|
*
Наиболее существенным поводом к возникновению различных людских бед
и всё более ожесточённых распрей является одновременное вожделение
одной и той же вещи многими людьми; в то же время в большинстве таких случаев
они не получают полного удовлетворения ни от полновластного распоряжения ею,
ни от мирового раздела; вполне естественно тогда решение, что вещью этой
должен владеть сильнейший. Но этот сильнейший не может быть определен
иначе, нежели мечом.
Томас Гоббс, О природе государства (1651)
Социальный абрис "Саги об исландцах"
В научном сообществе имеют хождение разные и часто противоречащие друг другу мнения о социальном фоне последних десятилетий независимости Исландии, описанных в шедевре Стурлы Тордарсона. Для современного читателя сага представляется своеобразной иллюстрацией к философским умозаключениям Гоббса о нарастании напряженности в обществе по мере того, как внешне стабильное, однако на деле хрупкое состояние мира сменяется бесцеремонным соперничеством крепнущих владетельных родов. Глядя сквозь призму наших знаний о современных националистических движениях, мы можем расценивать сагу как старинное, но актуальное средневековое предостережение об истинной цене, которую будет вынуждено заплатить гражданское общество за распри амбициозных власть предержащих.
Можно усомниться, целесообразно ли использовать уроки XIII века для разрешения социальных дилемм нашего времени. С одной стороны, проблема справедливого общественного порядка должна рассматриваться в конкретном историческом контексте, с учетом динамично изменяющихся воззрений на природу человека и способности человечества в целом налаживать мирное сотрудничество. Даже без учета различий во внутренней структуре современные представления на этот счет продиктованы во многом силами, порожденными полностью отсутствовавшим в средневековой Исландии общественным институтом - светским государством. Как тогда мы вообще можем всерьез формулировать проблему корректной интерпретации текста Стурлы в тех или иных категориях, если проблемы общественной структуры, порожденные XX веком, столь далеки от привычных персонажам "Саги об исландцах"?
Следует помнить, что мир времен Стурлы мы можем воспринимать только в неразрывном единстве с мнениями рассказчика саги, градус пристрастности которых остается предметом жарких споров ученых. Как и любая из так наз. саг о новых временах (samtíðarsögur) в составе "Саги о Стурлунгах", "Сага об исландцах" повествует о событиях, многим из которых рассказчик был современником, что добавляет головной боли тем, кто желал бы пользоваться сагой как арбитражным источником по истории общества. В любом случае "Сага об исландцах" не является этнографическим исследованием. Она не может быть сведена к совокупности бесстрастно излагаемых сведений, из которых можно формировать тестовые последовательности для проверки тех или иных гипотез относительно общественного устройства.
Я полагаю, что мы все же можем попытаться установить соответствие между сагой и теоретической историей общества, но не обычным путем "гипотеза → доказательство". Более продуктивное соотнесение можно построить, пользуясь риторическим сродством между исходными посылками саги и некоторыми основными положениями общественной теории, укорененными одинаково глубоко в некоторой исходной, фундаментальной области воззрений на человеческую природу. Средневековый текст есть полностью автономный источник данных о социальном взаимодействии тех или иных лиц. Он содержит, среди прочего, ценные указания о движущих побуждениях и волевых актах субъектов политики, которые уже можно непосредственно проецировать на современные концепции миропорядка. Моя цель состояла в разработке компаративистской стратегии прочтения саги как совокупности свидетельств о социальных нормах, могущих служить поверочным оселком базисных положений современной теории общества: а именно, предположений о природе интегративных сил, связывающих первоначально различные сообщества воедино. С общеметодологической точки зрения, сага дает нам возможность углубить наше понимание фундаментальных основ современных теорий общества.
Потенциальная ценность воззрений Стурлы на миропорядок для этих целей проистекает из специфики интересов, оказывающихся общими для эпохи саг и конца ХХ века. Разрушение социальных институтов и эскалация межэтнической вражды в Восточной Европе обострила интерес социологов к механизмам формирования межгрупповых социальных конфликтов, которые могут иметь даже большее значение, чем политические конфликты государств. Очевидна ценность хроник XIII века как документов общественной нестабильности. Эпоха Стурлы стала началом долгого, полностью завершившегося, казалось бы, только в наши дни, процесса консолидации общества вокруг ограниченного числа источников верховной власти через промежуточные распри могущественных семейств и общин. Формирование централизованных государств в средневековой Скандинавии может служить одним из самых ранних примеров того, как политики умело пользуются трансформацией привычных общественных отношений для создания вакуума легитимности, который впоследствии быстро заполняет верховная власть. В ХХ веке, когда влияние некоторых институтов приобрело повсеместно-неотвратимый характер, мы внезапно стали свидетелями того, как политика превращается в арену, на которой сводятся личные счёты, притом без особого внимания к интересам вновь сложившихся в промежуточном хаосе социальных групп.
