| Символ новой Северной культуры – день Гибели Богов. Его зримое выражение – рвущаяся с лопастей весел пена, когда форштевень ладьи вот-вот с шорохом скользнет по песчаной отмели и гулко ударится о прибрежный камень. Никакое другое событие периода, наступившего в Северных странах в середине первого Миллениума, не может столь ярко и исчерпывающе определить его как военный поход морского конунга. Сага об Инглингах, являющая собой наиболее концентрированное по степени насыщенности историческим материалом произведение эпохи, запечатлела нарастание этого напряжения. События, отшумевшие полторы-две тысячи лет назад, нарастают, как в сюжете, созданном руками талантливого сценариста и режиссера.
Один – великий воин и путешественник. Но это еще даже не прошлое – это действительно миф:
"Один был великий воин, и много странствовал, и завладел многими державами. Он был настолько удачлив в битвах, что одерживал верх в каждой битве, и поэтому люди его верили, что победа всегда должна быть за ним. ...Часто он отправлялся так далеко, что очень долго отсутствовал" (88; 2).
Череда мирных и благополучных правлений продолжила неспокойную эпоху:
"Ньерд из Ноатуна стал тогда правителем шведов... В его дни царил мир, и был урожай во всем" (88; 9). "При Фрейре начался мир..." (88; 10),
Уже Свейгдир (ок. I в. н. э. (50; 92-93)) совершает морские походы, но его цель – поиски "прародины" асов (88; 12). Его походы совершенно не похожи на походы викингов. Это еще другая эпоха. Даже мифологизированное сознание творцов доносит до нас это ощущение.
"Ванланди, сын Свейгдира, правил после него и владел Богатством Уппсалы. Он был очень воинствен и много странствовал" (88; 13). Традиция тем не менее не создана. Следует несколько поколений бесцветных конунгов, даже гибель большинства из которых непримечательна.
Около 400 г. Даг Дюггвасон "собрал большое войско и направился в Страну Готов. Подъехав к Верви, он высадился со своим войском и стал разорять страну. Народ разбегался от него. К вечеру Даг повернул с войском к кораблям, перебив много народу и многих взяв в плен... В те времена правитель, который совершал набеги, звался лютым, а его воины – лютыми" (термин "gramr" означает и "князь", "правитель", и "лютый") (88; 18). Это уже классический внутрискандинавский грабительский поход.
"Агни, сын Дага, был конунгом после него. Он был могуществен и славен, очень воинствен и во всем искусен. Одним летом Агни конунг отправился со своим войском в Страну финнов, высадился там и стал разорять страну" (88; 19). Акватория Балтики – поприще для морских конунгов. Разницы в нападении на "чужих" финнов или "своих" готландцев нет и в помине. Ограничивающий фактор – племенная принадлежность. За ее пределами начинаются "не свои".
В начале VI в. "Ерунд и Эйрик были сыновьями Ингви, сына Альрека. Все это время они плавали на своих боевых кораблях и воевали, Одним летом они ходили в поход в Данию и встретили там Гудлауга конунга халейгов (Халогаланд в Норвегии), и сразились с ним. Битва кончилась тем, что все воины на корабле Гудлауга были перебиты, а сам он взят в плен. Они свезли его на берег у мыса Страумейрарнес и там повесили" (88; 23). Новый стиль идеального конунга пробивает себе дорогу. Этот набор действий становится стереотипным. Мирные и "домашние конунги" теперь исключение. Обратим внимание, что поведение вождя – авантюра за границей племенной территории, схватки с первым попавшимся противником, скорая расправа над побежденным весьма традиционным повешением – все это классический набор действий викингов позднейшей поры.
"Братьев Эйрика и Ерунда это очень прославило. Они стали знаменитыми. Вот услышали они, что Хаки, конунг в Швеции, отпустил от себя своих витязей. Они отправляются в Швецию и собирают вокруг себя войско. А когда шведы узнают, что это пришли Инглинги, тьма народу примыкает к ним. Затем они входят в Лег и направляются в Уппсалу навстречу Хаки конунгу. Он сходится с ними на Полях Фюри, и войско у него много меньше. Началась жестокая битва. Хаки конунг наступал так рьяно, что сражал всех, кто оказывался около него, и в конце концов сразил Эйрика конунга и срубил стяг братьев" (88; 23). Закономерным этапом становится, как видим, гражданская война между претендентами на племенную власть и локальный авторитет.
Множить дальнейшие примеры можно до бесконечности. Мирные конунги сменяются воинственными, – этот процесс детально и пристально проанализирован с литературной и культурологической точки зрения, – однако общий вектор определен бесповоротно: Скандинавия встала на путь тотальных военно-морских экспедиций. Уже в вендельскую эпоху, к началу–середине VI в., сложились три основных направления этих походов:
1. Походы против иноэтничного населения в рамках Балтийского моря;
2. Походы против других скандинавских племен;
3. Походы против соплеменников.
