|
Предварительные замечания
Помещаемая далее статья была написана в 1997-1998 гг. для Псковской археологической конференции "Скандинавия и Русь" и была отдана в труды конференции для напечатания. Но сборник трудов не вышел, и статья была возвращена автору. Нигде до сих пор не печаталась.
Статья эта входит в серию моих статей, посвященных разработке археологической теории выявления миграций. Серия эта началась с брошюры "Археологические признаки миграций" (Клейн 1973а) – планировавшегося доклада на Чикагском международном конгрессе антропологических наук, на который меня, конечно, не выпустили. Но доклад напечатали. Далее у меня было несколько статей, посвященных конкретным дальним миграциям (Клейн 1971; 19736; 1984; 20006).
В 1999 г. я выпустил большую статью (Клейн 1999), в которой разработал подробно критерии выявления миграций 1973 г. и выдвинутую тогда идею, что археологические признаки будут разными у разных типов миграций. К этой статье было намечено две, так сказать, вспомогательных статьи, в которых выдвинутые археологические критерии выявления миграций приложены к конкретным миграциям, одна – о миграции в бронзовом веке на Крит (Клейн 2000а), другая, представленная здесь, – о миграции варягов.
"Призвание варягов" и археологические признаки миграций
1. Проблема
Те события, которые в Скандинавии именуются "походами викингов", а в остальной Европе повсеместно называются "норманнским нашествием", "норманнским завоеванием", "инвазией норманнов", в российской истории окрещены термином "призвание варягов". Вряд ли это отражает какое-то особое качество норманнского вторжения в Гардарики (норманны здесь были такими же, как везде, но условия другими). Скорее, это следствие того, что в России, как в Нормандии и Англии, надолго закрепилась норманнская династия, и ее окружению требовалось обосновать легитимность правления (Шахматов 1904; Кирпичников 1997; [1998]). Впрочем, сам эпизод призвания мог и иметь место, но после вторжения советских войск в Чехословакию и в Афганистан (и то, и другое было обставлено "призванием") мы хорошо понимаем, что реальность "призвания" и наличие "призывающих" не имеют никакого значения для сути событий.
Появление норманнов в Восточной Европе было подготовлено и вызвано определенными процессами в Скандинавии (Лебедев 1985), и, поскольку норманнское нашествие охватило всю Европу, ясно, что состояние подвергнутых нашествию стран не очень сказывалось на самом факте нашествия (разве что какие-то страны были более привлекательны, чем другие). От состояния этих стран больше зависели результаты нашествия, его последствия для местного населения.
Во всех случаях норманнского распространения с Севера Европы налицо инвазия, то есть военная и достаточно массовая миграция (Гуревич 1966), какими бы дипломатическими мерами она ни сопровождалась – династическими браками и союзами, договорами, взятием варягов на службу (и сейчас бывает, что дань грабителям оформляется как плата за охрану – приобретение "крыши"). "Призвание варягов" – один из частных случаев миграции.
Причем это случай, в силу исторически позднего времени, отраженный в разных видах источников – не только археологических. Поэтому он может служить пробным камнем для проверки методов обнаружения миграций по археологическим данным.
Четверть века тому назад в докладе Чикагскому конгрессу антропологических и этнографических наук (Клейн 1973) я суммировал исследования по археологическим критериям выявления миграций и предложил принципиально новый подход к этой проблеме. Вместо опоры на отдельные критерии миграции вообще (этнические показатели, комплексный или лекальный и т. п.) я предложил решать проблему для каждого класса миграций отдельно. С удовлетворением могу отметить, что в отечественной науке дальнейшая теоретическая разработка проблемы археологического выявления миграций пошла по предложенному мною пути (Мерперт 1978; Титов 1982; Дьяконов 1983). Правда, в статье В. С. Титова, где целая глава посвящена переложению моей работы, мое имя даже не упоминается, но это не вина Титова (в то время я был репрессирован и имя мое вычеркивалось).
Однако в моей работе предлагалось не только разрабатывать критерии для каждого типа миграций отдельно. Я предлагал также искать археологические признаки не миграций вообще, а отдельных структурных компонентов миграции, полагая, что отдельные компоненты могут входить в миграции разного типа и что тип определится специфическим сочетанием компонентов, а следовательно, и археологических следов. Эта часть моей работы пока осталась втуне и ожидает дальнейшей разработки (Клейн 1999б).
