|
Предварительные замечания
За время, истекшее с момента преждевременного окончания дискуссии, антинорманизм проявил себя главным образом публикацией трех заметных томов:
1. Аполлон Григорьевич Кузьмин успел перед смертью выпустить итоговый том "Славяне и Русь. Проблемы и идеи: концепции, рожденные трехвековой полемикой". Том этот к 1999 г. вышел в трех изданиях.
2. Возобновленное в 1999 г. дореволюционное издание сборников Русского исторического общества озаглавило свой 8-й (156-й) том "Антинорманизм". Том вышел в 2003 г. Его инициатором был О. М. Рапов (его памяти и посвящен том), а научным редактором тот же А. Г. Кузьмин.
3. Вячеслав Васильевич Фомин опубликовал в 2005 г. свою книгу "Варяги и варяжская Русь: к итогам дискуссии по варяжскому вопросу". Он посвятил ее памяти своего учителя А. Г. Кузьмина.
Очевидно, чтобы представить себе реальное научное значение этой реставрации антинорманизма, нужно рассмотреть эти три тома.
Хрестоматия Кузьмина
Собрание отрывков ("извлечений") из статей и книг разных авторов по проблемам древнерусской истории А. Г. Кузьмин выпустил в 1998 г., и к 2001 г. оно выдержало четыре издания. В самом деле, хрестоматии такого рода нужны для преподавания в высшей школе. Вопрос только в том, проясняют ли собранные отрывки проблему или запутывают. Все отрывки сгруппированы в два больших раздела – по проблеме происхождения славян и по варяжской проблеме. В данном рассмотрении я, естественно, ограничусь только вторым разделом, неточно названным "Борьба за киевское наследие" (можно подумать, что речь идет о русско-украинском споре).
На 270 страницах представлены фрагменты 25 работ, из которых около 16 принадлежат антинорманистам (Ломоносов, Венелин, Гедеонов, Васильевский, Кузьмин и др.), еще несколько (Рыбаков, Шаскольский) должны быть тоже отнесены к антинорманистам, но по придирчивому отбору Кузьмина считаются норманистскими, а пять – отданы "отпетым" норманистам (Погодин, Бартольд, Покровский, Клейн с соавторами, Лебедев). Мне лестно, что составитель не обошел мою работу и моих учеников, но выборка явно не репрезентативна. Ни Миллер, ни Куник, ни Томсен, ни Арне, ни Арбман, ни Шахматов, ни Пашуто, ни Мельникова с Петрухиным в хрестоматии не представлены. Впрочем, не представлены и некоторые видные антинорманисты (Иловайский, Забелин, Костомаров, Тихомиров, Греков), как и норманисты по классификации Кузьмина (на деле антинорманисты: Лихачев, Мавродин, Авдусин). А главное, сам же составитель признает, что в настоящее время норманистские взгляды (по его классификации) в науке преобладают. А представлено все наоборот. Словом, общая картина состояния науки получается очень искаженной.
Да и сама классификация участников спора по принципу "все, кто не с нами, – против нас" разрезает истинный континуум взглядов. Ведь на деле есть много точек зрения, а не два лагеря. Так что и в этом вопросе полемика изображена искаженной. Для представления и защиты собственной концепции (своей и своих сторонников) все это логично и правомерно, хотя и не очень солидно, но для учебного пособия совершено не годится.
Поскольку каждая работа представлена фрагментом, то нередко положения выглядят недостаточно аргументированными и оставляют впечатление недосказанности. А помещены фрагменты в хронологическом порядке, вперемежку норманистские с антинорманистскими, и не как полемика: Ломоносов есть, а Миллера нет, Погодин есть, Костомарова нет, Гедеонов есть, но Куника нет, Брайчевский с фантастическим аланским прочтением росских названий порогов приведен, а скандинавских расшифровок нет, и т. д. В результате в голове у читателя остается каша и ощущение, что ничего не ясно. Нет даже впечатления, которого, вероятно, добивался составитель: что чаша весов склоняется в сторону антинорманизма, что те, кто предполагает заметное участие норманнов в жизни Руси, – норманисты, сторонники зловредного подрывного учения с политическим подтекстом. И то, что этого впечатления не получается, пожалуй, лучшее, что можно сказать об этой хрестоматии.
