Литература

Источник: Скандинавский сборник XXV. – Таллин: "Ээсти Раамат", 1980

"Младшая Эдда", составленная в первой четверти XIII в. исландцем Снорри Стурлусоном, представляет собой руководство для средневековых исландских поэтов-скальдов и содержит различные сведения о приемах скальдического искусства, а также изложение языческих мифов древней Скандинавии¹. Вплоть до последнего времени "Эдда" в основном привлекала внимание специалистов по скандинавской филологии и литературе, а также историков религии. В то же время этот источник содержит немало интересного материала для изучения других аспектов культуры раннесредневековых скандинавов. Нельзя не заметить, что в условиях жизни, действиях, образе мышления богов и героев (как их изображает автор "Младшей Эдды") в определенной степени нашли свое отражение социальная обстановка и представления норвежско-исландского общества вплоть до начала XIII в. Это, разумеется, не означает, что изложенные в "Эдде" мифы дают вполне адекватную картину порядков, существовавших среди людей. Но нас интересуют не различия в нормах поведения богов, героев, с одной стороны, и людей, с другой стороны², а то, в какой мере и форме социальные понятия и представления средневековой Западной Скандинавии отразились в произведении Снорри и каков механизм их взаимодействия с действительностью. Такой ракурс рассмотрения "Эдды" позволит нам во многом представить человека средневековой Скандинавии и его отношения в обществе.

Особенности "Эдды" как исторического источника определяются не только её содержанием, но и личностью самого автора. Снорри был, без сомнения, незаурядной фигурой в скандинавской истории. Своими политическими связями и влиянием, обширными знаниями и разносторонней образованностью он выделялся среди современников. Поэтому многие представления автора "Эдды" могут оказаться нетипичными для скандинавского общества соответствующего периода. В то же время благодаря приводимым в "Эдде" кеннингам (метафорическим заменителям существительного) и хейти (поэтическим синонимам), которые были взяты из песен знаменитых скальдов X-XII вв., мы можем судить о мировоззрении не только самого Снорри, но и значительного числа раннесредневековых скандинавов.

Учитывая специфику памятника, мы, разумеется, не можем безоговорочно доверять его сведениям о социальных отношениях, об их осознании в обществе, и должны постоянно их контролировать. Существенную помощь в этом может оказать привлечение других, современных "Эдде", но качественно иных источников – родовых и королевских саг, а также судебников. Общие культурные корни и чрезвычайно тесные экономические и политические связи исландцев со своей старой родиной – Норвегией – вполне позволяют сравнить данные "Эдды" с норвежскими источниками, в частности, с судебником Северо-Западной Норвегии³.

Сознание раннесредневековых скандинавов было пронизано представлением о роде и родственных связях как основе общественной жизни. О существовании родовых отношений в, полном смысле этого слова в XII-XIII вв. говорить, конечно, не приходится. Но родственные связи все еще продолжали занимать важное место в социальной действительности Скандинавии, хотя в этот период они интенсивно разрушались и постепенно уступали место отношениям соседства, поземельной зависимости, службы и даже отношениям феодального типа. В то же время не следует забывать, что сами новые порядки вырастали из старых институтов, причудливо с ними переплетались и, как правило, осознавались в старых категориях и понятиях. Этим, по-видимому, объясняется крайняя неустойчивость социальных, политических и идеологических норм, а также зыбкость представлений о них в интересующую нас эпоху.

Переломный период разложения старых и возникновения новых отношений выдвинул определенные слои скандинавов, которые, видимо, отчасти осознавали конформизм современного им общества и, будучи в какой-то степени заинтересованными в сохранении старых норм и их идеологических обоснований, пытались поставить его себе на службу. Осознание этих моментов позволяло им манипулировать господствующими представлениями и использовать их для сохранения и упрочения своего привилегированного положения. При этом становление новых отношений зачастую происходило в рамках господствующих традиционных форм, к которым неизбежно приходилось приспосабливаться.

