Литература

Источник: КСИИМК, VII. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1940

(доклад на секторе дофеодальной и феодальной Восточной Европы 3 июня 1940 г.)

В древнесеверной литературе содержится немало известий о Ярославе, но они далеко недостаточно подробно и всесторонне освещают личность русского князя, являющегося столь выдающейся фигурой в истории древней Руси и несомненной хорошо известного и его скандинавским современникам. Приходится, к сожалению, отметить, что памятники северной литературы, во-первых, не оставили нам никаких указаний ни на возраст Ярослава во время описываемых ими событий, ни на его внешность; между тем, саги зачастую проявляют большую точность и тонкость в описаниях внешности человека, выражения лица и т. п.; во-вторых, черты характера Ярослава очень слабо отражены в сагах, за исключением только одной саги (точнее – повести) об Эймунде, о которой придется говорить несколько подробнее в дальнейшем. Но и эта сага остается в этом отношении односторонней и рассматривает Ярослава почти исключительно с точки зрения его отношений с его наемной норманнской дружиной. Все вообще северные памятники, в которых о нем говорится (а они довольно разнообразны по своему составу и характеру), касаются его лишь постольку, поскольку он имел отношения к излагаемым в них событиям из истории скандинавских стран и к ближайшим участникам этих событий.

Тем не менее, в некоторых случаях даже на основании того, о чем эти памятники умалчивают, можно сделать не лишенные интереса выводы. Во-первых, саги, отводя Ярославу, его отцу Владимиру и потомкам Ярослава определенное место в своих династических и генеалогических схемах, имеющих большое значение в этих текстах, нигде ни одним словом не указывают на скандинавское происхождение династии Владимировичей, по нашему – Рюриковичей¹. Между тем, в связи с разными сведениями о русско-скандинавских отношениях вообще, в том числе и о тесных династических связях XI и XII вв., засвидетельствованных генеалогическими данными, казалось бы, как нельзя более кстати отметить, что русские князья не только роднились с шведскими, норвежскими и датскими, не только держали у себя наемных дружинников – норманнов, но и по этническому происхождению были им родственны. Саги знают, напр., о скандинавском происхождении нормандских герцогов. Полное отсутствие какого бы то ни было намека на то же самое на Руси указывает, что та доля скандинавского происхождения, какая несомненно была у так наз. Рюриковичей, не являлась характерной в глазах их северных соседей. Во-вторых, показателен и тот факт, что русских князей саги больше частью называют их славянскими именами, слегка переделывая их на свой лад: Володимер – Valdamarr, Ярослав – Jarizleifr (с некоторыми вариантами), Брячислав – Vartilafr, Всеволод – Vissivaldr. Исключением являются сын Ярослава Holti, по прозвищу Смелый, inn froekni, судя по некоторым данным – тот же Всеволод, и Мстислав, сын Владимира Мономаха, которого саги знают только под именем Харальда. Русских князей, носивших двойные имена (не считая третье христианское), казалось бы, проще было называть скандинавскими именами. В скандинавских странах не могли бы не знать такого имени для Ярослава, наиболее известного в северной литературе русского князя. Остается думать, что у него и не было такового, как и у его отца – Владимира. Происхождение Ярослава от Рогнеди – дочери Рогволда Полоцкого, также не является доводом в пользу той "больше обычной примеси скандинавской крови", которую хочет на этом основании приписать Ярославу американский ученый S. H. Cross². Имена 'Рогволд' и 'Рогнедь', действительно, хорошо объясняются как скандинавские, но есть целый ряд оснований рассматривать полоцкую династию как местную с некоторой, может быть, скандинавской примесью; следом ее и являются эти имена, но она отнюдь не определяет собой общий облик и деятельность князей – Рогволодичей.

Недостаточность северных известий о Ярославе, как и вообще о древней Руси и о других ее князьях, объясняется не только односторонним использованием этих сведений в сагах, но и отсутствием шведских саг при сравнительно слабом отражении истории Швеции в исландских сагах. Между тем, именно Швеция была теснее всего связано с Русью. Исландские саги получали сведения о Руси преимущественно из Норвегии, отчасти из Дании, т. е. из вторых рук. Непосредственное общение с Русью имели лишь сравнительно немногие исландцы; исландские скальды, входившие в дружину норвежских и шведских конунгов, в редких случаях сами бывали на Руси, но по крайней мере знали о русских событиях от лиц, которым все это было известно не только понаслышке.