По этим и не только этим причинам ученые Запада недавно вернулись к заброшенным было фундаментальным проблемам оснований общественного порядка (см., например, у Ронга (Wrong, 1994)). Если политическая сила, способная подняться над конфликтом, отсутствует, где надлежит искать социокультурные корни зла? Лежат ли они в самой природе человека? Или, может статься, определяются конкретными социально-экономическими условиями? Есть ли надежда, что предоставленные самим себе сообщества достигнут некоторого устойчивого состояния, в котором, однако, останется пространство для личной свободы, человеческого достоинства, культурного развития? Исходя хотя бы из вышеперечисленных вопросов, мы можем надеяться, что анализ великого творения Тордарсона способен повлиять на многие споры конца ХХ века.
Конфликт или консенсус?
В современной общественной науке не существует однозначно устоявшейся теории общественного порядка. Вместо этого социология разделилась на два противоборствующих направления, для которых конфликт и консенсус соответственно являются основополагающими движителями формирования социума. Эта проблема носит дихотомический характер и не может быть разрешена только на основе эмпирических данных. Сторонники теории конфликта усматривают в рассеянии, борьбе и беспорядке исходное состояние человечества, неспособное самостоятельно необратимо эволюционировать к общественному согласию. Они полагают, что обычный "эффективный" режим правит методом ограниченных поощрений и широких наказаний, опираясь либо на прямое насилие, либо на некоторый ассортимент более или менее лживых идеологий. Сторонники теории консенсуса не ослеплены химерой повсеместного насилия. Они склонны рассматривать все конфликты в терминах функционализма, то есть как процедуры испытания на прочность и сертификации наборов общественных "правил игры".
То, что сейчас называется теорией общественного конфликта, привлекло широкое внимание общественности в 1960-х гг., когда либералы и неомарксисты попытались с разных позиций приспособить к новым реалиям классические течения в общественной науке (1). Сторонники такого подхода предпочитали использовать при описании своей позиции негативистскую терминологию, в отличие от общепринятых в то время допущений общественного анализа. Они задавались вопросом, почему любой общественный строй обладает некоторой областью устойчивости, в пределах которой предпочтительно функционирует в отсутствие деструктивных внешних воздействий.
Из числа адептов концепции устойчивости особо выделить социолога Толкотта Парсонса (2). Парсонс считал, что постулат о принципиальном существовании некоторого общественного консенсуса явился рефлекторным ответом мыслителей старой школы на противоположную концепцию презумпции неустойчивости, которую отстаивали такие разношерстные философы, как Томас Гоббс, Карл Маркс и Зигмунд Фрейд. Согласно Гоббсу и Фрейду, стремление к конфликту во всяком случае лежит в основе человеческой психологии. Гоббс указывал, что оно возникает как естественная реакция человека, предоставленного самому себе во враждебном окружении; Фрейд объяснял его психодинамическим противостоянием Я и Сверх-Я. Как и многие другие социологи ХХ века, Парсонс стремился найти альтернативу детерминистским и механистичным трактовкам конфликта в этих теориях. Сторонники теории конфликта избегали объявлять конфликт естественным состоянием человеческой личности; они заостряли внимание на том, что в человеке заложен достаточный потенциал для разрешения любого конфликта в "ручном режиме", проявляющийся, например, в форме имплицитных правил и ритуалов, а также поддающийся адекватному переосмыслению в терминах эксплицитных гражданских ценностей.
В нижеследующих главах будут кратко рассмотрены и сопоставлены с мировоззрением Стурлы Тордарсона три релевантные современные концепции общественного порядка, принадлежащие Гоббсу, Фрейду и Парсонсу (3).
Подход Гоббса
Конфликтоцентричное мировоззрение Гоббса основано на предположении, что индивиды устанавливают иерархическую систему общества, руководствуясь чувством взаимного недоверия. Они приходят к общественной стабильности, реализованной через верховную власть, в качестве единственной жизнеспособной альтернативы войне всех против всех, однако их стремление к автономии личной жизни в некоторых пределах остается абсолютным (4). Некоторые комментаторы толкуют это положение Гоббса в русле его механистичного подхода к психологии, предусматривающего постепенную эволюцию личного страха в стремление к максимально возможной власти как лучшей гарантии личной безопасности. Это и есть тот элемент теории Гоббса, который в принципе может обеспечить хорошие результаты применительно к эпохе саг; действительно, общество, породившее их, характеризовалось именно постоянным противостоянием человека его окружению, естественно возникшим в ходе общественной, экономической и культурной конкуренции.
Но оказывается весьма нелегко провести аналогию между состоянием общества, описанным в "Саге об исландцах", и той его конфигурацией, которой задавался Гоббс, приступая к своим психологическим или социологическим изысканиям. Даже беглые впечатления от социально-исторической обстановки всеобщего согласия, царящей на начальном отрезке этой и многих других саг, полностью противоречат идее Гоббса. Сага иллюстрирует не движение от всеобщей раздробленности к авторитарной власти, а, напротив, распад первоначально благополучной социальной структуры. Этот факт требует более сложной психологии, чем подразумевает Гоббс, ведь оказывается, что в первоначальном состоянии человеческое сообщество вполне может быть и кооперативным. Остается выяснить, где же находится спусковой крючок хаоса?
