| Данная статья посвящена вопросу становления мифа о викингах и причинам его возникновения. Под мифом о викингах я подразумеваю конечный результат идеализации эпохи викингов и самих викингов, т. е. переход от крайне негативного (и с точки зрения жертв викингов, по-видимому, вполне реалистичного) представления о викингах как о пиратах, варварах, грабителях, убийцах и поджигателях, отраженного в англо-саксонских и франкских хрониках и анналах, к распространенному в XVIII и XIX вв. образу благородного воина и бесстрашного первооткрывателя и поселенца. Этот в основном позитивный образ викинга по-прежнему с нами и, в сущности, получил дальнейшее развитие в течение последних двадцати лет благодаря книгам и экспозициям, которые, как правило, представляют викингов в качестве носителей развитой культуры раннесредневековой Скандинавии.
В результате в настоящее время эпоха викингов вновь играет все более существенную роль как средство самоидентификации - и не только для шведов, норвежцев или датчан, но также для англичан, немцев, даже американцев или, что еще экзотичней, - для новозеландцев скандинавского происхождения. Ныне к наиболее очевидным формам подобного самоотождествления с эпохой викингов относится быстрый численный рост всевозможных викингских фестивалей, инсценировок и ярмарок, устраиваемых практически ежегодно. Разумеется, такое проявление народной памяти ни в коей мере не является привнесением двадцатого столетия, но, по крайней мере в Скандинавии, относится еще к XVII в. Современные истоки этой народной памяти, уходящие в Северный Ренессанс в Скандинавии XVII-XIX вв., относительно неплохо изучены в силу огромного энтузиазма, который вызывало все германское в период немецкого романтизма. Здесь можно сослаться на бесчисленное множество элементов - от Götiska Forbundet до германской идеологии двадцатого столетия, - но ни один из них не является предметом рассмотрения в данной работе. Превалирующий дуалистический образ "дурного" викинга в современных викингскому мифу источниках и "благородного" викинга в литературе нового времени раз за разом становился причиной споров между историками, в процессе которых обе стороны обвиняли друг друга в том, что отрицательное или же, напротив, положительное представление о викингах являются исторически ошибочными и, таким образом, относятся к мифу о викингах. Так произошло и совсем недавно в Норвегии, где опубликованное в 1996 г. исследование вновь разожгло жаркую дискуссию (1).
Вне всяких сомнений, я не вполне доволен термином "миф о викингах", поскольку он не подходит (не соответствует) моему узкому пониманию слова "миф" в том смысле, в каком оно используется историками религии. Этот термин был введен в научный оборот всего пару десятилетий назад (2).
Процесс идеализации, выраженный словосочетанием "миф о викингах", в основном охватывает конкретный исторический период - средние века, и это можно утверждать с определенной долей уверенности. Однако сам миф о викингах, по-видимому, становится осязаемой реальностью лишь в новое время, и недаром Режи Буае просто-напросто исключает из рассмотрения целый период - с XI вплоть до XVIII в. - в своей книге, где он обращается к мифу о викингах во французской литературе (3). Тем не менее именно указанный период, эта лакуна в истории изучения и информированности об эпохе викингов, представляет для меня живой интерес. Как случилось, что викинги, которых в XI в. считали злодеями, внезапно вновь объявившись в XVIII в., предстали уже в виде благородных завоевателей?
Конечно, молчание Буае вполне объяснимо, да и обращается он в основном к французской литературе. В новое время именно в период с начала XVIII до начала XIX в. возник миф о викингах, и именно с тех пор этот миф неизменно пользовался относительно высокой популярностью. В конце указанного временного отрезка никто не сделал больше для распространения мифа о викингах, чем Э. Тегнер в 1825 г. (4), и, вероятно, именно он несет главную ответственность (или вину) за общую направленность искажения. Однако при всем критическом отношении к свойственной этим двум столетиям тенденции к идеализации - приведем, к примеру, "Сагу о Вёлунде" Адама Эленшлегера (1805 г.), предположительно основанную на Völundarkvida, или его же "Смерть ярла Хакона" (1805 г.) - следует отметить их серьезный подход к источникам, особенно к средневековой литературе. Самыми важными после издания Педером Х. Резеном в 1665 г. "Эдды" Снорри и публикации Саксона Грамматика Стефанусом в 1644-1645 гг. (5) (а теперь я не намерен втягиваться в ученый спор между Данией и Швецией XVII-XVIII вв. за доминирующую позицию в древнескандинавских исследованиях) являются наиболее ранние публикации и переводы саг (1737 г.) в Nordiska Kämpadater Эрика Юлиуса Бьёрнера (1696-1750) на исландском, шведском и латинском языках (6). Речь идет об издании целого ряда текстов саг, не в последнюю очередь имеющих отношение к означенному мифу; а подбор произведений в этой антологии сильнейшим образом повлиял на содержание мифа о викингах, а быть может, и разделил ответственность за создание самого мифа, поскольку стал источником для таких людей, как Эленшлегер, Гейер и Тегнер, которые благодаря этой публикации получили возможность ссылаться на средневековые тексты.
