|
– Дай мне какой-нибудь полезный совет, – говорит Гуннар.
– Отчего же, дам, – говорит Ньяль, – никогда не убивай более одного человека из одного и того же рода и никогда не нарушай мира, что добрые люди заключили меж тобой и твоими противниками.
"Сага о Ньяле", гл. 55
Мы лучше сумеем разобраться в ментальности исландцев эпохи народовластия, если поймем, как они смотрели на самих себя и свой народ. Социокультурные условия на острове обеспечивали набор стимулов, заставлявших людей стремиться к сохранению мира. Общественное давление, требовавшее от всех умеренности и согласия, было столь велико потому, что исландцы, по сути дела, жили в одной "большой деревне". Общество, хотя и рассеянное по просторам огромного острова, не дробилось на регионы, а было едино. Везде действовали одни и те же правовые и законодательные институты. Иначе говоря, можно назвать Исландию эпохи народовластия городом-государством в зачаточной стадии1. Разные области Исландии, несмотря на взаимную удаленность, были тем не менее связаны в единую сеть и зависели друг от друга, а внутри регионов аналогичным образом каждый отдельный хутор мог выжить только при условии экономической кооперации с соседними.
Связи, охватывавшие всю Исландию, были настолько прочны, что мы видим их влияние во всех аспектах исландской культуры. Например, несмотря на значительную удаленность регионов друг от друга, их труднодоступность и даже изолированность, исландский язык был настолько един, что вовсе не имел диалектов. Еще в позапрошлом веке шотландский медиевист Уильям Патон Кер обращал внимание на уникальную "унитарность" острова:
Несмотря на свои весьма внушительные размеры, Исландия всегда оставалась во многом похожей на город-государство; ее не слишком многочисленное население, хотя и было рассеяно, не было раздроблено, и четыре четверти Исландии с такой же страстью интересовались делами друг друга, как разные кварталы Флоренции. В сагах, где нет ничего важнее, чем частные дела частных людей, и где все сколько-нибудь значительные люди хорошо знакомы друг с другом, поездка из Городища [на юго-западе острова] в Островной фьорд [на севере] представляла собой не более чем поход в гости к соседу, когда заодно по дороге заходят еще и к паре других. Разные концы острова, удаленные друг от друга географически, социально находятся на одной улице. Не лежит на Исландии эта тень безличных людских масс и безымянных сил, пролагающих в других странах непреодолимую пропасть между историей и биографией2.
Нельзя не отметить, к сожалению, что современные исследователи, как правило, это наблюдение Кера игнорируют.
Альтинг в этом смысле напоминал пчелиный улей – люди старались за две недели переговорить со всеми, с кем только возможно, обмениваясь новостями и слухами со всех концов острова. Таким образом, альтинг служил социальным центром единой Исландии и являлся воплощением "большой деревни". В согласии с этой его природой раздоры между исландцами принимали скорее форму вендетты, которая, в отличие от межплеменной распри, представляет собой форму насилия, направленного конкретной личностью на конкретную личность, но затрагивающего ту или иную сторону деревенской жизни. В вендетте участвуют небольшие социальные группы, а не крупные, как в войне или серьезной распре. Э. Л. Питерс, которого мы цитировали в главе и, предлагает отличать межплеменные распри от внутридеревенских (или, в случае города, внутри- или межквартальных) вендетт – в последнем случае жители города или деревни хорошо сознают свою зависимость друг от друга и соглашаются с необходимостью компромиссов, без которых невозможно соседям жить в мире. Питерс подчеркивает, что, хотя убийства случаются и в ходе вендетт, все же "деревни являются такой областью совместного проживания людей, из которой распря должна быть исключена… и хотя у вендетты, конечно, много общего с распрей в смысле характерных для этих двух социальных явлений видов насилия и типов поведения, а равно взаимной озлобленности сторон, она совершенно отлична от распри и практикуется в таких социальных контекстах, где настоящие распри недопустимы"3.
Рассматривая Исландию как большую деревню, мы можем сделать еще целый ряд наблюдений. Годорды, как мы знаем, не обеспечивали ни групповую солидарность, ни укрытие и безопасность для участников распри (без чего невозможна межплеменная распря с кровной местью) – но, несмотря на это вся Исландия целиком с самого своего заселения представляла собой "зону безопасности", убежище для своих жителей. Страна-то и создана была во многом именно в качестве надежного укрытия для викингов-эмигрантов, и поколения – наследники первопоселенцев сознательно развивали эту фундаментальную идею. Для исландца эпохи народовластия существовало четкое разделение "мы" и "они"; первыми были сами исландцы, а вторыми – норвежцы4. Как неоднократно подчеркивается в сагах, исландцы видели в норвежцах людей, которые некогда были свободными, но утратили свои права, то есть, по сути дела, стали рабами своих конунгов. Исландцы же, напротив, эти права сохранили, и в сагах мы постоянно наблюдаем, как исландцы, находясь в Норвегии, на этом основании смело бросают вызов норвежской системе.
