|
Предварительное замечание
Эта работа была в декабре 1977 г. сдана в Вестник Ленинградского Университета и в 1878 г. напечатана (№ 8:48-54). Я продолжал в ней линию на доказательство того, что в современной науке норманизма нет и, следовательно, антинорманизм беспредметен. В то же время я показывал, что и в западной науке не все гладко. Мой более полный критический обзор и западной, и советской археологии был напечатан в 1977 г. в "Каррент Антрополоджи" – это "Панорама теоретической археологии".
1. Судьба норманизма
Арне умер в 1965 г., Арбман – в 1968-м. Один за другим, с небольшим промежутком, ушли представители двух последовательных этапов изучения норманнских древностей и двух стилей археологического мышления в Скандинавии. Эти два стиля характеризуются разным отношением к проблеме объективности археологических исследований.
Первый этап. Археологов того поколения, которое представлял и в известной мере возглавлял Туре Арне (Arne 1914; 1917; 1952; 1956), вообще мало занимал вопрос объективности их исследований. Считалось, что эрудиция, широкий охват материалов и профессиональная честность ученого являются достаточной гарантией объективности.
В споре скандинавских норманистов с нескандинавскими антинорманистами предположение о необъективности подхода, о националистических стимулах как основе взглядов прилагалось многими скандинавскими учеными – от Томсена до Арне – только к антинорманистам. Еще в 1947 г. Арне писал, что советские археологи хотят "национализировать историю". На это академик Б. Д. Греков (1947: 12) отвечал, что следует избегать "национализации истории", "с какой бы стороны она ни исходила, шведской или русской".
Действительно, уже само отсутствие антинорманистов в Скандинавии при наличии обеих точек зрения вне ее могло бы заставить задуматься. [Точнее было бы говорить о практическом отсутствии антинорманистов во всей западной науке и наличи их только у нас.] Материал сложен, фрагментарен, имеет ряд лакун и допускает разные реконструкции и толкования. В такой ситуации появление разных точек зрения и борьба их естественны, а сугубое единомыслие подозрительно. Становится очевидным, что эрудиция, личная профессиональная честность и т. п. не являются гарантией объективности. "Для северных исследователей, – признал в 1958 г. Мортен Стенбергер, – понятие "Русь" никогда не было проблемой. Напротив, подчас данные Несторовой хроники принимались почти дословно, как исторически верные. Большей частью проявлялось также желание отстоять идею, что люди Севера в эпоху викингов были основателями русского государства..." А далее Стенбергер отмечает новые веяния: "...и северные исследователи стали критически относиться к безудержному санкционированию сообщений русской хроники" (Stenberger 1958: 340).
Второй этап. Хольгер Арбман (Arbman 1955; 1961) представлял и по крайней мере в Швеции возглавлял то поколение скандинавских археологов, которое условием объективности стало считать критическую проработку всех источников – благоприятных и неблагоприятных для традиционной концепции, – непременный уважительный учет противоположной точки зрения. Эти археологи стремятся к спокойной солидности, сторонятся крайностей и осторожно избегают слишком категоричных утверждений, равно как и резкой и прямой полемики. Известно, что Арбман старался не только максимально использовать труды советских ученых, но и принять те их положения, которые не разрушают основ традиционной для шведских археологов концепции о роли норманнов в Восточной Европе. Он признает местное производство на Востоке ряда вещей скандинавского типа, славянскую форму шлемов, нескандинавский облик одежды и т. п.
При всем том противники норманизма не сочли эти уступки достаточными; в Швеции, Дании, Норвегии не появились антинорманисты, а постоянная осторожность и условность выводов стала навевать новой генерации археологов сомнения: можно ли что-нибудь вообще утверждать твердо и уверенно?