Я отнюдь не первый, кто обратил внимание на то, что параллельно с нашей академической картиной эпохи викингов развился миф о викингах, но я пойду еще дальше и предположу, что нам неизменно следует проводить различие между викингами - населением Скандинавии в эпоху викингов, и "викингами" - созданиями, населяющими миф о викингах. Однако вопрос в том, как относиться к этому мифу. Вышеупомянутый Режи Буае из Сорбонны привлек внимание к мифу о викингах, и в своей книге "Викинги", которая впервые была опубликована в 1992 г. и переведена на немецкий в 1994 г., призывал освободить эпоху викингов от мифов. Выражаясь его же словами, следует "информировать natürlich, а также разрушать легенды и уничтожать мифы" (7).
Представляется бессмысленным желание уничтожить мифы, имеющие гораздо более весомую силу, чем академическая картина эпохи викингов (и остающиеся таковыми уже многие годы). Скорее, я бы предпочел вносить там, где это необходимо, определенные коррективы во избежание слишком уж вопиющих ошибок в популярном представлении, а там, где такой необходимости нет, просто смириться с существованием мифа о викингах. Попытка освободить эпоху викингов от мифов неизбежно напоминает нам поиски "исторического" Иисуса, проводившиеся теологами в 40-50-х гг. нашего столетия. Или же представим себе ребенка, который разобрал заводную игрушку на части, чтобы выяснить, как она устроена: в конечном счете он сидит среди груды мелких деталек, хотя так и не нашел решения, зато первоначальный предмет утрачен (возможно, безвозвратно?). То же самое может произойти с мифом о викингах: если бы нам удалось доказать аутентичность всех текстов, тогда вряд ли что-нибудь осталось бы от мифа о викингах, не говоря уж о самой эпохе викингов, поскольку наше знание об этой эпохе проистекает преимущественно из текстов, большая часть которых имеет литературный характер. Нет, я полагаю, нам придется смириться с существованием мифа о викингах; и вместо того, чтобы просто пытаться бороться с ним, нам следует уяснить для себя раз и навсегда, в чем причина его появления. Здесь же, для начала, обратимся непосредственно к средним векам.
Мне бы хотелось показать, как дошедшая до наших дней средневековая исландская литература стилизовала (благодаря литературным приемам) эпоху викингов и самих "викингов" и как в результате "усвоено" это литературное изображение. Кто целеустремленно шагает к нам из исландской литературы тринадцатого столетия - дикий, устрашающий викинг англо-саксонских хроник или же героический мореплаватель и поселенец Северного Ренессанса нового времени?
ОПРЕДЕЛЕНИЯ: VÍKING, VÍKlNGR, ЭПОХА ВИКИНГОВ
Позвольте для начала выяснить, что имеется в виду под эпохой викингов и викингами. С исторической точки зрения, эпоха викингов - это период скандинавской экспансии, начало которой (несколько упрощая) связывают с нападением на английский монастырь на о. Линдисфарн в 793 г. н. э., а конец - с битвами при Стамфорд Бридж и Гастингсе в 1066 г.
Пока все вроде бы понятно. Однако, несмотря на то что ныне эпоха викингов и сами викинги являются относительно широко известными понятиями, в области гуманитарной науки кроются трудности более существенные. Так, например, нелегко определить даже то, кем в действительности являлся викинг, поскольку немедленно возникают расхождения в зависимости от принятой историком точки зрения, как, впрочем, не существует и общего согласия относительно происхождения этого слова.
Что касается этимологии, то даже при беглом просмотре содержания этимологических словарей (8) бросаются в глаза существующие разногласия: не вполне ясно, происходит ли слово викинг от wog (ON, OHG, AS), wig - "битва" (AS) и wigan - "сражаться" (AS), ср. withan - "делать" (OHG), или от withen - "ослаблять" (MHG), или же от vig - "бухта" (ON), не говоря уж о полудюжине других объяснений.
Однако нет общей точки зрения и в том, что в действительности представлял собой викинг. Это становится очевидным, если обратиться к научной литературе по данному вопросу, а также к большим энциклопедическим словарям. Аделунг в 1808 г. еще не использует этот термин; не встречается он и у Брокгауза в 1837 г. Зато уже в 1853 г. Konversationslexicon Мейера не испытывает затруднений в его употреблении и кратко характеризует викингов как "древнескандинавских морских героев, см. норманны"; в то же время из статьи, к которой нас отсылают, выясняется, что норманны или нортманны - это "германские обитатели (население) Скандинавии, преимущественно (главным образом) отважные пиратские орды, плававшие от берегов Скандинавии к берегам стран Запада и получившие прозвище норманны от немцев и французов, даны - от англичан и "восточные люди" - от ирландцев". Трудно что-либо сказать против подобного определения, хоть и следует отметить чуть ли не эйфорию в оценке викингов как "отважных пиратских орд", которая несколько озадачивает на фоне сухого в других отношениях содержания энциклопедии. Большой "Универсальный Лексикон" Цедлера 1748 г. издания поддерживает в нас способность удивляться благодаря столь же любопытному определению: "Много лет назад в полуночных странах мира представители как высших, так и низших классов были пиратами, и это пиратство считалось благородным и могущественным занятием".
