| "История о древних норвежских королях" монаха Теодорика (ок. 1180 г.) принадлежит к числу первых исторических сочинений, созданных в средневековой Скандинавии (1). Вопрос о том, кем был ее автор и как звучало его настоящее имя, продолжает оставаться предметом разногласий среди исследователей. Большинство из них полагают, что "История" была написана монахом-бенедиктинцем из монастыря Нидархольм недалеко от Нидароса (2), другие склонны отождествлять ее автора с одним из носивших имя Торир каноников-августинцев, проведших некоторое время в Париже (3). Действительно, знакомство Теодорика с широким кругом произведений средневековых авторов, в том числе его старших современников, заставляет предполагать, что свои знания он почерпнул, учась за границей (4). Свое сочинение он посвящает архиепископу Нидароса Эйстейну Эрлендссону (1160-1188), европейски образованному человеку и влиятельному церковному магнату, по заказу которого он, возможно, и взялся за составление этого труда (5). Тесная связь Теодорика с центром латинской культуры в Нидаросе, с интеллектуальной средой вокруг архиепископа Эйстейна несомненна, но единственно надежным основанием для такого суждения являются не противоречивые и откровенно спекулятивные гипотезы, упомянутые выше, а сам характер его "Истории".
От начала до конца "История о древних норвежских королях" проникнута пафосом того, что он, Теодорик, первым взялся описать историю своего народа. В этом он видит культурную задачу необыкновенной важности: "Вовсе, можно сказать, нет народа столь грубого и неразвитого, чтобы он не передавал потомкам каких-либо повествований (monumenta) о своих предшественниках" (6). Норвегия должна обрести письменную историю своей древности (antiquitas), Теодорик уверяет, что никогда не взялся бы за перо, не будь прежнее положение невыносимо:
"Пускай и неискусным слогом, по мере своих сил я сжато изложил эти немногие [известия] о наших предках, перелагая не увиденное, но услышанное (поп visa sed audita retractans). Поэтому, если этот [труд] соизволит прочесть кто-нибудь, и ему, возможно, не понравится, что я выстроил повествование таким образом, прошу, пусть не обвиняет меня в обмане, потому что из рассказа других узнал я то, что записал (aliena relatione didici quod scripsi). И пусть твердо знает, что я желал, чтобы не я, но другой изложил эти события, однако поскольку этого не случилось доныне, то лучше [это сделаю] я, чем никто" (7).
Перед нами, разумеется, один из самых распространенных средневековых топосов, но Теодорик так часто возвращается к этой мысли на протяжении своего сочинения, что не приходится сомневаться в искренности его слов.
Теодорик не раз сетует на трудности, связанные с отсутствием предшественников, на труд которых он мог бы опереться. Он начинает свое изложение с года восшествия на престол Харальда Прекрасноволосого (852 г., согласно Теодорику (8)), но поручиться за достоверность этой даты он не может и вынужден оправдываться тем, что "в делах такого рода очень трудно с ясностью различать истину, особенно там, где никакое свидетельство летописцев не приходит на помощь (ubi nulla opitulatur scriptorum auctorifas)" (9). На те же сложности он жалуется, поставленный в тупик тремя противоречащими друг другу версиями крещения Олава Харальдссона. Он утешает себя тем, что и Блаженный Иероним не знал, какую из версий крещения Константина предпочесть (10).
Единственный выход из столь тягостных для него обстоятельств он видит в том, чтобы "прилежно опрашивать тех, чья память об этом, как полагают, особенно крепка, кого мы называем исландцами (Islendingos) и кто часто вспоминает об этих [событиях] в своих древних песнях" (11). В изложении Теодорика дело выглядит так, что именно исландцы являются главными экспертами в области норвежской истории, "ведь они, как известно, в сравнении со всеми северными народами были, вне сомнений, всегда и более сведущими и более любознательными в делах такого рода" (12).
Внимательное чтение "Истории" позволяет обнаружить, что такого рода высказывания со стороны Теодорика не означают, что он был вынужден полагаться исключительно на устную (исландскую) традицию. По всей видимости, Теодорик имел возможность выстраивать генеалогический и хронологический каркас повествования, основываясь на письменных данных. Во всяком случае, какие-то сведения по хронологии содержались в "Перечне норвежских королей" (catalogus regum Norwagiensium), на который он опирается в вопросе о продолжительности правления в Норвегии Кнута Могучего, его сына Свейна и племянника Хакона (13). Среди исследователей преобладает мнение, что не дошедший до нас "Перечень" был письменным текстом норвежского происхождения (14), и, хотя из слов Теодорика не ясно, насколько широко он пользовался сведениями, содержащимися в "Перечне", можно определенно утверждать, что это использование не ограничивается данным местом.