2. Достоверность миграции и ее тип
Если взглянуть с этой точки зрения на миграцию норманнов в Восточную Европу, то прежде всего надо определить, какова степень достоверности этой миграции по письменным и лингвистическим источникам и какой тип миграции вырисовывается по этим данным. Это необходимо, тем более что три века достоверность этой миграции яростно оспаривалась в России. Поскольку антинорманизм был исключительно русским явлением, не приходится сомневаться, что он был продуктом патриотических амбиций. Впрочем, норманизм тоже не был свободен от идеологической аранжировки: в России он был одно время средством дискредитации царской власти (у Покровского), у немцев – продуктом националистической спеси.
Собственно, сам летописный рассказ о призвании варягов в 862 г. – не вполне письменный источник. Его фиксация в Начальном своде летописи отделена от самих описываемых событий двумя веками, в течение значительной части которых этот неясно когда созданный рассказ бытовал в устном виде, как легенда. Неоднократно высказывалось подозрение, что два брата Рюрика – Синеус и Трувор – фикция, результат неправильного перевода формулы "со своим домом (по-старошведски "sine hus") и верной дружиной ("thru vaering")" или другого (есть ряд иных толкований), все они вызывают скепсис (см. Первольф 1877: 52; Мошин 1931в: 299). Впрочем, рассказ о призвании братьев имеет аналогию в Англии – призвание саксонских князей-братьев бриттами. Это типичный фольклорный сюжет (Stender-Petersen 1934), а наш летописный рассказ со странной точностью повторяет западные формулы: "земля наша велика и обильна..." – "terra lata et spatiosa" у Видукинда Корвейского (Рыдзевская 1978:166).
Но сомнения могут касаться лишь самого факта призвания и подробностей состава и размещения прибывших варяжских князей. То, что они прибывали в IX в. с дружиной и размещались "на постой" в восточнославянских городах – сначала в Ладоге и Новгороде, потом в Киеве и прочих, – несомненно, и откуда они прибывали – также хорошо известно (из Скандинавии). Это, во-первых, подтверждается перекрестными свидетельствами Повести временных лет (Гринев 1989; Носов 1990; Фроянов 1991; Кирпичников 1992; Стрельников 1997), византийских и западноевропейских хроник (Васильевский 1908; Петрухин и Мельникова 1989; Вертинские анналы 1936), арабских и других восточных средневековых сочинений (Гаркави 1870; Ковалевский 1956; Заходер 1967) и скандинавских саг (Рыдзевская 1978; Джаксон 1991) о позднейших воинских и торговых путешествиях викингов в Киевскую Русь и (через Русь) в Византию или Хазарию. Во-вторых, в Западной Европе сохранились и сведения тамошней хроники о норманне Хрёдриге, или Рёрике, действовавшем в IX в. в Ютландии и имевшем приключения на востоке, а Рёрик в славянской передаче должен был стать Рюриком, и эти приключения совпадают по дате со временем летописного появления Рюрика в Новгороде (Крузе 1836а; 18366). Отождествление не безупречно (Ловмянский 1963), но возможно (Александров 1997), а были и другие норманны с этим именем.
Отражена экспансия на восток и в шведской эпиграфике: рунические надгробные камни повествуют о подвигах в Гардарики (Мельникова 1877).
Лингвистические данные этому не противоречат. Возьмем ономастику. Все первые князья и княгини восточных славян, известные летописи (Рюрик, Игорь, Олег, Ольга, Рогволод-Рагнвальдр, Рогнеда, Малфредь и др.), носят норманнские имена, как и их родственники, дружинники и купцы (Аскольд, Дир, Свенельд, Инегелд, Игелд, Акун, т. е. Хакон, Фарлаф, Руалд, Ивор, Берн, Шихберн, Турберн и др.). Имена эти не раскрываются из славянских корней, а сложены из скандинавских германских. Само наименование "Русь", возможно, происходит от самоназвания группы норманнских викингов "Руодси". Слово rud (в значении 'дружина', 'военно-морское ополчение') обнаружено в рунических надписях на камнях XI в. в шведской области Упланд (Кирпичников и др. 1986: 203-204,391). Во всяком случае в финском языке слово "Руотси" означает 'Швеция', а в восточнофинском диалекте (на стыке со славянами) оно произносилось как "Руосси". Если о норманнах восточные славяне впервые узнали от финнов, то естественно, что от них заимствовали и термин. Переделка в "Русь" вполне аналогична соответствию Суоми – Сумь и входит в ряд северных этнонимов: Чудь, Весь, Водь, Емь, Ливь (Томсен 1891; Шахматов 1904). Город Суздаль и назван по-норманнски – его название означает "Южная Долина".
