| В истории средневековой Норвегии одно из центральных мест занимают так называемые гражданские войны второй половины XII - начала XIII в., связанные с движением биркебейнеров ("березовоногих"). Они представляют собой серию социальных конфликтов и усобиц, в ходе которых страна на долгое время оказалась разделенной на враждующие лагери. В борьбу были втянуты наряду с господствующим классом широкие массы. Население отдельных областей Норвегии поддерживало разные стороны во вспыхивавших ожесточенных столкновениях. Положение еще более осложнилось в результате активного участия в борьбе католических прелатов Норвегии и папы римского, а также вмешательства иностранных государств. После прекращения гражданских войн королевская власть укрепилась и сделалась более могущественной, вокруг нее сплотились представители правящей верхушки, страна вступила в период, который норвежские историки называют периодом "величия" (storhetstid) Норвегии (XIII в.).
Естественно, что гражданские войны издавна привлекали внимание ученых, стремившихся разрешить вопрос о причинах и природе этих социальных конфликтов, об участвовавших в них силах, о характере раздиравших общество противоречий, о последствиях, к которым привела борьба, и о ее влиянии на дальнейшее развитие норвежского государства и общества. Норвежские историки многократно обращались к этой теме и выдвинули целый ряд теорий. Ознакомление с ними необходимо для понимания сущности гражданских войн и является обязательной предпосылкой дальнейшего изучения социально-политической истории XII-XIII вв.
Проблемы социальной борьбы в Норвегии данного периода были подробно рассмотрены уже в "Истории норвежского народа" Педера Андреаса Мунка (1810-1863), одного из крупнейших представителей норвежской историографии.
В ранней истории норвежского государства Мунк видел столкновение двух правовых принципов - феодального и родового. Первый из этих принципов отстаивала королевская власть, претендовавшая на верховенство над всей территорией страны и стремившаяся поставить всех подданных в положение своих вассалов. Этому принципу противостояло право одаля (свободной собственности родов на землю), за которое держались лендермены (богатые и знатные землевладельцы), оказывавшие сопротивление королевской власти. Соответственно и главное содержание истории Норвегии во второй половине XII - начале XIII в. Мунку представляется в виде борьбы королевской власти против старинной аристократии, борьбы, которая завершается победой государственного начала над лендерменами - противниками единства и независимости страны. История этого периода рисуется Мунку следующим образом.
Воспользовавшись ослаблением монархии в результате соперничества между сыновьями короля Сигурда Йорсальфарера, пытавшимися отнять друг у друга корону, верхушка лендерменов установила свое господство над Норвегией (Lendermandsvaelde). Лендермены примыкали к тому или иному претенденту на престол в зависимости от родственных связей, местных интересов, личных отношений и т. п. Вражда их между собой сначала мало затрагивала более широкие слои населения, к тому же в последние годы правления Инге Горбуна (1136-1161) норвежская аристократия сплотилась вокруг всецело подчинившегося ей короля. После гибели Инге власть оказалась в руках главы лендерменов Эрлинга Кривого, сын которого Магнус был избран королем (1163). Стремление Эрлинга закрепить престол в своем роде принудило его пойти на значительные уступки светской знати, а также католической церкви. Новый порядок престолонаследия, предусматривавший избрание короля из числа членов королевского рода, был, по мнению Мунка, "всецело аристократическим" (1). Усиление позиций духовенства, получившего отныне возможность играть решающую роль в выборах короля, не ослабляло влияния лендерменов: епископы заняли видное место в управлении государством вместе с представителями светской аристократии, интересы которой они разделяли. Союз лендерменов и высшего духовенства опирался на области Юго-Западной и Юго-Восточной Норвегии. Население Северо-Западной Норвегии, Тронхейма, сохраняло враждебность по отношению к власти ярла Эрлинга и поддерживавших его лендерменов.
Преследования, обрушенные Эрлингом на потомков и сподвижников одного из претендентов на престол, Харальда Гилле, создали целую группу людей, поставленных вне закона и искавших убежища в пограничных со Швецией лесах. Именно в результате этих событий возник, по словам Мунка, отряд воинов, получивших прозвище "березовоногих" - биркебейнеров. Среди них были люди, потерявшие своих отцов и родичей в ходе междоусобной борьбы, лишившиеся собственности и поэтому преисполненные решимости сражаться против ярла Эрлинга. Являясь первоначально не более чем кучкой отчаянных воинов, биркебейнеры совершили затем под руководством своего вождя Сверре решительное преобразование государства и придали новый характер всей внутренней жизни Норвегии (2).
С появлением на исторической арене Сверре (1177), возобновившаяся внутренняя борьба в Норвегии достигла наибольшего ожесточения (3). Борьба за престол перерастает в войну, в которую втягиваются широкие слои населения. Особенно упорной становится она после гибели ярла Эрлинга (1179), когда место вождя аристократической партии занял Магнус Эрлингссон. По форме разделения борющихся на партии "это была подлинная гражданская война, заложившая основу для полного преобразования государства". Магнус и его сторонники представляли "старый порядок". Он характеризовался слабой королевской властью, существовавшей бок о бок с родовой аристократией, которая пыталась защитить свое господствующее положение и упорно противилась всяким переменам. Напротив, Сверре и биркебейнеры, имевшие в своих рядах много людей из низших классов, хотели возвыситься за счет аристократии на развалинах этого старого порядка. Мунк так характеризует программу биркебейнеров: "То, к чему они стремились, хотя об этом ясно и не говорилось, была революция, основанная на принципах, которые можно назвать коммунизмом того времени (de Tiders Kommunisme)" (4). Эту "коммунистическую" программу Сверре выразил, по мнению Мунка, в речи перед началом битвы при Кальвскиннет (закончившейся гибелью ярла Эрлинга), когда он обещал своим сподвижникам пожаловать тот общественный ранг и высокое достоинство, какими обладали их противники, если биркебейнеры их убьют: убивший лендермена станет сам лендерменом, убивший хирдмена (члена королевской свиты) - хирдменом и т. д. (5). В результате немало выходцев из простонародья, и даже из разбойников, поднялись в высший слой общества, оттеснив или уничтожив старую знать. Сверре щедро вознаградил своих сподвижников, дав им большие владения из земель, ранее принадлежавших погибшим или опальным лендерменам. Вследствие этого произошло "своего рода новое распределение собственности" (6). Лишение старых аристократов собственности, высоких титулов и должностей и передачу их верным Сверре людям Мунк и называет "тогдашним коммунизмом". Столь превратное представление о коммунизме объясняется политическими воззрениями буржуазного либерала в период после революции 1848-1849 гг.
Таким образом, борьба между ярлом Эрлингом, королем Магнусом и их партией, с одной стороны, и биркебейнерами, возглавляемыми Сверре, - с другой, представляется Мунку в виде столкновения носителей аристократических традиций и политического раздробления с выходцами из низших слоев общества, возглавленными выразителем принципа государственного единства. Аристократы были верны Магнусу, так как видели в нем защитника своего дела; они продолжали бороться и после его гибели в Норефьорде (1184). Сверре же всю свою систему основывал на уничтожении старых аристократических порядков (7). Победа Сверре над Магнусом предвещала полное государственное преобразование страны. В то время как Эрлинг и Магнус, стремясь основать новую династию, бросились в объятия лендерменов и церкви, признали верховенство последней в форме подчинения "Святому Улаву", превратили Вик в провинцию Дании и объявили себя вассалами датского короля. Сверре, напротив, выступал в качестве законного наследника престола из старого королевского дома, не нуждающегося в согласии лендерменов или епископов. Поэтому отпали все обязательства, принятые на себя Магнусом, королевская власть эмансипировалась из-под ига хавдингов, а Вик освободился от датского ленного господства и воссоединился с остальной Норвегией. Сознание угрозы, нависшей над независимостью и единством страны, пишет Мунк, обратило прежде всего тронхеймцев, у которых национальное чувство и стремление к объединению Норвегии были в то время особенно сильными, на сторону Сверре и восстановило их против хавдингов Вика и Гулатингслага, а равно и против датского короля (8).
Мунк подчеркивает значение победы Сверре для укрепления независимости Норвегии от католической церкви и Дании. В период, когда писалась "История норвежского народа", национально-освободительные мотивы в норвежской историографии играли немаловажную роль. Главной предпосылкой одержанной Сверре победы, по мысли Мунка, явились личные качества Сверре и новые политические принципы, которые он настойчиво проводил в жизнь. Неизменно восхваляя Сверре, Мунк отводит ему первое место среди королей, правивших Норвегией со времени Улава Святого (9). Автор склонен оправдывать даже такие поступки Сверре, как, например, жестокая расправа с восставшими крестьянами (10).