Как раз наша работа (моя и соавторов) представлена достаточно содержательным фрагментом. Также и работы академиков Васильевского и Бартольда. Но многие фрагменты (Талиса, Ширинского, Березовца и др.) вообще имеют весьма слабое отношение к полемике и приведены только потому, что какой-то стороной могут пригодиться А. Г. Кузьмину для поддержки его собственных гипотез.
Все фрагменты снабжены примечаниями, предисловиями или послесловиями составителя. Как это выглядит, поясню разбором его послесловия к фрагменту из нашей статьи. После наших подсчетов процентных соотношений норманнских, финских и славянских древностей на территории Руси он не отвергает наших цифр, а лишь задает коварные вопросы, долженствующие подорвать доверие к этим цифрам:
"Авторы, например, не задавались вопросом, вставшим уже перед С. Гедеоновым, почему даже в областях, где норманны, якобы, и численно преобладали над славянами, да и появились (как на Верхней Волге) намного раньше славян, мы не находим "следов" германских языков, а "варяжские боги" ІХ-ХІ вв. – это Перун и Велес, но никак не Тор и Один..." (Кузьмин 2001: 370).
Отчего же, задавались мы и этим вопросом. Но ответить на него нетрудно. И ответ был уже у Карамзина: при смешении языков дети усваивают тот язык, на котором разговаривает мать, а не отец, чаще отсутствующий дома. Среди пришельцев-варягов женщин было очень мало. Кроме того, очень скоро сказалось и общее численное превосходство славянского населения. Что же до богов, то варяги, как я уже отмечал, были убеждены, что каждой страной распоряжаются свои, местные боги. Поэтому, прибывая в чужую местность, они снимали изображения своих богов с носов кораблей и прятали в трюм. На новом месте они поклонялись чужим богам. Это было тем более легко, что славянские языческие боги мало отличались от скандинавских, имея ту же специализацию.
"Далее. Почему, если считать шведскими камерные погребения в Киеве и Чернигове, здесь, в центре "Русской земли", распространяется в социальной верхушке лишь один из обрядов, представленных в Бирке?"
Ну, на это еще проще ответить. Потому что в вик отправлялось не все скандинавское население поголовно, а лишь небольшая и очень специфичная его часть – молодые воины. Они уносили с собой только те обряды, которые были свойственны именно им. Действовали, возможно, и особые правила обрядности, связанные с условиями смерти на чужбине. Кроме того, в Киеве и Чернигове обнаружена еще очень малая доля некрополя (недавно хорошо анализированная украинцами – см. Андрощук и Осадчий 1994; Андрощук 1999), нет уверенности, что выявлены все обряды, совершавшиеся там.
Кузьмин предпочитает другой ответ: "Не означает ли это, что в саму Бирку попала часть населения, родственного этнической группе "Русской земли", оставившей камерные погребения?" А на это ответ содержался уже в самой нашей работе (Клейн и др. 1970: 234, сн. 346). В Бирке это погребения особой социальной группы – военно-торговой знати, и там их более 100. Другой обряд (несомненно, норманнский) – погребения в ладье – представлен там только 96 могилами.
"Авторы, – пишет о нас Кузьмин, – придают большое значение северной ориентации погребенных в Киевском некрополе". Этому он противопоставляет мнение Э. А. Сымоновича о Черняховской (!) эпохе, что "этот важнейший показатель культурных представлений ... известен у сармат и у кельтов". Черняховская эпоха отделена от Киевской Руси тремя-четырьмя веками, а ныне большинством исследователей отводится готам. Сарматы отделены от славян еще более значительным временем, а кельты – огромным расстоянием. Летопись ничего не говорит о призвании кельтов, о пути из кельтов в греки через нашу страну, о кельтской династии на Руси. Правда, Кузьмин хочет реконструировать именно кельтское нашествие на Русь (точнее, нашествие западных славян, якобы принесших кельтское наследие). Для этого он готов отождествить вагров с варягами, а ругов – с русью. Этой идее и должны служить все его комментарии и вся подборка "извлечений".
По Кузьмину и его сторонникам, все нашествия годятся (иранцы-сарматы, западные славяне, кельты) лишь бы не шведы... Экий застарелый синдром Полтавы! Между тем, с западными славянами (имею в виду поляков) были не менее острые военные столкновения, и даже было так, что поляки (единственные до Наполеона) в свое время оккупировали Москву!