Правда, третье поколение Рюриковичей уже носит чисто славянские имена (Святослав, Владимир, Всеволод) и явно ославянилось, почитает славянских богов, хотя некоторое время детям даются дополнительно и скандинавские имена: еще внук Мономаха Мстислав имел второе имя Гаральд, а Всеволод – Холти. В язык же восточных славян, теперь называемый русским, вошло всего несколько десятков норманнских слов (Thornquist 1948). Это, однако, обозначения понятий, связанных с новыми реалиями – развитой государственностью (князь, княгиня, витязь, гридь, стяг, стул, тиун, ябетьник, вира, суд, кнут), торговлей (ларь, ящик, лавка, скот) и мореплаванием (шнека, якорь).
Норманнская династия объединила разрозненные до того восточнославянские племена под управлением одной семьи Рюриковичей. Норманны сумели насадить некоторые свои обычаи в государственном управлении, праве и культуре. Введенное князьями полюдье было копией норвежской "вейцлы" и шведского "ёрда". Некоторые законы Русской правды были аналогичны скандинавским – суд 12 граждан, закон о езде на чужом коне, размер штрафа в 3 денежных единицы (в датском праве 3 марки, в русском – 3 гривны) и т. д. У всех народов государь обзаводился собственной гвардией и жаловал ее, но дружина, состоявшая поначалу из соплеменников, разорвавших с родоплеменной общиной, – типично скандинавское явление, как и термин "гридь". У всех варварских обществ пиры занимают важное место в быту родовой знати, но своей избирательностью "почестей пир" русских былин очень близок к скандинавскому пированию, входившему в кодекс чести конунга и связывавшему его с дружиной. Со скандинавами пришли и их предания. Смерть "вещего Олега" от собственного коня соответствует смерти Орварра-Одда от коня Факки в исландской саге и в некоторых английских сказаниях (Рыдзевская 1978: 185-193).
Из-за кремации антропологические данные скудны, но по тем, которые все-таки собраны о христианском времени, некоторое присутствие скандинавов прослеживается (Alekseeva 1974; Санкина и Козинцев 1995; Санкина 1998).
Итак, та популяция норманнов, которая распространилась по восточнославянским землям, была сравнительно небольшой, но влиятельной, захватившей власть. Она внесла свой вклад в славянскую культуру, историю и государственность, но затем ославянилась и растворилась в восточнославянской народности. Новые группы варягов, приходившие в конце X – XI вв., нанимались на службу к своим ославянившимся предшественникам или проходили дальше на юг, в Византию.
О норманнских походах идет длительная дискуссия в науке – что это было: освоение территории под хозяйствование (landnam), разбойничьи походы, торговые экспедиции, завоевание или основание государств (Martens 1960; Стендер-Петерсен 1960; Гуревич 1966; Faber 1968; Randsborg 1981; Jansson 1997; и др.)? Поведение викингов было одним и тем же, но из-за разных условий в разных странах их экспансия могла приобретать разный характер. Как обстояло дело у нас по письменным данным?
