Литература

Источник: Древнейшие государства Восточной Европы – 1999. – М.: "Восточная литература" РАН, 2001

Терминологическое обозначение "рыцарские саги" (riddarasögur) восходит к средневековью – оно употребляется в поздней редакции "Саги о Магусе Ярле" (Mögus saga jarls, ок. 1350 г.) применительно к двум переводным сагам: "Саге о Тидреке Бернском" (Þiðreks saga af Bern), основанной на несохранившихся немецких источниках, и "Саге о Фловенте, конунге франков" (Flyvents saga Frakkakonungs, XIII в.), представляющей собой переложение утраченной песни о деяниях (chanson de geste). В современной науке рыцарскими сагами обычно называют те переводы придворных романов, лэ (lais) и песней о деяниях, которые стали делаться в Норвегии и Исландии в XIII – начале XIV в. Все они дошли до нашего времени исключительно в исландских рукописях, подчас более ранних, чем рукописи родовых саг.

Термин "рыцарские саги" используется также для обозначения собственно исландских повествовательных произведений, которые в Исландии, в отличие от остальных скандинавских стран, не только переводились, но и сочинялись в XIV-XV вв. Исландские рыцарские саги иногда именуют "лживыми" – lygisögur, skröksögur (оба термина появляются в средневековой литературе¹ и употребляются с негативными коннотациями) – или "сказочными" сагами (нем. Мörсhеnsagas), подчеркивая ту роль, которую играют в них вымысел², неправдоподобие, фантастика. Издатели и исследователи XIX в. применяли также термин "древние саги южных стран" – fornsögur suðrlanda (в отличие от "саг о древних временах северных стран" – fornaldarsögur norðrlanda, исконных, основанных на древней мифологии рассказах, действие которых происходит в Северной Европе), стремясь подчеркнуть еще одну особенность исландских рыцарских саг – речь в них идет обычно не о Скандинавии, но о других, подчас самых экзотических, "южных" странах (Африка, Византия, Греция и т. д.).

Терминологическую деривацию можно рассматривать в данном случае как диахронически обусловленную: исландские рыцарские саги – конечная стадия эволюционного процесса, начавшегося в Норвегии в XIII в. с переводов иностранной литературы. Жанр рыцарской саги, несомненно обязанный своим появлением в Скандинавии переводам континентальных, преимущественно французских, романов, в процессе переработки несколькими поколениями переписчиков и редакторов, приспосабливающих его к собственным литературным вкусам, не только трансформируется подчас до неузнаваемости, но и служит основой для создания совершенно оригинальных произведений. В типологической эволюции жанра рыцарской саги как собственно скандинавского жанра можно условно выделить следующие стадии: норвежский перевод – норвежское / исландское переложение – исландское пересоздание – оригинальное исландское сочинение в том же жанре – авторское пересоздание в другом жанре (сюжеты рыцарских саг кладутся в основу повествовательных эпических поэм – рим).

Говоря о гипотетической первой стадии, можно предположить, что изменения, вполне намеренные или, напротив, вызванные небрежностью писца (невольные ошибки в орфографии, замены в лексике, случайные пропуски и перестановки слов), еще не затрагивают содержания. Писец берет на себя ответственность за передачу текста в относительной неприкосновенности. Следует заметить, что эта стадия не столько отражается реально дошедшими до нас текстами (так как уже в XIII в. норвежские переписчики начинают более или менее осознанно вмешиваться в порядок следования действий, сокращая одни фрагменты текста и добавляя другие); сколько гипотетически выделяется на основании сравнения версий саг.

Сопоставляя рукописные варианты, можно заключить, что существовал довольно точный норвежский перевод "Эрека и Эниды", стилистически сходный с переложениями других романов Кретьена де Труа ("Ивейн" и "Персеваль") и созданный одновременно с ними при дворе Хакона Хаконарсона, правившего Норвегией в 1217-1263 гг. Затем, вследствие целого ряда существенных изменений: конденсации, объединения разных вариантов текста, интерполяций, перекомпоновки эпизодов, затрагивающей содержание, стиль и композицию, "Сага об Эреке", сохранившаяся в рукописях XVII в., стала радикально отличаться от французского поэтического источника и, очевидно, от норвежского прозаического перевода.

Дошедшую до нас "Сагу об Эреке" можно условно отнести к следующей стадии в процессе эволюции жанра рыцарской саги в Скандинавии, когда переписчик начал утверждать свое право редактора, существенно изменяя текст как стилистически, так и структурно-семантически. Напомним, что переписчики могли включать заявления о своем авторском праве в переработанные ими тексты, как это делает редактор поздней версии "Саги о Магусе Ярле" (ок. 1350 г.), в эпилоге называющий себя "автором" и объясняющий, почему он испытывал потребность в украшении текста, который некоторые слушатели, возможно, помнили более кратким (этот ранний вариант записан ок. 1300 г.). К "Саге об Ивене" в рукописи AM 588a 4to, записанной Магнусом Олавссоном в конце XVII в., приложена записка, в которой говорится, что оригинал, с которого скопирована рукопись, был длиннее, переписчик же был заинтересован преимущественно в сохранении сюжета. Большая часть рыцарских саг не содержит комментариев, но, если редактор действовал последовательно, его композиционные принципы можно сформулировать и без них³.

Суммируем коротко основные типы пропусков, допускаемые редакторами-переводчиками при трансформации поэтического текста оригинала в прозаический текст саги. Во-первых, перифрастические сочетания и риторические парные формулы заменяются одним словом: custosque salutis – "страж здоровья" ("Александреида" II, 221)⁴ > lecne "врач" ("Сага об Александре" 25, 30)⁵; вместо отрицательных перифрастических конструкций употребляются утвердительные: non mediocris furor – "не средняя ярость" ("Александреида" II, 284) > mikit urað – "большая ярость" ("Сага об Александре" 28, 19). Можно высказать предположение, что замены производились главным образом ради прояснения смысла.

Во-вторых, в переводных сагах опускаются подробные, риторически изысканные описания (в "Саге об Александре", например, пропущено изображение цветущей плодородной долины, где Максимиан разгромил восточные легионы; см. "Александреида" II, 317-324). Эмоционально-приподнятые описания сокращаются и заменяются отстраненно-объективными, детализованные картины упрощаются. Возможно, подобные пропуски были неизбежными при переходе от поэтического текста оригинала к прозаическому тексту саги, однако нельзя исключать и того, что редактор сознательно стремился к прояснению повествовательной структуры переводной саги.

В-третьих, не сохраняются внутренние монологи, устраняется любая рефлексия, описание мыслительных процессов, так как это не способствует развитию повествования. Например, спор героя Кретьена де Труа с самим собой о том, кому помочь в схватке – льву или змею, редуцируется в "Саге об Ивене" до одной фразы: "…и задумался он, кого должен узнать и кому помочь"⁶ (X, 25), а затем без всякого перехода говорится: "…он слез с коня и ударил так, что не смог змей его укусить" (X, 26). Можно заметить, что в изображении эмоционального мира рыцарские саги оказываются ближе к сагам об исландцах, в которых чувства героев раскрываются через их собственные поступки и суждения окружающих, чем к французским романам с их внутренними монологами, позволяющими читателю составить представление о состоянии души персонажа. Психологическая сложность характера мало интересует создателя рыцарской саги, а потому всякая интроспекция здесь полностью исчезает.

Если французские романы, особенно те, что принадлежат Кретьену де Труа, обычно начинаются с авторской преамбулы, то в рыцарских сагах, как и в сагах об исландцах, прологи, напротив, почти всегда опускаются. Вместо пролога в этих сагах часто добавляется характерно саговое вступление о персонажах и обстоятельствах, в которых происходит действие (см. ниже).

Во французских романах включение авторской речи свидетельствует о том, что рассказчик осознает свое полное право распоряжаться материалом, по своему желанию ускорять или замедлять повествование, требовать понимания и сочувствия слушателей. В рыцарских сагах фигура рассказчика, играющего в романах роль посредника между текстом и аудиторией, полностью уходит в тень. Один из главных переводческих принципов скандинавских авторов состоит в редукции или пропуске тех фрагментов, в которых во французском оригинале рассказчик явным образом вмешивается в текст, жалуясь на трудности стоящей перед ним задачи, комментируя поступки персонажей, радуясь их удачам, негодуя на происки врагов и т. д.

Нельзя не заметить, что последовательный пропуск авторских отступлений, создававших во французских романах впечатление близости рассказчика к его аудитории, в рыцарских сагах находится в полном соответствии с исконной саговой традицией – в сагах об исландцах автор не вмешивается в действие и "никогда, ни прямо, ни косвенно, не обращается к читателю"⁷. Пропуск авторских отступлений в рыцарских сагах ведет не только к значительной конденсации текста, но и к отстраненности всего изложения, характерной для исконных исландских саг.

Авторская ирония, пронизывающая отступления во французских романах и создающая то ощущение игры, в которой читателю предлагается принять участие, полностью исчезает в скандинавских рыцарских сагах вместе с комментариями "от автора". Иронические замечания, весьма частые в романах, тоже остаются невоспринятыми создателями рыцарских саг, отдающими предпочтение тону серьезной назидательности.

Повторы, нередкие во французских романах, систематически сокращаются авторами саг. В романах, особенно Кретьена де Труа, действия персонажей часто предвосхищаются, затем описываются так, как они происходят, и, наконец, кратко суммируются, часто каким-то другим персонажем. Таким образом, одни и те же события излагаются с небольшими вариациями трижды или по крайней мере дважды. Ключевые эпизоды анализируются здесь с разных точек зрения, в двух или трех временных перспективах, не только несколькими персонажами, но и рассказчиком.

Характерный для французских романов стилистический прием остается невоспринятым авторами рыцарских саг, которые говорят о всех событиях только один раз и всегда с одной точки зрения – с позиции объективной дистанцированности, что более отвечает исконной поэтике саги. Так как повторы в романах никак не продвигают действие, но служат обычно средством эмфазы, то, устраняя их, автор рыцарской саги приближается к подчеркнуто "неэмоциональному" стилю саг об исландцах. Соответствует поэтике саги и то, что переводчик излагает события или в повествовании от третьего лица, или в диалогах героев, никогда (в отличие от создателей французских романов) не забегая вперед и не давая понять, что ему заранее известны будущие действия или планы персонажей.

Обобщая переводческие приемы, можно заметить, что рыцарские саги неизменно опускают или сокращают пространные описания (природы, одежды, внешности), характерные для французских романов. Диалоги сведены в них к функциональному минимуму, выражения чувств крайне сжаты, авторские комментарии почти отсутствуют. Все повторы, детали, которые не служат развитию повествования, в рыцарских сагах опускаются, что не в последнюю очередь связано с трансформацией поэтического текста оригинала в прозаический текст саги. Пропуски объясняются скорее всего не столько тем, что скандинавский переводчик оказался не в состоянии проникнуть в смысл французского или латинского текста, сколько стремлением автора перевода к сознательной трансформации оригинала. Цель всех изменений, очевидно, состоит в том, чтобы сделать романы более доступными, приблизить их к аудитории, непривычной к куртуазной литературе. Можно заметить, что переводчик стремился к максимальной жанровой ассимиляции романа, претворяя его в жанр, доминирующий в скандинавской литературной традиции, – саги.

* * *

В средние века искусство повествования, как известно, предполагало не только создание новых сюжетов, но и освоение уже существующих, их дополнение и расширение. Почти все скандинавские переводчики в той или иной степени отдали дань распространенному в средневековой литературе приему амплификации. Трудно судить, имеем ли мы дело с сознательно используемыми художественными приемами или с интуитивным или осознанным стремлением приспособить создаваемые тексты к культурному уровню своей аудитории. В пользу последнего говорит то, что большинство дополнений, которые можно условно выделить в скандинавских рыцарских сагах, служат разъяснению смысла. Одно слово нередко заменяется формулой, вместо словосочетания или краткой фразы употребляется более пространный оборот, при этом в результате пояснений в тексте появляется орнаментальная аллитерация. Вполне возможно, распространение в сагах производится для усиления стилистического эффекта.

Переводчики рыцарских саг добавляют пояснения в тех случаях, когда они не уверены в том, что топонимы или имена, особенно мифологические и др., известны его аудитории. Например, о Евфрате в "Саге об Александре" сказано, что это одна из четырех рек, вытекающих из Рая (20, 6-7), о Юпитере – что это бог, который на языке читателей саги называется Тором (21, 27-28), и т. д.

Как и во всей литературе средневековья, в рыцарских сагах нередко встречаются ссылки на другие тексты. Подобно большинству средневековых литературных традиций, где сочинивший собственную историю автор нередко предпосылал ей замечание, что "нашел ее в старой латинской книге"⁸, в рыцарских сагах подобные ссылки могут иметь чисто риторический характер. Здесь мы находим и вставки-отсылки к другим эпизодам в тексте, и ссылки на источники, одна из функций которых, возможно, состояла в сообщении достоверности рассказываемому.

В противоположность перечисленным видам дополнений интерполяции духовно-назидательных фрагментов, которые можно отнести к наиболее характерным чертам рыцарских саг, делающим их непохожими на саги об исландцах, принадлежат не только к области риторики. В этих дополнениях превратности судьбы героев объясняются волей Господа. Например, в отличие от романа Кретьена, где Энида просто отказывается изменить мужу при любых обстоятельствах (3335-3344), в "Саге об Эреке" Эвида пытается противостоять ухаживаниям Милона, напоминая ему о его христианском долге: "Господь да хранит тебя, ярл, ты могущественный хёвдинг и сотворен Богом, чтобы поддерживать христианство и наказывать тех, кто делает зло, но я связана священными узами брака, и ты не захочешь лишить Господа двух душ одновременно и отдать себя и меня аду"⁹ (37). Это наставление, наследующее, подобно другим вставным комментариям, назидательный тон проповедей, отсутствует во французском романе. Дидактизм и отсутствие иронии, как уже говорилось, отличают скандинавские рыцарские саги от куртуазных романов. Заметим, что духовно-назидательные интерполяции вкладываются в уста самых различных персонажей рыцарских саг (особенно часто – главного героя или в артуровском цикле – короля Артура), но никогда не произносятся автором саги, что полностью соответствует стилю "отстраненного повествования", свойственному поэтике саг об исландцах.

Говоря о композиции рыцарских саг, тоже можно заметить влияние исконной словесности. Традиционный для французских романов пролог здесь опускается, сага обычно открывается представлением героя, совершенно так же как это делается в сагах об исландцах, "неизменно начинающихся с предисловия, в котором говорится об основных героях саги"¹⁰. Например, в начало "Саги об Эреке" помещается заявление о присутствии героя при дворе короля Артура и краткое его описание (4, 3). Напротив, в послужившем для саги источником романе Кретьена "Эрек и Энида" представление героя откладывается до тех пор, пока он не начинает принимать активного участия в описываемых событиях (83-93).

Подобно сагам об исландцах и в отличие от романа Кретьена (завершающегося отъездом гостей, приглашенных на коронацию главного персонажа), "Сага об Эреке" заканчивается эпилогом, в котором в соответствии с саговой традицией рассказывается о славном правлении героя и о его потомках: "Тогда они поехали домой в свою страну и правили там с честью, славой и полным миром. У них было два сына, одного назвали [Эдус] по отцу Эвиды, а другого – Илакс по отцу Эрека; они оба стали конунгами и выдающимися людьми, похожими на своего отца отвагой и рыцарством, и наследовали после отца страну. Здесь кончается эта сага об отважном Эреке конунге и его жене прекрасной Эвиде" (72, 5).

Пример "Саги об Эреке" дает возможность заметить, что в рыцарских сагах могут сочетаться оба типа традиционного заключения, характерного для саг об исландцах: рассказ о "последующей жизни и поступках героя или сообщение об отпрысках, потомках, родственниках"¹¹. В одном предложении эпилога "Саги об Эреке" говорится о том, сколь успешно правил герой своей страной, в остальной части речь идет о его сыновьях, во всем похожих на своего отца. Сходным образом оригинал неоконченного французского романа "Персеваль" снабжается в переводе заключением, в котором в соответствии с саговой традицией кратко описываются судьбы главных героев.

Изменение структуры французских романов достигается тем, что отдельные эпизоды опускаются, сливаются, другие же вставляются. В уже упоминавшейся нами "Саге об Эреке" пропуск и введение новых эпизодов помогают организовать повествование таким образом, что предстоящие герою испытания описываются как все более жестокие, нападения, которым он подвергается, становятся все опаснее, наносимые ему обиды все в большей степени затрагивают честь.

В первых трех эпизодах Эрек сталкивается с реальными противниками, в двух следующих – со сказочными. Сила его убывает по мере нарастания трудностей: после первой схватки с разбойниками он всего лишь "легко ранен" (35, 8), после сражения с Милоном и его слугой он уже "ранен тяжело" (39, 11). Во время битвы Эрека с Гвимаром оба изувечены так, что "едва могут поднять мечи" (42, 2), а после примирения с противником герою требуется провести полмесяца в своем замке, залечивая раны (43, 3-4). Во второй серии эпизодов Эрек окончательно теряет силы: удар одного из великанов повергает его наземь "без чувств" (46, 26); сражаясь с грабителями, он получает новые увечья, его старые раны открываются, он теряет сознание, а Эвида считает его погибшим и собирается лишить себя жизни (54, 4-55, 2).

