "решен в пользу норманнов" (стр. 12).
Антинорманисты давно полностью сдали первую позицию – ту, на которой бой шел первые сто с лишним лет: кем были варяги – норманнами (скандинавскими германцами) или нет? Кто только ни выдвигался на роль варягов – от западных славян и литовцев ("жмудинов") до иранцев и даже евреев. Все это выдвигали антинорманисты, те же, кто признавал норманнскую принадлежность варягов были норманисты. А все прочее считалось несущественным.
Кто сейчас отрицает, что варяги – норманны?
Странно и смешно подумать, но факт: с точки зрения всех антинорманистов прошлых двух веков, от Ломоносова до Костомарова, Гедеонова и Забелина, все историки, сидящие в этом зале, – норманисты... за исключением В. Б. Вилинбахова, если он здесь. (Общий смех.) [Тогда из ленинградцев только В. Б. Вилинбахов в своих работах придерживался архаичного мнения, что варяги – не скандинавы, а балтийские славяне; то же мнение отстаивали москвичи А. Г. Кузьмин и В. В. Похлебкин; остальные антинорманисты поголовно признавали варягов норманнами.]
Борьба была перенесена на другие ступени.
Долгое время острые споры шли по вопросам № 2 и 3: 2) об эпизоде прибытия – призвание, завоевание или поиски службы, и 3) о термине "Русь" – северного он происхождения или южного.
И снова противники норманизма жестко отмежевались: кто признает, что варяги нанялись на службу к славянам, тот наш, а кто признает призвание или (того хуже!) завоевание, – норманист! Кто считает термин "Русь" скандинавским, северным – и подавно норманист!
Но с недавнего времени к советским исследователям стали закрадываться сомнения. Эпизод прибытия уже не толкуется в курсах лекций столь уничижительным для варягов образом: каким бы способом они ни проникли, но оказались здесь с оружием в руках, далеко не всегда держались в рамках, приличных для служебного персонала – так или иначе, но почти все главные князья оказались варягами.
Самые мощные доказательства южного происхождения термина "Русь" были марровскими, остальные очень шатки. А марровские рушились! Одни исследователи, пойдя на компромисс, признали, что термин имел двоякое происхождение – южное и северное (но какое странное совпадение – надо же! – с двух сторон сошлись и встретились два термина одного звучания и даже одного значения!). Другие заколебались: то ли с севера пришло это слово, то ли с юга... А третьи стали склоняться на сторону северного происхождения: пусть грамматические перипетии путешествия термина с севера на юг не вполне ясны, но, как бы там ни было, а все-таки финны до сих пор зовут русами шведов, а славян – веняя (венедами), и антинорманисты никак объяснить этого не могут.
В 1949 г. В. В. Мавродин еще считал эти два вопроса (вторую и третью ступеньки) основными в споре, определяющими деление на норманистов и антинорманистов. В. П. Шушарин в своей книге прошлого года еще твердо стоит на старых позициях, хотя и не считает эти вопросы главными. А вот И. П. Шаскольский в своей книге эти два положения уже не включил в corpus delicti (состав преступления) норманизма! в его формулировку, определяющую, что такое норманизм, они уже не входят.
Но это только теоретически, декларативно.
Практически же И. П. Шаскольский продолжает решительно воевать с теми, кто признает "призвание", "завоевание" или скандинавскую Русь, и зачисляет их в норманисты. Правда, он нигде не указывает, что южное происхождение термина "Русь" твердо доказано, а только что "наиболее вероятным представляется мнение" сторонников южных корней (стр. 54). Т. е., по признанию автора книги, остается все же возможность (пусть даже менее вероятная), что термин "Русь" пришел с севера, но сторонники этого мнения уже заранее зачислены в норманисты!
Создается впечатление, что автором книги, как и многими другими исследователями, движет в этом деле тайный страх перед теми ужасными последствиями, которые разразятся, если (не дай бог!) окажется, что термин "Русь" – северного происхождения. Т. е. если северного, ну, тогда... Ну, тогда уже ничего не остается, как идти на поклон к шведскому королю, чтобы принял нашу худую землишку под свою могучую державу! (Смех).
Иными словами, молчаливо подразумевается, что дальнейшая цепочка построена норманистами правильно, прочно, и из этого звена уже с необходимостью вытекают все последующие – что и надо нашим действительным противникам в этом вопросе! Так упрямое цепляние за невыгодные позиции приводит к ослаблению более важных.
В борьбе за термин "Русь" сказались и этот страх и опасения за урон национального достоинства: зазорно носить чужое имя. А не зазорно носить людям личные имена Петр и Георгий (греческие), Иван, Марья, Михаил (древнееврейские), Игорь и Ольга (варяжские)? Откуда приходят имена – дело случайное. Переселения и завоевания тоже зависели от множества конкретных обстоятельств истории и происходили в разных направлениях. Привязывать судьбу спора к исходу установления таких конкретных событий – значит ставить решение важных вопросы истории в зависимость от выяснения случайных обстоятельств – и с весьма рискованным результатом!
Основные бои идут теперь на четвертой ступеньке.
VI. Археология на чаше весов
Количество варягов, их вклад и влияние в русской культуре – вот главные вопросы современного спора, по которым определяют сейчас, кто норманист, кто – нет. Признание "сколько-нибудь значительного воздействия" (стр. 4-5) варягов в этом вопросе И. П. Шаскольский уже и в формулировку ввел, определяющую принадлежность к норманизму.