По классификации Мерперта (1978), предложенной для другой эпохи, миграция норманнов на юго-восток близка к его третьей модели: завоевательным походам и военным вторжениям. Если сопоставлять с классификацией Кристиансена (Kristiansen 1991), то миграцию варягов на славянские земли пришлось бы отнести к "выборочным", а из этих вариантов трудно указать какой-то один. Она имеет признаки всех четырех типов: 1) завоевания, 2) движения купцов, 3) основания торговых станций и колоний, 4) выселения трудовых групп и изгоев. В классификации В. С. Титова (1983) соответствий просто нет. Наиболее близкое соответствие к тому, что налицо в случае прихода варягов, находим в классификации И. М. Дьяконова, разработанной для Древнего Востока. Это его пятый тип (добровольное переселение), причем подходят два его варианта: б) захват мелких государств небольшими группами пришельцев (у Дьяконова – кочевников-скотоводов); в) смещение земледельческой популяции – уход части ее на смежные или заморские территории из-за возникновения избытка населения.
3. Археологические данные в пользу миграции
Поскольку норманны явились в ареал славянского расселения издалека, а перед тем не было значительных контактов, культура, которую они принесли, должна была резко отличаться от местной. Типы артефактов были в этих землях новыми, они появились здесь абсолютно готовыми, а прототипы имели только на северо-западе, в Скандинавии. То же касается типов сооружений – могил и домов. Чуть ли не каждую из этих категорий по сути можно использовать как "этнический показатель". Это не реабилитирует концепцию "этнических показателей" в целом, потому что в других случаях опознавательный метод может не сработать, но в данном случае "этнические показатели" все-таки налицо. А коль скоро их много, и нередко они появляются все вместе, во взаимосвязи, в комплексе, то налицо и позитивный ответ на "комплексный" ("лекальный") критерий.
Некоторую возможность оспаривать их норманнскую принадлежность давало то, что многие артефакты и сооружения такого рода оказываются на той же территории, что и местные традиционные вещи и комплексы, вперемешку с ними, даже с примесью местных. Более того, есть "вещи-гибриды", с признаками обеих культурных традиций – пришлой и местной (а то и местных). Это давало повод ставить в каждом отдельном случае под вопрос норманнскую принадлежность людей, обладавших этими вещами и оставившими эти конкретные комплексы. Но и в этом случае надо же как-то объяснить, как попали сюда эти типы вообще. Вещи и их типы могли прибыть по торговым каналам, но не всякие вещи шли в торговлю (скажем, культовые предметы), а обряды (способ погребения, устройство дома) вовсе не шли.
Три десятилетия тому назад при обсуждении доклада Д. Уилсона, сопоставлявшего норманнское завоевание Англии с созданием империи Рюриковичей на Востоке, его осторожность в принятии археологических данных породила саркастическое восклицание Э. Лёнрота: "После такой уймы негативных свидетельств можно счесть, что не было никаких викингов ни на Западе, ни на Востоке!" (Wilson 1970: 116). Однако пафос Уилсона был направлен на то, чтобы побудить его русских коллег не смущаться незначительностью археологических данных в России: в Англии их еще меньше, а в завоевании Англии норманнами никто не сомневается. Такова уж специфика археологических материалов. Но так ли незначительны археологические свидетельства норманнского присутствия в России?
Обзорная статья по этой теме была представлена в том же году (Клейн и др. 1970). Ее дополнили некоторые другие.
Железные шейные гривны с подвесными молоточками Тора – несомненный признак норманнов, поскольку связан с их языческими верованиями, а эти находки не редкость в лесной зоне восточнославянского расселения (Дубов 1970). Палочки или кости с руническими надписями, имевшие магическое значение, разумеется, могли принадлежать только норманнам (Макаев 1962; Мельникова 19776; Дучиц и Мельникова 1981; Мельникова и др. 1983). Пары наплечных скорлупообразных фибул с плетеным орнаментом, а также трехлепестковая или круглая ажурная фибула на груди выдают присутствие знатных скандинавских женщин, так как предназначены для скрепления носившегося ими плаща (Stalsberg 1987). Большое количество костяных гребней скандинавского и фризского (но очень распространенного в Швеции) типов (Давидан 1968) по крайней мере объединяет неких обитателей Руси со скандинавами. К норманнским вещам относятся также подковообразные фибулы с концами в виде звериных голов, литые браслеты с S-овидным орнаментом, поясные бляшки с орнаментами в стиле Борре и Йелинге и др.