Северные памятники говорят о Ярославе в связи со следующим.

1. Брак Ярослава с Ингигерд, дочерью шведского конунга Олафа (ок. 993 – 1022 или 1024 г.), состоявшийся в 1020 г. по хронологии, восстанавливаемой исследователями для одного из главных, повествующих об этом событии источников – "Heimskringla" Снорри сына Стурлы. Ингигерд была обручена с норвежским конунгом Олафом, по прозвищу "толстый", а более официально – "святой" (1015-1030 гг.), но ее отец сильно не ладил с ним и, нарушив уже данное жениху обещание, устроил ее брак с Ярославом, посылавшем к нему послов с целью сватовства.

2. Приезд на Русь в 1029 г. Олафа Норвежского, бежавшего из Норвегии после неудач, испытанных им в борьбе с норвежскими областными вождями и поддержавшим их датским конунгом Кнутом, который известен в истории как завоеватель Англии. Возвращаясь в 1030 г. на родину, Олаф оставил на попечении Ярослава и Ингигерд своего маленького сына Магнуса. Радушный прием, оказанный Олафу Ярославом и его женой, а в дальнейшем их (особенно Ингигерд) заботы о судьбе Магнуса, – это то, на чем сосредоточены внимание и интерес авторов соответственных памятников.

3. Появление на Руси в 1031 г. брата Олафа Норвежского – Харальда. Олаф погиб в борьбе со своими противниками в 1030 г., а Харальда бежал на Русь к Ярославу, который поставил его во главе своей варяжской дружины. Пробыв после того около 10 лет в Византии на военной службе у императора, Харальд вернулся на Русь в 1042 г., женился на дочери Ярослава Елизавете и уехал с нею к себе на родину.

4. Приезд на Русь в 1034 г. норвежских вождей, которые, в силу изменившихся политических обстоятельств, решили поставить у себя конунга сына Олафа Магнуса. Русские князь и княгиня отпустили его с ними, заручившись их клятвенным обещанием в верности сыну Олафа.

Памятники, в которых содержатся эти рассказы, а также и указанные мною выше генеалогические данные, можно подразделить на три группы.

1. Исторические сочинения на латинском языке, по своему содержанию и источникам, устным и письменным, связанные с содержанием исландских саг: "Historia de antiquitate regum Norwagiensium" Теодориха-монаха, норвежца, писавшего в семидесятых или восьмидесятых годах XII в., и "Historia Norwegiae", написанная также в Норвегии в конце XII или в начале XIII в. неизвестным автором. "Historia Norwegiae" – важный и интересный исторический источник, но ее единственное сообщение о Ярославе (res Warerlafus de Ruscia, nobilissimus princeps) и о его браке с шведской княжной является в ней весьма неисправным сбивчивым местом, лишенным исторического значения.

2. Несколько памятников церковного характера: "Acta Sancto Olavi", составленные во второй половине XII в.; восходящий к ним же и дополняющий их норвежским гомилиарий, датируемый временем около 1200 г.; более поздние требники и сборники церковных легенд.

Если в весьма ценной, с исторической точки зрения, работе Теодориха-монаха ничего существенного для характеристики Ярослава все-таки нет, то в текстах специфически церковного характера rex magnificus Rusciae Gerzeslavus – уже только имя, связанное с житием Олафа и с воспоминанием о почетном приеме, оказанном ему русским князем, имя, дожившее, таким образом, в католическом обиходе до самой реформации.

3. Что касается саг, то Ярослава знают древнейшая сага об Олафе святом, восходящая к редакции ок. 1160 г., и более поздняя, но основанная на ней же, так наз. легендарная редакция, а затем – четыре свода саг о норвежских конунгах с легендарных времен и до последней четверти XII в., составленных, начиная с конца XII в. и кончая временем ок. 1230 г., когда был написан наиболее выдающийся из них – "Heimskringla" исландского историка Снорри сына Стурлы.