Впрочем, он колеблется в определении размеров воздействия, признание которых является криминалом:
"Норманизмом, – пишет он двумя строчками ниже, – мы считаем все теории и концепции, приписывающие скандинавам-норманнам наиболее важную или решающую роль в коренных событиях истории нашей страны ІХ-ХІ вв.", как то: "формирование классового общества, образование Древнерусского государства, начало развития феодальных отношений, формирование русской народности и ее материальной и духовной культуры" (стр. 5).
И тут же И. П. Шаскольский добавляет: "Норманизм – это преувеличение роли норманнов..." (стр. 5). Но если норманизм – это преувеличение, то какова же норма? А норма-то, выходит, как следует и не определена!
Все резкие заявления об отсутствии сколько-нибудь значительных варяжских элементов в наших курганах основаны главным образом на статьях Д. А. Авдусина, которые сам же И. П. Шаскольский признает несолидными, необъективными. И. П. Шаскольский пишет:
"При внимательном ознакомлении с содержащейся в этих работах полемикой по вопросу о Гнездовском могильнике становится очевидно, что обе стороны слишком увлеклись в своем споре. Арне и Арбман заметно преувеличивают роль норманнов в Гнездове, объявляя весь могильник в основном норманнским; но вряд ли прав и Авдусин, доказывая почти полное отсутствие в Гнездове погребений скандинавов" (стр. 117).
У читателя создается впечатление, что истинное количество норманнов в Гнездове, по мнению И. П. Шаскольского, посредине между крайними определениями Арне и Авдусина.
Арне считал, что в Гнездове не менее 25 скандинавских комплексов. Авдусин только 2 кургана признал скандинавскими.
Какова же "золотая середина" Шаскольского? Пересчитав со всей строгостью (с достаточным пристрастием) все гнездовские комплексы, которые неизбежно придется "отдать" скандинавам, И. П. Шаскольский включил в это число не менее 12 женских погребений и около 18 мужских, т. е. минимум около 30 комплексов! Остается обратиться к лучшему среди нас знатоку математики Александру Ивановичу Попову с просьбой выяснить, есть ли хоть какие-нибудь математические возможности признания цифры 30 средней между 2 и 25! (Проф. А. И. Попов с места: "Никаких!" – Общий хохот).
Правда, И. П. Шаскольский добавляет: все равно это мизерная цифра по отношению к 700 раскопанным курганам Гнездовского могильника. Да, мизерная. А вот какова будет по отношению к достоверно славянским из этих 700? Громадное большинство-то ведь в Гнездове вовсе неопределимы! Кстати, Арне в своем ответе Авдусину указал на это последнее обстоятельство и вообще, надо признать, с блеском разбил доводы Авдусина (Arne 1952; ср. Шасколький 1965:117). Это та самая статья Арне, которая осталась без ответа. Ни Д. А. Авдусин, ни другие советские археологи ничего не противопоставили ей. Вот печальный итог запальчивого спора с негодными средствами.
Все признают, что на данном этапе весь спор перенесен в основном в сферу археологии. В этом согласны и норманисты, и их противники. Т. Арне пишет: "Без археологического материала было бы невозможно получить какие-нибудь заключения о жизни славян VII-VIII вв., т. е. тех веков, которые непосредственно предшествуют выступлению варягов" (Arne 1952:139). А. В. Арциховский считает: "с течением времени варяжский вопрос все более и более становится археологическим вопросом" (Artsikhovsky 1962: 9).
Воистину! Но из этого вытекают очень важные выводы. Сам же И. П. Шаскольский с сочувствием передает слова А. В. Арциховского, что –
"круг письменных источников по этой проблеме ограничен, и многие поколения историков бьются над интерпретацией одних и тех же памятников; напротив, археологический материал растет с каждым годом и дает все больше данных для решения многих проблем, которые ранее казались неразрешимыми, в том числе и для решения норманнской проблемы" (Шаскольский 1965:107).
Считается, что за каждые 30 лет материал возрастает вдвое. Еще более существенно то, что тот материал, который накоплен и уже послужил для ответственных выводов, изучен чрезвычайно слабо – все археологи это знают. Так что его надо еще только исследовать по-настоящему, а на предварительные выводы, часто крайне поспешные, не очень-то полагаться! Ближайшие годы могут дать самые неожиданные результаты.
Возьмем, например, созвездие могильников Ярославского Поволжья – единственное полностью раскопанное, в большей (сохранившейся) части обработанное и полностью в этом виде опубликованное (Ярославское 1963). Еще недавно одни объявляли все созвездие целиком норманнским, другие с первого же взгляда – чисто славянским. А что оказалось на деле?
В самом большом и лучше всего изданном из всех трех могильников Тимеревском, по строгим подсчетам автора публикации, 38% погребений оказалось финскими [принадлежащими финно-угорским народностям Поволжья], 15% – славянскими и 4% скандинавскими. И. П. Шаскольский приводит эти цифры, особо отмечая: "Лишь 4%!" (стр. 157, прим. 249). Но ведь 43% погребений Тимеревского могильника остались без определения. А если пересчитать проценты по отношению к количеству определенных погребений, то цифры получатся соответственно 67, 26 и 7.
Но и это еще не отражает реального содержания варяжского элемента в этническом составе населения окрестностей Ярославля во время деятельности здесь варягов, так как при таком подсчете смешаны в кучу погребения всех веков – включая то время, когда варягов здесь уже вовсе не было. Если же пересчитать процентные отношения по векам (таблицы, приложенные к публикации, позволяют это сделать очень легко), то получим, что для X в. на 75% финнов и 12% славян приходится 13% скандинавов (14 погребений из 107). Значит, в то время каждый восьмой житель окрестностей Ярославля оказывался варягом, а славян было меньше, чем варягов. (Уже в конце X – начале XI вв. на 72,5% финнов и 24% славян приходится только 3,5% скандинавов, а позже начала XI в. варягов в могильнике нет.)