Третий этап. Эта проблема встала во весь рост в последние полтора-два десятилетия. К этому времени в мире потерпели крушение основные археологические теории недавнего прошлого: сошли со сцены миграционизм, диффузионизм, циклизм, пала "теория стадиальности". Норманизм в археологии в методологическом плане всегда являлся ответвлением миграционизма, его частным вариантом. Одни и те же идеи объяснения новшеств в культуре питали обе концепции, один и тот же подход к трактовке культурных контактов, переселений и т. п., одни и те же приемы археологического исследования. Повсеместная автохтонность, или отрицание роли миграций, стала нормой археологических интерпретаций в США, Англии, ФРГ и Скандинавии. Крушение миграционизма выбило методологическую основу из-под археологического норманизма. Не случайно крупных исследований в плане норманизма в Скандинавии после книги Арбмана нет (Шаскольский 1965), а правомерность норманизма подвергается глубокому сомнению (Varangian problems 1970 – статьи К. Р. Шмидта, О. Клиндта-Йенсена, Г. X. Сёренсена и др.). Мертвы не только Арне и Арбман. Мертв археологический норманизм.
Постепенно археологов Запада начало охватывать увлечение идеями релятивизма. Неверие в детерминированность исторических событий и явлений культуры, отрицание законов истории, преувеличение индивидуальности факта и "свободы воли" первобытного человека привели в археологии к дискредитации социально-исторических реконструкций, к гиперскептицизму перерастающему в агностицизм.
Такова та обстановка, в которой для скандинавских археологов проблема объективности исследований стала главной.
2. Типология
Как закрыть доступ субъективизму в исследования – проблема все-таки не совсем новая для скандинавской археологии. Если она не тревожила тех, кто брался за историческую интерпретацию археологических данных, то перед теми, кто занимался классификацией материалов и пространственно-временным определением их, эта проблема стояла уже давно, хотя обычно и не приобретала большую остроту.
Первые шаги. Только однажды в прошлом этой проблеме было придано высокое звучание – в конце XIX – начале XX в., когда против "короля археологии" шведа Монтелиуса выступил его датский антипод Софус Мюллер. В эволюционно-типологическом [теперь я предпочитаю говорить о градационно-типологическим] методе Монтелиуса, при всей изящности и полезности этого великолепного инструмента исследования, оставалось много моментов нестрогого выбора, открывающих дорогу субъективизму: отсутствовали четкие критерии различия типов, их сближения, а на основе сближения типов строились типологические ряды. Софус Мюллер отказался от построения таких рядов как чересчур гипотетических. Он предпочитал определять последовательность типов по изменению их сочетаемости в комплексах, строить не эволюционные типологические ряды, а хронологические цепочки взаимосвязанных комплексов.
Тогда победил, однако, типологический метод. По ряду причин не хронологическая система Софуса Мюллера, а система Монтелиуса стала основой периодизации неолита, бронзового и раннего железного века Северной Европы. Субъективистская сторона типологического метода была усилена норвежцем Нильсом Обергом и доведена до апогея в классической формулировке: "Типологический метод ... строго говоря, это вообще не метод...; его правильнее сравнить с вчувствованием художника. Типолог работает не столько своим интеллектом, сколько инстинктом. Он наслаждается ритмическим в развитии, как музыкант наслаждается музыкой, и он реагирует на фальшивую типологию, как музыкант – на фальшивый тон. Это не метод науки, и обучить этому нельзя" (Aberg 1929: 512).
Недавно Бертил Альмгрен заявил, что Оберг прав, более того, что в основе типологического метода с самого начала лежала интуиция. В отличие от Оберга, однако, он сделал из этого в духе времени критические выводы (Almgren 1967).
Модернизация. В обстановке, когда типологический метод, в весьма свободном и упрощенном применении, в трактовке a la Оберг, определял характер множества скандинавских и немецких работ, появление одного крупного исследования пробило брешь в этой рутине, несмотря на то что исследование было сугубо конкретным, без претензий на теоретическое значение. Речь идет о монографии датчанина Питера Глоба, вышедшей в 1945 г. (Glob 1945) и посвященной исследованию позднеэнеолитической культуры одиночных погребений – той самой, которую когда-то обработал Софус Мюллер.
