|
В статье "Устная традиция в Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий" Е. А. Мельникова пишет: "Изображаемые летописцем законность наследования киевского стола и отсутствие борьбы за него воплощали идеальное состояние "Русской земли", при котором не было места княжеским усобицам, а усилия киевских князей направлялись на благополучие и процветание страны. Не случайно, отмеченный выше "набор" деяний первых князей – это действия, которые в глазах летописца (и в реальности) обеспечивали рост Древнерусского государства (покорение племен), установление в нем порядка (введение "уставов и уроков") и благоденствия (основание городов), наконец, его признание Византией (походы на Константинополь и тексты договоров), занимавшей столь важное место в культурной и религиозной жизни Руси XI в."1.
Обратившись от летописи к историческому источнику иного типа – к исландской королевской саге, – мы тоже узнаем о правителе, чьи усилия были направлены на благополучие и процветание своей страны. Как и в ПВЛ, в "Саге о Хаконе Старом", составленной в 1264-1265 гг. Стурлой Тордарсоном (1214-1284), рассказывается о тех действиях ее героя, которые в глазах автора обеспечивали рост государства, установление в нем порядка и завоевание места в культурной жизни средневековой Европы. Подобно летописцу, изображающему в ПВЛ справедливое наследование власти, отсутствие соперничества за нее и княжеских усобиц, Стурла подчеркивает законность избрания тринадцатилетнего Хакона королем в 1217 г. (на что претендовали также Гутторм, сын Инги, и ярл Скули, брат Инги). В саге рассказывается, как Хакон был признан бесспорным наследником престола в Бергене в 1223 г., добившись подтверждения архиепископом закона о наследовании королевской власти, а в 1225 г. женился на Маргрете, дочери ярла Скули. В 1239 г. ярл Скули, по-прежнему стремившийся захватить власть, объявил себя правителем на Эйратинге в Нидаросе (Тронхейме), поднял восстание, которое было подавлено, и был убит. После этого Хакон сделался единственным властителем страны и правил ею почти полстолетия (1217-1263). О ярле Скули Стурла с осторожностью пишет, что его можно было бы назвать одним из величайших людей, рожденных в Норвегии, "если бы несчастливое дело не приключилось с ним в последние дни его жизни"2.
Приказ составить "Сагу о Хаконе" Стурла получил от сына короля Хакона Магнуса (1263-1280), прозванного впоследствии Исправителем Законов, который приходился ярлу Скули родным внуком, на основании "его собственных советов и рассказов мудрейших людей" (eftir sjálfs hans ráði ok inna vitrustu manna forsögn)3. О самом Стурле Тордарсоне – авторе саги – следует добавить, что он был племянником и близким другом Снорри Стурлусона, убитого в 1241 г. по приказу короля Хакона Хаконарсона, и кроме того, одним из самых ярых противников подчинения Исландии Норвегии, осуществленного королем Хаконом в 1262-1264 гг. Оба эти обстоятельства заставляют нас по достоинству оценить беспристрастность взгляда Стурлы на те королевские деяния, о которых он говорит в своей саге. Стурла рассказывает о том, как Хакон обменивался посланниками, сообщавшими ему о происходящем на Сицилии, с императором Фридрихом II (ум. 1250 г.), как он выдал одну из своих дочерей (Кристин) за Филиппа, брата короля Кастилии Альфонсо X, в 1257 г., как он заключил торговый договор с Любеком, а позднее посылал богатые дары (исландских соколов) султану в Тунис, как установил тесные связи, торговые и дипломатические, с Англией.
Особенный интерес представляет описание коронации Хакона летом 1247 г. (гл. 222-227). По его настоянию папа римский прислал на коронацию кардинала Уильяма из Сабины. Во время путешествия кардинал остановился у английского короля Генриха III, от которого получил совет не ехать дальше. Кардинал, однако, не послушался и был вознагражден тем, что в Бергене принял участие в великолепном празднестве. На пиру кардинал вспомнил нелестное мнение о норвежцах, услышанное им в Англии: "Мне сказали, что я увижу здесь мало людей, а те, кого я встречу, будут больше походить по своему поведению на зверей, чем на людей. Теперь же я смотрю на бесчисленных обитателей этой страны с хорошим, мне кажется, поведением... Меня напугали, что я получу немного хлеба и мало другой еды, и все здесь будет плохим, но мне кажется, что тут запасено всего в избытке, и дома, и корабли полны всего. Мне также сказали, что мне будет нечего пить, кроме воды и сыворотки. Но теперь, хвала Господу, я вижу здесь все хорошие вещи, которые лучше иметь, чем обходиться без них"4.