Политические принципы Сверре заключались, по словам Мунка, в подчинении всего населения сильной королевской власти, в установлении ее контроля над судебными органами через посредство лагменов, в замене самостоятельных лендерменов зависевшими от короля и назначавшимися им чиновниками-сюсельменами. Особое значение Мунк придает принципу независимости государства от церкви, который Сверре с успехом отстаивал в то время, когда в других странах Европы папство проводило теократическую политику. В результате в последние годы правления Сверре между ним и духовенством вспыхнула борьба, которая завершилась только при его внуке Хоконе Хоконссоне (11).
Успех королевской власти в сопротивлении всемогущей католической церкви, поддержанной к тому же широким восстанием баглеров, был бы невозможен, если бы Сверре не обладал необыкновенными талантами (12). Мунк считает поэтому, что Сверре опередил свое время в основных представлениях о государственном управлении и об отношениях между церковью и государством. Он оставил своему сыну прочную королевскую власть, какой в Норвегии до него не существовало, а выдвинутые им политические принципы сохраняли свою действенность на протяжении следующих столетий. При королях из рода Сверре государственное единство исключало партийную борьбу и кровавые гражданские войны и подняло Норвегию среди европейских государств на большую высоту, чем можно было ожидать от страны со сравнительно небольшим населением, расположенной к тому же на северной окраине Европы (13).
После смерти Сверре (1202) постепенно стало намечаться примирение между руководителями биркебейнеров и баглеров, движение которых инспирировала церковь. В 1218 г. обе партии впервые выступили совместно при подавлении восстания слиттунгов - бедняков, поднявшихся в тех самых пограничных со Швецией районах, в которых зародилось в свое время и движение биркебейнеров и которые Мунк называет "колыбелью восстаний". Автор "Истории норвежского народа" отмечает, что "всякий патриотически настроенный человек" приветствовал объединение хавдингов баглеров и биркебейнеров против восставших крестьян как "показатель наступления более счастливых времен". "В этом смысле восстание слиттунгов принесло больше пользы, чем вреда" (14). Отрицательное отношение Мунка к народным восстаниям вряд ли нуждается в комментариях. Прекращением борьбы между биркебейнерами и баглерами еще не завершились гражданские войны в Норвегии, так как наступил раскол среди самих биркебейнеров, часть которых (особенно люди "низкого рода") была оттеснена от престола аристократическими элементами. Противники группировались вокруг соперничавших из-за королевского престола Хокона Хоконссона и герцога Скуле. Лишь с падением Скуле гражданские войны окончательно прекратились, все силы сплотились вокруг популярного короля Хокона, власть которого обеспечивала, по словам Мунка, внутренний мир и единство страны. Началась новая эпоха в истории Норвегии (15).
Концепция Мунка оказала значительное влияние на последующую норвежскую историографию. Ее представители вслед за Мунком исходили из той мысли, что главной чертой истории средневековой Норвегии была борьба двух противоположных начал - государственного единства и местного сепаратизма (16). У Мунка, как и у многих других представителей исторической науки XIX в., государственная власть выступает в качестве надклассовой силы, носительницы определенных правовых принципов, которые и лежат в основе деятельности королей.
В этом смысле с Мунком солидарен - при всех различиях между ними - другой крупнейший представитель норвежской историографии того же периода, Эрнст Саре (1835-1917). В истории Норвегии, по его представлению, последовательно осуществлялись государственно-правовые принципы, важнейшими из которых были независимость страны и демократия, понимаемая в буржуазно-либеральном смысле. Проникнутая оптимизмом, присущим норвежской буржуазии периода борьбы за национальную самостоятельность, историческая концепция Сарса содержала идею прогресса, прежде всего прогресса духовного, морального и правового. Историю Саре стремился понять в ее целостности, в "гармонии". Вслед за Спенсером он видел в обществе и государстве организм, проходящий ряд стадий в своем естественном и неизбежном росте. Смысл исторического развития Норвегии, по его убеждению, заключается в ее эволюции в направлении к независимости. Такова центральная идея работы Сарса "Обзор норвежской истории", в которой он обращает главное внимание не на изложение фактов, а на общее их освещение (17).
Борьбу, наполнявшую историю Норвегии в XII и начале XIII в., Саре понимает как непримиримый конфликт между аристократией и королевской властью. По его мнению, в эпоху родоплеменного устройства норвежская знать пользовалась огромным влиянием на народ и владела большим количеством земли. Она была носительницей национальной культуры, с ней связан расцвет страны. Поэтому объединение Норвегии королевской властью могло осуществиться лишь в результате борьбы между нею и аристократией (18). Монархия добилась важного успеха путем введения христианства, в котором она обрела духовный базис, совершенно-независимый от аристократии. С помощью новой религии могло быть достигнуто единство государства (19). Исход борьбы между аристократией и центральной властью был заранее предрешен в пользу последней, хотя лендермены, утратившие вследствие христианизации связь с бондами, попытались в середине XII в. заручиться поддержкой оформлявшейся, в Норвегии церковной иерархии (20). Первоначально борьба носила характер личного соперничества между королями из-за обладания престолом. Но так как одна из враждовавших группировок чувствовала себя непрочно, она обратилась за поддержкой к простонародью, стала привлекать на свою сторону даже разбойников, живших на границе и готовых примкнуть к любому мятежу, сулившему добычу. В целом эта партия приобрела демократическую окраску, со временем усилившуюся, что заставляло аристократов теснее сплачиваться в противоположный лагерь. Они возвели на престол Магнуса Эрлингссона, не считаясь с тем, что он не был королевским сыном, и стали править страной от его имени. Так был совершен разрыв с традиционным государственно-правовым порядком, королевская власть утратила демократический характер, присущий ей в IX-XI вв. (21).
Отныне, пишет Саре, развернулась борьба "аристократической партии" против "монархически-демократической партии" во главе со Сверре. Этот вождь биркебейнеров старался подорвать влияние лендерменов, продолжая планомерно линию развития, спонтанно начавшегося уже давно. Лендерменов он хотел заменить королевскими агентами, подчинить себе местное управление и вместо прежнего союза с аристократами создать сильную демократическую основу королевской власти. Выступления против Сверре были попытками повернуть развитие Норвегии вспять, ибо он осуществлял исторические тенденции, подготовленные всей предшествующей эволюцией страны. Так, борьба баглеров против него была не чем иным, как восстанием сторонников провинциализма с целью подорвать единство государства, скрепленное христианством. Это противодействие аристократически-иерархической партии осуществлению строго монархического принципа было обречено на провал (22). Сверре, несмотря на вызванную им ненависть в народе, олицетворял прогрессивное развитие норвежского государства. Его исключительные личные качества и отвага биркебейнеров сыграли немалую роль, но общий ход развития Норвегии был бы таким же, если бы Сверре погиб, а его отряд - рассеян; без насилия, постепенно, норвежское государство все равно приняло бы ту форму, какую придал ему Сверре одним ударом. Совершенный Сверре и биркебейнерами переворот имел последствия, определившие политическое и социальное развитие Норвегии "вплоть до наших дней" (23). Старинные аристократические роды были сломлены, их сменила служилая знать. Между тем в Дании и Швеции дворянство с самого начала являлось служилыми развивалось вместе с королевской властью. В результате эти государства оказались более могущественными, и в XIV в. Норвегия подчинилась господству дворян других скандинавских стран.
Такова, вкратце, точка зрения Сарса на характер гражданских войн в Норвегии. Как и Мунк, Саре ищет ключ к их пониманию в исследовании борьбы между королевской властью и знатью. Сосредоточивая свое внимание на этом конфликте и видя в истории в первую очередь развитие идей (24), Саре игнорирует основные социальные противоречия и классовую борьбу в средневековом норвежском обществе. Королевская власть, по его убеждению, опиралась на народ и имела поэтому демократический характер; она способствовала укреплению национальной солидарности (идея, которая была особенно близка норвежской буржуазии и ее историкам - в том числе Сарсу - в период, когда шла борьба за расторжение унии со Швецией). Как мы видели, народное движение в Норвегии в XII в. лишено Сарсом всякой самостоятельности и сведено, с одной стороны, к разбойничьим выступлениям отщепенцев, искавших наживы, с другой - к участию бондов в борьбе Сверре за создание "национально-демократической" (или "христианско-демократической") королевской власти. Норвежский национализм (в противовес великошведскому скандинавизму) сочетается в концепции Сарса с прославлением буржуазного государства, выросшего в Норвегии, по его убеждению, из средневековой монархии (25).
Труды ученых второй половины XIX в. были посвящены преимущественно политической истории Норвегии. Соответствующее содержание принимает поэтому и концепция гражданских войн, выдвигаемая этими историками: подчеркивается чисто политический конфликт между королевской властью и аристократией. Экономические предпосылки гражданских войн остаются фактически нераскрытыми, социальные сдвиги в Норвегии в XII в. находятся вне поля зрения и Мунка и Сарса. С подобных позиций вопрос о роли народных масс в общественных потрясениях того времени решить было невозможно.