В норвежско-скандинавских источниках XIII в. обычно проявляется значительный интерес к родственным отношениям, и "Эдда" не является в этом плане исключением. Конечно, в других источниках (судебники или исландские саги) дано более полное представление об объективной стороне этих отношений. В "Эдде" же в силу специфики ее содержания по этому вопросу имеется лишь косвенный материал, который, впрочем, нередко совпадает с данными других источников. Само это совпадение весьма знаменательно, ибо оно показывает, до какой степени сознание средневековых скандинавов было пронизано представлениями о роде и "родовой логикой". Но основная ценность сведений "Эдды" заключается в том, что социальная психология произведения в сочетании с его специфическим содержанием позволяет увидеть новые грани и аспекты этой проблемы, проследить взаимосвязи, которые далеко не всегда можно выявить по другим источникам.

Уже в "Прологе", навеянном христианскими идеями, сообщается, что люди возводили свои род (ætt) к земле⁴. Автор не разделяет этого заблуждения язычников, но показательно, что он считает необходимым об этом упомянуть, поскольку для него самого и его читателей небезразлично, откуда берет свое начало род людской. Что же касается двух последующих частей "Эдды", то более или менее подробные родословные или указания на происхождение богов, героев, конунгов встречаются здесь на каждом шагу. Совершенно очевидно, что вопрос: "Как звать его и какого он роду?" был очень важен не только для Модгуд⁵, но и для самих раннесредневековых скандинавов.

Роль, которую родственные связи продолжали играть в жизни общества, не могла, в свою очередь, не отразиться на представлениях исландцев и норвежцев XII-XIII вв.

По "Эдде", между индивидом и его родом мыслится теснейшая связь. Поэтические приемы скальдической поэзии – кеннинги – позволяют обозначать богов и людей посредством указания на их родство, либо "через род" (vid ættir)⁶.

Обычно род в "Эдде" понимается очень широко, как вся генеалогическая протяженность родственников от первого представителя вплоть до возможного прекращения рода. На это указывает возможность замены имени собственного родовым именем (хильдинг, эдлинг, брагнинг и т. д.)⁷. В этом же смысле можно толковать и следующий отрывок из источника: "Какие есть кеннинги мужа"?

Его называют по его делам, по тому, что он совершает, принимает либо делает. Можно называть его и по тому имуществу, которым он владеет или одаривает, а также по его предкам либо потомкам (svá ос vid ættir thær, er hann kom af, svá thær, er fra honum komu)⁸. Здесь сородичи как по нисходящей, так и по восходящей линии поставлены в один ряд с предметами и действиями, непосредственно связанными с человеком и реально существующими в его жизни. Вероятно, родственные связи на любом временном уровне осознавались как нечто непреходящее и тесно связанное с соответствующим лицом.

Большое значение, которое в скандинавских источниках придается отношениям родства, объясняется их исключительной важностью для определения положения того или иного индивида в обществе. Родовое происхождение, принадлежность к знатному и могущественному роду – вот что является мерилом общественной значимости скандинава уже в раннее средневековье. В первую очередь это относится к конунгам и правителям, которые возводили свое происхождение к самому Одину и таким образом как бы находились под непосредственным покровительством языческих сакральных сил⁹. В данном случае родовитость не могла вызывать сомнений, тем более, что она явно была подкреплена могуществом рода. Однако это лишь частный случай представлений скандинавов о родовитости.

Не меньшее значение для определения престижа человека имеют личные качества его самого и его предков. Благородное происхождение предполагало и наличие всяких достоинств. Этот принцип "Эдда" в одинаковой степени распространяет на богов и людей. Средневековые скандинавы, вероятно, исходили из того, что потомки как по мужской, так и по женской линии наследуют все добродетели предков. Например, норны – богини, определяющие человеческую судьбу, ведут свое происхождение от различных богов. "Добрые норны и славного рода (vel ættadar) наделяют доброю судьбою. Если же человеку выпали на долю несчастья, так судили злые норны"¹⁰. А от Аслауг, дочери Сигурда, который "был наиславнейшим из всех конунгов-воителей по своему роду, силе и мужеству (af ætt ok afli ok hug)"¹¹, происходит великий род (eru thadan ættir komnan stórar)¹².