Король Хакон едва ли мог не обратить внимания на повторенные кардиналом слухи, тем более что во время торжеств столкнулся с еще одной сложностью, тоже описанной в саге: "В это время летом было много дождя, поэтому нельзя было устроить застолье на открытом воздухе... У короля Хакона было возведено большое здание в гавани, которое предназначалось использовать как корабельный сарай... Король сказал: "Господин, так как у нас нет большого здания, что ты скажешь, если мы устроим пир здесь, тогда с нами сможет быть больше людей?" Кардинал ответил: "Мне кажется, что это самая лучшая мысль""5.
К тому времени, когда состоялось следующее празднество, описанное в саге, – свадьба сына Хакона Магнуса (1261 г.), – уже не было недостатка в достойном помещении. Король Хакон спросил Магнуса, где он хочет праздновать свадьбу: все в том же корабельном сарае или в королевских покоях. Магнус ответил, что предпочел бы новые королевские покои, которых не было, когда состоялся первый пир. Скорее всего, речь в саге идет об огромном каменном дворце Хаконсхаллен, возведенном к тому времени в центре Бергена.
Король Хакон, как известно, поспешил возвести не только дворец, удовлетворяющий самым изысканным вкусам европейских гостей, но и замечательные каменные соборы, построенные и украшенные англо-нормандскими мастерами, в Бергене и Тронхейме. Именно в них проводились отныне коронационные торжества, описание которых, данное в "Саге о Хаконе", позволяет составить представление о короле, стремящемся как можно быстрее интегрировать свою страну в европейскую культуру, и его дворе, желающем перенять европейские манеры, ученость, литературу.
По приказу короля Хакона в Скандинавии стали впервые переводиться рыцарские романы. Его имя называется во многих рыцарских сагах (riddarasögur): в "Саге о Тристраме" – первой переводной саге, созданной в 1226 г., "Саге об Ивене", "Саге об Элисе и Розамунде", "Стренглейкар", "Саге о плаще". Даже если эти упоминания королевского имени – не более чем дань традиции, они говорят о высокой литературной активности при дворе Хакона Хаконарсона.
Во время правления Хакона были не только переведены рыцарские саги, но и создано одно из самых известных произведений скандинавского Средневековья – "Королевское Зерцало" (Konungs Skuggsjá). В этом сочинении воинская премудрость, энциклопедическая ученость (физика, география), правила поведения облекаются в диалогическую форму – отец дает наставления своему сыну. Вероятно, "Королевское Зерцало" было сочинено представителем духовенства, превосходно владевшим знанием библейской экзегетики, для наставления юных сыновей Хакона – Магнуса и Хакона. Здесь приводится перечень тех качеств, которые необходимо иметь королю и его придворным: они должны любить Господа, стремиться к справедливости (réttvísi), правде (sannendi), миротворству (friðsemi), милосердию (miskunn), благоразумию (mannvit), хорошему воспитанию (siðgæði), обходительности (hæveska), смирению (lítillæti), важность которого иллюстрируется многими библейскими примерами.
Изображенный в "Королевском Зерцале" идеал правителя (богобоязненный, смиренный, мудрый, сдержанный, справедливый, милосердный, правдивый), видимо, повлиял на литературные портреты персонажей рыцарских саг, прежде всего короля Артура, как он описан в "Сагах о британцах" (ХШ в.), скандинавском переложении "Истории королей Британии" Гальфрида Монмутскогo, в "Саге об Ивене", "Саге об Эреке", "Саге об Элисе и Розамунде", "Саге о плаще". Идеализация образа правителя (проявляющаяся даже на стилистическом уровне в частом использовании приема конденсации суперлативов: "отважнейший" – hinn vaskandi, "мягчайший" – hinn mildasti, "кротчайший" – blíðasti, "искуснейший в советах" – hagráðasti, возможно, связана с тем, что в норвежском обществе, где независимая придворная знать ранее не существовала, королю предназначалась особая роль.
Подобно "Королевскому Зерцалу", рыцарские саги, очевидно, были своеобразными учебниками придворного поведения, наставляющими правителя и его двор в традициях рыцарства и христианской морали. Главной рыцарской добродетелью почитается в них смирение, приписываемое в "Саге о Парсевале" даже Гавейну (характерные для его образа черты суммируются в рифмованных строках: "рыцарство со смирением, куртуазность с прекрасной мягкостью" – riddaraskap med lítillæti, kurteisi med fögru blíðlæti6). Похожие сентенции, нередко рифмованные, часто добавляются переводчиками рыцарских саг.