В начале XX в. норвежская историография приобрела новые черты. Исследователи стали уделять гораздо большее внимание экономической истории. В работах О. А. Йонсена, А. Бугге, X. Кута и некоторых других крупных специалистов в области изучения норвежского средневековья делаются попытки объяснить политические события в свете развития хозяйственной и социальной жизни страны. Для норвежской историографии становится характерным сугубо критический подход к источникам, в особенности к сагам. В этом отношении историки XX столетия стоят намного выше своих предшественников. Теперь ученые отчетливее осознали, насколько сильные изменения претерпели сообщения об отдельных исторических событиях при составлении саг, сколь далека историческая традиция, сложившаяся в XII-XIII вв., от подлинной истории. Тем не менее первые представители нового направления в историографии еще не преодолели сложившейся в XIX в. концепции политического и социального развития Норвегии в средние века. Эта концепция ясно ощущается, в частности, в работе А. Бугге (26).
Как и Мунк, А. Бугге полагает, что гражданские войны были борьбой между королевской властью и аристократией, стремившейся сохранить свое политическое господство. В течение XII в., пишет Бугге, власть и влияние класса стурменов ("сильных людей", магнатов) постоянно возрастали. Этот класс владел большей частью земли в Норвегии и стал проводить собственную сословную политику. Его могущество было узаконено в результате установления нового государственного устройства, при котором королевская власть стала выборной и оказалась в зависимости от крупных лендерменов и епископов. Эта реформа была призвана покончить с положением, существовавшим в стране в предшествующий период, когда порядок престолонаследия порождал непрерывные внутренние конфликты. Но закон, принятый в 1163 г., передавал слишком большую власть в руки епископов. Отныне Норвегия стала "выборной монархией с пятью церковными курфюрстами" (27). Между тем засилье хавдингов в политической жизни не сулило стране ничего хорошего. Полемизируя с Г. Стормом (28), Бугге вслед за Э. Херцбергом указывает на существование в Норвегии широкого слоя лендерменов (29). Бугге ставит вопрос: могла ли страна содержать в соответствии с сословными требованиями столь многочисленный господствующий класс в то время, когда многие источники доходов, имевшиеся в эпоху викингов, исчезли, а новых не появилось? "На этой экономической основе, - пишет автор, - нужно рассматривать борьбу между Магнусом и Сверре" (30). Кроме того, увеличение богатств и могущества лендерменов не сопровождалось ростом их "государственной мудрости" и "чувства ответственности". Сверре при поддержке простолюдинов и разбойников-биркебейнеров выступил против засилья лендерменов. Он был демократом и революционером, особенно в первый период своей деятельности, когда вел агитацию среди низших классов против аристократов и возвышал безродных и неимущих людей. Поднятое Сверре движение, по мнению Бугге, не носило характера народного восстания. Биркебейнеры боролись за захват титулов и богатств. Но "когда такой народ приходит к власти, в стране происходит переворот" (31). Им нечего было терять, а приобрести они могли все. Это заставляло тех, кто обладал собственностью и боялся ее утратить, собраться вокруг противников Сверре (32). Как видим, Бугге далеко еще не освободился от влияния концепции Сарса. Время Сверре - важный и примечательный период в истории Норвегии, когда "старое уничтожалось и выкорчевывалось с корнем и закладывались основы того нового, что должно было расти в течение веков" (33). Со временем возглавленное Сверре движение привело к коренным социальным преобразованиям. На дне Норефьорда (где погиб Магнус Эрлингссон) была погребена старая Норвегия, Норвегия Харальда Прекрасноволосого и Улава Святого; возникла новая Норвегия, "в которой мы живем" (34), - пишет Бугге. Сверре добивался прежде всего уничтожения могущества стурменов. Начатая им нивелировка общества продолжалась вплоть до нашего времени и проложила дорогу современному демократическому строю (35). Сам Сверре, намного якобы опередивший свой век, представляется Бугге "первым человеком нового времени" (36). Едва ли какой-либо иной государь оставил, по его мнению, такой же глубокий след в истории Норвегии (37).
Однако Бугге считает установленную Сверре форму правления соответствующей преобразованиям, происходившим одновременно в других странах. Автор сравнивает государство Сверре с английским государством Генриха II Плантагенета, сицилийской монархией Гогенштауфенов, Францией при Филиппе II Августе. Ликвидировав класс лендерменов (из ста с лишним родов сохранилось едва ли более десяти), Сверре заменил их послушными и верными королю сюсельменами, подобными английским шерифам и французским бальи. Многие дружинники получили земельные пожалования; хирд (первоначально - свита короля) стал служилым сословием. Как и в других странах Западной Европы в конце XII в., в Норвегии при Сверре судопроизводство и законодательство были поставлены под контроль короля. Все административные и политические преобразования Сверре проводились под знаком новой теории королевской власти, монархии божьей милостью (38). Сверре стоял за государственную церковь, и вряд ли в средние века существовал более ревностный ее сторонник. Стремление его подчинить духовенство королевской власти вызвало упорное сопротивление церкви. Бугге подчеркивает, что в то время как все другие европейские монархи склонились перед Иннокентием III,. один Сверре ему не покорился. Поэтому борьба между норвежским королем и папой "приобрела всемирно-историческое значение и явилась одной из ярчайших страниц в нашей древней истории" (39). Эта борьба более, чет что-либо другое, определила упадок Норвегии в конце средних веков. В отличие от Мунка, считавшего примирение Хокона Хоконссона с церковью успехом королевской власти, Бугге видит в этом крупную победу церкви и возобновление политического влияния епископов, каким они не пользовались со времени гибели Магнуса Эрлингссона (40).
В книге Бугге отсутствует глубокий анализ социальных основ движения, а оценки исторических явлений и личностей носят на себе печать модернизации. Перекликаясь во многом с точкой зрения Сарса, концепция Бугге лишена вместе с тем цельности и законченности, в которой нельзя отказать историческим взглядам его предшественника. Вопросы национальной независимости, подчеркивавшиеся историками в XIX в., утратили свою остроту для буржуазной историографии после 1905 г., когда Норвегия обрела государственную самостоятельность.
О. А. Йонсен, коротко затрагивающий время Сверре и биркебейнеров в своей истории норвежского крестьянства, выдвигает новую мысль: разгром аристократов и создание служилой знати при Сверре привели не только к усилению королевской власти, но и к ограничению старинных крестьянских свобод (в особенности в результате установления института лагменов). Произвол сюсельменов порождал сильнейшее сопротивление бондов, нашедшее свое яркое выражение в ряде крупных восстаний. В XII-XIII вв. растет крупное землевладение и все большее число бондов из самостоятельных собственников превращается в лейлендингов (41). Эта "антикрестьянская" сторона политики Сверре не учитывалась предшествующими историками, ограничивавшимися рассмотрением противоположности "король - знать". Впрочем, и Йонсен все же не порывает вполне с традиционной концепцией.
Книга Фредрика Поше (Paasche) "Король Сверре" (42), появившаяся в 1920 г. и выдержавшая несколько изданий, интересна не столько новыми позитивными результатами, к которым пришел ее автор, сколько попыткой отказаться от старых, укоренившихся в историографии, точек зрения. Рассказав в первой части своего труда о ходе гражданской войны, Поше обращается затем к анализу касающихся ее научных концепций. По мнению Поше, эту борьбу нельзя считать враждой между отдельными областями (как полагал, например, Э. Булль, статья которого появилась одновременно с книгой Поше). Противоречия между Виком и Треннелагом существовали, но они явились результатом, а не причиной конфликта и, кроме того, не были постоянными (43). Известно, например, что Вестланн изменял свою позицию в ходе междоусобных войн.
Не согласен Поше и с пониманием гражданских войн как борьбы аристократии против сильной королевской власти. По его мнению, невозможно отрицать, что лендермены еще при Инге Горбуне сплотились в одном лагере. Это естественно, ибо их сближали между собой личная дружба, родство, общий культурный уровень и образ жизни, а также стремление защититься от мятежа. Однако программа норвежских аристократов не состояла в создании слабой королевской власти. Лендермены поддерживали Магнуса Эрлингссона, и он не был бессилен по отношению к ним. Также и церковь не желала ослабления короля. Со своей стороны Сверре вовсе не был революционером, принципиальным противником знати. Он выступил в качестве законного претендента на престол и охотно принимал к себе на службу лендерменов, когда они соглашались перейти на его сторону; он хотел примириться с этим классом, включив в его ряды новых людей (44). Но поскольку большинство старых аристократов находилось в противоположном лагере, Сверре приходилось искать опоры среди других слоев, создавать новую знать, тем более что ряды лендерменов в ходе кровопролитной войны очень поредели, и их помощи все равно было бы недостаточно. Таким образом. Сверре был вынужден править без помощи лендерменов и обратиться к услугам сюсельменов. Не Сверре создал этот институт, сюсельмены существовали еще при Магнусе Эрлингссоне (45). Король не связывал своего дела с каким-либо определенным классом и брал помощников там, где находил их.