На этот вопрос Стурла прямого и простого ответа, по существу, не дает, хотя его труд и изобилует яркими примерами напряженных противостояний в суровых условиях окружающей среды, ограничивающей возможности экономики и жестко закрепляющей пространство социальных функций (5).
Итак, можно заключить, что события, изображенные в "Саге об исландцах", укладываются в психологическую модель, согласно которой индивиды могут в разумных пределах привести свою волю и стремление к личной безопасности в согласие с устоявшимся массивом культурных обыкновений, не прибегая к созданию авторитарной общественной структуры. Моей задачей было не столько дать фактологическую интерпретацию исторических событий, сколько подчеркнуть гуманистический "заряд" этого литературного произведения, основанный на более широкой, чем общепринятая, концепции природы личности. Что бы современные историки ни говорили о веке Стурлунгов (а их выводы, за некоторым исключением, основаны на этой саге и близких ей), Стурла недвусмысленно дает понять своей реконструкцией этого времени, что любой устойчивый общественный порядок должен основываться на изначально сложившемся фундаменте социально-культурных норм - и этот скрытый слой общественного строя оказался обделен вниманием Гоббса. Впрочем, суждения Гоббса выгодно дополняют рассказ Стурлы, позволяя нам по достоинству оценить суровое, полное борьбы окружение, в котором разворачивается действие саги.
Подход Фрейда
Основополагающие работы Фрейда о социальном устройстве уточняют и расширяют конфликтоцентричное мировоззрение Гоббса и дают возможность заполнить пробелы в реконструкциях замысла Стурлы. В модели Фрейда состояние личности, столь полно и ярко описанное Гоббсом, транслируется в мир бессознательного и переносится на почву биологически обусловленных инстинктов, а не социальных структур. Схема Фрейда более пригодна для воссоздания "родословной" общественных установлений, господствовавших в культурной вселенной Тордарсона. Коротко говоря, подход Фрейда подразумевает, что индивиды в каждом последующем поколении оказываются перед лицом внутренних конфликтов между их относительно независимыми от окружения устремлениями и диктатом более общих социальных ценностей, установленным Сверх-Я. Исключительная агрессивность некоторых исторических персонажей проистекает, таким образом, из временной победы их инстинктов над установками, заданными в коллективном разуме современного им общества (6).
Текст Стурлы содержит некоторые запоминающиеся элементы, находящиеся в точном соответствии с теорией Фрейда. Авторы саги стремились сфокусировать внимание читателя на ярких личностях, часто героизируя их и восхищаясь тем, как они, действуя с позиции силы, сминают и подчиняют себе существующий общественный строй. Не следует, однако, подвергать сомнения объективность саги (в противовес психоаналитическим трактовкам) на том только основании, что действие легко может быть выражено в терминах фрейдистской теории конфликтов: Фрейду удалось исправить некоторые серьезные упущения модели Гоббса в первую очередь за счет того, что он приписал естественное общественное устройство субстратную функцию в межличностных конфликтах и абстрагировался от проблем взаимодействия личности с авторитарными властными структурами (7). Читатель "Саги об исландцах" легко может отыскать в ней многочисленные грозовые сполохи чьей-то мятущейся души, от разбойничьих похождений Орэкьи Сноррассона до эдиповой ярости Стурлы Сигхватссона.
Но и подход Фрейда бессилен объяснить некоторые ключевые моменты творения Стурлы [Тордарсона]. Фрейд, переформулировав общественные конфликты в терминах, оставлявших пространство для решений отдельной личности, принимаемых даже вопреки репрессиям или подстрекательствам к самоуничтожению, стремился прежде всего удовлетворить современным вкусам. Но в саге рассмотрен довольно редкий случай, когда конфликты хотя и безусловно эндемичны для общественной структуры, но неотвратимо нарастающий упадок социальных потенций может усмирить и вовсе подавить личные амбиции ее фигурантов.
Таким образом, сага все же ближе к конструктам Гоббса, предусматривающим ультимативную регуляцию конфликтов условиями окружения, хотя некоторые драматичные моменты повествования лучше объясняются теорией Фрейда. Подход Стурлы объединяет элементы обеих этих концепций, вынуждая нас прибегнуть к более сложным моделям, рассматривающим конфликт в единстве с естественно сформировавшейся общественной структурой, где активно используются как традиционные нормы, так и более поздние социальные установления.
