|
Какие эмоции и при каких обстоятельствах человек должен сдерживать, целиком и полностью определяется структурой общества, в котором он живет.
Норберт Элиас, "Цивилизация как прогресс"
Чтобы прекратить распрю, нужно самое трудное – совладать с ненавистью. Система разрешения споров, возникшая в Исландии, хитроумно обошла это препятствие, отделив кровную месть от собственно поиска возмещения. В Исландии возмещение не равнялось кровной мести, последняя была лишь одной из возможных альтернатив – иными словами, исландца связывал "долг возмещения", а не мщения. Взыскать возмещение за ущерб, каковое утолило бы ненависть и компенсировало потери, можно было разными способами – путем компромисса, принятия виры или убийств (в разумном количестве). Уникальное исландское сочетание северного климата, ярма "экономики неурожаев", рассеяния населения по изолированным хуторам и особой общественно-политической системы предельно ограничивало возможности и амбиции любой социальной группы – говоря коротко, в Исландии было невозможно сколько-нибудь долгое время находиться с противниками в таких отношениях, которые требуют постоянной и полной боеготовности. Исландские методы завершения распри, конечно, не были оригинальными – все общества, практикующие распрю и месть, имеют механизмы замирения, связанные с материальной компенсацией и компромиссом. Однако исландцы, как никакой другой народ, сделались подлинными мастерами достижения мира.
С самого начала эпохи заселения различные социоэкономические и иные факторы сложились таким образом что стремление к компромиссу оказывалось чрезвычайно выгодным и с психологической, и с политической точки зрения. Поэтому враждующие исландцы отлично умели держать свою ненависть в ежовых рукавицах. Даже когда противоречия перерастали из обычной ссоры в полноценную распрю, стороны всегда позволяли третьим лицам и иным доброжелателям вмешиваться и договариваться о компромиссах. Эта склонность, если не страсть, с которой самые различные группы делали уступки, снижали объем требований и поступались принципами, – нечто весьма примечательное, если задуматься о том, с кем именно группам приходилось иметь дело. Подавить собственную злобу весьма непросто, ведь, как говорится в пословице, "мир заключаешь не с друзьями".
Распря в Исландии далеко не всегда предполагала кровную месть. В самом простом случае распря означала долгосрочный взаимно недружелюбный настрой, следствием чего являлись обмены оскорблениями, грабежи или насилие, включая как нанесение телесных повреждений, так и убийства. В рамках обычной распри сталкивались зачастую просто два индивидуума, распря же с кровной местью по определению означала конфликт, в котором две относительно крупные группы лиц применяют друг к другу насилие в течение длительного срока. Ключевое отличие распри с кровной местью – групповая природа взаимной злобы, следствием которой являются не просто убийства, но серии убийств с обеих сторон. Я определяю распрю с кровной местью, практиковавшуюся в Исландии эпохи народовластия, следующим образом. Исландская распря с кровной местью представляет собой форму взыскания компенсации. Для нее необходим высокий уровень взаимной злобы, которая не утихает со временем и приводит к многократному повторению актов насилия. Стороны ведут учет морального и материального ущерба, а также травм и убитых. Осуществление кровной мести понималось исландцами как действие, удовлетворяющее требования чести, по каковой причине акты насилия могли совершаться на протяжении довольно долгого времени, зачастую из поколения в поколение. Каждый акт мести вызывал ответный акт мести. Хотя стороны и старались при возможности заметать следы, лишь в редких случаях пострадавшему приходилось сомневаться, какая группа несет ответственность за причиненный ему ущерб. Максимальная частота взаимных актов оскорбления, а затем и насилия, приходилась на самую раннюю стадию распри. Причиной таких актов была конкуренция, причем, как правило, экономического свойства, то есть в обычном случае речь шла о доступе к тем или иным ресурсам. Взаимные убийства и вызываемая ими ненависть позволяли обеим группам сплотиться, обрести лицо и думать друг о друге в терминах "наши против ваших". С ходом времени оскорбление или оскорбления, с которых все началось, теряли свою важность и даже забывались, и распря жила уже собственной жизнью. Каждое новое оскорбление воспринималось пострадавшими с негодованием и требовало ответа – отсюда "долг" взыскивать компенсацию и "сладость" мести. Взаимные акты насилия продолжались до тех пор, пока у сторон не кончались силы, либо пока стороны не заключали мир по доброй воле или под давлением общества и третьих лиц, либо пока в группе не выходили на лидерские позиции новые поколения, отказывавшиеся продолжать распрю.