Поше не отрицает существования каких бы то ни было противоречий между королевской властью и знатью и борьбы между ними. Наоборот, он считает, что в средние века в европейских "ленных государствах" - Германии, Франции, Англии - государям постоянно приходилось бороться против магнатов. Особенностью Норвегии (в которой Поше, как и другие норвежские историки, отрицает существование феодализма), было то, что королевская власть здесь всегда была сильнее и короли правили рука об руку с хавдингами. В период гражданских войн аристократы изменяли не монархии как таковой, а тому или иному ее представителю (46).
Итак, Поше отвергает концепцию гражданских войн, сформулированную Мунком и Сарсом. Знать, по его мнению, не боролась против монархии и не желала ее ослабления. Что касается соперничества между королевской властью и церковью, то оно питало и обостряло междоусобную борьбу, но не оно ее породило (47).
Подлинная причина гражданских войн в Норвегии, на взгляд Поше, заключается в другом. Принципом древненорвежского права была родовая месть. В обществе в целом вражда между родами и семьями порождала борьбу партий, охватывавшую всю страну и грозившую самому государству. Существовавший до середины XII в. порядок престолонаследия был таков, что на корону мог претендовать любой член королевского рода, ибо Норвегия считалась собственностью, одалем, всего рода короля, а не отдельного лица. В результате иногда страной правили два или несколько королей, что приводило к соперничеству и распространению родовой вражды. Кровная месть порождала междоусобицы и в XII в. вылилась в гражданскую войну. Сверре первоначально также руководствовался жаждой мести, а не "абстрактной программой". "Слабость государственного права и дух мести, господствовавший в обществе, явились движущими силами внутренней борьбы" (48). Гражданские войны обнаружили неудовлетворительность старого порядка наследования престола и гибельность кровной мести и заставили искать спасения в неделимой королевской власти и централизации страны (49).
Сверре, по мнению Поше, не выступал в роли революционера-новатора. Его теория королевской власти соответствовала государственно-правовым представлениям того времени в других европейских странах. Его политика явилась одним из звеньев в длинной цепи развития норвежского государства, начавшегося до Сверре и завершившегося много спустя после него. Сверре выполнил то, что в течение веков проповедовалось в политике, праве и теологии в Европе (50). (В безудержном восхвалении Сверре Поше, пожалуй, идет еще дальше, чем его предшественники).
Таким образом, в оценке гражданской войны в Норвегии Поше далеко отошел от других историков. Отказываясь видеть в ней "войну из-за принципов" (principkrig), он вместе с тем не нашел никакой другой движущей пружины событий, кроме жажды мести, охватившей общество. Анализ социальной действительности, интерес к экономическому развитию Норвегии, в той или иной мере присущий трудам многих современных ему буржуазных историков, Поше совершенно чужды. Его работа стоит особняком в норвежской историографии 20-х годов и может быть расценена как реакция на возникновение новых тенденций в изучении скандинавского средневековья.
Между тем изучение аграрной истории средневековой Норвегии, серьезно продвинувшееся в это время (51), создавало основу для более плодотворных изысканий в указанном направлении. Пониманию роли норвежских бондов в общественных потрясениях конца XII - начала XIII в. мешала отныне не неизученность материала источников, а скорее буржуазное мировоззрение их исследователей.
Попытки по-новому поставить проблемы истории социальных движений в период гражданских войн принадлежат Э. Буллю и X. Куту. Но и в их работах не сразу определилась эта новая точка зрения.
Эдвард Булль впервые обратился к вопросам истории гражданских войн в начале 20-х годов (52), но основная его работа на эту тему была написана через десять лет, когда стала выходить серия "Жизнь и история норвежского народа" (53). В этом новом коллективном начинании норвежских историков нашли свое отражение результаты исследований, проделанных в течение полутора десятилетий, прошедших после появления "Истории Норвегии" А. Бугге и других авторов. Том, посвященный XI-XIII вв., написан Э. Буллем. Работа Булля существенно отличается от трудов его предшественников и представляет большой шаг вперед в освещении гражданских войн. В Норвегии Булль считается представителем направления исторического материализма. Действительно, в его книге выдвигается ряд положений, свидетельствующих о несомненном влиянии марксизма на этого крупного ученого. Однако, как будет показано ниже, исторические взгляды Булля были противоречивы; материалистической методологией он далеко не овладел.
Отметим прежде всего то новое, что сумел внести Булль в историографию по гражданским войнам. Он подчеркивает, что в основе исторических событий XI-XIII вв. лежал процесс развития классовых противоположностей, определявшихся ростом крупной земельной собственности. "Глубокие классовые различия в обществе, - пишет Булль, - восходят к концу эпохи викингов и основываются на земельной собственности" (54). Изменения в отношениях собственности представляются Буллю одной из важнейших перемен, происшедших в истории норвежского общества в период после смерти Улава Святого (55). Эти изменения заключались в превращении основной массы самостоятельных собственников-бондов в лейлендингов, бравших под обработку чужую землю. Исходя из анализа сдвигов в распределении земельной собственности, происшедших на протяжении XII в., Булль считает это столетие "переходным временем" и на этой основе изучает и гражданские войны.
В результате развития крупной собственности происходила, с точки зрения Булля, консолидация господствующего класса - светских хавдингов и высшего духовенства - и его сплочение вокруг королевской власти (56). Булль не разделяет распространенной в предшествующей историографии теории о принципиальной противоположности и борьбе между хавдингами и королем и последовательно проводит мысль о классовой общности их интересов и политики. Он считает, что рост крупного землевладения и утрата бондами собственности создали новую экономическую основу для государственной власти: "Те, кто владел землей, должны были стать также и господами в государстве. Через посредство короля и церкви власть крупных землевладельцев стала государственной властью, а бонды превратились в объект осуществления государственной политики" (57). Окончательную организацию государства на этой новой основе Булль относит к периоду гражданских войн. Он признает соперничество между различными группами крупных землевладельцев в XII в., которое порождало борьбу претендентов на престол, но предостерегает против смешения ее с классовой борьбой. Булль подчеркивает значение столкновений интересов отдельных областей Норвегии, но он не склонен абсолютизировать их и выдвигать на первое место; различия между областями объясняются им в связи с особенностями их социального строя. Для Булля несомненно, что главным противоречием норвежского общества в XII-XIII вв. было противоречие между угнетаемыми бондами и укреплявшим свои позиции господствующим классом.
В свете раскрытия этого противоречия Булль оценивает конфликты XII - начала XIII в. и возглавленное Сверре движение. Он говорит, что в противоположность партии лендерменов, сплотившейся вокруг Инге (а затем Магнуса Эрлингссона), образовалась в ходе гражданской войны (58) партия, руководствовавшаяся интересами бондов. Биркебейнеры представляли "реакцию простого люда (smafolk) против высшего класса" (59). Однако Булль не склонен упрощать этот вопрос. Он говорит о двояком происхождении биркебейнеров. С одной стороны, в их ряды вливались крупные бонды Треннелага, где сохранялось "типичное крестьянское общество" и была сильна оппозиция церкви как крупному землевладельцу; в то же время крупные тронхеймские бонды сами обладали "чертами высшего класса". Поэтому биркебейнеры - выходцы из Треннелага - существенно отличались от биркебейнеров Вика, где к ним присоединился преимущественно мелкий люд, враждебный всему классу крупных собственников. Лишь о бедняках из Телемарка и других пограничных со Швецией областей можно говорить, что они вели "чистую" классовую борьбу (60). В отличие от других историков, например Поше, Булль не сомневается в том, что движение биркебейнеров имело гораздо более широкую основу, чем об этом говорят саги, носящие тенденциозный, по его мнению, характер (61).