Подход Парсонса
Толкотт Парсонс в наше время, в отличие от Гоббса и Фрейда, известен только профессиональным социологам. Впрочем, его работы, обобщающие достижения нескольких десятилетий в области построения теории столь загадочного явления, как общественный миропорядок, обеспечили ему культовый статус в среде профессионалов. Данное им описание общественных структур весьма эклектично и включает некоторые элементы теорий Фрейда и Гоббса, а также альтернативных концепций. Его главный вклад в социологию состоял в прояснении роли общественных ценностей как основы социального устройства. Парсонс работает в русле всей предшествовавшей ему критической традиции, представители которой склонны были рассматривать культурные и юридические нормы в качестве независимо действующих социальных сил, несводимых ни к индивидуальным интересам, ни к фрейдистскому психодинамическому подавлению. Однако Парсонс поднимается на недосягаемую прежде высоту в своих рассуждениях, частично перекликающихся с работами Дюркгейма и трактующих общественный конфликт как результат человеческой склонности к сохранению и удовлетворению некоторого числа высших ценностей. Проявляются ли они в поведении индивидов или закреплены на законодательном уровне, - эти нормы определяют ядро общества и культуры.
Я считаю, что подход Парсонса действительно оказывается ближе к гуманистическому посылу саг, если не забывать, что позиция рассказчика саги также продиктована некоторым устоявшимся комплексом социальных ценностей (об этом ниже). Нет необходимости, чтобы авторы и компиляторы саг как-то формально зафиксировали их или выказали свою приверженность им. Они скорее исподволь формируют у читателя способ интерпретации саг, основанный на посылке, что действие саги происходит во вселенной, скрепленной некими согласованно действующими нормами - тем, что [в герменевтике. - К.Р.] обычно называется авторским Zeitgeist (духом времени. - К.Р.). Для саг о новых временах временные рамки событий, составляющих основу рассказа, и его фиксации на письме, практически совпадают.
Действуя в стиле Парсонса, можно выделить и проследить во времени самосохраняющиеся ценности, объединяющие драматические эпизоды многих саг, а также инспирирующие общепринятые формы разрешения конфликтов, в частности совершения суда, объявления распри, заключения договоров о союзничестве (8). Хотя Парсонс указывал, что его теория, строго говоря, применима лишь к ныне существующим или надежно задокументированным обществам, его подход плодотворен также и в литературной реконструкции социальных обстоятельств. Общества, анализируемые эмпирическим путем, часто имеют размытые во времени и пространстве границы, в отличие от миров саг, и критики Парсонса пытались дискредитировать его метод на том основании, что он якобы вносит излишнюю согласованность и даже статичность в поведение исторических динамических систем. Так, нападки марксистов на теорию Парсонса сводятся к тому, что в ней-де не учтена возможность фундаментальных перемен в характере межклассовых отношений, которым подвержены все существующие в настоящее время общества.
Тип миропорядка, характерный для саг, несколько необычен для теории Парсонса, которая родилась в спорах об устройстве современных общественных структур, отличающихся значительной степенью плюрализма. Похоже на то, что вселенная саг, полная распрей и социального разлада, пребывает очень далеко от излюбленной последователями Парсонса точки общественного равновесия. Стурла писал о событиях почти апокалиптических, о событиях, в которых он сам и его родные принимали самое непосредственное участие, и тем удивительнее в целом бесстрастный, даже отстраненно-уравновешенный тон его повествования. Это противоречие замечается не сразу, так как мы выработали привычку к модным сейчас теориям консенсуса с их презумпцией устойчивости, в которых поощряются одинаковое освещение позиций разных сторон конфликта и безличный стиль рассуждений. А именно в таком стиле и выдержана сага.
Следует предостеречь читателя от попыток безоглядно перенести эту интерпретацию на историческую почву. Одно дело - отметить родство подхода Стурлы и некоторых исходных посылок теории консенсуса. Но было бы весьма опрометчиво полагать, что "Сага об исландцах" отражает возникновение в исландском обществе той эпохи каких-то групп, искавших пути к примирению и исправлению допущенных ошибок. То, что случилось с древнеисландским обществом в период, которым заканчивается повествование Стурлы (1262-1264), нельзя расценивать иначе, как крушение всех надежд. Исландские владетели полностью подчинились норвежской короне. Века пребывания Исландии сначала в зависимости от Норвегии, а потом от Дании, еще более четко выявили весь масштаб катастрофы, постигшей древнюю исландскую протореспублику в результате гражданской войны, столь красочно описанной Тордарсоном. Это была глубочайшая трагедия, и именно в ее свете и надлежит нам критически воспринимать "Сагу об исландцах". Но не должно и потакать сложившемуся мнению о том, что политический катаклизм этот постиг исландское общество внезапно и сопровождался храброй, но безрезультатной борьбой его представителей за сохранение тех самых ценностей, о которых так проникновенно пишет Парсонс.
Этот вывод требует определенного переосмысления и более тщательного исследования соотношений между историческими фактами и исходными посылками теории. Текст Стурлы, между прочим, не дает оснований полагать, что он сам расценивал события 1262-1264 гг. как катастрофу. Повествование на этом отрезке посвящено исключительно деяниям отдельных персонажей и не содержит надежных персонифицирующих корреляций между действующими лицами и разнородными социальными устремлениями, господствовавшими в исландском социуме и провоцировавшими постоянные, но бесплодные встречи и совещания феодалов. Под 1264 г. повествование обрывается, и все описанные до тех пор события можно успешно трактовать в рамках парсонсовского подхода.