Нам представляется возможным выявить, каковы же были достоинства, которые, как полагали скандинавы, являлись необходимыми для людей благородного происхождения. Относительно полная характеристика идеального героя дана в "Саге об Инглингах" Снорри Стурлусона: "Ингви был великим воином и всегда был счастлив в победах, он был красив, знал многие искусства, был сильным и отважным в бою, щедрым на имущество и всегда веселым. Кроме того он широко прославился и имел много друзей"¹³.

Превыше всех добродетелей почитались воинская доблесть и мужество. Все павшие в бою воины попадают в чертог Одина – Вальхаллу¹⁴ и становятся его приемными сыновьями (óskasønir)¹⁵. Если учесть, что приемные дети обычно становились обладателями всех прав членов соответствующего рода, то это немалая честь, особенно для людей незнатного происхождения. Вероятно, для потенциальных претендентов на место в Вальхалле особенно привлекательным было не только вечное блаженство на том свете, но и возможность воинской доблестью поднять свой социальный престиж и престиж своего рода до самых высоких ступеней¹⁶.

Приведем некоторые соображения по поводу возможной эволюции этих представлений. Идея о связи павших воинов с Одином, вероятно, возникла в среде родовой знати, поскольку представители этого слоя общества в первую очередь принимали участие в военных предприятиях, будь то викингские походы или кровная месть. Она дополнительно укрепляла социальный престиж их родственных объединений и определенно служила их интересам. Постепенно эта мысль овладела сознанием всего общества и как бы открывала для каждого возможность увеличить значение своего родственного коллектива. Среди незнатных появилось стремление уменьшить чувство социального расстояния, следуя эталонам поведения знати. В условиях раннефеодального общества самым доступным путем достижения этой цели было вступление в дружину смелого и удачливого вождя или какое-либо другое военное содружество, которое так или иначе находилось обычно под контролем членов могущественных родов¹⁷. Стремясь приблизиться к знати по своему социальному значению в загробном мире, незнатные воины таким образом укрепляли ее реальное земное могущество, т. е. социальный разрыв не сокращался. Та же идея продолжала служить знати, но теперь уже в ином плане. Из примитивного способа поддержания социального престижа, не приносившего непосредственно материальных выгод, она превратилась в весьма важный источник могущества. Некоторым представителям знати этот процесс, позволял частично отказаться от старой родовой основы их общественного влияния, которая во многом подавляла их инициативу. Теряя опору в своем родственном коллективе, они все более зависели от новой силы. С другой стороны, многие из них оказывались в плену у этой идеи, ибо как представители высшего социального слоя и предводители дружин они не могли не следовать тем образцам поведения, которые сами проповедовали¹⁸.

Но реальное могущество не могло базироваться только на идеологических моментах. Приведённая характеристика конунга Ингви показывает, что "щедрость на имущество" и обилие друзей также занимают важное место в перечне скандинавских добродетелей, причем количество друзей находится в зависимости от щедрости правителя. Прямое указание на это находим в "Эдде": получив в подарок от Хрольва Жердинки золотое кольцо, "бедный, незнатный парень по имени Вёгг" резко сменил свое недоверие к конунгу на верность ему¹⁹.

