| Одна из самых важных тем – руны, сохранившиеся на предметах вооружения. Находки рунических надписей на оружии демонстрируют нам, вероятно, наиболее мощную форму воздействия человека на окружающий его мир. Руны являлись, несомненно, самым действенным магическим инструментом, в то время как оружие выступало в качестве самого авторитетного и непререкаемого аргумента в сфере материальной жизни. И то и другое, с точки зрения человека архаической эпохи, наиболее эффективно преобразовывало реальность, изменяя ее в требуемом направлении. Сочетание же двух столь действенных орудий в единый комплекс, несомненно, должно было существенно усиливать результативность предпринимаемых шагов. В этом контексте любопытно подвергнуть исследованию те закономерности, которые можно различить при анализе фонда рунических памятников, связанных с предметами вооружения.
Следует отметить, что количество надписей на оружии, известных к настоящему времени, относительно невелико и в целом составляет сравнительно небольшой процент от общего числа рунических памятников, причем бросается в глаза совершенно непропорциональное распределение их по эпохам. Так, если от интересующей нас эпохи старших рун и переходного периода до нас дошло не менее 26 надписей на предметах вооружения, то период младшерунической письменности (примерно с 700 по 1300 г.) сохранил лишь около двух десятков объектов подобного рода. Напомним, что старшерунических надписей известно немногим более 250, в то время как количество эпиграфических памятников эпохи викингов и Средневековья исчисляется почти в 6000 единиц. В результате мы получаем весьма показательные цифры: старшерунические надписи на оружии составляют примерно 10 % от общего числа находок, в то время как младшерунические – лишь около 0,0035 %.
При этом ни в коей мере нельзя списать такую разницу на какие-либо различия в состоянии источникового фонда – мы располагаем, как известно, огромным количеством находок предметов вооружения эпохи викингов, неизмеримо превосходящим суммарное количество аналогичных артефактов времен Великого переселения или иных эпох. То есть представленное соотношение получено на основании анализа вполне корректной базы данных и отражает некую закономерность, реально существовавшую и нашедшую отражение в источниках. Разумеется, фонд надписей увеличивается, и с течением времени, как и в любой иной сфере рунической эпиграфики, происходят определенные изменения статистического порядка, однако столь колоссальный разрыв в цифрах, несомненно, уже не подвергнется существенной корректировке.
Интересно соотношение находок внутри этой группы. 23 рунические надписи из 26 нанесены на предметы наступательного вооружения. Среди них 14 экземпляров мечей и их конструктивных элементов – наверший, обкладок ножен и т. д., 8 наконечников копий и дротиков, 1 древко стрелы. При этом лишь три находки связаны с предметами оборонительного вооружения – 2 умбона от щитов и шлем.
В своем исследовании, посвященном проблеме рунических надписей на оружии, К. Дювель выделяет четыре группы находок, дифференцируемых им по хронологическому и географическому признакам, Первую группу составляют находки, происходящие из болот Южной Ютландии и Северной Германии. Второй блок образуют надписи на наконечниках копий и дротиков, относимые к периоду III в. н. э. Третья группа включает англосаксонские надписи на предметах вооружения, датируемые VI в. н. э. Наконец, в четвертой группе представлены наиболее поздние надписи, относимые к VII в. и обнаруженные за пределами Скандинавского полуострова, в континентальной Европе (171; 131). Подобная классификация не является идеальной, однако позволяет привлечь внимание к определенным закономерностям, присутствующим в данном фонде находок. Бросается в глаза, например, универсальный характер колющего и метательного оружия – надписи на копьях и дротиках присутствуют во всех хронологических подпериодах рассматриваемого отрезка времени. В то же время предметы оборонительного вооружения относятся преимущественно к наиболее ранним эпохам рунической письменности и не представлены среди поздних находок. Отметим также, что, за редчайшим исключением (кроме надписи из Эвре Стабю), находки оружия связаны с континентальной Европой, Британскими островами или Данией, но не со Скандинавским полуостровом. Это подчеркивает достаточно подвижный характер того образа жизни, который был присущ германцам на протяжении периода переселений да и в эпоху ранних варварских королевств, хотя, разумеется, свидетельствует также и о большей плотности населения в нескандинавских областях германского мира, а также о широком распространении здесь рунической грамотности и активности применения рун в воинском обиходе.