Однако в последнее время исландские комментаторы задались смелым, но бесспорно любопытным вопросом: а не является ли "Сага об исландцах" скорее умелой политической притчей о трагическом распаде и раздроблении общества, выдержанной в гоббсовском духе, чем беспристрастным документом эпохи? (9)
Последователи Парсонса должны быть готовы усовершенствовать и разнообразить инструментарий, использованный основателем теории. Так поступили некоторые современные комментаторы, применив новейшие методы социологии к сагам. Учитывая мнение самого Парсонса об этой отрасли, несложно предвидеть позицию этих ревизионистов по "Саге об исландцах".
Хотя в целом они склонны опираться на рассуждения школы Шпенглера, выводы, которые они делают из саги, остаются в русле теории консенсуса: правда, утверждается не только, что консенсус может возникать как средство противодействия конфликту, но и даже, что собственно консенсус немыслим без предшествующего конфликта.
Итак, "Сага об исландцах", созданная по горячим следам гражданской войны, понимается ими как манифест возродившейся надежды и настоятельной потребности в благополучном разрешении разрушительных конфликтов. Эти ценности, счастливо сохранившиеся среди исландцев века Стурлунгов, продиктовали взвешенный и бесстрастный стиль риторики Стурлы и оказались неразделимы с хитроумными общественными процедурами, выработавшимися в Исландии во имя выживания всей нации. Используя терминологию Парсонса, мы можем сказать, что весь миропорядок тогдашней Исландии возник как результат многолетнего господства жестокости и хаоса.
Миропорядок и риторика "Саги об исландцах"
Нельзя полагать, что воззрения Стурлы на общественное устройство носят исключительно философский характер. Они являются неотъемлемой частью всего повествования и находятся в тесной связи почти со всеми известными из сюжетных линий многих других саг риторическими приемами (rhetorical patterns). До сих пор я анализировал взгляды Стурлы с точки зрения ХХ века, пробуя применить эти сведения в разрешении современных споров о социальном порядке, в особенности сложных взаимосвязей между теориями конфликта и консенсуса. Однако такой метод имеет и обратную силу; современные концепции теории общественного устройства могут быть полезны в прояснении некоторых сложных для интерпретации мест древних памятников. В частности, и классическая дихотомия "конфликт - консенсус" может быть применена, по аналогии, для разрешения нескольких проблем, связанных с повествовательными особенностями данной саги. Я выделил три аспекта риторики Стурлы, для которых можно применить такой трюк.
1. Что имеет конец, должно иметь и начало J. Еще в 1975 г. было отмечено (Edward Said, 1975), что такие произведения страдают одним неизбежным, с нашей точки зрения, недостатком: для верного понимания большинства событий, описанных в саге, необходимо глубокое погружение в исторический контекст (antecedent), и эта совокупность предшествующих основному повествованию событий в некотором роде и служит точкой бифуркации (stage of unfolding) исторической или литературной драмы. Из текста Стурлы можно составить впечатление, что изображенные события развертывались в мире, прежде погруженном в состояние сравнительного согласия и гармонии, не имеющее ничего общего с жестоким миром Гоббса. Итак, повествование неявным образом опирается на гипотезу о социальном равновесии, существовавшем прежде, чем началось это многоуровневое сказание о великом немирье.
Что же мы в действительности знаем о предыстории саги? Выводы, которые можно сделать по этому поводу, страдают известной спекулятивностью, не в последнюю очередь из-за постоянных стычек приверженцев конфликтоцентричного и консенсусного подходов в теории общественного устройства (10). Дополнительно осложнение вносит проблема строгого вычленения текста "Саги об исландцах" Стурлы Тордарсона в составе компиляции "Сага о Стурлунгах". Кристиан Колунд (Kristian Kålund, 1906-1911) и Арнольфур Торссон (Örnólfur Thorsson) с сотр. (1988), следуя порядку древних списков, сочли, что "Саге об исландцах" предшествуют в "Саге о Стурлунгах" несколько маленьких саг, в которых дается общее представление о предыстории конфликта, воздаянии за него и последующем примирении сторон. Пролог к "Саге об исландцах", в общем, согласуется с этой точкой зрения, сообщая нам некоторые сведения о смерти Стурлы из Лощины (Hvamm-Sturla) и распрях, которые остались после него "в наследство" детям, перекликающиеся, возможно, с изложением "Саги о Стурле Старом".
Конфликтоцентрично настроенный исследователь сочтет не очень то-многообещающим такое начало саги. Действительно, логичнее было бы ожидать от Стурлы здесь перечисления генеалогических связей персонажей, переложения былей об их норвежских предках и каких-то полумифических историй, как это сделано почти во всех традиционных родовых сагах. Следует ли отсюда, что Стурла Тордарсон пытался намекнуть нам на роковую предопределенность, заданность конфликта? Вряд ли. Контекст здесь выглядит вполне сдержанным, тон рассказчика таков, как если бы он повествовал о самых обычных вещах, а сведения о распрях, не имеющих прямого отношения к Стурле из Лощины, настолько лапидарны, насколько это вообще возможно без ущерба для сюжетной нити. Аллюзии эти возникают почти сами собой у читателя, привыкшего, что в прочих сагах жаркие сражения, сексуальные приключения и споры о наследстве достаточно быстро заполняют почти все сюжетное пространство, создавая картину вечного, беспричинного и безначального, неодолимого и неизменного конфликта, воспроизводящегося с точностью до имен действующих лиц.