Композиционные приемы, использующиеся в "Саге об Эреке" для того, чтобы привести повествование к кульминации, скорее всего унаследованы из исконных саг об исландцах. Как известно, наиболее распространенный структурный прием в этих сагах заключается в постепенном усилении вражды, чему служит "расположение эпизодов в основном конфликте таким образом, что развязка представляется все более неизбежной. Автор организует эпизоды в соответствии с тем, как нагнетается опасность, так что последующий оказывается более гибельным, чем предшествующий"¹² . Как и в сагах об исландцах, в "Саге об Эреке" каждый эпизод изображается как подготовительный по отношению к финальной сцене. Повествование в саге достигает кульминации в последнем эпизоде – битве Эрека с Малбанарингом (63, 3-5). Эрек узнает, что никто не выходил живым из схватки с ним (62, 3-5), но все же бросает вызов грозному противнику. Этот эпизод последней битвы героя, где его доблесть подвергается самому тяжелому испытанию, а его честь полностью восстанавливается, изображается как кульминационный, по отношению к которому все предшествующие сцены следует рассматривать как подготовительные. Следовательно, как нетрудно заметить, повествование в "Саге об Эреке" развивается по тем же композиционным законам, что и в сагах об исландцах.

При переходе к кульминационному эпизоду в "Саге об Эреке" применяется одна из самых характерных черт исконного сагового стиля – "замедление повествования, увеличение деталей, рассказ о незначительном, для того чтобы сосредоточить внимание аудитории на главном событии и усилить его важность по отношению ко всей остальной истории"¹³. Герой получает предупреждение о грозящей ему опасности дважды, о месте действия говорится с необычайными подробностями, в числе которых упоминаются посаженные на кол головы тех, кто пытал свое счастье перед Эреком, – своего рода третье предупреждение. Благодаря замедлению повествования, достигнутому повторными предупреждениями и детализованным изображением места предстоящего поединка, рассказчик заставляет аудиторию оставаться в напряжении совершенно так же, как это делает автор саг об исландцах.

Итак, можно заключить, что в рыцарских сагах, как было показано нами на примере "Саги об Эреке", авторы могли изменять последовательность событий и допускать значительные отклонения от сюжета, лежащего в основе оригинала, для того чтобы привести повествование в соответствие с четко структурированной симметричной композицией, достигая тем самым сходства с организацией исконной саги.

* * *

Чем более независим переписчик, тем сложнее установить, имеем ли мы дело с новой редакцией или с другой версией саги. Можно условно выделить еще одну стадию в эволюции рыцарской саги, когда анонимный исландский редактор, ответственный за трансформированный текст, становится автором. При этом изменения, допущенные им при переложении текста, оказываются столь глубокими, что затрагивают существо саги.

Примером исландского пересоздания уже существующей рыцарской саги может послужить "Сага о Тристраме и Исодд" (XIV в.) которая лишь немногим напоминает историю трагической любви, изложенную в норвежской "Саге о Тристраме и Исёнд" – первой известной нам переводной рыцарской саге (1226 г.). Предполагалось, что исландская версия, стилистически близкая к сагам об исландцах, а не к переводным романам, осознанно создавалась как ответ на норвежскую редакцию¹⁴. Действительно, сагу можно интерпретировать как иронический комментарий на артуровский роман, пародию, подчас доводящую до абсурдного конца поведенческие стереотипы, на которых основаны рыцарские романы¹⁵. К числу средств, при помощи которых автор достигает этого эффекта, относятся преувеличение и искажение популярных образов и мотивов, таких, например, как образ легко утешающейся вдовы из "Ивейна" Кретьена де Труа и "Саги об Ивене". Подобно Лодине, Блензибли выходит замуж за убийцу своего возлюбленного, которому суждено стать отцом ее сына Тристрама. Однако в отличие от героини и "Ивейна", и "Саги об Ивене" она влюбляется в противника мужа уже во время поединка, а по его окончании отнюдь не предается скорби, но посылает за победителем, заключает его в объятия, целует, после чего, как сказано в саге, "они отправились в одну постель и спали всю ночь, а когда настал день, их любовь и дружба не пришли к концу; правду сказать, каждый так любил другого, что оба не замечали ничего, кроме того, что обнимали друг друга"¹⁶ (гл. 3). Как и герои романа "Эрек" и "Саги об Эреке" любящие не в силах разомкнуть сплетенных рук, однако срок их любовного беспамятства продлевается в исландской саге сверх всех мыслимых пределов до трех лет.

Мотив неразделенной любви тоже получает здесь иронический и неожиданный поворот. Исодд предлагают Тристраму в жены три раза: в первый раз это делает ее мать, во второй раз – она сама и, наконец,– дядя героя Мородд, и все три раза Тристрам великодушно отвергает её, говоря, что считает себя недостойным её, а своего дядю – более подходящим для нее мужем (впоследствии это не препятствует их незаконному соединению). Несмотря на свою любовь к Исодд, Тристрам приживает сына с другой Исодд, которую получает в качестве военной добычи. Благодаря такому неожиданному повороту автор приближается к счастливому концу артуровского романа, одновременно отдавая дань традиционной структурной организации саги: повествование венчается эпилогом, в котором кратко излагается судьба Калеграса Тристрамссона и его детей. На протяжении всей саги авторская интерпретация трагической легенды остается вполне индивидуальной.

"Сага о Тристраме и Исодд" отнюдь не единственная, сюжет которой получает весьма творческую трактовку. Исландские авторы ярче всего проявляют независимость от французских оригиналов, когда находят новые сюжеты для своих произведений. Если переводные саги представляются далеко не однородной в жанровом отношении группой (что обусловлено жанровой гетерогенностью тех оригиналов, к которым они восходят), то собственно исландские рыцарские саги, несомненно, составляют один жанр. Их сюжет строится вокруг поиска, причем чаще всего это поиск невесты, которому предшествует путешествие героя.

Мотив путешествия трактуется в исландских рыцарских сагах отнюдь не так, как в континентальных романах. В исландских сагах герой почти никогда не отправляется в путь в поисках приключений¹⁷. Само понятие "авантюра" (avanture) как мотивирующий принцип сюжета чужд исландской саге. В отличие от героев континентальных романов, отправляющихся на поиски приключений, в которых они стремятся проверить свою силу и храбрость¹⁸, действующие лица исландских саг всегда ставят перед собой определенную цель, как правило найти себе невесту или вернуть утраченное родовое наследие.

Исландские рыцарские саги принято условно делить на две группы: саги, в которых основной конфликт мотивирован причиненной герою несправедливостью, и саги, сюжет которых связан с поисками невесты.

В первой группе саг речь обычно идет о том, как герой стремится исправить причиненное ему зло, отыскать пропавших родственников или отомстить их врагам. Таковы "Сага об Адонаисе" (Adonais saga, конец XIV в.), где рассказывается о мести героя за своего отца, короля Сирии, который был убит вероломным герцогом, овладевшим королевой и захватившим трон; "Сага о Вильяме Кошеле" (Vilhjálms saga sjóðs, конец XIV в.), где герой освобождает своего отца из-под власти великана и девяноста троллей, заучив их имена и назвав их в туле, после чего они разрывают друг друга на куски; "Сага о Бэринге" (Bæríngs saga, начало XIV в.), герой которой побеждает рыцаря, вероломно захватившего власть в стране саксов, и не только возвращает себе королевство своего отца, но и, женившись на сестре короля Константинополя, становится правителем Римской империи. Все упомянутые исландские саги оканчиваются описанием свадебного пира.

В нескольких сагах рассказывается уже не об отцах, но о злых матерях и мачехах. В "Саге о Йоуне Игреце" (Jóns saga leikara, XIV в. идет речь о том, как мачеха превращает своего пасынка Сигурда, сына короля Фландрии, в волка-оборотня. В "Саге о Мирманне" (Mirmаnns saga, XIV в.) сюжет строится вокруг рассказа о том, как родная мать, желая отомстить своему сыну за убийство его отца (ее мужа), заражает его проказой, а приемная мать заставляет его забыть о своей жене и вступить в брак с нею самою.

К этой же группе саг можно отнести те, в которых речь идет не только об отцах и мачехах, но и о братьях и сестрах. В "Саге о Вальдимаре" (Valdimars saga, XV в.) брат ищет свою сестру, унесенную во время пира драконом, встречает в лесу карлика, который ведет его к великанам, остается с ними два года, получает от них волшебные заклинания, едет в страну великанов, находит брата и сестру, чья злая мачеха в обличье дракона похитила ранее его собственную сестру; после того как мачеха-дракон погибает в схватке чудовищ, повествование венчается двумя свадьбами. "Сага о цветочной долине" (Blómstrvallasaga, XV в.) повествует о приключениях двух братьев, с детства живущих в разлуке: один унесен в логово дракона, которого он убивает, забирает его богатство и становится королем Каздидонии; другой, убив отца и мать великанши, остается с нею; по прошествии многих лет оба брата встречаются в райской долине цветов, не узнают друг друга, бьются на поединке, каждый рассказывает историю своей жизни, после чего оба пируют на собственных свадьбах. В "Саге о Флоресе конунге и его сыновьях" (Flóres saga konungs ok sona hans, XIV в.) разлученными оказываются не только отец с дочерью, но и муж с женою и сыновьями. Сначала сам Флорес похищает невесту, спустя несколько лет ее отец, воспользовавшись отъездом героя, возвращает дочь и ее трех сыновей, после чего оставшийся без жены и детей Флорес вступает в брак с другой. У них растет красавица дочь, к которой сватается герцог, однако герой отвечает отказом. Герцог собирает союзников, нападает на Флореса, но терпит поражение. В союзниках побежденного герцога Флорес узнает собственных сыновей, прощает их, один из них становится герцогом, а два других – королями, герцог же получает в жены дочь Флореса.

Даже краткое суммирование сюжетов этих саг дает возможность заметить их сходство со сказкой. Эта группа саг наиболее зависима не столько от влияния переводных романов, сколько от воздействия фольклорных мотивов и сюжетов. Все перечисленные саги в изобилии населяют злые мачехи, кроткие падчерицы, не подающие надежд герои, волшебные помощники, волки-оборотни, драконы, уносящие на крыльях братьев или сестер. Действие в них происходит в самых экзотических сказочных странах, возможно известных исландским авторам только по названиям, окончание же традиционно включает описание свадебного пира.

Фольклорные мотивы присутствуют и во второй группе исландских рыцарских саг, где основной конфликт инициируется уже не злыми родственниками, но обычно самим главным героем или другими персонажами: соперником, невестой или ее отцом.

Почти во всех сагах, сюжет которых связан с поисками невесты, речь идет о соперниках, однако далеко не во всех сагах мотив соперничества оказывается главной движущей силой в развитии сюжета. Например, в одной из ранних рыцарских саг начала XIV в., "Саге о Конраде, королевском сыне, и Родберте, предателе" (Konráds saga keisarasonar ok Roðberts svikara), мотив соперничества играет относительно подчиненную роль. Соперником королевского сына становится его побратим по имени Родберт, пользующийся своим превосходством в знании греческого языка и пытающийся оклеветать доверчивого Конрада, изобразив его соблазнителем Маттхильд, дочери греческого императора. Занимательность саги обусловлена не столько развитием темы соперничества, сколько описанием все более устрашающих испытаний, ожидающих Конрада (поездка в страну драконов за драгоценным зеленым камнем, схватка с великанами, львами и т. д.).

Основной смысл саги заключается не в том, чтобы разоблачить злодейские намерения Родберта, но в том, чтобы показать, как наивность, излишняя доверчивость, незнание жизни, привычка полагаться на других могут привести к гибели. Именно об этом говорят герою и его отец ("Полагайся больше на себя, чем на него, так как то, что ты знаешь, более полезно для тебя, чем то, что знает он"¹⁹, 45-46), и его невеста Маттхильд, любовь и мудрость которой наконец помогают ему измениться. Отец Конрада и Маттхильд оказываются единственными, кто видит насквозь вероломного антагониста. Ни отец невесты, ни сам герой не в состоянии разглядеть истинного лица Родберта, раз за разом проявляющего свое вероломство: он отговаривает Конрада от изучения иностранных языков, нарушает законы гостеприимства, соблазняя сестру Конрада Сильвию, делает все, чтобы очернить героя в глазах греческого императора и погубить его. Узнав о беременности сестры, Конрад открыто называет Родберта "предателем" (svikari, 47), однако просит своего отца помиловать его, а затем, вопреки здравому смыслу, соглашается сопровождать его в Грецию.

Во время всего пребывания в Греции, описанию которого посвящена большая часть саги, Конрад проявляет редкостную бездеятельность, ожидая, когда Родберт сосватает ему невесту (его пассивность отчасти мотивируется незнанием греческого языка). Напротив, владеющий языками Родберт не теряет времени даром: он представляет себя королевским сыном, Конрада же – сыном ярла, а затем делает три попытки погубить героя. Родберту удается ввести в заблуждение всех, кроме Маттхильд, которой при помощи рукописи, содержащей образцы всех языков, удается вступить с Конрадом в диалог и установить истину. Конрад окончательно убеждает всех в своем королевском происхождении, победив Родберта на поединке, завершающемся позорным падением антагониста в лужу. Хотя император изъявляет желание казнить злодея, Конрад вновь проявляет редкостное добросердечие и настаивает на смягчении участи своего врага. Родберт наконец удаляется в изгнание.

Сюжет "Саги о Конраде" не имеет, насколько известно, параллелей в средневековой литературе. Ни в одном другом произведение сюжет не строится на незнании героем иностранного языка. По мере развития действия становится понятным, почему автор саги, в отличие от создателей континентальных рыцарских романов, уделил такое внимание образованию и способностям своего героя: умственное превосходство необходимо герою для того, чтобы сохранить социальный статус. Хотя с самого начала Конрад во всем берет верх над своим побратимом, в частности в манере поведения, красоте, воинских доблестях, это не спасает его от козней Родберта только потому, что в его образовании есть единственный изъян. Знаменательно, что владение иностранными языками, очевидно, представлялось особенно важным исландскому автору саги²⁰.

О том, какое распространение получила в Исландии "Сага о Конраде", можно судить и по числу ее рукописей (почти 50, причем наиболее ранние датируются ок. 1300 г.), и по ее переложению в "Римы о Конраде", и по тому, что ее сюжет, вероятно, был использован в другой исландской рыцарской саге. "Сагу о Ярлманне и Херманне" (Jarlmanns saga ok Hermanns, XIV в.), о чем не раз писали, можно трактовать как своеобразный отклик на "Сагу о Конраде"²¹. Автор этой саги, несомненно, знал содержание "Саги о Конраде", так как в конце своего произведения заметил, что его герой Херманн приходится дедом тому Конраду, который ездил в Ормаланд за драгоценным камнем. Сюжет этой саги тоже напоминает "Сагу о Конраде", с той только разницей, что если в последней герой слишком полагался на своего вероломного побратима, то здесь, напротив, необоснованная недоверчивость одного из персонажей побудила к действиям другого.

Подобно Конраду, Херманн, король Франции, в юности обучался всем премудростям и рыцарским доблестям у отца своего побратима Ярлманна. В обеих сагах королевские воспитатели носят не только одинаковый титул ярла, но и одно имя – Родгейр. В отличие от Родгейра из "Саги о Конраде", который не смог научить своего воспитанника иностранным языкам, его тезка из "Саги о Ярлманне" наделил будущего короля всеми знаниями, которыми владел сам. В обеих сагах подробно говорится о том, насколько полно доверяет король своему побратиму. Херманн, герой "Саги о Ярлманне", отправляя побратима за своей невестой, дочерью короля Миклагарда (Константинополя) Рикилат, объясняет, что во всех делах полагается на него больше, чем на любого другого. В Греции отец Рикилат дважды готов предложить Ярлманну свою дочь, однако тот на деле подтверждает верность Херманну и привозит ему невесту.

Если в "Саге о Конраде" герой едва не становится жертвой своего вполне реального соперника, то в "Саге о Ярлманне и Херманне", напротив, соперник существует только в воображении недоверчивого короля. Без всяких оснований Херманн обвиняет своего побратима Ярлманна в желании соблазнить его невесту. Оскорбленный беспочвенными подозрениями, Ярлманн покидает двор, а в это время у Херманна действительно похищают невесту. Несправедливость его обвинений тем очевидней, чем большим он обязан своему побратиму, не только нашедшему и сосватавшему ему невесту, но и после похищения возвращающему ее.

О том, как двенадцать неизвестных в черных накидках с капюшонами, называющие себя Куфлунгами (Kuflungar – "носящие капюшоны"), похищают невесту у короля, рассказывается во второй половине саги. Речь здесь идет о том, как Херманн, измучивший побратима подозрениями в неверности, опрометчиво доверяется Куфлунгам, обещающим построить к его свадьбе великолепные палаты и не желающим иного вознаграждения, кроме права ему служить. Трудно не увидеть в этом эпизоде параллели с известной историей о похищении Фрейи, рассказанной Снорри Стурлусоном в "Младшей Эдде". В ней говорится о том, как неизвестный асам мастер обещает за одну зиму построить прочную стену, чтобы они могли устоять против любого нападения, с условием, что ему отдадут в жены Фрейю. В родовых сагах мотив строительства к определенному сроку тоже нередко объединяется с мотивом возможного похищения невесты. Так, в "Саге о битве на пустоши" (гл. 3) и в "Саге о людях с Песчаного берег" (гл. 14) рассказывается о берсерках, которые обещают хозяину усадьбы к назначенному времени прорубить тропинку в лаве и построить загон за то, что тот отдаст одному из них свою дочь. И в сагах, и в "Младшей Эдде" "строителям" не удается заполучить невесту, однако в "Саге о Ярлманне" похищение Куфлунгами Рикилат проходит вполне успешно, так как король больше доверяется незнакомцам, чем собственному побратиму.