Итак, наиболее локальную и вместе с тем наиболее долго существующую группу образуют надписи на предметах вооружения из болот пограничья Германии и Дании. Обстоятельства их обнаружения далеко не всегда дают ответ на вопрос о том, каким именно образом тот или иной предмет попал в болото. Отнести все эти объекты априорно к результатам жертвоприношений вряд ли возможно, хотя бы уже потому, что мы не можем совершенно исключить и другие возможные обстоятельства, в результате которых предмет оказался в глубине топи. Например, владелец мог обронить и потерять его при переправе через болото либо утонуть вместе с ним, метнуть копье в противника, который, в свою очередь, уже не смог выбраться на сухое место, и т. д. То есть у нас нет никаких оснований видеть в каждой находке именно жертву богам, вне зависимости от того, что представляет собой сама надпись.
Находки из болот датируются примерно от 200 г. н. э. до VI столетия включительно. Наиболее показательны в этой группе следующие надписи.
1. Навершие ножен меча из Торсберга относится к наиболее ранним объектам с руническими знаками – оно несет на себе две надписи: owlþuþewar и niwajemariR. Первая из надписей рассматривается специалистами как искаженное w(u)lþuþewaR – определение принадлежности оружия (с суффиксом -aR): "сияющего, великолепного дружинника". Вторая часть – "неплохо известный" (славный);
2. Ко второй половине III в. принадлежит обкладка от ножен меча из Вимозе в Дании. Надпись состоит из двух частей: mariha iala и makija и читается следующим образом: "этот меч принадлежит мне" или, как вариант, "этот меч принадлежит Мару (имя владельца)" (181; 58);
3. Также в Вимозе обнаружена серебряная накладка на ножны с золоченой отделкой. На ней рунами написано имя awns – вероятно, Awings;
4. Из болота в Иллеруп происходит рукоятка щита с надписью swarta. Она относится к наиболее ранним – около 200 г. – и истолковывается как один из вариантов германского слова "меч" или прилагательное swarta – "черный";
5. Из знаменитого Нюдамского болота, прославившегося находкой одного из хорошо сохранившихся кораблей эпохи переселений, происходит древко стрелы, датируемое промежутком III-V вв. с надписью lua – возможно, искаженным типичным заклинанием alu;
6. Весьма показательна в смысле истолкования надпись на бронзовом фрагменте умбона из Иллерупа – aisgRh. Вот перечень переводов, предложенных отдельными исследователями: Бюгге – "Сиги владеет этим щитом"; Ольсен – "Одержи победу, щит"; Гринбергер – "Я одерживаю победу"; Нореен – "Эйсгер владеет этим"; Хольтхаузен – "Сиггер владеет мной"; Краузе – "Aisig. Hagel" (два слова – "яростный" и "порча"); Гутенбруннер – "Оставайся невредимым от бури копий" (кеннинг); Антонсен – "Отводящий град" (копий или стрел); Эрик Мольтке высказался в пользу бессмысленности (нечитаемости) надписи. Столь вариативное прочтение, сохраняющее тем не менее устойчивое семантическое ядро, позволяет отнести эту надпись к одному из двух типичных формализованных классов надписей;
7. Из болота Крагехуль в Дании происходят пять фрагментов наконечников копий, на одном из которых имеется надпись: EkerilaR asugisalas muha haite gagaga ginuga he lija hagalawijubig. В этом достаточно длинном тексте четко и недвусмысленно читаются несколько первых слов: Я, эриль Асгисль… После этого следуют более или менее стандартизованные посвящения и магические формулы, в том числе и известное gagaga.
Кроме того, среди болотных находок имеется и весьма показательная категория находок. На умбоне щита из Торсберга присутствует римская надпись – AEL(IUS) AELIANUS. Есть и другие римские имена, обнаруженные в Иллерупе, Нюдаме, Торсберге и Вимозе (163; 135).