Не менее существенным является другое наблюдение, сделанное Буллем при изучении движения биркебейнеров. Он пишет о перерождении биркебейнеров на протяжении двадцатипятилетней карьеры Сверре. На первом этапе их борьба носила классовый характер и была направлена против крупных землевладельцев и универсалистской католической церкви. Но классовый характер движения очень изменился с течением времени, и именно эти изменения, по мнению Булля, позволяют лучше всего судить о переменах, происходивших в норвежском обществе (62). Неоднородность социального состава биркебейнеров, раскол среди лендерменов, происшедший после гибели Эрлинга Кривого и Магнуса Эрлингссона, и обновление их состава за счет возвышения части биркебейнеров, занявших высшие посты в государстве, - эти факторы обусловили "консервативное" отношение Сверре к классу крупных собственников, выражавшееся в том, что он не желал уменьшить или ограничить экономическое и политическое могущество класса хавдингов и не намеревался производить каких-либо изменений в классовых отношениях (63). Этот король идентифицировал свои интересы с интересами тронхеймских хавдингов и крупных бондов и уже начиная с 1179 г. не опирался на биркебейнеров из низшего класса. Таким образом, Сверре не был революционером или демократом; Булль видит в нем скорее энергичного продолжателя прежнего политического и социального курса, чем какого-либо радикального обновителя. Этим объясняется жестокое подавление Сверре крестьянских восстаний после 1184 г. С победой над крестьянскими движениями начался период подлинного расцвета королевской власти, период усиления взаимосвязи короля со знатью и создания "государственного дворянства" (statsadel) (64). Отмеченные черты концепции Булля выгодно отличают ее от точек зрения не только предшествующих норвежских историков, но, как мы далеи убедимся, и от взглядов ученых, писавших о гражданских войнах после Булля (умершего в 1932 г.). Стремление объяснить политические события классовыми столкновениями, обусловленными сдвигами в поземельных отношениях, проходит через всю рассматриваемую работу и не могло не привести автора к важным новым положениям. Книга Булля по истории XI-XIII вв., как и некоторые другие его труды, принадлежит к лучшим достижениям норвежской медиевистики XX в.
Нельзя вместе с тем обойти молчанием серьезные недостатки его работы. Булль неверно понимает причины того социального развития, которое он описывает. На его взгляд, "важнейшей движущей силой в изменениях классовых отношений и в перестройке государственной власти и церковной организации" был рост народонаселения, а не развитие производительных сил. Именно значительное увеличение в XII в. населения Норвегии сделало, как пишет Булль, возможным переход к господству крупного землевладения (65). Экономические отношения, складывавшиеся вместе с развитием крупной земельной собственности, не понимаются им как отношения феодальной зависимости. Булль видит в лейлендингах "арендаторов", в церковном землевладении - нечто вроде... "современного ипотечного банка или заклада" (66). Специфика феодальной собственности на землю не раскрывается в работе Булля. Следуя в данном случае традиционной для норвежской историографии точке зрения, автор не признает; существования феодализма в Норвегии изучаемого им периода; к тому же под феодализмом он разумеет лишь политическую систему (67). Сказанного достаточно, чтобы стало ясно, насколько неправильно говорить о системе его взглядов как об историческом материализме (68). К тому же Булль солидаризируется со многими другими норвежскими историками, неправомерно смешивающими проблему возникновения государства в Норвегии в IX - начале X в. с вопросом политического объединения страны, которое продолжалось несколько столетий и было окончательно завершено лишь в результате гражданских войн XII-XIII вв.
Понимание причин и характера .гражданских войн, предложенное Буллем, нашло поддержку у части историков. Так, в новой сводной работе по истории Норвегии, принадлежащей перу А. Хольмсена, мы находим отражение приблизительно тех же взглядов, которые развивал Булль. Подобно ему, Хольмсен ищет объяснения гражданских войн в изменениях в распределении земельной собственности. В основе социальных конфликтов XII в. он усматривает классовую борьбу бондов (которым угрожала утрата земли и независимости) и обнищавшего и "пролетаризировавшегося" люда против крупных землевладельцев и церкви, объединившихся вокруг короля. Давая оценку деятельности Сверре, Хольмсен считает, что этот король лишь радикально изменил персональный состав правящего класса, но сохранил в неприкосновенности самый общественный строй. Господство крупных землевладельцев было еще более укреплено, угнетение бондов возросло (69).
К направлению, представителем которого является Эдвард Булль, принадлежит и другой известный современный норвежский историк Хальвдан Кут. Вопросы истории Норвегии XII-XIII вв. привлекали интерес Кута на протяжении почти всей его многолетней и разносторонней научной деятельности. Впервые Кут обратился к истории гражданских войн в связи с критикой саг, запись которых восходит к XII-XIII вв. Он высказал мысль, что норвежская историография, со времени Мунка и Сарса рисующая средневековье в виде эпохи, пронизанной борьбой между аристократией и королевской властью, позаимствовала эту точку зрения из саг. А их авторы, в особенности Снорри Стурлусон, создали эту концепцию (в соответствии с которой они преподносят весь конкретный материал) под влиянием борьбы, развернувшейся в современной им Норвегии, т. е. при Сверре и его непосредственных преемниках. "Борьба Сверре наложила отпечаток на исторические концепции его времени" (70). Эти концепции исказили действительную историю Норвегии в X-XII вв., для которой характерно сотрудничество знати с королями, а не вражда между ними. По мнению Кута, Сверре боролся против засилья старых аристократов, добивавшихся политического господства при Магнусе Эрлингссоне, и выдвигал в противовес им новых людей из числа своих сподвижников. Полемизируя с Сарсом, Кут не признает королевскую власть, сложившеюся при Сверре, "демократической", но считает ее "антиаристократической", поскольку она отныне стала опираться на сословие служилых людей. Таким образом, Сверре произвел "революцию" против землевладельческой аристократии; при нем не завершилась, как полагали прежние историки, но началась борьба королей против знати (71).
В период после окончания второй мировой войны Кут издал серию монографий под общим заглавием "Критические годы в норвежской истории". В этих монографиях он описывает наиболее существенные, на его взгляд, моменты исторического развития Норвегии в средние века, такие, как правление Харальда Прекрасноволосого, время Сверре, установление Кальмарской унии, события, приведшие к окончательному подчинению Норвегии Дании. В книге "Король Сверре" Кут подводит итоги своим многолетним изысканиям. Содержание книги, как и ее название, свидетельствует о том, что в центре внимания автора находится личность этого короля. Кут чрезвычайно кратко останавливается на событиях, предшествующих появлению Сверре на исторической арене, и на ходе борьбы в Норвегии после его смерти. Наоборот, происхождение Сверре, вопрос о законности его прав на престол, его качества как политика и военачальника, черты его индивидуальности, занимают, собственно, основное поле зрения Кута. Исследование этих вопросов само по себе не может вызывать возражений, но нужно прямо сказать, что от итогового труда крупного ученого, пользующегося в норвежской историографии, наряду с Э. Буллем, репутацией представителя исторического материализма (72), можно было бы ожидать большего. "Критические годы в норвежской истории" XII в. насыщены сложной социальной борьбой, о которой Кут почти ничего не говорит. Он признает, что время Сверре ознаменовалось "кризисом, вызвавшим к власти в государстве новые силы и создавшим новые формы управления" (73). Однако этот кризис не получает в монографии должного рассмотрения. Достаточно сказать, что Кут считает возможным удовлетвориться беглым указанием на процесс превращения бондов в лейлендингов, который он считает условием обострения в обществе внутренней борьбы.
В то время как Булль склонен был понимать, по крайней мере, первую фазу войны между Сверре и Магнусом как классовую борьбу народных низов, поддержавших Сверре, против крупных землевладельцев, Кут весьма невнятно замечает, что к борьбе между обоими королями "примешивалась социальная противоположность" (74). При этом имеется в виду не движение народных масс против существовавших порядков, а стремление биркебейнеров - выходцев из простонародья - подняться в "верхи" общества.
По мысли Кута, Сверре - это самозванец, стремившийся захватить престол, но столкнувшийся с сопротивлением всего старого класса лендерменов, который держал в своих руках экономическую и политическую власть в стране. Вследствие этого Сверре был принужден проводить антиаристократическую политику, последовательно истреблять лендерменов и заменять их своими ставленниками. Сверре решительно возвышал простых бондов и других незнатных и богатых людей, и в этом смысле он совершил настоящую общественную революцию. Эти действия Сверре отчасти объясняются его происхождением: он был выходцем из низших слоев общества, среди которых провел свою молодость, что не могло не отразиться на его взглядах и симпатиях. Однако такая политика отвечала потребностям времени, диктовавшим необходимость создания централизованного государства, опирающегося на служилое дворянство. Стремясь укрепить монархию, Сверре лишил лендерменов реальной власти, назначал чиновников-сюсельменов и лагменов, ввел первый в истории Норвегии постоянный налог и сплотил королевский хирд (дружину) в класс служилых людей. Насколько проводившаяся им политика диктовалась ясной программой и не определялась чисто конкретными обстоятельствами борьбы, сказать, по мнению Кута, трудно, но он склонен, по-видимому, предполагать наличие у Сверре какого-то подобия такой программы (75).
