Литература

Источник: Средние века. Вып. 18. – М.: Наука, 1960

Для уяснения состояния современной норвежской медиевистики необходимо предварительно вкратце остановиться на анализе важнейших направлений, господствовавших в ней в конце XIX - начале XX в. (1).

Характерные черты норвежской буржуазной историографии в конце прошлого столетия и в первые годы XX в. складывались в значительной мере под влиянием борьбы за расторжение унии между Норвегией и Швецией, борьбы, которая диктовалась интересами норвежской буржуазии и происходила под ее руководством. Немалое значение для определения особенностей норвежской историографии, несомненно, имели сделавшиеся постоянным фактором жизни норвежского общества конфликты между буржуазией и рабочим классом, между буржуазией и крестьянством (2). В этой обстановке формировалась концепция истории Норвегии, принадлежавшая крупнейшему представителю норвежской исторической науки Эрнсту Сарсу.

Чтобы правильно понять его взгляды, нужно иметь в виду, что Саре принимал активное участие в политической жизни Норвегии, в движении за предоставление стране полной независимости (3). В своем идейном развитии он испытал сильное влияние французских историков эпохи Реставрации, Бокля, позитивистской философии Конта и Спенсера.

До Сарса, по сути дела, не существовало целостной концепции истории Норвегии. Развитие ее представлялось норвежским историкам XIX в. разорванным на три периода: "древний" - период самостоятельности Норвегии, период датского господства (датско-норвежской унии) и период, начинающийся с 1814 г., когда уния с Данией была заменена унией со Швецией и Норвегия получила большую самостоятельность. При этом последний период часто трактовался как время возрождения традиций "древности", как продолжение прерванного в XIV в. развития норвежского народа, тогда как период датского господства изображался в виде "среднего века", эпохи застоя, упадка национальной жизни (4). Однако в пору обострения борьбы за разрыв шведско-норвежской унии такое понимание исторического прошлого Норвегии, диктовавшееся отголосками антагонизма между угнетенными норвежцами и датскими господами, не могло уже удовлетворять интересы норвежской буржуазии. Историческое обоснование требований предоставить Норвегии полную самостоятельность должно было заключаться в показе национального развития на всем протяжении истории страны. Как говорил Бьёрнстьерне Бьёрнсон, "народу, который поднимается к национальной самостоятельности, необходимо прежде всего овладеть своим собственным прошлым".

В противоположность прежнему пониманию истории Норвегии Саре выдвинул теорию о непрерывности и преемственности в развитии норвежского народа. Причины перемен в исторических судьбах Норвегии, по мысли Сарса, были идеального, а не материального порядка; их нужно искать, считал он, не в каких-либо "внешних" факторах, как, например, природные условия, на значение которых указывал Т. Ашехуг (5), а в действии "органических законов", имманентно заложенных в духовной жизни народа.

В древности (под древностью Саре подразумевает период раннего средневековья) Норвегия была по своему устройству всецело аристократической страной (6). Власть над населением и экономическое могущество сосредоточивались в руках родовой знати - хавдингов. Поэтому королевская власть могла укрепиться лишь в результате ожесточенной борьбы против независимой аристократии. В этой борьбе короли опирались на поддержку народа, а главным орудием, использованным ими против знати, явилось христианство. Конфликт, возникший в норвежском обществе в XI-XII вв., принял характер столкновения двух противоположных принципов - монархически-демократического с аристократическим. Старинная родовая аристократия с введением христианства утратила свое религиозное и моральное руководство, а следствием этого явился и экономический ее упадок. Могущество хавдингов было сломлено в результате беспощадного их искоренения при короле Сверре (последняя четверть XII в.) (7). Истребив старую знать, королевская власть не сумела заменить ее достаточно устойчивым новым высшим классом. В результате Норвегия не могла сохранить своей независимости и подпала под власть Швеции и Дании, в которых служилое дворянство являлось влиятельным элементом общества. Остатки пришедшей в упадок старой норвежской аристократии в XIV в. слились с крестьянами, вследствие чего этот демократический слой частично аристократизировался и в силу сохранения права одаля не утратил своей свободы. С исчезновением знати свободное крестьянство, являвшееся до того скрытой силой исторического развития, заняло центральное положение в норвежском обществе и стало определять общий его характер. Таким образом, именно потому, что Норвегия первоначально была наиболее аристократическим государством во всей Скандинавии, она в период Кальмарской унии сделалась наиболее демократической страной. Но те же самые факторы, которые послужили причиной ее слабости, - демократический характер ее устройства после падения аристократии, преобладание свободного крестьянства - в дальнейшем стали основой ее подъема, ибо главный источник политического и национального возрождения страны в новое время Саре усматривает в мелких земельных собственниках - бондах. Свобода норвежского бонда в глазах Сарса приобретала решающее значение для будущего страны, в крестьянах он видел "прочную и широкую основу" для достижения Норвегией национальной самостоятельности (8).

Такова, в двух словах, концепция норвежской истории, разработанная Сарсом. По его убеждению, в период датского господства норвежский народ сохранял и развивал самобытное общественное устройство и Норвегия никогда не сливалась с Данией в единое государство (9). Значение этой точки зрения в борьбе, которую вела норвежская буржуазия за разрыв унии со Швецией, очевидно (10). Вместе с тем, подчеркивая роль свободных бондов в истории Норвегии и усматривая в них основу национального возрождения, Саре отразил стремление норвежской буржуазии подчинить в общенациональной борьбе против шведской монархии политическое движение крестьян своим собственным интересам и тем самым сгладить остроту противоречий между буржуазией и народом.

Саре выдвигал на первый план "идеальные" факторы исторического развития: в основе его он усматривал конфликт двух идей - аристократической и демократической. В истории Норвегии он поэтому прослеживал преимущественно изменения в духовной жизни народа и в политическом устройстве и их влияние на общество. Лишь в конце своей жизни он стал признавать значение "экономического фактора". Но это признание было чисто декларативным; пересмотра своей старой концепции он предпринять уже не мог.

Концепция Сарса отличалась целостностью, она охватывала развитие норвежского народа с древности до нового времени п. Это обстоятельство, равно как и та роль, которую сыграли труды Сарса в политической борьбе конца XIX - начала XX в., придали его воззрениям большой авторитет в научных кругах. Между тем повышение интереса норвежских историков начала XX в. к экономическим и правовым вопросам вызывало необходимость по-новому взглянуть на проблемы, решавшиеся Сарсом в свете его чисто идеалистической теории. Тем не менее, изучая конкретные проблемы истории Норвегии, эти ученые внесли лишь ряд поправок в общие построения Сарса. Последние оставались по существу незатронутыми. Коллективная "История Норвегии для норвежского народа", написанная при участии Сарса, Э. Хэрцберга, А. Бугге, А. Тарангера, О. А. Йонсена и Ю. Нильсена, в значительной степени воспроизводила установки Сарса (12).

Как уже отмечалось, концепция Сарса вырабатывалась в полемике со сторонниками скандинавизма и сохранения унии между Норвегией и Швецией. Отстаивая тезис о самобытности развития норвежского народа, националистически настроенные историки подчеркивали исключительность его исторических судеб. Главным проявлением этой исключительности считалось сохранение норвежскими бондами на всем протяжении их истории свободы и собственности, якобы являвшихся залогом сохранения демократических традиций в Норвегии в средние века и источником демократического возрождения в новое время. Даже говоря об аристократическом характере древнего норвежского общества, Саре и следовавшие ему историки имели в виду, собственно, лишь форму управления (засилье в политической жизни хавдингов при слабой королевской власти), а не экономическую зависимость бондов от крупных собственников; крестьянская демократия латентно существовала и в эту эпоху. Подобным образом понятая историческая исключительность Норвегии выступала очень контрастно: в то время как крестьянство всей Европы находилось под властью крупных сеньоров, норвежские бонды не утрачивали своей свободы даже под чужеземным господством.

Исследования по аграрной истории Норвегии, произведенные в начале текущего столетия, казалось бы, должны были подорвать этот тезис. Выяснилось, что массу бондов в средневековой Норвегии составляли не собственники дворов, а крестьяне, сидевшие на чужих землях, что землевладение норвежских бондов XIX и XX вв. не есть прямое наследство древнего периода, как думали прежде, а новообразование, результат ликвидации дворянского землевладения в XVII, XVIII и начале XIX в. (13). Однако, констатируя это положение, норвежские историки (как и шведские и датские их коллеги) продолжали придерживаться тезиса о кардинальной противоположности между историей бондов Скандинавии и историей европейского крестьянства на том основании, что на Севере, в особенности в Норвегии, крестьяне всегда сохраняли личную свободу, а их зависимость от собственников проявлялась лишь в уплате ренты. Таким образом, старый тезис относительно исключительности истории Норвегии, утратив свою "антискандинавскую" направленность, был полностью сохранен последующей историографией (14). В отличие от остальной Европы Норвегия считалась родиной свободного крестьянства, страной, не знавшей феодализма и ленной системы (15).

Накопление нового материала происходило в рамках старой теории. Однако поскольку эта теория принимала во внимание чисто политические моменты исторического развития (для Сарса исторические факты вообще служили преимущественно лишь иллюстрациями к его теории), а интересы ученых все в большей мере направлялись на изучение социальных и экономических явлений, то концепция Сарса неминуемо должна была быть отвергнута.

Историком, который ясно указал на несостоятельность этой концепции в свете данных новых исследований и наметил иную точку зрения на историю Норвегии, был Хальвдан Кут. Ученик К. Лампрехта, Кут исследовал в первую очередь социальное развитие Норвегии. По его мнению, изменения экономических условий и вызванное ими выступление на исторической арене определенных общественных классов, конфликты между ними определяли весь ход истории. Намечая общие линии истории Норвегии, Кут писал, что в основе ее находится развитие классовой борьбы крестьянства, которая привела к подъему этого класса в XVIII в. Наряду с этим Кут указывает на важность для прогресса норвежского народа подъема бюргерства, а затем, с XIX в., - рабочего класса. "Каждый раз, когда новый класс достигает могущества, вся нация становится более сильной и богатой. Норвежский народ сформировался вследствие подъема и борьбы классов" (16).

Ознакомление с исследованиями Хальвдана Кута не оставляет сомнения, что на его взгляды оказал влияние марксизм, и сам Кут это неоднократно признавал. Он сумел обнаружить идеалистический характер и несостоятельность господствовавшей до него в историографии концепции. Выдвинутое им новое понимание исторического развития Норвегии обобщило результаты исследований, проделанных в первой четверти XX в., и позволило иначе оценить ее место в истории Европы. История Норвегии представляется Куту в динамике, в постоянном изменении соотношения классовых сил, в их борьбе (17). Предпринятый Кутом пересмотр истории Норвегии, начатый им с изучения нового времени, дал, пожалуй, наибольшие результаты по отношению к средневековью, и в особенности к раннему средневековью.

Тем не менее исторические взгляды Кута не были марксистскими. Нужно иметь в виду, что Кут - не только историк. В течение большей части своей жизни он принимал активное участие в социал-демократическом движении и занимал видные посты в правительстве Норвегии перед началом второй мировой войны (18). Общественно-политическая деятельность Кута была тесно связана с его мировоззрением (19), типично социал-реформистским по своему характеру (20). Вследствие этого и в своих взглядах на исторический процесс Кут резко расходится с марксистами. Он сам говорит о себе: "Я вполне могу считать себя марксистом... Но мне не нравится понятие "материалистическое понимание истории"; единственное его оправдание состоит в том, что Маркс связал свои исторические взгляды с философским материализмом, которого он придерживался. Но с таким же успехом эта историческая концепция мыслима и без материалистической основы" (21). В марксизме Кут склонен видеть лишь "метод исследования", позволяющий вскрыть диалектику исторического процесса. Вполне естественно, что Кут не разделяет марксистского понимания феодализма как общественно-экономической формации и стоит в этом вопросе на тех же позициях, что и все буржуазные историки, видящие в феодальном строе лишь ленную систему, опирающуюся на военную организацию управления (22). Сплошь и рядом, оперируя понятиями "класс", "классовая борьба", он вкладывает в них содержание, чуждое материалистическому пониманию истории (23), в частности смешивает класс с сословием. Так как влияние исторического материализма на Кута было более сильным, чем на многих других представителей норвежской историографии, он смог радикально пересмотреть многие, казалось бы, прочно установленные точки зрения на историю Норвегии. Но в силу эклектичности его мировоззрения (24) создать научно обоснованную целостную историческую концепцию Куту, разумеется, не удалось (об эволюции взглядов Кута в поздний период его творчества см. ниже.)