Вот какие неожиданности нас еще ждут! А бывают и сюрпризы противоположного характера. Мечи вначале считались сплошь норманнскими, потом их признали франкскими [т. е. они попадали к норманнам из Центральной Европы], и действительно, на них большей частью оказываются подписи рейнских мастеров. Но вот А. Н. Кирпичников [(1965)] на одном мече обнаружил чисто славянскую подпись мастера! Значит, было, оказывается и местное производство мечей, хотя и меньшее по объему продукции.
Значит, опять заранее утверждать возможность только одного решения крайне опасно.
Конечно, исследователь может держаться той или иной скороспелой гипотезы и с азартом ждать, как она оправдается при настоящей проверке материалами. И тогда подтвердят его факты или опровергнут – его личное торжество или посрамление. Но определять свою позицию как единственно марксистскую, а противоположную – как норманистскую, антимарксистскую, т. е. связывать с этим риском победу или поражение советской науки, ее методологии, – мне представляется непозволительной авантюрой.
А между тем наши ученые не раз оказывались не в силах устоять перед искушением монополизировать за своей гипотезой исключительное право представлять марксизм. И давали подчас возможность нашим противникам злорадствовать. И все же это снова повторяется...
Каждое утверждение ученого, а тем более целой научной школы, – это вексель, по которому рано или поздно придется платить, и тот, кто не сумеет этого сделать в момент учета векселей, становится банкротом.
Банкротом оказался профессор Д. А. Авдусин.
Банкротами оказались Д. Б. Вилинбахов вкупе с В. В. Похлебкиным.
Но так как первый объявлял свои позиции единственно марксистскими (и тогда это не отрицалось в печати никем из советских ученых), а вторых обстоятельства их выступления поставили в такую позицию (полемика в иностранном журнале – Вилинбахов 1962), то в глазах мировой научной общественности это могло быть равносильно банкротству советской исторической науки в данном вопросе. И теперь предстоит здорово поработать, чтобы рассеять это впечатление. Зачем же снова выдавать векселя, которые еще не имеют за собой надежного материального обеспечения?
У экономистов вексель подобного рода называется "бронзовым".
Смелая гипотеза, высказанная без претензий, – это гипотеза.
Смелая гипотеза, объявленная единственной представительницей советской науки в данном вопросе, – это "бронзовый вексель".
Книга И. П. Шаскольского в известном смысле – тоже "бронзовый" вексель. Правда, это вексель на меньшую сумму, чем векселя его предшественников. Он имеет за собой частичное обеспечение, а в значительной части он выдан другими исследователями и лишь акцептирован (снабжен передаточной подписью) И. П. Шаскольским (но это, как известно, не освобождает от ответственности).
И. П. Шаскольский признает, что "даже с позиций буржуазной филологической науки вопрос о названиях днепровских порогов все еще требует значительно более основательного изучения" (стр. 181). "Даже..." означает, очевидно, что уж с марксистских позиций тем более не может считаться решенным. Но одно из альтернативных решений уже заранее осуждено как "преувеличение", а те, кому оно представляется более перспективным, уже заранее объявлены норманистами.
И. П. Шаскольский констатирует, что "советские археологи в последние годы не раз пытались выяснить происхождение погребений в срубах, но пока еще не нашли удовлетворительного решения, вопрос этот, безусловно, требует еще дальнейшего исследования" (стр. 179). Но если "удовлетворительного решения" еще нет, значит, нельзя одно из двух возможных определений признать доказанным, а другое – ошибочным: оно вполне может оказаться правильным. А ведь это признание сделано сразу же после того, как сторонники одной из этих трактовок уже зачислены в норманисты.
И. П. Шаскольский понимает: "следует согласиться с мнением ряда зарубежных археологов, что норманнская проблема как археологическая проблема требует значительно более основательного изучения" (стр. 181). Но так как все, кто с ныне Вами, Игорь Павлович, защищаемым решением этой проблемы не согласны, заклеймены Вами же как норманисты, то, признавая, что этот решение зиждется на недостаточно основательном изучении и, следовательно, что "более основательное изучение" может привести к другому исходу, Вы и сами, Игорь Павлович, попадаете в норманисты!
Позволю себе сослаться на изречение Соломона Мудрого (из Библии) – тем более что он лицо объективное: не норманист и не антинорманист (Смех):
"Сеть для человека необдуманно признавать святынею, а после обетов исследовать" (Притчи Соломона, гл. 20, ст. 25).
А у нас так: сначала признаем святыней, затем (не отступать же!) надаем страшных обетов о борьбе с этими положениями как норманистскими, враждебными, антимарксистскими, и лишь потом приступаем к исследованию. Мудрено ли, что исследование движется с трудом, а итог его не всегда приносит радость, которую мы были бы вправе получить?
VII. Вопрос о происхождении государства
Ну, а как быть со следующей ступенькой – с вопросом о том, кто создал Древнерусской государство?
Прежде всего, я считаю, что в такой форме вопрос поставлен неточно, несовременно. В нем подразумевается, что государство создают отдельные личности (Рюрик с братьями, Попель и Пяст, Хенгист и Хоре). Но ведь от такой постановки вопроса отказались не только марксисты. Вопреки ходячему мнению, серьезные норманисты тоже (и, видимо, не без влияния советской науки) приобрели в этом вопросе более широкие и более современные интересы.