Экономический успех исландского хутора, подобно экономическому успеху дворов внутри деревни, был невозможен без кооперации. Летом овец выгоняли пастись на высокогорные пастбища, и скот разных хозяев бродил по горам, где хотел; стада, соответственно, перемешивались. Поэтому ключевым моментом сезона был осенний сбор скота, исландский эквивалент периода жатвы (это явление хуторской жизни живо и по сей день). Люди отправлялись в горы, сгоняли овец и спускали их в долины, где хозяева отделяли свой скот и угоняли его к себе на хутора на зиму. Это, конечно, было самое удобное время свести старые счеты и завести новые; но именно в это время всякая распря запрещалась. В главе 21/145 "Саги о людях с Оружейникова фьорда" есть эпизод, когда Торкель, сын Гейтира, задумал нарушить осенний мир и напасть на своего двоюродного брата Бьярни, сына Хельги Кошки и своей тетки, сестры Гейтира Халлы, когда тот отправится на горные пастбища за скотом. Другой хуторянин по имени Торвард Лекарь узнает об этом и вмешивается, хотя ему нет никакого дела до распри Торкеля и Бьярни (разгоревшейся из-за того, что Гейтир убил Хельги, а Бьярни взял за отца виру, но затем нарушил мир и предательски убил Гейтира, см. следующую главу):
У Бьярни был обычай каждую осень ездить в горы, как это делал его отец, и в такое время ни один человек не смел причинять вред другому. Торварду Лекарю стало известно, что Торкель тоже готовился ехать в горы и собирал людей, чтобы те ехали с ним ему в помощь. Торвард сообщил об этом Бьярни. Тогда Бьярни передумал ехать и посылает вместо себя других людей. Вот люди поехали в горы, и встреча их была не такой, на какую надеялся Торкель, и некоторое время все спокойно.
Общество также требовало от своих членов соблюдать мир в местах, где люди вместе ловили рыбу. В главе 14 "Саги о людях из долины Лососьей реки" рассказывается:
В Широком фьорде есть одно место для ловли рыбы, и это Острова Бьёрна. Там много островов, и все они лежат друг подле друга, и воды вокруг них были очень богаты рыбой. В те времена люди частенько отправлялись туда рыбачить, и во всякое время там было полным-полно народу. Мудрые люди полагали очень важным, чтобы рыбаки на островах хорошо ладили друг с другом; говорили, будто бы рыбная ловля не будет особенно удачной, если люди станут там нарушать мир, и оттого рыбаки по большей части очень старались вести себя как подобает6.
Для исландца, стремившегося обеспечить себе выгоду и безопасность и одновременно сохранить честь, существовали пути и помимо кровной мести. Именно на этот факт обращает внимание своего сына Одда, недавно получившего титул годи, Офейг, хитроумный старик-отец из "Саги о союзниках", объясняя немного наивному юноше принципы исландской распри: "Человеку, который ставит свою честь и судьбу своего дела в зависимость от того, сколько народу примкнет к нему на тинге, не следует ждать ничего хорошего" (глава 7 саги в редакции "Книги с Подмаренничных полей"). Нельзя забывать, что каждый человек был узлом сети противонаправленных связей и разные социальные силы тянули его в разные стороны. По закону в качестве объекта мести позволялось выбирать любого члена враждебного рода, но исландские социальные институты тем не менее вырабатывали такие правила поведения, что и нуклеарные семьи, и роды в целом умели избегать кровопролития – во всяком случае таких масштабов, какие традиционны для обществ, практикующих кровную месть. Поиск возмещения (каковым могла быть и кровная месть) происходил в рамках более широкой стратегии, когда общественный лидер – частное лицо, подобно современному политику или предпринимателю, искал средств увеличить свое влияние и поэтому с легкостью прибегал к компромиссным решениям, освященным местными традициями и правовыми прецедентами. Язык, на котором написаны саги и которым рассказывается о распрях, есть язык чести, но сами исландцы и особенно их лидеры относились к распре скорее как к бизнесу.
Вира, то есть деньги или иные материальные активы, которыми откупаются от кровной мести, известна практически во всех обществах, практикующих кровную месть и распрю. Как правило, в таких обществах согласие взять виру считается бесчестием, а стало быть, рисуется как неприемлемое, но в Исландии все наоборот – там согласие на виру не считалось ни в коей мере постыдным. Поскольку общество резко осуждало всякие проявления неумеренности, взыскующие возмещения запросто принимали виру. Не следует упускать из виду и того, что вира представляла собой для частного лица реальную компенсацию понесенного ущерба, ведь она выплачивалась непосредственно пострадавшему, а не в бюджет государства.
Традиция брать виру была вывезена в Исландию из Норвегии и является частью общескандинавского социального наследия. Существенная разница между вирой в континентальной Скандинавии и в Исландии заключается в том, что у исландцев этот институт действовал независимо, то есть решения принимались коллегиально, а не под давлением носителей власти – херсиров и конунгов, которые в Норвегии, Швеции и Дании могли оказывать поддержку той или иной тяжущейся стороне и силой вынуждать другую соглашаться на те или иные условия. Исландцы, напротив, как на частном, так и на групповом уровне вырабатывали все условия мировой самостоятельно. Конкурентная, предпринимательская природа исландской политической, общественной и государственной жизни лежала в самой основе всех финансовых транзакций, совершаемых в рамках разрешения распри. Годи увеличивали свою власть и социальный престиж, способствуя замирению сторон, – и одновременно изыскивали способы получить и свою долю.