Вопрос о том, в какой мере Теодорик использовал сведения, содержащиеся в скальдической поэзии, до сих пор не вполне ясен, несмотря на попытки исследователей приблизиться к его разрешению. Ясно, что ссылка на авторитет исландских скальдов (carmina antiqua Теодорика) хорошо вписывалась в господствовавшие в то время в Норвегии и Дании представления о том, как следует писать историю (15). Вообще, идея использовать скальдическую поэзию как источник для исторического сочинения не несет в себе ничего специфически исландского. Во всяком случае, первый дошедший до нас текст, в котором для подтверждения сказанного приводятся скальдические висы, в том числе неизвестные из последующих исландских сочинений, - это норвежская работа конца XII в. под условным названием "Обзор саг о норвежских конунгах". Как полагают исследователи, неизвестный нам автор "Обзора" истолковывал висы самостоятельно, не прибегая к помощи исландцев (16). Следы самостоятельного использования поэзии как источника имеются, по мнению С. Эллехёя, и в сочинении Теодорика (17).
В свете того, что сам Теодорик говорит о своей роли первого историка Норвегии, кажутся примечательными некоторые особенности его изложения. Он, по его словам, стремится "изложить вкратце (breviter annotare) эти немногие [известия] о древней истории (de antiquitate) норвежских королей" (18), и в дальнейшем подтверждается, что автор вовсе не намерен рассказывать читателю все, что ему известно по тому или иному вопросу. Нередко он ограничивается упоминанием какого-либо сюжета, не имея желания рассказывать историю целиком. Вот как в его изложении выглядит традиционный в более поздних сагах мотив воспитания Олава Трюггвасона на Руси при дворе князя Владимира:
"На двадцать девятом году своего правления он [ярл Хакон Сигурдарсон. - А. Б.] узнал, что в Англии находится Олав, сын Трюггви, что это юноша с хорошими задатками, что он вернулся из русских пределов, где его воспитал и помогал ему король Вальдемар, и что когда он занимался в Дании морским разбоем, то, сойдя с кораблей, он был отрезан [от них] врагами, так что не мог на них вернуться. И вот, будучи вынужден обстоятельствами прибегнуть к Божественной помощи, он дал обет стать христианином, если избежит нависшей [над ним] опасности. Избавленный Божьей волей, он на отвоеванных кораблях отправился в Ибернию, откуда отплыл на острова Суллинги, которые примыкают к Большой Британии, где и принял крещение со всеми своими [спутниками] от достопочтенного мужа аббата Бернарда. Оттуда он поплыл в Англию, где и пребывал несколько лет. Изменив имя, он звался Оли, так как не хотел, чтобы стало известно, кто он такой. И вот Хакон, как узнал доподлинно, что тот находится там, стал всячески стремиться лишить его жизни [...]" (19).
Собственно говоря, Теодорик вообще не намерен что-либо рассказывать о пребывании Олава на Руси. Занятый рассказом об обстоятельствах возвращения Олава в Норвегию из Англии, он вынужден прервать ненадолго свое повествование, чтобы вскользь коснуться причин, приведших Олава в Англию. Лишь случайно, в одном из бесконечных придаточных предложений, возникает упоминание Руси и князя Владимира.
Сходным образом Теодорик повествует и о событиях, происходивших в Норвегии с норвежскими конунгами:
"Король Олав [...] выдал трех своих сестер за знатных мужей, одну, по имени Астрид, - за Эрлинга, сына Скьяльга, другую - за Торгейра, могущественного мужа из Вика, который потом сжег в некоем доме Гудрёда, сына Гуннхильд, так как тот хотел отобрать королевство у Олава, третью - за его брата Хюрнинга" (20).
Больше о Гудрёде и его противостоянии Олаву Трюггвасону в "Истории" Теодорика ничего не говорится, как, впрочем, и о Торгейре, предавшем Гудрёда смерти.
В свете сказанного еще более примечательным выглядит то обстоятельство, что около трети всего объема сочинения Теодорика занимают отступления на самые разнообразные темы: о природе Харибды, о происхождении гуннов, о том, что люди становятся меньше ростом от поколения к поколению, и о чем угодно другом, что имеет, казалось бы, весьма далекое отношение к норвежским конунгам. Теодорик пишет об этом в прологе:
"Также, по обычаю древних летописцев, мы присовокупили в подходящих местах отступления, не бесполезные, как полагаем, для услаждения души читателя" (21).
Но несмотря на то что он сам пытается представить свою манеру изложения как подражание античным авторитетам, роль, которую играют отступления в его сочинении, не имеет соответствий ни в античной, ни в современной ему средневековой историографии (22).