Вот Арне указывал, что вопрос о роли норманнов в создании славянского государства должны в значительной мере решить археологические материалы VII-VIII вв. – доваряжского времени (Аrne 1952:139). Арбману на дискуссии (в этом году в Ленинграде) я задал вопрос:
– Какие археологические исследования на нашей территории Вы считаете на данном этапе решающими для норманнской проблемы?
Он долго думал, а потом ответил:
– Die Zeitstellung der Burgwallen (Датировка городищ)!
Чувствуете? в корень смотрел: городища – это классообразование!
Стало быть, современная, правильная постановка вопроса такова: как
и на какой основе возникало Древнерусское государство? Кто участвовал в этом процессе и какую роль сыграл? в частности: какую роль сыграли варяги? Никакой? Или совсем незначительную? Или заметную, видную. И т. д.
Если мы так поставим вопрос, то тем самым направим решение в марксистское русло – и тогда станет ясно, что в рамках марксистского решения всего вопроса решение частного вопроса о роли варягов может быть различным, и что это зависит от многих конкретных обстоятельств: много ли пришло варягов, как они распределились по слоям населения и по территориям, в какой момент процесса образования классов и государства прибыли, какой социально-экономический багаж принесли с собой и т. п. То есть что это зависит от фактического материала, то или иное решение марксистской теорией не определяется.
Марксистская теория обязывает исследователя определять экономические и классовые корни государства, искать их в экономике и классовом составе общества, а были ли отдельные части и слои этого общества местными или пришлыми, одной народности или разных – марксистская теория принципиально не предусматривает. По-разному может быть. Это зависит от фактического конкретного положения в данной стране.
Но марксистская теория безусловно отвергает поиски корней государства в личных действиях и особенностях вождей-"основателей" (это волюнтаристический идеализм) или в природных национальных или расовых особенностях тех или иных групп населения – местных или пришлых (это биологический детерминизм, расизм).
Те фактические материалы, которые нужны для решения названных вопросов о роли варягов в сложении Древнерусского государства, должна дать главным образом археология. Конечно, не только археология: историкам предстоит еще уточнить многие понятия социально-экономического анализа раннефеодального общества и государства: классовая структура, дань как форма эксплуатации и многое другое. Но археологические источники будут главными.
И соответственно, на эту ступеньку распространяется то, что связано с предыдущей (стою л ишь оговоркой, что возможность различных решений предусматривается нами, естественно, в рамках историко-материалистического решения всей проблемы о происхождении Древнерусского государства). Многие из необходимых исследований археологических памятников варяжского и предваряжского времени еще не проделаны, а то и не начаты.
Прежняя уверенность в том, что полное и окончательное решение по этой линии уже достигнуто (уверенность, еще живущая в трудах наших историографов как рудимент), базировалась на трудах ак. Б. Д. Грекова, а у того стройная и многоэтажная конструкция государствообразования на юге Восточной Европы была построена на поспешной и ненадежной субструкции – на концепции абсолютно автохтонного этногенеза восточных славян. Согласно этой концепции многие памятники Восточной Европы, начиная с Триполья, были объявлены славянскими и выстроены в непрерывную эволюционную цепь прогресса, включающую скифов и поля погребений и увенчанную Киевской Русью.
С падением теории ак. Марра это построение распалось, а новое, более надежное и объективное, создается нашими археологами только сейчас, с большим трудом, в спорах и частых перестройках. Пока здесь нет ни постоянства, ни единодушия. Какие памятники до VI в. н. э. – славянские, какие – нет, все спорно. Более надежные определения начинаются только за три века до Киевской Руси (Артамонов 1956; Ляпушкин 1956; 1958; [1966]) см. также Клейн 1955). Но, увлекшись более ранними периодами, наша наука на эти более доступные три века как раз долго не обращала внимания и мало о них узнала. Прослеживать такую длинную предысторию Древнерусского государства, которая бы измерялась тысячелетиями, пока не на чем, и даже более короткую – трехвековую – чрезвычайно трудно.
Наиболее важный из уже сделанных вкладов – это капитальное исследование роменско-боршевских поселений И. И. Ляпушкиным, дающее объективное представление о высокой пашенно-земледельческой культуре восточных славян до варягов и без варягов. Но это не может рассматриваться как полое отрицание роли варягов в других сферах. Утверждение, что в ІХ-Х вв. не появилось ничего принципиально нового по сравнению с предшествующим периодом, неосмотрительно: а города, новшества в ремеслах, новые торговые пути и проч.?!
Очень важны археологические исследования антского общества VІ-VІІ вв., но материалы еще недостаточно и неполно опубликованы, а построения ак. Б. А. Рыбакова (1953) другим археологам представляются интересными, но поспешными и сугубо гипотетичными (а историографы уже используют их в борьбе против норманизма! – см. Шушарин 1964: 235; Шаскольский 1965: 54).
Возможно, что многое потребует пересмотра.
И, собственно, если почитать даже не самую современную книгу такого видного, скажем мягко, ненорманиста, как В. В. Мавродин (1945), то роль варягов в построении Древнерусского государства характеризуется там словами, которые иному ревнителю "ненорманного" положения покажутся норманистскими: и "ускорили", и "оформили", и "объединили", и "направили внешнюю политику"... А в чем, собственно, еще может выражаться деятельность верхних классов по участию в создании государства? Много ли возможностей остается?