Другая группа рунических надписей представлена однотипными находками метательных и колющих копий. Самая ранняя из них, относимая ко второй половине II в., одновременно считающаяся и наиболее ранней рунической надписью,– листовидный наконечник из Эвре Стабю в Норвегии, происходящий из погребального комплекса, состоящего из двух мужских и двух женских сожжений. Одно из наиболее популярных толкований надписи raunijaR – "лишающий врага мужества". Из Дамсдорфа, в Центральном Бранденбурге, происходит датируемая серединой III в. надпись на наконечнике копья: ranja ("находящийся в движении"?), которая приписывается находившимся здесь в то время бургундам. Единственный из наконечников, найденный не в погребении, – ковельский, несущий надпись tilarids – "стремящийся к цели". В этой же группе должны быть упомянуты находки из Мое (Готланд) – sioag или gaois (перевод неясен, возможно "ревущий, звучащий"), а также польская находка из местечка Розвадов – ...krlus (возможно, "я, герул"?).
С британских островов, главным образом из погребений, происходят несколько находок. В Кенте обнаружены пять деталей меча VI в. и один наконечник копья VII в. – в том числе обнаружены:
1. В Сарре – нечитаемая надпись на навершии меча;
2. В Эш-Гилтон – также навершие: eic sigimer nemde – "Сигимер назвал меня", с другой стороны – sigi mci ah ("Сиги владеет мною");
3. Обкладка ножен из Чессел Даун-Фридхоф на острове Уайт: æсо so eri ("увеличивающий страдания");
4. Два серебряных позолоченных навершия с рунами "z" из Эш-Гилтона, иногда рассматриваемые как посвящение Тору (163; 151);
5. Фавершем. На навершии меча дважды начертана руна Тюра. Этот случай, с точки зрения наличествующей у нас информации, должен быть признан классическим – это соответствует одному из крайне немногочисленных упоминаний в Эдде об истинном магическом значении и употреблении рун;
6. Наконечник копья из Холборо – своеобразная биндеруна: руна Тюра на прямоугольном основании, напоминающем кириллическую букву П;
7. Наконец, скрамасакс из Темзы. "Неканонический" вариант англосаксонского футарка, дополненный, вероятно, именем владельца: beagno?).
Определенная невыразительность англосаксонских надписей объясняется тем, что германская языковая и магическая подоснова рунической письменности в Англии довольно быстро приходила в упадок (163; 153).
Континентальные надписи VII в. редки. Из более чем 50, обнаруженных, например, в Германии, – только пять сделаны на оружии. Из них относительно разборчивы четыре. На серебряной пластинке из Лейбенау, по всей видимости, присутствует имя владельца – Rauzvi, остальные знаки спорны. Скрамасакс из Хайльфингена несет на себе надпись ikxrxkwiwixu. Понятно лишь то, что в начале стоит местоимение ik – "я".
Наконечник копья из Вурмлингена – надпись idorih. Варианты прочтения - "делаю могущественным и уважаемым", имя собственное или посвящение Тору (Тор = Dor?). Возможно, имя собственное имеется и на саксе из Штайндорфа: husibald...
Эпоха викингов донесла до нас только три (!) надписи на оружии, весьма малочисленны и надписи последующего времени (XII-XIII вв.). Достаточно сказать, что из примерно 3000 секир, обнаруженных в Норвегии, только одна содержит руническую надпись. Помимо нечитаемых надписей (afke, Уппланд), есть достаточно стандартизованные двухчастные: rani: aaþmuikur и butfus: faii. ("(Г)рани владеет этим дротиком. Ботфос вырезал") (Свенскенс, Готланд) или auðmundr gerði mik. asleikr a mik ("Аудмунд сделал меня. Аслейк владеет мною") (Корсёюгорден, Норвегия). Периодом около 1200 г. датируется умбон с надписью gunnar gerði mik. helgi a mik (Гуннар сделал меня. Хельги владеет мною). В Гринмаунт (Ирландия) найдена надпись, содержащая прозвище владельца: tomnalselshofoþasoerþeta (Дуфнал Голова Морской Собаки владеет этим мечом). Наконец, к самому концу периода (конец XIII в.) относится надпись типично христианского свойства: "Ave Maria..."