Новое понимание истории Норвегии в раннее средневековье вырабатывалось в непосредственной связи с изменением отношения ученых к источникам, сохранившимся от XII-XIII вв., прежде всего к исландским сагам. Мунк, Саре и другие представители "старой" исторической школы не были вовсе чужды их критики, но в целом смотрели на эти памятники с доверием. Исследования, предпринятые в конце прошлого и начале текущего столетия, показали, что как разрозненные саги, в которых содержатся сведения по истории Норвегии IX-XII вв., так и свод саг по истории норвежских королей - "Хеймскрингла" крупнейшего исландского историка Снорри Стурлусона (начало XIII в.) - в качестве источников для изучения этого периода могут быть использованы лишь в ограниченной мере, ибо они во многом недостоверны; по большей части их авторы (25) при описании жизни своих предков черпали материал из современности, перенося тем самым явления, имевшие место в XII-XIII вв., в более раннюю эпоху. Иначе говоря, источниковедческий анализ привел новых исследователей к обоснованному заключению, что исландские нарративные памятники важны в первую очередь для понимания истории Скандинавии в эпоху их записи, для познания же раннего средневековья, истории которого они посвящены, они дают меньше достоверного материала (26). Поэтому исследователи указывали на необходимость придавать большее значение при изучении древненорвежской истории таким памятникам, как произведения исландских и норвежских скальдов X-XII вв. (27), и данным археологии (28).

Опираясь на эти выводы, Кут пошел дальше: он высказал мысль о том, что в сагах XII и XIII вв. имеют место не только отдельные искажения и анахронизмы, но нечто большее. По убеждению Кута, Снорри построил всю свою концепцию истории Норвегии в IX-XII вв. (изложение событий в "Хеймскрингле" завершается 1177 г.), исходя из представления о противоположности интересов королевской власти и знати, представления, почерпнутого им из современной ему эпохи начала XIII в., а не из имевшихся в его распоряжении источников, которым он дал соответствующее тенденциозное толкование (29). Это относится, продолжает Кут, и к другим сагам XIII в., возникшим в обстановке глубокого кризиса старого общественного порядка и выдвигающим поэтому понимание древней истории с точки зрения борьбы своего времени. "Сага о Сверре" вообще была "партийным документом", созданным с целью обосновать права Сверре на норвежский престол. Таким образом, в критике саг центр тяжести был перенесен Кутом с вопроса о достоверности их отдельных сообщений на вопрос об общей трактовке их авторами событий прошлого. Эта неверная, по мнению Кута, трактовка была воспринята в историографии Мунком и Сарсом, которые, при всех различиях их концепций, сходились на том, что в основе развития Норвегии с IX по XIII в. лежала борьба между знатью и королевской властью.

Кут решительно выступил против этой идеи, наложившей отпечаток на всю норвежскую историографию. Сопоставляя ранние и позднейшие редакции саг, он показал, что первоначально представление о противоположности интересов королей и аристократии не было характерно для саг и проникло в них (прежде всего в "Сагу об Олафе Святом") под влиянием общественных конфликтов XIII в., когда старые саги подверглись переработке. Борьба между королевской властью и знатью вспыхнула лишь в XII в. До этого, начиная с правления первого норвежского короля Харальда Хорфагра, королевская власть проводила политику в интересах знати и при ее поддержке, что подтверждается анализом поэзии скальдов. Столкновения происходили между королями и отдельными аристократами, но отнюдь не между двумя общественными силами, носительницами противоположных политических идей (централизации и раздробленности), как это казалось историкам XIX в. Могущественные люди, стурмены, были сплочены в "большой родственный союз", охватывавший всю страну, и именно в результате их сплочения происходило укрепление королевской власти. Конфликт, вспыхнувший между нею и аристократией в конце XII в., был, по мнению Кута, неизбежным последствием роста аристократии. В это время к власти стремился новый слой общества - служилое дворянство, опираясь на которое, монархия при Сверре оттеснила от управления страной старые роды знати (30).

Новая точка зрения по вопросу о характере отношений между аристократией и королевской властью оказала большое влияние на норвежскую историографию; многие ученые были вынуждены пересмотреть свои взгляды. По выражению О. Даля, работы Кута произвели в изучении средневековой истории Норвегии "коперниканский переворот" (31).

Развивая далее эти мысли, Кут приходит к выводу об отсутствии радикальной противоположности между историей Норвегии и историей остальной Европы в средние века. Предшествующие Куту ученые считали, что в Норвегии, в отличие от других европейских стран, в результате истребления старой знати и укрепления в XIII в. единодержавия королей отсутствовал феодальный ленный порядок, впервые якобы введенный в ней шведскими и датскими сеньорами. Кут, разделяя с этими историками их взгляд на феодализм систему (как на военной организации управления), стремился вместе с тем показать, что феодальное развитие началось в Норвегии задолго до Кальмарской унии и было вызвано не какими-либо внешними влияниями, а политикой королевской власти. По мнению Кута, короли и не могли поступить иначе, чем они поступили: господствовавшие в тот период экономические условия (преобладание натурального хозяйства) не давали им возможности управлять страной непосредственно и вынуждали опираться на ленников. Сильная королевская власть заложила основы феодализма в Скандинавских странах (32).

Следовательно, по Куту, историческое развитие Норвегии шло в основном по тому же пути, что и во всей Европе. Продолжая полемику с Сарсом, Кут приходит к заключению, что Норвегия утратила в XIV в. свою политическую независимость не потому, что в ней исчезла знать и страна оказалась беззащитной перед угрозой подчинения ее могущественным дворянством соседних государств, а потому, что сменившая старую знать новая служилая аристократия захватила власть и по мере своего обособления от остального общества все более искала поддержки у собратьев по классу в Швеции и Дании, с которыми породнилась и стала постепенно сливаться. Союз дворянства трех северных стран, сложившийся в XIV в. (ein adels-skandinavisme), послужил социальной основой политического объединения этих стран, в рамках которого Норвегия неизбежно должна была играть подчиненную роль (33).

Обращаясь к роли крестьянства в истории Норвегии, Кут подчеркивает, что решающее его влияние на судьбы страны объяснялось не ослаблением аристократии (по Сарсу), а, наоборот, тем, что сила его сопротивления постоянно нарастала вследствие установления феодального господства дворян. Первые свидетельства классовой борьбы бондов Кут обнаруживает в период правления Сверре, когда были заложены основы феодального порядка (34), и он прослеживает развитие этой борьбы вплоть до XIX в.

Проблемами истории Норвегии в период, завершающийся заключением Кальмарской унии, Кут живо интересовался на всем протяжении своей научной деятельности. Многие его исследования в этой области относятся еще к первой четверти нашего столетия (35). Некоторые статьи по частным вопросам истории раннего средневековья были им опубликованы в 30-е годы (36). В 50-е годы Кут издал серию книг под общим названием "Критические годы в истории Норвегии"; все эти работы посвящены различным моментам средневековой истории. Две книги данной серии касаются периода до XIV в. Одна из них повествует об объединителе страны Харальде Хорфагре (Прекрасноволосом) (37), другая - о короле Сверре (38). Сам Кут указывает, что, возвратившись к научной работе после длительного перерыва, вызванного политической деятельностью и войной (39), он счел невозможным в силу преклонного возраста (он родился в 1873 г.) осуществить свой старый план - написать полную историю Норвегии. Поэтому он поставил перед собой более ограниченную задачу - специально рассмотреть отдельные краткие периоды норвежской истории, имевшие, по его мнению, наибольшее значение для будущего (40).

Для оценки последних работ Кута небесполезно сравнить высказываемые в них идеи с содержанием исследований, опубликованных в более ранний период его творчества, так как нам представляется, что взгляды этого историка проделали определенную эволюцию в течение его полувековой научной жизни.

Как уже отмечалось, в своих исследованиях по истории Норвегии в раннее средневековье, написанных в прошлом, Кут, полемизируя со школой Мунка и Сарса, подчеркивал, что для политических отношений решающее значение имеет экономическое развитие, прежде всего начавшееся с IX в. превращение массы бондов из свободных собственников в держателей-лейлендингов. "В этом явлении мы найдем естественное объяснение аристократического развития" страны. "Объединение государства и рост королевской власти нужно рассматривать, - писал он, - в связи с усилением аристократии на экономической основе..." (4)1. Период с IX по XII в., по его мнению, это период засилья знати в экономической, социальной, политической и духовной жизни Норвегии (42). Смуты конца XII в., известные под названием гражданских войн, также были вызваны изменениями в хозяйстве, в частности увеличением роли торговли, ибо экономические перемены сопровождались сдвигами в обществе, перемещением богатств из рук в руки и обострением борьбы. Социальные столкновения вызывали перемены и в духовной жизни, в частности, конфликты современности нашли свое отражение в сагах (43). Отвергая старое представление о борьбе между королевской властью и знатью как движущей силе исторического развития Норвегии в указанный период, Кут отмечал вместе с тем преувеличение протестантски и позитивистски настроенными историками противоречий между государством и церковью и высказывал мысль, что усиление церкви в XIII в. было результатом ее сотрудничества с королевской властью, а не соперничества с нею (44). Таким образом, раннюю историю Норвегии Кут стремился осмыслить в категориях социально-экономического развития и обусловленной им классовой борьбы.

Новая книга "Харальд Хорфагр и объединение государства" представляет собой обобщение исследований самого Кута и других историков, изучавших историю Норвегии IX - начала X в. Характерной чертой этой работы, как и многих других изысканий Кута в области раннего средневековья, является сугубо критическое отношение к сагам как источникам. Подвергая их материал детальному разбору, сличая отдельные места из саг и сопоставляя их с другими памятниками, Кут стремится отделить вымысел от достойных доверия сообщений. Он демонстрирует односторонность, тенденциозность саг в изображении политики и личности объединителя Норвегии. Большим доверием Кута справедливо пользуются произведения исландских и норвежских скальдов - современников изучаемых событий. Значительную ценность имеют разделы книги, посвященные хронологии IX-X вв.; Кут опирается на свои более ранние исследования (результаты которых в настоящее время приняты в науке), позволившие существенно уточнить датировку правления Харальда Хорфагра и его сыновей (45), дату битвы в Хафсфьорде, завершившей борьбу за подчинение страны Харальду (46), и некоторые другие даты. Кут широко использует археологический материал, который проливает свет на развитие норвежского общества в период, предшествовавший созданию королевства.

Кут ставит вопрос о предпосылках объединения страны. Он указывает на существование в Норвегии задолго до Харальда Хорфагра отдельных политических образований в областях, на формирование в них общего права и возникновение судопроизводства. Существовали ли экономические причины создания государства в Норвегии? Их поиски наука начала уже давно. А. Бугге высказывал мысль о том, что в IX в. в результате возросшего вывоза из Норвегии строевого леса и сушеной рыбы правители прибрежных областей Вестфолля (Юго-Восточная Норвегия) и Хологаланна (Северная Норвегия) оказались заинтересованными в создании сильной центральной власти, которая охраняла бы торговые пути от нападений датчан (47). Кут с полным основанием отвергает эту точку зрения, считая недоказуемым наличие в IX в. "высокой торговой конъюнктуры". Он полемизирует и с Ю. Шрейнером, который придает большое значение внешней торговле мехами, шерстью и шкурами в экономической жизни прибрежной части страны в IX в. и считает, что контроль над торговыми путями вдоль побережья позволил хавдингам Западной Норвегии настолько усилиться, что при их поддержке короли - выходцы из Вестфолля смогли объединить Норвегию (48). Однако разногласия между Кутом и Шрейнером в данном вопросе носят частный характер, ибо и Кут убежден, что путь вдоль побережья послужил основой экономического сплочения Норвегии (49). По мнению Кута, экономические связи между различными областями Норвегии (в том числе торговля железом) возникли в конце эпохи переселения народов и получили развитие в эпоху викингов.