В раннесредневековом обществе институт дара выполнял важную социальную функцию и, несомненно, имел определенную магическую окраску (неразрывная связь между получателем дара и подарившим, причастность к удаче дарителя и т. д.)²⁰. Дары и связанные с ними представления также были средством усиления могущества и повышения престижа скандинавской знати. Они способствовали привлечению и удержанию сторонников, "друзей". Социальный состав этой знати был весьма разнороден – от правителей до верхушки бондов. Причём ее привилегированное положение было связано с обладанием собственным хозяйством, поскольку в "Эдде" специально подчеркивается, что дренги, поступающие на службу к хавдингам (höfdingi) и могущественным людям (rikmenni), выделяются своими личными качествами, но не имеют усадьбы (búlausir)²¹. В подобных условиях дары принимают характер оплаты за службу и это вполне осознается: "Плата за службу, которую дают правители; зовется жалованием или даром"²². Магические представления, связанные с этим институтом, нисколько не противоречат такому бытовому пониманию, ибо они с самого начала подразумевали установление тесных связей между дарителем и получателем дара. В описанной ситуации они лишь укрепляли реально сложившиеся отношения зависимости и давали им моральную санкцию.

В свете вышеизложенного интересно отметить, что понятие "щедрый" (örr maðr) в "Эдде" отождествляется с теми общественными группами, которые могли обеспечить себе службу других людей. В перечне хейти щедрого человека среди прочих мы находим и обозначения höfdingi и rikmenni²³. Возможные кеннинги херсиров, ярлов и конунгов – "раздающий золото" (gullbrjótr ср. с хейти örr maðr: gullskati) и "щедрый на сокровища" (auðmildingr ср. с хейти örr maðr: mildingr, auðkýfingr)²⁴. Наличие щедрости предполагается и у людей менее знатных. Кеннинг хольда – "раздающий богатства" (veitanda fjár)²⁵, однако среди хейти örr maðr это обозначение не имеет прямых аналогий. Вероятно, раннесредневековые скандинавы не считали щедрость столь же неотъемлемым качеством низших представителей знати.

Таким образом, понятия воинской доблести, могущества и щедрости были тесно переплетены не только в сознании, но и в жизни скандинавского общества, а соответствующие качества имели не столько личный, сколько социальный оттенок.

Столь же сложным было функционирование и других понятий скандинавского общества раннего средневековья, например, института присяги. Присяга (или клятва) занимала исключительно важное место в жизни средневековых скандинавов. По определению Я. Гримма, "присяга являлась торжественным подтверждением правдивости прошлого, подлинности настоящего, верности будущего действия"²⁶. К присягам прибегали весьма часто в самых разных жизненных ситуациях, однако в "Эдде" мы обычно встречаемся с последней категорией, где основным назначением присяг является подтверждение безопасности и неприкосновенности какого-либо лица. Фригг взяла клятву (tók svardaga) с различных предметов и животных, что они не тронув Бальдра²⁷. После убийства Отра свой мирный договор с Хрейдмаром асы скрепили клятвами (bundit svardögum)²⁸. Как видим, клятвы являлись здесь гарантией нерушимости договора. Но на чем основывались эти представления? Какие силы гарантировали надежность отношений?

Для того, чтобы клятва могла быть признана действительной, а следовательно и нерушимой, присягавшие должны были передать соответствующие формулы в самых точных выражениях. Вообще, в средневековой Скандинавии слову придавалось огромное значение, поскольку, по понятиям скандинавов, оно обладало магической силой и могло нанести реальный ущерб. Поэтому различного рода оскорбления и особенно проклятия в стихах (nið) сурово карались судебниками наряду с наиболее тяжкими преступлениями²⁹. Только точность формулы клятвы могла обеспечить ее связь с сакральными силами, которые как бы становились третьей стороной – гарантом ее соблюдения. С другой стороны, нарушение присяги влекло за собой проклятие и месть богов: клятвопреступники (eiðrofar) наряду с убийцами-злодеями (morðvargar) переходят вброд ядовитые реки на Берегах Мертвых³⁰.

Но, несмотря на сакральные гарантии, клятвы нарушались. Иначе откуда берутся клятвопреступники и лжесвидетели, которых судебники наказывают лишением правоспособности?³¹ Это обстоятельство позволяет заключить, что присяга была не единственным основанием правдивости судебных показаний и прочности договоров. В самом деле, в "Эдде" мирные договоры скрепляются заложниками³², примирение асов с Хрейдмаром было достигнуто на основе выкупа, а верность дружинников поддерживается дарами. Таким образом, подлинной гарантией нерушимости договоров являлись реальные интересы обеих сторон.