У восточных славян в доваряжское время мечей не было, хотя этот тип вооружения они, видимо, знали у своих соседей еще с готского времени (об этом говорит история термина "меч"). В Скандинавии же гораздо раньше мечи, изготовлявшиеся на Рейне, были в массовом обиходе. Только с приходом норманнов на восточнославянской территории началось интенсивное применение этого оружия дружинников, причем ранние формы концентрировались в средоточиях норманнской активности, более поздние (с конца IX в.) распространились по всей территории, еще позже развились собственные формы Южной Руси (Кирпичников 1966а; Лебедев 1991). Ланцетовидные копья и стрелы, украшенные стрельчатым орнаментом, были характерны для Скандинавии, как и длинные кинжалы для левой руки (скрамасаксы) и щиты с железными умбонами (щитов с умбонами у восточных славян ранее тоже не было). От местных отличаются скандинавские боевые топоры-секиры – они очень похожи на те, что изображены на ковре из Байе.
В Скандинавии еще до эпохи викингов были изобретены железные ледоходные шипы, которых у нас до прихода варягов не делали, да и позже они вышли из обихода (их археологическое название у нас – "шпорцы"). Стеклянные фигурки для шашек и шахмат также прибыли к нам из Скандинавии (Корзухина 1963).
Норманнский погребальный обряд с кремацией распознается в ряде случаев очень четко по массовым аналогиям в Скандинавии, причем с давней традицией там: богатейшие погребения в ладье (Лебедев 1974), или с прахом в урне на глиняной или каменной вымостке, или под курганом, окруженным кольцевидной каменной кладкой, или кострища треугольной формы (Назаренко 1982). Сопки на русском Севере возникли под воздействием идеи, заимствованной у норманнов (Конецкий 1989). Камерные погребения (в срубах) также имеют близкие аналогии в Швеции (они с той же ориентировкой и тем же составом инвентаря). Есть исследования (Михайлов 1997), в которых утверждается, что камерные погребения с конем, представленные и на юге, и на севере восточнославянской территории, являются норманнскими и имеют близкие аналогии как в Средней Швеции, так и (особенно много) в Ютландии.
Ныне уже не оспаривается принадлежность больших домов в Ладоге норманнам, но они характеризуют нижний слой, VIII-IX в., а выше располагаются обычные славянские дома. Позже норманны хорошо представлены на Рюриковом городище под Новгородом (предположительно княжеская резиденция – см. Янин и Алешковский 1971; Носов 1990; Носов и др. 2005). Их могильники оказываются в наиболее важных стратегических пунктах на торговых путях в Византию и к хазарам, в тех самых, которые упоминаются и летописью. Причем в IX в. это в основном Ладога в устье Волхова (могильник Плакун), Рюриково городище под Новгородом и могильники на Верхней Волге (район Ярославля). Должен был быть еще и Киев, но там норманнских памятников конца IX в. пока обнаружено очень мало. В Х-ХІ вв. эти районы расширяются и выявляются новые (Новгород, Псков, Белоозеро, Гнездово в верховьях Днепра (у Смоленска), Полоцк, Чернигов, Киев, Владимиро-Суздальский район). Юг восточно-славянской территории также затронут (Моця 1990). На картах расширение экспансии весьма наглядно (см. Клейн и др. 1970: 244-245, карты 1 и 2).
Судя по находкам в России, как их проанализировали шведские исследователи, источником миграции в основном была Средняя Швеция (Stalsberg 1982; Jansson 1987), хотя в работе Михайлова (1997) проступает значительное участие ютландцев в этом миграционном движении.
4. Археологические данные и тип миграции
Норманнские погребения составляют значительную часть богатейших погребений. Но есть и погребения рядовых пришельцев, особенно в Тимеревском могильнике. Сначала эти группы норманнов поселяются в стратегически важных пунктах в северной части восточнославянской территории и сферы славянской колонизации финских земель, а позже расширяют эти очаги и распространяются на юг. Даже в тех районах, где они поселились, они обычно не составляют большинства, но явно владеют ситуацией. Рядовые скандинавы осваивают земли (осуществляют "ланднам") больше среди финских племен.