На наш взгляд, указанная постановка вопроса об экономических причинах создания государства несостоятельна. "Варварские королевства" в Европе в раннее средневековье возникли не вследствие развития в них торговли (наличие которой не приходится отрицать), а как результат прежде всего сплочения аристократической - и аристократизировавшейся - верхушки общества вокруг короля, сплочения, обусловленного процессами социальной и имущественной дифференциации, которые охватили массу населения. Было бы несправедливо сказать, что Кут в своей новой работе обходит молчанием эту важнейшую проблему. Он подчеркивает мысль об объединении стурменов - "сильных людей" - в масштабе всей Норвегии. В походах викингов эти стурмены накопили богатую добычу и сблизились между собой. Король Харальд, объединяя страну, опирался именно на них. Но для того чтобы вскрыть подлинные причины создания норвежского королевства, мало, на наш взгляд, показать сближение стурменов между собою и совершенно недостаточно сказать, что оно объяснялось участием их в походах и браками, заключавшимися между знатными родами. Необходимо изучить те изменения, которые происходили в тот период в структуре общества в целом. И здесь мы подходим к главному, на наш взгляд, недостатку книги Кута о Харальде Хорфагре.

В то время как старые работы Кута не оставляли сомнения в том, что сущность исторического развития Норвегии в раннее средневековье он усматривал в переходе от доклассового общества к обществу классовому (хотя, как уже отмечено выше, Кут никогда не говорил о феодальной общественно-экономической формации), в новой его книге эта проблема обходится полнейшим молчанием. Все, буквально все, что сказано в ней об общественном устройстве Норвегии в период политического объединения, это следующие несколько строк: "Норвегия в то время управлялась аристократией крупных земельных господ. Страна была крестьянская, и возможно, что в большинстве бонды были собственниками своих дворов. Но во всех местностях жили богатые хавдинги, которым бонды подчинялись" (50). Как и когда возникло и что представляло собой землевладение хавдингов, кто работал в их владениях, в чем конкретно выражалась зависимость бондов от аристократии, было ли однородно по своему составу крестьянство и какие в его среде шли процессы - ответа на эти вопросы, неизбежно возникающие у читателя, вдумывающегося в историю объединения Норвегии, книга Кута не дает.

Между тем Кут лучше, чем многие другие норвежские историки, понимает значение этих проблем - достаточно вспомнить содержание его прежних исследований. И то, что он не захотел затронуть подобные вопросы в своей новой книге, по нашему убеждению, нельзя объяснить тем, что он считает их окончательно решенными и ясными. Как раз наоборот. Решать их так, как он решал их прежде, Кут в настоящее время не склонен. Об этом пишет он сам в небольшой заметке, недавно опубликованной в норвежском "Историческом журнале" под названием "Являлись ли самостоятельные собственники-крестьяне основой древнегерманского земледельческого общества?" (51). Кут пишет следующее. Ранее он придерживался распространенного взгляда, что свободные крестьяне-землевладельцы составляли главную массу населения "варварских королевств". Однако ныне он вынужден пересмотреть эту точку зрения, ибо, по его мнению, новые данные, в частности археологические, свидетельствуют в пользу теории об изначальном существовании крупного землевладения. Толчком к написанию им этой заметки послужила статья английского историка Астона, пытающегося возродить старую теорию Сибома о преемственности крупного землевладения в римской Британии и в Англии англосаксонского периода. Астон не исключает наличия в Англии в раннее средневековье свободных крестьян-собственников, но утверждает, что наряду с ними всегда существовало поместье (52). Кут сочувственно относится к выводам Астона и высказывает мысль, что "естественнее представить себе существование древнего сословия держателей, составившегося из вольноотпущенников и рабов, чем всеобщую деградацию самостоятельных собственников до положения полусвободных держателей" (53). Однако, он не разъясняет, что именно он подразумевает, говоря о большей "естественности" одних представлений о существе социальных процессов в раннее средневековье по сравнению с другими.

Кут в этой статье не упоминает Норвегии, но то, что он ставит вопрос об исконности крупного землевладения у германских народов в общей форме, дает основание предполагать, что он не исключает и Скандинавских стран. Приведенная выше характеристика общественного строя Норвегии в IX в., которая содержится в новой книге Кута, не противоречит мыслям, высказанным им в только что цитированной статье. Крестьянское мелкое землевладение, в представлении Кута, сосуществовало бок о бок с'крупным землевладением стурменов и отчасти находилось под их властью. Тем самым проблема генезиса крупной земельной собственности снимается, остается лишь вопрос о дальнейшем ее количественном росте (54).

В книге о Харальде Хорфагре Кут по сути дела не проявляет интереса к структуре норвежского общества, в расчет принимается только аристократическая верхушка (55). Исходя из анализа отношений между королем и стурменами, автор пытается решить все вопросы, связанные с возникновением норвежского государства. По нашему мнению, такая постановка проблемы в значительной степени обедняет исследование.

Ознакомление с другими книгами Кута, вошедшими в серию "Критические годы в истории Норвегии" (56), подтверждает вывод о снижении научной значимости исследований этого историка, не сумевшего или не пожелавшего продолжить критический пересмотр устаревших теорий истории Норвегии в средние века. Как мы убедились, по некоторым кардинальным вопросам (генезис крупного землевладения и характер древнегерманского общества в целом) Кут открыто покинул позиции, которые он ранее занимал. Это связано, по-видимому, с изменением его общих воззрений на исторический процесс, на задачи и методы исторического исследования. Разумеется, не случайно в своей статье "Историография в будущем" (57) Кут обходит молчанием существование марксизма и высказывает предположение, что определяющими в исторической науке в дальнейшем станут "социологическая и психологическая точки зрения", причем под первой подразумевается буржуазная социология (58).

Концепция истории Норвегии, выдвинутая "молодым" Кутом, была полемически заострена против теории Сарса. Уже приводились утверждения Кута о неправильности противопоставления истории норвежского народа истории других народов Европы, об общности их развития. Эту общность он видит прежде всего в том, что и в Норвегии, подобно всей остальной Европе, возникла ленная система. Некоторые историки склонны видеть в отказе Кута от теории исключительности истории Норвегии важнейший его вклад в науку. Однако мысль об исключительности исторических судеб Норвегии, господствовавшая в историографии XIX в., в действительности разделяется все же и Кутом, поскольку он подчеркивает сохранение "демократической традиции" и "народной свободы" на всем протяжении норвежской истории (59). Эта идея о якобы существовавшей в средние века противоположности между историей крестьянства Норвегии и историей крестьянства других стран, на наш взгляд, может быть полностью преодолена только на основе признания того, что в средневековой Европе господствовала феодальная общественно-экономическая формация, какие бы конкретные варианты ее ни встречались в отдельных странах, и что в Норвегии в средние века также существовала своеобразная форма феодальных общественных отношений.

Взгляды Кута на историю средневековой Норвегии в настоящее время приняты - с известными модификациями - большинством норвежских историков. Даже такой ученый, как Ю. Шрейнер, выдвинувший много, возражений против отдельных построений Кута (в особенности относительно его понимания истории XII в., а также причин политического упадка XIV в.), признает, что концепция Кута правильнее отражает развитие Норвегии, чем теории его предшественников, и представляет собой наиболее ценный вклад в норвежскую историографию (60).

К числу крупнейших норвежских историков XX в. относится также Эдвард Булль (1881-1932). Он испытал на себе еще более заметное, чем Кут, влияние марксизма, что нашло свое отражение в ряде его исследований, составивших ценный вклад в изучение норвежского средневековья. В еще большей мере, чем у Кута, у Булля в центре внимания всегда стояла социально-экономическая проблематика. Материалистические его взгляды проявились уже в книге "Народ и церковь в средние века" (61-62), в которой он стремился выяснить вопрос о роли католической церкви в истории Норвегии. Булль рассматривал религию как общественную силу. Ему удалось показать противоречивость экономических интересов духовенства и крестьян. Борьба крестьян против крупного церковного землевладения, по его мнению, препятствовала глубокому проникновению христианской идеологии в народное сознание. Важные проблемы истории становления норвежского государства поднимаются Буллем в книге "Лединг. Военное и финансовое устройство Норвегии в древнее время" (63). Здесь подробно исследуется система военной службы средневековых норвежских бондов, как она сложилась в разных областях страны. В отличие от других авторов, писавших по этому вопросу, Булль рассматривает организацию военной службы в Норвегии в непосредственной связи с экономическим, социальным и политическим развитием страны. Булль указывает на то, что замена военной службы крестьян уплатой налога не пришла в Норвегии к полному их исключению из системы обороны страны, но сопровождалась понижением их социального статуса. Тенденции к утверждению феодализма в Норвегии, пишет Булль, имели своими причинами глубокие социальные изменения, а именно рост крупного землевладения церкви, короны и дворянства и превращение бондов из собственников в лейлендингов. Для этой работы Булля характерен более глубокий подход к проблеме феодального государства, нежели для большинства западных медиевистов.

Как в книге о лединге, так и в других своих работах Булль большое внимание уделяет различиям в социально-экономическом развитии отдельных районов Норвегии. "Местная история" (localhistorie) всегда занимала видное место в его исследованиях. В этом отношении показательна его статья о гражданских войнах XII - начала XIII в. Различия в позиции, занятой населением отдельных областей Норвегии в ходе этих войн, Булль объясняет неравномерностью их развития, в частности наличием в Северной Норвегии свободного крестьянства и господством в Западной Норвегии богатой аристократии. Полностью сепаратизм областей был изжит лишь в XIII в. в связи с постепенным переходом от натурального хозяйства к меновому(64).

Наибольший интерес представляет принадлежащий перу Булля второй том истории Норвегии, издававшейся в 30-е годы (65). В этой работе Булль предпринял во многих отношениях удачную попытку заново пересмотреть историю Норвегии в XI-XIII вв., выделив на первый план развитие общественных и экономических отношений и обусловленной ими классовой борьбы. Здесь с наибольшей полнотой синтезированы взгляды Булля относительно очень важного периода истории норвежского народа (66).

Наконец, Буллем была намечена широкая программа работ по изучению истории крестьянской общины в Норвегии, которые проводятся Институтом сравнительного изучения культур в Осло и в настоящее время (67).

Булль, может быть, в еще большей мере, чем Кут, был склонен к пересмотру вопроса о познавательной ценности разных категорий исторических источников: он крайне скептически относится к сагам, выдвигая на первый план законы, дипломы, поземельные описи. С этим связаны его "топографическое индивидуализирование" и приверженность к историко-сравнительному и ретроспективному методам изучения ранних периодов истории Норвегии (68).

Испытав влияние исторического материализма, Булль, бывший активным деятелем и историком норвежской социал-демократии, не стал последовательным марксистом. Многие из сделанных выше критических замечаний в адрес Кута могут быть отнесены и к Буллю. Для того чтобы показать, сколь далек был Булль от понимания подлинного существа марксистской исторической науки, достаточно привести один пример. Булль являлся приверженцем так называемой "климатической теории" экономического упадка Норвегии в XIV и XV вв. Стремление изучать историю народа как "естественную историю" привело его к мысли, что культура развивается по восходящей и нисходящей линии в прямой зависимости от показаний термометра (69). По мнению Булля, ухудшение климатических условий в Норвегии в конце средних веков явилось причиной кризиса хозяйства, упадка общественной жизни и - в конечном счете - утраты страной политической независимости (70). Эта теория, не подкрепленная доказательствами, отвергнута современной норвежской историографией.

Жизнь Эдв. Булля оборвалась в пору, когда им были созданы наиболее значительные из его трудов и намечались планы новых исследований71. Норвежская историография в начале 30-х годов еще не переживала того кризиса, который явственно отразился в поздних работах Кута.