Первоначально естественные гарантии нерушимости договора, вероятно, сочетались с обращением к богам, которое со временем превратилось в сакральную формулу присяги. Отождествление этого института с прочной реальностью постепенно привело к его обособлению в сознании и позволило ему занять самостоятельное место в социально-правовой деятельности общества. В пользу такого понимания присяги скандинавами говорит тот факт, что идеей возмездия за ее нарушение проникнуто всё мироздание: боги не сдержали клятв, данных великанам³³, – в конечном итоге это должно привести к гибели богов и концу мира³⁴.

Институт присяги мог способствовать не только заключению мирных договоров, при которых стороны остаются противостоящими друг другу контрагентами, но и установлению гораздо более тесных личных отношений. Подобные клятвы представляют собой нечто большее, чем просто гарантии неприкосновенности. Они подразумевают также взаимную верность и поддержку вступивших в союз лиц. Такого рода клятвами скрепляют свои связи побратимы?³⁵ Этот же момент был наиболее существенным в присягах, которые дружинники приносили своим вождям³⁶. В связи с теми или иными конкретными причинами оба вида объединений были призваны заменить собой распавшиеся или недостаточно сильные родственные связи, по образцу которых они во многом строились. Однако, при всей схожести мотивов вступления в них, отношения побратимства и службы существенно отличались друг от друга, В то время как первые обычно основывались на равенстве сторон, вторые, несомненно, включали в себя элементы верховенства и подчинения. Благодаря господствующим в обществе представлениям, отношения, скрепленные присягой, приобретали особую надежность и прочность. Именно этот момент более всего интересовал привилегированные слои общества, которые пытались использовать институт присяги в качестве средства стабилизации своего положения.

И все же неверно было бы преувеличивать значение этих тенденций для общего развития скандинавского общества. В XIII в. они далеко не способствовали полному разрушению традиционных социальных связей, основанных на родстве, и еще долгое время уживались с господством старых представлений. Ведь даже наиболее выдающиеся представители знати не порывали полностью своих связей с сородичами, а их могущество осознавалось как могущество рода. Наконец, родовое происхождение человека по-прежнему играло исключительно важную роль³⁷. Эти представления базировались на социальной действительности, в которой родственные связи продолжали занимать значительное место.

Мифические герои "Младшей Эдды" мстят за своих сородичей³⁸, выплачивают и получают за них возмещения³⁹, распределяют их между собой так же, как это должны были делать сами древние скандинавы в соответствии со своими судебниками. Убив Отра, асы заплатили за него выкуп. Однако отец Отра Хрейдмар отказался разделить полученное золото со своими сыновьями Фафниром и Регином, которые требовали своей части вергельда за убитого брата⁴⁰. В глазах скандинавов притязания сыновей Хрейдмара вовсе не были безосновательными, поскольку согласно древненорвежскому законодательству, например, отец и братья убитого входили в группу так называемых vísendr, ближайших сородичей мужского пола, каждый из которых имел право на получение доли вергельда⁴¹.

Помощь родственников друг другу, особенно ближайших, была само собой разумеющейся необходимостью. Как показывают источники, общество только в редких случаях гарантировало личные права, достоинство и престиж индивида. Обычно реализация этих прав возлагалась на самого человека и его сородичей. Самостоятельность отдельной личности была ограничена, поскольку во всех своих проявлениях она вынуждена была ориентироваться и опираться на свой родственный коллектив⁴². Помощь сородичу была правом и священной обязанностью каждого члена общества, ибо на этом принципе строились безопасность и благополучие отдельных индивидов. Такая помощь практиковалась очень широко и повсеместно, несмотря на законодательное запрещение некоторых ее видов. Сознание правомерности и необходимости этого института укоренилось настолько глубоко, что судебник Северо-Западной Норвегии, принципиально выступающий против кровной мести, в отдельных случаях вынужден ее санкционировать⁴³.