Общественная жизнь в Исландии эпохи народовластия помещала каждого человека в сложную и запутанную сеть взаимоотношений, иные из которых требовали участия в актах возмездия. Однако подобные "боевые действия" – адекватный термин, поскольку распря, не являясь полноценной войной, остается актом, преследующим не столько личные, сколько общественные цели, и требует социальной организации, – не выходили за известные рамки, удерживаясь в них благодаря особой комбинации факторов, которые подробно рассматриваются в этой и двух следующих главах. Среди этих факторов:
– нетерриториальная природа годорда;
– унифицированные правовые институты, охватывавшие одновременно все годорды и все регионы;
– многоступенчатые механизмы разрешения споров в частном и публичном порядке;
– отношения родства и свойства, построенные так, чтобы разрывать порочный круг распри.
Эти факторы, кроме прочего, накладывались на особые представления исландцев о своем обществе: они видели страну скорее единой, чем разбитой на регионы, а самих себя – скорее оседлыми землевладельцами, чем пастухами, несмотря на то что основным сельскохозяйственным занятием в Исландии был именно выпас скота.
Уникальность исландской ситуации особенно ярко иллюстрируют материалы сравнительной антропологии. Сравнения с обществами, находящимися на аналогичном уровне социоэкономической интеграции, позволяют не только изучить тонкие различия между практиками ведения распри у разных народов, но и избежать целого ряда проблем и подводных камней. Очень часто забывается, что, хотя распря характерна для огромного числа человеческих обществ, разные социумы ведут распри по-разному. Несмотря на очевидность этого факта, распрю изучали в ее наиболее грубых, если не вульгарных формах, то есть тех, которые характерны для клановых и племенных обществ1. Пытаясь разобраться в хитросплетениях распри исландской, исследователи не раз избирали путь наименьшего сопротивления и объявляли Исландию обществом, поделенным на племена и кланы, которые ведут друг с другом войну2. Подход этот обречен на провал – ибо исландское общество с его уникальной смесью государственных и догосударственных институтов не отличалось клановостью и ни в коей мере не было племенным.
Готовность и желание прийти к компромиссу разительно отличает исландское общество эпохи народовластия от других социумов. Сравнительный материал здесь, как никогда, полезен для поиска ключевых расхождений. Прежде всего ситуация межплеменной распри совершенно не похожа на межгрупповую распрю Исландии эпохи народовластия. Племена, как правило, территориальны – и, как правило, не стремятся к компромиссу. Исландская сеть разнонаправленных социальных связей – например, политических и родовых – не способствовала ни родовому, ни долгосрочному групповому единству; напротив, готовые к распрям кланы и племена отличаются высокой степенью единения. Возьмем для примера племена бедуинов из северо-восточной Ливии (Киренаики). У них, как отмечал антрополог Э. Л. Питерс, родовая группа четко очерчена, и это способствует решительным действиям, а стремление к компромиссу сводит на нет: "Распри в Киренаике возможны потому, что каждый человек относит себя лишь к одной четко определенной группе, отличной от всех других. Число таких групп невелико, и в силу ясного осознания своей социальной принадлежности члены каждой из групп могут позволить себе отказаться от компромиссов. Эта возможность и есть краеугольный камень распри"3. В такой социальной ситуации долг взыскивать возмещение и долг кровной мести сливаются воедино. Антрополог Кристофер Бём называет ключом к пониманию природы распри с кровной местью, практикуемой племенами, осознание "наличия у племен военной и политической структуры, построенной на такой системе ценностей, в рамках которой главная задача каждого человека – защищать честь "настоящего воина""4. В этой ситуации раскручивание маховика распри и эскалация боевых действий неизбежны, ведь воинская честь, по определению, защищается единственным способом – осуществлением актов насилия.