До формирования классического набора грабительских (подчеркнем это особо, так как грабежи не исчерпывали активность скандинавов) ипостасей викингов недоставало только походов на Запад. Они, впрочем, были, но являлись чрезвычайно редким эпизодом, полностью утопая там в череде собственно западноевропейских внутренних войн эпохи "темных веков".
Первым документированным походом на Запад следует признать поход Хлохилайха (Хуглейка, Хигелака) в северные земли франков. Предположительно в 521 году "даны со своим королем по имени Хлохилайх, переплыв на кораблях море, достигли Галлии. Высадившись на сушу, они опустошили одну область в королевстве Теодориха и взяли пленных. После того как они нагрузили корабли пленными и другой добычей, они решили вернуться на родину. Но их король оставался на берегу, ожидая, когда корабли выйдут в открытое море, чтобы затем самому последовать за ними. Когда Теодориху сообщили о том, что его область опустошена иноземцами, он направил туда своего сына Теодоберта с сильным и хорошо вооруженным войском. Убив короля (данов) и разбив в морском сражении врагов, Теодоберт возвратил стране всю захваченную добычу" (10; 25). Примечательно, что этот поход нашел перекрестное отражение и в северном наследии – в "Беовульфе" (2913-2922).
Однако вплоть до второй половины VIII в. эти походы остаются эпизодом. Не они, а внутренняя активность дружин определяет лицо эпохи. Но стиль жизни уже изменился. Скандинавия стала очагом кипящей военной активности. Все черты германской культуры, подчеркнувшие стадиальное движение героического века, обостряются на Севере, находя адекватное воплощение в бесконечной череде сезонных походов,
Двадцатый век стал эпохой развенчания многих научных мифов. В комплексной скандинавистике постепенно ушло в область научных легенд представление о викингах как об исключительно деструктивной силе. Вызрело и конституировало свои позиции устойчивое представление о многоплановости и разносторонности интересов скандинавских пришельцев, о чрезвычайно высокой роли даже самой военной экспансии, не говоря уже о многочисленных мирных и созидательных проявлениях движения северян за пределы своего ареала. И на наших глазах постепенно уходит из исторической науки еще один миф – миф о том, что эпоха викингов началась 6 июня 793 г. нападением отряда скандинавских воинов на монастырь св. Кутберта на острове Линдисфарн. Умозрительность этого положения всегда была достаточно очевидна, однако магия даты, позволяющей хоть что-то определить со всей возможной точностью, всегда играла свою роль. Выясняется, однако, что в самом скандинавском обществе, которое одно только может быть рассмотрено нами как некая измерительная шкала, этот момент не ознаменовался никакими кардинальными изменениями. При отстраненном анализе развития северной культуры у всякого непредвзятого наблюдателя складывается устойчивое впечатление непрерывности традиции, и информация о начале массовых (а ведь действительно массовых – на третье лето рейдов в Британию основываются большие лагеря, в том числе будущий город Дублин, столица Ирландии) походов выглядит на самом деле несколько шокирующим диссонансом. Напротив, возникает отчетливое ощущение надлома, произошедшего несколькими веками ранее.
Подлинным поворотным пунктом в северной "культурной истории" была середина I тыс. н. э., когда общество активно начало воспроизводить свою собственную – и, для Европы, уникальную – стереотипную форму культуры: морской поход. Уникальность ее совершенно очевидна. Многочисленные социумы, переживавшие свой героический век, обычно проявляли собственную активность в иных формах военных рейдов: сухопутных – конных и пеших. В то же время внешне чрезвычайно схожие формы финикийской, например, экспансии, строго говоря, не принадлежат стадии героического века. Определенную аналогию можно усмотреть в греческом обществе гомеровского и догомеровского периода, однако, как представляется, корабль в нем все же был в гораздо большей степени "средством доставки", нежели "живым существом" и соучастником похода. В любом случае многие формы культуры скандинавов, завязанные всецело на корабельную практику, грекам были чужды. Именно это и дает возможность говорить об уникальности эпохи и ее культурных форм. На этом фоне все остальные проявления культурной уникальности отчетливо занимают несколько подчиненное положение – они безусловно вторичны рядом с главным символом времени и места, своего рода топохронологической квинтэссенцией – кораблем с плывущими на нем воинами.
Этому движению подчиняется все в Скандинавии. Дело даже не в том, что значительная часть населения участвовала в самих походах. Почти все обитатели Севера рано или поздно имели шанс повстречаться с этой опасностью, ибо для викинга – а теперь уже смело можно употребить этот термин – не существовало разницы, кого именно грабить. Внутренний поход против фактически соседей стал такой же обыденностью, как и заморская экспедиция. Численный состав этих контингентов, как правило, был невелик – один, реже несколько кораблей. Но это компенсировалось активностью и боевыми качествами дружин. Возникает целый спектр формирований, в том числе и маргинализированных, фактически исключенных из общественной системы.
