| Сам же этот мир всецело группировался вокруг подлинного средоточия скандинавской, да и вообще древнегерманской цивилизации – "длинного дома".
Традиция столбового жилища с очагом в центре была свойственна классическому европейскому обществу героического века – ахейскому. Однако в отличие от располагавшихся квадратом четырех столбов мегарона, прямоугольные вытянутые древнегерманские дома снабжались строителями двойным рядом столбов, расположенных симметрично по оси здания.
Тип этого жилища, являющегося культуроопределяющим, наш формироваться довольно давно. По крайней мере, за несколько веков до н. э. во Фрисландии, на берегах Северного моря, отмечен сходный тип домостроительства. В результате изменения климата эта зона, представлявшая прежде лагуну, затопляемую при каждом приливе, превратилась в область великолепных лугов, использовавшихся местным скотоводческим населением. Первые поселения здесь возникли 500-300 гг. до н. э. Позднее наводнения возобновились, и для защиты от них население стало сооружать искусственные насыпи. Так образовались "жилые холмы" высотой 6-7 м ("Terpen", "Wierden" или "Wurten"), сохранившие остатки многочисленных жилищ. Жизнь на этих холмах не прекращалась до позднего Средневековья, до тех пор, пока не началось сооружение плотин.
На поселении Эзинге сохранились слои от 300 г. до н. э. до середины III в. н. э. (65; 259). Внутри прямоугольного палисада стояли два прямоугольных дома (6х13 м), разделенных перегородками на три нефа. В центральной части дома находилось жилое помещение с очагом, а в двух боковых нефах – стойла для скота. Стены были сделаны из деревянных балок и обмазаны глиной (fachwerk). В более поздний период здесь возникают четыре дома длиной от 8 до 13 м, похожие в плане на постройки предшествующего времени. В I в. до н. э. насыпь достигла в диаметре 100 м. Постройки того же типа, что и прежде, были радиально расположены вокруг центральной площади.
Раскопки знаменитого холма Федерзен Вирде у Бремерсхафена (167; 215-228) позволили исследовать поселение, существовавшее с I в. до н. э., до IV-V вв. н. э. Дома были того же типа, что и в Нидерландах: трехнефные, длиной от 10 до 30 м и шириной 4,5-7,5 м. Люди и животные жили под одной крышей, но жилая часть была отделена стеной, и пол в ней обмазан глиной. Стены сделаны из обмазанного глиной плетня, опиравшегося на столбы. Входы – на длинных сторонах дома. В больших домах в стойлах могло поместиться до 32 голов крупного рогатого скота, в малых домах – только две-четыре коровы, а в самых маленьких – три-четыре овцы или козы.
Традиция оказывается чрезвычайно устойчивой. Там, где детально исследованы германские поселения, этот тип домостроения является стандартным. Столбовая фахверковая постройка со стенами, обмазанными глиной, и крышей, покрытой тростником или соломой, дополнялась на поселениях хозяйственными постройками полуземляночного типа. Так, в Науэне столбовые дома III в. размерами 27х5 м разделены на три помещения, из которых среднее опять-таки служило собственно жильем. В центре располагался сложенный из камней очаг, рядом с ним – яма для отбросов; пол был глинобитным. Две другие части постройки – амбар и хлев (161; 310). Подобные жилища исследованы и в других местах. Показательно, что, несмотря на общность техники столбовой конструкции во многих районах варварской Европы, в частности в Поморье (лужицкая, поморская культуры) (65; 262), германские постройки изначально отмечены наличием вытянутых форм, контрастирующих с почти квадратными домами других культур. При этом в германских поселениях имеются и иные типы домостроений: квадратные, свайные (Вейстер, провинция Дренте, Нидерланды) (165; 42). Однако этноопределяющим типом остается длинный дом. Именно в нем проходила значительная часть жизни большинства жителей древнегерманских поселений.
Во фризском Дорестаде (соврем. Wijk bij Duurstede) в середине I тыс. н. э., явственно прослежено бытование традиции строительства I классических длинных домов длиной иногда до 30 м.