Все эти саги и своды саг содержат отдельные интересные подробности, касающиеся отношений Ярослава к его скандинавским друзьям и к приходившим к нему из-за моря военным наемникам; во все своды входит в том или ином виде и объеме сага об Олафе святом со сведениями о его связях с Русью при Ярославе, но ни в одной из них, даже в таком прекрасном литературном произведении, как сага об Олафе, принадлежащая Снорри, мы не находим четкой индивидуальной характеристики Ярослава, хотя бы узкой и односторонней. В этом отношении выгодно отличается от них упомянутая мною выше сага об Эймунде, хотя в смысле литературного мастерства, языка, стиля и исторического изложения ее нельзя сравнить с творчеством такого классика северной саги, как Снорри, и со многими исландскими сагами эпохи расцвета.

Сага об Эймунде дошла до нас в единственном и очень позднем списке конца XIV в. в составе "Flateyjarbók", большого компилятивного исландского свода, где она вставлена в пространную редакцию той же саги об Олафе святом. Ее источники, ее первоначальный вид и состав, ее литературная судьба до сих пор совершенно не исследована ни у нас, ни за границей. В работе А. И. Лященко "Eymundar Saga и русские летописи"³, при всех ее недостатках, общая оценка значения саги об Эймунде для русской истории дана довольно верно. Эта сага повествует об участии норвежца Эймунда с дружиной, состоявшей из норвежцев и исландцев, в борьбе Ярослава-Ярислейфа и Святополком-Бурислафом и Бряичславом-Вартилафом. Последовательность событий в ее изложении довольна близка к тому, что дает наша "Повесть временных лет"; в этом смысле сага об Эймунде – наиболее интересное явление среди всей северной "Rossica", хотя во многом она сбивчива, неточная, противоречива и местами носит явные следы путаницы и вымысла – результат того, что она прошла через много рук на своем пути от устного предания до того вида, в каком мы ее теперь знаем.

Об Ярославе она отзывается как об очень умном человеке, ráđagerđar mađr, и как о властном энергичном князе, stjórnsamr konungr ok ríklundađr, но в его отношениях с наемной норманнской дружиной рисует его лишенным тех положительных свойств, которые эта дружина более всего ценила: он скуповат и, начав с весьма приветливого приема, в дальнейшем старается уклониться от выплаты свои норманнским воинам жалованья, полагающегося им по уговору, особенно в такое время, когда нет надвигающейся военной опасности. Недоразумения и разлад на этой почве очерчены в саге очень живо и реально. В своих действиях в отношении своего брата и противника, Святополка-Бурислафа, Ярослав несколько нерешителен; когда дело доходит до открытой борьбы, он следует советам более решительного Эймунда. Ко второму, если можно так выразиться акту борьбу Ярослава с братом, соответствующему известиям "Повести временных лет" под 1018 г., относится сообщение о том, что Ярослав был в бою тяжело ранен в ногу. Но по "Повести временных лет" он оказывается "хромцом" еще в 1016 г., независимо от какого бы то ни было ранения, а Тверская летопись, как известно, упоминает о его хромоте от рождения. Интересно, что, по мнению Д. Г. Рохлина, образовавшийся у Ярослава в детстве вывих правой бедренной кости (не травматического происхождения) мог давать лишь незначительную хромоту, в молодые годы малозаметную для окружающих; следовательно, то лицо, которое, по летописи, называет его хромым в 1016 г., когда он еще не был стар, вероятно, знало об этом недостатке. Если известие саги о ранении в ногу и является позднейшим домыслом, объясняющим хромоту, то сведение о самом этом явлении идет во всяком случае из ближайшей к Ярославу среды и восходит к устному преданию. Второе, травматическое, повреждение правой ноги у Ярослава произошло, по исследованиям Д. Г. Рохлина, позже того времени, о котором повествуют летопись и сага.

По, аге Святополк-Бурислаф погибает от руки Эймунда и его дружины, а не так, как в "Повести временных лет" под 1019 г. Еще до того Эймунд спрашивает Ярослава, как быть, если Бурислаф попадется им в руки. Ярослав дает уклончивый ответ: он не намерен побуждать людей биться с Бурислафом, но и винить их не станет, если они его убьют. Когда Эймунд приносит ему отрубленную голову Бурислафа, вид ее вызывает у него сильное волнение: кровь бросается ему в лицо. После некоторого молчания он говорит, что Эймунд и его дружинники быстро сделали дело, близко касающееся его, Ярослава. Эти слова можно понимать двояко – как одобрение быстрого и решительного действия или как порицание чересчур поспешного. Интересно, что по саге выходит, что гибель Бурислафа от руки дружинников Ярослава бросает тень на него самого, как на братоубийцу, и является к тому же фактом, показательным для чрезмерного усиления норманнов в окружении Ярослава; под теми "некоторыми мужами", которые высказывались в таком смысле, подразумеваются, очевидно не норманнские, а местные, прежде всего – русские, дружинник князя.