Через полвека после Софуса Мюллера, на основе выросшего в несколько раз материала, Глоб применял к исследованию тот же комбинаторно-корреляционный метод, что и Мюллер, только осовременив, отточив и отшлифовав его. Корреляция керамики с боевыми топорами и боевых топоров разных типов между собой произведена не словесно и не заштриховкой ячеек, а точечным их заполнением, т. е. с учетом количественного фактора. Концентрация типов на определенных ареалах фиксирована аналогично-точечными картами. Распределение типов топоров по различным стратиграфическим уровням курганов показано кумулятивными процентными графиками.
Исключение типологических рядов с их гипотетическим элементом, точность и наглядность карт и корреляционных полей и учет количественного фактора придали этому исследованию высокую убедительность, а примененным в нем методическим принципам – огромный авторитет. Как раз в начале того периода, когда скептицизм и недоверие к гипотезам стали распространяться в археологии, обращая археологов к математике, Глоб конкретным примером указал путь обеспечения объективности и надежности выводов, правда, ограниченный, но зато остающийся приемлемым и в условиях повышенной рефлексии.
Однако Глоб не ставит проблему объективности в теоретическом аспекте, не конструирует цельную и всеобъемлющую методическую систему. Он на это и не претендует. На некоторые щели, открытые проникновению субъективизма (например, неразработанность приемов выделения типа), он не обращает внимания; задачи социологических и исторических реконструкций решаются им по старинке и без особых сомнений и колебаний.
3. Логические гарантии
В более широком плане этой проблемой специально занялся ученик Арбмана Мате Мальмер, выступивший с критикой Глоба.
"Рационализм". Сделать археологические исследования более объективными – вот цель, ради которой Мальмер разработал методическую систему, названную им "рационализмом". Система названа так по высокой роли, отводимой дисциплинированному рассудку (ratio). Мальмер применил эту систему в капитальных конкретных исследованиях 1962 и 1963 гг. (Malmer 1962; 1963) и развил в серии статей 1963-1969 гг. В монографиях и ранних статьях Мальмер противопоставляет свой "рационализм" главным образом "импрессионизму" в археологии – так он окрестил исследования с расплывчатыми понятиями, опирающиеся на субъективные впечатления и интуицию. Это с одной стороны. А с другой стороны, в нескольких более поздних статьях (Malmer 1963: 93, 111-112; 1967) он противопоставляет свою систему "эмпиризму" – так он именует материалистические представления о том, что типы и культуры не конструируются, а открываются в археологическом материале и в этом смысле существуют априорно.
Мальмер усовершенствовал технику археологического картографирования и построения корреляционных полей, устранив по-новому субъективность определения средоточий: не подсчетом математических коэффициентов, а наглядно – вычерчиванием изорифм. В цифровую характеристику сети – основы изорифм – Мальмер ввел индексную поправку на степень изученности района. Реабилитация и усовершенствование типологического метода, интеграция его с методикой С. Мюллера – еще более значительное достижение Мальмера. Грандиозное по объему исследование Мальмера содержит фундаментальные теоретические обоснования методов и характеризуется высокой логической и математической насыщенностью. "...Если археология не придерживается законов логики, то она не наука", – пишет Мальмер (1962: 806).
Конечно, стремление к высокой точности и логической строгости исследований само по себе полезно – так же, как поиски новых возможностей внедрения математических приемов в археологию. Но у Мальмера борьба за содержательную объективность результатов исследования в значительной части подменяется борьбой за формальную строгость и точность мыслительных операций. Главным средством обеспечения объективности исследований провозглашена логическая четкость дефиниций – но ведь это не гарантирует их объективности!
Дефиниции. По этому вопросу Мальмер выдвигает следующие методические требования.
1. Всем типам, культурам и т. п. должны быть даны дефиниции, которыми проводятся четкие границы и которые не могут быть заменены описаниями.
2. Дефиниции должны быть словесными и не могут быть заменены рисунками, фото и т. п.
3. Дефиниции должны быть выделены в тексте, чтобы читатель ясно понимал, где начало дефиниции и где конец.