Значит, по археологическим данным прослеживается продвижение групп знатных и богатых норманнов с оружием, поселяющихся среди местного населения и иногда отдельно. С ними прибыло и некоторое количество столь же знатных скандинавских женщин. Шли с северо-запада и рядовые скандинавы, поселяясь для обработки земли и занятий ремеслом. И в Ладоге, и на Рюриковом городище действовали мастерские, изготовлявшие вещи норманнского типа (Носов 1990: 155-163; Рябинин 1994).
Доля норманнов в местных могильниках различна и менялась со временем. Могильник в урочище Плакун под Старой Ладогой оказался чисто скандинавским (Назаренко 1985). В Киевском некрополе из этнически определимых норманнам приналежит 18-20%. В Гнездовском могильнике под Смоленском в целом из этнически определимых могил 27% оказалось наверняка славянских (полусферические курганы с остатками кремации в верхней части насыпи), 13% скандинавских. В Тимеревском могильнике (Ярославское Поволжье) из этнически определимых погребений X в. 75% принадлежат местному финскому населению, 12% – славянам, 13% – скандинавам. Уже в начале XI в. доля славян возрастает до 24%, а доля норманнов падает до 3,5%. Среди более поздних погребений этого могильника определенно норманнских вообще нет.
Динамика ославянивания норманнов как будто прослеживается по граффити на восточных и византийских монетах, рассыпанных по всей восточнославянской территории: ранние (IX в.) содержат ясно читаемые скандинавские руны, а затем их вытесняют рисунки норманнского оружия, кораблей, знаков Рюриковичей и т. п., вместо рун же – лишь неумелое подражание рунам (Лебедев 1985: 234, с опорой на работы И. Г. Добровольского, И. В. Дубова и Ю. К. Кузьменко – см. также Добровольский и др. 1991). Любопытна и врезанная до закалки славянская подпись мастера ("людо[?]а коваль") на клинке меча XI в. с норманнской орнаментацией рукояти (Кирпичников 1965; 1969). Она говорит о местном производстве мечей, причем либо славянский мастер учитывал вкусы потребителя, либо мастером был славянизированный норманн (имя для славянина необычное – Людота или Людоша, фамильярное от Людвиг?). Недавно Кирпичников обнаружил еще одну славянскую надпись на мече X в. из Киева, на сей раз имя с корнем "слав", уже явно славянское (Кирпичников 1996).
Если проанализировать по отдельности те археологические данные, которые здесь перечислены, то каждое из них говорит с непреложностью лишь о каком-то частном явлении, которое могло входить в состав миграции, но во многих случаях могло иметь и иное значение. Так, из вещей лишь гривны с молоточками Тора да рунические надписи говорят с несомненностью о присутствии на славянских территориях скандинавов, но сами по себе они могли быть оставлены приезжими послами, купцами или наемниками – обычно наличие таковых миграцией не считается, коль скоро они приезжали заведомо на время. Мечи же вообще могли распространиться в результате военных и торговых контактов. Скандинавские женщины, о присутствии которых свидетельствуют фибулы, могли оказаться на славянских землях, выйдя замуж за славянских князей и воинов. Могла прийти и мода на заморскую одежду (что для того времени маловероятно без прямых и интенсивных контактов). Могилы скандинавского типа более настоятельно говорят о присутствии скандинавов, но процент их невелик, а территория ограничена – не результат ли это существования торговых факторий, "немецких слобод", "гостиных дворов", лагерей наемников? Такие рассуждения и использовались антинорманистами.
Еще больше степеней свободы имеет каждое из этих данных в определении типа миграции, если ее признать. Наличие разных видов скандинавского погребального обряда может быть результатом участия в миграции разных этнических групп скандинавов (скажем, свеев, данов и др.) или разных социальных слоев или диверсифицированности пришлой погребальной обрядности по видам смерти. Наличие женщин в составе пришельцев может быть знаком того, что в славянские земли двигалось не одно лишь войско, а все население, но может говорить о роли знатных женщин в руководстве завоеванными территориями, или о сопровождении вождей женами, или о династических браках как следствии военных предприятий. В каждом случае археолог просто обязан развернуть все возможные толкования веером и перебрать по отдельности каждое.
Но коль скоро в конкретной действительности все эти данные существовали не порознь, не в изоляции, а в сочетании друг с другом, лучший шанс реализации имеют те толкования, которые совпадают. И чем больше разнообразных данных с совпадающими толкованиями, тем выше вероятность реализации намечающейся трактовки. Это сильно ограничивает разброс толкований и может свести их к одному.