Даже Гвин Джонс оценивает викингов в схожей манере, когда в "Истории викингов", доказавшей свой основополагающий характер, пишет: "То были люди Севера, население Скандинавии, и немаловажно представить их в беспристрастной перспективе. Вопреки восточным свидетельствам и изображению их собственных художников, Northmenn, или Nordmanni, являлись, не побоюсь этого эпитета, первыми и выдающимися людьми" (9).
Взгляд на викингов в "беспристрастной перспективе", отстаиваемый Гвином Джонсом, вероятно, несколько отличается от точки зрения монахов-бенедиктинцев из Восточной Англии, живших ближе к концу первого тысячелетия. Тем не менее подобные цитаты демонстрируют, что миф о викингах вышибает почву из-под ног историка. Ведь в иных отношениях в современной научной среде принято считать, что под термином "викинги" кроются две различные группы людей: с одной стороны, население Скандинавии эпохи викингов, мужчины, женщины и дети, а с другой - по всей видимости, состоявшие исключительно из мужчин корабельные команды пиратов.
Однако же за отсутствием соответствующего термина применительно к эпохе викингов широкое значение - скандинавы раннего средневековья - не наличествует в средневековых источниках. Тем не менее все словари по древней Скандинавии, даже по средневековому языку Исландии и Норвегии, предлагают две, а иногда и три основные интерпретации термина víkingr, и в первую очередь - "викинг", что с большей точностью может быть интерпретировано как "морской воин, некто, принимающий участие в víking". Данное значение может подразумевать все что угодно - от "морского героя" до "пирата", а также "грабителя".
Последнее толкование, т. е. "пират, грабитель", известно как превалирующее в континентальных источниках. За исключением некоторых отдельных случаев употребления на староанглийском и у Адама Бременского, слово wicingas вообще не встречается. Латинские источники, повествуя об этих морских грабителях, предпочитают говорить о "датских пиратах" или же о Normanni; и тут я перехожу к первоисточникам.
ВИКИНГ КАК ГРАБИТЕЛЬ ИЛИ ПИРАТ
1. Франкские источники
Гильдесгеймские и Кведлинбургские анналы под 994 г. в своей обычной сухой и сжатой манере сообщают, что сыновья герцога Генриха, а именно Генрих, Удо и Зигфрид, по приказу императора вышли на бой против викингов. Эти краткие сведения приобретают некоторую живость благодаря детальным сообщениям Титмара Мерзебургского, приведенным в его хронике (до 1018 г.). Нападение викингов затронуло Титмара самым непосредственным образом, поскольку трое упомянутых братьев были его дядьями по материнской линии. Он описывает, как 23 июня 994 г., когда он еще проходил обучение при кафедральной школе в Магдебурге, упомянутая троица выступила в морской поход против викингов. В последующем сражении дядя Удо был убит, а остальные двое попали в плен и подлежали выкупу за крупные суммы денег. Получив часть выкупа, викинги освободили Генриха и герцога Адальгера, но оставили в качестве заложников их сыновей, дабы таким образом ускорить сбор оставшейся суммы. Зигфрид не был отпущен, поскольку не имел сыновей, и для его освобождения Зигфриду, племяннику ранее упомянутого Зигфрида, т. е. родному брату Титмара, предстояло отправиться к викингам в качестве заложника. Поскольку младший Зигфрид не получил от своего аббата разрешения на поездку, будущий хронист Титмар должен был занять его место. Однако он появился слишком поздно, так как в то время дяде Зигфриду удалось бежать из плена. Викинги были так раздосадованы его подвигом, что бросили в реку оставшихся заложников, кузенов Титмара, а также сопровождавшего их священника, предварительно отрезав им носы, уши и руки, а сами отплыли восвояси. Нет ничего удивительного в том, что Титмар Мерзебургский в своем сообщении не слишком благосклонен к викингам. Действительно, строки о проклятых пиратских ордах (Chron. IV, 24: Execrata vero piratarum turba) не позволяют нам усомниться в его подлинных чувствах. Позиция Титмара в целом демонстрирует нам общее содержание франкских анналов, даже если их авторы, как правило, и выбирали более сдержанные средства выражения, лучше отвечавшие этому жанру.
Германские историки становятся более беспристрастными (прозаичными) лишь в XI в. В "Деяниях епископов гамбургской церкви", завершенных в 1072 г., Адам Бременский все еще ссылается на скандинавов, уже крещенных и принадлежавших к той же гамбургско-бременской епархии, что и его хозяева, как на Nordmannos, gentes ferocissimas - "северных людей, самый необузданный народ".
2. Англо-саксонские источники
Традиционно более известные англо-саксонские источники дают нам картину, сходную с франкскими анналами: викингов представляют здесь в лучшем случае как piratae, pagani, barbari, а временами и в качестве грабителей, убийц, врагов христианского мира или же просто-напросто как дьявольское отродье.