Кут отмечает, что централизация Норвегии сопровождалась ростом бремени, ложившегося на народ. Это вызвало многочисленные крестьянские восстания, жестоко подавленные Сверре. "Кажется удивительным, что король, победивший с помощью крестьянского сословия, кончил тем, что восстановил бондов против себя. Но это неоднократно бывало в истории" (76). Сверре, по словам Кута, заложил основы феодализма в Норвегии, что сблизило ее с другими западноевропейскими странами (77). Однако и Кут, говоря о феодализме, видит в нем лишь определенную политическую систему, но отнюдь не способ производства материальных благ (78).
Давая общую оценку правлению Сверре, Кут говорит, что его политика означала для Норвегии "и выигрыш и проигрыш"; выигрыш, поскольку укрепление центральной власти было важной предпосылкой сохранения национальной самобытности страны; проигрыш, так как падение класса старых лендерменов и замена их новой знатью, более слабой, чем датское и шведское дворянство, впоследствии способствовало утрате Норвегией политической независимости. Во всяком случае Сверре - это центральная фигура в истории Норвегии, один из наиболее выдающихся ее правителей (79).
Точка зрения Кута на гражданские войны встретила критику со стороны некоторых историков. Ю. Шрейнер указал на то, что политические и административные мероприятия, которые Кут считает нововведениями Сверре, начали осуществляться еще Магнусом Эрлингссоном. По мнению Шрейнера, действительный перелом в истории средневековой Норвегии совершился не при Сверре, а при Магнусе (80). Что же касается уничтожения власти аристократии, то Шрейнер считает, что эта политика Сверре обусловливалась всецело конкретной ситуацией и не имела длительных последствий (81).
На наш взгляд, недостатки последней книги Кута определяются в первую очередь не этими спорными его выводами. Кут не поддержал и не 'продолжил той линии исследования социальных сдвигов и классовой борьбы в Норвегии в период гражданских войн, которая наметилась в работе Булля. Он возвратился к традиционной для буржуазной историографии трактовке этого времени как "эпохи Сверре", что заставило его отвлечься от выяснения наиболее существенных проблем истории XII - начала XIII в. Если учесть, что в ранний период своей научной деятельности Кут пристально интересовался классовой борьбой крестьянства (82), а в рассматриваемой книге почти полностью обходит ее и не склонен придавать народному движению значение первостепенного фактора, без которого невозможно понять гражданские войны, то придется сделать неутешительный вывод о направлении эволюции взглядов этого историка. Не следует ли объяснять такую эволюцию политическими взглядами Кута - видного деятеля норвежской социал-демократии?
Последняя по времени опубликования вышедшая в Норвегии книга английского историка Г. М. Гаторна-Харди "Самозванец. Король Норвегии Сверре" примечательна в нескольких отношениях. Как Поше и некоторые другие авторы, Гаторн-Харди в центре своего труда ставит Сверре.
Однако у Гаторна-Харди оценка роли Сверре в истории Норвегии значительно отличается от оценок предшествующих ученых, несмотря на то, что и этот историк крайне преувеличивает роль Сверре. Он утверждает, что вмешательство Сверре оказало "решающее влияние на ход истории". Книга этого автора представляет собой "исследование карьеры и достижений личности, во многом наиболее одаренной из монархов, когда-либо занимавших престол Норвегии".
Гаторн-Харди противопоставляет себя "ортодоксальным историкам" на том основании, что прибегает к методу "разумной реконструкции прошлого при помощи воображения", методу, который кажется ему необходимым вследствие неудовлетворительного состояния имеющихся источников (83). Этот метод применяется автором в целях восстановления неясных сторон карьеры Сверре и в некоторых случаях приводит его к предположениям, хотя и далеко не бесспорным, но, тем не менее, способным иногда пролить свет на отдельные моменты борьбы этого короля за подчинение страны (84).
Расходясь с Поше в оценке Сверре, Гаторн-Харди стоит, в сущности, на тех же позициях, что и Поше, в объяснении причин гражданских войн. Действительно, и по мнению Гаторна-Харди, конфликты, потрясавшие Норвегию во второй половине XII в., были династической борьбой, которая затянулась и стала необычайно упорной вследствие неудовлетворительности порядка престолонаследия. Постоянные столкновения различных претендентов делали невозможным примирение и восстановление спокойствия в стране, и пороки этой системы, по мнению Гаторна-Харди, настолько очевидны, что "кажется излишним доискиваться до каких-либо более глубоких причин возникших беспорядков" (85).
Различия между боровшимися в XII в. партиями, подчеркивает автор, не были классовыми или территориальными. Определение Сарсом партии противников Инге как "демократической" Гаторн-Харди называет комичным. Бедняки и обездоленные люди, выступавшие против Инге и его группировки, для Гаторна-Харди не более как стоящие вне закона бандиты, которыми кишела шведско-норвежская граница (86). Они не представляли никакого класса населения и лишь использовались соперниками Инге в своих целях. Поддерживавшая Инге аристократия, борясь против этих бандитов, не столько отстаивала свои классовые интересы, сколько защищала благо всей нации. Соответственно в государственной реформе, проведенной архиепископом Эйстейном и Эрлингом Кривым, Гаторн-Харди, в отличие от других историков, не усматривает попытки укрепить власть лендерменов и духовенства. Напротив, это было, по его словам, счастливым устранением причины гражданской войны, продиктованным государственной мудростью (87).
Но и после принятия закона о престолонаследии междоусобицы не прекратились: обе враждовавшие стороны потеряли слишком много друзей и сородичей, и жажда мести была чересчур глубока. Тем не менее победа Магнуса Эрлингссона над биркебейнерами, одержанная в 1177 г., была бы, по мнению Гаторна-Харди, решающей и окончательной, не появись неожиданно военный гений, которому было предопределено направить весь ход событий по другому руслу (88).
Ни одного героя сказки, завоевавшего половину царства и руку прекрасной принцессы, нельзя сравнить со Сверре, безвестным самозванцем с Фарерских островов, который ничем, кроме собственных слов, не мог, обосновать своих притязаний на престол и тем не менее завоевал его и сохранил вплоть до своей смерти, женился на дочери шведского короля; и основал династию, правившую более полутора века. Все было против него: господствующая аристократия, католическая церковь и почти единодушное общественное мнение. Но вопреки всему исключительный гений Сверре и удача, настолько удивительная, что его враги приписывали ее дьяволу, а он сам - божественному вмешательству, позволили ему достичь победы в течение нескольких лет (89). Таково резюме взглядов английского историка на Сверре.
Гаторн-Харди решительно возражает против изображения Сверре отдельными авторами в качестве демократа и защитника дела простого народа, которого на самом деле этот король неизменно и глубоко презирал (90). Происшедшая при нем серьезная социальная перемена, приведшая к гибели многих лендерменов, ни в коей мере не была результатом его целенаправленной политики. Сверре не был принципиальным врагом знати, но в ходе борьбы она оказалась в противоположном лагере. Этот человек, которого ученые принимали за революционера и радикального обновителя общества, в действительности, как пишет Гаторн-Харди, был "консерватором из консерваторов", "реакционным консерватором крайнего толка" (91). Его консерватизм заключался в том, что он возглавил движение в защиту старинной национальной церкви и освященных временем законов, приписываемых Улаву Святому, против перемен, которые хотели произвести римско-католическое духовенство и его союзники Эрлинг и Магнус. Антикатолическая направленность окрашивала борьбу биркебейнеров в тона религиозного фанатизма, что дает основание Гаторну-Харди сравнить войско Сверре с кромвелевской армией Новой модели (92). Именно в религиозном конфликте можно, по мнению этого автора, усмотреть фактор разделения враждующих сил на партии (93).
Отрицая новаторство Сверре в организации государственного управления, Гаторн-Харди признает, что гибель цвета старинной норвежской .аристократии с неизбежностью повлекла далеко идущие социальные и политические последствия. Правление в Норвегии после смерти Сверре оставалось столь же аристократическим, как и прежде, но природа правящего класса изменилась. Прежние лендермены были представителями родов, являвшихся традиционными руководителями населения, пользовавшимися влиянием среди бондов и их поддержкой. Сменившее старинных аристократов служилое дворянство заняло положение придворного сословия, оторванного от народа. Истребление местной знати и концентрация всей власти в руках государя кажется Гаторну-Харди одной из причин упадка Норвегии в XIV-XV вв., когда в критический период своей истории народ оказался без авторитетных и признанных руководителей (94).