В общей сложности известно более двух десятков младшерунических надписей на предметах вооружения, что, как было указано выше, составляет неизмеримо меньшую долю от общего числа, чем в случае со старшеруническими надписями. Выводы, непосредственно следующие из приведенных фактов, в целом сводятся к следующему.
Несомненна высокая роль, которая отводилась нанесенным на оружие руническим надписям или отдельным знакам. Этим символам придавалось значение, далеко выходящее за рамки обычной информационной трансляции. При этом явственно ощутимо четкое различие между двумя эпохами рунической письменности. В эпоху викингов, когда руническая эпиграфика вплотную приблизилась к состоянию рафинированного алфавитного письма, а всякое сверхъестественное содержание рун стало рассматриваться как безусловно второстепенное, окончательно изменился и характер надписей. Наряду с возникающей на самом излете активного бытования рун формулой типичного христианского молитвенного призыва, органично замещающего языческое обращение к асам, большинство надписей на оружии в эпоху викингов тяготеет к чрезвычайно устойчивой формуле: "Имярек сделал меня. Некто владеет мною" с незначительными вариациями. Иногда данная надпись редуцируется, остается только имя владельца. В одном случае можно предположить, что владелец и лицо, вырезавшее руны (разумеется, и изготовитель оружия), являются разными людьми. Однако результирующая формула отличается удивительной устойчивостью. Более того, она фактически, в несколько сокращенной форме, воспроизводит ядро формулы, характерной для наиболее массового типа памятников младшерунической эпиграфики – рунических камней. Для них также весьма характерно указание, по меньшей мере, двух действующих лиц – автора изображения и заказчика либо заказчика и поминаемого посредством установки камня человека. Редукция формулы и ее предельный лаконизм диктовались характером предмета-носителя надписи, не оставлявшего такого простора, как поверхность камня. Тем не менее сложение весьма формализованного и чрезвычайно устойчивого речевого блока свидетельствует об окончательной фиксации в сознании не только традиции начертания рунических надписей, но и стереотипных формулировок, в рамках которых преимущественно и мыслилась, и реализовывалась руническая письменность. Учитывая весьма значительные изменения, происходившие с футарком в течение второй половины I – начала II тыс. н. э., мы приходим к выводу, что отраженные в эпиграфике стереотипы мышления оказывались гораздо более устойчивыми, нежели традиционный рунический алфавит.
При этом в подавляющем большинстве случаев надписи сугубо утилитарны, ибо сочетают в себе свойства марки изготовителя и клейма собственника. Это служит отражением главной и основной тенденции, являющейся проекцией тенденции общерунической и заключенной в неуклонной десакрализации рунической письменности, уменьшении роли магических, ритуальных и посвятительных надписей и возрастании роли надписей профанного, бытового содержания. Наметившись еще в эпоху старших рун, в рамках переходного периода в континентальной Европе и на островах, эта тенденция приводит к полному торжеству профанных надписей в младшерунический период.
Что же касается старшерунических надписей на оружии, то они демонстрируют гораздо меньшую формализацию. Собственно, типология надписей не слишком разнообразна. Следует выделить пять основных категории:
1. Собственное имя оружия, чаще всего являющееся однословным или составным эпитетом, то есть хейти или кеннингом;
2. Указание имени владельца оружия;
3. Указание на лицо, вырезавшее руны, – эриля;
4. Магическое заклинание или его аббревиатура;
5. Непосредственное посвящение оружия асу в расчете на помощь.
Чрезвычайная трудность прочтения и тем более интерпретации некоторых надписей должна удержать нас от безапелляционных выводов. Однако отметим, что, как правило, эти типы не пересекаются, то есть предмет несет обычно достаточно краткую надпись, лежащую в пределах одного из указанных семантических полей. Очевидна чрезвычайная значимость именно магической составляющей рунических символов. При неустойчивости орфографии, общей для старшерунических памятников, прослеживается удивительно упорное и настойчивое стремление пометить оружие с использованием чрезвычайно экспрессивных эпитетов, совершенно недвусмысленно подчеркивающих агрессивный и активный либо, реже, оборонительный характер предмета вооружения. "Стремящийся к цели", "Яростный", "Проникающий" – трудно представить более подходящие имена для копий или мечей. Справедливо высказывание Л. А. Новотны, указывавшего на то, что надписи на оружии – это прежде всего язык воинов и племенной знати, предназначенный для варварски возвышенной поэтической передачи ощущения борьбы, крови, ран, оружия, трупов, охоты и т. д. Это само по себе блестящее и яркое отражение неспокойного мира сокрушителей Империи воссоздает лихорадочную и воинственную атмосферу эпохи, когда каждый воин находился в состоянии перманентной борьбы за свое существование и за победу, эпохи, известной нам по эпосу и кровавому оттенку золотых украшений.