"Деяния Альфреда" Ассера (начало XI в.) являют отличный пример тех выражений, в которых англичане говорили о викингах (10). В связи с нападением 871/2 г. он упоминает exosae memoriae paganorum exercitus ("ненавистной памяти полчище язычников"). К этому языческому аспекту обращались неоднократно и недвусмысленно, а у Этельверда викинги прямо называются plebs impiissima ("нечестивейший народ"), что неудивительно, поскольку в это время скандинавы еще не были крещены и вели себя по отношению к англосаксам отнюдь не по-христиански.
Этельверд лично познакомился с будущим норвежским королем Олавом Трюггвасоном в 994 г., когда находился в качестве дипломата на службе у епископа Эльфхеаха Винчестерского. Его хроника, написанная вскоре после 1000 г., дает нам одну из самых выразительных характеристик викингов: plebs spurcissima - "мерзейшие из всех людей", plebs immunda - "нечестивый народ", lues immunda - "грязная зараза"; он называет Олава rex foetidus, т. е. "их зловонным королем" - довольно крепкое выражение по отношению к человеку, которого вскоре чуть не канонизировали и которого в скандинавских латинских источниках именовали Beatus Olavus. Тем не менее привычная терминология Этельверда - это pagani и barbari.
3. Древнескандинавские источники
Возможно, более удивительно то, что и в некоторых образцах скандинавской литературы средневекового периода мы обнаруживаем тенденции, общие с франкской и англо-саксонской литературой эпохи викингов. Как бы то ни было, в агиографической литературе (Heilagra manna sögur) слово víkingr имеет вполне ясное значение - "пират, грабитель" - и, таким образом, употребляется в крайне негативном смысле. Несколько примеров проиллюстрирует его употребление: так, в североевропейской компиляции Библии "Стьёрн" Давид называет Голиафа víkingr mađr (Stjorn 46334), что является вольным переводом iste Philisteos incircumsisus, а значит, здесь víkingr, очевидно, подразумевает "чужой, языческий", что, с точки зрения средневекового христианина, было вполне справедливо. Даже готы, напавшие на Италию, могли быть названы в североевропейском переводе "Диалогов" Григория víkingar [Heilag I, 225: перевод Dialogi Gregorii III, 11: Cernobius (епископ Пиомбино), kom theim a bravt or elände vicinga].
Латиноязычные исландские анналы и то не особенно доброжелательны в их оценке, хоть и исключительно немногословны и сухи даже для жанра анналов, однако подобное отношение становится менее убедительным, если мы вспомним, что они представляли собой лишь средневековую компиляцию из других иностранных источников.
Annales Regii (в перечне морских правителей викингов) под 861 г.: "(De cronica Bremensium) Sigafridus cum Halfdano fratre hoc tempore regnauit in Dacia, qui munera cesari Lodovico miserunt. Et erant alij reges qui multum eo tempore uexabant Galliam. s. de Norvegiae et Dacia. Sigafridus. Herisus. Hiörðungr. Rodulphus et Hingvar filius Lothbraci. Qui crudelissimus omnium fuit" (11).
Помимо негативного образа викинга в агиографии во многих образцах средневековой скандинавской литературы присутствует иное, малосодержательное и вполне нейтральное изображение викингов как морских воинов, где слово vikingr относится к человеку, отправляющемуся в летние викингские рейды в южные чужие страны. Подобный образ превалирует в сагах об исландцах, т. е. в классических исландских родовых сагах, действие которых разворачивается по преимуществу в эпоху викингов.
ВИКИНГИ В ИСЛАНДСКИХ САГАХ
Во всем корпусе исландских саг и прядей, т. е. более кратких произведений, присутствует 144 ссылки на викингов и 39 упоминаний víking как состояния викингского похода. Я не стану приводить здесь все 144 примера, поскольку при знакомстве со всеми отрывками становится ясно, что во всем корпусе, рассмотренном в определенном контексте, упоминания о викингах можно распределить по четырем основным категориям, с которыми традиционно и работают.
1. Викинги как предки
Первая из упомянутых категорий, хоть и не самая многочисленная (14%), - это викинги как предки. Вполне естественно, что они встречаются во вступительных главах саг и, как правило, в связи с характеристикой героя, среди предков которого были викинги. При обращении к первым главам "Саги о Греттире", "Саги об Эгиле", "Саги о Вига-Глуме" или "Саги о Золотом Торире" чаще всего выясняется, что главный герой повествования испытывает проблемы с социальной адаптацией. В эту же категорию входят и те случаи, когда термин "викинг" используется в качестве псевдонима.
2. Викинг - герой повествования в его юные годы
Упоминания викингских походов, пришедшихся на юность героя саги, также играют функциональную роль и крайне стереотипны: в юности он был викингом, затем обратился к более почтенным занятиям, т. е., как правило, стал поселенцем и земледельцем в Исландии; например: "Первую половину своей жизни Хавард был великим викингом и очень храбрым воином, но получал по ране в каждом сражении, в котором принимал участие; он был ранен под коленную чашечку и с тех пор всегда хромал" (12). Перед нами вполне очевидное литературное клише, поскольку, судя по исландской историографии, предки исландских поселенцев потеряли свои земельные владения в Норвегии и, как следствие этого, были вынуждены перебраться в Исландию, но отнюдь не являлись удачливыми в сражении викингами. Во многих случаях сюжеты с предками-викингами и викингскими походами как занятием, свойственным герою в юности, совмещаются.