О подлинной сущности распри и ментальности сторон, в ней участвующих, лучше всего судить по литературе, созданной обществами, распрю практикующими. И нет ничего удивительного, что картины боевых действий, какие мы находим в эпосах южных славян5 – а эти тексты регулярно приводятся исследователями как образцовый пример описания распрей, – так непохожи на те, что мы видим в сагах. Воинская ментальность имела место и в Исландии, но там нет ничего похожего на воспевание жестокости и боевитости, которое мы находим у племенных групп в Черногории и соседних регионах6. В описании Кристофера Бёма черногорцы, какими они были два века назад, ничем не напоминают средневековых исландцев:
Эти воины жили большими группами на четко ограниченной территории, и каждая группа имела свое собственное политическое устройство и была организована так, чтобы эффективно защищать свои племенные земли с оружием в руках, и притом со всей возможной яростью. Мужчины тратили львиную долю своей энергии на боевые действия, совершая набеги на внешних врагов, охотясь за головами; кроме этого, они с особым пристрастием практиковали кровную межплеменную месть, согласно правилам которой мужчины одного клана имели полное право убивать мужчин любого другого враждебного клана, и наоборот. Коротко говоря, черногорцы представляли собой конгломерат боевых племен, какие мы находим во всех уголках мира7.
По этому описанию видно, какую важную роль играет в определении типа возможной в обществе распри территориальность. Следовательно, и для исландской распри наличие или же отсутствие территориальности и связанные с этим аспекты группового единства являются ключевыми.
Территория
Отсутствие географических границ у исландских годордов оказывало самое непосредственное влияние на структуру общества. Ни одна группа – будь то родовая, политическая или иная – ни в один период времени не имела контроля над какой-то одной, четко очерченной территорией. Эта особенность делала крайне затруднительными долгосрочные "боевые действия" в рамках распри – в Исландии чисто физически не было места, где бы члены одной из враждующих групп могли жить в безопасности, хотя бы относительной, под защитой круга друзей и родичей.
Поскольку группы не контролировали территории, их членам приходилось порой идти на крайние меры, чтобы хоть как-то обеспечить собственную безопасность в ситуации распри с кровной местью. В "Саге о людях с Оружейникова фьорда" один из враждующих годи, Гейтир, вынужден переехать со всем своим хутором в удаленное место, Красивую долину, крошечную, изолированную и недоступную, а потому легко обороняемую (см. карту 20). Этот его шаг оказывается стратегически успешным. Гейтир ждет удобного момента, спрятавшись от врагов у черта на куличках в недоступных горах, обрывающихся в море. Такие маневры изредка встречаются и в других сагах, но все же являются ярким исключением из правила. Как следует из саги, Гейтир был человек недюжинного ума и прозорливости и умел считать на много ходов вперед. Кроме того, он имел редкое преимущество в виде неограниченного доступа к важным ресурсам – его хутор-убежище в Красивой долине находился у самого берега моря, близ самых рыбных мест в Оружейниковом фьорде.
Для большинства же исландских землевладельцев и годи расходы, связанные с подобным переходом к затяжной обороне, были неподъемной ношей. Во-первых, переезд в защищенную местность означал угрозу выживанию, так как люди покидали свои хутора и не могли запасать продукты на зиму. Во-вторых, члены такой боеготовой группы не могли принимать участие в обычной общественной жизни – ездить на собрания, игры и тинги. На первый взгляд это обстоятельство кажется пустячным – но только не в Исландии эпохи народовластия! Зима на этом северном острове долгая, возможности для передвижения и без того ограниченны, хутора расположены далеко друг от друга, и одиночество составляет изрядную долю психологического фона. Поэтому мысль о том, что недолгими летом, весной и осенью ты и твоя семья лишитесь – да притом по собственной воле! – возможности посещать традиционные сходки, собрания и игры и видеться с соседями, друзьями и знакомыми, вызывала самый настоящий экзистенциальный ужас8. Как долгосрочная стратегия такая изоляция, необходимая при распре типа племенной, была совершенно исключена. Да, в Исландии порой возникали серьезные распри с кровной местью, да, порой там шли приватные микровойны, но цена, которую приходилось платить за все это, никак не уравновешивала получаемые от войны выгоды, и при выборе между распрей и мировой предпочтение однозначно отдавалось последней.