4. Дефиниции должны строиться на количественной определенности параметров и исключать неопределенные выражения ("больше", "меньше", "около", "очень" и т. п.).
5. Дефиниции должны включать в себя только элементы, полученные объективной регистрацией, и исключать субъективные впечатления ("совершенный", "изящный", "лучше" и т. п.).
6. Формулировки дефиниций должны быть столь полными и ясными, чтобы не оставалось сомнений в принадлежности вещи к тому или иному типу.
7. Дефиниции должны быть настолько взаимоисключающими, а границы столь резкими, чтобы вещь не могла относиться одновременно к двум смежным типам.
8. В своей совокупности дефиниции должны покрывать весь наличный и возможный материал данной категории, не оставляя каких-либо объектов вне учета и вне сформулированных определений.
9. Дефиниции должны предварять исследования, или, выражаясь словами Мальмера, "дефиниция должна идти первой" (Malmer 1963: 254).
10. Дефиниции условны и должны оставаться такими. Их объем исследователь устанавливает произвольно, не будучи связанным какими-либо априорно существующими в материале границами и не будучи обязанным мотивировать свои границы.
Первые три дефиниционных требования Мальмера вполне приемлемы и полезны. Четвертое и пятое приемлемы с некоторыми оговорками: не надо приравнивать приблизительность к необъективности и полностью заменять качественные определения количественными (например, в различении кремневых топоров, оббитых, шлифованных и полированных). Доступными объективной регистрации у Мальмера объявлены только количественно измеримые явления, что также неправомерное упрощение. Три его последующих дефиниционных требования сводятся к тому, что отвергается возможность трактовать какие-либо объекты как промежуточные, переходные, связующие звенья между группами. В решений отдельных задач аналитической классификации эти требования могут быть уместны, к таксономической же классификации (особенно генетической) они неприложимы и являются производными от двух последних требований Мальмера. Эти, однако, совершенно неприемлемы.
Принцип словесной дефиниции, предваряющей исследование, напоминает Библию: "Вначале бе Слово". И не случайно – это принцип идеалистический.
Можно проштудировать всю без малого тысячу страниц основной книги Мальмера, и ни на одной из них не найдется и намека на конкретное обоснование его формально безупречных дефиниций. Для Мальмера типы не открываются в материале, а создаются из него исследователем. "Тип возникает в тот момент, – учит Мальмер, – когда для него формулируют точную дефиницию" (Malmer 1962: 881). И начинает с дефиниций. Предшествующий этап – этап выявления типов – у него попросту выпадает.
Вместе со своим союзником в этом вопросе, Джеймсом Фордом (1962), давшим мотивировку этой позиции моделью (но не реальностью!), Мальмер игнорирует реальную дискретность археологического материала, полагает допустимым кроить его и перекраивать по своему разумению. Почему? Ведь сам-то он стремится к объективности! А получается, что, выгнав субъективизм в дверь, он тут же пускает его во все окна.
Дело в том, что реальные границы в материале оказываются не всегда резкими и четкими, они часто расплывчаты. А границы дефиниций должны быть резкими, четкими. Не в силах выйти из этого противоречия, Мальмер вовсе оторвал границы дефиниций от реальных: пусть будут условными, но четкими. Между тем выход был бы в построении методики, способной выявлять и формулировать реальные границы во всей их размытости, а также "переводить" их в резкие границы путем "сужения" расплывчатой полосы в линию (подобно генерализации кривых). Существенным средством выявления таксономически значительых типов была бы корреляция признаков.
Система Мальмера внутренне противоречива: стремление к объективности археологии и признание реальности каждой отдельной находки не вяжутся с убеждением в принципиальной субъективности, искусственности связей между находками и соответствующих этим связям понятий – типов и культур.
По собственному признанию (Malmer 1963: 93), Мальмер не в силах "сформулировать решающий аргумент" против "эмпиризма" (т. е. материализма).