3. Víking как временное занятие
Несколько примеров демонстрируют, что викингские походы в глазах автора XIII в. не выглядят как греховные забавы молодежи, но являются вполне законным временным занятием норвежского земледельца (фермера). Такие "частично занятые" земледельцы отправлялись на одно лето или на несколько летних сезонов в викингские походы - либо за собственный счет, либо поступая на краткий период своей жизни на службу к конунгу. Даже если этот сюжет и играет определенную художественную роль в повествовании, я рассматриваю его в качестве реминисценции на самом деле имевших место в тот период событий и, таким образом, как адекватное отражение эпохи викингов в средневековой скандинавской литературе. В подобные походы могли отправляться как в летнее время (13), так и на более продолжительный срок, будучи на службе у конунга.
4. Чужеземные, иногда безымянные викинги как испытание для героя
Однако наиболее частые упоминания викингов обнаруживаются в сюжетах, повествующих об испытаниях, выпавших на долю героя. В сагах об исландцах это, как правило, испытание оружием, описанное либо в виде поединка, либо, что еще чаще, в виде морского сражения с другими викингами, происшедшего во время путешествия в чужие страны. К тому же имеется несколько отрывков, где социальная правоспособность главного героя, его качества вождя подчеркиваются благодаря демонстрации того, как он успешно избегает угрозы со стороны викингов. Такой скрытый акцент, по-видимому, объясняется следующим образом: в самой Исландии практически не было шанса встретиться с настоящими викингами, и авторам приходилось переносить место действия, изображая подобные встречи в морях к югу от острова. В целом описание викингов из этой категории почти исключительно негативное; их склонны изображать скорее как берсерков, которые также встречаются в этих литературных произведениях и которым отводят сходную роль испытателей героев. Из 83 упоминаний берсерков двадцать девять известны по двум отрывкам из двух разных саг (двадцать раз в одной сцене из "Саги о Греттире" и девять раз в "Саге о Вига-Глуме"); там и в четырех других сагах berserkr неоднократно употребляется в качестве синонима для víkingr: а) в поединке и т. п.; б) в морском или ином сражении; в) как избавитель от викингов.
Помимо использования викингов как явно стереотипных персонажей, авторам саг в некоторых случаях удается дать им характеристику, акцентировав внимание на их нраве: "Их рулевого звали Храппен. То был скрытный человек, могучего телосложения и неуживчивого нрава. Он был не прочь прихвастнуть, побывал во многих викингских походах и очень любил оружие и одежду" (14). Или же авторы достигали схожего эффекта посредством описания одеяния викинга: "Мужчина поднялся на драккар и подошел к борту; на нем был темно-красный кафтан и поверх него иссиня-черный плащ, а на голове - шапка, украшенная тесьмой" (15).
В сагах об исландцах уже прослеживается определенная тенденция к романтизации и идеализации. Здесь я отсылаю к некоторым текстам (16), повествующим о летних экспедициях, в течение которых герои сражались лишь против преступников и викингов, а земледельцев и купцов отпускали с миром - надо признаться, христианский, но не особенно убедительный вариант.
Для классификации викингов в сагах об исландцах этих примеров вполне достаточно; схожая ситуация обнаруживается в историографической литературе Скандинавии - как в латиноязычной, так и в древнескандинавских версиях. В своей "Хеймскрингле" - в отличие от "Саги об Эгиле" - Снорри Стурлусон вообще избегает использовать термин víkingr, однако его герои все же отправляются в викингские походы. В латиноязычной "Истории о древних норвежских королях" монах Теодорик называет ранее упомянутого короля Олава Трюггвасона beatus, но в его молодые годы именует его pirata. Столь же двусмысленна характеристика Свейна Аслейфссона в гл. 105 "Саги об оркнейцах", псевдоисторического произведения об Оркнеях, где описание викинга иллюстрирует все прежде приведенные случаи: "Когда Хакон был еще молод, Свейн Аслейфссон предложил взять его на воспитание, и с этой целью он отправился на Гаисей. Как только он возмужал, Свейн стал брать его каждое лето в викингские походы, дабы он заслужил к себе уважение. Каждую зиму Свейн сидел на Гаисей, где у него было восемьдесят мужей и самый большой пиршественный зал на Оркнеях. Весной у него прибавлялось работы, потому что он сеял много зерна себе на пропитание; а потом он отплывал на Гебриды или в Ирландию и брал все, что мог, вплоть до середины лета. Он оставался дома до окончания жатвы, а затем ранней осенью отправлялся в новый викингский поход вплоть до начала зимы" (17).