Кузьмин делает оговорку: "Но само собой разумеется, что принятие или непринятие норманистской трактовки событий не должно строиться только на чувствах, пусть даже самых благородных. Никто же не станет отрицать известный факт господства над Русью татаро-монголов на протяжении двух с половиной столетий! А разве не могло быть иначе (Кузьмин намеревался сказать: "так же". – Л. К.) в более раннее время? Конечно, могло. Но было ли?" (Кузьмин 2001: 370).
Золотые слова. Ну, так не надо трактовку, против которой вы выступаете, обзывать "норманистской". А что касается благородных чувств, то у кого-то нашествие западных славян четыреста лет назад и последующие войны с ними могут вызывать (несмотря на весь панславизм) более благородный гнев и более горький осадок, чем война со шведами трехсотлетней давности. Вот даже национальный праздник установили именно в честь освобождения от польской зависимости...
Антинорманизм в сборнике РИО
Сборник Русского исторического общества озаглавлен "Антинорманизм" не на титульном листе, а только на обложке и шмуц-титуле. По-видимому, решение выдвинуть антинорманизм как знамя пришло, когда сборник был уже готов к печати. На деле "Антинорманизм" – это лишь один раздел сборника, правда, первый и самый большой.
Пять статей этого раздела представляют собой историографически-критические описания норманизма, выдержанные в очень агрессивном, публицистическом и запальчивом ключе. Это А. Н. Сахаров "Рюрик, варяги и судьбы российской государственности"; В. В. Фомин "Кривые зеркала норманизма" и "Варяжский вопрос: его состояние и пути разрешения на современном этапе"; М. Каратеев "Норманнская болезнь в русской истории"; А. Г. Кузьмин "Облик современного норманизма".
В небольшой статье Сахарова никаких новых аргументов не содержится, пересказываются старые. Единственный смысл помещения этой статьи заключается в том, чтобы поразить "норманистов" весом автора (он членкор РАН и глава Института российской истории РАН), а единственная изюминка состоит в грубом шельмовании оппонентов с высоты административного поста. В любом цивилизованном государстве, директор института, позволивший себе так клеймить оппонентов, назавтра же должен был подать в отставку. А у нас подобные барские забавы (традиционные для советского времени) сходят с рук.
Статья доктора химических наук и эмигрантского писателя-романиста М. Д. Каратеева, тоже небольшая, перепечатана из журнала "Слово" за 1990 г. Соль этой статьи в том, что "норманнская теория" объявляется в ней построенной на "русофобском фундаменте", а русофобия приписывается всему русскому дворянству (все они любили выводить свой род из-за рубежа). Каратееву будто невдомек, что выведение родословных из-за рубежа – общая идея знати во всех странах (тем самым подчеркивается необычность, редкостность рода). Историки же, продолжает Каратеев, из карьерных соображений угождали этому поветрию. Даже Иловайский лишь в частных работах отстаивал антинорманистскую истину, а в учебниках писал, "как надо". У нас эмигрантам всегда предоставляли лучшие места, а за границей нашим знатным и ученым эмигрантам приходилось работать таксистами. Причину Каратеев, сам эмигрант, видит в норманизме.
В небольшой статье "Варяжский вопрос" В. В. Фомин дает краткое изложение калининградской конференции 2002 г. о Рюриковичах и русской государственеости. В другой, более пространной статье В. В. Фомин подробно излагает прегрешения всех, кто признает варягов норманнами: историков, исчисляющих варяжские войска многими тысячами, иностранных ученых, пишущих о "Великой Швеции" на Востоке. С особым гневом воспринимает Фомин предложение Д. С. Лихачева именовать нашу территорию тех времен "Скандославией".
Чтобы немного умерить его гнев, уточню, что предложение акад. Лихачева было направлено против именования нашей страны "Евразией" и планирования для нее некоего особого пути развития (обычно совпадающего с азиатским). Он отстаивал для страны путь европейской цивилизации (Лихачев 2004). А под "Великой Швецией" у Туре Арне и других имелось в виду не расширение границ Шведского государства до размеров огромной империи, а гипотеза о шведских поселениях вне первоначального очага – на манер именования Великой Грецией греческих поселений в Италии в античное время. Поэтому "Великая Швеция" на Востоке противопоставлялась "Малой Швеции" в Скандинавии.