Когда возникает очередное недоразумение из-за уплаты жалования норманнским наемникам и Эймунд выражает свое недовольство, Ярослав отзывается на это неопределенным замечанием: "много чего произошло от того, что вы сюда пришли". Эймунд парирует эти слова, вскрывая оба значения, которые им можно придать; он согласен с Ярославом – без него, Эймунда и его дружины Ярославу пришлось бы плохо; а что касается гибели Ярославова брата, то с нею дело обстоит так же, как и тогда, когда Ярослав не возражал против этого, т. е. в сущности санкционировал действия Эймунда.

Таковы наиболее живые и характерные черты, которыми обрисован в этой саге Ярослав. Если в отношениях с Бурислафом и в смысле военных действий он проявляет некоторую нерешительность, то в приведенных мною здесь разговорах с Эймундом уже сказывается другое – более тонкая и сложная работа мысли, бóльшее расстояние между мыслью и эмоцией и словом, бóльшая дипломатичность, чем у его собеседника. Этот последний рисуется нам по сравнению с Ярославом непосредственно и примитивно практичным, даже в тех случаях, когда он прибегает к хитрости; он ставит вопросы ребром, называет вещи их собственными именами, а в конечном счете преследует наиболее существенную для себя и своей дружины цель – получить свое, выражаясь языком наших былин, "зарабочее". Поскольку и сага об Эймунде дает нам Ярослава не самого по себе, а в его отношении к герою саги, т. е. Эймунду, то и психологию Ярослава можно здесь уловить из сопоставления с тем, как мыслит и действует Эймунд.

Эта сага не относится к числу тех, в которых широко развернут диалог, как прием повествования, достигающий в иных сагах замечательного мастерства. Но указанные здесь образцы сравнительно краткого и сжатого диалога принадлежат в ней к числу наиболее удачных и психологически показательных.

Недовольный Ярославом Эймунд круто и решительно порывает с ним, уходит к Брячиславу-Вартилафу Полоцкому, по саге – брату, а не племяннику Ярослава, и участвует в борьбе между ними, которая начинается сразу же, а не через два года после гибели Святополка, как по летописи. Ярославу здесь уже не уделено сколько-нибудь характерной для него и активной роли. В этой части саги больше выдвинута его жена Ингигерд, личность которой вообще хорошо и подробно обрисована в сагах, касающихся ее обручения с Олафом Норвежским и брака с Ярославом. Это объясняется тем, что в далекой Исландии о Швеции и шведских исторических лицах знали – если и не непосредственно, то через связи с Норвегией – все-таки больше, чем о русских, и даже о таком выдающемся князе, как Ярослав. Умная, энергичная и самостоятельная Ингигерд была подходящей женой для нашего Ярослава Мудрого. Не останавливаюсь здесь более подробно на ее характеристике и ограничиваюсь лишь указанием на некоторую неясность относительно ее этнического происхождения. Со стороны отца она – шведка, из старинного рода упсальских конунгов, внучка знаменитой Сигрид stórráđa, в преданиях о которой есть некоторые черты, сближающие ее с нашей летописной Ольгой. Мать Ингигерд, по Адаму Бременскому, была вендкой (из племени Оботритов); это известие перешло и в легендарную редакцию саги об Олафе святом, между тем как все остальные саги, касающиеся происхождения Ингигерд, говорят о ней как о дочери Олафа Шведского не от упоминаемой так же в них пленницы из знатного вендского рода, а от другой, законной его жены, так и оставшейся нам неизвестной по имени и происхождению, но скорее всего – шведки. Этот неясный вопрос интересен для нас в смысле возможной славянской примеси в этническом облике той предполагаемой жены Ярослава, чей скелет был найден в его гробнице в Киеве и обследован В. В. Гинзбургом. Возраст, устанавливаемый для этого женского скелета В. В. Гинзбургом, вполне подходит к тому, какой можно предполагать по сагам. В отношении хронологии наблюдается расхождение на несколько лет между сагами и нашей летописью: по "Heimskringla" выходит, что Ярослав женился на Ингигерд в 1020 г., а по саге об Эймунде, этот последний, явившись к Ярославу со своей дружиной к самому началу борьбы его со Святополком (по "Повести временных лет" – 1015 г.), уже застает его женатым на Ингигерд. Для возраста Ингигерд это хронологическое расхождение большого значения не имеет.