Скандинавская культура этого времени удивительно однородна – как однородно и само общество. Фактически за пределами этого равенства оказываются только несвободные по определению – рабы (патриархальное рабство было весьма специфической и универсальной системой подчинения социально ущемленных личностей). Все остальные, принадлежавшие к категории свободнорожденных, на практике оказывались в достаточно близких социальных условиях. Конунг Севера, подобно базилевсу гомеровского времени, сам трудился и в значительной степени жил за счет собственного труда и труда своей семьи. "Во многих местностях Норвегии и Швеции пастухами скота бывают даже знатнейшие люди", напишет Адам Бременский (40; 86). И если в эпоху викингов такое положение дел сохранялось в основном в окраинных патриархальных областях, в глухих углах Скандинавии, то в вендельское время и предшествующий период это было безусловной всеобщей нормой.
Критерием социального лидерства была принадлежность к соответствующему родовому коллективу, но реальная власть базировалась и могла базироваться в то время лишь на личном авторитете вождя – в конечном счете, дружинники окружали его в том случае и до тех пор, если и пока он вел боевые действия, был щедр и обладал определенной харизмой, заключавшейся в ключевом для скандинава того времени понятии удачи, неотделимом от понятия судьбы.
Именно эта эгалитарность, создававшая устойчивую и невероятно прочную основу для надстраивания форм социальной культуры и расцвета всех аспектов культуры духовной, позволяла вырабатывать универсалии этического комплекса, актуальные и приемлемые для всех слоев населения. Ведь не случайно Один – при всей своей специфичности – нигде так отчетливо не выступает в роли "Всеотца", как в "Речах Высокого". Именно здесь он дает поучения и определяет нормативы морали, универсально приемлемые для любого члена скандинавского общества – от конунга и ярла до последнего свободного домочадца на захолустном хуторе в глубоком северном фьорде.
Набор этих норм сложился именно в эпоху активных походов и небывалого доселе всплеска активности, когда мир стал достаточно агрессивен к населяющим его людям. Он пронизывает все мироощущение скандинавов, и, без сомнения, это именно тот памятник, который "следовало бы выдумать, если бы его не существовало". В самом деле, он лишь концентрированное и лаконичное воплощение тех законов, проявление которых мы постоянно отслеживаем по всем остальным памятникам, не имеющим моралистического значения.
Прежде чем в дом
войдешь, все входы
ты осмотри,
ты огляди, –
ибо как знать,
в этом жилище
недругов нет ли...
Вытянув шею,
орел озирает
древнее море;
так смотрит муж,
в чуждой толпе
защиты не знающий.
("Речи Высокого": 1, 62)
Даже начало песни проникнуто ощущением нестабильности и неустойчивости – того, что являлось основным вызовом, обращенным к человеку той эпохи. Поучения касаются поистине универсальных и внеклассовых аспектов жизни и поведения; необходимости поддерживать дружбу и платить за нее собственной привязанностью; мстить, коль скоро к этому подан повод; крепко держаться за жизнь, даже ценой физических страданий и увечий; соизмерять свои возможности с задачами и не увлекаться избыточной мудростью; наслаждаться в жизни как борьбой, так и богатством, любовью и всеми доступными человеку яркими переживаниями:
Щедрые, смелые
счастливы в жизни,
заботы не знают;
а трус, тот всегда
спасаться готов,
как скупец – от подарка.
("Речи Высокого", 48)
И общим выводом звучит поистине ставшая ключевой для эпохи походов строфа, провозглашающая результат миросозерцания и мировосприятия, порожденный эпохой и ставший лозунгом времени – лозунгом, ведшим по жизни тех воинов, что плывут на кораблях, высеченных на стелах Готланда:
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.
("Речи Высокого", 76-77)
В середине I тыс. н. э. на Севере наступает эпоха малых конунгов. Специфической, северной линией развития было то обстоятельство, что здесь актуальность единства – племенного и межплеменного – в определенный момент резко пошла на убыль. На континенте бурная эпоха военной демократии шла параллельно со сложением первичных праформ государственности – племенных союзов, которые органично трансформировались либо в новые формы племенных союзов, либо непосредственно в раннегосударственную структуру. Обратных процессов континент практически не знал. На Севере все обстояло по-иному. Относительно медленное развитие северной культуры привело в середине I тыс. к созданию максимально возможного для этого региона единства: "держав Инглингов и Скьельлунгов", представлявших собой племенные союзы с едиными культовыми центрами. Однако период их существования оказался чрезвычайно непродолжительным: уже в VI в. династии либо пресекаются, либо теряют свое влияние и власть.