Подобно героиням исландского эпоса (Костбере и Глаумвёр, женам Гуннара и Хёгни), Рикилат наделена вещим даром: она предчувствует, что появление Куфлунгов грозит бедой, однако король не прислушивается к ее совету остерегаться неизвестных. Потеряв невесту, король тоже ведет себя в соответствии с традиционным поведением героев саг. Как Хельги в "Саге о Хрольве Жердинке" (I, 26), которого покидает его жена Ирса, узнавшая, что прижила сына с собственным отцом, он отказывается от пищи, не покидает постели и перестает заботиться о своих владениях. Его реакция на утрату невесты заставляет вспомнить не только о персонаже саг о древних временах, но и о герое одной из королевских саг – норвежском конунге Харальде Прекрасноволосом, потерявшем свою жену Снефрид. Как рассказывается в "Саге о Харальде Прекрасноволосом" (гл. 25) из "Круга Земного", герой ведет себя как помешанный: сидит над своей женой три года, забыв "и свои владения, и все, что подобает конунгу"²² (пер. М. И. Стеблин-Каменского). Сходные описания встречаются и в сагах об исландцах. Например, Эгиль Скаллагримссон, герой древнейшей саги об исландцах, потеряв любимого сына, запирается в своей каморке, ложится на постель и перестает принимать еду и питье. Тордис, дочь Эгиля, спасает отца от гибели, предложив ему сочинить поминальную песнь о погибших сыновьях – прославленную "Утрату сыновей". Подобно Тордис, Ярлманн напоминает окаменевшему от горя королю, что мужам более пристало действовать, чем горевать, и тем спасает ему жизнь, а впоследствии и возвращает невесту. Сказанное позволяет заключить, что помимо "Саги о Конраде, королевском сыне" "Сага о Ярлманне" многим обязана и исконной литературной традиции.

Если в "Саге о Ярлманне и Херманне" подозреваемый соперник оказывается самым верным другом и спасителем, а реальное соперничество (язычники, Куфлунги) играет довольно незначительную роль, то в "Саге о Сигурде Ноге и Асмунде, конунге гуннов" (Sigurðar saga fóts ok Ásmundar húnakongs, XIV в.) этот мотив становится несравненно важнее. Сага начинается с рассказа о прекрасной Сигню, дочери конунга Кнута. Именно к ней приближенные юного конунга Асмунда советуют ему посвататься. Асмунд следует их совету, однако Сигню, которой он приходится по душе, не хочет давать окончательного ответа до возвращения отца. Асмунд тем не менее объявляет себя помолвленным. Тем временем отец Сигню Кнут обещает ее в жены конунгу Сигурду Ноге, получившему прозвище благодаря необычайному умению скакать на одной ноге, а затем выдает дочь замуж вопреки ее воле. Во время свадьбы Сигню с Сигурдом Асмунд не без согласия невесты похищает ее. Сигурд требует возвращения Сигню, и соперники пытаются решить исход дела поединком. Сигурд терпит поражение и едва не погибает, но Асмунд спасает ему жизнь. Так как Сигурд начинает вновь настаивать на возвращении своей невесты, Асмунд великодушно соглашается. После того как Сигню выходит замуж за того, кто был сначала избран ее отцом, а потом стал ее любимым, соперники становятся близкими друзьями и побратимами.

Вторая часть саги в большой степени основана на одной из самых известных саг о древних временах – "Саге о Хрольве, сыне Гаутрека". Подобно ее герою, носящему то же имя, Асмунд в "Саге о Сигурде Ноге" отправляется за невестой в Ирландию. В обеих сагах герой получает отказ от ирландского конунга, считающего предложение, сделанное его дочери, оскорбительным. Когда Асмунд терпит поражение в битве с ирландцами, Сигню, подобно Торнбьёрг, как зовут жену побратима героя в "Саге о Хрольве", видит вещий сон о его несчастье и призывает Сигурда помочь другу. Войско Сигурда одерживает победу над ирландской ратью, однако Асмунда еще до этого спасает дочь ирландского конунга Елена. По просьбе Елены ее отец получает прощение и дает согласие на брак дочери.

Помимо сюжета, "Сага о Сигурде Ноге" имеет и другие черты сходства с сагами о древних временах: в ней используются только имена скандинавского происхождения; хотя действие происходит не только в Скандинавии, но и среди гуннов, ирландцев, валлийцев, все эти народы находятся в пределах викингского ареала; отсутствуют описания рыцарских ристалищ, нет речи ни о каких волшебных предметах, камнях-талисманах, драконах.

Напоминает саги о древних временах и другая сага о соперниках, чьи имена тоже названы в ее заглавии, – "Сага о Хринге и Трюггви" (Hrings saga ok Tryggva), сохранившаяся в двух рукописных фрагментах XV в. Сюжет этой саги, известный полностью только по римам, очевидно сочиненным в XIV в., но дошедшим до нас в рукописях XVI в., связан с мотивом соперничества Хринга и Трюггви. Хринг с детства воспитывается с Брюнхильд, дочерью конунга Хертрюгга, в Гардарики (на Руси), а затем становится королем Греции. Любви Брюнхильд домогается викинг по имени Харек, который, получив отказ на свое сватовство, нападает на ее страну. От брака с викингом Брюнхильд спасает король саксов Трюггви, который в награду за помощь просит ее себе в жены. В качестве компенсации за утрату невесты Трюггви предлагает Хрингу свою сестру Брюнвейг, Хринг отказывается, оба соперника бьются на поединке и получают тяжелые раны. Соперники заключают мир, и Хринг все-таки женится на сестре Трюггви. Трюггви становится жертвой предательства и трагически погибает, а Брюнвейг умирает от горя. Когда браку Хринга с Брюнхильд ничто не препятствует, они дают волю долго сдерживаемой привязанности.

Хотя "Сагу о Хринге и Трюггви" принято относить к рыцарским, в ней нет ни рыцарей, ни конвенционально "рыцарских" тем и мотивов. В то же время ее сюжет недостаточно фантастичен и запутан, чтобы соответствовать традиционно сложившемуся представлению о сагах о древних временах. По-видимому, ее можно отнести к промежуточному типу саг, возможно сходных с теми, которые король Сверрир называл "лживыми" (lygisögur)²³.

Важная особенность рассмотренной нами группы рыцарских саг состоит в том, что ее герой играет не основную роль в сюжете. Для исландской литературы подчиненная роль героя в сюжете саги отнюдь не нова. В некоторых сагах о древних временах главный герой нередко отходит на второй план. В "Саге о Хрольве, сыне Гаутрека", например, поиски невесты отцом героя, а также его побратимами или кровными братьями играют более важную роль в сюжете, чем судьба самого героя, которая в значительной мере определяется его побратимом Асмундом. В сагах об исландцах тоже нередко встречаются, условно говоря, два главных героя. В качестве едва ли не самого характерного примера следует привести "Сагу о Ньяле", которая могла бы называться и "Сагой о Гуннаре с Хлидаренди".

Несколько исландских рыцарских саг объединены образом пассивного главного героя, достигающего цели не собственным упорством, но благодаря покровительству внешних сил. Герои этих саг не могут завоевать невесту или из-за недостаточно высокого социального положения, или потому что неправильно действуют, или, напротив, потому что не желают действовать. В двух сагах герои изображаются выдающимися личностями, однако успешное окончание поисков ими невесты зависит не столько от них самих, сколько от вмешательства в их жизнь извне. Так, в "Саге о Дамусти" (Dámusta saga) решающим оказывается заступничество Девы Марии, в "Саге о Гиббоне" (Gibbons saga) герою помогает фея, в "Саге о Ремунде, королевском сыне" (Remundar saga keisarasonar) союз героев предрешен Свыше.

В первой из упомянутых саг мотив сватовства используется несколько раз. Главный герой "Саги о Дамусти" (ок. XIV в.) тайно любит дочь греческого короля Гратиану, которая необычайно хороша собой и умна, но отвергает всех женихов. Автор саги ясно дает понять, что именно Дамусти суждено завоевать любовь принцессы: он так же красив, как и она, близок ей по возрасту, уму и воспитанию, они часто разговаривают и находят удовольствие в обществе друг друга. Сюжет тем не менее разворачивается вопреки ожиданиям слушателей (или читателей), так как на сцене появляется король Йоун из Саксонии, о котором сам Дамусти говорит, что никогда не видел более красивого мужчины, и сравнивает сияние, исходящее от его волос и лица, с ослепительной красотой Гратианы. Сравнение с Гратианой повторяется, когда происходит встреча принцессы с новым женихом: "Было снова сказано, что никто никогда не видел более ярких людей, чем теперь, когда появились король Йоун и королевская дочь Гратиана. Можно было заметить, что они не отличаются друг от друга по красоте"²⁴ (71-72). Автор саги использует описание физической красоты как средство мотивации той близости, которая возникает между героем и героиней. Не приходится удивляться тому, что король Йоун скоро добивается согласия Гратианы на брак и отплывает к себе в Саксонию подготовиться к встрече невесты.

Казалось бы, счастливый исход сватовства короля Йоуна заранее предрешает развязку, тем не менее и здесь события разворачиваются не так, как можно было предполагать. Рассказчик сообщает, что Дамусти опечалился, когда узнал о том, что произошло в его отсутствие при королевском дворе, ибо он сам любил Гратиану, о чем, однако, никому никогда не говорил. Дамусти заручается поддержкой королевских советников, собирает шеститысячное войско и… убивает своего счастливого соперника. Гратиана опасно заболевает и умирает, а главному герою, терзающемуся муками совести, является Дева Мария и, пообещав ему свою помощь, велит отправиться в усыпальницу Гратианы.

Автор саги ясно дает понять, что ее сюжет движется сверхъестественными силами. В совершенном Дамусти убийстве короля Йоуна оказывается виновен злой великан, носящий значимое имя Альхейм (Alheimr – "весь мир"), который, подобно Дамусти и королю Йоуну, тоже влюблен в Гратиану. Альхейм – олицетворение зла в саге, выясняется, что именно он колдовскими чарами погрузил Гратиану в похожий на смерть сон и он же, стремясь избавиться от соперника, вызвал смертельную болезнь Дамусти.

Все не вполне понятные читателю действия героев и события получают наконец объяснение, становится очевидным, что вся сага посвящена описанию борьбы добра со злом. Добро торжествует, когда герою является Дева Мария. С ее помощью Дамусти побеждает великана Альхейма, тот дает герою напиток, возвращающий к жизни Гратиану, ее отец прощает ему убийство короля Йоуна, Дамусти женится на своей любимой. После смерти ее отца он становится королем Греции, но вскоре передает королевство сыну, а сам удаляется с женой на покаяние.

Нетрудно заметить, что в "Саге о Дамусти" преобладают духовные и назидательные мотивы. Ее можно с равным основанием отнести и к рыцарским романам, испытавшим воздействие духовной литературы, и к жанру духовного повествования, основанного на рыцарском романе. Во всей исландской литературе "Сага о Дамусти" уникальна и тем, что ее главный герой устраняет одного соперника посредством убийства, и тем, что другого он устраняет благодаря помощи Девы Марии. В континентальной литературе некоторое сходство с этой сагой находили во французском романе "Амадас и Идойн"²⁵, тоже содержащем эпизоды мнимой смерти, погребения, схватки с влюбленным демоном, оживления – иными словами, почти все необходимое исландскому автору для построения сюжета.

В самой исландской литературе тоже встречается сходный сюжет в жанре œfintýri (соответствующем европейским exempla)²⁶. В рассказе под названием "О женщине, похороненной заживо" (Af konu einni kviksettrí), возможно восходящем к латинскому источнику, рассказывается о любви юноши к девушке, к которой он не решается посвататься из-за разницы в социальном положении. Когда она внезапно умирает, он выкапывает ее тело из могилы, кладет в свою постель, согревает собственным теплом и горячей любовью и тем возвращает к жизни. Сотворенное чудо помогает юноше преодолеть робость и посвататься к воскрешенной им девушке.

В этом рассказе, как и в "Саге о Дамусти", акцент ставится на провиденциально-чудесном. Появление в саге образа Девы Марии сближает ее с жанром exempla: сообщив, что, герой особенно почитает Деву Марию, рассказчик говорит, что, прежде чем окончится сага, слушатели узнают, какую награду заслужила его преданность в этой жизни, и добавляет, что в ином мире ему, вероятно, уготована еще лучшая награда.

"Сага о Дамусти" напоминает другую исландскую сагу, в которой судьбу героя тоже определяет не он сам. В "Саге о Гиббоне" (XIV в.) решающую роль играет уже не заступничество Девы Марии, но вмешательство девушки-феи. Мотив любви смертного и феи нередок в средневековой литературе, особенно кельтской. Встречается он и в одном из лэ Марии Французской ("Лэ о Ланвале"), известном в норвежском переводе как "Песнь о Януале", и в одной из скандинавских рыцарских саг – "Саге о Парталопе", представляющей собой перевод французского романа "Партонопей Блуаский". Очевидно, именно из этой саги образ влюбленной в смертного феи был унаследован "Сагой о Гиббоне". Тем не менее композиционно "Сага о Гиббоне" сложнее и "Саги о Парталопе", и, возможно, любой другой исландской рыцарской саги. Можно условно выделить в ней три основные части.

Первая часть начинается с рассказа о том, как, преследуя прекрасного оленя, герой отстает от своих товарищей и ложится отдохнуть на расстеленное на холме полотно. Волшебное полотно переносит Гиббона, сына французского короля, в Грецию, к королевской дочери Греке, избравшей его в мужья. Во время их продолжительного союза Грека остается невидимой герою, а он, в свою очередь, продолжает быть невидимым для греков. Когда наконец Грека показывается Гиббону, тот не может долее скрываться от ее отца, короля Греции Филиппа, немедленно заставляющего его вернуться во Францию.

Вторая часть посвящена рассказу о том, как, вместо того чтобы возвратиться к Греке, Гиббон устремляется, очевидно с ее ведома, на поиски другой невесты. Приехав во Францию, герой слышит о королеве Индии деве-воительнице Флорентии, столь же прекрасной, сколь и высокомерной, и дает обет взять ее в жены или "по крайней мере овладеть ею"²⁷. Подобно Брюнхильд, Флорентия готова согласиться на брак только с тем, кто окажется в состоянии с честью выйти из испытаний. Она вызывает Гиббона, как и всех предшествующих женихов, чьи тела висят на двадцати мраморных столбах, окружающих дворец, на состязание в игре на лютне. Герой выходит победителем благодаря полученной им от Греки лютне, созывающей всех жителей в округе, но Флорентия требует, чтобы он сразился на поединке с великаном Эскопартом, защищающим ее царство. Полученным от Греки мечом Гиббон смертельно ранит великана, который просит, чтобы сына героя и Флорентин назвали в его честь. Взбешенная победами Гиббона, Флорентия собирает войско и через три дня разбивает героя и его союзников. Гиббона спасает от гибели Грека с ее ковром-самолетом. Спустя некоторое время герой, переодетый монахом, возвращается в Индию и исполняет свой обет. Он остается с Флорентией год, у них рождается сын, которого они называют Эскопартом.

Третья часть начинается со встречи Гиббона с сестрой, объясняющей, что он достиг всего только благодаря помощи Греки, а потому должен незамедлительно вернуться к ней. Герой вновь переносится в Грецию при помощи волшебства Греки и женится на ней. Покинутая Гиббоном Флорентия уходит в построенный по ее приказу монастырь. Ее сын Эскопарт вырастает и клянется убить своего отца, лишившего его наследных земель и положения, мать пытается удержать его, говоря ему о могуществе и мудрости Греки. Отец и сын сражаются на поединке и получают тяжелые раны, от которых едва не погибают. В мире героического эпоса, например "Песни о Хильдебранте", герои были бы, скорее всего, обречены на смерть, однако в мире рыцарского романа персонажам суждена более благополучная судьба. Не зная о состоянии друг друга, они терзаются раскаянием, оправляются от ран, затем примиряются, после чего Эскопарт наследует от отца корону Франции. Согласно одной из рукописей, Грека удаляется в монастырь во исполнение данного ею во время битвы отца с сыном обета, Гиббон, совершив паломничество в Святую Землю, отрекается от власти в пользу Эскопарта, который становится королем Греции, и тоже посвящает свою жизнь Богу.

Даже по краткому изложению можно заключить, что в саге контаминируются по крайней мере два главных мотива: брак смертного с феей и союз с девой-воительницей. Первый мотив, возможно, восходит к "Саге о Парталопе", второй, составляющий важнейшую отличительную особенность исландских рыцарских саг (см. ниже), мог быть унаследован из норвежского перевода лэ о герое по имени Доун, включенного в собрание переводов лэ Марии Французской "Стренглейкар" (Strengleikar – "Игры для струнных"). Как и в лэ о Доуне, в "Саге о Гиббоне" высокомерная и властная девушка согласна выйти замуж только за того, кто выдержит испытания. И в лэ, и в саге герой с честью выходит из всех испытаний, однако невеста отнюдь не желает сдерживать своего обещания. В саге и в лэ союз героя с девой-правительницей приводит к рождению сына. В обоих произведениях говорится о том, что герой покидает свою жену. Если в лэ встреча героя с сыном ведет к его примирению с женой, то в саге, где судьба героя решается не им самим, но влюбленной в него девушкой-феей, ему приходится возвратиться именно к ней.

Помимо уже упомянутых источников, автор "Саги о Гиббоне", вероятно, опирался также на одну из исландских рыцарских саг, сочиненных примерно в это же время (первая половина XIV в.), – "Сагу о Ремунде, королевском сыне" (Rémundar saga keisarasonar). Подобно Гиббону, герой видит во сне прекрасную принцессу. Ему снится, что он венчается с ней и обменивается кольцами; проснувшись, он замечает на своем пальце обручальное кольцо. Как и в "Саге о Гиббоне", в "Саге о Ремунде" главный враг героя зовется Эскопартом. В последней он сообщает Ремунду, что увиденная им во сне прекрасная принцесса – в действительности его возлюбленная. Как и герой "Саги о Гиббоне", Ремунд смертельно ранит Эскопарта, однако и сам получает от него рану. Умирая, Эскопарт предрекает герою смерть, если он не найдет прекрасную принцессу, явившуюся ему во сне, так как она одна способна исцелить его. От поисков принцессы, как и в "Саге о Гиббоне", героя временно отвлекает соперница. Ее роль в "Саге о Ремунде" исполняет принцесса Розамунда, которая настолько желает завладеть героем, что не останавливается ни перед проклятиями (она грозит Ремунду и его спутникам смертью, если он не подчинится ее желаниям), ни перед клеветой (своему отцу она сообщает, что Ремунд обесчестил ее).