Данный отрывок представляется вполне позитивным описанием, однако оркнейский ярл советует герою отказаться от викингских экспедиций (грабительских рейдов); и, когда Свейн в конце концов погибает во время разграбления Дублина, создается впечатление, что мы имеем дело со скрытым осуждением образа жизни викинга. В XIII в. в сагах об исландцах и в местной историографии викинг становится клишированным персонажем, поскольку víkingr здесь, как правило, имеет значение "морской воин", но в определении викинга как противника по-прежнему присутствует отчетливо негативный оттенок. Однако викинг как предок или викинг как временное занятие главного героя подразумевают явно более позитивную оценку.
Совершенно иную картину представляет другой жанр древнескандинавской литературы, а именно гораздо менее известные и плохо изученные саги о древних временах, которые в средние века все без разбора получили известность как "лживые саги", что подразумевает полное отсутствие у них каких-либо претензий на правдивость или реалистичность.
ВИКИНГ КАК ГЕРОЙ И ВИКИНГ КАК СТЕРЖЕНЬ ОБЩЕСТВА
В нескольких сагах о древних временах картина дикой жизни викинга скандинавских fornöld и söguöld представляется естественной частью самого текста; я проигнорирую тот факт, что часть этих произведений следует характеризовать как тривиальную литературу, так как повести о сватовстве, приукрашенные вдобавок бесчисленными сражениями, морскими баталиями и поединками с драконами, без завоевательных и обогатительных походов достойны невысокой, если не негативной оценки. Следующие тексты, а именно: "Сага о Хрольве Жердинке", "Сага о Фритьофе Прекрасном", "Сага о Хальвдане, приемном сыне Брани", "Прядь о Сёрли", "Сага о Хальвдане Эйстейнссоне", "Сага о Вёлсунгах", "Сага о Рагнаре Кожаные Штаны", "Сага об Ане, Сгибающем Лук", "Прядь о Госте Норн", "Сага о Торстейне, сыне викинга" - все демонстрируют скорее восхищенное отношение к викингам, и большинство из этих саг обнаруживается уже в Kämpadater Бьёрнера.
Такого рода саги о древних временах повествуют не только о знаменитых героях прошлого, как "Сага о Вёлсунгах" или "Прядь о Сёрли", но и о персонажах чисто книжного происхождения (и от этого образы викингов становятся лишь ярче). Это может быть доказано на примере известного отрывка о том, что на свадьбе в исландском Рейкьяхоларе 29 июля 1119 г. рассказывалась сага о викинге Хрёнгвиде, конунге Олаве, разорении погребального кургана берсерка Траина и Хромунде Грипссоне. Уже из названия становится ясно, что эта сага может быть определена как викингская сага или же во множественном числе - как викингские саги. В таком случае здесь мы имеем свидетельство раннего существования такой викингской саги, что еще более заслуживает доверия, поскольку до нас не дошло ничего от этой саги или нескольких саг, хотя только на "Сагу о Хромунде Грипссоне" имеется несколько ссылок.
В собрании Бьёрнера по крайней мере "Сагу о Хальвдане, приемном сыне Брани", "Сагу о Хальвдане Эйстейнссоне", "Сагу о Фритьофе", а также "Сагу о Торстейне, сыне викинга" и "Сагу об Ане, Сгибающем Лук" можно отнести к викингским сагам, однако даже "Сага о Рагнаре Кожаные Штаны" и "Сага о Хрольве Жердинке" имеют в качестве главных персонажей героев эпохи викингов. Неудивительно, что эпоха викингов и сами викинги играют в этих сагах большую роль. Помимо простых упоминаний викингов эти саги включают в себя многочисленные элементы, позволяющие нам говорить о них как о викингских сагах. Среди них: 1) великое множество морских путешествий; 2) горизонт, протянувшийся от Британских островов до Балтики; 3) многочисленные схватки, сражения и морские баталии; 4) викингские экспедиции, погоня за добычей, включая грабежи и разорение могильных курганов; 5) морские витязи, проводящие всю свою жизнь в военных экспедициях; 6) легендарные храбрецы, не щадящие своего живота; 7) гордость за свое предназначение; 8) многочисленные группы братьев и побратимов; 9) часто сменяющиеся привязанности и альянсы.
Примеры всех этих элементов вам знакомы и слишком многочисленны, чтобы приводить их полный перечень.
Тем не менее мне хотелось бы проиллюстрировать метод "литературизации" на одном-единственном примере, а именно на так называемых "викингских законах", приведенных в трех сагах.
"Сага о Йомсвикингах", глава 7: "Таков был закон: никого не следует принимать старше пятидесяти или моложе восемнадцати лет, но все в пределах этого возраста должны считаться равными. Кровное родство не должно учитываться при решении, брать ли человека или нет. Никто и никогда не должен бежать от человека, одинаково с ним вооруженного, и всякому следует мстить за каждого члена группы как за кровного брата. Пусть не сорвется с их языка слово страха или отчаяния, как бы безнадежно ни было положение. Все, что они приобрели во время экспедиции, следует складывать у стяга, независимо от стоимости добычи, и всякий, кто не подчинится этому, должен быть изгнан. Всякое злословие запрещено, и какие бы ни были новости, они должны сообщаться единственно предводителем, но никем иным. Никому не позволено приводить женщину в их лагерь и самому отсутствовать более чем три ночи" (18).