Участвуя в перераспределении богатств и имущества, годи оперировали в рамках общенациональной сети социальных связей, которая лишь укрепляла исландскую культуру "большой деревни". Рассмотрение дел в исландских судах всегда проходило бойко, если не сказать боевито, то же касалось и внесудебных соглашений – ведь речь всякий раз шла о том, чтобы договориться о конкретной сумме компенсации. А богатство зачастую конвертируется во власть – в ситуации, когда обладающие богатством частные лица берут под контроль тот или иной сектор (или сектора) экономики. Исландские годи захватили значительную часть рынка управления распрями и поддержки исландского общества в рабочем состоянии. Цели годи как лидеров заключались в том, чтобы, участвуя в распрях в качестве стороны или третьего лица, от раза к разу богатеть и при этом не лишиться жизни. Осознав это, можно задать себе вопрос, насколько такие люди были заинтересованы в абсолютизации идеи "чести" и в разжигании злобы и ненависти, без которых невозможна настоящая распря с кровной местью.
Язык распри
Подлинная природа института исландской распри видна сквозь призму института представительства и иных форм вмешательства третьих лиц. Многоступенчатая система местных и общенациональных судов, собиравшихся в Исландии каждый год в одно и то же время в одном и том же месте и требовавшая от сторон знания законов и определенного стандартизованного поведения, предоставляла исландцам массу возможностей для торга. Правовые традиции, унаследованные из Норвегии и развитые на острове, не только усилили и легитимизировали роль посредников, замирителей и представителей, но стали обеспечивать последним престиж и уважение. Установившийся общественный порядок, подкрепленный институтом представительства, породил уникальную исландскую систему "контролируемой распри". Сдвиг от "самопомощи" – этим термином в антропологии обозначается общественный порядок, при котором каждая сторона должна брать дело в свои руки, – с ее зачастую бесконтрольным насилием к иным формам поведения, а именно к общественно одобренной демонстрации, с одной стороны, серьезности намерений, с другой – умеренности, снизил социальную потребность в кровной мести и расчистил путь культуре компромисса.
Как и следует ожидать, в таком обществе развивается весьма богатая правовая терминология, связанная с распрей. У исландцев есть несколько дюжин слов, обозначающих конфликты между частными лицами и группами лиц. Среди эти слов дисл. fæð – "распря" (родственно англ. feud то же, foe и fiend – "враг"), þykkja – "расположение духа" (подразумевается – неважное в отношении противной стороны; родственно англ. глаголу (to think – "думать"), kali – "холодность, мороз", dylgja – "вражда" (как правило, мн. ч. dylgjur), úfar (мн. ч.) – "шероховатость" (родственно англ. evil – "зло"), úlf-úð – "волчье расположение духа", viðr-sjá – "столкновение точек зрения", ó-þykkja – "неприязнь", ó-þykkt, ó-þokki, mis-þokki, mis-þykkja то же, ó-vingan – "недружественность" (от дисл. vinr – "друг"), sundr-lyndi – "разность складов ума", sundr-þykki – "разность чувств" (первый элемент родствен англ. наречию asunder – "пополам, на несколько частей", sound – "пролив", to sunder – "разделять"), ill-deildir – "злые дела" и deildir – "дела, взаимодействия" (оба мн. ч., ед. ч. deild). Все они обозначают ту или иную степень озлобленности или несогласия между сторонами. Многочисленны также слова, обозначающие участников распри. Этот факт согласуется с известной тенденцией языков иметь обширные словари в областях культурного фокуса народов, которые на этих языках говорят. Различить значения вышеприведенных слов в переводе практически невозможно – они все для нас полные синонимы слова "распря", однако большинство из них означают такие стадии ссоры, на которых физическое насилие еще не применяется. Главное общее у них – это подразумеваемое наличие между сторонами враждебности, исключающей доверие; ни одна из сторон не готова исходить из предположения, что другая действует нейтрально и не имеет намерения причинить первой ущерб. Важно также отметить, что все эти слова обозначают такую ситуацию в исландском обществе, при которой между сторонами невозможен компромисс, – а это и значит, что мы имеем дело с распрей.
Самое употребительное из этих слов – древнеисландское существительное deila, буквально "дело", и означает оно несогласие, ссору между сторонами. У него есть глагол-омоним, означающий, соответственно, "находиться в состоянии ссоры или распри, конфликтовать". Оба слова используются в большом количестве композитов – сложных слов, обозначающих те или иные правовые реалии – тяжбу вообще (дисл. laga-deila "законный спор"), тяжбу на тинге (дисл. þing-deila) и так далее. Ссора и сопутствующие ей события могут называться существительным deilu-mál "дело о ссоре", а неуживчивая личность будет описываться прилагательным deilu-gjarn "жадный до ссор". Масса композитов включает в себя существительное deild (как правило, употребляется во мн. ч., дисл. deildir). Русские слова "дело" и "делить" родственны этим древнеисландским существительным и глаголам.