С этим заключением связана и оценка роли Сверре в развитии страны. Если бы после разгрома Эйстейна Мейлы в 1177 г. не появился Сверре, в стране, вероятно, утвердился бы мир, ибо причина раздоров - споры из-за власти - была устранена новым порядком престолонаследия. Поэтому на Сверре лежит ответственность за продление войны в Норвегии примерно на четверть столетия и за придание устойчивости партийным распрям, продолжавшимся и в первой четверти XIII в. Еще больше зла причинила преждевременная централизация государства. Здоровое политическое развитие страны требовало установления взаимодействия и равновесия между королем и аристократией, которое не могло бы быть нарушено ни одной из сторон. Местные старинные магнаты, истребленные в борьбе против Сверре, представляли "идеальное противоядие против автократических тенденций монархии" и могли бы и впоследствии играть роль посредников между королем и народом. После их гибели управление на местах перешло в руки государственных чиновников, чуждых населению и жестоко его угнетавших. Вследствие этого кратковременное и поверхностное величие королей династии Сверре было обязано лишь противоестественному ускорению процесса централизации и вскоре сменилось ослаблением и упадком государства. Конечный парадоксальный вывод, к которому эти рассуждения приводят Гаторна-Харди, таков: хотя мы восхищаемся необычайными качествами Сверре, "трудно не почувствовать сожаления о том, что он вообще когда-либо существовал, ибо Норвегия на протяжении многих последующих столетий, вероятно, была бы: намного счастливее и богаче, если бы восторжествовали его противники" (95): Как видим, Гаторн-Харди не желает считаться с фактами социальной действительности, игнорирует напряженную общественную борьбу или сводит ее содержание к борьбе претендентов на престол, в лучшем случае - к борьбе между католической церковью и церковью национальной. Он не только не желает обратить внимание на те классовые конфликты в Норвегии, мимо которых невозможно пройти при изучении источников, но решительно отстаивает тезис о дружественных, идиллических отношениях между господствующей верхушкой и крестьянами. Проблема социальных движений в XII - начале XIII в. в книге Гаторна-Харди вообще отсутствует. Его скептицизм по отношению к старым точкам зрения, которые он - часто с основанием - считает наивными и неоправданными, не спасает его самого от ненаучного объяснения истории, ибо крайняя произвольность суждений и волюнтаризм в трактовке гражданских войн бросаются в глаза при ознакомлении с его книгой. Впрочем, нужно полагать, что книга Гаторна-Харди не отражает взглядов большинства современных норвежских ученых (96).
* * *
Среди историков, изучавших гражданские войны в Норвегии, можно наметить три основных направления. К первому принадлежат представители либеральной историографии XIX в., которые придерживались концепции о борьбе между королевской властью и лендерменами, выражавшей, по их мнению, столкновение противоположных государственно-правовых принципов. Королевская власть пользовалась якобы поддержкой народа и выступала в качестве носительницы "демократического" начала. Государство рассматривалось в виде силы, возвышавшейся над обществом. Классовая борьба народных масс как реальный фактор движения этими историками в расчет не принималась. От концепции Мунка - Сарса не смогли освободиться и некоторые историки начала XX в. Конфликт между централизаторской политикой королевской власти и непокорной аристократией еще остается в центре внимания этих историков,, которые, однако, в отличие от своих предшественников, придают большое значение экономическим предпосылкам движения и начинают частично пересматривать вопрос об отношениях между крестьянством и государством (О. А. Йонсен и др.).
Второе направление в историографии вопроса, возникшее в XX в., трудно определить одним термином. Для него характерен отказ от признания закономерностей и прогрессивности исторического развития. Представители нового течения склонны к крайнему субъективизму в объяснении гражданских войн, выпячивают на первый план деятельность отдельных героев, в особенности Сверре, игнорируют социально-экономическую обстановку, которая породила внутреннюю борьбу, и склонны превращать историю социальных потрясений XII - начала XIII в. в цепь случайных событий. В результате критики, в которой эти историки оказались более сильными, чем в позитивных результатах, общие построения ученых XIX в. были отвергнуты, а многие из предложенных ими решений частных вопросов пересмотрены на основе более углубленного и тщательного анализа источников. Однако, при всех их расхождениях, историков второго направления (Поше, Гаторна-Харди, отчасти А. Бугге) сближает с их предшественниками неумение и нежелание увидеть и оценить действия масс населения.
Более плодотворные результаты дала работа историков третьего направления, которые испытали на себе влияние марксизма. Они убедительно доказали, что в основе борьбы, развернувшейся в Норвегии, лежит процесс формирования крупной земельной собственности. Другой чертой их работ является новая постановка вопроса о сущности государственной власти в период гражданских войн. Булль обосновал тезис о том, 'что норвежское государство этого периода было органом господства сплачивавшихся вокруг него крупных землевладельцев и служило их интересам и поэтому конфликты между королями и знатью не могли определять содержания внутренней борьбы. Булль обнаружил, что внутренняя борьба в Норвегии при Сверре по своему характеру была прежде всего классовой борьбой бондов, потерявших свою землю или стоявших перед подобной угрозой, против аристократии. Остается невыясненным, каков был размах народных выступлений до и во время Сверре; здесь требуются дальнейшие изыскания. Но и на основании материалов, которыми уже располагает наука, можно утверждать, что перед нами вырисовывается широкое антифеодальное движение, охватившее разные слои бондов: обездоленных и разоренных людей, с одной стороны, и самостоятельных хозяев, сопротивлявшихся превращению их в лейлендингов и подчинению власти феодалов - с другой. Вместе с тем в этом движении в рядах биркебейнеров, очевидно, приняли активное участие феодализировавшиеся элементы из числа бондов, стремившиеся стать собственниками феодального типа. Несомненно, что борьба крестьян против феодализма переплеталась с внутренней борьбой в оформлявшемся в XII-XIII вв. господствующем классе, причем важную роль в этих конфликтах играла прослойка, из которой выкристаллизовалось низшее дворянство.
Необходимо, далее, обратить более пристальное внимание на роль городов в социальном движении. А. Бугге и другие ученые показали возросшее в XII в. значение торговли и ремесла в жизни народа, но позиция складывавшегося бюргерства в гражданских войнах остается недостаточно изученной.
Возглавленное Сверре движение, по-видимому, имело религиозную окраску и в ряде случаев было направлено против католической церкви. Известно, например, что бонды Телемарка отказывались платить десятину. Историки обращают также внимание на те прозвища, которыми биркебейнеры, подчеркивая свою враждебность к церкви, награждали своих противников: "баглеры" ("носящие епископские посохи"), "хеклунги", "кувлунги" ("монашеские капюшоны") и т. д. Известно, наконец, какого ожесточения достигла борьба между Сверре и высшим духовенством: король был даже отлучен от церкви. Интересно было бы выяснить, в какой мере это религиозное движение было проявлением языческой реакции против католицизма и в какой - ересью, подобной борьбе, происходившей в XII-XIII вв. в других странах Европы.
Процесс феодализации не только породил ожесточенную борьбу: последняя в свою очередь оказывала воздействие на социальное развитие страны. Булль высказывает мысль о внутреннем перерождении биркебейнеров, происходившем по мере того, как они превращались в правящую группу в государстве. Необходимо продолжить анализ тех последствий, которые имела победа Сверре и его партии для норвежского крестьянства, для господствующего класса и для государственной власти. В центре внимания исследователя здесь, наряду со многими другими явлениями, должны быть народные восстания против Сверре и его преемников, жестоко подавлявшиеся государством и знатью.
Изучение перечисленных выше вопросов представляет значительную трудность вследствие неполноты и односторонности имеющихся источников. Главнейший из них - "Сага о Сверре" - необъективно освещает факты и имеет ряд пропусков в изложении. Это относится и к другим сагам. Памятников аграрной истории, восходящих к интересующему нас периоду, почти совсем нет. Думается, что на социальные процессы, протекавшие в Норвегии в период гражданских войн, могут пролить свет юридические источники XII и XIII вв. В этом аспекте они изучены недостаточно (97).
Таким образом, исследование комплекса проблем, связанных с историей социальных движений в Норвегии во второй половине XII - начале XIII в., должно быть продолжено. В этой работе можно и нужно использовать отдельные наиболее ценные труды норвежских ученых, не упуская из вида противоречивости и непоследовательности их исторических взглядов (98).
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. P. A. Munch. Det norske Folks Historie, II. Christiania, 1855, s. 936.
2. P. A. Munch. Det norske Folks Historie, III. Christiania, 1857, s. 43.
3. Сверре был священником, выходцем с Фарерских островов. Как он утверждал, мать открыла ему, что отцом его является покойный король Сигурд, после чего якобы Сверре стал добиваться своих прав. Мунк полагает, что Сверре скорее был незаконнорожденным сыном короля Сигурда Слембе, за которого он себя выдавал, нежели самозванцем.
4. P. A. Munch. Det norske Folks Historie, III, s. 107-108.
5. Sverris saga, utg. ved G. Indrebø. Kristiania, 1920. k. 35, s. 39.
6. P. A. Munch. Det norske Folks Historie, III, s. 195.
7. Ibid., s. 184.
8. Ibid., s. 186-190.
9. P. A. Munch. Det norske Folks Historie, III, s. 1, 58, 104, 348, 362, 390, 392.
10. Ibid. s. 391-392.
11. Ibid., s. 195, 244.
12. Ibid., s. 348.
13. Ibid., s. 390-391.
14. Ibid., s. 603.
15. P. A. Munch. Det norske Folks Historie, III, s. 1014.
16. T. H. Aschehoug. Statsforfatningen i Norge og Danmark. Christiania, 1866; E. Hertzberg. En fremstilling af det norske aristokratis historie indtil Kong Sverres tid. Christiania, 1869; H. J. Darre. Kong Sverre og Norge paa hans Tid. [s. 1.], 1869.