Как раз более плодотворным для тех, кто захотел бы прочесть сагу в ключе теории конфликта, было бы, на мой взгляд, найти в ней нагромождение преданий о полумифической Норвегии, генеалогий, восходящих чуть ли не к предкам человечества, и отнесение корней существующего миропорядка в седую древность... Существование в тексте таких утверждений доказало бы, что фактически описанные в саге события лишь проецируются на общую схему, справедливую для любой руководствующейся определенными ценностями социальной системы, причем отнюдь не гарантируется, что это состояние социального равновесия является самовоспроизводящимся. А не тут-то было.
Сторонники Гоббса и Парсонса и поныне активно используют разные подходы, пытаясь разрешить этот фундаментальный вопрос...
Второй интересной особенностью повествования является необычно сильный акцент, сделанный на роли личности в истории, Она выступает, почти в отрыве от общественных условий, как главная движущая сила перемен в социуме. По-видимому, здесь и будет наиболее правильно пользоваться конфликтоцентричным подходом, особенно если учесть, что персонажи саги одновременно и независимо выступают как символы: 1) сторон внеповествовательных экономических межклассовых конфликтов, 2) гендерных конфликтов, 3) конфликтов любых привилегированных по тому или иному признаку групп и всех прочих. Последнее заставляет нас вспомнить и о фрейдистах, склонных подводить под такие ситуации натуралистический базис, хотя современные исследователи и без того не прочь воспользоваться шаблонами психоанализа, исследуя презумптивные состояния социального конфликта.
Отвлекаясь от личных положительных качеств некоторых индивидов, читатель, вдохновленный Парсонсом, будет мыслить в категориях рока, диктующего героям выбор и поведение в драматических ситуациях. И действительно, апелляции к высшим силам судьбы, довлеющими над общественным устройством и пристально контролирующим деяния отдельных людей, часты в висах, снах и публичных высказываниях главных действующих лиц "Саги об исландцах", как и в большинстве родовых саг и саг о новых временах. Консенсуалисты склонны видеть в этих свидетельствах указание на совокупность неких сверхценностей как движущую силу происходящего, действующую согласованно и иногда тесно интегрированную в личный моральный кодекс и мотивационный рисунок того или иного персонажа. Собственно, о каких же ценностях может здесь идти речь? Рождены ли они всей эпохой Стурлунгов, или выражают точку зрения рода Стурлунгов (напомним, автор принадлежал к этому могущественному, но почти полностью уничтоженному в распрях клану), или даже являются продуктом личного творческого воображения Стурлы? (11)
Вполне естественно возникает теперь перед нами третья проблема риторики саги, связанная с конфликтоцентричным и консенсуалистским подходами, пожалуй, тесней остальных. Именно: ненавязчивый, иногда едва слышный "голос" формально анонимного автора. Говоря шире, чем менее заметна личность рассказчика на фоне грандиозных событий, тем ближе мы к тому, чтобы невольно спроецировать эту глобальную аксиологическую сверхсистему повествования на все информационное поле саги! Даже когда дело доходит до повествования о горестных свидетельствах всеобщего распада и хаоса, рассказчик остается вполне сдержан, уверен в себе, всесторонен в комментариях. Мотивировки тех или иных поступков и общий стиль поведения героев могут изменяться; но сага в целом, как гуманистическое произведение, создана в парадигме социальной устойчивости.
Случилось так, что имя этого рассказчика достоверно известно ученым нашего времени. Точность идентификации личности историка несколько необычна для круга задач, решаемых обычно методом Парсонса, сторонники которого предпочитают воздерживаться как от излишнего историзма в описании миропорядка вселенной памятника, так и от рассмотрения текста исключительно в терминах идеологии конкретного человека или его клана. Впрочем, последователи Парсонса быстро свели этот случай к проблеме историчности компилятора собственно всей "Саги о Стурлунгах" (12). Основная ценность такого знания о причастности конкретного исторического лица к созданию памятника состоит в том, что мы теперь можем свободно проецировать информацию о комплексе стилистических норм, которых оно придерживалось, на более высокий уровень восприятия текста, интерпретируя его, таким образом, с большей полнотой, чем было возможно до разработки консенсуалистской социологии.
А вот конфликтоцентрически настроенные исследователи, напротив, с большим недоверием относятся даже к тем произведениям, которые просто приписаны известным лицам, не говоря уж об анонимных трудах. Их подход подразумевает, что в любом обществе надличностные ценности всегда находятся в неустойчивом состоянии, будучи склонны к разделению по "группам интересов". Любая авторская позиция уже подразумевает способность в какой-то степени подняться над схваткой - сравните с подходом сторонников Парсонса, которые считают, что любые разночтения в индивидуальных восприятиях социальных норм в конце концов приводятся к единому "синоптическому" стандарту (имеется в виду единая точка зрения, подобная той, что была выработана католической церковью относительно боговдохновлённости евангелий, когда четыре евангелия были отобраны из множества циркулировавших в раннем средневековье христианских текстов, претендовавших на истинность в описании деяний Христа. - К.Р.).