Описываемая в саге ситуация заставляет читателей вспомнить уже упоминавшееся "Лэ о Ланвале", известное в норвежском переводе как "Песнь о Януале", где рассказывается, как те же обвинения и по той же причине на героя возводит королева Гвиневера (его спасает от смерти лишь вмешательство возлюбленной – феи). И в лэ, и в саге правда торжествует. В последней отец Розамунды нападает на Ремунда, терпит унизительное поражение, предлагает герою золото, серебро, значительную часть своей страны и руку дочери. Комментируя отказ героя, рассказчик замечает, что принцесса получила по заслугам, а в одной из редакций саги добавляет, что сам он нисколько ей не сочувствует. Рассказчик еще не раз вмешивается в действие "Саги о Ремунде". Например, в эпизод первой встречи Ремунда и увиденной им во сне принцессы Элины он включает краткое стихотворение: "…и так они лежат здесь вдвоем. Да будет снисходителен Господь к их изнеможению! Пусть он порадует их и укрепит их силы!"²⁸ (140-141), а в одной из версий (AM 539, 4to) он сопровождает стихи восклицанием: "О, если бы мне посчастливилось испытать такое!"²⁹ (140). Нельзя не заметить, что авторские комментарии, появляющиеся в тексте "Саги о Ремунде", сближают ее с континентальными романами. Напротив, для исконной саговой традиции эксплицитное вторжение автора в текст, как уже говорилось ранее, отнюдь не было характерно. Очевидно, включение авторских замечаний в рыцарские саги свидетельствует о глубине ассимиляции жанра романа – присущие этому жанру поэтические средства оказываются освоенными поэтикой рыцарской саги.

Прежде чем привести повествование к успешному окончанию, рассказчик воздвигает на пути героя самые разнообразные препятствия. Справившись с Розамундой, герой должен победить своего соперника – сицилийского принца по имени Гейралдус. Получив от Элины отказ в ответ на сватовство, Гейралдус объявляет войну ее отцу, однако появление Ремунда спасает отца Элины от поражения. Рассказчик вновь не удерживается от комментария о том, что разбитый наголову Гейралдус "ускользает тихо, как вор, которого ведут на виселицу" (187). Помимо Гейралдуса, Ремунду предстоит также победить двух братьев, Либаруса и Калабрина, которые хотят захватить власть землями саксов и Францией, по праву принадлежащую герою после смерти его отца. Став королем, Ремунд возвращает своей стране мир и порядок и завоевывает всеобщую любовь.

Во всех героических деяниях Ремунду помогает посланец Элины по имени Персиак, принц Малой Индии. Принц Персиак был послав Элиной на розыски того, кто получил от нее кольцо, когда она увидела точно такой же, как Ремунд, сон (мотив, известный и в средневековой французской, и в восточной литературе). До встречи с посланцем Элины Ремунд проводит все свое время в лесу, целуя и обнимая статую, напоминающую виденную им во сне принцессу. Даже полученная им от Эскопарта рана, которую может излечить только Элина, не побуждает его начать поиски. Только появление посланца Элины заставляет его отправиться в путь, причем из-за болезни он вынужден ехать в повозке и называть себя "hinn kranki kerrumaðr" ("больным человеком телеги" – это прозвище указывает на то, что роман Кретьена "Ланселот, или Рыцарь Телеги" был, несомненно, известен в Скандинавии, хотя ни он сам, ни его более поздние прозаические переложения не были там переведены). Пассивность героя, таким образом, дополнительно мотивируется плачевным состоянием его здоровья. Он ни разу не инициирует действия, все его поступки вызваны необходимостью реагировать на внешние события и действия других. Единственное, что он делает, увидев Элину во сне и получив ее кольцо, – заказывает похожую на нее статую. Ему нет нужды завоевывать невесту – Элина предназначена ему Свыше (они оба видят один и тот же сон), а потому его сватовство с самого начала обречено на успех. Как и в случае с героями "Саги о Гиббоне" и "Саги о Дамусти", судьба Ремунда отнюдь не определяется им самим.

Может показаться, что образ бездеятельного героя совершенно чужд исландской традиции, а потому привнесен в нее извне. Не отрицая знакомства авторов исландских рыцарских саг с континентальным романом, попытаемся показать, что и в сагах об исландцах, и в сагах о древних временах герой подчас проявляет редкостную пассивность в отношениях со своей невестой.

Среди саг о древних временах есть по крайней мере две, главные герои которых напоминают Ремунда, Дамусти и Гиббона. Таковы "Сага о Фритьофе Смелом" и "Сага о Хрольве Пешеходе". В последней герой, получивший свое прозвище потому, что был столь высок и тяжел, что ни одна лошадь не могла долго выдержать его веса, по описанию далек от традиционных персонажей рыцарского романа. Хрольв скорее напоминает фольклорного младшего сына: он четвертый сын короля Хрингарики в Норвегии, он не умеет обращаться ни с каким оружием, кроме дубины, отец не возлагает на него больших надежд, советуя ему завести усадьбу и подыскать жену, несмотря на его полное равнодушие к женщинам. Ему приходится дважды (подобно Гиббону) отправиться на поиски невесты, в первый раз от лица ютландского ярла Торгнюра, второй раз – от самого себя, хотя он по-прежнему совершенно не желает вступать в брак. Король Торгнюр, поклявшийся жениться на обладательнице золотого волоса, оброненного ему на колени ласточкой, или погибнуть, обещает отдать свою дочь Тору тому, кто добудет ему невесту. Отправляясь за правительницей Руси Ингигерд, которой принадлежит золотой волос, Хрольв объявляет, что в случае успеха Тора может выходить замуж за кого угодно, а сам он не намерен обзаводиться женой.

Оба раза Хрольв сватается к одной и той же женщине – королеве Ингигерд, чей отец Хреггвид, правитель Руси, был убит ее женихом королем Эйриком. Король Эйрик тоже пообещал отдать свою сестру тому, кто поможет ему достать оружие убитого короля Хреггвида, всегда приносящее победу его обладателю. Оружие необходимо Эйрику для того, чтобы получить Ингигерд, не нарушив данного ей обещания: отступиться от нее и покинуть Русь, если избранный ею воин победит его лучшего воина Сёрквира в единоборстве. Сестру Эйрика желает получить в жены датчанин по имени Вильям, который и становится главным врагом Хрольва и обманом заставляет его служить себе. Подобно герою волшебной сказки, Хрольв помогает Вильяму получить невесту, так как выполняет вместо него три поручения, в частности достает оружие короля Хреггвида, но не волшебное, а лишь похожее на него. Когда Хрольв проникает в курган короля Хреггвида, тот открывает ему, что не желает видеть иного мужа для своей дочери. Выясняется, что с самого начала все происходящие с Хрольвом события были заранее предопределены королем Хреггвидом и его дочерью. Он сам был той ласточкой, что обронила на колени Торгнюру принадлежащий Ингигерд золотой волос, так как с самого начала знал, что никто, кроме Хрольва, не сможет спасти ее от брака с королем Эйриком. Ингигерд тоже выбирает именно Хрольва для того, чтобы он сразился с Сёрквиром, просит его устроить ее побег с ним, а затем всенародно объявляет, что никого иного не хочет себе в мужья.

Подобно участи Дамусти, судьба Хрольва определяется не только добрыми, но и злыми силами. Берсерк короля Эйрика по имени Грим Эгир, искусный в колдовстве, заставляет Вильяма уколоть Хрольва сонным шипом, а затем отрубить ему ноги. Вильям хочет погубить не только ярла Торгнюра, но и его сына Стевнира, который был другом Хрольва, однако позднее тоже выразил желание взять в жены Ингигерд и стать правителем Руси. Отец Ингигерд Хреггвид предвидит и это и, когда Хрольв спускается в курган, дает ему напиток, который должен охладить пыл Стевнира. Можно заметить, что, подобно Дамусти, Гиббону и Ремунду, Хрольв не только не предпринимает никаких действий по собственному почину (даже за невестой его посылает Торгнюр), но и те его поступки, которые вызваны необходимостью реагировать на действия окружающих его людей, тоже совершаются им по воле добрых сил (отца Ингигерд и ее самой) или злых (берсерка, Вильяма, Эйрика).

По нежеланию воздействовать на судьбу Хрольва можно сравнить с героем одной из самых известных саг о древних временах – Фритьофом. В рассказывающей о нем саге, сохранившейся в двух редакциях (более ранней – между 1270 и 1400 гг.– и поздней – конца XV в., прославленной шведским романтиком Эсайасом Тегнером), ситуация, заставляющая вспомнить о Тристане и Изольде, разрешается совершенно иным образом. Сюжет строится вокруг взаимной любви с детства Фритьофа Смелого (Fridþjófr hinn frœkni), с которым никто не может сравниться в отваге и мужестве, и прекрасной Ингибьёрг, чье прозвище (hin fagra – "красивая") знаменательно аллитерирует с именем и прозвищем героя. Когда братья Ингибьёрг уезжают, Фритьоф проводит с ней дни и ночи в Бальдрсхаге (hage – роща), где особенно почитали бога Бальдра и "никаких сношений не смели мужчины иметь там с женщинами"³⁰. Так как характер отношений Фритьофа с Ингибьёрг ни для кого не является тайной (в ранней редакции сказано: þeir fóru þangat at skemmta sér – "они отправлялись туда насладиться друг другом"³¹), побратим Фритьофа Бьёрн высказывает опасение, что своим посещением Бальдрсхаге тот рискует прогневить богов. Фритьоф отвечает на это, что ласка Ингибьёрг ему важнее, чем гнев Бальдра. После того как братья Ингибьёрг отказываются выдать ее замуж за Фритьофа, он не делает никаких попыток добиться своей любимой. Более того, тем, что, получив отказ на свое сватовство, Фритьоф покидает братьев и не помогает им защититься от короля Хринга, он невольно вынуждает их заключить брачный союз с последним. Пока готовится свадьба Ингибьёрг с королем Хрингом, Фритьоф отправляется на Оркнейские острова собирать дань для ее братьев, которая пойдет в приданое их сестре.

Ингибьёрг проявляет не меньшую покорность судьбе. Она не пытается избежать союза с Хрингом, хотя продолжает носить кольцо, данное ей Фритьофом, до тех пор пока муж не просит ее снять его. Несмотря на свои преклонные лета, король Хринг, как говорится в саге, очень любил Ингибьёрг. О чувствах самой девушки рассказывается только "симптоматически" даже тогда, когда ее возлюбленный неожиданно является в Хрингарики: она не сразу узнает Фритьофа, назвавшегося чужим именем, а затем, как говорится в саге, заливается краской, увидев на его руке возвращенное ею по просьбе мужа кольцо.

Во время пребывания в Хрингарики Фритьофу представляются два случая избавиться от соперника и соединиться с возлюбленной, однако он не только не пользуется ни одним, но оба раза спасает короля Хринга от гибели. В первый раз он предупреждает Хринга и Ингибьёрг о том, что лед на их пути ненадежен, а когда их сани проваливаются, спасает обоих. Согласно ранней версии саги, вероятно более близкой к оригиналу, король и королева путешествуют в разных санях и Фритьоф сначала спасает Хринга, а только потом Ингибьёрг. Во второй раз Хринг и Фритьоф оказываются наедине в лесу, король ложится отдохнуть и начинает громко храпеть. Автор саги дает понять, какие чувства обуревают героя – Фритьоф вынимает из ножен меч, но тут же отбрасывает его далеко прочь от себя. Мы понимаем также, что и Хринг с самого начала знал о том, кому он доверил охранять свой сон, так как, проснувшись, он впервые называет Фритьофа по имени. Вскоре после этого герой решает покинуть Хринга, вновь возвращает Ингибьёрг свое кольцо и сочиняет вису, в которой признается, что отказывается от нее: "Я всегда буду помнить Ингибьёрг. пока мы оба живы, – да живет она счастливо, – но суждено нам обмениваться сокровищами вместо поцелуев". Хринг предлагает ему остаться и защищать в случае необходимости страну, но герой отклоняет это приглашение. В ответ Хринг тоже сочиняет вису: "Я отдаю доблестному Фритьофу жену и все, что имею". Более того, Хринг хочет также возложить на героя королевский титул, но Фритьоф соглашается стать только ярлом. Свадьба Фритьофа с Ингибьёрг справляется одновременно с тризной по Хрингу.

Предполагалось, что на эту и другие саги, в которых герой не совершает никаких действий, чтобы добиться своей возлюбленной, повлияли греческие романы³², арабская литература, особенно сказки "Тысячи и одной ночи", где речь идет о том, как властители нередко проявляют милость по отношению к любящим³³. Параллель к "Саге о Фритьофе" находили и в арабском собрании биографий поэтов (X в.), в частности в рассказе о поэте Урва и его возлюбленной Авра³⁴. Можно заметить, что, несмотря на наличие многочисленных черт сходства между арабской и исландской историями (герои любят друг друга с детства, героиня выходит замуж за более богатого, герой навещает ее в доме мужа, его кольцо позволяет супругам узнать его, муж героини готов добровольно отдать ее возлюбленному), различия едва ли не более значительны (героиня была обещана возлюбленному с условием, что он соберет достаточное состояние; в его отсутствие героиню выдают замуж и отправляют в другую страну; когда герой возвращается, ему говорят, что его возлюбленная умерла, и показывают ее могилу; несмотря на великодушие мужа героини, любящим не суждено соединиться; герой умирает от любви, героиня тоже погибает от горя).

Более вероятно воздействие на "Сагу о Фритьофе" христианской морали. В этой саге можно видеть пример того, как вознаграждаются долготерпение и праведность. Следует помнить вместе с тем, что назидательность в саге никак эксплицитно не выражена, никаких комментариев от автора или авторских оценок здесь не дается. Отсутствие в саге традиционных способов выражения авторского присутствия сближает ее с сагами об исландцах, в которых герой тоже не всегда активно добивается своей возлюбленной. В "Саге о Гуннлауге Змеином Языке", например, герой тоже в юности проводит некоторое время у отца своей будущей возлюбленной (Хельги Красавицы). Отец выдает Хельгу замуж за другого, потому что Гуннлауг не возвращается за невестой в положенное время. Подобно Фритьофу, Гуннлауг не пытается воспрепятствовать ее браку, но продолжает любить Хельгу и после ее замужества. Окончание саги отличается от конца "Саги о Фритьофе" и соответствует жанру родовой саги – Гуннлауг бьется на поединке с мужем Хельги Хравном, и оба погибают. Так же трагически завершается и "Сага о Кормаке", герой которой обручается со своей невестой Стейнгерд, но тоже не является за нею в назначенное время, и она выходит замуж за Берси. Кормак сражается с ним на поединке, Стейнгерд разводится с Берси, но Кормак вновь упускает возможность жениться на ней, и она выходит замуж за Торвальда. После нескольких поединков Торвальд уступает Стейнгерд Кормаку, но теперь она отвергает его. Кормак объясняет это "не судьбой", покидает Исландию и погибает в Шотландии.

В сагах об исландцах герою не суждено соединиться с возлюбленной; напротив, в рыцарских сагах счастливый конец и описание брачного пира всегда предрешены. Однако в рассмотренных нами рыцарскиx сагах и сагах о древних временах герой обязан своим счастьем не столько собственным усилиям, сколько воле Божией (в "Саге о Ремунде"), покровительству Девы Марии (в "Саге о Дамусти"), вмешательству посторонних сил (любящей героя феи в "Саге о Гиббоне" или мира мертвых в "Саге о Хрольве Пешеходе"), великодушию соперника (в "Саге о Фритьофе"). Можно предположить, что авторы саг с бездеятельным героем, будь то Фритьоф, Хрольв или Дамусти, Гиббон или Ремунд, могли почерпнуть из исконной исландской традиции не меньше, чем из арабской или греческой литературы или из континентальных рыцарских романов.

* * *

В отличие от тех саг, где образ героя характеризуется известной пассивностью, в тех произведениях, к анализу которых мы переходим, главные персонажи проявляют повышенную активность, а нередко и агрессивность. Таковы саги о девах-воительницах, составляющие отличительную особенность средневековой исландской литературы. Если в других литературных традициях эпизодически встречаются образы строптивых принцесс, укрощаемых женихами, то в исландской словесности возникает особая разновидность жанра рыцарской саги – рассказы о единовластных правительницах своих стран, вообще не желающих слышать о браке, ибо замужество грозит им ослаблением власти и утратой социального статуса. Они не только категорически отказывают женихам, но и подвергают их словесным и физическим унижениям.

В рыцарских сагах для героинь таких рассказов существует специальное обозначение – meykongr "дева-правительница", сами же они знаменательно именуют себя "королем" (kongr), но не "королевой" (dróttning). Соотношение между упомянутыми лексемами не исчерпывается родовыми различиями. Хотя титул королевы – dróttning – может относиться и к незамужней правительнице, и к жене короля, в сагах он обычно подразумевает указание на ограниченность власти, производной от власти супруга-короля (kongr, konungr).

Неполную синонимичность обозначений можно особенно ясно показать на примере "Саги о Парталопе", единственной переводной саги, где образ героини переосмысляется (в отличие от французского романа XII в. "Партонопей Блуасский", послужившего для нее оригиналом) в соответствии с исконной исландской традицией именно как образ девы-правительницы (meykongr), отвергающей всех женихов до тех пор, пока ее не завоевывает самый доблестный. Героиня "Саги о Парталопе" Мармория становится в возрасте пятнадцати лет, после смерти своего отца, правительницей всей Греции, в ее подчинении находятся двадцать четыре правителя других стран, в том числе Парталоп, сын короля Франции и ее будущий муж. Советники побуждают ее вступить в брак, однако ей кажется унизительным титул императрицы – keisarina (или, согласно другой версии саги, "королевы" – dróttning) – после того, как она называла себя "дева-король" (meykongr).