Можно спорить о численности скандинавов в восточнославянских землях, о том, были тут поселения их или не было, но если переводить спор на "разоблачения" тайных мотивов оппонентов, то никакой научной дискуссии не получится. Кстати, гораздо проще именно за выкладками антинорманистов увидеть всего лишь национальные амбиции, ведь антинорманизм существует почти исключительно в России, тогда как "норманизм" (т. е. признание места норманнов в истории страны) – и там, и тут. О споре Фомина в этой статье с археологами, точнее с археологией, я уже писал в этой книге в другом разделе.
Статья А. Г. Кузьмина – самая большая из перечисленных. В ней покойный историк, перечислив вначале видных современных "норманистов" (а в норманисты у него попадают все, кто признает варягов норманнами, в том числе и те, кого раньше называли антинорманистами), подробно, раздел за разделом рассматривает их позиции, стремясь показать, что все это (филологи, археологи, востоковеды) люди, несведущие в истории. Кто-то из них не заметил такую-то статью в таком-то журнале, кто-то не обратил внимание на такую-то книгу или такого-то автора. Между тем, у Кузьмина речь идет об исторических трактовках фрагментарных и неоднозначных фактов, о гипотезах, выбор которых может быть разным. С исторической наукой этим людям приходится иметь дело всю жизнь, и если они предпочли не ту позицию, на которой стоит А. Г. Кузьмин, то это не по невежеству, а потому, что у этих специалистов, кроме сведений по истории, есть еще и специальные знания фактов и методов своей особой сферы знания, необходимой для решения вопросов о варягах, и эти факты и методы побуждают их не соглашаться с "единственно истинной" трактовкой Кузьмина.
В частности, Кузьмин и все его сторонники всегда исходят из абсурдности идеи о происхождении имени Русь из финского руосси, а того термина – из шведского названия гребцов "роде". Антинорманисты с упоением все снова и снова пишут о трудностях филологического выведения этнонима из шведского (мол, должно получиться "ручь" или "руць", а не "русь", и т. п.). Как пишет Кузьмин, эстонское "роотс" вообще значит "черешок", "стебель". "Между тем, по убеждению Е. А. Мельниковой, именно "гребцы" и "черешки" создали Древнерусское государство" (Кузьмин 2003: 221).
Однако, во-первых, трудности давно преодолены. Есть несколько вариантов безупречного выведения слова "русь" из шведских корней. Во-вторых, как бы ни выводился термин, важно, что у финнов и эстонцев он бытовал. Что они называли так шведов. "Шведы сами себя так не называли", – сразу же вскидываются антинорманисты. Верно, но и немцы себя ни немцами, ни германцами не называли. И венгры себя зовут не венграми, а только мадьярами. А цыгане себя – ромеями. Первоначально термин "русь" вообще не был этнонимом. Он обозначал определенную социальную группу, которая в дальнейшем, захватив власть, стала обозначать государство и народ. "Этноним заимствуется у победителей", – возражают антинорманисты, а тут термин не дали ни победители, ни побежденные, а только соседи. Ничего странного, норманнов восточные славяне узнали впервые от своих северных соседей финнов, которые звали тех руосси. Славяне, по нормам своих языковых отношений с финнами, восприняли это как "русь" и как этноним, еще не ожидая, что это станет впоследствии их собственным самоназванием.
А вот, столь строго подходя к филологическим тонкостям выведения этнонима "русь" из скандинавских корней, свои собственные этнонимические ассоциации антинорманисты совершенно не подвергают филологической проверке. Вагры у Кузьмина равнозначны варягам, рутены и руги – руссам, не говоря уже о росах. Между тем нет никакой возможности превращения рос в русс на славянской почве, хоть эти слова так схоже звучат. Филологически этот вопрос закрыт. Что уж говорить о ваграх и ругах. Вагры столь же чужды варягам, сколь верагры, вардулии, варины, валлоны, вандалы и многие другие ва-. Если рутенов, ругов или ругиев ассоциировать с руссами, то почему не рутулиев, рутиклеев и, конечно, роксоланов?