Если же мы встречаем deild в качестве второго элемента сложного слова, начинающегося с ill- – "злой, плохой" (родственно англ. ill – "больной, плохой, злой"), то это означает уже распрю с физическим насилием. Как только рассказчик саги дает понять читателям-слушателям, что "дело" зашло далеко и начались убийства, сложное слово illdeildir усекается до главной основы deildir7. Поэтому точное значение вышеупомянутых слов зависит от места в саге и стадии развития спора. Хороший пример – распря вокруг хутора Междуречье (дисл. Tunga) в Городищенском фьорде, описанная в "Саге о Лощинном Стурле". Хутор позднее стал называться Распревое междуречье (дисл. Deildar-Tunga) находящийся там горячий источник, крупнейший в Европе, называется поэтому Горячий источник на Распревом междуречье, исл. Deildar-Tunga-hver). Все же, несмотря на обычность усеченных композитов, мы встречаем полный композит illdeildir в нескольких местах в сагах об исландцах и "Саге о Стурлунгах". Так, в главе 49 "Саги о Ньяле" Халльбёрн Белый спрашивает Откеля: "На что ты рассчитываешь, затевая кровавую распрю с Гуннаром?" (дисл. deila við Gunnar illdeildum, буквально "тягаться с Гуннаром злыми делами"). Усеченная форма deildir встречается в целом ряде формул, указывающих на тот факт, что те или иные люди находятся с другими в состоянии распри.
Самообладание и умеренность
Исландские лидеры могли действовать решительно и жестко, но подлинная цена каждому из них устанавливалась в судах и при заключении мировых. Большинство мировых заключалось до суда и вне суда, ибо само наличие судебной системы и тингов, проводившихся в одних и тех же местах в одно и то же время, служило стимулом договариваться и улаживать споры, не доводя их до стадии распри. Каждая из сторон могла пригрозить передачей дела в суд, и это было важным шагом в разрешении спора. Другой стороне тем самым давали понять, что еще немного – и это частное дело перейдет из рук спорящих в руки широкой общественности. В такой ситуации большинство разумных людей соглашались уладить вопросы самостоятельно или через представителей.
К концу X – началу XI века суды в Исландии достигли высокого уровня развития и могли предоставлять сторонам самые разные возможности договориться. Среди прочего был введен апелляционный суд последней инстанции – так называемый пятый суд, – а поединки (дисл. hólmganga) были запрещены8. Введенные в судебную систему изменения отражают природу исландской распри, института, призванного ограничивать насилие. Исландцы эпохи народовластия с удовольствием ввязывались в ссоры и конфликты, даже порой совершали убийство-другое, но настоящих долговременных распрей с кровной местью было крайне мало. Убивали людей по самым разным поводам – из-за оскорблений, краж, алчности, политической деятельности, сексуальных отношений, несдержанности нрава, страсти, сумасшествия, скуки, депрессии и просто природной склонности к жестокости. Убийство, как правило, считалось достаточным поводом для начала распри с кровной местью, но начиналась таковая не всегда.
В эпоху викингов в Исландии существовал еще один элемент контроля за насилием, а именно различие между двумя типами убийств – публичным (дисл. víg) и тайным (дисл. morð, родственно англ. murder)9. Тот, кто желал, чтобы его действие попало в категорию публичных убийств, víg, должен был при первой же возможности (желательно в тот же день) после убийства объявить о содеянном публично, и в таком случае убийца оставался под защитой закона, а далее сторонам предстояло договориться о компенсации. Иначе говоря, публичное убийство было законным действием в рамках спора между сторонами и включалось в объем обстоятельств, которые можно и нужно взвесить при замирении сторон в суде или до суда. Если же убийца молчал, то такой акт, morð, считался постыдным и означал для содеявшего остракизм. В действительности скрыть личность убийце было, как правило, крайне затруднительно, и за таким актом следовали ответные убийства, а как только личность убийцы устанавливалась, ему грозила смерть либо как минимум объявление вне закона.
Постыдным считалось также причинять зло детям и женщинам. Как мы видели выше, женщины располагали довольно серьезными рычагами влияния внутри семей и родов, однако же от насилия в рамках распри они были защищены тем, что не имели права участвовать в судах и политической жизни. Сделка "политические права в обмен на неприкосновенность", насколько можно судить, в самом деле обеспечила женщинам безопасность – из источников известны единичные случаи, когда мужчины намеренно калечили или убивали женщин10. Аналогичным образом правила исландской распри запрещали трогать беззащитных детей, и соблюдались они даже тогда, когда оставленные в живых мальчики по закону получали право на кровную месть11 (каковое порой и реализовывали, запуская новый виток распри12).
Исландское общество имело много особенностей, характерных для так называемых "обществ стыда", в которых негативное общественное мнение играло весьма значительную роль. Достойное поведение четко отличалось от поведения, уничтожавшего человека как личность. В "большой деревне", какой была Исландия, все всё про всех знали (или же думали, что знают). Приведенный в главе первой настоящей книги пример спора между Хрутом и Мёрдом Скрипицей весьма характерен как иллюстрация норм поведения. Поступок Хрута – вызов старика Мёрда на поединок, – несмотря на всю свою легальность, был недостойным и осознается как таковой даже нами, почти тысячу лет спустя. Хрут не заработал славы своими действиями, вовсе наоборот. Вот что происходит с ним по пути домой с альтинга (глава 8 "Саги о Ньяле"):
Братья Хёскульд и Хрут поехали на запад13, в долину Дымов, и заехали погостить на хутор Роща. Там жил Тьостольв, сын Бьёрна Золотоноши. Весь день шел сильный дождь, и люди промокли, и были разведены большие костры. Хозяин хутора Тьостольв сидел с Хёскульдом и Хрутом, а на полу играли два мальчика, которые жили у Тьостольва на иждивении, а рядом с ними играла одна девочка. Мальчики ни на миг не закрывали рта, потому что были еще несмышленыши. Один из них сказал:
– Я буду Мёрд, и вызову тебя на суд, и разведу с женой, а причиной объявлю то, что ты не мог ей вдуть, как полагается.