То обстоятельство, что Теодорик пишет свою "Историю" на латыни, само по себе дает ему возможности, которых он был бы лишен, возьмись он за составление сочинения по-норвежски. К примеру, наличие или отсутствие латинизации в именах, по всей видимости, играет для него важную роль. Как правило, она затрагивает имена конунгов и ярлов: Haraldus, Sveino, Waldemarus. Их прозвища переводятся на латынь: hárfagri - pulchre-comatus / bene-comatus; Aðalsteinsfóstri - nutricius Halstani; berfœttr - nudipes. Все прочие имена за редким исключением склоняются по правилам норвежской грамматики, а прозвища транслитерируются: Gitzor... pater Isleifs episcopi; Fithr comes filius Arna, frater Kalfs; Thorer hunder. Особенно хорошо оценочный характер латинизации имен заметен в тех случаях, когда речь идет не просто об изменении морфологического облика слова, а об отождествлении двух имен - исконно норвежского и христианского, позаимствованного из латинской литературы (23). Тем самым у Теодорика в руках оказывается удобное средство отделить зерна от плевел: конунг Эйстейн Магнуссон и архиепископ Эйстейн Эрлендссон оказываются Августинами (24), а самозванец Эйстейн Девчушка так и остается Эйстейном.
Выбор латинского языка влечет за собой антикизацию топонимов. В соответствии с традициями античной и раннехристианской географии (25) Дания превращается под пером Теодорика в Дакию, а Швеция - в Верхнюю Скифию. Он считает нужным упомянуть о том, что некоторые авторы склонны считать Исландию тем же островом, что и упоминаемая древними Thule, хотя сам отказывается от суждения. Теодорик не ограничивается одними лишь общепринятыми отождествлениями, но воспринимает заложенный в традиции принцип как руководство к действию, делая из Фарерских островов- Фаросские (Phariæ insulæ).
Использование латинского языка влечет за собой целую систему понятий и условностей, принятую в средневековой латинской литературе. Многое из того, что смотрится совершенно органично в латинском тексте, было бы просто невозможно в сочинении, написанном на скандинавском языке, как, например, слова Теодорика о Трюггви, который был конунгом "во внутренней провинции, которую норвежцы называют Упплёнд" (26). Подобная отстраненность описания очень характерна для данного текста, и едва ли правы те исследователи, которые, не учитывая эту особенность "Истории", видят здесь следы использования иностранных источников.
"История о древних норвежских королях" монаха Теодорика, несомненно, служит важным источником наших знаний о том периоде норвежской истории, которому она посвящена: от времен Харальда Прекрасноволосого (конец IX в.) до смерти Сигурда Крестоносца (1130 г.) и начала эпохи гражданских войн, в разгар которых она была написана. Однако главная ее ценность, как кажется, все же в другом. "История" Теодорика представляет собой уникальное свидетельство интеллектуальной жизни в Норвегии ХII в., яркое проявление того культурного расцвета, который и позволяет говорить о начале новой эпохи во всей Скандинавии (27).
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Theodrici monachi. Historia de antiquitate regum Norwagiensium // MHN. S. 1-68. Это издание в значительной мере устарело. Многие из чтений, принятых Г. Стормом, не раз подвергались серьезной критике, но главное обстоятельство, требующее нового критического издания, - это введение в научный оборот двух списков сочинения, оставшихся неизвестными Сторму. См.: Kraggerud E. Theoderiks tekst etter Storm // Olavslegenden og den latinske historieskrivning i 1100-tallets Norge. København, 2000. S. 263-280. В 1997 г. было объявлено о подготовке нового издания в рамках проекта "Норвежская средневековая латинская литература" (Symbolae Osloenses. Oslo, 1997. Fasc. 72. S. 195).
2. См., напр.: MHN. S. VII; Sigurdur Nordal. Om Olav den Helliges saga. En kritisk undersøgelse. København, 1914. S. 7-8; Bjarni Aðalbjarnarson, Om de norske kongers sagaer // NVAOA. II. Hist.-Filos. Kl. 1936. № 4. Oslo, 1937. S. 5; Ellehøj S. Studier over den jeldste nomane historieskrivning. København, 1965. S. 176.
3. Речь идет о Торире, занимавшем в 1189/90-1196 гг. епископскую кафедру в Хамаре (Daae L. Om Historieskriveren "Theodricus monachus" og от Biskop Thore af Hamar // (N)HT. 1895. Rk. 3. B. 3. S. 397-411), или о Торире Гудмундарсоне, архиепископе Нидароса в 1206-1214 гг. (Johnsen A. O. Om Theodoricus og hans Historia de antiquitate regum Norwagiensium // NVAOA. II. Hist-Filos. Kl. 1939. № 3. Oslo, 1939).