Многочисленными находками подтверждается развитие типа длинного дома в рамках зоны I. Здесь он наследуется от общегерманского периода истории и получает дополнительные импульсы спецификации, превращения в символ эпохи, региона и этноса.
В частности, сравнительно недавней серией раскопок открыты несколько поселений на юге Скандинавского полуострова, в провинции Халланд. Это крестьянское хозяйство в Скреа, усадьба вождя в Слеинге, усадьба в Варла, а также поселение в Салебю. Наиболее показателен пример Скреа, где сохранились следы столбовых конструкций большинства существовавших в 100-550 гг. жилищ. Все они с удивительным постоянством копируют уже известный общегерманский тип длинного дома, основу которого составляют поддерживающие крышу деревянные столбы. В сущности, отличает их от континентальных сооружений лишь выгнутая форма стен, которые в плане начинают напоминать овал, а не четкий прямоугольник. При ширине около 8 м постройки в Скреа достигают почти 40-метровой длины. В Слеинге дом имеет габариты 30х8,5 м.
Внутреннее устройство домов вариативно. В Скреа преобладает продольное членение помещения на три нефа – классическое для эпохи викингов. Вдоль стен остаются небольшие пространства, но главным является центральный неф, образованный собственно рядами несущих столбов. В Варла здание размерами 28х7 м не имело продольного членения, но содержало торцевую выгородку.
Сооружение фахверковых домов не было общим правилом. Наследовалась традиция формы, но не материала. Так, в Ютландии обычны постройки со стенами из дерна (205; 454-462). Острова Балтики – Готланд и Эланд – демонстрируют длинные дома с каменными (гранитными и известняковыми) стенами. На Эланде раскопано около 900 домов различной длины (10-50 м). Для них типично двухчастное деление внутреннего объема; большая половина представляла собой пиршественный зал с очагом, расположенным в центре, между рядами столбов. Готландские постройки того же времени выделяются на этом фоне тем, что крайне редко бывают разделены в поперечном направлении. Большинство островных построек погибает в огне пожаров в конце V и первой половине VI в., однако типологически наследующие им дома практически идентичны.
Традиция строительства длинных домов со слегка выгнутыми стенами прослеживается ив римском, и в германском железном веках, сохраняется в вендельское время и становится важнейшей чертой культуры. Блестящим образцом длинного дома служит "резиденция" конунга на Лофотенских островах – в одном из самых северных регионов постоянного проживания скандинавов. Поселение здесь существовало, по меньшей мере, с 500 г. Главное здание усадьбы возвышается над ландшафтом. Оно является плодом длительной эволюции домостроительной традиции. Дом с выпуклыми стенами отличается не только огромными размерами (около 70 м длины), но и сложной внутренней структурой, где наличествует не только продольное, но и горизонтальное членение на пять помещений, в том числе жилой отсек, пиршественный зал и 32-метровое стойло для скота, способное вместить до 50 коров. Это одна из очевидных вершин скандинавского домостроительства железного века. Дальнейшее совершенствование дома без распада его на специализированные строения становится просто невозможным.
Столь подробная фиксация внимания читателя на типе стандартного структурообразующего строения всякого скандинавского локуса преследует цель демонстрации его абсолютной универсальности. В конце вендельского периода и в эпоху викингов скандинавы понесут его вместе с собой по всем землям, до которых доплывут их корабли. В ранних слоях Ладоги на Волхове обнаружен именно такой тип здания. В Исландии, Гренландии и даже в Северной Америке (27; 78) возникнет, ветвясь и дифференцируясь, традиция строительства именно таких домов, которые были немыслимы без викингов, как и викинги – без них.
По сути дела, учитывая относительную суровость климата и совмещение в одном помещении многих бытовых и хозяйственных функций, не будет преувеличением сказать, что самая значительная и продолжительная часть жизни оседлого скандинава проходила именно в таком длинном доме.