Пожалуй, не так далек от истины А. Стендер-Петерсен, когда говорит, что между норманистами и антинорманистами "провести точную, однозначную грань... теперь уже не так легко, как это было в старину" (Stender-Petersen 1953: 241). С ним можно было бы согласиться, если понимать термин "норманизм" в том расширительном толковании, в котором он у нас обычно применяется.
VIII. Норманизм в остатке
Но резкая грань есть, и я с ним не согласен. Потому что я не могу согласиться с таким расширительным пониманием термина "норманизм". Не могут быть признаны ни марксистскими, ни вообще научными оба последних, "итоговых" (и главных!) положения норманизма: о природном превосходстве норманнов над другими народами и о политических выводах к современности. Они не подтверждаются и не имеют никаких перспектив подтвердиться научными доказательствами, объективным анализом материала, ибо противоречат всему ходу истории, всем общим законам развития человечества, многократно проверенным и подтвержденным. Они стоят вне науки.
Но их стараются подтвердить! Вот где стык науки с политикой – и зловредной политикой! Эти попытки сейчас уже не единственное идеологическое оружие реакции в данном вопросе, может быть, уже даже не главное, но они еще живут. И с ними надо бороться.
Не в вопросе о происхождении Древнерусского государства центр тяжести норманизма. Действительным врагам нашего народа и государства норманнская характеристика Древнерусского государства сама по себе не важна – им важна возможность сделать из этого выводы о непрочности современного нашего государства и творческой неспособности народа. Но для этого древние успехи варягов (действительные или мнимые) ничего не дают, кроме сладких воспоминаний: мало ли у какого народа ни было в прошлом дальних походов и побед! Необходим тезис о том, что древними успехами своими варяги обязаны своим северогерманским природным качествам, расовому превосходству – только на этом можно строить выводы о современных потенциалах.
Поэтому для действительно успешной борьбы против настоящего, злокачественного норманизма необходимо выяснить подлинные причины варяжских походов и их успешности во многих странах. Будучи марксистами, мы не можем не сомневаться, что эти причины надо искать не в расовых особенностях, а в социально-экономической обстановке в Скандинавии и остальной Европе. Но эта чрезвычайно важная работа как раз пребывает в зародышевом состоянии: почти нет таких исследований в марксистской литературе, ибо настолько увлеклись схватками по более эффективным, на первый взгляд, вопросам, что не до нее было.
И вот действительный ущерб делу борьбы с норманизмом.
Норманизм, с моей точки зрения, – это утверждение природного превосходства норманнов (северных германцев) над другими народами и объяснение этим превосходством исторических достижений этого народа – как мнимых, так и действительных. Это разновидность биологического детерминизма в истории (расизма). Это не научное течение вообще. Впрочем, такая оценка не означает, что само оно и его псевдонаучные доводы должны быть оставлены без научного анализа – нужны их разбор и опровержения, а не только политическое разоблачение.
А что же все остальные положения, принимаемые за норманизм, остальные ступеньки лестницы?
А это не норманизм.
Даже если они решают вопрос "в пользу норманнов", может быть, их можно называть "норманнской гипотезой" – и такие гипотезы правомерны. Нельзя заранее априорно, закрыть возможности таких решений. "Журналист не должен торопиться порицать гипотезы, – писал в свое время не кто иной, как М. В. Ломоносов. – Оные... единственный путь, которым величайшие люди успели открыть истины самые важные". Не будем же "торопиться порицать" и норманнскую гипотезу.
А может быть, и таким названием незачем эти положения торопиться окрестить, а считать, что это просто обычный фактологический анализ материала. Этот анализ могут, конечно, использовать норманисты, но abusus non tolit usum (злоупотребление не исключает употребления). Сами по себе эти положения злокачественными не являются и могут послужить фактологической базой для объективного выяснения подлинной исторической картины. То есть могут пригодиться для выявления исторических закономерностей, в чем и заключается главная задача историка.
И даже в работах одного и того же исследователя, даже действительно реакционного, даже подлинного норманиста, надо различать норманизм и то, что норманизмом не является и может быть использовано нами – "уметь отсечь реакционную тенденцию" (В. И. Ленин).
Ну, а если так поставить вопрос, то окажется, что норманистов не так уж и много в серьезной мировой науке, и не так страшен этот черт, как его размалевали наши историографы. С их точки зрения, куда ни глянь – всё враги, всё норманисты, всё фальсификаторы, всё христопродавцы! Только и есть две-три светлые личности, что Рязановский да Соловьев! (Смех).
Странное дело, по каждому вопросу истории в мировой науке всегда в наше время оказывается очень широкий диапазон взглядов – от них до нас, – очень большое разнообразие, много наших союзников и попутчиков, много средних позиций, постепенные переходы. Только по двум вопросам было такое поразительно единодушное отшатывание от нашей науки – по марровской теории (считанные единицы признавали) и по лысенковской антигенетике. И вот по норманской проблеме то же самое – такая изоляция, что бросились на шею Рязановскому и Соловьеву.
Что это означало в вопросах о Марре и Лысенко, мне незачем напоминать. А не перегнули ли мы палку и в нашем вопросе?
Случайно ли, что в дореволюционной и в ранней советской, как и во всей мировой науке в конце XIX и начале ХХ вв. почти прекратились антинорманистские сочинения, и все ученые (многие серьезные, объективные и передовые) в той или иной мере занимали позиции норманизма (в его расширительном толковании)? Может быть, они все и во всем ошибались (что маловероятно), но не по реакционности!