Для ранних антинорманистов, которых так любят доставать из забвения современные антинорманисты, все это было возможно, нормально, научно (и впрямь почти на уровне науки того времени). Но с тех пор лингвистика выработала множество законов, с которыми приходится считаться при сопоставлениях. Не считаться с ними – сугубый дилетантизм, какими бы титулами авторов это ни было украшено. И каким бы количеством сносок ни сопровождалось (у Кузьмина сносок 112, у Фомина – 259).
Кроме публикации лежавшей с начала XIX в. рукописи Ю. И. Венелина (Георгия Гуци) "О происхождении славян" и сопровождающей статьи Ю. В. Кулиненко в сборнике есть и несколько статей по конкретным вопросам темы. В статье, посвященной терминологии летописей, Фомин доказывает, что выражение "за морем" в определении местожительтства варягов, которое обычно понимается как Скандинавия (за Балтийским морем), можно трактовать и более широко: далеко, за рубежом, "за бугром". Можно. Вопрос только в том, как трактовалось в каждом конкретном случае. В статье Кузьмина автор стремится доказать, что не только восточнославянская земля называлась Русией, но и земля западных, южнобалтийских славян и Юго-Восточная Прибалтика: Ругия, Рутения или Русия, которая и есть варяжская Русь. Из путаницы терминов в западных источниках выводится стройная концепция. Но ее стройность наложена на путаницу источников из авторских представлений. Других оснований у нее нет.
В маленькой заметке "Знаки Рюриковичей и символ сокола" О. М. Рапов представил любопытную генеалогию знаков Рюриковичей, возводящую иконографию знака к изображению сокола вниз головой. Значение этой идеи для антинорманизма, вероятно, в том, что Рюрика антинорманисты связывают с южнобалтийскими славянами, где жили рароги, а рарог – западнославянское обозначение сокола и отдаленно созвучно слову Рюрик. Надо отдать должное Рапову, в его заметке этого "осмысления" нет. Но, если сравнить заметку Рапова с детальными разработкам и С. В. Белецкого (2000,* 2008а,* 2008б), станет ясно, что идею Рапова принять невозможно: она основана на поздних трактовках изображений и случайных деталях. Ранние двузубцы Рюриковичей выглядят иначе и коренятся в еще более ранних хазарских знаках.
Небольшая же заметка В. В. Эрлихмана "Русы и варяги в Восточной Европе (IX-XII вв.)" выдержана в антинорманистском ключе, но написана сдержанно, без запальчивости. Она просто излагает суть возможных решений спорных вопросов с предпочтением антинорманизма.
Особо нужно остановиться на статье шведской исследовательницы Л. Грот, перепечатанной из кировского сборника "Шведы и русский Север" 1997 г. Статья называется "Мифические и реальные шведы на севере России: взгляд из шведской истории". Эта статья преподносится как коронный аргумент: антинорманизм поддержан шведкой, при том норманисткой! Она лучше нас знает Швецию – и вот же, поддержала истину! По словам Кузьмина (2003: 209, 232), "освежающий ушат", "он буквально утопил наших норманистов в холодных водах Балтики". Что же содержится в этом ушате?
Грот констатирует, что имя Рюрик отсутствует в шведских именословах, а имена Helge (от которого производят имя Олег) и Helga (Ольга) засвидетельствованы только с XIII в. и переводятся "святой", "святая". Поскольку христианизация Швеции произошла в конце XI – начале XII вв., имена от слова "святой" могли появиться у шведов не раньше этого времени. А так как Олег на Руси действовал раньше, в IX – начале X вв., то имя он никак не мог получить от шведских родителей. Наоборот, из славянского мира это имя и поступило к шведам, как позже имя Святополка, внука Ярослава Мудрого, ставшее шведским Svantepolk (из-за того, что дочь Святополка Ингегерд стала шведской королевой). Правда, славянское имя Святополк, хорошо понимаемое славянами, так и осталось в Швеции чужим именем, фонетически не измененным: на шведском оно ничего не значит. А славянское Олег, которое ничего не значит как раз на славянском, почему-то на шведском утратило свое фонетическое звучание и превратилось в сильно измененное Хельге, которое как раз на шведском имеет смысл.