Но длинный или, как его еще называют, "большой" дом был не только жилищем и не только хозяйственным помещением. Под его крышей свершалось все, что было значимо для древнего скандинава. Рождение детей и прием гостей, брачные церемонии и, разумеется, пиры – все это совершалось именно здесь, под закопченной кровлей топившегося по-черному дома. Он являлся прежде всего центром наследственного неотчуждаемого земельного владения – одаля (odal) I (13; 70-96) (50; 30). Именно в таком здании сходились интересы и жизненные пути всех членов большой семьи. Именно здесь, сидя на I высоком деревянном сиденье (обычно двухместном, с расчетом на! уважаемого гостя или собеседника), ограниченном деревянными столбами с резными изображениями богов, восседал глава семьи или, если I речь шла об усадьбе конунга, – сам конунг (114; 325).
Об огромной значимости этого сооружения для культуры Скандинавии свидетельствует большое количество специфических терминов, существовавших в древнеисландском языке для наименования отдельных пространственных объемов или конструктивных элементов большого дома. Свойственные строю архаического языка, не дошедшего еще до уровня абстрагирования от частного, эти термины являются неоценимым слепком эпохи, удивительно рельефно воссоздающим вещный мир, окружавший древних скандинавов. Важной составляющей внутреннего пространства дома был skali – помещение, сочетавшее в себе функции пиршественного зала и спальни. В центральной его части располагался открытый очаг, а вдоль стен – лавки, на которых можно было как сидеть, так и спать. Альтернативным наименованием этого помещения было elda-hus – то есть "дом очагов, открытого огня" (104; 230). Очаги, располагавшиеся по оси здания, находились на каменных или глиняных вымостках и были смысловым центром помещения. Параллельно линии очагов располагались столы, за которыми и сидели на скамьях присутствующие на пиру. Любопытно возникающее в эпической традиции наименование этого центрального помещения, прежде всего относимое, разумеется, к палатам конунга: др.-исл. bjorsalr ("зал пива") (др.-англ. beorsele).
Другим важнейшим подразделением было стойло, хлев для скота (fjos). Элементы дома – поддерживающие конструкцию столбы (stokkr), отверстие для выхода дыма в верхней части кровли (Ijori) и др.
Выделяются следующие культурные функции длинного дома, которые были свойственны ему в течение более чем полутора тысяч лет:
1. жилая;
2. хозяйственная;
3. культовая;
4. социально-коммуникативная;
5. репрезентативная;
6. эпико-креативная;
7. военная.
Первые две, как явствует из вышеизложенного, в комментариях не нуждаются. Они были присущи длинным домам в течение всего периода их бытования. Остальные функции реконструируются нами на основе богатейшего литературного наследия Скандинавии, а также на основании археологических материалов. В длинном доме совершались языческие культовые обряды, тесно переплетенные с пиршественной практикой, Локальность языческих культов, их личный и частный характер, автоматически делали главу семейства верховным жрецом семьи, а конунга – жрецом подчинявшегося ему социума. Показательна недифференцированность понятийного круга: термин blot (жертвоприношение), восходящий к bloth (кровь), одновременно означает также и "пиршество". В совокупности результирующей является совмещение всех смыслов в понятии blot-veizla – жертвенный пир. Описание подобного пиршества более поздней эпохи (но с указанием конкретных объектов поклонения) находим в "Саге о Хаконе Добром": "Сигурд, хладирский ярл, был ревностным язычником, каким был и Хакон, его отец. Сигурд ярл давал все жертвенные пиры от лица конунга там, в Трёндалёге. По древнему обычаю, когда предстоял жертвенный пир, все бонды должны были собраться туда, где стояло капище, и принести припасы, которые нужны во время жертвенного пира. На этот пир все должны были принести также пива. Для пира закалывали всякого рода скот, а также лошадей. Вся кровь от жертв называлась жертвенной кровью, а чаши, в которых она стояла, – жертвенными чашами, а жертвенные