Наступает время локальных правителей. Малые конунги становятся главными действующими лицами этого нового скандинавского мира. Пирамидальные локальные "миры" – черта эпохи. Небольшая область, насчитывающая, быть может, несколько тысяч жителей, становится территорией, на которой фактически действует понятие "мы". Жители именно этого локуса, подчиненного власти локальной же династии конунгов, осознают собственную принадлежность к группе – единственной группе за пределами собственного родового коллектива. Картина мироздания парцелляризируется – окружающий мир становится объектом приложения собственных усилий, и граница, за которой эта активность может быть реализована, порой в буквальном смысле начинается за оградой собственного хутора – земной Утгард лежит рядом и служит источником опасности или славы.
Возникает парадоксальная, на первый взгляд, дихотомия: с одной стороны, мир в значительной степени ограничен рамками собственного поселения и ближайшей округи, он "обозрим"; с другой – в мире оставалось все меньше границ. Человек Севера становился все более легок на подъем – тысячекилометровые расстояния преодолевались морским путем без особых проблем, тем более терялось ощущение расстояния в пределах зоны Датских проливов, основной зоны походов и столкновений данов, свеев, гетов и норвежцев. Формирование мобильной и активной цивилизационной сущности шло быстрыми темпами на протяжении всего первого тысячелетия, однако с обособлением скандинавских племен и началом у них внутренних походов этот процесс приобрел дополнительный импульс. Цивилизация Севера создавала ячейки, споры собственной культуры, которые заносились обстоятельствами либо собственной волей в другие земли, укореняясь там и давая производные от северной культуры филиационные побеги. Культура, таким образом, создала условия и механизм собственной трансляции.
Проблема мироощущения может решаться нами лишь на основе анализа различных стратов общества. При этом необходимо учитывать, что общество Скандинавии этого периода было, как отмечалось, весьма эгалитарным по своей сути, однако в нем все более и более отчетливо выделяется прослойка воинов-профессионалов. Это тот самый необходимый и достаточный компонент героического века, который создает все присущее ему своеобразие. Его членам свойственны:
1. Обостренное чувство собственной значимости, граничащее с неприкрытым (и обязательным по статусу!) бахвальством;
2. Отчетливое противопоставление своей группы остальному социуму ("неизбранным");
3. Агрессивность, подогревавшаяся как объективными (служба), так и субъективными (персональные амбиции) причинами;
4. Искусное владение оружием, оттачивавшееся как упражнениями, так и постоянной боевой практикой;
5. Формирование вторично-родственных связей по горизонтальным и вертикальным осям: ощущение побратимства (или реальное побратимство) с другими дружинниками и сыновняя подчиненность конунгу-вождю (своего рода приемному отцу);
6. Генерирование собственной религиозной субкультуры и собственной мифологемы: специфического и адресно-воинского микропантеона, собственных ритуалов, символов и амулетов воинской удачи и победы и т. д.;
7. Возникновение собственной версии героического прошлого в форме эпоса.
На скандинавской почве этим процессам было свойственно локальное своеобразие, в том числе:
8. Создание адекватных и чрезвычайно специфических форм самовыражения в виде скальдического искусства;
9. Активное использование в качестве основы для ведения боевых действий развитой базы судостроения;
10. Формирование специфически скандинавского института берсерков – непобедимых воинов, пользовавшихся психотропными веществами в качестве временного стимулятора и без того повышенной агрессивности и силы.
Дружинная культура, без сомнения, представляла собой во всех отношениях переходную структуру общества. В ней соединялись наиболее яркие архаические черты и элементы новой культуры. Она была квинтэссенцией и авангардом: все ярчайшие проявления устного и прикладного творчества, все главные новшества идеологического порядка, все новации социальных институтов были связаны либо с конунгами, либо с их дружинным окружением, не говоря уже о нововведениях технологического порядка в собственно военной сфере.
Но при этом следует отметить, что Скандинавия в это время – в период V-VIII вв.– активно формирует совершенно новый тип человека – самостоятельного хозяина собственного тела, души и имущества. Тип свободного и равноправного домовладельца, участника ополчения и индивидуального бойца, потенциального члена дружины выдающегося вождя, главы своего семейства, корабела и путешественника, способного к рискованным и авантюрным предприятиям – переселению в необжитые северные леса или на далекие острова, – формируется именно в этот период. Блестящая характеристика Скандинавии этого времени принадлежит перу одного из ведущих специалистов – К. Рандсборга. Он говорит о формировании здесь "открытого общества с высоким уровнем конкуренции среди его членов" – такая формулировка, в частности, предложена датскими исследователями. И это действительно так. Нигде в Европе этого периода подобных условий уже не было. Дружинная организация строго уравновешивалась существованием специфической и яркой прослойки, а вернее – мощнейшего слоя – самостоятельных бондов. Они создавали собственную культурную среду – во внешних проявлениях достаточно незначительно отличавшуюся от той, которая окружала конунгов. Длинные дома и корабли, оружие, собственные хозяйства и самостоятельное мироощущение роднили их. Биполярность этого мира придавала ему устойчивость.