Цели, которые ставит перед собой автор "Королевского Зерцала", излагаются в прологе и поразительно напоминают те задачи, о которых говорят в своих произведениях переводчики рыцарских саг: "Эта книга написана для учености (frodleikur) и развлечения (skiemtan), из нее многое можно почерпнуть, если написанное в ней хорошо воспринять и запомнить"7. Те же цели упоминаются в прологе к переложению лэ Марии Французской, названном "Стренглейкар" (Strengleikar – букв. "Игры для струнных"). Его автор рассказывает о стремлении донести до настоящих и грядущих поколений "те истории (þæim sogum), которые ученые мужи (margfroðer menn) сочиняли о делах давно прошедших дней и написали в книгах для постоянного напоминания, для развлечения и как источник большой учености для будущих людей" (til ævenlœgrar aminningar til skœmtanar ok margfrœðes viðr komande þioða8). В обоих прологах ставится акцент на поучительной стороне и моральной пользе повествований. Та же топика aedificatio присутствует в "Саге о Ремунде, Королевском Сыне", "Саге о Флореcе и его сыновьях", "Саге о Нитиде", "Саге о Викторе и Блавусе", в которых аудитория, возможно, находила моральное наставление, высказанное в виде художественных примеров.
Вероятно, перевод рыцарских саг связан с монастырской традицией, а многие, если не все, переводчики саг были клириками. Отсутствие темы куртуазной любви, устранение из переводов любовных сцен, мизогинизм мог быть обусловлен взглядами монастырских переводчиков. Примечательны черты сходства, в том числе и функционального, рыцарских саг с сагами о святых (heilagra manna sögur): явно выраженное в обоих типах саг наставление, склонность к иллюстративности и морализации, неизменность характеров, отсутствие сложной образности, утрата индивидуальной семиотической структуры, характерной, например, для саг об исландцах, стилистика (простой синтаксис, прямой порядок слов, избыточность перечислений). Сходство рыцарских саг с агиографической и дидактической литературой, возможно, объясняется происхождением их из одной, достаточно однородной, среды образованного духовенства.
По сравнению с оригиналами дидактика в рыцарских сагах усиливается, что проявляется в интерполяции духовно-назидательных фрагментов. В этих дополнениях превратности судьбы героев объясняются волей Господа. Так, в отличие от романа Кретьена, где Энида просто отказывается изменить мужу при любых обстоятельствах, в "Саге об Эреке" Эвида пытается противостоять ухаживаниям Милона, напоминая ему о его христианском долге. Если в романе Кретьена злодей Галуан погибает без всякого раскаяния, то в саге умирающий Милон видит в своей горькой судьбе Божью волю. Гвиневера произносит краткую проповедь побежденному Эреком Малпиранту, объясняя ему, что прощает его, так как "величайшая победа" (mestr sigr) – это та, которую можно одержать над собственным гневом. Это наставление, наследующее, подобно другим вставным комментариям (ср. также отступление о женской неверности в "Саге об Ивене", о грехах в "Песне об Эквитане" из "Стренглейкар" и т. д.), назидательный тон проповедей, отсутствует во французском романе.
Очевидно, дидактическая ценность рыцарских саг была скорее морально-этической, чем придворной. В отличие от Германии, например, где романы Кретьена послужили образцом для средне-верхненемецкого рыцарского романа (Гартманна и Вольфрама), выражающего идеологию придворной аудитории и практические нормы этикета, в Скандинавии, где подобной аудитории ранее не существовало, романы оказались лишенными феодальной идеологии и редуцированными до простых рассказов о похождениях героев с традиционной нарративной структурой, лежащей в основе фольклорно-мифологических историй (герой убивает дракона, завоевывает принцессу и т. д.). Ключевое в романе понятие aventure функционально обесценивается в сагах – герой не развивается, не улучшается благодаря приключениям, не стремится к нравственному совершенству, потому его подвиги теряют смысл; символика же круглого стола короля Артура, к которому герои возвращались обновленными нравственно и духовно, исчезает.
Важнейшей функцией рыцарских саг было развлечение (sagnaskemmtan). Они, очевидно, исполнялись в условиях, сходных с теми, которые описываются в знаменитом рассказе из "Саги о Торгильсе и Хавлиди" о свадебных торжествах в Рейкьяхоларе в 1119 г.: "там был большой шум и большая радость, хорошая потеха (skemmtan góð) и много разных игр: танцы, борьба и забава сагами (sagnaskemmtan)... Они (гости) сидели на пиру в течение семи полных ночей"9. Вполне возможно, что рыцарские саги тоже исполнялись как развлечение на пиру. Так, в прологе к "Саге об Элисе и Розамунде" говорится: "Теперь слушайте внимательно! Хороший рассказ (fǫgr fræði) лучше, чем полное брюхо. Пока слушаешь сагу, нужно пить понемногу, но не слишком напиваться. Это честь рассказывать сагу, если слушатели внимательны, но напрасные усилия, если они перестают слушать"10. Как и французские романы, рыцарские саги, очевидно, читались вслух по рукописи (ср. в "Саге о Ремунде, Королевском Сыне": "Поблагодарим того, кто читал, того, кто написал, и всех тех, кто слушал" – Hafi sá þökk, er las, og sá, er skrifaði, ok allir þéir, er til hlýða11).