веники были наподобие кропил, Ими окропляли все жертвенники, а также стены капища снаружи и внутри. Жертвенной кровью окропляли также людей. А мясо варили и вкушали на пиру. Посредине пиршественной палаты горели костры, а над ними были котлы. Полный кубок передавался над кострами, и тот, кто давал пир и был вождем, должен был освящать полные кубки и жертвенные яства, Первым был кубок Одина – его пили за победу и владычество своего конунга, потом шли кубок Ньерда и кубок Фрейра – их пили за урожайный год и мир. У многих было в обычае пить после этого кубок Браги. Пили также кубок за своих родичей, которые уже были погребены. Этот кубок называли поминальным" (92; 14). Напоследок стоит отметить и еще один случай недифференцированности понятий: слово hof – "храм" – в древнеисландском обозначает также и "двор" (как, впрочем, во всех древнегерманских языках) (104; 242) и восходит к древневерхненемецкому hubal – "холм". Всякое усадебное владение архаической Скандинавии выполняло, в том число, и функцию святилища. Таким образом, архаическая конструктивная схема "возвышенность – культовое место – двор – пиршественный зал" получает законченное пространственно-временное оформление. Кстати, усадьба на Лофотенах блестяще иллюстрирует подобную взаимосвязь, как и многие другие усадьбы архаического Севера.
Можно протянуть и еще одну нить, связующую дом и культ. Вынужденным, но очень частым оказывалось препровождение человека, часто вместе с семьей, в мир иной путем сожжения его в доме. Этот способ расправы с противниками практиковался на Севере столь повсеместно, что стал одним из самых расхожих событий в повествовательном ряду саг. Невольно и уж, во всяком случае, вопреки желанию жертвы его гибель оказывалась своеобразным сочетанием погребения посредством кремации и жертвоприношения (не исключено, что именно с практикой жертвоприношения изначально подобный способ и связан генетически), а дом становился "погребальной ладьей":
"Затем они собрали людей, окружили дом Висбура ночью и сожгли его в доме. Тьодольв говорит так:
И в жару
Сгорел Висбур,
Пожран был
Родичем бури.
Когда под кров
К нему дети
Пустили гостить
Татя леса,
И в дымном дому
Грыз владыку
Гарм углей,
Громко воя.
("Сага об Инглингах", 14)
В длинных домах, в рамках все того же пиршества, осуществлялась взаимосвязь зарождающихся и дифференцирующихся стратов общественной системы. Вейцла (Veizla), идентичная полюдью, представляла собой путешествие конунга с дружиной по подвластным землям, сопровождавшееся сбором дани и решением проблем местного управления. Преследуя прагматическую цель (проще было доставить едоков к дани, чем продукты на двор конунга), вейцла была важнейшим элементом вертикальных связей в социуме, частью примитивной иерархической культуры распадающегося родового общества. Именно под кровлей большого дома, на" пиру, решались вопросы общественного устройства и осуществлялось, как мы бы сказали сейчас, "стратегическое планирование". Конечно, суд вершился и на курганах, и вблизи капищ, но большая часть времени, проводимого конунгом в общении со своими бондами, текла под крышей длинного дома.
Далее, все репрезентативные функции: прием гостей (для конунга – и дипломатических представителей), окропление водой новорожденного члена рода, брачные соглашения – все это происходило здесь же, будучи освящено незыблемым авторитетом места. "У конунгов, которые жили в своих владениях и устраивали пиры, был такой обычай, что вечером, когда кубки шли вкруговую, пили попарно из одного кубка, мужчина и женщина, сколько выходило пар, а остальные пили из одного кубка. А у викингов был закон пить на пирах всем вместе из одного кубка. Хьерварду конунгу был приготовлен престол напротив престола Гранмара конунга, а все его люди сидели рядом на скамье. Гранмар конунг сказал Хильдигунн, своей дочери, чтобы она приготовилась подносить пиво викингам. Она была очень красивая девушка. Она взяла серебряный кубок, наполнила его, подошла к Хьерварду конунгу и сказала:
– За здоровье всех Ильвингов и в память Хрольва Жердинки!