Из детей Ярослава и Ингигерд саги знают сыновей: Владимира, Всеволода и Holti (по-видимому, тот же Всеволод – см. выше, стр. 67). Почти все генеалогии путают Владимира Ярославича с Владимиром Мономахом, которые оказывается, таким образом, сыном, а не внуком Ярослава. Из дочерей в сагах известна только одна Елизавета, Ellisif, жена Харальда Норвежского.

Извлекая из древнесеверной литературы те немногие фрагменты, которые могут что-то дать нам для характеристики Ярослава, я оставляю без подробного рассмотрения один из исландских сводов саг о норвежских конунгах, составленный в первой половине XIII в., так наз. "Morkinskinna". Он начинается с довольно пространного повествования о Ярославе и Ингигерд, опять-таки с точки зрения их отношений с Олафом святым. Это – явная неисторическая часть "Morkinskinna", резко противоречащая тем сведениям в других текстах, историческая верность которых не вызывает сомнений. Она интересна скорее с чисто литературной стороны как разработка русской темы в духе чего-то вроде исторического романа. В настоящей статье, основная задача которой – по возможности дать некоторые дополнения из области древнесеверных письменных источников к изучению облика Ярослава по антропологическим и рентгенологическим данным, – упомянуть об этой явно вымышленной части "Morkinskinna" стоит лишь по следующему поводу. Мы уже видели, что тот психический облик Ярослава, который очерчен в саге об Эймунде, – и, надо сказать, очерчен хотя и бегло, но очень живо и убедительно, – не сходится с выводами Д. Г. Рохлина и М. М. Герасимова. Согласно этим выводам, Ярослав был человеком импульсивным, экспансивным, натурой сильно эмоциональной, быстро и легко поддающейся раздражению. "Morkinskinna" рисует нам Ярослава как человека самолюбивого, раздражительного, крутого и сурового в минуты гнева, но не лишенного отходчивости и способного поддаваться разумным уговорам и доводам. Можно было бы, пожалуй, отнести за счет сочинительства "Morkinskinna" этого другого, по сравнению с сагой об Эймунде, Ярослава. Но на трафаретный образ, каких особенного много в неисторических сагах более поздних, чем "Morkinskinna", он во всяком случае не похож. Не отразились ли в этом рассказе, при всей его неисторичности, какие-то подлинные старые воспоминания о Ярославе, использованные составителем "Morkinskinna", а вернее еще до него тем источником, на котором он основывался? Если это так, то эмоциональные черты Ярослава в этом рассказе пришлись очень кстати; что же касается совершенно иных, по существу несомненно конкретных и реальных условий, в которых Ярослав действует в саге об Эймунде, то они довольно сложны (междоусобная борьба, отношения с наемной и местной дружиной в обстановке этой борьбы), и представляется вполне правдоподобным то, что он проявляет себя в этих условиях с другой стороны, задерживающий элемент берет верх, мысль преобладает над эмоцией, и картина получается иная. Поскольку в сагах данных для характеристики Ярослава, как мы уже видели, очень немного, а отмеченный мною эпизод "Morkinskinna" не имеет в этом смысле предшественников в дошедших до нас памятниках древнесеверной литературы, то все сказанное здесь по этому поводу является лишь предположением, лишь попыткой найти согласование между неодинаковыми показаниями саг, а также и выводами наших исследователей.

1. По сагам выходит, что эти князья – Владимировичи: в этих текстах русские генеалогические сведения не заходят в глубь времен дальше Владимира Старого, как они его называют; отца его, Святослава, они уже не помнят.

3. Изв. Акад. Наук СССР, 1926, стр. 1061-1086.