О широком распространении кровной вражды в Скандинавии косвенно упоминается и в "Эдде" в описании мира Фроди: "Тогда никто не чинил зла другому, даже повстречав убийцу отца или брата, на свободе или связанным"⁴⁴.

В наличии и обширности родственных связей заключались могущество и социальный престиж отдельных членов общества. Хрейдмар был могущественным человеком (hann var mikill fyrir sér), и это позволило ему взять с асов выкуп за сына. Более знатные и могущественные родственные группы могли предоставить большие возможности для своих членов. Как свидетельствуют судебники, человек, напавший на другого без причины и достигший однажды примирения, "совершает такой поступок еще раз, полагаясь на свое добро и своих родственников"⁴⁵.

Таким образом, принадлежность к определенному родственному коллективу, наличие круга родственников – это существенная сторона бытия средневекового скандинава. Представления людей о родственных связях, родовитости нередко принимали несколько идеализированный характер и не всегда соответствовали действительным отношениям. Однако их нельзя рассматривать как некие пережиточные явления в сознании, лишенные всякой связи с реальной жизнью. Более того, идеальные представления являлись своего рода образцом социальной действительности, к которому следовало стремиться. В этом плане они, несомненно, оказывали влияние и на самое жизнь.

Узы родства считались священными и нерасторжимыми, а в среде родственников должны были господствовать мир и взаимопонимание. Недаром тотальная вражда между родственниками ассоциируется в "Эдде" с концом света. Ему предшествуют три зимы с великими войнами. "Братья из корысти убивают друг друга, и нет пощады ни отцу, ни сыну в побоищах и кровосмешении"⁴⁶. На тех же основаниях покоились и квазиродственные связи. Они должны были обладать той же прочностью, что и отношения подлинного родства.

И все же реальные отношения между людьми в средневековой Скандинавии были гораздо более сложными, многообразными и не всегда соответствовали социальным образцам. О нарушении клятв нам уже приходилось упоминать, но в судебниках зафиксированы также случаи вражды между ближайшими родственниками из-за наследства⁴⁷. По-видимому, эти моменты в какой-то степени нашли свое отражение и в "Эдде". Фафнир убивает своего отца Хрейдмара из-за золота и отказывается разделить сокровища с братом Регином. Регин подстрекает Сигурда убить Фафнира, а затем, судя по всему, собирается отомстить за смерть брата и завладеть богатством, поэтому Сигурд вынужден убить и его⁴⁸. Гуннар и Хёгни не решились убить Сигурда самостоятельно, поскольку были связаны с ним клятвой побратимства, но избрали орудием убийства своего сводного брата Готторма⁴⁹. Неизбежность гибели героев в "Младшей Эдде" обусловлена сюжетом, ибо все они так или иначе причастны к обладанию сокровищами Андвари, на которые было наложено проклятье. Что же касается их действий, то они явно противоречили нормам людской морали и общепринятого поведения. Однако следует иметь в виду, что они не совсем противоречили скандинавской действительности и, вероятно, не выглядели чем-то совершенно неслыханным.

Наряду с прямым нарушением нормы в жизни и мифе, мы можем наблюдать удивительную непоследовательность поведения героев "Эдды": с одной стороны, стремление в силу определенных причин нарушить норму по существу, с другой, имманентная приверженность к ней по форме. В условиях разложения родовых связей и общего расшатывания социальных устоев старые нормы поведения уже не во всем соответствовали действительности. В обществе, сознание которого продолжало оставаться глубоко традиционным, это не всегда приводило к их прямому нарушению. Старые институты и представления скорее претерпевали существенную трансформацию в направлении их приспособления к изменяющейся действительности.