"Сага о Хальве", глава 10, добавляет несколько деталей к схожему викингскому закону - так, например, их мечи не должны быть длиннее, чем в ярд, чтобы они вынужденно подступали ближе к своим врагам; никому не разрешается перебинтовывать раны до окончания дня и не дозволяется брать в плен женщин и детей (19). Эти викингские законы - от "Саги о Йомсвикингах" до "Саги о Хальве" - все более романтизировались в средние века. Последним шагом в данном процессе явилась "Сага об Одде Стреле", где герой эпохи викингов объединяет силы с ирландским викингом, который тем не менее оговаривает в качестве условий их совместного предприятия исполнение следующих законов (глава 9):
"Хьяльмар сказал: 'Ни я, ни мое войско никогда не будем есть сырое мясо и пить кровь [...]. Я никогда не буду грабить купцов и крестьян, кроме как тогда, когда приходится совершать набег, чтобы покрыть свои нужды. Я никогда не обираю женщину, даже если мы встречаем ее с большой суммой денег. И если кто-либо из моих людей возьмет женщину против ее воли либо против ее воли приведет на корабль, тот должен лишиться жизни, все равно, богат он или беден'" (20).
Здесь идеализация эпохи викингов достигает того уровня, когда мы переходим от викинга-героя к викингу-джентльмену - точка зрения четырнадцатого столетия, несравнимо далекая от реальной эпохи викингов, но столь любимая романтиками из века девятнадцатого.
Ради краткости изложения я оставлю теперь саги и подведу итог при помощи единственной фразы, принадлежащей Иоганну Брёндстеду: "Исландские саги испытывали влияние романтических идей... об идеальном сообществе воинов". Таким образом, саги о древних временах - это жанр, в рамках которого подобная романтизация получила наибольшее развитие. Тем не менее в этих представлениях присутствуют элементы, которые уместно отнести к реальной общественной ситуации в эпоху викингов: погоня за деньгами и славой; героическая самостилизация; верность тому, кто может предложить больше. Внимательное прочтение синхронных и, как правило, враждебно настроенных источников, а именно латиноязычных анналов, показывает, что даже они не вполне свободны от проявлений восхищения перед "гнусными" викингами. Так, например, Фульдские анналы в сообщении под 884 г. об одной из битв упоминают, что в рядах нападавших викингов, или норманнов, был человек, отличавшийся ростом и красотой, никогда прежде невиданными среди франков.
Другой известный эпизод, упоминаемый норманнскими хронистами Дудо из Сен-Квентина и Гийомом из Жюмьежа в XI в., а также Бенуа в XII в., обнаруживается и в современных событию хрониках, как, например, в Бертинских анналах под 859 г. Здесь мы находим отрывочную, но не без признаков восхищения историю о Бьёрне Отважном и Гастинге, которые взяли одиннадцать тысяч марок серебра с Карла Лысого лишь за обещание покинуть Сену, но взамен решили покорить Рим. На шестидесяти кораблях они направились вдоль западного побережья Испании с заходом в Гвадалквивир, вошли в Средиземное море, разграбили Балеарские острова, захватили в Северной Африке черных рабов, которых впоследствии демонстрировали на обратном пути по всей Ирландии, а затем повернули на север и провели зиму в дельте Роны, где совершали грабительские рейды вплоть до Экс-ан-Прованс. Следующей весной, отплыв в Италию, они, по-видимому, приняли за Рим город Луну, который и захватили благодаря военной хитрости. Вновь повернув на запад, викинги неожиданно столкнулись с арабским флотом в Гибралтарском проливе, но им удалось ускользнуть в Атлантический океан, а позднее разграбить владения королевства Наварры вокруг Памплоны. Три года спустя после начала сего предприятия на Луару вернулась лишь треть кораблей, зато по самые планширы они были нагружены сокровищами и рабами. Наиболее важный аспект этого предприятия, по всей видимости, связан с погоней за славой, что сказалось даже на франкских хронистах, которые не могли не упомянуть о неслыханной гордости этих норманнов. Однако тем самым они внесли свой вклад в растущую славу и плодившиеся вокруг викингов легенды, которые, в свою очередь, перетекли в такие произведения, как саги о древних временах.
Пусть даже стремление к славе играло вторичную роль по сравнению с жаждой обогащения, тем не менее вполне вероятно, что в эпоху викингов подобное стремление само по себе становилось стилем жизни. И доказательство тому мы находим в скальдической и эддической поэзии, как, например, в строке из эддической "Песни о Хельги Убийце Хундинга": "С попутным ветром мы плывем против самой смерти". Однако вправе ли мы говорить о существовании "героической эпохи" в период между 985 и 1015 гг., и особенно в годы правления Кнута Великого, как пытается это делать Ханс Кун (21)? Этот вопрос представляется, по меньшей мере, спорным.
Постараюсь кратко изложить свои выводы.