Предвзятые идеи. Мальмер полагает, что его методика закрывает доступ в исследование предвзятым идеям. Однако ни теоретически, ни практически это не подтверждается. Принцип произвольности проведения границ типов и культур (формально строгими, но содержательно произвольными дефинициями) открывает дорогу субъективизму, а формальная четкость операций и насыщенность их математическим аппаратом лишь придают исследованию видимость сугубой объективности.
На практике Мальмер использует свою методику для доказательства автохтонности шведско-норвежской культуры боевого топора, в полном соответствии с духом времени и игнорируя несомненные свидетельства миграции (отсутствие здесь прототипов при наличии их в материковой Европе, подвижность населения, период запустения между мегалитической и этой культурами в Дании и др.). Сначала он даже был уверен в миграционном происхождении этой культуры. "...У меня не было при работе никакого предвзятого мнения, – пишет он. – Или вернее: у меня было предвзятое мнение, но я от него отказался" (Malmer 1965: 200). И что же? Он заменил его менее реалистичным, но столь же предвзятым мнением, только не своим, а ходячим – популярной ныне презумпцией автохтонности. Между тем для оценки справедливости идеи не имеет значения, была ли она у исследователя до полной проработки фактов или заимствована им у другого исследователя, взята из старого арсенала науки, из расхожих модных мнений или придумана им лично наново. Имеет значение другое: подтверждается ли она фактами, вытекает ли из их анализа теперь, законно ли вытекает.
Разрабатывая логические средства предохранения от предвзятости, Мальмер оставил в стороне социально-психологический аспект задачи, которым занялся норвежец Г. Ёсинг (G. Gjessing). Свою полемику с этим ученым в Curent Anthropology (vol. 8,1968: 415-417; vol. 16,1975: 333; vol. 18: 30) я предполагаю обобщить в отдельной статье.
Послесловие 2008 г.
В этой статье 1978 г. содержалось новое историографическое положение (для научного статуса норманизма важное) о том, что норманизм является ответвлением не расизма, как у нас утверждалось, а миграционизма и угас вместе с ним. Миграционизм у нас тоже считался раньше реакционным и враждебным течением, совершено недопустимым, но эта его травля к концу 70-х годов была уже изжита. Более того, к этому времени на Западе разгорелась критика миграционизма и общее увлечение автохтонизмом, а у нас после сталинского отвержения марровской "теории стадиальности" как раз стала пробиваться критика обязательного повсеместного автохтонизма, и реконструкция миграций стала сначала позволительной применительно к миграциям с нашей территории на другие, потом и извне на нашу землю, но только с территорий соседних дружественных государств, а под конец и с любых других. Я констатировал это в своей "Панораме" (Klejn 1977:14) Таким образом, включение норманизма в широкое течение миграционизма превращало норманизм в часть дозволенного методического приема.
Что же до расистской составляющей в норманизме, то она (как и в других миграционистских концепциях, например косиновской – см. Klejn 1974; Клейн 2000), не отрицалась и не отрицается, но ограничивается последними ступеньками "лестницы норманизма" и остается в давней истории науки и за пределами современной науки.
На базе критики обязательного автохтонизма, ставшего очень популярным в мировой археологии, у нас развилось увлечение реконструкцией миграций (снятие запретов всегда приводит к таким увлечениям), которое мне представляется естественным и положительным явлением. Я назвал его субмиграционизмом (Bulkin, Klejn & Lebedev 1982; Клейн 1993: 33; Klejn 1997: 91), чтобы отличить от миграционизма прежних лет, почившего в бозе. Субмиграционисты, к которым я и себя отношу, не разделяя принципиальных установок диффузионизма-миграционизма (уникальность открытий, биологическое превосходство одних народов над другими, неизбежность культуртрегерства и т. п.), не сводя все причины культурных изменений к миграциям, отвергают повсеместный автохтонизм, отводят миграциям важное место в истории и старательно выявляют внешние корни местных археологических явлений, полагая, что, не выявив, где проходил культурно-исторический процесс, кто конкретно в нем участвовал, нельзя и понять, как он проходил.
|
|