Споры между соседями о доступе к жизненно важным ресурсам тоже велись по правилам, учитывавшим баланс затрат и выгод. Институт частной собственности на землю был краеугольным камнем исландской системы права, и незаконный захват земли или ее использование без согласия законного владельца (например, выпас скота на соседском лугу или сбор там сена) означал агрессию. Границы участков были всем известны, хотя и не обозначались, и поэтому незаконный их переход рассматривался как посягательство и служил основанием для начала боевых действий. При этом не следует забывать, что исландцы смотрели на такие посягательства с точки зрения права, а не эмоций, и любой акт посягательства, даже после серии убийств, можно было разрешить миром в суде. В главах 80-84 "Саги об Эгиле" рассказывается о конфликте между Торстейном с хутора Городище, сыном Эгиля сына Грима Лысого, и его соседом, Стейнаром с хутора Откос Ани, который разгорелся из-за выпаса, располагавшегося между хуторами и принадлежавшего Торстейну. Показателен следующий диалог между протагонистами (гл. 81 саги):
– Не ты ли убил Транда, моего раба? – говорит Стейнар.
– Еще бы не я, – говорит Торстейн, – ни к чему тебе искать других виновников.
– Вижу я, ты себя мнишь недюжинным храбрецом и защитником своей земли, раз ты убил двух моих рабов. А мне-то кажется, не такой уж это большой подвиг. И уж коли ты такой вояка и хочешь и дальше оборонять свою землю с оружием в руках, то я предоставлю тебе при случае возможность помериться силами с человеком, который подостойнее будет тех, что ты убил раньше, и никому другому не поручу больше смотреть за моим стадом. И знай, мой скот днем и ночью будет пастись на твоей земле.
– Я тебе скажу, как обстоят наши дела, – говорит Торстейн. – Прошлым летом я убил раба, которому ты велел гонять скот на мою землю, а потом дал вам волю пасти скот, где хотите, до самой зимы. Сегодня я убил другого твоего раба и вменил ему в вину то же, что тому, которого убил раньше. И сейчас я снова даю тебе пасти там скот все лето, раз уж тебе так хочется, и так до наступления следующего. Ежели ты и тогда отправишь свой скот пастись на моей земле или наймешь людей, чтобы они гоняли его сюда, то я перебью их всех до единого, как только застану их со скотом, а коли со скотом окажешься ты сам, то и тебя тоже. И так я буду делать каждое лето, пока ты будешь держаться за это свое новое обыкновение выпасать скот таким вот порядком.
У этой распри длинная история. Дед Стейнара, Ани, был верным соратником деда Торстейна, Грима Лысого, и тот выделил Ани из своих земель хутор Откос Ани. Но прошло немного времени, и к концу X века отношения между семьями испортились. Конфликт между внуками первопоселенцев показан в саге как попытка Торстейна отстоять то, что осталось от поубавившегося богатства и могущества его отца и деда.
Одно из ключевых положений исландского права: посягнувший на чужую землю лишался защиты закона (делался óhelgr, т. е. "не-неприкосновенным") и мог быть безнаказанно убит, если его застигли на этой земле. Торстейн показан в саге как человек умеренный, и он смотрит на ситуацию не с точки зрения оправданности благородного гнева за нанесенное ему оскорбление, а с точки зрения своих прав как собственника земельного участка. Его акты насилия целиком и полностью легальны и, более того, совершаются с точным расчетом, чтобы оставить открытым путь к мировой. Выбор – мир или война – Торстейн предоставляет Стейнару. В самом деле, чтобы прекратить конфликт Стейнару надо лишь отказаться от посягательств на луга Торстейна. Но штука в том, что путь, который выбирает Торстейн не вполне безопасен, – он ведет себя весьма умеренно, но все же рискует расстаться с жизнью прежде, чем его сосед образумится и они достигнут компромисса. В сагах люди, оказавшиеся в сходной ситуации, зачастую гибнут, если только не отличаются, как Торстейн, уверенностью в собственных силах и им не сопутствует, как Торстейну, удача. Поэтому-то конфликтующим сторонам так нужны союзники и представители – но в данном случае, после разговора с Торстейном, они оказываются нужны Стейнару, так как его попытка взять соседа на испуг провалилась. Поэтому (гл. 81 саги):
Стейнар поехал прочь, домой на Откос, а чуть позднее направился на Столбовой холм. Там жил тогда Эйнар сын Тейта, он был годи. Стейнар просил у него поддержки и предложил вдобавок денег. Эйнар говорит:
– От моей помощи тебе будет мало проку, если только к этому делу не присоединятся и другие уважаемые люди.