А если провести пересчет по новому, предлагаемому мной, определению норманизма, то очень многие как прежние, так и современные "норманисты" окажутся вовсе не норманистами. Некоторые из них и сами это утверждают. Стендер-Петерсен руками и ногами упирается – не хочет в норманизм: я друг ваш, я не норманист, я даже, может быть, вообще не буржуазный ученый! Дрейер уверяет: я друг советскому народу. А мы отталкиваем: свят, свят, свят – норманист!
А, может, и в самом деле не норманист?
Не теряем ли мы друзей и союзников там, где незачем их терять, как роняем престиж, когда могли бы его не ронять?
Я уж не говорю о том, что упрямое повторение старых антинорманистских догм и применение натяжек в полемике наносит нам куда больше ущерба, чем признание некоторых фактов, может быть, действительно имеющих неприятный оттенок (а что, татарское иго приятно? А ведь не отрицаем!).
Исходные соображения и стимулы таких уверток от неприятных фактов понятны, но не заслуживают оправдания. Напомню слова замечательного русского революционного демократа В. Г. Белинского, которого никто не обвинит в отсутствии патриотизма:
"Бедна та национальность, которая трепещет за свою самостоятельность при всяком соприкосновении с другою народностью... Наши самозванные патриоты не видят в простоте ума и сердца своего, что, беспрестанно боясь за русскую национальность, они тем самым жестоко оскорбляют ее... Естественное ли дело, чтобы русский народ... мог утратить свою национальную самостоятельность? ...Да это нелепость нелепостей! Хуже этого ничего нельзя придумать!"
В мире идет напряженная борьба за умы мыслящих людей (а мыслящих становится все больше!). И в этой борьбе побеждает не тот, кто займет наиболее гордую или, может быть, лучше сказать, чванливую позицию, а тот, кто проявит наибольшую честность, объективность (наш "объективизм" – это термин Ленина!) и смелость в признании правды, кто сумеет показать превосходство своего философского и научного метода в ее раскрытии, кто сумеет занять такую позицию, что железные факты всегда будут оставаться на его стороне.
Спор о варягах – это не только борьба с норманизмом. Это также борьба за честь, престиж и мировое значение нашей исторической науки. (Бурные продолжительные аплодисменты).
Законспектированные И.П. Шаскольским выступления в дискуссии
[Конспект выступления Л. С. Клейна опускается, поскольку текст выступления приведен выше полностью.]
В. НАЗАРЕНКО
О книге Арне.
В каком состоянии находятся источники?
В Приладожье раскопано... курганов, опубликовано ... очень мало. В Ладоге ...В Гнездове... в Яросл. курганах ... в Чернигове... Раскопано 2700 к. в Приладожье Опублик. 1200 к. из 280 погр. 22 – норманнские. Разобрано 200 к.
КОРЗУХИНА
Заседание будет полезным.
Многие стороны р-ск. отн. остаются нерешенными и сегодня. Археология выходит на I план.
Письм. источники отн., как правило, в более позднему времени. Археол. источники прямо отн. к тому времени. Письм.источники тенденциозны. Археол. источники объективнее.
Для изучения археол. источников они д. б. хорошо источниковедчески проработаны.
Мы плохо опубликовали материал, он плохо изучен. Для изучения археол. источников по норм, надо хорошо знать памятники обеих сторон.
З.-евр. археологи, вырывая отд. памятники из контекста, их подали по-своему.
Спорить с ними мы можем, лишь изучив хорошо весь материал. Неудачные результаты из-за неизученности.
Какие страсти бушевали вокруг Ладоги – а материал почти не изучен, лишь сняты сливки.
Находка рунич. палочки. Считали, что она VIII в. единств, в этом слое. Ладожская надпись – самая древняя находка с поэтич. текстом.
Уточнена датировка древнейшего слоя – VIII в. и не самое начало, соответственно, и слой Е2 – IX в. (и палочка – IX в.).
Сканд. вещи есть и в древнейшем слое, потому находка не случайна. Большой дом, где найдена палочка, распадется на отд. дома. В горизонте Е есть не только большие, но и малые дома, и с печью в углу.
ФРОЯНОВ
Критика норманизма у сов. историков: Греков: "под норманизмом мы понимаем..." Греков – ... вар. легенда использ. фальсификаторами. Допускал факт найма вар. отряда – но это совсем не призвание Тезис об отсталости варягов по сравн. со славянами. Она стала наиболее слабым местом в его построении. Юшков: рассказ о призв. варягов с начала до конца – легенда. Мавродин: мы не намерены заниматься варягоборчеством... Слишком явные следы пребывания норманнов ... Но нельзя гов. о завоевании Руси норманнами или о норм. колонизации.
Мы не можем считать норманнов ...
Рыбаков... признает норм, период – Олег и его княжение, ист. роль варягов ничтожна.
Шушарин: норманизм утратил характер научной гипотезы.
Шаскольский
В учебниках по-прежнему подчеркивается ненаучность норманизма и т. п.
ЛЕБЕДЕВ (СТУДЕНТ)
Цитаты из "Секретной дипломатии" (написана в 1853-1856 гг.)!! "Военный быт и х-р завоевания I рюриковичей ничем не отличает это завоевание от др. норм, завоеваний".
Маркс был первым марксистом-норманистом.
Использовать его положения сейчас будет откровенной демагогией.
2 стороны бурж. норманизма.
Участие норманнов в создании гос-ва.
Интерпретация этого факта.
Утверждение, что марксистский подход = антинорманисты преждевременно!
Энгельс гос-во у герм. племен возникает в результате завоевания обширных территорий.
Марксистское учение о происх. гос-ва дает основание и для норманистского, и для антинорманистского решения проблемы происх. Древнер. гос-ва, и то, и др. правомерно.