К тому же эта странная гипотеза сразу же наталкивается на зубодробительный факт. В "Еврейско-хазарской переписке X в.", датируемой 940 г., "царь Русии" именуется "Х-л-г", что расшифровывается как "Хелге" или "Хелгу". Это либо тот самый Олег-Хелге, либо его современник и тезка. Стало быть, имя и тут звучало по-скандинавски. Для объяснения этого противоречия Грот придумывает дополнительную гипотезу, и вовсе вычурную: какой-то гот-переводчик из Крыма, знавший славянскую речь, перевел эпитет из титулатуры славянского царя "свет" ("светлый"), засвидетельствованный арабоязычным Ибн-Русте (903 г.), на готский для себя, но спутал два близких по звучанию славянских слова "свет" и "свят", потому у него получилось "Хелге". Этим и воспользовались евреи и хазары в своей переписке. Я не антинорманист, поэтому меня эта сложная конструкция не убеждает. Вообще в теории гипотез те гипотезы, для которых нужны вспомогательные гипотезы, считаются слабыми. А тут целый пучок вспомогательных гипотез: гипотеза о крымском готе, переводящем со славянского, гипотеза о "свете" из титулатуры, гипотеза о путанице, гипотеза о хазарских иудеях, общающихся с крымским готом, знающим славянский, но путающим слова...
Видимо, шведские именословы в своей ранней части оказались неполными. К тому же королевские династические имена и вовсе приходится оставить: и Олег, и Ольга не были королевского рода. А слово Helge, как признает и сама Грот, до принятия христианства в шведском, по-видимому, существовало и означало "счастливый", хотя и понятие святости отнюдь не с христианством вошло в обиход – сакральными были и языческие вещи и фигуры.
В таком ушате норманистов не утопить.
Итоговый труд Фомина
Почти пятисотстраничный том Фомина "Варяги и варяжская Русь" состоит из семи глав. Первая глава "Зарождение норманнской теории в западноевропейской историографии XVIII в." посвящена доказательству того, что основателем норманнской теории был не Байер и даже не Миллер, до Байера выдвинувший те же факты, а швед Пер Перссон (Петр Петрей), придворный историограф Карла IX. Все это дотошный Фомин (надо отдать ему должное) вытащил на свет божий. Тем самым зарождение норманизма приобретает смысл особой политизированности. Байер и Миллер как-никак немцы, а родство немцев со шведами не было еще в XVIII в. общей истиной. Немцы были вроде как третьей стороной. А вот если зачинщик – швед!
Открытие сделано, но цель вряд ли достигнута. Если бы на полвека раньше! Но тогда немцы были одиозны, а не шведы. А сейчас ни те, ни другие. Ну да, вероятно, Петрей в немалой степени был ангажирован шведской политикой. Да, возможно, именно это стоит у начала признания варягов и Руси норманнами. Но нас это не очень волнует. Нас волнует совсем другое: подтверждается это отождествление или нет. И мы признаем его вне зависимости от того, Петрей ли его заметил первым или Петрухин. Фомин указует на Петрея: смотрите, за кем вы идете! Фомин пугает, а мне не страшно.
К тому же в рецензии на книгу Фомина Д. Н. Верхотуров (2005) отметил, что цитаты из Петрея у Фомина перевраны, чтобы сделать их более норманистскими, тогда как Петрей писал, что не знает, что за народ были варяги, но "кажется ближе к правде, что варяги пришли из Швеции".
Вторая глава живописует спор между Ломоносовым и Миллером. В ней Фомин стремится опровергнуть низкую оценку историографических трудов Ломоносова, ставшую уже практически общим мнением. Фомин тщится доказать, что Ломоносов, опиравшийся на "Синопсис", был кругом прав, а Миллер, анализировавший первоисточники, был клеветником и неумехой. Да, у Миллера были ошибки (особенно поначалу, когда плохо знал русский). Но главным доказательством служит то, что в XX в. Кузьмин, Фомин и Вилинбахов повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать.
Третья глава называется "Антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый". В этой главе Фомин, как и его соратники, отказывает всем антинорманистам советского времени и даже XIX в. в праве считаться истинными антинорманистами. Это потому, что нынешние антинорманисты восстановили антинорманизм XVIII в., ломоносовский, догмой которого было объявление варягов славянами. Антинорманисты XIX в. отказались от этого, перенесли бои на другие рубежи – говорили о малочисленности норманнов у нас, о незначительности их влияния. Все они зачислены теперь в норманисты. Истинных антинорманистов оказалось очень мало, крохотная кучка мужественных героев на мостике тонущего корабля. Их единственная надежда – на спасение патриотически настроенными властями.