На табл. 1 представлена схема принципиально возможных соотношений между видами миграций, их составными компонентами (частными событиями) и археологическими следами последних. Показано, что разные события могут входить в миграцию одного и того же вида, а разные виды миграции могут включать в себя один и тот же компонент. Компоненты (разделены жирными чертами) сгруппированы по структурным позициям в миграции: причины миграции, эмиграция, переселение, иммиграция, последствия миграции. Линии от первой и последней групп к видам миграций не проведены, так как по сути могут проходить как угодно (избирательность отсутствует). Выделены (затенены) те ячейки, в которых оказались признаки, наличные в случае ситуации с норманнами. Выделены (жирными линиями) и соединяющие их связи.
На таблице 2, отражающей доказательность миграционной интерпретации археологических данных о норманнах на восточнославянской территории, оставлены только затененные на первой таблице клетки и их соотношения, причем добавлены реальные подробности и некоторые принципиально возможные (отбрасываемые в силу наличия письменных источников) иные, не миграционные толкования. Пунктирными линиями показаны связи, которые должны были бы проявиться, но не проявляются в виду отсутствия соответствующих признаков в данной ситуации.
По таблицам видно, что миграция норманнов на территорию восточных славян несомненна, что некоторые ее видовые особенности хорошо прослеживаются (переселение только части населения из первоначального очага, вооруженность пришельцев, обоснование лишь на некоторых небольших участках новой территории, жизнь в окружении местного населения и в тесных контактах с ним, последующее растворение в местной среде). Но археологу не очень хорошо видно то, что при этом небольшие группы пришельцев захватывали власть над местным населением в ключевых пунктах территории и, объединив его, дали ему правящую династию, создав империю (Рюриковичей). Четких археологических признаков это обстоятельство не имеет и без письменных данных осталось бы спорным и даже маловероятным. Разве что в Ярославских могильниках можно заметить топографические элементы, свидетельствующие о подчиненном положении аборигенов, но это тогда еще не была вполне восточнославянская территория.
Отдельные военные бедствия можно увязать с отдельными же известными по летописям или сагам нападениями норманнов. Так, в 960-х гг. (по данным дендрохронологии) Ладогу охватил пожар, и это совпадает по времени с изгнанием варягов и их возвращением – призванием Рюрика (Кузьмин и Мачинская 1989). В конце X в. Ладогу снова охватил большой пожар, который по хронологии совпадает с известным саге набегом норвежского ярла Эйрика – сага повествует, как он сжег Ладогу (Петренко 1985: 91-92, 115; Мачинский и др. 1986). Есть и в других местах следы пожаров, но пожары в русских городах бывали очень уж часто, могли быть и в мирное время. Если бы не летописи и саги, вряд ли увязка этих пожаров с действиями норманнов была бы возможна. Потребовались бы раскопки более масштабные, детальные и, не в последнюю очередь, с исследовательским везением. Археологу нужна удача.
Нет явных следов повсеместных военных стычек и штурмов, приуроченных к приходу скандинавов, опустошения местности, упадка культуры. Захват мог происходить без заметных непосредственно следов, даже если он был военным (а ведь он мог быть и дипломатическим). Здесь проступает ущербность археологических источников, если их использовать изолированно. История по одним лишь археологическим источникам однобока и неадекватна (Клейн 1978/1995), как, впрочем, и по любому другому одному виду источников, если речь идет о ранних периодах.
Конечно, можно сообразить, что в ключевых пунктах страны вооруженные группы пришельцев расположились неспроста. Можно также учесть и то, что они большей частью богаты, и эта аккумуляция богатств в руках пришельцев показательна. Это косвенные признаки захвата власти. Они, как и другие археологические данные, по-настоящему заиграют только при сопоставлении с русскими летописями, византийской хроникой, арабскими сочинениями, скандинавскими сагами и эпиграфикой, с данными лингвистики и ономастики. Но они не лишние – в этом синтезе они придают выводам глубину, хронологическую и географическую четкость и содержательную насыщенность, увеличивая их доказательную силу.
|
|