Стейнару удается собрать, а точнее, нанять за плату команду представителей, но в итоге дело проваливается, когда становится ясно, что Торстейн не уступит. Получив поддержку своего боевитого отца, Эгиля, прибывшего на местный тинг с большим вооруженным отрядом, Торстейн выступает решительно и не боится сражаться, поэтому о компромиссе не может быть и речи. Нанятые Стейнаром годи вроде бы тоже не против стоять до конца, но Стейнар пугается и, несмотря на совет своих союзников, передает иск своему отцу, а тот предоставляет Эгилю право единолично решить дело (дисл. sjálfdœmi). Узнав об этом, союзники Стейнара умывают руки и расторгают союз, а Эгиль выносит унизительное для Стейнара решение. Распря между Стейнаром и Торстейном на этом не заканчивается, но по итогам данного эпизода оба остаются в живых.
Браки, союзы и конфликты интересов
Устройство исландского брака также влияло на тип возможной распри. В каждой семье каждый ее член – будь то муж, жена или ребенок – учитывал родство по обеим линиям, то есть принадлежал одновременно и к роду отца, и к роду матери. Поэтому женщина, выданная замуж, не покидала род, в котором выросла, и к нему же относились и ее дети, одновременно относясь и к роду своего отца. Браки между людьми из разных округ были совершенно обычным делом, притом округи зачастую были расположены в разных концах страны – таким образом расширялась сеть союзов, и свойством оказывались связаны тинговые разных годи и из разных четвертей. Подобная практика сводила на нет шансы возникновения высокосплоченных племенных или локальных групп и лишь увеличивала сложность и запутанность сети связей между политическими союзниками, родичами и так далее.
Степень сложности этой сети зачастую противонаправленных связей объясняет, в частности, почему ни одна социальная группа в Исландии не могла претендовать на исключительную лояльность своих членов, как мужчин, так и женщин, – каждый человек принадлежал на равных основаниях нескольким группам (ср. выше с положением вещей у бедуинов). Свойственники запросто заключали союзы и действовали против кровных родичей в судах и распрях, а если дело доходило до убийств, то люди старались по возможности избежать участия в них. Из источников следует, что настоящие распри с кровной местью начинались тогда, когда нарушался запрет на убийства собственных кровных родичей, как, например, это происходит в "Саге о людях из Оружейникова фьорда"9.
В обычной же ситуации мы видим, как члены семьи регулярно прилагают все усилия, чтобы избежать нанесения ущерба даже самым далеким родичам. Поэтому причиной распри между семьями или между разными годи служил именно конфликт интересов, когда человек находился на пересечении двух враждующих групп, принадлежа одновременно к обеим. Простейший пример: человек А, ближайший друг и лучший союзник человека Б, является одновременно злейшим врагом человека В, который приходится Б двоюродным братом. Ни в законе, ни в традиции не было ясных указаний на то, кого в какой ситуации полагается поддерживать, и исландцы постоянно оказывались в непростом положении – какой ответ дать посланникам противных сторон, каждая из которых требует поддержки на основании родства, свойства, политического союзничества и так далее. Как раз такое весьма непростое решение приходится принимать в "Саге о людях из долины Лососьей реки" (глава 61, см. также главу 6 настоящей книги) исландцу по имени Торстейн Черный, когда его пытаются вынудить принять участие в убийстве Хельги сына Хардбейна, мужа его сестры Сольвейг. В ответ на уговоры он заявляет:
– Не пристало мне быть с теми, кто замышляет недоброе против Хельги, моего зятя. Я куда охотнее откуплюсь деньгами, дабы вы оставили меня в покое, и предложу столько, что всякому это покажется большой честью.