Все вышесказанное заставляет усомниться в высказанном А. Я. Гуревичем предположении о том, что лишь с началом эпохи викингов начинает формироваться и принимает законченные формы осознание личностью собственной индивидуальности, как начинает обособляться от общества и сама личность. Как представляется, никаких реальных оснований для таких выводов нет. Начнем с того, что дружина, сколь бы незначительной и архаичной она ни была, раз и навсегда снимает вопрос о растворенности личности в обществе. Дружинник прежде всего и в основном – воин-индивидуал. Сколь бы ни было существенно для него осознание локтя товарища, сколь бы ни важна была взаимопомощь и поддержка, прежде всего и всегда дружинника заботит реализация собственных военных и социальных амбиций. Именно для этого он примыкает к конунгу, именно для этого он идет в бой. Средневековый бой – всегда поединок. Сам характер оружия и тактики располагал только к такому виду схватки. Излюбленный и единственный тип коллективных действий всей раннесредневековой Европы и Севера в особенности – коллективная оборона ("стена щитов") всегда не более чем подготовка к атаке или крайняя мера на случай безнадежного положения в бою. Вслед за ней следует сама схватка, когда только ты и твое оружие решают исход столкновения. Только собственное воинское мастерство, частное бесстрашие и персональная удача спасут и помогут победить в бою; только персонально валькирии призывают в чертог Одина. Коллективные формы самосознания в дружинной среде допустимы лишь в сфере общей привязанности делу конунга.
Но ведь и за пределами этой среды мир состоял из индивидуальностей. Только члены семейств, да и то в основном неполноправные, могли в какой-то степени ощущать собственную "растворенность" в структуре. Однако даже свободные женщины всегда выступают на Севере как личности, отвечающие за свои поступки и обладающие собственной неповторимой судьбой и персональными чертами. Тем более это относится к владельцам хозяйств – бондам. Трудно представить себе человека, направляющего корабль с десятками домочадцев к новой неизведанной земле или обсуждающего у очага с собственными сыновьями и зятьями план какого-нибудь мероприятия класса кровной мести или набега на соседние хутора, – трудно представить его не располагающим индивидуальностью. Напротив, это наиболее индивидуализированное общество раннесредневековой Европы.
Выдвигается "неопровержимый" аргумент: да, это было действительно так, но формироваться подобный уклад мышления начал лишь с наступлением эпохи викингов, с которой он и был непосредственно связан. Думается, что здесь мы имеем дело с классической аберрацией восприятия. Главный довод – отнесение периода жизни и деятельности первого известного по имени скальда, Браги Старого, именно к IX в. Однако даже если не сомневаться в этой датировке, это ни о чем не говорит. Скальды, несомненно, существовали и ранее этого времени – мы застаем традицию скальдического стихосложения в готовой и очень сложной форме, предполагающей длительный период формирования. К тому же вся коллизия с добыванием "меда поэзии" принадлежит образу Одина, что однозначно уводит нас в достаточно глубокую древность. Строго говоря, весь антураж рунической культуры – с именами собственными на предметах вооружения; с горделивыми надписями мастеров ("Я, Хлевагаст, сын Холти, сделал рог" начертано на роге из Галлехус) – еще более выразительными, чем подписи под эпитафиями на рунических камнях XI в.; с персональной (!) ответственностью за начертание магической надписи, открывавшей канал воздействия на мир, – все это плохо вяжется с представлением о растворенном в социуме германце и тем более скандинаве. Тезис о зарождающемся осознании индивидуальности должен быть отвергнут как безусловно несостоятельный.
Бич и проклятье гуманитарных дисциплин о прошлом – пресловутая "модернизация" событий и мышления людей отдаленных эпох. Считается, что все беды в восприятии хронологически дистанцированных культур коренятся в том, что мы смотрим на их мир современным взглядом. Как представляется, в случае со Скандинавией раннего Средневековья мы должны бороться с обратным явлением – с искушением все время совершать насилие над собственным разумом и пытаться архаизировать наше мышление, реконструируя восприятие древнего скандинава, Корень зла все в том же признании общества Севера полупервобытным или, вернее, отнесение его культуры к категории "разлагающихся первобытнообщинных". Напротив, скандинавская культура была вполне достаточно модернизирована для того, чтобы мы претендовали на право постижения ее закономерностей непосредственно. Естественно, это предполагает определенные допущения и признание существенных отличий ее от современной культуры. Скандинавская культура была архаичной, но не архаической, по крайней мере, с первых веков н. э., существенно изменив свой облик в середине I тысячелетия.