К возглавляемому X. Кутом и Эдв. Буллем направлению в норвежской историографии близок Андреас Хольмсен - крупный специалист по аграрной истории. Его "История Норвегии", охватывающая, развитие страны с древнейших времен до 1661 г. (72), представляет значительный интерес, поскольку в ней обобщены результаты новых исследований и нашли отражение точки зрения на исторический процесс, получившие распространение в современной норвежской медиевистике.

В книге Хольмсена факты истории Норвегии, излагаемые достаточно полно, не занимают вместе с тем главного места: в центре внимания автора - исторический процесс и его объяснение. В попытке показать сущность исторических явлений с материалистических позиций - попытке как мы увидим далее, далеко не всегда находящей свое осуществление - состоит достоинство этой работы. Отсюда - особый интерес автора к освещению социально-экономических изменений. Он проявляется уже в первых разделах книги, повествующих о древнейшем периоде истории Норвегии. Опираясь на данные археологии и вспомогательных исторических наук, Хольмсен рисует картину перехода общества от состояния первобытного равенства к более сложной структуре раннего железного века. Уже в это время, по его мнению, закладываются основы средневекового аграрного строя Норвегии и зарождается имущественное и общественное неравенство. "Рост крестьянского общества, его постепенный распад и сопротивление распаду в течение столетий были основными явлениями в истории Норвегии" (73). Элементы зависимости мелких землевладельцев от более крупных хозяев Хольмсен обнаруживает в V-VI вв., когда распространение железа революционизировало сельскохозяйственное производство. К этому же времени восходит, по его мнению, и власть могущественных предводителей - хавдингов над сельским населением. Однако их могущество в большей мере основывалось на торговле продуктами охоты и скотоводства, чем на земельной собственности (74). Дальнейший рост земледелия приводил к усилению аристократических тенденций в развитии общества. Начиная с VII-VIII вв. военные походы и грабежи также становятся важным источником возвышения хавдингов. В отдельных областях страны складываются княжества; причиной их появления Хольмсен считает переход от племенного единства к территориальному (75). Но в этот же период начинает ощущаться перенаселенность ряда районов Норвегии, что приводит к походам викингов (76). В свою очередь эти походы, обогащение их участников и вождей ускоряли перестройку общества на аристократической основе. Харальду Хорфагру удалось объединить под своей властью мелкие княжества, до того остававшиеся самостоятельными, но это единство было непрочным и опиралось преимущественно на собственную силу государя-объединителя. Как видим, Хольмсен, в отличие от А. Бугге и Ю. Шрейнера, не ищет причин возникновения норвежского государства в развитии торговых связей, однако и социальные изменения, на которые он отчасти указывает, не вскрыты им достаточно глубоко. Не удивительно поэтому, что он считает королей X-XI вв. союзниками крестьян, а в верхушке последних усматривает опору королевской власти (77). В книге не разрешен вопрос о степени и характере расслоения бондов в этот период, не выяснено, в какой мере была подорвана общность их интересов (78).

Дальнейшее развитие представляется Хольмсену следующим образом. С прекращением походов викингов старые хавдинги, могущество которых основывалось преимущественно на войне и добыче, стали утрачивать свое господствующее положение, тогда как вставшие во главе "крестьянского общества" богатые бонды, скопившие землю и эксплуатировавшие лейлендингов, пользовались поддержкой крестьян и находились в союзе с королевской властью. В результате воинственная и торговая знать была заменена новой сельской аристократией (79). Усиление последней было непосредственно связано с ухудшением материального и общественного положения большинства бондов, с превращением основной их массы из собственников в держателей (80). Хольмсен признает решающую роль развития производительных сил в прогрессе общества. Однако ростом производства он объясняет лишь увеличение населения, которое, по его мнению, и было главной причиной расслоения общества (вследствие недостатка земли) и увеличения слоя безземельных, экономически не обеспеченных людей, попадавших в зависимость от богатых. Следовательно, рост населения, а не развитие частной собственности представляется ему центральным моментом всего развития. Хотя Хольмсен подчеркивает то значение, которое имела земельная собственность для изменений в структуре общества, все же, по сути дела, в его книге речь идет не об эволюции собственности, а о перераспределении ее между общественными группами.

Возникшее неравенство в распределении земельной собственности привело, по его мнению, к созданию резких социальных градаций и к подрыву внутреннего равновесия в "крестьянском обществе". Этим объясняются гражданские войны XII в. (81). Взгляд Хольмсена на гражданские войны во многом сходен с концепцией, выдвинутой Эдв. Буллем. Хольмсен подчеркивает, что в этих войнах столкнулись классовые интересы, в основе которых лежали отношения земельной собственности. Духовные и светские стурмены боролись за то, чтобы превратить церковь и королевскую власть в "органы, обслуживавшие потребности их, а не крестьянства". Против них выступили обедневшие бонды ("чистые пролетарии") и те мелкие собственники, которые пока избежали превращения в лейлендингов. Они поддержали Сверре, но последний не изменил общественного строя Норвегии. В результате его победы произошла лишь консолидация государства крупных землевладельцев. Возведенное Сверре государственное здание было организацией в руках верхушки землевладельческого класса (82). Эта организация совершенствуется в течение XIII в. В конце этого периода Норвегия, по мнению Хольмсена, обогнала другие страны Западной и Северной Европы по эффективности административного правопорядка и степени подчинения личности обществу (83). Среди дворян преобладали мелкие владельцы, получавшие ограниченные доходы. Тем сильнее было их стремление сплотиться вокруг королевской власти. В XIII в. их господство приняло "ярко выраженный политико-административный характер" (84). Поэтому проявившиеся в это время феодальные тенденции, понимаемые Хольмсеном как стремление крупных дворян достичь самостоятельности по отношению к королю и использовать государственную службу в собственных интересах (85), встретили сильное противодействие со стороны королевской власти.

Но могущество норвежского дворянства основывалось не на соответствующем росте производства, а лишь на угнетении масс, что привело к подрыву сил общества и краху в XIV в. Излишек сельскохозяйственных продуктов, шедших на содержание дворянства, в Норвегии был невелик, и экономический упадок, постигший страну после Черной смерти 1349 г., оказался роковым для большинства ее правящего класса, превратившегося в бондов. Тем самым исчезла основа прежнего порядка, сила, цементировавшая государство. Возросло самоуправство чиновников и немногих оставшихся крупных магнатов, государственная власть была серьезно ослаблена. "Двери для феодализма были теперь широко открыты" (86). Сохранившиеся крупные дворяне были частично вытеснены, частично денационализованы вследствие сближения с более сильным дворянством Швеции и Дании. В этих условиях Норвегия не могла сохранить своей независимости (87).

В объяснении упадка Норвегии Хольмсен придает большое значение чуме и ее последствиям. Однако он подчеркивает, что еще до середины XIV в. были заметны ясные тенденции экономического кризиса и политического распада ("рост феодализма"). Он задается вопросом, "не привело ли бы к тому же самому результату развитие Норвегии при других обстоятельствах, - как естественное и неизбежное следствие существовавших тогда экономических условий и того общественного и государственного порядка, который сложился в XII и XIII вв.?" Ответ таков: всякое государство, долгое время управляемое крупными землевладельцами и основанное на натуральном хозяйстве, неминуемо впадет в "феодализм". Феодализация Норвегии, независимо от вызванной чумой катастрофы, все равно должна была бы привести к децентрализации, господству аристократии и ленному распаду (88).

Книга Хольмсена знакомит читателя не только со взглядами автора, но в значительной мере и с современным состоянием медиевистики в Норвегии. Пути дальнейших исследований намечаются в докладе Хольмсена "Проблемы истории поземельной собственности в Норвегии", опубликованном в норвежском "Историческом журнале" в 1947 г. (89). Здесь с большой отчетливостью сформулированы некоторые задачи изучения аграрной истории Норвегии. Хольмсен рассматривает их в связи с историей поземельных отношений в других Скандинавских странах и в Европе в целом. Он справедливо подчеркивает то обстоятельство, что отсутствие вторжений на территорию Норвегии и длительная ее изолированность от внешнего мира дают возможность яснее изучить "органическое развитие", которое в большинстве других стран часто затемняется внешними воздействиями. Развитие Норвегии обнаруживает очень сильную преемственность, что позволяет достичь плодотворных результатов путем ретроспективного изучения, имеющего большое значение при исследовании ранних периодов ее истории, не отраженных в письменных источниках. Отмечая особенности географического положения Норвегии и ее природных условий, Хольмсен и здесь опять-таки подчеркивает определяющее значение экономических отношений для развития земельной собственности. При рассмотрении вопросов, связанных с зарождением земельной собственности, он указывает на то, что последняя имеет своей предпосылкой общественную организацию, т. е. существует в рамках известной социальной структуры. Отношения землевладения, пишет Хольмсен, изменялись в зависимости от характера земледелия и поселения. В "Истории Норвегии" и в других специальных работах Хольмсен подробно говорит о поземельной общине в древней Норвегии и о существовавших в ней распорядках. В настоящее время под его руководством при Институте сравнительного изучения культур в Осло работает группа ученых, обобщающих большой материал по этим вопросам (90).

Среди проблем социально-экономического развития X-XI вв. Хольмсен выделяет как наиболее актуальные те, которые связаны с возникновением королевского землевладения, представлявшего собой в тот период преобладающую форму крупного землевладения. По его мнению, решение этой проблемы вполне назрело. Однако сам он не намечает путей ее решения. Рост крупной земельной собственности наполняет период примерно с 1050 до 1350 г., по периодизации Хольмсена. В это время создается новое деление общества, связанное с формированием классов, которые "имели экономическую основу в земельной собственности" (91).

По мнению Хольмсена, доминирующей формой землевладения в центральных областях Норвегии становится собственность церкви, светское крупное землевладение получает распространение главным образом в прибрежных местностях и на окраинах, крестьянская собственность сохраняется в горных и лесных районах. Важное значение приобретает вопрос о положении крестьян, сидевших на чужой земле, - леилендингов. Хольмсен говорит о том, что отношение между лейлендингом и собственником носило в Норвегии "преимущественно экономический, вещный характер", но все же признает, что в крупных владениях оно "получило более сильный отпечаток личной зависимости" (92). Феодально зависимыми крестьянами он лейлендингов не считает. Хольмсен указывает на слабую изученность проблем, касающихся генезиса крупного землевладения, и в частности проблемы консолидации господствующего класса, происходившей в этот период.

В работе Хольмсена по истории поземельной собственности подняты далеко не все важные проблемы аграрного развития норвежского средневековья, но и поставленные им проблемы очень существенны и формулировка их в ряде случаев не вызывает сомнений. Как видим, он не разделяет взглядов Кута относительно исконности существования крупной собственности наряду с крестьянским землевладением. Возражения возникают в связи с выдвинутой Хольмсеном периодизацией истории Норвегии до XIV в. Можно вполне согласиться с выделением периода V-IX вв.: именно в это время окончательно сложились характерные черты аграрного строя в Норвегии и предпосылки создания государства. Однако дальнейшая периодизация Хольмсена кажется произвольной, он выделяет в качестве особых периодов "последние два столетия языческого времени" (до середины XI в.) и "христианское средневековье", подразделяемое на два этапа с "неодинаковыми тенденциями развития": с 1050 по 1350 г. и с 1350 по 1500 г. Как видно из работ самого Хольмсена, важнейшим переломным моментом в истории Норвегии послужили гражданские войны второй половины XII - начала XIII в., в ходе которых вскрылись противоречия, назревавшие в предшествующий период и завершившие, на наш взгляд, раннефеодальное развитие. Что касается экономического упадка Норвегии, то начало его современные исследователи обнаруживают еще в первой половине XIV в., а отдельные предпосылки даже в конце XIII в., и вряд ли правомерно по-прежнему считать гранью нового периода Черную смерть, тем более что и сам Хольмсен не склонен видеть в ней единственный фактор, определивший упадок.