Марморию напоминает героиня "Саги о Сигргарде Смелом", пятнадцатилетняя Ингигерд, которая после смерти отца созывает собрание и провозглашает себя королем (kongr) над всей страной. Автор саги комментирует, что женщины, которые вели себя таким образом, назывались в то время "девами-правительницами" (meykongar). Когда Сигргард сватается к ней, она объявляет ему, что во всем превосходит его, ибо единолично владеет всей полнотой власти в своей стране, считает саму себя "своей наилучшей советчицей"³⁵ и никогда ни у кого и ни в чем не собирается спрашивать позволения (V, 54-55). Желание Ингигерд быть именно королем, а не королевой удостоверяется тем, что она присваивает себе мужское имя Инги. От лица рассказчика добавляется, что она была столь властной и на всех наводила такой ужас, что никто не осмеливался перечить ей ни в чем (V, 49).

Присвоившую себе мужское имя Ингигерд можно сравнить с героиней "Саги о Хрольве, сыне Гаутрека", относящейся к сагам о древних временах. Торнбьёрг, единственная дочь шведского короля Эйрика, с самого детства преуспевает в воинских искусствах. Когда отец наделяет ее воинами и вручает ей в правление третью часть страны, она провозглашает себя девой-правительницей (meykongr) и дает обет не вступать в брак. Своих женихов Торнбьёрг не только оскорбляет и высмеивает, но ослепляет, отрубает им конечности, убивает. Свое имя она переделывает в мужское и называет себя Торберг, поэтому пришедший свататься к ней Хрольв обращается к ней так, как обратился бы к королю: "Да здравствуешь ты, господин (herra), и да процветает твое королевство"³⁶ (III, 81). Торнбьёрг делает вид, что принимает Хрольва за нищего, и с позором прогоняет его и сопровождающих. Отвергнутый Хрольв собирает войско, вызывает "короля Торберга" на бой, побеждает "его" и тем принуждает Торнбьёрг признать его превосходство и вступить с ним в брак.

Подобно Торнбьёрг, Седентиана, героиня "Саги о Сигурде Молчаливом", становится правительницей страны после того, как ее отец Флорес и мать Бланкифлур (главные персонажи переводной саги, основанной на французском романе о Флуаре и Бланшефлёр) решают удалиться из мирской жизни. Седентиана объявляет себя "единовластным королем" – einvaldskonungr (II, 102)³⁷, а ее отец требует, чтобы все могущественные люди в стране присягнули ей на верность, после чего она настаивает на исключительном употреблении мужского титула.

Этот мужской титул, присваиваемый женщиной, нигде не подвергается оценке автором или рассказчиком саги, за исключением "Саги о Гиббоне", где единственный раз по этому поводу высказывается некоторое неодобрение: Флорентия, правительница одной трети Индии, как становится известно герою, столь заносчива, что заставляет называть себя "королем" (22). Эта не вполне лестная характеристика вложена в уста карлика, представляющего Флорентию герою (и читателю) и дающего ее словесный портрет: "Действительно, она вправе носить это имя, ибо может быть названа цветком и яблоней, превосходящей всех женщин, где бы они ни были во всем мире. Каждый, кто находит удовольствие в сочинении кратких саг или рассказов, должен умолкнуть и ничего не говорить о ее красоте". Голос персонажа заглушается далее голосом повествователя, который дополняет сравнение с яблоней, несомненно восходящее к "Песни Песней", ссылкой на Овидия: "Но я клянусь моей верой, говорит тот, кто сочинил этот рассказ, что если бы у меня была ученость, образование и красноречие Овидия, чтобы я мог говорить о любви, то тогда я сочинил бы не меньшую книгу, чем Библия, о ее красоте и ее учтивом поведении (kurteisligum listum)"³⁸.

Использование французского заимствования (kurteisligr – "куртуазный") в последней строке приведенного описания в не меньшей степени указывает на его происхождение, чем включение в текст слов рассказчика. Как известно, в исконной исландской прозе рассказчик никогда не вмешивается явно в ход повествования, в отличие от французских романов, например Кретьена де Труа, где автор комментирует все, о чем идет речь, в том числе и красоту героини. К описаниям Кретьена, возможно, восходит повествование о внешности Седентианы в уже упоминавшейся "Саге о Сигурде Молчаливом": "Она была красива телом, подобно прямому тростнику, и, как и следует, стройна. Ее глаза сверкали, как звезды в ясную погоду, и лучи света, казалось, исходили от нее. Ее голова была округлой, как острова, что становятся цвета золота от яркого сияния, как горящий огонь или солнечные лучи, а волосами своими она могла бы покрыть себя всю. Такими же были ее щеки и прелестный рот. Вся она была так прекрасно сложена, что всем было ясно, сколь успешно природа во всех отношениях сотрудничала с самой судьбой, чтобы создать ее. превосходящую всех девушек, где бы они ни были во всем мире" II, 100). Приведенное описание сопоставимо со словесными портретами Кретьена не только по многословности и идеализированности, но и по целому ряду конкретных, очевидно, формульных деталей. Так, в описании героини в романе "Эрек и Энида" (421-441) Кретьена мы находим упоминание и о золотых волосах, и о глазах, сияющих полодобно звездам, и о белизне кожи, и о ярком румянце.

Белизна кожи и яркость румянца сравниваются с белоснежной лилией и алой розой и в другом описании девушки в единственной саге, названной по имени героини, а не героя, – в "Саге о Нитиде" (Nitida sagá): "Она была и мудрой, и красивой, ее лицо было светлым и румяным, будто алая роза слилась со снежно-белой лилией. Ее глаза были яркими как карбункулы, ее кожа была бела как слоновая кость, ее волосы, как золото, ниспадали вкруг нее до земли"³⁹ (V, 3). Сравнение с лилией встречается и в "Саге о Дамусти", о которой уже шла речь выше: "О ее сиянии говорится, что она превосходила в яркости растение, называемое лилией, но когда ей случалось меняться в лице, то она заливалась краской так, что сияние было не меньшим, чем у солнца, встающего в чистом небе" (51-52). Легко заметить, что в описаниях героини нередки сравнения со светом, солнцем, звездами и т. д., а также метафоры, подсказанные миром природы.

Нет сомнения в том, что искусство словесного изображения в исландских сагах находится под влиянием традиции рыцарских романов (ср. также описание Изольды в романе Готфрида Страсбургского "Тристан", 10890-10989). Вместе с тем в последних отнюдь не акцентируется мудрость героини, о которой идет речь и в приведенном портрете Нитиды, и в рассказах о других героинях исландских саг. В уже упоминавшейся "Саге о Хрольве, сыне Гаутрека" Торнбьёрг называется "более мудрой и красивой, чем другие женщины" (IV, 62), брат же героя, Кетиль, говорит, что в Скандинавии не найти лучшей невесты, ибо она превосходит всех женщин (IV, 67-68).

В отличие от рыцарских романов, в исконных скандинавских памятниках мы находим помимо описаний красоты героини и упоминания о ее мудрости, и даже ее обозначение королевским титулом (konungr). Так, в одной из вис исландского скальда Одди Глумссона восхваляемая героиня прямо именуется конунгом: "Вряд ли мы, как я думаю, достойны Эрменгарды, знаю я, что умная земля головной повязки (= женщина) может быть названа конунгом среди женщин"⁴⁰. В "Саге об оркнейцах", в которой цитируется приведенная виса Одди, говорится и о красоте Эрменгарды: "Она несла в руке кубок, была одета в прекраснейшие наряды и распустила волосы, как девушка, перехватив их золотой лентой у лба"⁴¹. Ярл Рёгнвальд взял ее за руку и произнес вису о том, как красивы ее волосы, в которой упомянул и о ее уме: "Действительно, твои волосы, / умная Биль (= женщина), более / прекрасны, чем у других / увитых золотом жен. / Опора долины ястреба (= женщина) / позволяет упасть на плечи своим / волосам – я обагрил когти жадного / орла – золотым, как шелк".

Тема висы Рёгнвальда имеет параллели и в прозе, и в поэзии скальдов, например у Кормака – "Волосы, что расчесывает Сив льняной повязки (= женщина)"; у Эйнара Скуласона – "земля ложа змеи (= женщина) позволила светлому снегу головы (= волосам) свободно струиться"; у Снорри Стурлусона – "Я вошел туда, где красивейшая женщина сидела в палатах, Герд головной повязки (= женщина) распустила свои волосы". В "Саге о Кормаке" говорится: "ее (Стейнгерд) волосы были лучше, чем у (других) женщин"⁴²; в "Саге о Гуннлауге" сказано, что у Хельги "были такие длинные и густые волосы, что они могли закрыть ее всю, и они были красивы, как золотые нити"⁴³ (пер. М. И. Стеблин-Каменского). То же рассказывается в "Книге о Заселении страны"⁴⁴ о Халльгерд, дочери Одда, чьи "волосы обвивались вокруг ее тела до пола, и о ней говорили, что у нее самые красивые волосы из всех исландских женщин, кроме Халльгерд Длинноногой"⁴⁵. Легко заметить, что описание внешности женщины в прозе и в скальдической поэзии часто ограничивалось этим своеобразным символом красоты.

Говорится в поэзии скальдов и о прекрасных глазах женщины, например в висах, цитируемых в "Саге о Кормаке": "Сверкнули мне сияющие / огни обеих щек (= глаза) / женщины"; "Луны ресниц (= глаза), / острые, как у сокола, / облаченной в лен Христ пучины лука (= женщины) / сверкнули мне из-за светлого / неба бровей (= лба). Этот луч звезды век (= взгляд глаз) / Фрид золотого ожерелья (= женщины) / несет несчастье и мне, / и Хлин колец (= женщине)". В висах Кормака глаза любимой названы с помощью кеннингов сияющими "огнями щек", "соколиноострыми лунами ресниц", "звездами век", ее лоб – "небом бровей". Упоминание в едином контексте неба, звезд, луны создает "космический" образ, в котором для скальда замыкается вся вселенная.

Взгляд скальда, как и автора исландских рыцарских саг, оценивает не только внешнюю сторону (стройность стана, красоту лица и рук, белизну кожи), но и ум героини: konan svinna (Кормак № 63; ср. также № 8), svinn snót – "умная женщина" (Бьёрн Арнгейрссон № 3), orðsœll – "счастливая на слова" (Бьёрн Арнгейрссон № 2), и ее знатное происхождение: vel borinn (Кормак № 5; ср. œttgóð – Халльфред № 5), œttgöfug – (Бьёрн Асбрандссон № 3). Хотя внешний облик героинь не становится самостоятельным предметом изображения в песнях "Старшей Эдды", здесь также встречаются упоминания об уме героини (horsk – "умная", Háv. 102⁸; Am. 35³, 10⁵, svinnhugup– "умная", НН II.11²)⁴⁶.

Как явствует из процитированных отрывков, и восхваление женской красоты, и утверждение превосходства одной женщины над другими не новы ни для скандинавской поэзии, ни для прозы. Можно с уверенностью утверждать, что индивидуальная красота героини по достоинству оценена как скальдами, так и авторами исландских рыцарских саг, ибо превращена в предмет литературного изображения. Сказанное позволяет увидеть в образе девы-воительницы контаминацию исконных и заимствованных мотивов.

Не только физическая привлекательность героини, но и ее красноречие и природный ум, замеченные и в поэзии скальдов, и в песнях "Старшей Эдды", становятся объектами описания в исландских рыцарских сагах. За словесным портретом героини в сагах обычно следует рассказ об ее прочих совершенствах. О героине "Саги о Нитиде" говорится, что она была наделена не меньшими способностями, чем самый выдающийся ученый, "своим умом она могла бы воздвигнуть крепчайшую стену вокруг ума других людей" и перехитрить всех; она "могла отыскать десятки решений любой задачи, для которой другие находили только одно решение" (V, 4). О Торнбьёрг в "Саге о Хрольве, сыне Гаутрека" сказано, что она была не только мудра и красива, но и высокомерна и горда (IV, 70). О Седентиане в "Саге о Сигурде Молчаливом" повествуется: "И когда эта выдающаяся девушка поняла, что она отмечена и украшена всеми природными дарами мира и превосходит других женщин в красноречии и всех науках (með snilld orða ok öllum fróðskap), ее высокомерие и гордость стали расти и она начала почти презирать всех знатных жен и сыновей благородных людей так сильно, что не могла подумать ни об одном рожденном в северном полушарии, с которым она могла бы соединиться в любви, не навлекая на себя позора" (II, 100). Автор саги объясняет гордыню героини и нежелание вступать в брак ее высоким мнением о собственной красоте и учености, а не только унаследованным ею богатством и неограниченной властью, поэтому идеализированное описание ее внешности, ума, учености, обходительности не вступает в противоречие с ее крайней жестокостью по отношению к тому, кто собирается вступить с нею в брак.

Поведение героини по отношению к жениху предвосхищается и мотивируется во всех исландских рыцарских сагах о девах-правительницах. Так, в "Саге о Кларусе" учитель рассказывает королевскому сыну о принцессе Серене, которая столь умна и сведуща в науках, что вся ученость принца покажется равной невежеству пахаря⁴⁷ (V, 7). Из описания Филотемии в "Саге о Динусе Заносчивом" можно заключить, каким именно было образование девы-правительницы, которое помогало ей отвадить нежеланного жениха: "Она так хорошо освоила все семь книжных наук с примыкающими к ним областями, что каждое искусство, казалось, происходило от нее, и не было ей равных в целом королевстве. Она изучила волшебство и язык рун так, что никто не мог сравниться с ней во всем мире, ей была известна вся природа земли, и ход небесных светил, и наука о звездах, все свойства растений, камней, деревьев, побегов, источников всего мира. Поэтому она владела великими чарами и многим тем, о чем даже мудрые мужи не имели представления"⁴⁸ (12-13).

Сюжет "Саги о Динусе Заносчивом" строится вокруг того, как Филотемия, подобно другим девам-правительницам, столь же умная, сколь и жестокая, использует свои искусства и чары в борьбе с женихом, который во всех отношениях является ее alter ego. Как и она, он необыкновенно хорош собой, владеет всеми науками, волшебством и рунами и, подобно ей, не желает и думать о браке. Свое прозвище он получает, в частности, за презрение ко всем женщинам.

Герой-женоненавистник, столь хорошо знакомый античности, неизвестен исконной скандинавской литературе. Едва ли не впервые мы встречаем этот образ в норвежском переводе лэ Марии Французской "Песнь о Гвимаре" (Guiamars ljód) из собрания "Стренглейкар". Герой "Песни о Гвимаре" остается равнодушным ко всем женщинам и пренебрегает их чувствами до тех пор, пока проклятие оленя, которого он убивает во время охоты, не обрекает его на невыносимые страдания от неразделенной любви. Сходную перемену герою "Саги о Динусе Заносчивом" суждено претерпеть потому, что Филотемия при помощи своих чар (волшебного яблока) заставляет его полюбить себя лишь для того, чтобы помериться с ним силами и испытать удовольствие его отвергнуть. Ее желание унизить жениха мотивировано исключительно гордыней и ненавистью к противоположному полу.

Подобно тому как образ героя представляет собой зеркальное отражение образа героини, ее поведение по отношению к нему воспроизводится позднее в саге в его поведении по отношению к ней. Исчерпав все чары, пустив в ход всю свою ученость, прибегнув ко всем бывшим в ее распоряжении хитростям, Филотемия принимает Динуса в качестве супруга. Однако теперь ей суждено испытать те же самые унижения, каким подвергался по ее милости герой, и изведать к нему равную по силе страсть.

Унижение жениха, социальное неравенство героя и героини входят в число топических мотивов исландских рыцарских саг. Так же как и сюжет "Саги о Динусе Заносчивом", сюжет всех этих саг строится вокруг попыток героя перехитрить ненавидящую его девушку и силой и (или) хитростью склонить ее к браку. Такова, например, "Сага о Кларусе", в которой содержатся все характерные для этой жанровой подгруппы мотивы. Во-первых, героиня саги – прекрасная принцесса Серена, дочь французского короля Александра, в которую по рассказам видевших ее людей влюбляется Кларус, отвергает всех женихов и самую мысль о браке. Во-вторых, в соответствии с канонами жанра героиня унижает своего жениха (как только герой объявляет о своих намерениях, Серена выставляет его с пира, называя его "мужланом" – þorpari – и советуя ему поискать подходящего общества среди бродяг и оборванцев). В-третьих, отвергнутый жених мстит за нанесенное ему оскорбление и получает согласие на брак (большую часть саги занимает рассказ о том, как Кларус, переодетый и назвавшийся принцем Эскельвардом, завоевывает невесту с помощью своего мудрого учителя из Аравии). Подобно "Саге о Динусе Заносчивом", эта сага не заканчивается описанием брачного торжества, но повествует о том, каким унижениям Кларус подвергает Серену, чтобы проверить ее постоянство.

Возможно, в этой саге впервые появляется мотив женской алчности, используя которую жениху удается одержать победу над строптивой невестой. Когда отвергнутый Кларус вновь появляется перед Сереной в обличье чужеземного принца и обладателя золотого шатра и золотого медведя, Серена соглашается провести с ним ночь, а затем и выйти за него замуж, только чтобы заполучить приглянувшуюся ей вещь (V, 28). Подобно Серене, героиня "Саги о Сигргарде Смелом" Ингигерд соглашается встретиться наедине с отвергнутым ранее и неузнанным ею в обличье купца женихом, так как хочет приобрести принадлежащие ему ковер-самолет и огромный карбункул, а затем ускользает от него на том самом волшебном ковре, на котором он хотел ее похитить. Героиня "Саги о Викторе и Блавусе" Фульгида тоже улетает от своего жениха, переодетого купцом, на принадлежащем ему ковре-самолете, а прежде того соглашается разделить с ним ложе, как только он обещает ей драгоценный ларец, в котором никогда не иссякают золотые монеты (37).