4. Johnsen A. O. Om Theodoricus. S. 95-109; idem. Om St. Victorklosteret og normennene // (N)HT. 1943-1946. Bd. 33, S. 405-432. Mortensen L. B. [Рец. на кн.:] Theodoricus Monachus. An Account of the Ancient History of the Norwegian Kings / Transl. and Annotated by D. and I. McDougall, with an Introduction by P. Foote. London, 1998 // Maal og Minne. Oslo, 2000. S. 102-103.
5. Прямо об этом он не говорит, и на это у него могли быть веские основания (Hanssen J. S. Th. Theodoricus Monachus and European literature // Symbolae Osloenses. Oslo, 1949. Fasc. 27. P. 123-124).
6. MHN. S. 3.
7. MHN. S. 68. О параллелях к этой формуле скромности в античной и средневековой литературе см.: Skard E. Malet i Historia Norwegiae // NVAOS. II. Hist.-Filos. Kl. 1930. №5. Oslo, 1930. S. 75.
8. Ср.: Skånland V. The year of King Harald Fairhair's Access to the throne according to Theodoricus Monachus // Symbolae Osloenses. Oslo, 1966. Fasc. 41. P. 125-128.
9. MHN. S. 6.
10. MHN. S. 21-23.
11. MHN. S. 3.
12. MHN. S. 6.
13. MHN. S. 44.
14. См., напр.: Bjarni Ađalbjarnarson, Om de norske kongers sagaer. S. 5-6, 51; Ellehøj S. Studier. S. 182-196. Было также высказано предположение, что под "Перечнем" Теодорик мог иметь в виду одно из утраченных сочинений Ари Торгильссона (Lange G. Die Anfänge der isländisch-norwegischen Geschichtsschreibung. Reykjavík, 1989 (Studia Islandica 47). S. 53-55), но никаких доводов в его пользу не было приведено.
15. Halvorsen E. F. Theodoricus and Icelanders // Árbók hins islenzka fornleifafélags. Fylgirit 1958. Reykjavík, 1958. P. 142-155.
16. Это подтверждается тем, что автор "Обзора" ошибочно истолковывает хейти корабля как имя конунга. "Образованный исландец тех дней был достаточно сведущ в скальдической поэзии, чтобы избежать столь очевидных ошибок" (Turville-Petre G. Origins of Icelandic Literature. Oxford, 1953. P. 173).
17. Теодорик, возможно, ошибочно истолковал кеннинг Svölnis él - "битва" - в песни Скули Торстейнссона, приняв его за название острова (Ellehøj S. The location of the fall of Olaf Tryggvason // Árbók hins islenzka fornleifafélags. Fylgirit 1958. Reykjavík, 1958. P. 63-73).
18. MHN. S. 3.
19. MHN. S. 13-14.
20. MHN. S. 21 (курсив мой. - А. Б.).
21. MHN. S. 4.
22. Lehmann P. Skandinaviens Anteil an der lateinischen Literatur und Wissenschaft des Mittelalters // Sitzungsberichte der bayerischen Akademie der Wissenschaften. Philos.-hist. Abteilung. 1937. Heft 7. München, 1937. S. 69. Отступлениям Теодорика посвящена обширная литература, среди которой особенно выделяются работы А. О. Юнсена и Й. Ханссена (Johnsen А. О. Om Theodoricus; Hanssen J. S. Th. Observations on Theodoricus Monachus and his History of the Old Norwegian Kings, from the end of the XII. sec. // Symbolae Osloenses. Oslo, 1945. Fasc. 24. P. 166-168; idem. Theodoricus Monachus. P. 78-122).
23. На взгляд Ф. Б. Успенского, такое отождествление имен отражает важные особенности сосуществования христианских и исконных имен в средневековой Скандинавии (Гиппиус А. А., Успенский Ф. Б. К вопросу о соотношении языческого и христианского имени - древнерусские антропонимические дублеты в типологическом освещении // Славянский мир между Римом и Константинополем: Христианство в странах Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в эпоху раннего средневековья. Сборник тезисов XIX конференции памяти В. Д. Королюка. М., 2000. С. 29-36).
24. Тем естественнее становится для Теодорика сравнить конунга Эйстейна / Августина с императором Августом (MHN. S. 64-65).
25. Hemmingsen L. Middelaldergeografien og Historia Norwegie // Olavslegenden og den latinske historieskrivning i 1100-tallets Norge. København, 2000. S. 26-53.
26. MHN. S. 6.
27. Turville-Petre G. Origins; Christiansen A. E. Mellem Vikingetid og Valdemarstid. Et forsøg paa en syntese // Historisk Tidsskrift. København, 1966. Rh. 12 B. 2. S. 45-49. |
|