1. Snorri Sturluson. Edda. Udgiven af Finnur Jónsson. København, 1900. В последующем изложении выдержки из "Эдды" на русском языке приводятся по изданию: "Младшая Эдда". Пер. О. А. Смирницкой под ред. М. И. Стеблина-Каменского. Л., 1970.

2. См. в этой связи: А. Я. Гуревич. К истории гротеска. О природе комического в "Старшей Эдде". – Известия АН СССР. Серия языка и литературы, т. 35, № 4, 1976.

3. Norges gamle love indtil 1387. 1. Bd., Christiania, 1846. Den ældre Frostothings-Lov (далее сокращённо – F).

4. Edda, s. 4.

5. Edda, s. 59; hon spurði hann at nafni eða at ætt.

6. Edda, s. 80-82; 90; 125; 141.

7. Edda, s. 141.

8. Edda, s. 95.

9. Edda, s. 7-8. См. также: J. de Fries. Altgermanische Religionsgeschichte. Bd. 2, S. 85. Berlin, 1957; E. O. G. Turville-Petre. Myth and Religion of the North. London, 1964, p. 192.

10. Edda, s. 21-22.

11. Edda, s. 103.

12. Edda, s. 190.

14. Edda, s. 38. Я. де Фрис отмечает, что эта идея впервые появляется в поэзии скальдов X в. (Op. cit. Bd. 2, S. 58-59).

16. На престижную сторону смерти в битве указывает и "Сага об Инглингах"; "Часто свеи верили, что он (Один) находился с ними перед большой битвой, одним он давал победу, но других он звал к себе. И то и другое они считали хорошим выбором". (Средние века, вып. 36, с. 241).

18. См.: С. Пекарчик. Вера, в судьбу, группа, индивид, эталоны поведения. – Средние века, вып. 34. М., 1971, с. 101-104.

19. В "Эдде" Хрольву дана следующая характеристика: "Это был славнейший из древних конунгов, всех он превзошёл щедростью своей, отвагой и простотой обхождения" (Edda, s. 107-108).

20. В кеннингах человека можно называть по тому, что он "принимает", или по тому имуществу, которым он "одаривает" (Edda, s. 95). См. также: А. Я. Гуревич. Богатство и дарение у скандинавов в раннее средневековье. – Средние века, вып. 31. М., 1968.

21. Edda, s. 143.

22. Edda, s. 125; heiðfe heitir máli ok gjof, er höfdingjar gefa.

23. Edda, s. 143.

24. Edda, s. 124.

25. Ibidem.

26. J. Grimm. Deutsche Rechtsaltertümer. Bd. 1. Leipzig, 1889, S. 541.

27. Edda, s. 56.

28. Edda, s. 101.

29. Norges gamle love indtil 1387. Hakonarbók, 37; 38.

30. Edda, s. 65-66. Мы не имеем возможности специально остановиться здесь на религиозных представлениях скандинавов того времени. К XIII в. старые сакральные институты, по-видимому, частично трансформировались на христианской основе.

31. F XIII, 25.

32. Edda, s. 28.

33. Edda, s. 42-43.

34. J. de Fries. Op. cit., Bd. 2, S. 396.

35. Edda, s. 105.

36. Edda, s. 124.

37. W. Grönbech. Kultur und Religion der Germanen. Bd. 1. Darmstadt, 1961, S. 180.

38. Edda, s. 70. 

39. Edda, s. 70; 72; 101.

40. Edda, s. 102-103.

41. А. Я. Гуревич. Большая семья в Северо-Западной Норвегии в раннее средневековье. – Средние века, вып. 8. М., 1956, с. 70-96.

42. W. Grönbech. Op. cit., Bd. 1, S. 72, 181. 

43. F indl. 5.

44. Edda, s. 106.

46. Edda, s. 62. Далее в тексте следует цитата из "Прорицания Вёльвы".

47. F VIII, 14. Сходные постановления есть и в других судебниках.

48. Edda, s. 102-103.

49. Edda, s. 105.