17. J. E. Sars. Udsigt over Den norske Historie, Bd. I-IV. Christiania, 1873-1891.
18. J. E. Sars. Udsigt over Den norske Historie, I, s. 181.
19. Ibid., s. 254, 295.
20. J. Е. Sars. Udsigt over Den norske Historie, II, s. 70.
21. Idid., s. 92-95.
22. Ibid., s. 165; cp. s. 19.
23. Ibid., s. 121, 178.
24. См. K. Mykland. Grandeur et décadence. En studie i Ernst Sars' historiskegrunnsyn. Oslo, 1955, s. 17-18.
25. Концепцию Сарса разделяет шведский историк G. Cederschiöld. Konung Sverre. Lund, 1901.
26. A. Bugge. Norges historie fremstillet for det norske folk. Andet binds anden del. Tidsrummet 1103-1319. Kristiania. 1916.
27. A. Bugge. Norges historie..., II, 2, s. 100.
28. G. Storm. Om Lendermandsklassens Talrighed i 12. og 13. Aarhundrede. - "Historisk Tidsskrift", 2. Raekke, 4. Bd., Christiania, 1884.
29. E. Hertzberg. Norges historie..., II, 1. Kristiania, 1915, s. 113-116; A. Bugge. Norges historie..., II, 2, s. 111-115.
30. A. Bugge. Norges historie..., II, 2, s. 116.
31. Ibid., s. 132, 135.
32. Ibid., s. 56-57.
33. Ibid., s. 48.
34. Ibid., s. 157,
35. Ibid., s. 164.
36. Ibid., s. 125.
37. Ibid., s. 158, 213.
38. Ibid., s. 159.
39. Ibid., s. 204.
40. Ibid., s. 217.
41. O. A. Jоhnsen. Norges bønder. Oslo, 1936 (2. utg.), s. 97-112; его же. Norwegische Wirtschaftsgeschichte. Jena, 1939, S. 46, 58-66.
42. F. Paasche. Kong Sverre (2. oplag). Kristiania, 1923 (1. oplag Kristiania, 1920).
43. F. Paasche. Kong Sverre, s. 112-115.
44. Ibid., s. 221-222.
45. Ibid., s. 224.
46. Ibid., s. 214-215.
47. Ibid., s. 118-120.
48. Ibid., s. 107-111; ср. s. 16.
49. Ibid., s. 122-123.
50. Ibid., s. 214, 258.
51. Среди ученых, работавших в эти годы над изучением истории средневекового норвежского крестьянства, назовем, наряду с Йонсеном и Бугге, Тарангера, Булля, Олафсена, Эстберга, Ольсена.
52. Edv. Bull. Borgerkrigene i Norge og Haakon Haakonssons kongstanke. - "Historisk Tidsskrift", 5. Raekke, 4. Bd, Oslo, 1920.
53. Edv. Bull. Det norske folks liv og historie gjennem tidene. Bind II. Fra omkring 1000 til 1280. Oslo, 1931.
54. Edv. Bull. Det norske folks liv og historie..., II, s. 13.
55. Ibid., s. 120.
56. Ibid., s. 15, 66, 176 и др.
57. Ibid., II, s. 211; cp. s. 227.
58. Булль считает необходимым сузить понятие "гражданские войны", исключив из них ранний период (до Сверре) и время Хокона Хоконссона и Скуле, боровшихся за власть. В прямом смысле гражданские войны, по мнению Булля, - это время Сверре, когда большая часть населения принимала участие в борьбе.
59. Edv. Bull. Det norske folks liv og historie..., II, s. 214.
60. Ibid., s. 217.
61. Ibid., s. 194.
62. Ibid., s. 216.
63. Ibid., s. 227.
64. Ibid., s. 229, 230, 233, 302-303.
65. Ibid., s. 12-13, 122.
66. Ibid., s. 122.
67. Ibid., s. 315.
68. Cp. O. Dahl. Historisk materialisme. Historieoppfatningen hos Edvard Bull og Halvdan Koht. Oslo, 1952, s. 47, 48, 54.
69. A. Holmsen. Norges historie. Bd. 1. Oslo, 1. utg., 1939; 2. utg., Oslo, 1949, s. 244, 258, 270-272, 278, 289-291.
70. Н. Koht. Sagaenes opfatning av vår gamle historie. Innhogg og utsyn i norsk historie. Kristiania, 1921, s. 90.
71. Ibid., s. 91. Cp. H. Koht. Kampen om magten i Norge i sagatiden. - "Historisk Tidsskrift", 5. Raekke, 4. Bd. Oslo, 1920, s. 317-319.
72. X. Кут. Новые исторические работы в Норвегии. - "Вопросы истории", 1947, № 11. О. Даль (О. Dahl. Historisk materialisme, s. 54, 72, 73, 87-89) скептически относится к "историческому материализму" Кута, указывая на целый ряд его серьезнейших отступлений от марксистского исторического метода.
73. Н. Koht t. Kriseår i norsk historie. Kong Sverre. Oslo, 1952, s. 7.
74. Н. Koht. Kong Sverre, s. 49.
75. Ibid., s. 68-69.
76. Ibid., s. 124.
77. Ibid., s. 72-74.
78. H. Koht. Det nye i norderlendsk historie kringom år 1300. - "Scandia", IV, 1931, s. 171-173, 182-183; его жe. På leit etter liner i historia. Oslo, 1953, s. 46-47, 49.
79. Н. Koht. Kong Sverre, s. 131-132.
80. J. Schreiner. Kongemakt og lendmenn i Norge i det 12. århundre. - "Scandia", Bd. IX, Häfte 2, 1936, s. 203.
81. См. рецензию Ю. Шрейнера на книгу X. Кута "Kong Sverre". - "Historisk Tidsskrift", Oslo, 36. Bd., 1953, s. 440-448.
82. H. Koht. Norsk bondereising. Oslo, 1926.
83. G. M. Gathorne-Hardy. A Royal Impostor. King Sverre of Norway. Oslo, 1956, p. I, 1.
84. Таковы, например, соображения о несостоятельности легенды о принадлежности Сверре к королевскому роду; об обстоятельствах, при которых у Сверре могла возникнуть идея объявить себя королевским сыном; о возможности связи между Сверре и биркебейнерами при Эйстейне Мейле; о Сверре как военном руководителе и др.
85. G. M. Gathorne-Hardy. A Royal Impostor, p. 5, 31, 40.
86. Ibid., p. 41-43, 52.
87. Ibid., p. 61-63.
88. Ibid., p. 74.
89. Ibid., p. 89, 260.
90. Ibid., p. 127, 261.
91. Ibid., p. 262, 269, 273, 275.
92. Ibid., p. 172, 269.
93. Ibid., p. 223.
94. Гаторн-Харди полагает, что не только в древний период истории Норвегии, как думал Саре, но и в XII в. знать опиралась на бондов и не находилась с ними во вражбеных отношениях.
95. G. M. Gathorne-Hardy. A Royal Impostor, p. 277-280.
96. См. статьи "баглеры" (Bagler) и "биркебейнеры" (Birkebeiner) в "Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder fra vikingetid til reformationstid", Bd. I, Købenliavn., 1956.
97. См. J. Schreiner. Kongemakt og lendmenn i Norge idet 12. århundre. - "Scandia", Bd. IX, Häfte 2, 1936.
98. Когда эта статья уже находилась в печати, я получил возможность познакомиться с рецензией С. Нильсона на книгу Гаторна-Харди в "Historisk tidsskrift" (38 bd., 4 h., Oslo, 1958, s. 360-365). Автор рецензии сочувственно относится к этому произведению. Мало того - модернизаторская и антиисторическая тенденция в отношении к Сверре, столь заметная в книге Гаторна-Харди, Нильсоном еще более усилена. Считая Сверре диктатором, он находит возможным прибегнуть к чудовищному сравнению норвежского короля XII в. с диктаторами нового времени - Кромвелем, Наполеоном и Гитлером. Впрочем, в параллели между Сверре и Гитлером С. Нильсон не оригинален; мы находим ее уже в книге немецкого фашистского историка Куммера, изображающего Сверре средневековым фюрером (В. Kummer. König Sverrir. Ein Kämpfer für Führertum und Volksfreiheit im Norden. Leipzig, 1939.).
Сканирование: Halgar Fenrirsson |
|