Подобно Эдв. Буллю и X. Куту, Хольмсен стремится дать новое истолкование исторического процесса и в ряде вопросов достигает ценных результатов (например, в характеристике развития норвежского общества в доисторический период, в анализе гражданских войн). Однако неприятие им важнейших принципов исторического материализма сделало и для этого ученого невозможным преодолеть устарелые точки зрения. Отсюда его неверная трактовка феодализма; оценка государственной власти в Норвегии до XI в. как "народной", непонимание им того, что рост населения не может служить основной причиной социальных изменений, а также противопоставление им "чисто экономического" пути превращения норвежских бондов в держателей насильственному закрепощению крестьян в других странах. Вследствие этого Хольмсен не смог с достаточной убедительностью поставить проблему своеобразия исторического развития Норвегии в средние века, хотя решение некоторых из намеченных им вопросов, несомненно, могло бы способствовать выяснению этой проблемы.

В целом в творчестве А. Хольмсена нашла свое выражение прогрессивная линия в развитии современной норвежской медиевистики.

Направление в норвежской историографии, созданное X. Кутом и Эдв. Буллем, имеет в настоящее время и других крупных представителей, помимо А. Хольмсена. Их концепции существенно различаются между собой. Весьма своеобразны, в частности, взгляды на историю средневековой Норвегии Юхана Шрейнера.

Среди современных медиевистов Юхан Шрейнер выделяется остротой постановки проблем социально-экономического развития. Шрейнер - ученик Эдв. Булля. Его исследования, начатые в 20-е годы, были посвящены истории политического объединения Норвегии в X-XI вв. В этой связи им были подняты важные вопросы древненорвежского источниковедения (93). Исходя из разделения Норвегии на две зоны - прибрежную и внутреннюю, Шрейнер утверждал, что объединение страны началось в приморских районах, между которыми издавна установились морские и торговые связи. Торговля находилась в руках аристократии, населявшей эти районы со времени великих переселений, когда здесь появились новые племена. Главенствующее положение аристократии объясняется, по мнению Шрейнера, ее монополией на обладание оружием, вследствие чего она могла собирать дань с остального населения и обменивать ее у фризов и франков на предметы роскоши, оружие и другие изделия. Совместные торговые и морские операции породили у знати чувство единства, общность культуры. В условиях "высокой рыночной конъюнктуры" в прибрежных районах страны аристократы объединились под главенством королей из дома Хорфагров для защиты торговых путей. Таким образом, королевская власть в Норвегии в X и XI вв. опиралась на занимавшихся торговлей стурмёнов Вестланна и Вика (западная и юго-восточная части Норвегии). Те области, население которых не принимало участия в торговле, долгое время фактически оставались вне королевства. Вследствие этого короли конца X и XI в. (Олаф Трюггвисон, особенно Олаф Святой) добивались их христианизации, преследуя политическую цель: расколоть и уничтожить "крестьянскую аристократию", заправлявшую в Треннелаге, Остланне и отстаивавшую их самостоятельность. Гражданские войны были не чем иным, как борьбой бондов Треннелага и внутренних областей Норвегии за свою независимость против королевской власти, в которой они не испытывали никакой нужды. Окончательное включение внутренней Норвегии в состав государства произошло лишь после того, как церковь, собравшая в этих областях большие земельные владения и заинтересованная в сбыте получаемых с них натуральных доходов, стала развивать торговлю с побережьем. Торговые интересы связали, наконец, всё области государства (94). Пока торговля процветала, Норвегия оставалась сильным государством. С переходом торговли в руки "иностранного капитала, более сильного и лучше организованного" (имеются в виду ганзейцы), страна стала терять свою экономическую и политическую независимость. Впоследствии именно торговля вновь возродила самостоятельность Норвегии и объединила страну (в конце средних веков). Именно в изучении торговли Шрейнер •склонен искать решение "главной проблемы истории Норвегии - о причинах удивительного чередования процветания и унижения" (95).

Для изложенной концепции характерно, с одной стороны, то, что придается большое значение различиям и столкновениям между отдельными областями Норвегии (96), а с другой, - крайне преувеличивается, абсолютизируется роль торговли в жизни норвежского общества периода создания государства (да и в последующие периоды). Выступая здесь, по существу, с допшианских позиций, Шрейнер, не обращает внимания на важнейшие процессы, которые происходили в норвежском обществе в VIII-X вв. и в которых, собственно, и коренится разгадка политического развития Норвегии. Позже, в 30-е годы, он был вынужден несколько пересмотреть свою точку зрения: говоря о гражданских войнах XII в., он стал признавать, что в них "проявились классовые противоречия", продолжая, однако, подчеркивать противоречия между отдельными областями (97).

Взгляд, согласно которому торговля являлась решающим фактором исторического развития средневековой Норвегии, полностью проявился и в монографии Шрейнера, опубликованной в послевоенное время. Она посвящена проблеме экономического упадка Норвегии XIV в. - одной из насущных проблем исторической науки (98).

Вопрос о причинах упадка и длительной депрессии, которые переживало хозяйство Норвегии с XIV в., много раз обсуждался в литературе. В настоящее время норвежские историки отказались от объяснения этих явлений одной лишь чумой 1349 г. (99). Многие исследователи (в том числе и Шрейнер) склонны искать симптомы надвигавшегося кризиса в экономических условиях, складывавшихся в Норвегии уже с конца XIII в. (100): поэтому в Черной смерти они видят не главную причину упадка, а скорее фактор, вследствие которого упадок стал чрезвычайно сильным (101). Шрейнер справедливо подчеркивает необходимость рассматривать хозяйственный кризис Норвегии в связи с изменениями экономики Европы в целом, в которой, как известно, в XIV в. наблюдались сходные явления ("кризис феодализма"). Трудность, однако, заключается в том, что в Норвегии, как показали исследования С. Хасунна (102) и других ученых (103), Черная смерть имела катастрофические последствия для всего хозяйства, не изжитые до конца XV-XVI в. Более того, на протяжении XV в. наблюдалось дальнейшее нарастание экономического кризиса, не связанное непосредственно с последствиями чумы. С целью преодолеть эту трудность некоторые ученые, в том числе и Эдв. Булль, в свое время выдвигали теорию ухудшения климатических условий в Норвегии, но они не привели достаточных доказательств такого изменения и, кроме того, не смогли объяснить, почему в соседней Швеции, где также должны были бы произойти климатические перемены, кризис, связанный с чумой, был преодолен гораздо быстрее. Кут, Шрейнер и некоторые другие исследователи принципиально возражают против поисков причин экономического кризиса вне экономической действительности, в каких-либо "внешних", "привходящих" моментах (104).

Книга Шрейнера "Чума и падение цен в позднее средневековье. Проблема истории Норвегии" представляет собой попытку дать объяснение длительности экономического упадка Норвегии после Черной смерти. Стремясь связать его с хозяйственными переменами в остальной Европе, Шрейнер подробно останавливается на вопросах кризиса сельского хозяйства и падения цен на сельскохозяйственные продукты в Англии, Франции и отчасти в Германии XV-XVI вв. Ценность этих экскурсов, отметим попутно, серьезно снижается тем, что автор оперирует сравнительно ограниченным материалом, заимствованным из истории разных областей и периодов, делая на этом довольно шатком основании (105) заключение о попятном движении земледелия в Западной Европе в период с конца XII по XVI в. Между тем экономические условия в соседних с Норвегией странах - Дании и Швеции, - более близких к ней во всех отношениях, как это ни странно, рассматриваются Шрейнером в меньшей степени. Обзор положения в других странах, занимающий добрую половину книги (гл. II-III), приводит автора к выводу, что повсеместно аграрный кризис вызывался не чумой или войнами, а преимущественно экономическими причинами и что упадок в Норвегии имел специфический характер. Однако роль Черной смерти в экономическом кризисе остается все же неясной. Это относится и к Норвегии.

Опираясь на исследования А. Стейннеса, установившего значительное повышение цен на масло в Норвегии (на 50-60 %) по сравнению с ценами на зерно и другие сельскохозяйственные продукты в конце XIV - начале XV в. (106), Шрейнер высказывает гипотезу, что это повышение цен объясняется господством в норвежской торговле ганзейцев, заинтересованных в вывозе масла из страны (107). Вследствие этого, полагает Шрейнер, сельское хозяйство Норвегии приспособилось к потребностям ганзейцев, площадь необрабатываемых земель продолжала в XV в. расти и спрос в стране на привозное зерно увеличивался (он удовлетворялся путем импорта теми же ганзейцами дешевого зерна из Прибалтики). Таким образом, засилье в норвежской торговле северогерманского купечества помешало восстановлению земледелия, способствовало сохранению низких цен на землю, сокращению размеров земельной ренты, уменьшению государственных и церковных поборов в гораздо большей мере, чем в других Скандинавских странах (108). Экономическая слабость Норвегии была источником ее политического бессилия. "Роль ганзейцев в истории Норвегии, - заключает Шрейнер, - была еще более роковой, нежели это предполагали до сих пор" (109).

В рассуждениях Шрейнера, оставляя в стороне их гипотетичность и преимущественно умозрительный характер, нетрудно обнаружить кардинальный недостаток: в них полностью обходится вопрос о степени натуральности сельского хозяйства Норвегии. Между тем хорошо известно, что крестьянское хозяйство в Норвегии в период, предшествовавший Черной смерти, было чрезвычайно слабо связано с рынком, а после чумы товарно-денежные отношения еще более сократились (110). Но в таком случае можно ли говорить об изменениях рыночной конъюнктуры как решающем факторе экономической жизни страны (111)?

Искусственно выделяя в своих построениях один лишь (и отнюдь не главный!) момент - торговлю, Шрейнер утрачивает перспективу и лишает себя возможности уяснить специфику исторического развития Норвегии. Как мы видели, эта точка зрения последовательно проводится Шрейнером во всех его исследованиях.

О роли Ю. Шрейнера в норвежской историографии можно сказать, что он скорее будит мысль, нежели убеждает. Элементы экономического материализма и допшианства, имевшиеся уже в работах его учителя Эдв. Булля, получили в трудах Шрейнера дальнейшее развитие.

X. Кут, Эдв. Булль, А. Хольмсен, Ю. Шрейнер, несмотря на имеющиеся у них различия в методологических взглядах и исторических концепциях, принадлежат все же к одному направлению в историографии. Значение их вклада в изучение социально-экономической истории норвежского средневековья общепризнано и не оспаривается. Возражения против построений этих ученых делаются их коллегами обычно в весьма осторожной форме, в порядке "уточнения" и развития. Такой характер, в частности, носят соображения Йенса Арупа Сейпа о проблемах и методах норвежской медиевистики (112). Сейп утверждает, что он принадлежит к той же "исторической школе", что и критикуемые им исследователи. Действительно, он не отвергает прямо их важнейших выводов. Однако Сейп убежден в необходимости сделать "более гибкими" определения, на которых эти историки настаивают, по его мнению, с излишней прямолинейностью. Главной проблемой норвежского средневековья он считает проблему возникновения государства и отношений между королевской властью, бондами, светскими аристократами и духовенством. В отличие от Булля, Кута и их последователей, Сейп считает нужным с "большей осторожностью" говорить о единстве интересов монархии, дворянства и церкви и об их антагонизме с крестьянством. Речь в его статье идет, однако, не только о том, что солидарность интересов короля и крупных землевладельцев часто нарушалась (как это, несомненно, происходило в действительности). Сейп пытается пересмотреть вопрос о взаимоотношениях государственной власти и бондов и выдвигает мысль о "функциональной связи" между ними. Королевская власть, по его словам, играла роль средства, связывавшего бондов с такими общественными учреждениями, как лединг и система тингов. Король принуждал крестьян исполнять воинскую, судебную и другие повинности, но в то же время отнюдь не стремился лишить их прав и самостоятельности; напротив, он был заинтересован в поддержании их активной роли в политической жизни (113). Интересы монархии и интересы бондов, пишет Сейп, не были несовместимыми.

Несмотря на заверения Сейпа о согласии с основными принципами школы Булля - Кута, вряд ли можно сомневаться в том, что он призывает не к уточнению ее основных тезисов, а к их пересмотру на совершенно иной методологической основе. Показательно, что в другой своей статье, говоря о насущных задачах современной историографии, Сейп предлагает сочетать материалистическое и "социологическое" понимание истории (114). Сейп не уточняет, в чем именно он видит отличие "социологического" понимания истории от материалистического. Но нынешние норвежские историки знакомы с такими образчиками "социологической историографии", какие оказываются не по душе даже Сейцу. В этой связи необходимо остановиться на творчестве А. О. Йонсена.