Несомненна персональная связь между оружием и его владельцем. Одно не существует без другого, и наоборот. В этих надписях запечатлелась надежда на помощь в решающем броске и удачном ударе, надежда на то, что вовремя подставленный щит выдержит и не подведет. Метательное копье, ангон, являлся весьма важным элементом экипировки и вместе с тем порой выступал как главный действующий персонаж поединка. Первый всесокрушающий бросок мог привести к безоговорочной победе еще до рукопашной схватки. Поэтому ему уделялось особое внимание. В то же время неудачный бросок ставил под угрозу дальнейший исход поединка. Именно в силу этого столь лаконично-яркими порой бывают надписи на наконечниках копий, выступающих как своеобразный символ эпохи.
Воин любил свое оружие, доверял ему, называл его ярким и звучным именем, ожидая помощи в бою, вероятно, прежде всего, от самого оружия, а уже во вторую очередь – от ответственного за воинский успех божества. Несомненна определенная, более или менее явно выраженная, персонификация предмета вооружения, наделение его определенными чертами одушевленного существа, органично вписывавшееся в стереотипы языческого мышления и продолжавшее пережиточно-тотемистическую традицию зооморфа в украшении шлемов. В этом контексте непосредственным продолжением этой традиции одушевления выступает рыцарский обычай давать имена собственные мечам, копьям и другим предметам вооружения. Он, как и многие другие черты классического европейского рыцарства, уходит своими корнями именно в германскую традицию языческого периода (37). "Ожившие" меч или копье продолжали свой путь и в иной мир – с хозяином, в качестве погребального инвентаря, либо самостоятельно, как большинство находок из болот Северной Европы. И в самом деле, при анализе надписей на оружии сразу же возникает ощущение, что копье, получив собственное имя, действительно обретало вместе с ним и свою неповторимую судьбу, которая была не менее славной и, пожалуй, с точки зрения археолога, гораздо более продолжительной, чем судьба самого его владельца. Так, ковельское копье (139) настолько дистанцировалось уже в нашем сознании от своего хозяина, что перипетии его судьбы – не только новейшей, но и раннесредневековой – воспринимаются действительно как приключения самого копья и только во вторую очередь – как приключения неведомого готского воина.
При анализе текстов рунических надписей на оружии возникает соблазн истолковать некоторые из характерных эпитетов как хейти асов, в частности самого Одина. Известно, что письменные источники дают нам чрезвычайно многообразную палитру хейти Одина, насчитывающую многие десятки имен, к тому же наверняка существовали и другие. Отвергать такую возможность нельзя. К тому же именно Одину принадлежит один из немногочисленных эддических "именных" предметов вооружения – копье Гунгнир (64; 62). Впрочем, ни один из известных нам текстов не упоминает о рунах, нанесенных на копье, однако это, разумеется, ни о чем не говорит. Вся история с обретением Одином тайного знания рун тесно завязана на этот тип вооружения – именно копьем пронзил себя мудрейший из асов, принеся себя в жертву самому себе. Устойчивая ось Один – копье – руны, о которой напоминает обилие типических надписей на наконечниках пик и дротиков, заставляет более внимательно отнестись именно к этому – основному и древнейшему – виду оружия.
При этом существуют прямые письменные свидетельства о наличии рунических символов и надписей на мечах. Канонический вариант – речи Сигрдривы, находящие прямую аналогию в надписях на навершии из Фавершема и, возможно, копья из Холборо:
Руны победы,
коль ты к ней стремишься, –
вырежи их
на меча рукояти
и дважды пометь
именем Тюра!