Правда, со славянами все равно получается неладно. Вагров, рутенов, ругиев – всех их приходится признавать ославянившимися кельтами, иллирийцами, даже германцами (см. работы Кузьмина). Какая тогда разница – ославянились ли быстро норманны в Киевской Руси или ославянились медленно ругии в Южной Прибалтике? Все равно получаются исконные неславяне. А истинные антинорманисты оказываются на поверку пусть и не норманистами, но кельтистами, иллиристами и германистами. Хрен редьки не слаще.
В четвертой главе, о "норманистской историографии", Фомин отвергает идею о том, что первыми норманистами были наши летописцы. Первые норманисты известно кто, а создателями сказания о призвании варягов были, естественно, норманны.
Глава пятая посвящена "Сказанию о призвании варягов", как оно представлено в историографической традиции. Фомин всячески подчеркивает легендарность этого сказания, его удаленность от реального хода дел. Он тщательно собирает все приводившиеся разными исследователями факты и аргументы того, что Рюрик не был родоначальником династии, хотя честно приводит и противоположные данные.
В главе шестой "Варяги и скандинавы на Руси" собраны наиболее весомые аргументы против норманнской трактовки варягов. Позиция Фомина такова: варяги поздние (с середины X в.) отличаются от варягов ранних (середина IX – середина X вв.). Все ранние "варяги" – не скандинавские пришельцы, а иноземцы с южного побережья Балтийского моря. Норманны же на Руси появились вообще только в конце X в. С 80-х годов X в. меняется и образ варяга летописи: до того это был строитель и организатор, после того – наемный убийца, сеятель распрей.
Фомин очень обстоятельно аргументирует позднее появление варягов на Руси. Саги не знают князей до Владимира, не знают хазар, молчат о походах X в. на Миклагард, Берду, Итиль и Семендер. Россыпь монет появляется в Скандинавии не ранее второй четверти XI в. Саги не знают Днепровского пути из варяг в греки и его порогов. В Византии скандинавы появляются в конце 20-х годов XI в., и, таким образом, они просто не могли контактировать с Константином Багрянородным, а он, стало быть, не мог записывать скандинавские названия порогов, и "росские" слова – это какие-то другие названия, не норманнские.
Франкские мечи поступали на восточнославянские земли не через норманнов. Из 165 западноевропейских клинков с клеймами только один найден в Швеции, тогда как на юге Балтики – 30, в Латвии – 22, Финляндии – 19, Эстонии – 7, Литве – 5, на территории Киевской Руси – 11.
Скандинавские фибулы, по мнению Фомина, не являются этническим признаком, так как сочетаются с финскими шумящими подвесками, находятся в погребениях по местному ритуалу. В скандинавских костюмах обязательно должно быть по две фибулы. А во Владимирских и Гнездовских курганах нередко по одной.
Во Франции и Англии много скандинавских следов: названия городов, сотен деревень, значительный компонент в языке. А на Руси ни одного города, дюжина слов в языке, да и то антинорманисты отрицают скандинавские заимствования вообще. Норманны везде грабители, почему у нас они установили мирное сосуществование и дань?
Что касается названий городов, все не так однозначно. Некоторое количество скандинавских названий на Руси все-таки есть (Глазырина и Джаксон 1987). И Ладога никак не славянское имя, и Изборск (выводить из "избрания" смешно), и Суздаль под сомнением ("-даль" у скандинавов "долина").
Другие аргументы звучат серьезно. Но возможны разные их истолкования. Саги могут не говорить о ранних контактах норманнов на землях восточных славян по разным причинам, и отсутствие таких контактов только одна из возможных причин. Другая – сосредоточенность саг, особенно ранних, на Исландии и Норвегии, позже втягивавшихся в восточные походы, которые больше велись свеями и данами. Третья возможная причина – те норманны, которые отправлялись в дальние походы на юго-восток в ранний период, утрачивали связь с родиной и больше туда не возвращались. Некому было поведать сказителям о хазарах, штурме Миклагарда и первых русских князьях. Прочные обратные связи установились позже.