Именно в сочетании трудносочетаемого – пережитков глубокой древности, органично вплетенных в строй современной раннесредневековой жизни, мы должны видеть своеобразие и силу этого культурного целого. Скандинавское общество было ничуть не менее, а во многих сферах более развито, чем любое общество христианской Европы. Располагая технологиями судостроения (лучшими в мире) и оружейного дела (оружие вендельского времени находится на уровне европейских стандартов, а мечи в эпоху викингов везли из-за границы в первую очередь потому, что захват трофеев или покупка были рентабельнее собственного производства), скандинавы обеспечивали военно-техническое превосходство. Скудость средств существования определялась климатом и ландшафтом, а не отсталостью агрикультурных технологий (всякая выживающая и продолжающая существовать цивилизация адекватна самой себе и не может быть подвергнута сравнительной оценке). Что же касается сферы духа, то процветающая и яркая скандинавская художественная культура ничуть не уступает синхронной островной, не говоря о континентальной. В области же мифогенезиса, словесного и эпического творчества преимущества языческого Севера очевидны настолько, что не нуждаются даже в расшифровке. Кроме унылого переписывания считанных экземпляров церковной литературы, то есть глубоко чуждого по букве и духу для основной массы населения наследия абсолютно чужой и для римлян, и для кельтов, и тем более для германцев культурной традиции – механического воспроизводства и сохранения численно ограниченной "элитой духа" чужого наследия – Европе нечем похвалиться. На этом фоне расцвет язычества в Скандинавии – необыкновенно яркий и насильственно прерванный несколькими веками спустя – являет собой великолепную картину.
В свете всего отмеченного возникает главный вопрос – каковы были границы культурных периодов, если таковые поддаются вычленению в раннескандинавской культурной истории? Как представляется, ответ на него очевиден. В рамках "эпохи Инглингов" нами выделяются следующие отчетливые промежутки, в основном совпадающие с археологической периодизацией Севера:
1. Эмиграционный период (рубеж н. э. – IV в.). Основные характеристики периода следующие. Достаточно массовый отток германского населения как из Северной Европы в Европу континентальную, так и распространение в самой Европе. В Скандинавии отсутствует избыточное народонаселение, ибо все оно вовлекается в переселенческое движение. Приток культурных импульсов нарастает, но является относительно слабым. Он выражен прежде всего римскими импортами, достигающими отдаленных уголков Севера, но влияющими на местную культуру не слишком значительно. Это в большей степени ознакомительный этап. Общество, судя по всему, в известном смысле стратифицировано – вероятно, в большей степени, чем в позднейший период. Доминирующим является архаический культурный поток, восходящий к индоевропейским праосновам, ценностям бронзового века и кельтскому культурному наследию. Стилевые традиции искусства достаточно архаичны – в их основе лежат схематические изображения людей и животных. Однако именно в этот период закладываются основы будущего своеобразия. Скорее всего начинает формироваться образ Одина, вбирающего в себя черты отдельных старых традиционных богов; с ним связано становление культа воинской "профессии" и оформление представления о диференцированном загробном мире для воинов (маркируется бурным распространением оружейных приношений в могильном инвентаре, ритуально поврежденным оружием и т. д.). В рамках периода оформляются новые тенденции в развитии судостроения, которые в дальнейшем станут меняться не столь принципиально: появляется тип северного корабля, наследующий основные формальные признаки архаических судов, но являющийся основанием семейства вполне мореходных гребных плавсредств с выдающимися характеристиками. Возникает главный этнокультурный компонент германского мира – руническая письменность, носящая преимущественно сакральный характер.
2. Ценностно-иммиграционный период (IV-V вв.). Характеризуется чрезвычайно бурными событиями эпохи Великого переселения народов в Европе, на фоне которых все, что происходит в Скандинавии, несколько теряется. Главные свершения, связанные с развитием и гибридизацией германской культуры, разворачиваются к югу и западу от римского лимеса. Отток населения из Северной Европы к концу периода практически прекращается – в эпохе переселений наступает пауза. Это маркируется началом установки и позднейшим распространением в Скандинавии традиции воздвижения рунических камней – индикатора стабильности и оседлости населения. В Европе возникают новые художественные стили – полихромный в частности, дифференцированные типы характерных фибул. Закладывается событийная база эпоса – германской версии общего прошлого. Бурный процесс знакомства германцев с римским, греческим и восточными культурными "языками" приводит к быстрой имплантации новых элементов. Огромное количество гибридных культурных явлений возникает в этот период, причем заимствование идет в разных направлениях и осуществляется в разных пропорциях – часть импульсов смешивается в контактных зонах, часть приносится на Север. В числе наиболее характерных примеров первых – готские культурные заимствования, включая языковую гибридизацию (письменный готский язык, рунические памятники) и оружейные новации, вторых – брактеаты Севера, появляющиеся в этот период как подражание римским украшениям. Общество Севера прогрессирует в сторону эгалитарности и новых форм идентичности. Возникают – видимо, достаточно кратковременно – племенные союзы довольно крупного масштаба с унифицированным культовым единством и преимущественно (sic!) мирной ориентацией. Краткое равновесие в обществе обеспечивается преимущественно хозяйственной направленностью культуры и отсутствием серьезных внутренних проблем. Оно, в свою очередь, объясняется отсутствием внешней угрозы и относительной неперекаселенностью региона. Линейное возрастание потенциала осложняется привнесением внешних культурных импульсов из Европы – образ поверженной Империи; новые богатства, и даже не столько богатства, сколько рассказы о них; проникновение континентальных версий мифологических конструкций. Для межплеменной и даже для племенной идентичности еще не пришло время, она является искусственной и недолговечной. Амбиции локальных лидеров берут верх над интеграционными процессами. "Держава Инглингов" и идентичные ей структуры терпят поражение и прекращают свое существование. Наступает парцелляризация общества. Идея "места" и большой семьи, рода, становится определяющей. Бурно идет процесс формирования дружин вокруг локальных конунгов, оформляются идеалы дружинной жизни и ее стереотипы. На фоне возросшего объема импорта культурных достижений идут бурные процессы генезиса нового культурного поля самой Скандинавии.