Она выпила кубок наполовину и передала его Хьерварду конунгу. Тот взял кубок и ее руку и сказал, что она должна сесть рядом с ним. Она возразила, что не в обычае викингов пить с женщинами один на один. Хьервард отвечал, что он охотно нарушит закон викингов и будет пить с ней вдвоем. Тогда Хильдигунн села рядом с ним, и они пили из одного кубка и много беседовали в тот вечер. На следующий день, когда конунги встретились, Хьервард посватался и просил руки Хильдигунн" (88; 37).
На пирах слагался эпос, в длинных домах у очагов сочиняли, рассказывали, запоминали и передавали друг другу саги. Это было место, позволяющее людям не только общаться между собой, воспроизводя существующие связи горизонтального порядка, но и открывающее прямой канал в прошлое – в общее прошлое, которое, как известно, для человеческого восприятия является единственным залогом общности и идентичности.
Наконец, большой дом – как простого землевладельца, так и могущественного конунга – всегда место сбора воинов. Это могли быть несколько членов одной семьи, обсуждавших стратегию кровной мести, либо большая дружина вождя, мечтающая о добыче в грядущем заморском походе, однако сущность собрания оставалась прежней. Здесь ярчайшим, концентрированным образом проявлялись как горизонтальные, так и вертикальные связи, как побратимство воинов, так и связывающие их с вождем узы верности и подчинения. Награждение отличившихся, раздача и дележ добычи "кольцедробителями"-конунгами, решение о приеме в дружину – все это осуществлялось здесь, на пиру под кровлей большого дома:
...от дальних пределов
народы сходились
дворец возводить и воздвигли хоромы
в срок урочный,
а тот, чье слово
было законом, нарек это чудо
Палатой Оленя, Именем Хеорот;
там золотые
дарил он кольца
всем пирующим.
Дом возвышался
рогами увенчанный...
(Беовульф, 76-82)
Чертог Одина, Вальхалла, как и все происходящее в нем, является лишь копией того, что каждый германский воин переживал постоянно, того, ради чего он жил, ради чего он шел в бой. И дева, подносившая воину рог с пивом на пиру, органично превратилась в валькирию, встречающую павшего эйнхерия в его новом доме (194; 75). Дружинник, становясь воином конунга, тоже обретал новый дом, где отныне ему надлежало провести лучшие дни своей жизни, – ведь воспоминание о подвигах порой приятнее самих подвигов.
Структурообразующая роль дома подчеркнута одним из сюжетов "Саги о Вельсунгах", в котором конунг строит дом таким образом: "Сказывают, что Вельсунг-конунг велел выстроить славную некую палату, а строить велел так, чтобы посреди палаты росло огромное дерево, и ветви того дерева с дивными цветами ширились над крышей палаты, а ствол уходил вниз... и звали его родовым стволом" (87; 2). Прямая линия преемственности, идущая от мирового ясеня Иггдрасиля, связующего миры скандинавского мифологического пространства, воплотилась, таким образом, в конструктивном центре и оси здания.
Таким образом, длинный скандинавский дом, зародившись в недрах германского общества и являясь одной из его репрезентативных черт, с течением времени в Скандинавии стал подлинным средоточием стабильной, оседлой, "земной" культуры. Трансформируясь постепенно, он является истинным стержневым элементом культуры Севера, связывая вертикальной хронологической осью все эпохи развития Скандинавии. Никакой разницы между вендельским временем и эпохой викингов в традиции домостроительства проследить не удается: конструктивные особенности диктовались местной географией и господствующими строительными материалами. Впрочем, столь же не принципиальна и дифференциация предшествующих эпох. Единственный устойчивый вектор – возрастание размеров и усложнение внутренней структуры домов, но и он не обнаруживает незыблемой последовательности. Таким образом, длинный дом является олицетворением скандинавской оседлой культуры и символом ее стабильности. |
|