Арне Одд Йонсен считается среди норвежских историков-медиевистов представителем антиматериалистического направления. В справедливости такой оценки убеждает ознакомление с его книгой "От родового общества к государственному обществу" (115). Эта работа вызывает интерес не только в силу ее темы и содержащихся в ней конкретных наблюдений и выводов, но в не меньшей мере также вследствие той формулировки общетеоретических взглядов автора, которые характерны для целого направления в современной буржуазной историографии, возглавлявшегося в Норвегии Фредриком Поше (умер в 1943 г.).

А. О. Йонсен рекомендует самого себя как сторонника "совершенно нового" в норвежской историографии "социологического понимания истории", которое он противопоставляет материалистическому. Содержание "нового" взгляда на историю формулируется следующим образом. Этот взгляд предполагает отказ от описательного метода, понимание того, что исторические события - не более чем "рябь на поверхности", не создающая впечатления о "могучих потоках в глубине"; новому направлению, по словам Йонсена, присуща постановка проблем "фундаментального значения для исторического развития" и переоценка выводов прежней историографии (116). "Социологическое понимание истории" развивается в тесной связи с современной социологией и психологией, не сливаясь, однако, с ними и сохраняя черты, присущие историческому исследованию (117). Преимущества этого нового понимания состоят, по словам Йонсена, в частности, в том, что оно - в отличие от односторонних и подчас искаженных партийным пристрастием точек зрения идеалистов и материалистов - позволяет подойти к истории более объективно (118).

Насколько можно судить о "социологическом методе" исторического исследования на основании содержания книги А. О. Йонсена, этот метод по сути дела не способствует изучению общества, а ведет к игнорированию его подлинной структуры. Бросается в глаза, что на всем протяжении объемистой монографии, посвященной проблеме перехода от "родового общества" к "государственному обществу", ни разу не встречается понятие "класс" или "социальный слой" (119); автор оперирует либо понятием "общество" ("родовое общество", "государственное общество" - но не классовое общество!), либо такими понятиями, как "род", "родовая общность", "семья", "большая семья", и подобными им "групповыми понятиями". В этом отношении А. О. Йонсен солидарен, с одной стороны, с Дюркгеймом, который исключал экономические классы из анализа социальной жизни (не случайно именно на труды Дюркгейма Йонсен неоднократно ссылается), а с другой - с современным направлением буржуазной социологии, известным под названием "микросоциологии". Это последнее характеризуется, как известно, тем, что его приверженцы отрицают определяющее значение классового деления общества, называемого ими его "макроструктурой", в противоположность социальной "микроструктуре" (индивидуальные связи преимущественно идеологического порядка), находящейся в центре их внимания (120).

В соответствии со своим "социологическим методом" (121) А. О. Йонсен пишет, что переход от "родового общества" к "государственному обществу" означал не только поверхностные изменения общественных институтов, но и глубокие перемены в сознании каждого отдельного человека, сделав его более "социабельным", в чем и состояло якобы глубочайшее содержание этого процесса (122).

Автор подробно останавливается на характеристике своего метода исследования, очевидно, потому, что, как уже отмечалось, он претендует на особое место в скандинавской и норвежской историографии; подзаголовок основной части его книги гласит: "Новое понимание истории Норвегии в раннее средневековье" (123). В чем же конкретно заключается вклад Йонсена в изучение истории средневекового общества? Претенциозное введение ко многому обязывает, тем более что автор сурово судит большинство упоминаемых им норвежских историков.

Нужно сразу же признать, что содержание его книги разочаровывает. Проблема перехода от aettesamfunn к statssamfunn подменяется постановкой несравненно более узкого вопроса о роли, которую сыграли в этом процессе христианство и церковь, а трактовка их роли заключается в том, что, игнорируя все другие моменты исторического развития, Йонсен придает католицизму решающее значение в истории Норвегии XII и XIII вв. Йонсен считает период X-XIII вв. наиболее важным во всей истории Норвегии по характеру происшедших в течение его фундаментальных сдвигов. Норвежское общество XIII в. кардинально отличалось, по мнению Йонсена, от общества X в.

Между тем остается неясным тот "комплекс факторов, которые произвели столь полное преобразование жизни и отношений в Норвегии в течение этого периода" (124). Йонсен осведомлен о существовании этих факторов и неоднократно их упоминает. Так, он пишет: "В превращении родового общества в государственное общество различные материальные факторы, несомненно, играли важную роль в общем комплексе причин" (125). Далее он говорит о важности для этого процесса торговли и хозяйственной жизни вообще. В других местах своей книги он неоднократно упоминает политические, экономические, демографические и другие факторы (126). Однако Йонсен не желает их рассматривать. Он находит возможным ограничиться изучением лишь одного фактора - деятельности церкви. Так как о значительной роли духовенства в жизни норвежского общества можно говорить лишь с середины XII в., Йонсен сосредоточивает свое внимание на второй половине XII и XIII столетии и очень мало говорит о начальном периоде истории норвежского государства (X - первая половина XII в.), применительно к которому ему поневоле пришлось бы изучать упомянутые выше "другие", материальные, факторы.

В отдельных главах своей книги Йонсен рассматривает такие проблемы, как замена кровной мести публичными штрафами и родовых междоусобиц королевским миром; переход от форм брака, присущих родовому обществу, к современному браку; отказ от родовой взаимопомощи в пользу "социального обеспечения"; отмена рабства; переход от местного самоуправления к государственной централизации и управлению государством при помощи чиновничества; развитие от древнегерманской формы королевской власти с делением государства между королями-соправителями к порядку престолонаследия, основывающемуся на первородстве. В этих главах высказывается немало здравых суждений и небезынтересных наблюдений, подчас опирающихся на удачное толкование источников, в особенности саг; в то же время автор допускает в ряде случаев искусственное и явно неверное использование законов XII-XIII вв., вычитывая в них лишь то, что ему желательно в них найти. Однако главная особенность книги Йонсена заключается в поразительной настойчивости, с которой он повторяет вывод о том, что в развитии от "родового общества" к "государственному обществу" решающую роль сыграла церковь. Этот тезис, будучи выдвинут еще в самом начале его работы (127), почти без всяких вариаций переходит из одной главы в другую. "Христианизация норвежского народа нанесла родовому обществу сокрушительный удар" (128). "Церковь и ее организация... явились наиболее важным фактором в разрушении древнего родового общества к выгоде государства и королевской власти" (129). "Если этот процесс ломки шел столь быстро и был столь всеобъемлющим, то в первую очередь причиною тому явились христианство и его орган - церковь" (130). В области централизации государства организаторское искусство, проявленное церковью, имело решающее значение в развитии от родового общества к государственному; основание норвежской церковной провинции заложило фундамент для создания и светской администрации в стране (131). То же самое повторяется и относительно перемен в образе мыслей людей в этот переходный период (132), и в связи с вопросом о причинах исчезновения рабства (133), и в других главах (134).

Полемизируя с Шрейнером, который, как указывалось выше, видел основу объединения Норвегии под властью одного короля в консолидации аристократических родов в приморских районах, Йонсен, обронив мимоходом замечание о том, что "как материальные, так и духовные факторы в сложном и мощном переплетении вели к эпохальным результатам" (135), несколько ниже разъясняет, каким образом ему представляется взаимодействие этих факторов: он полагает, что консолидация прибрежной аристократии вызывалась церковным запретом кровосмешения, вынуждавшим знать родниться между собой (136). При этом он не замечает того, что Шрей-нер, как и Кут, говорит о сплочении аристократических родов в IX-X вв., тогда как церковные каноны приобрели силу закона в Норвегии лишь в XII в. Такая подтасовка необходима ему для того, чтобы продемонстрировать подчиненное значение "материальных факторов" по сравнению с "духовными".

Искусственно выделяя одну сторону исторического развития и абсолютизируя ее, А. О. Йонсен тем самым предопределил характер своих "выводов", которые, как нетрудно убедиться при чтении его книги, не вытекают из конкретного материала, а навязываются автором в силу специфики его мировоззрения (137). Книга Йонсена показательна как свидетельство научной бесплодности такого мировоззрения (138).

Справедливость требует отметить, что подобные попытки встречают резкий отпор со стороны части норвежских историков. Борьба между сторонниками различных точек зрения и исторических концепций в норвежской историографии не прекращалась и продолжается с неменьшей остротой и в настоящее время. Говоря об этой борьбе, нельзя не отметить тех уступок, которые подчас делают представители созданного Кутом и Буллем направления явным идеалистам. Показательно, что А. О. Йонсен с глубоким удовлетворением цитирует замечание X. Кута о том, что будущее в исторической науке принадлежит "социальной психологии". Непоследовательность, эклектизм методологических взглядов ведущих медиевистов, ранее испытавших плодотворное влияние марксизма, но ныне частично сдавших свои прогрессивные позиции, открывают лазейку для проникновения в науку явных ретроградов, сочетающих новомодные социологические теории (139) с проповедью отнюдь не нового клерикализма и идеализма.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Автор ограничивается анализом работ, относящихся к истории Норвегии до утраты ею политической самостоятельности и подчинения Дании и Швеции в XIV в. В статье не рассматриваются исследования, посвященные частным вопросам истории средневековой Норвегии, а также труды в области археологии, этнографии, топонимики, рунологии.

2. В норвежских обзорах историографии этого периода отмечается влияние на нее национального движения, классовые же противоречия обычно обходятся молчанием. Так, Я. Ворм-Мюллер утверждает, что воздействие "социального и экономического факторов" на историографию стало заметным лишь после расторжения унии в 1905 г. (J. S. Worm-Müller. Synet paa Norges historie. - "Norsk historisk videnskap i femti år 1869-1919". Kristiania, 1920, s. 19).

3. См. недавно изданную переписку Сарса: J. Е. Sars. Brev 1850-1915, utg. med innleiing av H. Koht. Oslo, 1957.

4. Наибольший интерес историков середины XIX в. привлекал период "древней" истории Норвегии, который они идеализировали в духе романтической историографии и модернизировали.

5. Т. Н. Aschehoug. Statsforfatningen i Norge og Danmark indtil 1814. Christiania, 1866.

6. Этот взгляд Саре развивал в более поздних работах, в отличие от ранних исследований, в которых он, вслед за Мунком и другими историками середины XIX в., считал древненорвежское общественное устройство демократическим (J. E. S а г s. Norge under foreningen med Danmark 1537-1814. Christiania, 1858-1861).

7. Подробнее об оценке Сарсом гражданских войн XII в. см. сб. "Средние века", вып. XIV, 1959, стр. 136-138.

8. J. Е. Sars. Udsigt over den norske Historie, I-IV. Christiania, 1873-1891.

9. Значение этих взглядов Сарса было сразу же оценено его противниками, охарактеризовавшими его труды как "историко-политический тенденциозный памфлет", носивший антимонархический и антиунионистский оттенок. Критики Сарса - Ю. Нильсен, Л. Дое (как и некоторые историки 60-х годов, например М. Биркеланн, Т. Ашехуг) - являлись сторонниками сохранения унии со Швецией и политики "скандинавизма" - политического, экономического и культурного единения скандинавских стран.

10. Саре писал о своих исторических трудах: "Я желал подчеркнуть национальный принцип в нашей истории в противовес политике скандинавизма и германистической романтике".- Цит. по кн.: K. Mykland. Grandeur et décadence. En studie i Ernst Sars'historiske grunnsyn. Oslo, 1955, s. 34.

11. В решении ряда вопросов истории раннего средневековья Саре близок к крупнейшему из своих предшественников в норвежской историографии - Рудольфу Кейсеру.

12. "Norges historie fremstillet for det norske folk". Kristiania, 1909-1917.

13. О. Вüсhner. Die Geschichte der norwegischen Leiländinger, Bd. I. Berlin, 1903; O. A. Jоhnsen. Fra leilending til selveier. - "Nordisk Tidsskrift". 1910; его же. Norges bønder. Oslo, 1919.