(Речи Сигрдривы: 6)
Строфа из "Беовульфа" блестяще иллюстрирует один из вариантов нанесения рун на оружие. Хродгар, рассматривая золоченую витую рукоять меча, видит на scennum изображение битвы божества с великанами и надпись, указывающую, кем и для кого был изготовлен меч:
...и сияли на золоте
руны ясные,
возвещавшие,
для кого и кем
этот змееукрашенный
меч был выкован
в те века незапамятные
вместе с череном,
рукоятью витой...
(Беовульф: 1694)
Какая именно часть рукояти подразумевалось под термином scennum , неизвестно, однако данная надпись типологически соответствует именно переходной форме старшерунических надписей англосаксонского региона, сохраняющих архаический вид, но уже демонстрирующих стандартизованную позднюю немагическую (профанную) формулу с упоминанием изготовителя/владельца. Рассказчик не упоминает конкретных имен при описании надписи – возможно, для него было самоочевидным, что в надписи такого рода должны быть упомянуты именно владелец оружия и мастер: сложившаяся традиция предполагалась "по умолчанию". Подобный тип надписей находит полное соответствие в находке наверший из Эш-Гилтона и, возможно, из Сарре, Эшгилтонская находка хронологически, типологически и "концептуально" наиболее близка к мечу из "Беовульфа" и, несомненно, является лишь вершиной айсберга, малодоступного нашему восприятию и оценке в силу фрагментарности источникового фонда эпохи "темных веков".
Напоследок уместно высказать еще одно предположение. Как представляется, вызревание и конституирование формализованных текстов рунических надписей на оружии в какой-то мере было связано со все меньшей индивидуализацией форм самого вооружения. Росла численность дружин, возрастали производственные ресурсы общества, повышалось качество оружия. Меч или копье, оставаясь непреходящей ценностью и предметом искренней привязанности воина, тем не менее в некоторой степени утрачивали индивидуальность. Наконечники копий, секиры и даже мечи эпохи викингов, а тем более последующего периода, не просто стали более массовыми – определенно снизилось разнообразие их внешних форм. Несколько меньшая выразительность форм позднего оружия – при повышении его эффективности – очевидна. Раньше каждый предмет вооружения действительно представлял собой уникальное произведение оружейного искусства – взятый сам по себе, он значил для своего обладателя, по-видимому, больше, чем в более позднее время, и больше ценился. Он как бы имел свое собственное лицо, совершенно неповторимое и индивидуальное. Именно в этом надо искать корни обычая давать оружию собственные имена. Оружие было чрезвычайной ценностью, и нанесение имени владельца на его поверхность, во всяком случае, в последнюю очередь могло преследовать цель обозначить именно собственнические отношения – каждому и так было ясно, чье именно это копье или меч.
Конунги эпохи викингов, несомненно, снабжали своих дружинников более или менее значительными партиями вооружения, заказывая их кузнецам. Это был первый и весьма уверенный шаг к стандартизации оружия, облегчающей его производство и повышающей качество, но вместе с тем всегда неуклонно ведущей к обезличиванию вещей. Популярные типы мечей (52) длительное время находились на вооружении, унифицируясь до весьма значительной степени. Все большие и большие контингенты дружинников собирались под одной крышей в пиршественном зале, на одном корабле, в одном лагере и т. д. Все более и более частой становилась ситуация, в которой воины могли перепутать свое оружие. Именно в этот период нужда в знаках собственности, сугубо утилитарных метках владельца, выходит из тени и становится велением времени.
Современной моделью такого эпиграфического памятника является выведенная шариковой ручкой фамилия владельца на внутренней стороне тульи бескозырки или фуражки, каковую нетрудно обнаружить на большинстве головных уборов в любом из военных училищ или гарнизонов. Это достаточно "грубая" модель, однако и стандартизация в наши дни доведена до своего логического предела.
Первые шаги до промышленной стандартизации в конце I тысячелетия н. э. уничтожили значительную долю индивидуальности оружия, изрядно "обезличив" его, что отразилось в изменении стереотипа рунических формул и степени их распространенности. Предлагаемая схема, конечно же, не исчерпывает сути проблемы, но, как представляется, является магистральным направлением ее решения. |
|