A. Л. ШАПИРО
У Клейна, – бесспорно, правильное положение: нужно различать науку от лженауки. Если есть фальсификаторы – это не значит, что...
Норманизм как политич. теория о неполноценности вост. славян и т. д. ненаучен.
Вопрос о происх. имени "Русь" – совсем второстеп. и малозначителен].
Археол. материал еще плохо разработан, дает много нового – но он вряд ли спасет положение; все это очень важно, но нельзя отказываться от опред, концепции, пока археол. материал не будет изучен.
Ист. источники дают немало необх. сведений.
Доклад Л. С. нас устроить не может: кроме призыва к ожиданию он ничего не дал.
О культ. влиянии норманнов: в р. языке норм. слов ничтожно мало.
Это факт – нельзя не считаться.
Олег, будучи норманном, клялся Перуном и Волосом.
Святослав – уже славянин.
Эти факты позволяют судить о степени норм, культ, влияния.
Центр, для нас проблема – проблема образования гос-ва.
У нас есть изв. противоречие.
1-я тенденция – отрицать всякую роль пришлого норм. элемента.
2-я тенденция – очень рано начинать феод. отношения.
Противоречат друг другу.
Если феод. отн. уже в VIII в. – непонятны фигуры князей воинов Святослава и т. п.
Если отказаться от норм, завоевания, надо отказаться от слишком раннего начала феод, отношений.
Бродячая многонац. дружина, собирающая дань.
Эти проблемы можно серьезно решать, без излишней крикливости и без навешивания ярлыков.
B. В. МАВРОДИН
Тема не устарела до сих пор – свидет. большое число пришедших студентов.
Не согласен с А. Л. Шапиро – археология скажет еще много интересного, хотя последнего слова не скажет – но кто скажет последнее слово?
3 вопроса: были или не были норманны:
были ли они создателями государств?
о происх[ождении] слова "Русь"?
о книге И. П. Шаскольского?
В своей книге 1945 г. я был прав и ни от 1 [одного] слова не могу отказываться, нельзя с водой выплескивать и ребенка.
Гос-ва возникают тогда, когда возникают условия для их возникновения.
Городище Новотроицкое – вот условия, в кот. возникло государство.
"Секр. дипломатия" – интересная], статья, но чем располагал Маркс, на какой базе сведений.
Нет письм. источников, в кот. был бы показан "Дранг", поход завоевателей-норманнов.
В форме узурпации власти – это могло происходить.
Затем – процесс обрусения.
Б. А. Рыбаков в двух местах говорит о норм. периоде и норм. завоевании.
Норманны включались в процесс, хозяином кот. была слав. феодализирующаяся верхушка.
Послесловие 2008 г.
После моего выступления заседание пришлось прервать. Все, красные и распаренные, вывалили в коридор, и решено было перенести заседание в гораздо более крупную аудиторию, самую крупную на истфаке: Лекторий истфака, спускающийся амфитеатром к подиуму с кафедрой и вмещающий несколько сот человек. Там и состоялись остальные выступления. Но их оказалось меньше, чем ожидали.
Успешно выступил Глеб Лебедев (он тогда возглавлял факультетское СНО). В своем выступлении он напомнил аудитории популярную в учебниках цитату из Маркса о роли норманнов – конечно, мизерной (прибывшие норманны "быстро ославянились, что видно из их браков и имен"). Это, объяснил Глеб, цитата из неопубликованной на русском языке работы Маркса, не вошедшей в собрание сочинений. Но ведь Маркс не в спецхране, а на английском тоже читать можно! Мы прочли. Цитату в общем приводят правильно, без искажений, признал Глеб. Но у Маркса перед ней стоят еще четыре слова, а именно: "Мне могут возразить, что...". Эти слова в учебниках отсекают, и смысл меняется на противоположный. Аудитория забурлила. Послышались возгласы: "Какой позор!" А Глеб, изложив взгляды Маркса, завершил: таким образом, первым норманистом в марксистской традиции был не М. Н. Покровский, а Карл Маркс.
Сразу же после наших выступлений в президиум поступили бумажки от запланированных ораторов (из наших противников) с уведомлением, что они снимают свои выступления. Естественно: запланированы были выступления, рассчитанные на наше "самораскрытие" и на разгром антимарксистов, с соответствующей аттестацией и осуждением, а теперь это было бы, как выражаются мои студенты, совсем "не в жилу". Выступавший от противной стороны Фроянов делал большие паузы, явно пропуская целые куски из написанной заранее речи. Осторожные историографы Шапиро и Пештич выступали с соображениями о трудности источниковедческой работы, хотя Шапиро явно стремился показать свою приверженность антинорманизму.
С нашей стороны выступали еще Володя Назаренко (рассказывал о курганах, но его мало кто слушал) и Галя Федоровна (мы все-таки выпустили "тяжелую артиллерию", но это было уже без необходимости: поле боя было явно за нами).
Михаил Илларионович Артамонов, которому декан поручил щекотливую задачу председательствовать на этом заседании и подводить итог, избежал неприятной обязанности сформулировать поражение антинорманистов. Он закрыл заседание, широко улыбаясь и разводя руками: "Ну что тут подводить итог? – сказал он. – Всем все ясно".
Через несколько дней мы отмечали 60-летие Гали Федоровны Корзухиной. Сохранилось стихотворное послание семинара ей, построенное как описание ее участия в Норманнской баталии и пародирующее пушкинскую "Полтаву" (к сожалению, чернильный текст частично размыт шампанским).