14. См. "The Cambridge Economic History of Europe", vol. I. Cambridge, 1942, p. 488 (статья С. Булина). По поводу этого тезиса скандинавской историографии см. нашу статью "Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии". - "Вопросы истории", 1959, № 2.

15. М. H. Lie. Lensprincipet i Norden. Kristiania, 1907.

16. H. Kоht. Norsk bondereising. Fyrebuing til bondepolitikken. Oslo, 1926. - Цит. по франц. изданию: "Les luttes des paysans en Norvège du XVIе au XIXe siècle". Paris, 1929, p. 13. Cp. H. Kоht. The Importance of the Class Struggle in Modern History. - "The Journal of Modern History", vol. II, 1930, p. 61-62.

17. Кут пишет, что интерес историка прежде всего привлекает изменение, рост нового, и это развитие представляет для него больший интерес, чем готовый результат (Н. Kоht. Historikar i laere. Oslo, 1951, s. 150).

18. Он был министром иностранных дел Норвегии в 1935-1941 гг.

19. Это признает и сам Кут, отмечая в своей автобиографии, что в формировании его научных взглядов значительную роль сыграла активная политическая деятельность. По его собственному выражению, он "сочетает сильный национализм с социальным радикализмом".

20. Мы не останавливаемся на работах Кута по истории социал-демократии, в которых его реформистские взгляды выявились особенно наглядно.

21. H. Kоht. Historikar i laere, s. 160. В этой связи Кут называет себя "еретиком" среди марксистов и социалистов (ibid., s. 108, 161).

22. См. Н. Kоht. På leit etter liner i historia. Oslo, 1953, s. 46, 47, 49; его же. Harald Hårfagre og rikssamlinga. - "Kriseår i norsk historie", Oslo, 1955, s. 60-61.

23. В содержательной книге О. Даля, посвященной анализу исторических взглядов X. Кута и Эдв. Булля (о нем см. ниже), убедительно показано, насколько неправильно считать этих ученых марксистами. Даль пишет, что социализм у Кута несет на себе сильный отпечаток реформизма, и приводит примеры присущих ему "противоречий между национальным и классовым мышлением", которые приводят его к "подчинению чисто "социальных" ценностей национальным" (О. Dahl. Historisk materialisme. Historieoppfatningen hos Edvard Bull og Halvdan Koht. Oslo, 1952, s. 46-48, 54, 88-89).

24. Кут не скрывает, что он "всегда стремился соединить материализм с идеализмом и найти дух в основе материальной жизни" (H. Koht. Historikar i laere, s. 161).

25. Вопрос об авторстве исландских саг чрезвычайно сложен. Имена их составителей неизвестны. Не вполне ясно и то, возникли ли они с самого начала как памятники письменности или же бытовали какое-то время в виде устных сказаний, а затем уже были записаны.

26. G. Storm. Norske Historieskrivere paa Kong Sverres Tid. - "Aarbøger for nordisk Oldkyudighed og Historie", København, 1871; его же. Snorre Sturlassøns Historieskrivning. Kristiania, 1872; А. Bugge. Die Entstehung und Glaubwürdigkeit der islandischen Saga - "Zeitschrift fur deutsches Altertum und deutsche Literatur", 1909; L. Weibull. Kritiske undersökningar i Nordens historie omkring år 1000. Lund, 1911; S. Nordal. Om Olaf den helliges saga. København, 1914; H. Kоht. Norske historieskriving under Kong Sverre, serskilt Sverre-soga. - "Edda", Bd. II, 1914.

27. F. Jónsson. Den norsk-islandske skjaldedigtning, I-II. København, 1908-1915.

28. Первая попытка написать историю Норвегии "эпохи саг", опираясь на иной материал, нежели саги, принадлежит Александру Бугге (А. Bugge. Norges historie fremstillet for det norske folk. Bd. I. Kristiania, 1910).

29. H. Koht. Sagaernes opfatning av vor gamle historie. - HT, 5. R., II. Bd., 1913. Точка зрения Кута встретила сопротивление со стороны некоторых ведущих историков [см. доклад О. А. Йонсена на конгрессе норвежских историков в 1914 г. (НТ, 5. R., III. Bd.), в котором он обвиняет Кута в гиперкритике и "бесплодном скептицизме"], но впоследствии была большинством ученых принята. Однако Фр. Поше решительно отрицал у Снорри наличие всякой тенденции (Fr. Paasсhe. Tendens og syn i kongesagaen. - "Edda", Bd. XVII, 1922).

30. Н. Koht. Kampen om magten i Norge i sagatiden. - HT, 5. R., IV Bd., 1920; его же. Innhogg og utsyn i norsk historie. Kristiania, 1921; его же. Norsk historie i lys frå aette-historia. - В кн.: "På leit etter liner i historia", Oslo, 1953.

31. O. Dahl. Historisk materialisme, s. 68.

32. H. Koht. Det nye i norderlendsk historie kringom år 1300. - "Scandia", Bd. IV, Hafte 2, 1931, s. 172-173, 182-183. Из изложенного видно, что Кут недалек от теории "государственного происхождения феодализма" как порядка, создаваемого королевской властью в интересах государственного управления. Интересно отметить, однако, что если Кут, высказывая подобные мысли, считал их совместимыми с марксизмом, то Д. М. Петрушевский, развивавший теорию о феодализме как системе "государственных соподчиненных тяглых сословий", сознавал противоположность этой теории материалистическому пониманию истории.

33. Н. Koht. På leit etter liner i historia, s. 48, 75-77.

34. Ibid., s. 49; его же. Les luttes des paysans en Norvège..., p. 60.

35. H. Koht. Innhogg og utsyn...; его же. Norsk bondereising.

36. H. Koht. På leit etter liner i historia.

37. H. Koht. Harald Hårfagre og rikssamlinga.

38. H. Koht. Kong Sverre. Kriseår i norsk historie. Oslo, 1952. Другие книги из той же серии посвящены королеве Маргарите и событиям 20-30-х годов XVI в.

39. Во время второй мировой войны Кут опубликовал совместно с литературоведом С. Скардом книгу, в которой старался показать, что на протяжении всей своей истории норвежский народ и норвежское государство неизменно "придерживались принципов законности, свободы и демократии" (Н. Koht, S. Skard. The Voice of Norway. London, 1944. В норвежском издании книга вышла под названием: "Fridom og lov i norsk historie og litteratur", Oslo, 1948).

40. Excerpta historica nordica, vol. I. Copenhagen, 1955, p. 65-66.

41. H. Koht. Kampen om magten..., s. 306.

42. Ibid., s. 318.

43. Н. Koht. Innhogg og utsyn..., s. 157.

44. Ibid., s. 271-272.

45. Отправной датой для датировки событий конца IX - начала X в. Кут берет 1000 год, когда произошла битва при Свольдере, в которой погиб король Олаф Трюггвисон. Определяя время жизни его предков, Кут предполагает, что в течение ста лет рождались представители трех поколений. В результате получается, что Харальд Хорфагр родился между 865 и 870 гг. и стал королем около 890 г. Умер он около 945 г. ("Innhogg og utsyn...", s. 40-46; "Harald Hårfagre og rikssamlinga", s. 45-49). Эта датировка хорошо согласуется с другими твердо установленными датами, в том числе с хронологией по истории Англии.

46. Традиционной датой, не имевшей прочного обоснования в источниках, но никем долгое время не оспаривавшейся, так как она была предложена таким авторитетом, как Мунк, считали 872 г. На этом основании, в частности, полагали, что главной причиной переселения многих знатных норвежцев в Исландию, начавшегося в 874 г., были притеснения их королем Харальдом. Кут доказал неправильность такой датировки и высказал убеждение, что битва в Хафсфьорде произошла в конце 90-х годов IX в. или около 900 г. Уже это одно заставляет пересмотреть вопрос о причинах колонизации Исландии; Кут доказывает, что среди переселенцев противники Харальда составляли меньшинство (Н. Koht. Harald Hårfagre og rikssamlinga, s. 54-56).

47. А. Bugge. Den norske sjøfarts historie, Bd. I. Oslo, 1923.

48. J. Sсhreiner. Olav den Hellige og Norges samling. Oslo, 1929.

49. H. Koht. Harald Hårfagre og rikssamlinga, s. 16-19.

50. Ibid, s. 20.

51. Н. Koht. Var sjølveigande bønder grunnlaget for det gamle germanske jordbrukssamfunnet? - HT, 1959, № 1, s. 59-61.

52. T. H. Aston. The Origins of the Manor in England. - "Tran. R. H. S.", 5th series, vol. 8, 1958.

53. HT, 1959, № 1, s. 61.

54. Cp. H. Koht. Kong Sverre.

55. В лекциях в Бергенском университете, прочитанных в ноябре 1958 г., Кут заявлял, что история норвежского средневековья, по его убеждению, это "в основном история дворянства" (ei adels-historie). - Н. Koht. Frå norsk inidalder. Bergen, 1959, s. 26.

56. О книге "Kong Sverre" см. наш обзор в сб. "Средние века", вып. XIV, 1959, стр. 146-148.

57. "Historieskrivinga i framtida". Опубликована впервые в 1938 г., перепечатана в сборнике статей Кута "På leit etter liner i historia".

58. Об опытах самого Кута изучать исторический процесс методом "социальной психологии" см. "Historikar i laere", s. 104, 109-110, 160-161.

59. H. Koht and S. Skard. The Voice of Norway, p. 7, 18, 20, 21, 32, 34, 46, 47.

60. J. Schreiner. Gammelt og nytt syn på norske middelaldeshistorie. - HT[D], 10. R., 5. Bd., 1940, s. 424-430.

61-62. Edv. Bull. Folk og kirke i middelalderen. Studier til Norges historie. Kristiania og København, 1912.

63. Edv. Bull. Leding. Militaer og finansforfatning i Norge i aeldre tid. Kristiania og København, 1920. (Лединг - воинская повинность в средневековой Норвегии).

64. Edv. Bull. Borgerkrigene i Norge og Haakon Haakonssons kongstanke. - HT, 5. R., 4. Bd., 1920, s. 178-194.

65. "Det norske folks liv og historie gjennem tidene", Bd. II. Oslo, 1931.

66. Содержание этой книги рассматривается в нашей статье "Проблемы социальной борьбы в Норвегии во второй половине XII - начале XIII в. в норвежской историографии". - Сб. "Средние века", вып. XIV, 1959, стр. 142-145.

67. Edv. Bull. Sammenlignende studier over bondesamfundets kulturforhold. Et arbeidsprogram. Oslo, 1929. Об этой работе см. сб. "Средние века", вып. XI, 1958, стр. 6-7.

68. О важности ретроспективного изучения истории Норвегии см., в частности: A. Holmsen. Nye metoder innen. eu saerskilt gren av norsk historieforsking. - HT, 32. bd., 1940-1942, s. 31-32.

69. Edv. Bull. Klima og historie. - "Samtiden", 1913, mars, s. 200-208.

70. Edv. Bull. Klimaskifte og nedgang i Noreg i seinmillomalderen. - HT, 5. R., 6. Bd., 1925, s. 303-308. Кут в некрологе о Булле отмечает, что в своем общем очерке истории Норвегии ("Grunnriss av Norges historie", Oslo, 1926) Булль не упоминает "климатической теории" (см. "Scandia", Bd. VI, 1933, Häfte 1, s. 151).

71. Роль X. Кута и Эдв. Булля в зарубежной историографии в свое время была отмечена советскими историками. Давая оценку работ VI Международного конгресса историков, происходившего в Осло в августе 1928 г. (под председательством Кута), Н. Лукин говорил, что помимо советских историков-марксистов единственными учеными, близкими к марксизму из числа присутствовавших на конгрессе, были X. Кут и Эдв. Булль (см. "The Journal of Modern History", vol. I, № 1, 1929, p. 81).

72. A. Holmsen. Norges historie. I Bind: Fra de eldste tider til 1660. Oslo, 1949 (2-е переработанное изд.; 1-е изд. - 1939 г.).

73. Ibid, s. 91.

74. Ibid., s. 98, 104.

75. Ibid, s. 125, 135.

76. В объяснение причин походов викингов Хольмсен не вносит ничего нового. Ср. А. Mawer. The Vikings. - "The Cambridge Medieval History", vol. III, chapter XIII, Cambridge, 1936.