Двусторонняя система учета родства не только связывала родичей мужа и жены в единую, хотя и хрупкую, сеть взаимопомощи, но и, комбинируясь с другими факторами исландской общественной жизни, помогала ограничить и более или менее держать в узде взаимную ненависть между группами. Исландская культура и общество одобряли одновременный охват людей разными сетями социальных связей, основанных на разных же принципах – семейном, политическом, "дружеском" (vinfengi), – и тем самым в значительной мере устраняли вероятность возникновения клановой или региональной солидарности, то есть условия, без которого невозможна обычная племенная распря, какую мы знаем по другим социумам. Выдавая замуж дочь, исландский глава семьи – а это зачастую была женщина, а не мужчина – инвестировал долю семейного капитала (подчас весьма скудного) в новую социальную связь, в новый социополитический союз; каждый конкретный глава семьи строил собственные планы, независимые от мнения его или ее родичей, в то время как в других обществах это определялось клановой политикой. Если пара оставалась бездетной, брак можно было расторгнуть. В таких ситуациях родичам нужно было вернуть не только саму женщину, но и ее приданое, heimanfylgja, т. е. буквально "[имущество], последовавшее [за ней] из дому"10. Аналогичным образом брак можно было расторгнуть и тогда, когда "инвестиция" не приносила прибыли, то есть когда род невесты в результате не повышал свой социальный статус, не упрочивал свою безопасность или попросту не делался богаче. Многие исландские женщины выходили замуж неоднократно (так, Гудрун дочь Освивра из "Саги о людях из долины Лососьей реки" выходит замуж четырежды, и всякий раз – за очень богатых или влиятельных людей), и ни возраст, ни утрата девственности не являлись ни в малейшей степени к этому препятствием. Особенно серьезной была ситуация, когда бывший муж отказывался вернуть приданое (см., например, историю Хрута и Унн в гл. 1 и историю Халлы и Хельги Кошки в гл. 13 настоящей книги), – у сторон сразу появлялся ощутимый материальный повод для спора, который мог перерасти и в распрю.
В полную противоположность исландской реальности эпохи народовластия, брачные законы племен, практикующих кровную месть, направлены на то, чтобы поддержать цельность и единство группы и максимально снизить вероятность возникновения конфликта интересов. Описывая традиции распри у бедуинов Киренаики, Питерс отмечает: "Женщина может выйти замуж за человека, не являющегося членом ее группы, но число групп, к которым может принадлежать этот человек, крайне мало, поэтому бедуины могут обеспечивать свои нужды и осуществлять кровную месть без того, чтобы ставить под угрозу целостность своих групп"11. Нельзя не процитировать и следующие его слова: "Наличие в социуме цельных замкнутых групп, отличающихся единством, означает наличие в нем потенциала для распри; там же, где параллельно существуют разные социальные связи, решительные действия без оглядки на обстоятельства оказываются невозможными, и там прибегают не к распре, а лишь к угрозам ее развязать, имея в виду таким образом достигнуть компромисса"12.
Исландские общественные группы, участвовавшие в спорах, состояли из людей, включенных в сложную сеть противонаправленных отношений, и поэтому не могли отказываться от компромисса. О какой бы группе мы ни говорили – о родичах, о свойственниках, о тинговых одного годи, о "друзьях", – ни одна из них не являлась ни социально цельной, ни территориально очерченной. Вследствие этого каждой группе было крайне затруднительно делить людей на "своих" и "чужих" в течение сколько-нибудь длительного срока. Даже самые малочисленные землевладельческие семьи были связаны с более широкими группами достаточно прочными связями, чтобы, за редчайшими исключениями, не иметь, по сути дела, даже теоретической возможности отказываться от компромиссов. А когда в конфликт, в соответствии с освященной веками традицией, вмешивались третьи лица, компромисс становился фактически неизбежен.
Контрактная природа отношений "годи – тинговый" тоже расшатывала групповую солидарность, и без того слабую в Исландии. Кроме того, исландцы эпохи народовластия никогда не забывали о личной выгоде. В "Саге о людях со Светлого озера" Эйольв сын Гудмунда Могучего, весьма преуспевающий годи из северной четверти, так говорит своим тинговым (гл. 13/23): "Полагаю, вам всем известно, что меня называют вашим предводителем. А раз так, мне кажется, что тогда договор между нами будет честным, когда каждый из нас станет помогать другому в справедливых тяжбах и вы станете помогать нам13 против людей, которые посягают на мои права, я же буду вам подмогой, когда нужда заглянет в ваш дом".