3. Период торжества локальной идеи и экспансии (VI-VIII вв.). В рамках этого периода, совпадающего с эпохой Вендель, окончательно оформляется как своеобразие скандинавской германской культуры, так и новые тенденции ее развития. Культурный обмен с континентом, не прекращаясь, становится все же менее активным. Но, что более важно, теперь собственное развитие скандинавами базовых характеристик своей культуры отчетливо выходит на первый план. Период ученичества в основном завершился, и наступило время самостоятельного развития. Локальное мировосприятие не являлось чем-то новым – напротив, попытки межплеменного единения были преждевременным стремлением сломать еще вполне устойчивую идею племенной автаркии. Поэтому "цивилизация малых конунгов" и производных от них конунгов морских была закономерным этапом развития, теперь заявившим о себе в полную силу. Парцелляризация общества достигает устойчивого промежуточного финиша: основной единицей общества становится большая семья, ведущая собственное хозяйство на обособленном поселении хуторского типа. Этот замкнутый и самодостаточный хозяйственно, но открытый вовне мир оформляет собственный, обслуживающий его нужды, набор ценностей. Среди них первостепенные – скандинавский длинный дом, приобретающий к этому времени окончательную подовальную форму с выпуклыми стенами; соответствующая концентрическая картина мира и мифологического пространства с миром людей и богов в центральной его части. Параллельно достигает своего окончательного оформления альтернативный мир, альтернативная культура: культура дружинная. Это тоже своего рода семья, но семья специфическая, основанная на воинском братстве и общей подчиненности и преданности вождю, – преданности, подразумевающей определенные качества и действия самого вождя (щедрость, оказание знаков внимания дружинникам и др.). Альтернативный мир дружинной культуры органично вписан в общий строй культурного целого, однако одновременно является по отношению к "гражданской" культуре отчетливо маргинальным. Он противопоставлен ей как по источнику своего воспроизводства (преимущественно не традиционному, а добровольно-исключительному: большинство дружинников просто не доживает до появления собственных законных детей, во всяком случае, типичный дружинник саги и эпоса не имеет семьи; большинство членов дружин отсеивается из желающих, происходящих из "мирных" слоев общества), так и по набору базовых ценностей. Главная функция дружинника – не воспроизводство материальных и даже духовных ценностей, а их потребление, чаще всего в абсолютно паразитарной форме. В обществе образуется "культурный уступ", разделяющий дружину и остальное свободное население. На изломе этого уступа проступает целая гамма реакций с обеих сторон: приязнь и неприязнь, надежда на помощь и защиту и опасения за собственную жизнь и имущество, желание быть включенным в дружинную структуру и неприятие ее ценностей. Этот разлом оказывается мощнейшим культурогенетическим фактором. Социальная и культурная прерывность со своего рода табуированием перехода в новый статус (однако табуированием весьма преодолимым) создает в обществе мощный стимул для преодоления этого барьера и как следствие увеличивает его внутренний потенциал. Одновременно открывается канал альтернативного дружинного быта – возникают дружины, не связанные с локальной знатью: дружины морских конунгов и просто маргинализированные группы воинов. Основным содержанием эпохи становится придающий ей неповторимость морской поход. Первоначальный его смысл и причина – военная операция и грабеж. Эта военная составляющая, безусловно, доминирует во внутренних походах, в пределах самой Северной Европы. В отличие от походов за пределы Скандинавии, где может преобладать торговая или поселенческая активность, как это было в Финляндии и Прибалтике, внутренние походы носят почти исключительно военный характер. Характерная черта эпохи – возрастание военной активности мирного населения. Не только участие в походах ополчения из свободных бондов, но и опускание военной деятельности на уровень больших семей, имеет место в очень больших масштабах. Комплекс кровной мести со всей разветвленной системой отношений, ритуалов и традиций приобретает, с разделением общества на семьи, тотальный характер. Обилие бытовых, личных и имущественных конфликтов служит питательной средой для его воспроизводства и эскалации, поэтому военная культура как таковая проникает глубоко в общество. Б то время как на континенте у германцев идет процесс эмансипации свободного населения от военного ремесла, Север движется прямо противоположным путем. Различия в военной сфере между свободным домовладельцем и дружинником конунга сосредоточиваются все более и более в идеологической сфере. Длинный