77. A. Holmsen. Norges historie, I, s. 202, 204, 206, 214.

78. Хольмсен ограничивается такими неопределенными замечаниями на этот счет, как, например: "Далеко зашедшая к XI в. дифференциация бондов в значительной мере была продуктом походов викингов" (ibid., s. 205). Однако сколь далеко зашла эта дифференциация и к чему она привела, остается неясным.

79. Ibid., s. 220.

80. Как и другие норвежские историки, Хольмсен утверждает, что превращение бондов в лейлендингов происходило якобы исключительно под воздействием экономических причин, но не вследствие принуждения, как в других странах ("Norges historic", I, s. 328).

81. A. Holmsen. Norges historie, I, s. 244.

82. Ibid, s. 244, 258, 274-280, 289-291, 303-304.

83. Ibid., s. 326.

84. А. Holmsen. Norges historie, I, s. 328.

85. Ibid., s. 330, 349-350, 391, 393, 395. Хольмсен считает идентичными понятия "феодализм" и "лепный распад" (ibid., s. 406, 411).

86. Ibid., s. 427.

87. Мы ограничиваемся изложением формулируемой Хольмсеном истории Норвегии до конца XIV в.

88. А. Holmsen. Norges historie, I, s. 434.

89. А. Holmsen. Problemer i norsk iordeiendomshistorie. - HT, 34. bd., 1947, 3. li.

90 А. Holmsen. Gamal gardskipnad i Norge. Oslo, 1951; A. Holmsen. Björkvik, R. Frimannslund. The Old Norwegian Peasant Community. Investigations undertaken by the Institute for Comparative Research in Human Culture, Oslo. - "The Scandinavian Economic History Review", IV, 1956, № 1.

91. A. Holmsen. Problemer i norsk jordeiendomshistorie, s. 232.

92. Ibid., s. 234.

93. J. Schreiner. Saga Og oldfunn. Studier til Norges eldste historie. - "Skrifter utgitt av Det norske Videnskaps-Akademi i Oslo, II. Historisk-filosofiske klasse" № 4, Oslo, 1927.

94. J. Schreiner. Trøndelag og rikssamlingen. - "Avhandlinger utgitt av Det norske Videnskaps-Akademi i Oslo, II. Historisk-filosofiske klasse", № 5, Oslo, 1928; его же. Olav den hellige...

95. J. Schreiner. Olav den hellige..., s. 128.

96. В этом отношении Шрейнер следует Эдв. Буллю (см. Edv. Bull. Borgerkrigene i Norge...).

97. J. Schreiner. Kongemakt og lendmenn i Norge i det, 12. århundre. - "Scandia", Bd. IX, 1936, H. 2, s. 202. В этой и других своих работах Шрейнер, подобно Куту, опровергает тезис историографии XIX в. о противоположности интересов королевской власти и знати и выдвигает на первый план борьбу между королем и крестьянством. В то же время он полемизирует с Кутом, который считает, что в правление Сверре были заложены основы могущественной королевской власти XIII в. По мнению Шрейнера, монархия, опирающаяся на служилое дворянство, складывается при предшественнике и противнике Сверре - короле Магнусе Эрлингссоне.

98. J. Schreiner. Pest og prisfall i senmiddelalderen. Et problem i norsk historie. - "Avhandlinger utgitt av Det norske Videnskaps-Akademi i Oslo, II. Historisk-filosofiske klasse", № 1, Oslo, 1948.

99. Причиной подобного изменения точки зрения в значительной мере является склонность большинства современных норвежских историков искать объяснение исторического процесса в экономических и социальных условиях, а не в таких "внешних" факторах, как, например, чума (см. О. Dahl. Om årsaksproblemer i historisk forskning. Oslo, 1956, s. 168).

100. A. O. Jоhnsen. Norwegische Wirtschaftsgeschichte. Jena, 1939, S. 139.

101. J. Schreiner. Pest og prisfall i senmiddelalderen, s. 90.

102. S. Hasund. Ikring Mannedauden. Kristiania, 1920; его же. Det norske folks liv og historie gjennom tidene, bd. III. Oslo, 1934.

103. A. Holmsen. Norges historie, I.

104. H. Koht. PS leit etter liner i historia, s. 41; J. Schreiner. Pest og prisfall i senmiddelalderen, s. 90-92.

105. Шрейнер ставит в прямую связь такие явления, как уход части сельского населения в город и запустение деревни. Между тем он не приводит никаких доказательств существования причинной связи между этими явлениями. Известно, что в города могло уходить избыточное население деревни, не причиняя при этом ущерба сельскому хозяйству.

106. A. Steinnes. Gamal skatteskipnad i Noreg, I. - "Avhandlinger utgitt av Det norske Videnskaps-Akademi i Oslo. II. Historisk-filosofiskeklasse", № 1, Oslo, 1931.

107. J. Schreiner. Pest og prisfall i senmiddelalderen, s. 75, 77, 86, 87, 90, 93.

108. Ibid., s. 87, 91.

109. Ibid., s. 93. Cp. J. Schreiner. Hanseatene og Norges nedgang. Oslo, 1935; его же. Hanseatene og Norge i det 16. århundre. Oslo, 1941.

110. A. O. Jоhnsen. Norwegische Wirtschaftsgeschichte, S. 144, 145. Налоги и ренты, уплачивавшиеся и до середины XIV в. преимущественно в натуральной форме,, в обстановке экономического упадка стали всецело вноситься продуктами.

111. См. критику книги Шрейнера С. Стееном в НТ, 34. bd, 1949, 9. h. S, 654 f. и ответ Шрейнера (ibid., s. 667-674). Стеен, в отличие от Шрейнера, придает чуме большее значение и, в частности, считает, что возрастание роли скотоводства по сравнению с земледелием было вызвано нехваткой рабочей силы в результате сокращений населения после Черной смерти. Под влиянием аргументации Стеена Шрейнер в своем ответе стремится подчеркнуть, что источником кризиса явилась чума, ганзейское же преобладание в Норвегии увековечило этот кризис. "Butterhypothese" Шрейнера оспаривает и Г. А. Блом, которая считает главной виновницей упадка Норвегии не Ганзу, а государственную власть ("Det nordiske syn på forbindelsen mellem hansestaederne og Norden. Det nordiske historikermøde i Arhus 7-9. Aug. 1957". Aarhus, 1957, S. 27-33). См. также полемику между Шрейнером и немецкой исследовательницей М. Ветки: M. Wеtki. Studlen zum Hanse-Norwegen Problem. - "Hansische Geschichtsblätter", Jg. 70-71, 1951-1952; J. Schreiner. Bemerkungen zum Hanse-Norwegen Problem. - "Hansische Geschichtsblätter", Jg. 72, 1954.

112. J. A. Seip. Problemer og metode i norsk middetalderforskning. - HT, 32. bd., 1940-1942.

113. J. A. Seip. Problemer og metade..., s. 114, 127, 131.

114. НТ, 35. bd., 1950, 4. h., s. 196.

115. A. O. Johnsen. Fra aettesamfunn til statssamfuun. Oslo, 1948. Ранее Йонсеном было опубликовано исследование по церковной истории Норвегии в 50-е годы XII в. (А. О. Johnsen. Studier vedrørende kardinal Nicolaus Brekespears legasjon til Norden. Oslo, 1945). Мы не останавливаемся на разборе этой книги, так как в ней содержатся те же идеи, которые получили полное развитие в названном выше труде Йонсена.

116. А. О. Johnsen. Fra aettesamfunn til statssamfunn, s. 9-13.

117. Ibid., s. 32.

118. Ibid., s. 53-54.

119. Впрочем, однажды мы встречаемся в книге с понятием "класс", но в следующем контексте: "Возможно, эти войны [гражданские войны в Норвегии во второй половине XII в. - А. Г.] отчасти были следствием сплочения крупных землевладельцев в класс с общими интересами [автор имеет в виду точку зрения Эдв. Булля. - А. Г.], но следует остерегаться переносить современные классовые понятия в средневековую историю" ("Fra aettesamfunn til statssamfunn", s. 76). Таким образом, Йонсен считает, по-видимому, что средневековому обществу не присуща классовая структура. Рецензент этой книги И. А. Сейп обращает внимание на то, что в своем довольно подробном историографическом обзоре Йонсен обходит полным молчанием труды А. Хольмсена, который изображает историю средневековой Норвегии именно в классовых категориях (НТ, 35. bd., 4. h., 1950, s. 196).

120. "Twentieth Century Sociology", ed. by G. Gurvitch and W. E. Moore. New York 1945; J. L. Moreno. Who Shall Survive? Washington, 1934; Дж. Морено. Социометрия. Экспериментальный метод и наука об обществе. М., 1958.

121. Нужно подчеркнуть, что "социологический метод" А. О. Йонсена весьма далек от социологических исследований некоторых других современных скандинавских историков, достигающих посредством так называемых "эмпирических исследований" интересных научных результатов. См., например: Б. Xанссен. Семейные, хозяйственные и трудовые крестьянские объединения в юго-восточном Сконе в 1690-1950 гг. - "Скандинавский сборник", III, Таллин, 1958.

122. А. О. Johnsen. Fra aettesamfunn til statssamfunn, s. 62.

123 Ibid., s. 55. В другом месте Йонсен пишет, что его книга должна послужить, рабочей программой для ряда новых исследований (ibid., s. 12).

124 А. О. Johnsen. Fra aettesamfunn til statssamfunn, s. 63.

125 Ibid., s. 65.

126 Ibid. s. 94, 153, 162, 163, 206, 208.

127 Ibid., s. 63.

128 Ibid., s. 69.

139 Ibid., s. 70.

130 Ibid., s. 94.

131. А. О. Johnsen. Fra aettesamfunn til statssamfunn, s. 221. 232. Йонсен не останавливается перед тем, чтобы обойти молчанием факты, противоречащие его концепции. Так, утверждая, что чиновники появились у королей после того, как подобных служилых людей завели епископы, он игнорирует существование в Норвегии в раннее средневековье королевских арменов - управителей усадеб короля, которые осуществляли вместе с тем и функции управления в округах, где были расположены эти владения.

132. Ibid., s. 105, 118, 127.

133. Ibid., s. 152-153. Йонсен голословно отрицает убедительность аргументов К. Маурера, указывавшего на экономическую неизбежность отказа от рабства. Он пишет: "Главная причина упразднения рабства заключалась, коротко говоря, в том, что Норвегия и Северная Европа были христианизированы". "Мы считаем правильным сделать упор именно на эти моменты, хотя и другие - в том числе и чисто экономические факторы - способствовали этому развитию" (ibidem).

134. Ibid., s. 174, 206. Автор утверждает, что в ликвидации анархии в обществе и установлении правопорядка только церковь и могла сыграть решающую роль.

135. Ibid., s. 264-265.

136. Ibid., s. 94.

137. Показательно, что даже И. А. Сейп, который, как говорилось выше, не разделяет материалистического взгляда на историю, отрицательно оценивает книгу Йонсена и не считает, что она написана действительно в "общественно-историческом аспекте".

138. Как уже упоминалось, антиматериалистическое направление в норвежской медиевистике возглавлял известный историк Фр. Поте (Frederik Paasche). О его книге "Король Сверре" см. сб. "Средние века", вып. XIV, 1959, стр. 140-142. В посмертно опубликованной работе "Столкновение язычества и христианства на Севере" ("Møtet mellom hedendom og kristendom i Norden". Oslo, 1958; написана в 1941 г.) Поше всячески старается подчеркнуть роль христианства в духовной жизни скандинавов в XI-XIII вв.

139. Влияние современной западной социологии на норвежских историков можно было бы проиллюстрировать рядом примеров. В теоретическом плане разработкой социологических проблем исторического исследования занимается О. Даль (см. О. Dahl. Noen teoretiske problemer i sosialhistorien. - HT., 37. bd., 1955, 6. h.; его же. От årsaksproblemer i historisk forskning. Oslo, 1956).

Сканирование: Halgar Fenrirsson