Во-первых, не только в новое время, как ранее предполагалось, но уже в средние века в Скандинавии начинает формироваться миф о викингах. И даже авторы саг имели возможность обращаться к некоему мифу, уже широко распространенному среди викингов восьмого и девятого столетий. Не всегда есть необходимость устанавливать прямые каналы, по которым истории о Хрольве Жердинке или Рагнаре Кожаные Штаны (но не о Бьёрне Отважном и Гастинге) проникали в Исландию.
Во-вторых, как видно, ни малопопулярный ныне образ жестокого и кровожадного викинга, ни образ гордого героя-пирата не являются исторической или литературной неточностью, но присутствуют уже на раннем этапе.
В-третьих, надеюсь, мне удалось показать, в какой форме средневековый исландский миф о викинге был вверен пергаменту и что степень этой мифологизации не диктовалась хронологией - скажем, сначала королевские саги, после саги о древних временах, затем саги об исландцах и так далее, - но зависела от целей и приемов, с отчетливыми различиями, обусловленными жанровой спецификой. Агиографическая литература, как и латинские анналы и хроники, демонстрирует крайне негативную картину эпохи викингов, саги об исландцах и королевские саги представляют картину нейтральную, а саги о древних временах и героическая поэзия рисуют сильно стилизованную и романтизированную картину эпохи викингов.
В-четвертых, не следует упускать из виду, что саги о древних временах, вопреки их средневековому определению как "лживых саг", содержат удивительный пласт реминисценций эпохи викингов (в основном топологического свойства), что также свидетельствует о ранней идеализации эпохи викингов в современной ей литературе, и не только в скальдической и героической поэзии, но даже в рунических надписях и в латинских текстах.
В-пятых, любопытно отметить, что исландская литература с конца XII в. освободилась от влияния латиноязычных агиографических сочинений и ученых трудов и получила возможность представить собственную независимую картину, ничуть не затрагивая при этом вопроса о христианстве. Несомненным подспорьем этому являлся тот факт, что большая часть эпохи викингов предшествовала христианизации Скандинавии и, таким образом, представляла собой чистое поле для идеализации и героизации предков-викингов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Tillestad T. Kampen om Nordvegen. Oslo, 1996.
2. Ср.: Boyer R. Le mythe viking dans les lettres françaises. Paris, 1986; idem. Les Vikings. Histoire et civilisation. Paris, 1992 (на нем.: Die Wikinger. Stuttgart, 1994); Roesdahl E. Vikingernes Verden. Køpenhavn, 1987 (на англ.: The Vikings. Harmondsworth, 1992); Eldjárn K. The Viking Myth // The Vikings. / Robert T. Farrell. London; Chichester, 1982. P. 262-273; Austin P. B. Striking Vikings // Sweden Now 14/2, 1980. P. 22-25.
3. Boyer R. Le mythe viking.
4. Tegnér E. Frithiofs saga. Stockholm, 1825.
5. Resen P. H. Edda Islandorum. Hafniae, 1665; Stephanus Stephanius. Saxonis Grammatici Historiae Danicae Libri XVI. Hafniae, 1644-45.
6. Björner E. J. Nordiska Kämpadater. Stockholm, 1737.
7. Boyer R. Les Vikings. P. 8.
8. Vries Jan de. Altnordisches Etymologisches Wörterbuch, 2. Aufl. Leiden, 1977. S. 662 f.
9. Jones G. A History of the Vikings. London, 1968. P. 2.
10. Page R. I. "A most vile people": Early English Historians on The Vikings. London, 1987 (= Dorothea Coke Memorial Lecture, 1986).
11. Islandske Annaler indtil 1578 / G. Storm. Christiania, 1888. S. 98.
12. Hávarðr saga Ísfirðings // Vestfirðinga sögur / Guðni Jónsson. Reykjavik, 1943 (ÍF. Bd. 6). S. 292.
13. Gunnars saga Keldugnupsfifls // Kjalnesinga saga / Johannes Halldorsson. Reykjavik, 1959 (ÍF. Bd. 14). S. 368: "Лето они провели в викингском походе и очень преуспели".
14. Vatnsdæla saga / Einar Olafur Sveinsson. Reykjavik, 1939 (ÍF. Bd. 8). S. 47.
15. Svarfdæla saga // Eyfirðinga sögur / Jonas Kristjansson. Reykjavik, 1956 (ÍF. Bd. 9). S. 136.
16. См., например: Floamannasaga / Finnur Jonsson. København, 1932 (SUGNL 56). S. 24.
17. Orkneyinga saga / Finnbogi Guðmundsson. Reykjavik, 1965 (ÍF. Bd. 34). S. 283 f.
18. Jómsvikinga saga efter Arn. handskriften № 291, 4°. København, 1882 (= SUGNL 7).
19. Hálfs saga ok Hálfsrekka / A. Le Roy Andrews. Halle, 1909. S. 92-93.
20. Qrvar-Odds saga / R. C. Boer. 1892 (= ASB 2). S. 34.
21. Kühn H. Uns ist Fahrtwind gegeben wider den Tod. Aus einer großen Zeit des Nordes // ZfdA. 1977. Bd. 106. S. 147-163.
Перевод с англ. яз. С. Л. Никольского
Обработка статьи: Иван Удовиченко |
|