Фульгиде удается перехитрить Виктора и подвергнуть его обычному наказанию незадачливых женихов – его обривают и мажут дегтем. То, что происходит на брачном ложе с Кларусом, тоже напоминает судьбу остальных героев саг о девах-правительницах, начиная с Брюнхильд. Выпив вина, Кларус погружается в глубокий сон, во время которого приближенные Серены избивают его и сдирают с него кожу. В "Саге о Сигргарде Смелом" герой тоже получает согласие своей невесты Ингигерд провести с ним ночь, но в первые два вечера неожиданно для себя засыпает, за что наутро ему приходится вытерпеть ее насмешки и упреки. Поняв, что погружается в сон благодаря волшебной подушке и покрывалу, герой избавляется от них в третью ночь и подвергается нападению двенадцати хорошо вооруженных воинов Ингигерд. Как и всем другим героям исландских рыцарских саг, ему, избитому и раненому, удается ускользнуть на родину в Гардарики (Русь), чтобы впоследствии отомстить за свое унижение.

Рассказ об оскорблениях, которым подвергается герой, и наносимых ему увечьях варьируется из саги в сагу и обычно включает побои, бритье волос, валяние в дегте. В "Саге о Викторе и Блавусе", как уже говорилось, героиня тоже сначала предлагает герою разделить с нею ложе, подносит ему сонное зелье, а затем обривает его, приказывает извалять в дегте и бросить в глухом лесу (37-38). В "Саге о Сигурде Молчаливом" сходному наказанию подвергаются старшие братья героя, Хальвдан и Вильяльм. Они оказываются схваченными людьми девы-воительницы Седентианы, которая сначала изливает свою ярость в оскорблениях, называя Хальвдана "бродягой" (loddarí), "дураком" (fól), "негодяем" (fantr), "попрошайкой" (sníkjari), затем велит обрить обоих братьев, вывалять в дегте, избить, вырезать на их спинах изображение совы, а на груди выжечь клейма (II, 126-127). Явившийся отомстить за братьев герой тоже заключается под стражу, а затем помещается на две недели в яму с ядовитыми змеями и ящерицами.

Очевидно, истязания, которым подвергаются герои саг, должны были символизировать крайнюю степень их унижения, полное отрицание их социального статуса, а возможно, и нарушение самоидентификации. В физическом и моральном унижении героя видели также желание героини получить над ним полную власть и добиться сексуального превосходства⁴⁹, сами же саги о девах-правительницах трактовались как плод монашеской мизогиничности и, в более широком плане, как отражение того отношения к женщине, которое было характерно для позднесредневековой христианской культуры⁵⁰. Внимание исследователей привлекало также социальное положение описываемых персонажей: основной конфликт саг о девах-правительницах рассматривался как результат стремления героя добиться более высокого социального статуса благодаря выгодному браку⁵¹.

Последнее предположение кажется вполне вероятным прежде всего потому, что в исландских сагах редко идет речь о чувствах героя. Не любовь, но желание найти достойную по положению и состоянию жену мотивирует поход за невестой в "Саге о Ярлманне и Херманне". Ярлманн дает совет Херманну вступить в брак с женщиной, имеющей могущественных родных, чтобы рожденные ею дети унаследовали богатство и королевство. В "Саге о Кириалаксе" (Kirialax saga) отец тоже советует герою вступить в брак с Флоренсией, так как она дочь греческого императора, который уже стар и скоро уступит свое царство зятю. Побратим героя в "Саге о Стурлауге Трудолюбивом" объявляет отцу своей невесты о желании стать его зятем для того, чтобы увеличить свою славу и богатство. О браке по расчету идет речь и в "Саге о Сигурде Молчаливом": старший брат героя Хальвдан ищет руки Седентианы, желая поправить свое пошатнувшееся благосостояние. По его словам, он хочет найти жену и утвердить себя с помощью богатства и власти над страной (II, 121). О его намерениях вполне открыто сообщает Седентиане сопровождающий его брат Вильяльм, убеждающий ее согласиться на этот брак, ибо ее власть, отданная Хальвдану, поможет ему добиться преимущества над большинством королей в северных странах (II, 125).

Едва ли может вызвать удивление, что, подобно Седентиане, героини саг ничуть не чувствуют себя польщенными подобными предложениями матримониальных сделок, так как считают себя превосходящими всякого жениха по древности рода, власти, богатству и, наконец, по уму и образованности. Брак означает для них и утрату власти, и унизительную зависимость от мужа. Самоочевидно, что интересы героя, желающего повысить свой социальный статус и благосостояние, и его невесты, стремящейся сохранить всю полноту власти над страной, трудно примирить.

Тот же конфликт, несомненно отражающий реально существовавшую дилемму, служит темой многих континентальных романов, но трактуется в них иначе. Во французских романах нередко изображается, как женщина-правительница, отвергающая брак, оказывается легкой добычей какого-нибудь искателя приключений, желающего присвоить ее состояние, и подвергает опасности себя и свою страну. Обычно в этой ситуации на сцене появляется герой, которому представляется возможность спасти и честь дамы, и ее владения. Так, в романе Кретьена де Труа "Ивейн" герой приходит на помощь даме Наризон, неспособной отразить нападение герцога Алиеса; в том же романе приближенные советуют Лодине вступить в новый брак, ибо она и ее подданные нуждаются в защите. В другом романе Кретьена "Персеваль" герой спасает Бланшефлёр, когда Кламадий, которому она отказала, осаждает Бельрепейр.

В скандинавской литературе ситуация, когда героиня оказывается бессильной отвергнуть отвратительного ей жениха и защитить от него свою страну, описывается в одной из ранних версий "Саги о Магусе Ярле" (Mögus saga jarls) в пряди о Гейрарде, где рассказывается об Элинборг, унаследовавшей после смерти отца (короля Франции) власть над всей страной. После того как она отказывает всем сватавшимся к ней, правитель из Африки по имени Приам нападает на ее страну и угрожает захватить столицу Реймс. Он предлагает Элинборг или вступить с ним в брак и обратиться в веру Тора и Одина, или попытаться собрать войско, на что он дает ей один месяц, после чего угрожает захватить ее королевство, а ее саму отдать своим слугам.

Так не только романы, но и исландские саги свидетельствуют о том, что "особую привлекательность женщине в глазах мужчины часто сообщало социальное положение ее отца или богатство, унаследованное ею от первого брака"⁵². Возможно, именно поэтому исландские девы-правительницы изображаются как наиболее желанные невесты – брак с ними был, несомненно, выгоден, потому что, будучи единственными наследницами родового имущества, они целиком передавали его в руки мужа⁵³. Однако только в исландских сагах героиня стоит перед осознанным выбором: вступить в брак или сохранить власть. И только в исландских сагах героиня решает его в пользу власти и сохранения родового имущества.

Неизвестно, повлияла ли на скандинавскую традицию античная культура, в частности греческие амазонки. Неизвестно также, какая реальность стоит за образами дев-воительниц (судя по археологическим данным, оружие в женских погребениях до сих пор не найдено). В пока остающемся единственным исследовании исландских рыцарских саг о девах-воительницах, сделанном Марианн Калинке, предполагается влияние на этот жанр арабских сказок⁵⁴. В качестве параллели исландским девам-правительницам М. Калинке приводит образ принцессы эд-Датмы, весьма сурово обращающейся со своим женихом принцем Бахрамом ("Тысяча и одна ночь", ночи 597-598)⁵⁵. Подобно германским "щитовым девам", она побеждает в бою многих отважных принцев, отбирая у них коней, оружие и броню и накладывая на их лоб клеймо: "этот человек получил свободу от эд-Датмы". Встретившись на поединке с принцем Бахрамом и поняв, что ее ждет поражение, она прибегает к хитрости – поднимает забрало – и одерживает победу над ослепленным ее красотой принцем. Побежденный принц, как и те женихи, о которых идет речь в исландских сагах, мстит за свое поражение. Он является к принцессе и ее служанкам в обличье старца и предлагает драгоценности и наряды той, которая согласится выйти за него замуж. Не желая, чтобы служанкам досталось что-либо, чего нет у нее, эд-Датма переодевается рабыней, приходит к мнимому торговцу и спрашивает его, согласен ли он взять ее в жены. В ответ он предлагает ничего не подозревающей девушке самые ценные сокровища, а затем овладевает ею.

Даже краткий пересказ арабской сказки дает возможность заметить ее отличия от исландских саг с похожим сюжетом: тот способ, которым невеста одерживает победу над женихом, мотив переодевания невесты, характер мести жениха. Черты сходства этого рассказа и исландских саг не настолько велики, чтобы исключить возможность полигенезиса, тем более что сюжет о строптивой невесте встречается не только в восточном, но и в германском фольклоре.

В собрание сказок, созданное братьями Гримм, включен рассказ ("Король Дроздобород") о королевской дочери, которая крайне высокомерна, хотя и необычайно хороша собой, никого не считает достойным своей руки и не только отказывает всем женихам, но наделяет их насмешливыми прозвищами и осыпает злыми словечками. Эту строптивую невесту укрощает осмеянный ею жених, являющийся к ней в обличье нищего музыканта и заставляющий ее саму тоже испытать унижения и оскорбления. Сходный сюжет об "укрощении строптивой" используется также в норвежской сказке о Хаконе Бородаче (Hákon Borkenskjegg), включенной в собрание Асбьёрнсена и My (как и в исландских сагах о девах-правительницах, здесь тоже появляется мотив женской алчности: герой одерживает победу с помощью золотого веретена).

Можно предположить, что образы дев-правительниц, встречающиеся преимущественно в германской традиции, восходят к фольклорному архетипу, причем особенное развитие этот фольклорный архетип получает в исландских рыцарских сагах. Знаменательно, что рассказы о девах-воительницах чаще всего встречаются в сагах, где большую роль играет вымысел, сказочная фантастика, а потому, прежде чем соглашаться с предложенными гипотезами влияния, следует попытаться выяснить возможные источники внутри самой древнегерманской традиции.

Одно из ранних упоминаний о деве-воительнице мы находим в "Беовульфе" (1931b-1962), где речь идет о Трюд, "на чье лицо / заглядеться не осмеливался / ни единый / из лучших воителей, / кроме конунга, / ибо каждый знал: / страшной каре / повинный подвергнется, / смертным узам, / и меч, не мешкая, / огласит над злосчастным / приговор Судьбы – / и без жалости / смертоносное лезвие / сокрушало жизнь"⁵⁶ (пер. В. Тихомирова). Трюд смирилась после того, как ее укротил Оффа, полюбивший и взявший ее в жены. Рядом с именем Трюд в рукописи стоит слово mod – "гордость", возможно, ее звали Модтрюд, т. е. Трюд Гордая, Надменная. Синонимичными прозвищами наделяются также и другие девы-воительницы. Считается, что предание об Оффе и Трюд возникло еще до захвата Британии англами и саксами (V в.). Не исключено, следовательно, что Трюд (или Модтрюд) – одна из первых германских дев-воительниц, известных нам по имени.

Образы дев-воительниц встречаются и в мифологии Скандинавии. Напомним историю богини Скади, о которой рассказывает Снорри в "Младшей Эдде". Когда умирает ее отец Тьяци, Скади берет шлем, кольчугу, оружие и отправляется в Асгард мстить за своего отца. Ее брак с Ньёрдом не удается, так как он настаивает на том, чтобы жить у моря, а Скади не желает покидать владения своего отца в горах (Трюмхейм). Хотя Снорри не называет Скади "девой-правительницей" (meykongr), она, скорее всего, именно ею и является и в качестве владелицы наследной вотчины отца, и в качестве исполнительницы долга родовой мести.

Несмотря на неудачный брак, у Скади и Ньёрда рождается сын Фрейр. О его любви к Герд рассказывается в одной из песней "Старшей Эдды" – "Поездка Скирнира". Полюбившуюся Фрейру девушку не зря назвали "типичной гордой и своевольной дочерью исландского хёвдинга, не желающей подчиняться жениху"⁵⁷. Она напоминает исландских дев-воительниц и своей красотой (Фрейр говорит о ней: "Близ дома Гюмира / мне довелось / желанную видеть; / от рук ее свет / исходил, озаряя / свод неба и воды", 6, пер. А. Корсуна), и своим поведением по отношению к жениху. Она категорически отвергает все предлагаемые ей сокровища: кольцо Драупнир и молодильные яблоки ("Одиннадцать яблок / в обмен на любовь / никогда не возьму я, / Фрейр никогда / назваться не сможет / мужем моим", 20, пер. А. Корсуна⁵⁸), а когда посланец Фрейра Скирнир грозит отрубить ей мечом голову, отвечает, что не стерпит угроз и все равно не ответит согласием (24). Покориться ее вынуждает лишь заклятие, налагаемое Скирниром.

Предполагается, что "Поездка Скирнира" – культовая языческая песнь, исполняемая во время весеннего праздника соединения земли и солнца, а включенное в нее заклятие основано на заклинаниях, бытовавших в устной традиции в языческие времена. Вполне возможно, что изолированные женские образы: Герд, Скади, Трюд, встречающиеся в германском эпосе и основанных на нем памятниках, преемственно связаны с образами исландских дев-воительниц, происхождение которых следует искать в германской и особенно в скандинавской мифологии, как она отражена в "Старшей" и "Младшей Эдде" и в "Беовульфе".

К девам-воительницам типологически близки валькирии (valkyrjar) и "щитовые девы" (skjaldmeyjar), о которых нередко говорится в древнегерманских памятниках. В "Старшей Эдде" валькириями называются героини Сигрун (в песнях о Хельги Убийце Хундинга) и Брюнхильд (в песнях цикла о Сигурде Фафниробойце). В сагах о древних временах, например в "Саге о Вёлсунгах", основанной на том же материале, Брюнхильд именуется уже не валькирией, а "щитовой девой". Говоря о "Саге о Тидреке", Брюнхильд называли "первой скандинавской девой-правительницей (meykongr) […] северной германской героиней, которая должна была отдаться Сигурду, прежде чем смогла разделить ложе с Гуннаром"⁵⁹. В "Песни о Нибелунгах" (ок. 1200 г.) Брюнхильд, напоминающая, а вернее, предвосхищающая скандинавских дев-воительниц, симптоматично называется правительницей (kuneginne) Исландии. Она обладает необыкновенной мощью, несравненной красотой (diu was unmâzen scœne) и огромной гордостью (übermuot, с. 326); всех женихов она заставляет помериться с ней силой и грозит смертью любому, кто проиграет в этих состязаниях (327.4). Нигде, кроме "Песни о Нибелунгах", образ девы-воительницы в средневековой немецкой литературе не встречается, если не считать отдаленной параллели в более позднем романе "Танрис и Флордибель" (сер. XIII в.), в котором героиня заставляет короля Артура обещать ей казнить всякого, кто захочет завоевать ее любовь, но потом прилагает немалые усилия, чтобы обойти это обещание.

В сагах об исландцах мы не находим этого образа героинь, но можно условно сказать, что к нему восходит Гудрун из "Саги о людях из Лососьей долины" или Халльгерд в "Саге о Ньяле". В королевских сагах, а именно в "Саге об Олаве, сыне Трюггви" (гл. 43), включенной в "Круг Земной", рассказывается история о Сигрид, матери конунга Олава Шведского и владелице больших поместий в Швеции. Сигрид приглашает на пир конунга Вестфольда Харальда Гренландца, с которым когда-то воспитывалась, и оказывает ему дружеский прием. Конунга усердно угощают, а когда он ложится спать, Сигрид приходит к нему, наполняет его кубок и настойчиво склоняет его к тому, чтобы он выпил. Наутро пир возобновляется, Сигрид опять вступает с конунгом в беседу и говорит, "что не считает свои владения и свою власть в Швеции меньшими, чем его власть и владения в Норвегии. От этих речей конунг стал невесел и молчалив. Он собрался уезжать и был очень расстроен" (пер. М. И. Стеблин-Каменского)⁶⁰. Спустя год Харальд вновь приезжает в Швецию, встречается с Сигрид и спрашивает, пойдет ли она за него замуж. Сигрид отвечает ему отказом, тогда он является к ней в усадьбу, причем одновременно с другим конунгом по имени Виссавальд (Всеволод) из Гардарики (Русь), который тоже сватается к ней. Сигрид поит их хмельным напитком, а когда видит что они и их дружинники мертвецки пьяны, приказывает расправиться с ними огнем и мечом. После того как все либо сгорели, либо были убиты, Сигрид замечает, что "так она хочет отучить мелких конунгов от того, чтобы приезжать из других стран свататься к ней. С тех пор ее стали звать Сигрид Гордая (in stórráda)" (пер. М. И. Стеблин-Каменского).

Мотив пира, героиня, укладывающая жениха в постель и допьяна поящая его, унижение жениха, категорический отказ "невесты" от брака, наконец, расправа с обоими женихами, после которой героиня приобретает свое характерное прозвище, – все это традиционно вплетается в сюжетную ткань саг о девах-воительницах. Рассказ Снорри (1178/79-1241) о Сигрид, во многом напоминающий истории о девах-воительницах, очевидно, предшествует их распространению в Исландии. О Сигрид говорится и в других скандинавских источниках: в древнейшей версии "Саги об Олаве Святом" (конец XII в.), а также в "Легендарной саге об Олаве Святом" (начало XIII в.), т. е. тоже до возникновения интересующей нас жанровой разновидности саг.

Едва ли не первое сохранившееся в скандинавской традиции упоминание о деве-правительнице мы находим у Саксона Грамматика в "Деяниях данов" (после 1200, но до 1219 г.), который описывает, в частности, их характер: "Некогда в Дании были женщины, которые одевались так, чтобы выглядеть как мужчины, и каждую минуту посвящали упражнениям в воинских занятиях, они не хотели утратить силы своих доблестных мышц и предаться изнеживающей роскоши. Ненавидя изысканный образ жизни, они закаляли тело и ум трудом и выносливостью, а женский дух приучали к присущей мужам безжалостности. Они столь рьяно заботились о воинской доблести, что можно было думать, что они утратили все свойственное женскому полу. Особенно стремились к такому образу жизни те, кто обладал сильным характером или высоким и крепким телом. И забыв о том, кто они такие, предпочитали жесткость нежности, желали распрей, а не поцелуев, изведали вкус не губ, но крови, искали не объятий, но битв, вложили оружие в те руки, что должны были прясть, жаждали не постели, но убийства, и тех, кого они могли бы победить своей красотой, они пронзали копьями"⁶¹.