Другой отвечал:
– Ну а я тогда буду Хрут и объявлю, что ты не получишь ни эйрира из приданого, если не посмеешь сразиться со мной.
Они повторили это несколько раз, и все, кто был дома, громко хохотали. Хёскульд пришел в ярость и стегнул мальчика, который назвался Мёрдом, лозой, и попал по лицу, так что выступила кровь. Хёскульд сказал мальчику:
– Пшел вон и не смей насмехаться над нами.
Хрут сказал:
– Подойди-ка сюда ко мне.
Мальчуган так и сделал. Хрут снял с пальца золотое кольцо, дал ему и сказал:
– Теперь иди прочь и больше никогда никого не задирай.
Мальчик пошел прочь и сказал:
– Никогда больше я не задену твоей чести.
Об этом поступке Хрута пошла добрая слава. А потом они поехали к себе домой на запад, и на этом их дело с Мёрдом закончилось.
Дети гадко насмехаются над Хрутом, и его единственный шанс – продемонстрировать на деле качества, каких ожидают от лидера, то есть щедрость и умеренность. Так ему удается спасти свою репутацию – он знает, что соседи и знакомые оценят его благородство и в течение долгого времени будут вспоминать о том как он достойно повел себя под градом насмешек.
В законах мы тоже видим влияние культуры самоконтроля. В "Сером гусе" из статьи в статью, как в нижеследующих примерах из "Раздела об убийствах" (дисл. Vígslódi), перетекает мысль, что у людей есть право защищать свою жизнь, собственность и честь и осуществлять кровную месть, но это право ограниченно и действует лишь в известных рамках:
Сказано, что человек, которому причинили ущерб, должен отомстить за себя, если хочет, до того альтинга, на котором ему полагается тяжиться об ущербе, и то же касается всех тех людей, которые должны мстить за убийства. А за убийства должны мстить те, кто является сторонами в тяжбе об убийстве. И того человека позволяется ему безнаказанно убить, который напал на него, а равно всем тем людям, которые поехали с ним, потому что разрешается и другим людям мстить за него, если они так хотят, до наступления такого же времени следующего дня14.
Сказано, что если человек защищает или же помогает силой человеку, который на том самом месте [т. е. месте сражения] кого-либо убил или ранил, то за это первому из них полагается полное объявление вне закона. А кроме того, дозволяется всем тем людям, которые сражаются на стороне раненого или убитого, безнаказанно наносить первому ущерб на том самом месте, если только первый не собирался разделить сражающихся законным разделением, и потому оказал второму помощь, и такое оказание помощи первому в вину не вменяется. И он в том случае разделяет сражающихся по закону, если свидетели покажут, что он и тогда принялся бы разделять сражающихся, когда бы раненый нанес второму такую же рану, какую сам получил от него15.
Неясно, применялись ли эти законы так уж строго на деле; на мой взгляд – вряд ли. Писаное право, как мы знаем его по "Серому гусю", куда жестче правоприменительной реальности, которую мы видим в сагах. Но важно другое – "Серый гусь", показывая нам, сколь скрупулезно кодифицированные требования к самоконтролю предъявлялись в идеале исландцам, подтверждает наличие у исландского общества консенсуса насчет того, что месть допустима лишь в ограниченных масштабах, в определенных местах и в определенные промежутки времени, и это находится в полном согласии с сагами16.
Эпизоды, где персонажи демонстрируют сдержанность и самообладание, во множестве встречаются в сагах. Так, в вынесенном в эпиграф эпизоде "Саги о Ньяле" герой советует своему другу Гуннару не нарушать мир, заключенный от его имени и от имени его противников третьими лицами, а также не убивать в любом отдельно взятом роде более одного человека. Последний запрет означает фактический запрет долговременной распри с кровной местью. Гуннар, однако, игнорирует этот совет Ньяля и тем навлекает на себя гибель – как по законам развития сагового повествования, так и по законам исландской этики. "Сага о Ньяле", записанная в XIII веке, содержит немало христианских мотивов, но, несмотря на это, Ньяль вовсе не возражает против убийств как таковых – убивай себе на здоровье, но не более одного человека из каждого рода. Такое убийство было политическим актом – его полагалось обсуждать, о нем полагалось тяжиться и договариваться, принимать за него компенсацию и, наконец, самое главное, замиряться.
Когда же та или иная личность совершала много публичных убийств кряду, эффект был таким же, как если бы она совершила одно тайное. Поэтому и гибнет Гуннар, нарушивший законы умеренности. Не остановившись после убийства-другого, он продолжил убивать, продолжая тем самым распрю даже тогда, когда был заключен мир. Ньяль хорошо понимал природу политической системы своей страны, Гуннар же, несмотря на все свои геройские доблести, – нет17. Нарушив уговор, согласно которому он должен был на три года покинуть Исландию18, Гуннар, как и другие трагические герои саг, оскорбил общественно-правовую систему, обеспечивавшую мир на острове19. В ответ система изгнала Гуннара из-под своей защиты – на следующем альтинге ему присудили полное объявление вне закона, а затем убили.