С самого раннего периода правовые институты Исландии адаптировались к социальной ситуации, в которой основной задачей людей стало снизить вероятность возникновения распри, а не изыскивать ресурсы для ее продолжения. В иных обществах, практикующих распрю, вероятность насилия с ходом времени возрастает, поскольку и взаимная ненависть, и взаимная месть превращаются в самостоятельные социальные институты; в Исландии же энергия распри, как правило, очень быстро рассеивается. Причина этого снова кроется в природе исландских социальных групп, участвующих в распре. Эти группы попросту не были достаточно цельными и едиными, чтобы поддерживать в коллективном сознании установку "наши против ваших" в течение долгого времени. Нельзя не учитывать и влияние географии острова – мобильность была сильно ограничена, и людям попросту некуда было спрятаться от соседей-врагов.
Как только заканчивалась первая стадия распри с обменом оскорблениями и затем, возможно, эскалацией насилия, опасность, что насилие будет продолжаться из поколения в поколение, резко снижалась. Вместо актов насилия мы видим ритуалы, театрализованные угрозы и бряцание оружием без его применения, и, наконец, на авансцену выходит компромисс в виде оформленной по закону мировой. В сагах мы читаем о том, как на тингах противные стороны порой выставляли друг против друга по нескольку сотен вооруженных людей – но до XIII века это не были армии, готовые к битве, а лишь демонстрация серьезности намерений. Такие демонстрации, вроде противостояния Торгильса и Хавлиди, о котором мы говорили в главе 4, ограничивали или даже полностью отменяли необходимость убийств как таковых. Напротив, способность сторон выставить пару таких "армий" означала, что консенсус практически достигнут и самое время заключать мировую. "Доброжелатели" (дисл. góðviljamenn) вроде Кетиля из той же саги уже были готовы, даже состязались между собой за право вмешаться и убедить достойных людей, таких как Хавлиди, прекратить распрю.
Одновременно в рамках процесса примирения акты насилия пересчитывались на серебро, и финансовые обязательства сторон зачастую оказывались очень накладными. В сагах неоднократно повторяется в различных видах формула "убивай лишь стольких людей, за скольких сможешь расплатиться" (см. "Сагу о Ньяле", гл. 72, речь Гуннара в конце главы, и гл. 139, речь Снорри Годи). В крайних случаях, когда примирения достичь не удавалось, перед предводителями сторон вставала порой необходимость самим выплатить возмещение своим сторонникам и их родичам. Суммы всякий раз были весьма значительные, и, как и следует ожидать, такие перспективы отрезвляюще действовали даже на самых ретивых вояк. На рожон никто лезть не хотел, а особенно лидеры, ведь в итоге пустел именно их кошелек.
Некоторые выводы
Настал момент подвести кое-какие итоги. Мы поняли, что исландские социальные группы были плохо подготовлены к ведению долгосрочной распри со множественными убийствами. Исландцы не имели ни армии, ни ополчения, ни военных лидеров, поэтому на острове не было людей, пребывающих в постоянной боеготовности. Конфликт интересов у членов любой наугад взятой группы, вызванный вовлеченностью их в сети противонаправленных социальных связей, исключал, как правило, возможность полноценных боевых действий. Годи, далее, не являлись ни военачальниками, ни аристократами, контролирующими крупные регионы страны. Исландия представляла собой одну "большую деревню" (см. об этом в следующей главе), и ее жители – тинговые разных годи – поддерживали личные связи с тинговыми других годи в других частях острова и их родственниками и свойственниками. Связи устанавливались на основании кровного родства, политических союзов, браков и "дружбы". Ни одна отдельно взятая группа в исландском обществе не являлась территориальной, вследствие чего даже в рамках одного годорда не наблюдалось особой солидарности. Достичь консенсуса, необходимого для долгосрочной распри, было крайне затруднительно, хотя все же возможно, и даже самые успешные годи сталкивались с непреодолимыми трудностями, пытаясь сконцентрировать в своих руках нужные силы и ресурсы. Не могли годи и защищать своих сторонников от мести их врагов.