Интересно, что сторонники двух этих подходов в общем независимо друг от друга выработали концепцию менталитета, в чем-то сходную с концепцией социальных нормативов Парсонса, согласно которой многочисленные разнородные ценностные системы склонны к внезапным труднообъяснимым для субъектов культурного поля исторически обусловленным трансформациям, приводящим к их взаимному сближению.
Заключение
Я выделил несколько точек соприкосновения между проблемой историчности рассказчика саг и характерной для современных наук об обществе проблемой нормативного оформления властных структур. В каждом из этих двух случаев исследователи предпочитали доселе пользоваться более или менее упорядоченной системой презумптивных постулатов, а не опираться на эмпирические свидетельства. Это привело их к дилемме естественности этих постулатов для общественной реальности и другой, не менее важной, дилемме выбора между конфликтоцентричным и консенсуалистским подходами к теории социального устройства. Исследуя, как меняются во времени аксиологии саг и общественных систем, мы прибегаем к подходу, существенно отличному с методологической точки зрения от климатологического и демографического.
Существуют принципиально неустранимые сложности в исследовании периодов общественных трансформаций, модулированных сдвигом ценностных координат и распадом аксиологий. Армии разбегаются, могущественные кланы терпят поражения, социальные институты рушатся - все эти ситуации весьма часто служат объектом внимания в сагах и науках об обществе. Но распад самой системы общественных ценностей более фундаментален, нежели всё вышеперечисленное; он требует более широкой, непредвзято функциональной точки зрения на динамическую социальную систему, в которой разрушение одной совокупности ценностей сопровождается сохранением, развитием или восстановлением других. Всегда можно спроецировать замеченную в событиях согласованность на этот более высокий уровень восприятия динамической системы, будь то объект исследований наук об обществе или повествование саги.
Является ли "Сага об исландцах" хроникой разрушения или возрождения? Возможно, оба ответа справедливы. Подобно многим другим авторам саг, Стурла Тордарсон балансирует на тонкой грани между противоречащими друг другу точками зрения на происходящее и делает это так искусно, что любой современный социолог позеленел бы от зависти. Нелишне заметить, что сага эта не есть только литературное произведение. Авторы таких памятников пользуются собственными нешаблонными подходами, чтобы прийти к выводам нередко более фундаментальным, чем те, что лежат в основе современных трактовок социальной реальности.
ПРИМЕЧАНИЯ:
* Статья основана на докладе, сделанном в рамках Девятой международной конференции по исландским сагам в Акюрейри, Исландия, 2 августа 1994 года. Автор благодарен всем, кто принял участие в обсуждении доклада, а особенно Сверре Багге (Sverre Bagge), Джессике Бьокк (Jesse Byock), Теду Андерссону (Ted Andersson), Дональду Такуиллеру (Donald Tuckwiller). Все фактические ошибки и спорные места, оставшиеся в тексте, находятся полностью на совести автора. Перевод с английского.
1. Основоположником fons et origo (истоков и мудрости (лат.) - К. Р.) этого направления считается Льюис Козер (Lewis A. Coser, 1956).
2. См. в особенности его работу "О структуре социального действия" (The Structure of Social Action, 1937, 1-е изд., 1949, 2-е изд.).
3. Выбор продиктован в значительной степени работой Денниса Ронга "Проблема миропорядка" (The Problem of Order), где подробно рассмотрены также и не упоминаемые здесь подходы Руссо и Маркса. Я благодарен Теду Андерссону за дискуссию, в ходе которой подтвердилась значимость подхода Руссо для такого исследования, как мое, и надеюсь посвятить этой проблеме отдельную работу.
4. Гоббс, "Левиафан", ч. 1, гл. 13: "...пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех. В таком состоянии нет места для (...) ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна" (пер. по изд. Т. Гоббс. Избранные произведения. - М.: Мысль, 1965).
5. О постоянном дефиците природных ресурсов в эпоху саг см., например, работу Бьокк (Byock 1988).
6. Основополагающая работа Фрейда о социальном устройстве - "Цивилизация и недовольные ею" (1930).
7. О приложениях фрейдистских методов к литературоведению см., например, классический труд Морса Пекхэма (Morse Peckham, 1965).
8. Этих взглядов придерживается Уильям Йен Миллер (William Ian Miller, 1990) и многие другие ученые. См. также Бьокк (Byock 1982).
9. См., например, работу Уласона (Ólason, 1994). Его точка зрения особенно хорошо видна в устном докладе.
10. О предыстории саг с точки зрения структурализма см. у Хюме (Hume, 1973).