Это описание дается в "Деяниях данов" в связи с рассказом об Альфхильд, которая надевает мужской наряд и начинает вести воинственный образ жизни, чтобы избежать ненавистного ей брака. Подобно другим девам-правительницам, Альфхильд все-таки выходит замуж. Ее дочь Гюрид оказывается последним отпрыском королевского рода ("все войны и тяжелые события так истощили датскую королевскую семью, что наконец мужи осознали, что она сократилась до одной женщины, Гюрид, дочери Альва и внучки Сигара"⁶²). Когда Гюрид понимает, что "весь королевский род состоит только из нее одной и нет ни одного мужчины равного ей, с которым она могла бы вступить в брак, она по своему желанию дает обет безбрачия, считая предпочтительным обойтись без мужа, чем выбрать кого-то из сброда"⁶³. Как и ее мать Альфхильд, Гюрид оказывается способной стойко сражаться, когда, надев мужскую одежду, выходит на бой вместе со своим сыном.

Гюрид и Альфхильд – не единственные девы-правительницы, о которых повествуется в "Деяниях данов". Подобно им, Ладгерда, единственная дочь погибшего короля, надевает мужскую одежду и берет в руки оружие, чтобы защитить себя. Она становится "искусной женщиной-воином, у которой дух мужа живет в теле девы; с развевающимися по плечам кудрями она идет в бой впереди самых отважных воинов". Ее воинской доблести отдает должное Регнер (Рагнар Кожаные Штаны), для которого она в одиночку побеждает всех его противников. Посватавшись к ней, Регнер сталкивается с ее непреодолимым отвращением к браку и получает отказ за отказом, пока в конце концов не добивается ее руки. Рождение сына Фридлейва, который становится ярлом Норвегии и Оркнейских островов, не спасает их от развода. Своего следующего мужа Ладгерда убивает во сне, так как "предпочитает одна править своей страной, чем делить власть с мужем"⁶⁴.

Такой же жестокой и высокомерной оказывается другая героиня Саксона Грамматика, королева скоттов Герминтруда. Она не желает вступать в брак, и ни одному ее жениху (до Амлета) не удается избежать смерти (книга IV). Тем не менее ее образ не вполне соответствует тому, который складывается в исландских рыцарских сагах, ибо, встретив Амлета, она сама обращается к нему, предлагая себя в жены. Герминтруда говорит ему, что могла бы называться королем (rex), если бы не была женщиной, и добавляет, что тот, с кем она решит взойти на ложе, станет королем, ибо царский скипетр лежит в ее руке. Заметим, что уже здесь намечено различие между королем и королевой, возможно до некоторой степени мотивирующее нежелание исландских дев-правительниц нарушать обет безбрачия.

Еще менее напоминает образ исландской "щитовой девы" героиня Эдинбург из средневекового французского лэ под названием "Доун" (Doon / Doun), которое становится известным в Скандинавии благодаря собранию "Стренглейкар". Богатство героини делает ее столь заносчивой, что она отвергает всех женихов. Подобно Брюнхильд в германской традиции, она готова вступить в брак с тем, кто окажется ей равным по силе и сноровке. Однако для выдержавшего испытании она стелет постель, в которой тот осужден погибнуть от удушья. Доун решает отомстить за свое унижение и покидает Эдинбург после трёх дней, проведенных с нею. У Эдинбург рождается сын, который, став взрослым, встречается с отцом и вступает с ним в поединок. Почти побежденный, Доун узнает, что был ранен собственным сыном, и открывает ему, что покинул его мать из-за ее высокомерия и неуживчивого нрава, после чего они оба возвращаются к ней.

Образ героя, мстящего деве-воительнице тем, что покидает ее, встречается и в сагах о древних временах. В "Пряди о Хельги", составляющей часть "Саги о Хрольве Жердинке", этот мотив включен уже не в рыцарский (как в "Песни о Доуне" или в тех сагах, о которых уже шла речь), но в мифо-героический контекст. В отличие от рыцарских саг, для которых характерно вполне счастливое завершение (героиня, исчерпав всю свою силу и уловки, дает наконец согласие на брак), в сагах о древних временах и других героико-мифологических источниках та же ситуация получает трагическую развязку. В "Пряди о Хельги" герой отвергает Алов, когда она соглашается принять его в качестве мужа. Его отказ становится причиной трагического инцеста с собственной дочерью Ирсой, о чем ему впоследствии сообщает ее мать Алов. История этого инцеста известна по нескольким источникам: "Саге об Инглингах" Снорри Стурлусона (где рассказывается, как конунг Хельги похитил жену конунга Адильса Ирсу, но через три года, уже заимев от нее сына Хрольва Жердинку, узнал от ее матери Алов, что женат на собственной дочери), "Деяниях данов" Саксона Грамматика (где речь идет о мести Торы, ставшей жертвой насилия викинга Хельги, которая посылает свою дочь Ирсу соблазнить собственного отца) и латинскому изложению 1596 г. Арнгримом Йоунссоном не дошедшей до нас полностью "Саги о Скьёльдунгах" (XII в.).

Пересказ Арнгрима ближе всего к версии "Саги о Хрольве Жердинке", так как в нем появляется образ королевы Олавы, правящей вместе со своим мужем страной саксов, которая сначала поит вином домогающегося ее викинга Хельги, а затем, когда тот засыпает, заставляет своих людей обрить его, вымазать в дегте и отнести на корабль. Через год Хельги мстит ей за свое унижение. Он похищает ее, уводит в лес и не отпускает ее трое суток. У Олавы рождается от него дочь Ирса, которой впоследствии суждено стать женой собственного отца.

Эта история, пересказанная из "Саги о Скьёльдунгах", трансформируется в "Саге о Хрольве Жердинке", тоже, скорее всего, основанной на той же несохранившейся "Саге о Скьёльдунгах", в типичную сагу о деве-правительнице. Во-первых, ее героиня уже не королева, которую в отсутствие мужа пытается соблазнить похотливый викинг, но дева-воительница, не желающая слышать о браке, будучи, однако, лучшей невестой во всех северных странах. Во-вторых, герой отнюдь не хочет нанести урон ее чести, а напротив, прибывает в страну саксов, чтобы предложить ей вступить с ним в брак. Поведение героини тоже характерно для исландских саг этого жанра: она сначала отвергает его, затем как будто бы соглашается провести с ним ночь, поит его допьяна, укалывает сонным шипом, обривает его, мажет дегтем и приказывает засунуть в мешок и отнести на корабль.

Дальнейшее поведение героя полностью соответствует жанру саг о девах-воительницах. Он возвращается отомстить за себя, а для этого переодевается, приносит с собой сокровище и, пользуясь алчностью героини, заманивает ее в лес, после чего она признает себя побежденной и соглашается вступить с ним в брак. Все перечисленные мотивы характерны для исландских рыцарских саг. Далее, однако, повествование переносится из мира рыцарского романа в мир героического эпоса, где трагическая развязка предрешена. Помня о своем прошлом унижении, Хельги отвергает невесту. Месть Алов, обрекающей собственную дочь стать жертвой инцеста, так же ужасна, как месть другой героини германского эпоса – Брюнхильд.

Трудно судить, свидетельствует ли пример "Саги о Хрольве Жердинке" о том, что рыцарские саги могли оказывать влияние на саги о древних временах, или, напротив, косвенно указывает на происхождение характерных для рыцарских саг образов и мотивов из героического эпоса, опосредованного сагами о древних временах. Последнее подтверждается, во-первых, тем, что несохранившаяся "Сага о Скьёльдунгах", к которой восходит и прядь о Хельги из "Саги о Хрольве", предшествует распространению исландских рыцарских саг, и, во-вторых, примером других саг о древних временах. Напомним, например, о "Саге о Хрольве, сыне Гаутрека", о которой уже шла речь в связи с образом Торбьёрг, соединяющей черты германской "щитовой девы" и девы-правительницы, а также о "Саге о Хервёр и конунге Хейдреке" (Hervarar saga ok Heiðкeks konungs, гл. 4, 5), где рассказывается о деве-воительнице по имени Хервёр, единственной дочери Ангантюра, который погибает до ее рождения.

Хервёр описывается в саге как типично германская "щитовая дева": с самого раннего возраста она лучше владеет луком со стрелами, копьем и мечом, чем иголкой с ниткой. Не зная о том, кто ее отец, она воспитывается у своего деда, ярла Бьяртмара из Альдейгьюборга (Старая Ладога). Став взрослой, Хервёр (в полном вооружении и в мужской одежде) сначала убивает и грабит людей, а потом, узнав о судьбе своего отца, присваивает себе мужское имя (Хервард), присоединяется к отряду викингов и становится его вожаком. Отправляясь на поиски могилы отца, она говорит матери: "Снаряди меня так, как снарядила бы сына"⁶⁵. Прибыв на остров Самсей, где похоронен ее отец Ангантюр, она на закате отправляется к его кургану, преодолевает огненную преграду и вступает с ним в диалог, переложенный в поэме "Пробуждение Ангантюра". Она требует от отца принадлежавший ему при жизни меч Тюрфинг и, несмотря на его гнев, грозные пророчества и предупреждение о том, что "ни одна женщина в мире не смеет взять его в руки", добивается своего. Получив меч, Хервёр возвращается в мир живых и продолжает некоторое время вести образ жизни, подобающий мужчине-воину, однако затем выходит замуж, у нее рождаются двое сыновей, один из которых (Хейдрек) и есть главный герой саги.

Поведению героини можно дать самые различные объяснения, в том числе психоаналитические. Несомненно, что главным мотивом ее действий является стремление завладеть мечом, составляющим достояние ее рода и передаваемым по наследству по мужской линии (Ангантюр унаследовал его от своего отца Арнгрима). Так как Хервёр оказывается единственным отпрыском героического отцовского рода, ей приходится взять на себя функции сына⁶⁶. Когда Ангантюр вручает ей меч, он наделяет ее всеми достоинствами, "силой и отвагой" (afl ok eljun), свойственными сыновьям Арнгрима. Пока у нее не рождается свой сын, потомок героического рода ее отца, которому она может передать меч, она продолжает быть "потомком Арнгрима" сама.

Вполне возможно, что представления о девах-воительницах коренятся в социальной реальности, в которой в определенных обстоятельствах женщины были вынуждены не столько по собственному выбору, сколько под давлением обстоятельств, брать на себя функции мужчин: они исполняли долг мести, вступали в права наследства, платили wergild. Их отвращение к браку, очевидно, объясняется желанием сохранить неограниченную власть над своей страной, унаследованную от отцов и представляющую достояние рода.

* * *

Итак, жанр рыцарской саги, появившийся в Скандинавии под влиянием континентальных романов, на всех этапах эволюции испытывает воздействие исконной литературной традиции. Нельзя не заметить, что по мере развития жанра рыцарские саги все дальше отходят от послуживших толчком к их появлению континентальных романов. Переводные норвежские саги испытывают воздействие куртуазной литературы в несравненно большей степени, чем исландские саги, рожденные в стране, где ни придворной среды, ни самого двора никогда не существовало.

Для того чтобы попытаться определить степень этого влияния на исландские рыцарские саги, кратко суммируем их нарративную структуру. Давно замечено, что в основе почти всех исландских рыцарских саг лежит четырехчастная структура: юность героя – мотивация поиска и отъезд героя – цикл приключений и конфликт – возвращение героя и свадьба. Согласно наиболее распространенной схеме, протагонист знатного рода, побуждаемый своими советниками или друзьями к вступлению в брак, отправляет посла за невестой (реже герой едет сам, но переодевшись и скрыв свое имя). В первый раз сватовство обычно оказывается неудачным (препятствием к достижению цели может быть нежелание отца, самой невесты или существование соперника; эти препятствия преодолеваются силой оружия, убеждения, приворотными средствами и т. д.), тогда требуется второе и третье посольство (при этом король или его посол является в обличье нищего, купца, изгнанника, паломника и т. д. и оставляет в засаде вооруженный отряд, который впоследствии помогает ему в достижении цели). Прибыв к чужеземному двору, жених или его посол тайно встречается с невестой, после чего следует или насильственное похищение невесты, или ее тайное бегство с возлюбленным, или их свадебное путешествие. Возможно также двойное бракосочетание: героя – с невестой, посла – с подругой или доверенным лицом героини.

Нельзя не заметить, что описанная выше структура в общих чертах совпадает с той универсальной морфологической схемой историй о поисках невесты, которая была распространена в Северной и Западной Европе в конце XII – начале XIII в., когда французские романы проникли в Германию, а германские героические сказания – в Скандинавию. Возможно, имела место традиционная литературная диффузия, которой способствовало устное проникновение в исландскую культуру мотивов и моделей из немецкого эпоса миннезингеров, заимствованных, в свою очередь, из французской литературы. Хотя известно, что в истории европейского романа преобладает заимствование, возможен и компромисс между инокультурной и исконной традициями, попытки примирить недавние заимствования с собственно скандинавскими сказаниями. В результате в Исландии появились сочинения, поразительно традиционные в использовании персонажей и легендарных мотивов и столь же инновационные в развитии популярного сюжета о поисках невесты. Скорее всего, в исландских рыцарских сагах произошла амальгамация исконных мотивов именно с этой повествовательной структурой.

От традиционно скандинавской нарративной структуры унаследована рыцарскими сагами и биография героя, нередко не подающего надежд (kolbítr), и рассказ о его рождении и юности, и повествование о его потомках. Что же касается истории рода (рассказ о сватовстве родителей героя, предшествующем его собственному), то она традиционно присутствует, с одной стороны, и в сагах о древних временах (ср. сватовство в нескольких поколениях в "Саге о Вёлсунгах", "Саге о Хрольве, сыне Гаутрека", "Саге о Торстейне, сыне викинга"), а с другой – в континентальных романах (ср. "Тристан и Изольда", "Клижес" Кретьена, "Парцифаль" Вольфрама, "Кудруна").

К числу исконных мотивов, характерных для исландских рыцарских саг, относятся также: мотив кровной мести или похода, предпринятого ради отмщения, неразумный (имеющий фатальные последствия) обет на пиру, волшебная буря на море, описание морских походов, нередко по всей Северной Европе (Скандинавия, Русь, Ирландия, Британия), изображение битвы (иногда как простой заполнитель), перебранка, убийство великана (или великанши), сидение на кургане, перемена обличья, добывание особенного (или волшебного) оружия. Некоторые из этих мотивов, например морское плавание, буря, битва и т. д., используются и в континентальных романах.

Встречается в исконных сагах и образ героя, не прилагающего должных усилий, чтобы добиться любимой им женщины, и образ соперника – антагониста героя. Мотив любовного треугольника появляется не только в "Тристане", но и во многих рыцарских сагах и в сагах об исландцах: если Тристану суждено обмануть ожидания своего дяди, то в "Саге о Тидреке" сходным образом ведет себя Хербурт, уводя от Тидрека Хильдр. Напомним, что в основе саг о скальдах ("Саге о Кормаке", "Саге о Гуннлауге", "Саге о Халльфреде", "Саге о Бьёрне, Герое из Хитдаля") тоже лежит соперничество героев из-за женщины. Одно из отражений этого мотива можно увидеть в предопределенном судьбой соперничестве между Хельги и его сводным братом Хедином из-за Свавы.

Иногда соперником героя становится его близкий друг, родственник или посланец, в некоторых случаях принимающий на себя роль жениха (подобно Тристану, который внушает невесте чувство к самому себе, поступает и Хербурт в "Саге о Тидреке"). Встречается роль нечестного посла и в германском эпосе (Сигурд, посланный Гуннаром, берет на себя роль жениха), и в сагах об исландцах (Торд в "Саге о Бьёрне, Герое из Хитдаля"). Напряженность в эпической песни (или в восходящей к ней саге о древних временах) может создаваться сомнением в том, верен посол или нет (Сигурд и Брюнхильд).

Самая тема поисков невесты отнюдь не нова в исландской литературе, как о том свидетельствуют и эддическая "Поездка Скирнира", и пересказ Снорри Стурлусоном того же сюжета о Скирнире, отправляющемся за невестой для Фрейра.

Трудно с уверенностью утверждать, к какому именно источнику восходят сюжеты исландских рыцарских саг – к исконной мифологии или к заимствованным романам. Но можно заметить, что образы персонажей, сходные с теми, что получают распространение в рыцарских сагах, встречаются и в исконной мифологической и литературной традиции: это и дева-воительница, подобная Брюнхильд, и герой, как Гуннлауг или Кормак, не прилагающий усилий, чтобы добиться своей невесты, и похожий на Скирнира и на Локи герой-трикстер, хитростью завоевывающий свою отвергающую брак невесту.

Напротив, в отличие от позднесредневековой континентальной литературы, в исландских рыцарских сагах сюжеты артуровских романов не получили продолжения, хотя, судя по частотности "артуровских" мотивов, встречающихся в собственно исландских сагах, и по числу переведенных текстов о короле Артуре (помимо норвежской "Саги о Тристраме и Исёнд" и исландской "Саги о Тристраме и Исодд", ср. также "Сагу об Ивене", "Сагу об Эреке" и т. д.), можно понять, что они были превосходно освоены и во всех подробностях известны в Исландии. Из переводных саг артуровского цикла могли заимствоваться мотивы, имена, характеры, топика (например, эпизод с благодарным львом из "Саги об Ивене" воспроизводится изолированно или в сочетании с мотивом драконоборчества в нескольких исландских рыцарских сагах, в частности в "Саге об Экторе", "Саге о Конраде, королевском сыне", "Саге о Вильяме Кошеле", "Саге о Сигурде Молчаливом")⁶⁷, однако сюжет самого популярного в средневековой литературе романа о Тристане и Изольде остается невостребованным в исландских рыцарских сагах. Ситуации, заставляющие вспомнить о любовном треугольнике в романе о Тристане и Изольде, в исландской литературе изображаются иначе: любящие всегда остаются верными своему долгу; мотив супружеской измены нигде не встречается. В отличие от континентальных романов, в рыцарских сагах, герои которых ради дружбы и родства отрекаются от любящих и любимых ими женщин, узы побратимства, не говоря уже о братстве по крови, оказываются несравненно сильнее, чем узы любви.