Во многих рыцарских сагах идет речь о том, что вполне осознанной целью автора было позабавить, потешить, развлечь своих слушателей. В уже упоминавшейся "Саге об Элисе и Розамунде" говорится, что она была переведена на норвежский "для развлечения" (til skemmtanar)12. В "Саге о плаще" сказано, что ее создали "на потеху и развлечение" (til gamans ok skemtanar)13. В прологе к переложению лэ Марии Французской идет речь о том, что рассказы предназначаются "для развлечения" (til skæmtanar)14. Один из переводов лэ (Geitarlauf "Жимолость") заключается словами автора, который "изложил все, что он знает правдивого об этом развлечении" (um þessa skemtan)15.
Пытаясь изобразить то семантическое поле, которое покрывается значением слов skemtan и gaman, приведем удачное выражение Херманна Палссона: skemtan подразумевает "истинное удовольствие, которое мы находим в искусстве повествователя... идентифицируя skemtan с вымыслом в повествовательном искусстве, составляющем квинтэссенцию художественной литературы"16. В средние века удовольствие, доставляемое произведением словесности, определялось не только развитием сюжета, но и искусной формой, применением риторических приемов, соблюдением поэтических канонов. Поэтому воспроизведение слов skemtan и gaman в прологах и эпилогах рыцарских саг могло объясняться следованием канону – конвенциональной топикой вступления и заключения.
Итак, следует сделать вывод, что секрет необыкновенной популярности рыцарских саг не в последнюю очередь заключается в их функции, которая, очевидно, была синкретичной, – аудитория находила в них и наставление, и историю, имеющую отношение к актуальности, и развлечение, и советы, как себя вести по отношению к покровителям и двору. Подобно ПВЛ, о которой идет речь в процитированной выше статье Е. А. Мельниковой, рыцарские саги "воплощали идеальное состояние"17 описываемого в них культурного пространства, а потому предоставляли аудитории историческое чтение с идеологическим подтекстом. Давая модели поведения в новой для Скандинавии придворной среде, эти своеобразные учебники христианской и рыцарской морали содержали урок правителям, чьи усилия должны были быть направлены на "установление порядка" в обществе и на "благополучие и процветание страны"18. Едва ли может вызвать удивление, что рыцарские саги появились во время правления и по приказанию норвежского короля Хакона, каким его изобразил Стурла Тордарсон. Идеализация героя, заметная в "Саге о Хаконе", так же соответствует иллюстративности образов и стереотипности "наборов" деяний19 правителей, изображаемых рыцарскими сагами, как и задачи, поставленные в произведении Стурлы Тордарсона, функциям саг, созданных по приказу его героя.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мельникова Е. А. Устная традиция в Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий // Восточная Европа в исторической ретроспективе: К 80-летию В. Т. Пашуто. М., 1999. С. 165.
2. Hákonar sagagamla / Guðni Jónsson // Konunga sögur. Reykjavík, 1957. B. 3. Bl. 314.
3. Sturlunga saga / Jón Jóhanneson. Reykjavík, 1946. B. 2. Bls. 234-235.
4. Hákonar saga. Bl. 329.
5. Ibid. Bl. 326.
6. Parcevals saga / Bjarni Vilhjálmsson // Riddarasögur. Reykjavík, 1951. B. 4. Bl. 277.
7. KonungsSkuggsjá. Speculum Regale / Magnús Már Lárusson. Reykjavík, 1947. Bl. 2.
8. Strengleikar / R. Cook, M. Tveitane. Oslo, 1979. P. 4.
9. Þorgils saga ok Hafliða / U. Brown. London, 1952. P. 18.
10. Цит. по: Olsen Th. D. Norrœn fortællekunst. København, 1965. S. 108.
11. Remundar saga keisarasonar / Bjarni Vilhjálmsson // Riddarasögur. B. 4. Bl. 339.
12. Elis saga ok Rosamundu / Bjarni Vilhjálmssom // Riddarasögur. B. 4. Bl. 107.
13. Möttuls saga / Bjarni Vilhjálmsson // Riddarasögur. 1951. B. 1. Bl. 252.
14. Strengleikar. P. 4.
15. Ibid. P. 198.
16. Hermann Pálsson. Early Icelandic imaginative literature // Medieval Narrative: A Symposium. Odense, 1979. P. 22.
17. Мельникова E.A. Устная традиция. С. 165.
18. Мельникова E.A. Устная традиция. С. 165.
19. Там же.
Оцифровка: Сергей Гаврюшин
|
|