"Прядь о Халли Челноке" (дисл. Sneglu20-Halla þáttr) свидетельствует, что нарушение мира, заключенного по взаимному согласию, было чрезвычайно постыдно. Тот, кто нарушил мир, называется в пряди словом nídingr – это самое серьезное оскорбление и юридический термин, каким обозначали трусов, предателей и людей, склонных к актам бессмысленной жестокости. Тьодольв сын Арнора, известный исландский скальд, дружинник норвежского конунга Харальда Сурового сына Сигурда и при этом завистник, в присутствии конунга обвинил Халли в том, что он не отомстил за убийство отца. Конунг спросил:
– Правда ли, Халли, что ты не отомстил за своего отца?
– Это правда, государь, – отвечает Халли.
– Как же ты посмел в таком случае приехать в Норвегию?
– Дело в том, государь, – отвечает Халли, – что я был еще ребенок годами, когда убили моего отца, и за меня тяжбу вели мои родичи, и заключили от моего имени мир, а у нас, у исландцев, носить имя осквернителя мира [griðníðingr] не считается особо почетным21.
Халли, исландец, защищает перед норвежцами честь родной культуры, особо ценящей умеренность и самообладание. Этим демонстрируется контраст, который исландцы эпохи народовластия видели между своей культурой и норвежской.
Блеф и насилие
Насилие в средневековой Исландии всегда было связано с конкуренцией, и одним из средств вести конкурентную борьбу был блеф. Не все, кто блефует, проигрывают, но таковых оказывается немало, и в Исландии не в последнюю очередь. Во всех обществах, практикующих распрю, показная боевитость приносит престиж, и те, кто блефует, преследуют именно эту цель. Ставки в игре высоки, а иных средств у таких людей мало, поэтому в начале распри они получают большую выгоду – их социальный престиж, находившийся на нуле, вырастает до какой-то заметной величины. Впрочем, ненадолго – такие люди получают свои 15 минут славы, общество же за их действия вынуждено в течение долгого времени платить высокую цену. Блеф часто связан с самообманом, и те, кто блефует, вынуждены накручивать сами себя и поднимать ставки, и в результате их поведение привлекает молодых и неопытных, а взрослых солидных людей приводит в ужас – в частности, потому, что блефуют лучше всех те, кто сами искренне верят в свои невесть откуда взявшиеся величие и важность. На некоторое время, однако, им удается обойти противников, которые в два счета уложат их на лопатки, едва только ссора разгорится всерьез и начнутся убийства. До тех же пор, пока этого не произошло, социальный статус блефующих возрастает, и их начинают уважать – как же, ведут себя как настоящие воины! В исландском обществе они получают возможность поучаствовать в принятии важных решений, избежав необходимости набираться правового опыта и изучать законы. Кончается все, впрочем, тем, что блеф вскрывается и выскочку убивают. Но порой к тому моменту осиное гнездо уже разворошено и распря полыхает синим пламенем22.
Эпизоды с блефом нередко встречаются в сагах, и зачастую исландцы сталкиваются с любителями блефовать в Норвегии и других странах. Так, с подобным персонажем приходится иметь дело Греттиру Силачу сыну Асмунда, когда он зимует на одном норвежском острове у человека по имени Торкель. В главе 21 "Саги о Греттире" рассказывается:
Бьёрном звали одного человека, который гостил там у Торкеля.
Был он человек горячий и несдержанный, но роду хорошего – в некотором родстве с хозяином. Его мало кто любил, потому что он все время оговаривал людей, живших у Торкеля. Так он многих спровадил. С Греттиром они не очень-то ладили: Бьёрн считал, что Греттиру до него далеко, но и Греттир себя в обиду не давал. Дошло между ними до прямой вражды23. Бьёрн был из тех, кто много о себе думает и любит побуянить, поэтому с ним повсюду шаталась целая шайка подростков, особенно по вечерам24.
Всю зиму Бьёрн не уставая издевался над Греттиром, но тот не мог себе позволить убить родича хозяина в его собственном доме и держал себя в руках. Позднее Греттир и Бьёрн встретились снова, уже не в гостях у Торкеля. Греттир, зная, что Бьёрн на самом деле трус и слабак, решил проучить его и вызвал на поединок. Сначала Бьёрн пытался отвертеться, мол, эти ссоры дело прошлое, а потом попробовал откупиться. Греттир отказался от виры и без долгих разговоров убил Бьёрна. С этого убийства началась распря. У Бьёрна оказалось немало братьев, и все они, один за другим, отправлялись на встречу с Греттиром отомстить, и Греттир был вынужден перебить их всех до одного. Но и на этом дело не кончилось, в нем оказались замешаны большие группы людей, включая норвежских родичей Греттира. В итоге ему пришлось покинуть Норвегию.
Объявление вне закона
Люди, не умевшие соблюдать правила распри и вовремя мириться, объявлялись вне закона. Социальный институт объявления вне закона служил для "большой деревни" гарантией единства нации, изгоняя из общества тех, кто не мог или не хотел жить по правилам. Человека, объявленного вне закона, можно было безнаказанно убить – в том смысле, что мести за такое убийство ожидать не приходится; это правило изредка нарушалось25. Институт объявления вне закона давал исландскому обществу эффективное и дешевое средство избавляться от "проблемных граждан".