Франкских мечей с клеймами действительно мало найдено в Швеции, но только потому, что шведские археологи не умели обнаруживать клейма – это ведь сравнительно недавнее открытие Н. Н. Кирпичникова в России. Как только методику протравливания клинков усвоили скандинавские археологи, находки чередой пошли в Швеции, Норвегии и Финляндии (Кирпичников и Стальсберг 1995). Да и, в конце концов, мечи-то франкские.
Мы не знаем, почему в скандинавских могилах на восточнославянских землях нередко оказывается по одной фибуле – как-то изменилась мода ношения плаща. Использовались в костюмах и местные украшения – они не нарушали обряда. Да и обряд мог несколько изменяться – норманны были весьма пластичны. Поклонялись местным богам, считая, что боги свои не у народа, а у страны.
Сугубыми грабителями и разбойниками норманны-викинги выступали там, где возможен был быстрый массовый десант с морских кораблей или опустошение окрестностей такого порта. Это Западная Европа. В восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодеревки, приходилось больше полагаться на пешие набеги небольших отрядов, торговлю и взимание дани. А установлением власти норманны не брезговали и на Западе.
Какие бы сомнения ни выдвигались по поводу раннего норманнского присутствия на Руси, это присутствие зафиксировано археологами – нами предъявлены списки памятников и карты, распределенные по векам, начиная с IX (Клейн, Лебедев и Назаренко 1970; Лебедев 1985: 227-235; Жарнов 1991 и др.).
Последняя, седьмая глава трактует вопрос об этносе и первоначальной родине варяжской руси. Здесь Фомин подробно расписывает, сколь богатой была культура западных славян, как она влияла на культуру Швеции (шведы заимствовали из славянской речи слова lodhia, torg, besmen, tolk, pitschaft). Более существенно, что керамика Севера восточнославянской Руси IX в. (Рюриково городище, Изборск и др.) в значительной части очень близка керамике Южной Балтики. Этому соответствуют северолехитские черты новгородского диалекта. Фомин ссылается на Обнорского, но мог бы сослаться и на Петровского (1922), это добавило бы некоторые западные черты. По признанию "норманистки" Стальсберг, заклепки ладьи из Плакуна напоминают скорее южнобалтийские, чем скандинавские. Камерное погребение с гробовищем, анализированное петербуржцем К. Михайловым, находит аналогии в Дании и Шлезвиг-Гольштейне конца IX – начала X вв. Поэтому, мол, гривны с молоточками Тора нельзя трактовать как скандинавский признак.
Из всего этого Фомин делает вывод: это южнобалтийские славяне, спасаясь от немецкого давления, стали массами переселяться в Приильменье – они и есть летописные варяги. Это был не единственный их поток: в VIII в. южнобалтийские славяне поселились и на о. Готланд и основали там г. Висби. В XI в. в земле лютичей жило племя, поклонявшееся Вотану, Тору и Фрейе.
Это тоже серьезные аргументы. Но и эти факты допускают различное толкование. Фомин совершенно забывает традиционное представление о западном ("ляшском") происхождении вятичей и радимичей (Bujak 1949; Соловьева 1968 и др.), а Янин с Алешковским (1971: 49-51) обоснованно добавили к этому западнославянское происхождение кривичей, особо подчеркивая их связь с новгородцами. Как раз наличие западной керамики и диалектные черты больше говорят о массовом переселении, чем о приходе военной элиты, описанном летописью и иностранными источниками (арабскими, греческими) как приход варягов. Что касается молоточков Тора, то в приведенной И. В. Дубовым (1970: 263) карте распространения гривен с этими молоточками видно, что они занимают сплошную территорию, охватывающую юг Швеции и Норвегии, Готланд, Данию и Шлезвиг, Мекленбург, но не дальше на восток по побережью. Именно северное крыло этого очага дает простирание на восток – в Северную Русь. Западные аналогии К. Михайлова (1996) говорят и вовсе не о западных славянах: концентрируясь в Ютландии, они, скорее, могут быть истолкованы как след ютландского происхождения Рюрикэ и его дружины, но никак не признаки вагров.
О реакции научной общественности можно судить по рецензии украинского нумизмата Н. Ф. Котляра (2007), носящей характерное название: "В тоске по утраченному времени".
Вот и все антинорманистские "итоги дискуссии по варяжскому вопросу".
|
|