Саги, сюжет которых мотивируется родственными узами, очевидно, восходят к фольклорной традиции, так же как и саги о пассивных героях и саги о девах-воительницах. Из трех упомянутых групп исландских рыцарских саг рассказы о девах-правительницах наиболее близки к исконной древнескандинавской мифологической и литературной традиции. Следует заметить, что образы дев-воительниц, вероятно восходящие к фольклорному архетипу и встречающиеся не только в германской, но и в романской, кельтской, славянской традициях, несколько отличаются от героинь исландских рыцарских саг, где, как можно предположить, тот же фольклорный архетип получает особенное развитие. Исландские девы-воительницы гонят не только тех, кто к ним сватается, но и самую мысль о браке, а потому подвергают всех без исключения женихов разнообразным оскорблениям и истязаниям. Скорее всего, образы героинь в рыцарских сагах о девах-воительницах восходят к той же древнегерманской традиции, что и "щитовые девы" из саг о древних временах, валькирии, подобные Сваве и Сигрун, в песнях "Старшей Эдды" и скандинавские королевы, описанные Саксоном Грамматиком.

Появление рыцарских саг в Исландии, сохранение в огромном количестве рукописей, публикация в популярных изданиях в XIX и XX вв.⁶⁸ говорят об устойчивости и жизнеспособности нового жанра в не меньшей степени, чем число основанных на их сюжетах рифмованных эпических поэм – Рим⁶⁹. С возникновением рим прозаические сюжеты рыцарских романов вновь получили стихотворное воплощение, столь существенное для трансформации безличной саговой традиции в авторскую поэзию рим.

Создание жанра рифмованных эпических поэм и его необычайная распространенность, вероятно, обусловлены несколькими факторами. Прежде всего, их генезис связан с возникновением потребности в создании поэтического жанра, который соответствовал бы повествовательной организации саг, рассказывавших связные истории, а не представлявших последовательность отдельных кратких зарисовок. Поэтическая реформа была не в последнюю очередь продиктована и тем, что, как уже говорилось, в Скандинавии в XIII в. стали переводиться стихотворные французские романы, обреченные быть прозаическими до тех пор, пока в скандинавской литературе отсутствовали способы изложения сюжетов пространных нарративных произведений в поэтической форме. Поиски адекватного аналога английским метрическим романам, немецким рифмованным поэмам, французским chansons de geste привели к рождению knittelvers в Швеции и рим в Исландии. С возникновением рим не только был создан жанр развлекательной литературы, но и была продолжена традиция повествовательной поэзии. О том, что римы с успехом исполняли все возложенные на них функции, свидетельствует тот неослабевающий интерес, который они вызывали на протяжении пяти веков.

Редкостной устойчивостью этого жанра (количество рим, сочиненных в XVII, XVIII, XIX вв., огромно; приблизительно треть рим, созданных после XVI в., не опубликована) мы, вероятно, обязаны, в частности, тому, что римы успешно ассимилировали новые европейские сюжеты. Благодаря римам, процветавшим в Исландии и в XX в. (последний из опубликованных текстов написан в 1965 г.), сюжеты рыцарских романов остались популярными в Исландии до наших дней. Так рецепция жанра рыцарского романа, его трансформация и включение в иную систему поэтики способствовали тому, что из всех европейских стран Скандинавия оказалась наиболее благоприятной для сохранения сюжетов рыцарских романов, где им была суждена долгая жизнь.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сложное слово skröksaga – перевод латинского слова fabula, определяемого Исидором Севильским как "история о вещах, которые не происходили и не могли происходить" (Isidori Hispalensi episcopi etymologiarum sive originum / W. M. Lindsay. Oxonii, 1911; черч. Oxford, 1966. Т. I. Lib. I: XL). О "лживых сагах" – lygisögur идет речь в "Саге о Торгильсе и Хавлиди", где рассказывается о свадебных торжествах в Рейкьяхоларе в июле 1119 г.: "Эту сагу рассказывали королю Сверриру, и он говорил, что такие лживые саги всего забавнее" – ok kallaði hann slikar lygisögur skemtiligastar Þorgils saga ok Hafliða / U. Brown. London, 1952. P. 18).

2. Об осознанности вымысла в рыцарских сагах см.: Стеблин-Каменский М. И. Становление литературы. Л., 1984. С. 199-205.

3. Об основных закономерностях трансформации романа в рыцарскую сагу см.: Матюшина И. Г. Переводы рыцарских романов в Скандинавии / / Перевод и подражание в средние века / А. Д. Михайлов [в печати.

4. Здесь и далее текст поэмы "Александреида" цит. по: Galteri de Castellione Alexandrеis / M. L. Colker. Patavii, 1978.

5. Здесь и далее "Сага об Александре" цит. по: Alexanders saga: Islandsk Oversættelse ved Brandr Jónsson (Biskop til Holar 1263-64) / Finnur Jónsson. København, 1925.

6. Здесь и далее текст "Саги об Ивене" цит. по: Ívens saga / E. Kölbing. ASB, 7. Halle, 1898.

7. Andersson Th. The Icelandic Family Saga. Cambridge, 1967. P. 32.

8. Ryding W. Structure in Medieval Narrative. The Hague; Paris, 1971. P. 62.

9. Здесь и далее текст "Саги об Эреке" цит. по: Blaisdell F. W. Erex saga Artuskappa. Copenhagen, 1965 (Editiones Arnamagnæanæ. Ser. В. Vol. 19).

10. Andersson Th. The Icelandic Family Saga. P. 26.

11. Ibid. Р. 34.

12. Ibid. Р. 54.

13. Ibid. P. 29.

14. Schah P. The Saga of Tristrams ok Ýsodd: Summary or Satire? / / Modern Language Quarterly. 1960. Vol. XXI. № 4. P. 336-352.

15. Kalinke M. E. King Arthur North-by-Northwest: The matière de Bretagne in Old Norse-Icelandic Romances. Copenhagen, 1981 (Bibliotheca Arnamagnæana, 37). P. 199-211.

16. The Sagas of Ywain and Tristan and other Tales. AM 489 4to / F. W. Blaisdell. Copenhagen, 1980 (Early Icelandic Manuscripts in Facsimile. Vol. 12). P. 14.

17. Из всех исконных исландских рыцарских саг исключения составляют лишь "Сага о Сигурде Молчаливом" и "Сага об Экторе", герои которых провозглашают свое желание отправиться на поиски приключений – œvintýra. См.: Sigurðar saga þögla / / Late Medieval Icelandic Romances / A. Loth. Copenhagen, 1963. Vol. II. (Editiones Arnamagnæanæ. Ser. B. Vol. 21). P. 39; Ectors saga ok kappa bans / / Late Medieval Icelandic Romances / A. Loth. Copenhagen, 1963. Vol. I. (Editiones Arnamagnaeanae. Ser. B. Vol. 20). P. 90.

18. Cр., например, в романе Кретьена де Труа "Ивейн" слова рыцаря Калогренанта, отвечающего пастуху на его вопрос о цели путешествия, что он "ищет приключения, в котором мог бы проверить свою отвагу и доблесть" (362-363).

19. Здесь и далее текст "Саги о Конраде, королевском сыне, и Родберте, предателе" цит. по: Konráðs saga keisarasonar ok Roðberts svikara / / O. J. Zitzelsberger. New York; Bern, 1988.

20. Kalinke M. E. The Foreign Language Requirement in Medieval Icelandic Romance / / Modern Language Review, 1983. Vol. 78. P. 850-861.

21. Cederschiöld G. Fornsögur Suðrlanda. 1884. S. cliii; Bibire P. From Riddarasaga to Lugisaga: the Norse Response to Romance / / Les sagas des chevaliers (Riddarasögur). Actes de la V^ième Conference Internationale sur les Sagas. Toulon, juillet 1982 / Regis Boyer. Paris, 1985. P. 68.

22. Перевод М. И. Стеблин-Каменского "Саги о Харальде Прекрасноволосом" цит. по: Снорри Стурлусон. Круг Земной / Изд. подг. А. Я. Гуревич, Ю. К. Кузьменко, О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. М., 1980 ("Литературные памятники").

23. О "лживых сагах" (lygisögur) см. выше (примеч. 1).

24. Здесь и далее текст "Саги о Дамусти" цит. по: Þjalar Jóns saga. Dámusta saga / L. Fr. Tan-Haverhorst. Haarlem, 1939. P. 48-108.

25. Schlauch M. The Damusta saga and French Romance / / Modern Philology, 35. 1937-1938.

26. Kalinke M. E. Bridal-Quest Romance in Medieval Iceland. Ithaca; London, 1990 (Islandica XLVI). P. 132-133.

27. Здесь и далее текст "Саги о Гиббоне" цит. по: Gibbons saga / R. I. Page Copenhagen, 1960 (Editiones Arnamagnæanæ. Ser. В. Vol. 2).

28. "Сага о Ремунде" цит. по: Rémundar saga keisarasonar / S. G. Broberg / / SUGNL. 3J København, 1909-1912.

29. Rémundar saga keisarasonar. P. 140.

30. Древнеисландская сага о Фритьофе Смелом. Перевод с древнеисландского Я. Грота, проверенный и исправленный А. И. Смирницким / / Фритьоф Смелый. Эсайас Тегнер. Сага о Фритьофе. Древнеисландская сага о Фритьофе Смелом. М., 1996. С. 235.

31. Die Fridþjófssaga / G. Wenz. Halle, 1914. S. 9.

32. Schlauch M. The Dámusta Saga P. 510.

33. Kalinke M. E. Bridal-Quest Romance. P. 121.

34. Ibid. P. 121-123.

35. Sigrgarðs saga frækna / / Late Medieval Icelandic Romances / A. Loth. Copenhagen, 1965 (Editiones Arnamagnæanæ. Ser. B. Vol. 24). P. 54-55.

36. Hrólfs saga Gautrekssonar / / Fornaldar Sogur Nordrlanda / C. C. Rafn. København, 1830. Bd. 3. S. 81.

37. Sigurðar saga þögla / / Late Medieval Icelandic Romances / A. Loth. Copenhagen, 1963 Editiones Arnamagnæanæ. Ser. B. Vol. 21). P. 102.

38. Gibbons saga / RJ. Page. Copenhagen, 1960 (Editiones Arnamagnæanæ. Ser Vol. 2). P. 22.

39. Nitida saga / / Late Medieval Icelandic Romances / A. Loth. Copenhagen, 1963 (Editiones Arnamagnæanæ. Ser. B. Vol. 24). P. 3.

40. Здесь и далее скальдические стихи цит. по: Den norsk-islandske skjaldedigtning. А: Tekst efter hándskrifterne. Bd. I-II; В: Rettet tekst. Bd. I-II / Finnur Jónsson. 2 udg. København, 1967 (A), 1973 (B).

41. Orkneyinga saga / Finnbogi Guðmundsson. Reykjavík, 1965 (IF. B. 34).

42. Примеры из "Саги о Кормаке" цит. по: Kormáks saga / / Vatnsdæla saga / Einar Ol. Sveinsson. Reykjavík, 1939 (ÍF. B. 8). Bl. 201-302.

43. Перевод М. И. Стеблин-Каменского "Саги о Гуннлауге" цит. по: Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973 (БВЛ). С. 506.

44. Landnámabók / / Landnámabók I-III. Hauksbók. Sturlubók. Melabók / Finnur Jónsson. København, 1900. S. 48.

45. Упоминаемой здесь Халльгерд Длинноногой, героине "Саги о Ньяле", с ее необычайно красивыми волосами, принадлежит ключевая роль в сюжете саги: она приносит гибель своему мужу Гуннару, так как отказывается дать ему для тетивы прядь своих длинных волос.

46. Примеры из песней "Старшей Эдды" цит. по: Edda. Die Lieder des Codex Regius nebst verwandten Denkmälern / G. Neckel. Heidelberg, 1927.

47. Clari saga / / Riddarasögur / Bjarni Vilhjálmsson. Reykjavík, 1953. Bd. V. Bl. 7.

48. Dínus saga drambláta / / Riddarasögur / Jónas Kristjánsson. Reykjavík, 1960. Bl. 12-13.

49. Amory Fr. Things Greek and the Riddarasögur / / Speculum, 59. 1984.

50. GlauserJ. Isländische Märchensagas: Studien zur Prosaliteratur im spätmittelalterlichen Island / / Beiträge zur nordischen Philologie, 12. 1983. S. 206-207.

51. Kalinke M. E. Bridal-Quest Romance.

52. Jochens J. M. Consent in Marriage: Old Norse Law, Life and Literature / / Scandinavia Studies, 58. 1986. P. 142-176.

53. Об утрате прав вступающей в брак женщины на владение унаследованным имуществом пишут многие медиевисты, ср., например: Duby G. Medieval Marriage: Тwo Models from Twelfth-Century France / Trans. Elborg Forster. Baltimore, 1978. P. 101: "при отсутствии родственников мужского пола, способных оспорить ее наследственные права, женщины отдают все свое родовое состояние, когда вступают в брак".

54. Kalinke M. E. Bridal-Quest Romance. P. 105-108.

55. Ibid. P. 105

56. Перевод В. Г. Тихомирова цит. по: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М, 1975 (БВЛ). С. 121.

57. "En typisk stolt och víljestark isländsk hövdingadotter, ovillig att láta sig domineras av friaren" – Lönnroth L. Skírnismál och den fornislandska aktenskapsnormen / / Opuscula Septentrionalia: Festschrift til Ole Widding, 10.10.1977 / Bend Chr. Jacobsen et al. København, 1977. S. 162.

58. Пер. А. Корсуна цит. по: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975(БВЛ).

59. Amory F. Things Greek and the Riddarasögur. P. 517.

60. Пер. М. И. Стеблин-Каменского "Саги об Олаве сыне Трюггви" цит. по: Cнорри Стурлусон. Круг Земной. Гл. 43.

61. Saxonis Gesta Danorum / Primum a C. Knabe et Paul Herrmann recensita; Recognoverunt et ed. Jorgen Olrik, H. Ræder. I. Hauniæ, 1931. 7:6.

62. Ibid. 7:200.

63. Ibid. 7:202.

64. Ibid. 9:254.

65. Hervarar saga ok Heirðreks / G. Turville-Petre. London, 1956 (Viking Society for Northern Research. Text Series, 2). Ch. 4, 5.

66. Clover C. J. Maiden warriors and other sons / / Journal of English and Germanic Philology. 1986. Vol. 85. № 1. P. 35-49.

67. Принадлежащее Финнуру Йоунссону сравнение исландских рыцарских саг (с их воспроизводимым набором мотивов и ситуаций) с калейдоскопом, в котором новые картины образуются в результате перестановки одних и тех же частей (Finnur Jónsson. Den oldnorske og oldislandske Litteraturs Historie. København, 1924. Bd. 3. S. 98), очевидно, не вполне справедливо, так как следует помнить о том, что творческие усилия авторов были направлены не на создание оригинального произведения, но на возможно более полную ассимиляцию иностранного материала.

68. В конце XX в. рыцарские саги, несомненно, все еще воспринимались исландцами как источник развлечения. В 1968 г. в воскресном приложении к исландской газете "Время" был опубликован текст "Саги о Сигурде Ноге" ("Sigurðar saga fóts"). O необыкновенной популярности этой традиции, просуществовавшей в течение семи веков, свидетельствует число созданных за это время рукописей, которое (если учитывать малую населенность страны) не имеет параллелей в истории мировой литературы (более 90 отдельных текстов и фрагментов сохранилось приблизительно в 800 рукописях).

69. На сюжетах рыцарских саг строятся уже упоминавшиеся "Римы о Хринге и Трюггви", основанные на не дошедшей до нас саге, "Римы о Дамусти", "Римы о Блавyce и Викторе", "Римы о Салусе и Никаноре", "Римы о Сигурде Ноге", "Римы о Филиппе", римы на сюжет "Саги о Магусе", несколько циклов рим, основанных на "Саге о Карле Великом", "Римы о плаще" на сюжет "Саги о плохо скроенном плаще", "Римы о Конраде" на сюжет "Саги о Конраде, королевском сыне", "Римы о Динусе Заносчивом", "Римы о Харальде Убийце Хринга", основанные на несохранившейся саге, "Римы о Вильмунде Чужом", "Римы о Понтусе", основанные на немецкой народной книге "Понтус и Сидония", "Римы об Амисе и Амилии". Между XVI и XIX вв. на сюжет "Саги о Бэринге" было сочинено шесть циклов рим, не считая "Висы о Бэринге", сочиненной на Фарерских островах в XIX в. Кроме того, к рыцарским сагам восходят также сюжеты неопубликованных рим: "Рим об Экторе", "Рим о Рейнальде и Розе", основанных на не дошедшей до нас саге, "Рим о Сигурде Молчаливом", "Рим о Ярлманне", "Рим о Роланте", основанных на "Саге о Карле Великом", "Рим о Вальдимаре Смелом", "Рим о Мирмане", "Рим об Оддгейре Датском", "Рим о Йоуне Игреце". Для сравнения заметим, что рим, сочиненных на сказочные сюжеты, всего шесть и они сходны по стилистике и содержанию с римами, строящимися вокруг рыцарских саг. На королевские саги опираются только четыре ранние римы. Вокруг сюжетов саг об исландцах строятся шесть рим. Кроме того, несколько неопубликованных рим основаны на exempla, а две римы имеют оригинальный сюжет.