дом, корабль, руническая письменность, искусство – все эти сферы культуры являются в значительной степени индифферентно доступными и тому и другому. Разница проявляется в оттенках идеологического целого – преимущественном почитании Одина, Тора или Фрейра; в дифференцированном истолковании эпического наследия; в психологической ориентации на производящий или присваивающий тип деятельности. При этом, при всех существующих противоречиях и оппозициях, общество монолитно и вполне устойчиво. Все его элементы уравновешивают друг друга, хотя и находятся в состоянии часто прорывающейся вражды. В этот период окончательно оформляется идеологическая надстройка, существующая в дальнейшем с косметическими изменениями вплоть до полного сокрушения ее христианством. Активно формируется эпос, усваивающий континентальный по преимуществу событийный ряд и вплетающий его в понятный и привычный антураж морских походов. Образ Одина, окончательно закрепившего за собой определенные функции, становится доминирующим, оттесняя на второй план не только богов плодородия, но и традиционного индоевропейского громовника Тора. Пантеон Севера приобретает законченный вид. Искусство изображения и символической фиксации информационного и эмоционального ряда достигает в вендельских произведениях потрясающего совершенства и экспрессии, формирование феномена культуры Севера полностью завершается. Эпоха викингов продолжит дело Венделя, в том числе и в сфере искусства, однако кардинальные изменения в стиле наступят лишь к началу XI в., то есть к ее завершению. Вендельский стиль в искусстве не только завоевывает Скандинавию – с его экспансией связан первый отчетливый выброс скандинавской культуры за пределы региона. Это символ начала культурной экспансии. Пока что Скандинавия лишь наращивает свой потенциал, оттачивая изощренное "искусство натиска по всем направлениям" во внутренней борьбе и на полигоне Балтики. Однако принципиально важно отметить, что все без исключения основные параметры эпохи викингов во всех сферах культуры сложились на Севере уже в раннюю вендельскую эпоху. В этом смысле рубеж конца VIII в. выглядит достаточно искусственным. Перелом, о котором мы обычно говорим, произошел лишь в сознании западных европейцев. А оценивать внутреннее развитие культуры по произведенному ею внешнему впечатлению, как представляется, не вполне уместно. Проблема заключается лишь в том, что существенные трансформации в различных сферах культуры происходили в дальнейшем разновременно. Так, в рунической письменности переходный период, связанный с редукцией футарка, завершился около 900 г.; стили северного искусства трансформировались плавно, и определенные новации прослеживаются на всем протяжении эпохи викингов; в социально-политической сфере попытки государствообразования (главная черта эпохи) растянулись от начала IX в. в Дании до первой половины XI в. в Норвегии; столь же дифференцированным и не менее долгим был путь к северным душам христианской веры, По сравнению с отчетливой прерывностью VI в. эти трансформации не обнаруживают устойчивых доминант и чрезвычайно аморфны. Но в любом случае традиционная дата перелома около 800 г. вызывает сомнения. Она оправдана лишь как внешний символ и индикатор: в самом деле, Скандинавия к концу VIII в. действительно дозрела до такого состояния, что имела право, силу и решимость навязывать окружающему миру свой культурный стереотип.
Резюмируем. В развитии культуры Северной Европы периода I-VIII вв. н. э. отчетливо выделяется эпоха преимущественного развития архаической традиции с выбросом собственной культурогенетической активности на континент. Импульсы средиземноморской культуры проникают на Север опосредованно и достаточно слабо. В северной зоне распространяются общегерманские достижения, генерированные на континенте (руны). Затем наступает период бурного культурогенеза во всех областях континента, для Севера имеющий следствием культурное обособление. Тенденции, возникавшие в общегерманской культуре, усиливаются и обостряются, порой достигая логической завершенности. При этом многие базовые параметры развиваются "уступом", совершая откат на прежние позиции (упадок объединительных тенденций). Наступает эпоха локальных миров, объединенных унифицированными культурными явлениями, – складывается мозаика, имеющая общий смысл и облик, но весьма разнообразная при близком рассмотрении, находящаяся в постоянном взаимодействии ее элементов. Главная прерывность в развитии северной традиции преодолена сравнительно быстро и отчетливо. Наступает период устойчиво континуального совершенствования раз обретенных параметров культуры, который сопровождается ее активным экспортом, с началом эпохи викингов приобретающим тотальный и всесторонне направленный характер. |
|