Наличие этого института упрощало задачи, стоявшие перед различными социальными группами, прежде всего потому, что избавляло нацию от необходимости содержать полицию, которая бы осуществляла исполнение приговоров о смертной казни и т. п., а также от необходимости иметь тюрьмы. В законах упоминается два типа объявления вне закона26: малое (дисл. fjǫrbaugsgarðr, букв. "двор платы за жизнь"27) и полное (дисл. skóggangr, букв, "поход в лес")28. Оба приговора предполагали изъятие выигравшей стороной имущества приговоренного, а малое объявление вне закона – также изгнание из Исландии на три года. Если приговоренный к малому объявлению вне закона (дисл. fjǫrbaufsmaðr) не уезжал из страны в течение трех лет, малое объявление вне закона автоматически превращалось в полное (такого человека называли skógarmaðr, "лесной человек"). Человека, объявленного вне закона полностью, не позволялось ни укрывать, ни помогать ему уехать из страны. Фактически объявление вне закона являлось смертным приговором, так как за убийство человека вне закона не полагалось платить виру. Лёгретта имела право смягчить полное объявление вне закона, разрешив приговоренному покинуть страну – пожизненно. В такой ситуации, оказавшись за границей, объявленный вне закона не пользовался правами полноправного исландца. Лишение этих прав означало самую серьезную угрозу жизни и ставило под вопрос правовой статус человека, особенно если он хотел остаться в Норвегии, поскольку с начала XI века между Исландией и Норвегией действовал договор о взаимном признании прав граждан. Существовал и третий тип объявления вне закона не упоминаемый в "Сером гусе", – изгнание из округи, дисл. héradssekt (дисл. hérad означает "округа", sekt – "объявление вне закона"), когда осужденный должен был переехать в другую округу либо четверть.
Объявлять вне закона могли только суды, а поскольку приговор этот был высшей мерой наказания в исландской системе, для его вынесения требовался самый широкий, почти общенациональный (в рамках альтинга) консенсус. Объявления вне закона являлись политическими актами и давали всем исландцам понять, что друзья и родичи приговоренного либо не желают, либо не способны защитить его в суде.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См. [Byock 1994d], в частности стр. 166, где особенности исландской политической жизни изучаются в сравнении с во многом похожими явлениями в современной североамериканской внутригородской политике.
2. [Ker 1958: 200-201].
3. См. предисловие Питерса к [Black-Michaud 1975]. На странице 13 предисловия Питерс, даже не думая говорить об Исландии, описывает ситуацию, как две капли воды похожую на исландскую, когда долг кровной мести видоизменяется и совершенно обычным делом становится, напротив, компромисс, без которого оказывается невозможной нормальная экономическая деятельность: "Мы вполне можем вообразить себе ситуацию, в которой, скажем, разные кварталы в городе или в большой деревне независимы друг от друга в некоей достаточной мере, чтобы там была осуществима некая форма распри, – однако форма эта с неизбежностью будет такой, что рутинные, ежедневые действия, направленные на поддержание жизни и функционирование экономики, не окажутся под ударом". См. также [Knudsen 1985; Helgi Thorláksson 1994a:403-406; Wilson 1988]. Хельги Торлакссон обращает также внимание на сходство исландских и корсиканских групп, участвующих в распре: "И те, и другие формируются ad hoc, лишь на время и для решения конкретной проблемы, и состоят как из родичей, так и просто из соседей, никак иначе с враждебными сторонами не связанных".
4.
Об отношениях и самосознании исландцев и норвежцев в Средние века пишет Сверрир Якобссон [Sverrir Jakobsson 1999].
5. Через слеш даны номера глав по изданиям Вальдимара Асмундарсона (в котором заполнена лакуна, см. гл. 13) и Йона Йоханнессона (ÍF-11), в основу которых положены разные рукописи с несовпадающим членением на главы и разным числом глав. См. подробнее приложение 5. (Прим. перев.)
6. Об этом правиле в саге рассказывается, конечно, потому, что один из персонажей в означенном эпизоде его нарушает. (Прим. перев.)
7. Усеченные композиты вроде deildir = ill-deildir вообще очень характерное для древне- и современного исландского языка явление. Особенно ярко оно проявляется на уровне топонимов, где зачастую неусеченные варианты композитов не употребляются вовсе. См. подробнее справку о чтении исландских топонимов в начале книги. (Прим. перев.)
8. См. [Bø 1969; Byock 1993а Hólmganga; Ciklamini 1963].
9. "Серый гусь", т. 1, гл. 88 [1852 Ia: 154-157], т. 2, гл. 316 [1879 II: 348-349]. См. также [von See 1964: 21-22].
10. См. пример такого случая в "Саге о людях с Песчаного берега", гл. 18. (Прим. перев.)
11. Ср. отповедь Торгрима Домочадца из "Саги о Гудмунде Достойном" (гл. 18) своему провожатому, который хотел было зарезать малолетнего сына человека, которого только что убили Торгрим со товарищи: "Никто не посмеет здесь причинять зло женщинам и детям, хотя бы этот парнишка и отправил нас всех потом к праотцам". (Прим. перев.)
12. См. [Sverrir Jakobsson 1998b].
13. В смысле в западную четверть, а географически их путь с альтинга в долину Дымов и далее домой лежал на север. (Прим. перев.)
14. "Серый гусь", т. 1, гл. 86 [1852 Ia: 147].
15. "Серый гусь", т. 1, гл. 86 [1852 Ia: 146].