Столетие спустя после окончания эпохи викингов, вплоть до самого конца XIII века, исландские "боевые действия" протекали как прежде, то есть, как правило, на индивидуальном или в худшем случае семейном уровне – и это на фоне совершенно иной картины, наблюдаемой обычно в более стратифицированных обществах, будь то общества "больших людей", страны мелких царьков или ранние государства. С самого начала истории Исландии годи стали политическими предпринимателями, чье искусство заключалось в умении на короткое время сплачивать порой не имеющих между собой почти ничего общего людей в группы интересов для решения конкретных узких задач. Годи специализировались на представительстве интересов своих клиентов в рамках судебных и внесудебных процедур и извлекали социальную и материальную выгоду, вмешиваясь в качестве третьих лиц во в меру "зрелые" распри, то есть такие, в которых стороны уже почти готовы к мировой.
На протяжении нескольких сотен лет после заселения институт исландской распри со свойственным ей насилием, осуществлявшимся "в разумных пределах", являлся, по сути дела, формой исполнительной власти. Распря велась по традиционным канонам, каждый шаг в ней мог быть оформлен согласно законам страны, и эта структура заменяла как на национальном, так и на локальном уровне исполнительные органы государства. Распря между частными лицами оказалась – как институциональное решение – недорогой и эффективной заменой иным способам улаживания конфликтов, а кроме того, исполняла функции перераспределения власти и богатства. Атмосфера в исландской судебной системе больше напоминала торг на базаре, и в рамках этой системы годи и бонды, даже те, кто долгие годы выступал заодно, часто меняли союзников. Во всякий момент времени одни группы влияния распадались, а другие формировались, и на этом фоне "долг" кровной мести, столь фундаментальный для племенных и клановых обществ, превращался из социальной реалии скорее в фигуру речи.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Об этом много писали, см., например, [Black-Michaud 1975; Boehm 1984; Peters 1967].
2. Классический пример попытки уложить Исландию на прокрустово ложе общественной схемы и представлений о чести, действующих у племенных социумов, мы находим у Уильяма Яна Миллера [William Miller, 1990]. Хельги Торлакссон в своей знаменитой статье "Что такое кровная месть?" (Hvað er blóðhefnd? [Helgi Thorldásson 1994а: 394]) рассматривает эту практику приложения к Исландии неподходящих моделей и пишет так: "Миллер сравнивает эпизоды саг об исландцах с данными различных антропологических исследований других обществ, практикующих распрю, и не устает подчеркивать сходства, не обращая внимания на различия. Встает, однако, вопрос, не заходит ли он слишком далеко в попытке построить свое понимание исландской распри на параллелях с чужеземными обществами, которые настолько непохожи на исландское эпохи народовластия, что всякие сравнения в духе Миллера с неизбежностью оказываются спорными, если не сказать попросту ложными [að samanburdurinn verði villandi, ef ekki beinlínis skakkur]".
3. См. предисловие Питерса к книге [Black-Michaud 1975: XXVI].
4. [Boehm 1984: 5].
5. [Lord 1960].
6. Я выбрал для сравнения именно черногорцев, поскольку исследования по черногорской распре известны лучше других.
7. [Boehm 1984: 3].
8. Примеры хорошо известны из саг – именно этот ужас, вне всякого сомнения, стоит за панической боязнью темноты и одиночества, развившейся со временем у Гисли и Греттира (см. главы 33 и 35, 55, 67 соотв. саг). Оба вынуждены были десятилетиями скрываться и избегать людей круглый год, поскольку были объявлены вне закона (см. ниже). В "Саге о Греттире" (гл. 72) рассказывается о чрезвычайно рискованной эскападе, на которую пошел Греттир, лишь бы поучаствовать в публичных играх, проводившихся в регионе, где он скрывался. (Прим. перев.)
9. Сначала Гейтир убивает Хельги Кошки, своего зятя, и это в порядке вещей – Хельги Гейтиру лишь свойственник. Но сыну Хельги, Бьярни, Гейтир приходится уже кровным родственником – он его дядя, брат его матери. И когда Бьярни, мстя за Хельги, убивает Гейтира, начинается настоящая распря. (Прим. перев.)
10. Существительное heimanfylgja образовано от наречия heiman, "прочь из дома", и глагола fylgja "следовать". (Прим. перев.)
11. См. предисловие Питерса к книге [Black-Michaud 1975: XXVI].
12. См. предисловие Питерса к книге [Black-Michaud 1975: XXVI].
13. Эйольв был на свой счет чрезвычайно высокого мнения и нет-нет да и говорил о себе во множественном числе. Обычно в сагах такое позволяют себе лишь конунги. (Прим. перев.)
|
|