11. Сверре Багге (Sverre Bagge, 1991) затронул подобную проблему в своем великолепном исследовании "Круга Земного" Снорри Стурлусона (см. особенно гл. 2 его работы "Распри").
12. См. об этом у Трэнтера (Tranter, 1987). Интерес представляют также работы Ульфара Брагасона о поэтической форме "Саги о Стурлунгах", см. библиографию к его статье (Úlfar Bragason, 1992).
Источники
Bagge, Sverre. 1991. Society and Politics in Snorri Sturluson's "Heimskringla". Berkeley: Univ. of California Press.
Bragason, Úlfar. 1992. "Sturlunga saga: Textar og rannsóknir". Skáldskaparmál 2:176-206.
Byock, Jesse. 1982. Feud in the Icelandic Saga. Berkeley: Univ. of California Press.
Medieval Iceland: Society, Sagas, and Power. Berkeley: Univ. of California Press. 1988.
Coser, Lewis A. 1956. The Functions of Social Conflict. Glencoe, Illinois: The Free Press. [Л. А. Козер. Функции социального конфликта. - М.: Дом интеллектуальной книги, Идея-Пресс. 2000.]
Freud, Sigmund. [1930] 1961. Civilization and Its Discontents, trans. James Strachey. New York: Norton. "Das Unbehagen in der Kultur", in idem, Gesammelte Werke, chronologisch geordnet, ed. Anna Freud et al. Vol. 14, Werke aus den Jahren 1925-1931, 419-506. Frankfurt am Main: S. Fischer, 1948. [Готовится русский перевод в составе ПСС. З. Фрейд. Собрание сочинений в 26-ти тт. - СПб.: Вече, 2005 - ?].
Hobbes, Thomas. [1651] 1968. Leviathan, ed. C. B. Macpherson. Harmondsworth: Penguin. [Томас Гоббс. Левиафан. - М.: Мысль, 2001].
[1651] De cive: The English Version, Entitled in the First Edition "Philosophical Rudiments Concerning Government and Society", ed. Howard Warrender. Oxford: Oxford Univ. Press, Clarendon Press. [First Latin edition Paris 1642]. 1983. [Есть русский перевод отдельных глав, разбросанный по тексту ПСС. В кн.: Томас Гоббс. Сочинения в двух томах. Том 1. - М.: Мысль, 1989 (Философское наследие, т. 107). Том 2. - М.: Мысль, 1991 (Философское наследие, т. 115).]
Hume, Kathryn. 1973. "Beginnings and Endings in the Icelandic Family Sagas". Modern Language Review 68: 593-606.
Kålund, Kristian, ed. 1906-11. Sturlunga Saga efter membranen Króksfjarðarbók udfyldt efter Reykjarfjarðarbók. 2 vols. København: Gyldendal.
Miller, William Ian. 1990. Bloodtaking and Peacemaking: Feud, Law, and Society in Saga Iceland. Chicago: Univ. of Chicago Press.
Ólason, Vésteinn. 1994. "The Political Element in Íslendinga saga". In "Samtíðarsögur" (preprints from the Ninth International Saga Conference, Akureyri, Iceland, 31.7. - 6.8.1994), 799-802.
Parsons, Talcott. [1937] 1949. The Structure of Social Action. 2d ed. New York: McGraw-Hill. [Т. Парсонс. О структуре социального действия. - М.: Академический проект, 2000].
Peckham, Morse. 1965. Man's Rage for Chaos: Biology, Behavior, and the Arts. Philadelphia: Chilton.
Said, Edward W. 1975. Beginnings: Intention and Method. Baltimore: Johns Hopkins Univ. Press.
Thorsson, Örnólfr, et al., eds. 1988. Sturlunga saga, Árna saga biskups, Hrafns saga Svein-bjarnarsonar hin sérstaka. Reykjavík: Svart á hvítu.
Tranter, Stephen N. 1987. "Sturlunga saga": The Rôle of the Creative Compiler. Frankfurt: Peter Lang.
Wrong, Dennis. 1994. The Problem of Order: What Unites and Divides Society. New York: The Free Press.
Об авторе
Ричард Гаскинс (Richard Gaskins, gaskins@brandeis.edu) в настоящее время занимает должности директора по общественным исследованиям (Director of the Legal Studies Program) и Проскауэровского профессора права и социальной занятости (Joseph M. Proskauer Professor of Law and Social Welfare) в Университете Брендэйс. Имеет степень доктора философии и права Йельского университета и является автором двух фундаментальных книг, к сожалению, не переведенных на русский язык: "Enviromental Accidents" (1989) и "Burdens of Proof in Modern Discourse" (1995). Его труды посвящены законодательному регулированию социальных отношений и проблемам оптимального распределения продуктивных сил в сфере занятости. Он активно использует компаративистские методики, сопоставляя данные по социальному устройству США, средневековой и современной Исландии и Новой Зеландии. Примером такого подхода и является настоящая статья.
Перевод с англ. яз. - Константин Рашников, 2009 ©
Оригинал статьи: Alvíssmál, 4 (1994-1995), p. 3-14
|
|