16. Ср. главу 6 настоящей книги, где описывается эпизод из "Саги о людях с Песчаного берега", когда Снорри Годи удается обвинить Арнкеля в убийстве пойманных последним рабов-поджигателей, – Арнкель имел полное право убить их, но лишь немедленно и непосредственно на месте преступления, а он повесил их а) на следующий день б) на соседнем мысу. Сага тем самым согласуется с вышеприведенными отрывками из "Серого гуся" – неприкосновенность утрачивается человеком лишь в конкретном месте и притом на конкретное время. (Прим. перев.)
17. Здесь есть существенная тонкость. Можно подумать, будто Джесси Байок судит Гуннара чересчур строго – ведь к приговору об изгнании Гуннара на три года из страны привели убийства, совершенные им в порядке самозащиты, более того, от совершения этих убийств зависела его репутация. Нельзя забывать о том, что павшие от рук Гуннара фактически были солдатами в конкурентной войне против него (руками этих людей с Гуннаром сражались сразу трое годи, сам же он годи не был). Ясно также, что все совершенные Гуннаром убийства в итоге пошли бы ему на пользу и составили внушительный политический капитал – при одном условии: если бы он не нарушил уговора и уехал на три года из страны. Джесси Байок, говоря о непонимании Гуннаром политического устройства исландского общества, метит именно в эту, последнюю точку. Гуннара погубила не сама по себе агрессивность (неумеренностью Гуннар не отличался и с партнерами вел себя честно, умение же наступать, как читатель уже, несомненно, убедился, являлось для исландского лидера необходимой доблестью), а неумение распознать (или нежелание смириться с тем), что социальная ситуация, несмотря на всю его правоту, перегрета, и в ключевой момент предпринять стратегическое отступление. Вот что имеет в виду автор. Согласимся с ним и в том, что дело тут и правда в личных качествах Гуннара, своего рода гордыне, которую он демонстрировал и прежде, в частности женившись на Халльгерд вопреки советам не одного только Ньяля, но и Хрута с Хёскульдом, ее дяди и отца. (Прим. перев.)
18. По-древнеисландски такой уговор назывался grið и означал обещание стороны А не подвергать жизнь стороны Б опасности.
19. Не все исследователи в силах смириться с мыслью, что ряд самых популярных героев саг об исландцах – Гисли, Гуннар, Греттир, Скарпхедин и другие, – если судить их по социальным нормам современного им общества, не просто ведут себя как политические дилетанты, но порой демонстрируют своим поведением самоубийственный уровень глупости. См. обсуждение этого вопроса в работе [Vilhjálmur Árnason 1991].
20. Традиционно прозвище Халли переводится как "челнок", каким пользуются ткачи. Однако это ли имеется в виду, неясно, так как у дисл. слова snegla имеются и другие значения, как то: улитка (маловероятно в данном случае); упрямая овца, с какой трудно совладать; овца, которая сумела выжить, оставленная на зиму вне хлева (см. о них цитату из Олава Стефенсена в гл. 3 настоящей книги); прилагательное sneglinn (тоже возможный источник первого элемента композита Sneglu-Halli) означает "буйный, несдержанный, злой, раздражительный". В норвежском snegla значит "худой, слабак".
21. [ÍF-9: 278]. Именно в эту категорию людей попадает Бьярни сын Хельги Кошки, после того как, сначала приняв от Гейтира виру за убийство отца, затем убивает его, см. гл. 13.
22. Таковы, например, Скамкель из "Саги о Ньяле" и Стейнар из "Саги об Эгиле" (см. главу и настоящей книги). (Прим. перев.)
23. В оригинале употреблено еще одно слово для обозначения распри – thver-údr, буквально "поперечное настроение". (Прим. перев.)
24. Перевод О. А. Смирницкой (с изменениями). (Прим. перев.)
25. Так, в "Саге о Ньяле" в отместку за убийство Гуннара, объявленного вне закона, сыновья Ньяля и сын Гуннара Хёгни убивают нескольких человек, и в последовавшей тяжбе убийство Гуннара учитывается при взаимозачетах, как если бы он был убит, не будучи вне закона. (Прим. перев.)
26. [Lúdvík Ingvarsson 1970: 94-173; 339-348; Magnús Már Láruson, KLNM 4 Fredløshed: Island: столбцы 603-608; Grágás 1980:7-8; Byock 1993a, Outlawry: 460-461].
27. Смысл термина следующий – человек, приговоренный к этому наказанию, дабы сохранить жизнь, должен был, во-первых, заплатить штраф ("плату за жизнь"), а во-вторых, в течение известного срока находиться в определенном месте ("двор"). Если штраф не платился или человек оказывался за пределами этого места, его можно было безнаказанно убить. В случае Исландии штраф заключался в том, что противная сторона забирала себе имущество приговоренного, а безопасным местом для него были любые страны, кроме самой Исландии, – отсюда другой перевод этого термина, "изгнание". См. также ниже. (Прим. перев.)
28. В сагах чаще всего употребляется прилагательное sekr, которое значит "объявленный вне закона" (точнее, "такой, на которого можно напасть [подразумевается – безнаказанно]", однокоренное с глаголом sœkja "искать, нападать", родственным английскому to seek "искать"); по умолчанию речь идет о полном объявлении вне закона. Приговор об объявлении вне закона – малом или полном, по умолчанию полном – обозначается существительным sekt (от того же глагола), чаще встречается множественное число sektir. (Прим. перев.)
|
|