Раздайся, музыка тимпанов!
То роковой, девятый вал,
Иван Васильевич Степанов
На эту битву всех созвал.
Чуть утро – серый, невесомый,
С огнем авдусинским в груди,
Спокойно шведами несомый1,
Явился Игорь впереди.
Все стихло. Выдержанный, скользкий,
Все взоры приковал Шаскольский.
Вдруг слабым манием руки
Поправил на носу очки.
И грянул бой, норманнский бой!
Доклад невнятно был прочитан
Тем, кто под грековской трубой
Был вскормлен, вспоен и воспитан.
И так далее – описывается поведение каждого, отражается занятая позиция. Конспектируя выступления в дискуссии, И. П. Шаскольский не записывал ответные слова свои и мои, пропустил выступления Пештича. Но оно имело место, и это отражено в строфах "Норманнской баталии":
Еще за чару Лев не брался,
Еще от боя не остыл,
А уж Шапиро расстарался
Ему на миг подставить тыл.
Вид брани Клейну слаще пира –
"Силен бродяга, ах, силен!"2
И в часть филейную Шапиро
Был им немедля уязвлен.
Рванулся Пештич на подмогу,
Но как ни бился, не помог.
О том, о сем попел немного
И лучше выдумать не мог.
Но, отступая, Льва лягнул:
Мол, в чем-то где-то Лев загнул.
Поздненько Пештич спохватился,
За что жестоко поплатился!
Какие боги помогали
Варягам, придавая сил?
Присутствие отважной Гали,
Могучей Федоровны пыл.
Многие строфы сопровождаются моими дружескими шаржами. Сейчас мне жаль, что изображения наших оппонентов были не очень дружескими. В частности, были злорадно гиперболизированы черты внешности Игоря Павловича (у него был большой хрящеватый нос с горбинкой, изогнутый еще и вбок). Но Шаскольского я еще рисовал уважительно. Другие рисунки (профессора Шапиро, например) и приводить не стоит. Наше тогдашнее отношение к В. В. Мавродину видно из строфы о нем:
Но, мудр и опытен премного,
Владимир Старый ждал итога,
Чтобы с дороги не свернуть
И к победителям примкнуть.
Победителями были мы. Санкции остались нереализованными, а нас долго звали "декабристами" (дискуссия была в декабре). Мы отстояли на ряд лет возможность продолжать работу семинара. Студенты писали у меня курсовые работы по варягам, Глеб был прямо с четвертого курса принят на кафедру ассистентом, а на следующий год из семинара в штат кафедры был зачислен Василий Булкин, еще через несколько лет – Игорь Дубов. Другие члены семинара поступали на работу в ИИМК и Эрмитаж.
Для подведения итогов дискуссии с большого расстояния я приведу
Редакционное введение журнала "Стратум-плюс" к публикации материалов по 30-летию дискуссии
35 лет тому назад в Ленинграде развернулась "варяжская баталия", которая была событием, быть может, не столько в истории российской науки, сколько в истории русской культуры. Это был эпизод в трехвековом споре. Этот спор трижды за три века приводил к острым публичным состязаниям норманистов с антинорманистами, каждый раз во второй половине века. По напряжению, пожалуй, последняя схватка была самой острой.
Все участники спора прекрасно понимали, что речь шла о возможности заниматься наукой и даже вообще о свободе в буквальном смысле слова. Что побежденным не миновать разгона, а кое-кому тюрем и лагерей. Вот если выстоять, то дело кончится... тем же, но несколько позже. Но свободу действий удалось отстоять еще на ряд лет. И не только для себя. В атмосфере свободы для занятий норманнским вопросом выросли многие из следующего поколения исследователей.
Некоторым кажется, что теперь-то дискуссии в старом ключе положен конец. Думается, что это лишь иллюзия. Стимулы для обострения спора всегда шли извне, из не-науки. Питательная почва для этого остается, пока на Востоке Европы сохранятся противоречия между реальной ситуацией и национальными амбициями. Эти противоречия порождают уязвленное национальное самолюбие, комплекс неполноценности и страсть к переделке истории. Чтобы история была не такой, какой она была, а такой, какой она должна была быть. Чтобы она питала новый национальный миф.
Однако, помимо эмоций и политических коннотаций, в этой дискуссии есть и чисто научные аспекты. И сегодня, к счастью, мы можем заняться именно ими (Стратум-плюс 1999, 5: 91).
Фактические свои аргументы мы изложили в большой совместной работе трех участников дискуссии, и у нас ее взял для публикации Игорь Павлович Шаскольский. Это, конечно, свидетельствует о том, что его восприимчивость к критике, отмеченная мною в выступлении, продолжала сказываться и дальше. Не забудем также, что в сущности важные шаги в критике норманистских взглядов были сделаны именно в книге И. П. Шаскольского, и я это использовал в своем выступлении как трамплин. Не забудем также, что и в моем выступлении не все точки над "і" были расставлены – это было и невозможно. Просто мы решились на более смелое продвижение. Но начат был этот путь к более объективному исследованию именно Шаскольским. Чтобы подтвердить свою объективность, в дальнейшем он выступил с критикой антинорманизма (Шаскольский 1983), что немало рассердило воинствующих антинорманистов. Работа же над томом, в котором оказалась наша статья, затянулась на несколько лет, но в 1970 г. он вышел (Клейн, Лебедев и Назаренко 1970). Об этом – следующий раздел книги.
Примечания
1. Т. е. Шведы его критиковали. – Л. К.
2. Г. Ф. Корзухина – из устных высказываний
|
