Литература

Источник: КСИИМК, XI. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1945

В дополнение к археологическим исследованиям в Старой Ладоге и в Приладожье, вскрывшим множество ценнейшего материала для всестороннего изучения как самой Ладоги – одного из древнейших русских городов, так и примыкающей к ней территории, в настоящей статье даются в переводе письменные известия о Ладоге, содержащиеся в древнесеверной литературе. Ими пользовался еще Н. Е. Бранденбург в своей вышедшей в 1896 г. капитальной работе "Старая Ладога" (стр. 12-15), но совершенно не критически: он начинал с легендарных саг, принимая их известия как древнейшие, а затем уже переходил к тем сагам, с которых по-настоящему следовало бы начать как с источников, несравненно более надежных с исторической точки зрения. Такая трактовка этих известий о Ладоге создавала ложное впечатление, будто они восходят к далекой древности, между тем как в действительности наиболее раннее упоминание Ладоги в сагах относится к концу X в., иначе говоря – запаздывает не менее, чем на столетие, по сравнению с тем временем, когда Ладога уже существовала и, несомненно, была известна и скандинавам как местный центр, по-видимому, более старый, чем Новгород, хотя и не достигший в дальнейшем такого развития и значения, как он.

К ладожским преданиям восходит тот вариант легенды о призвании князей, который известен в целом ряде списков "Повести временных лет" и согласно которому Рюрик княжил сначала в Ладоге, построенной всеми тремя братьями вместе, а уже позднее перешел в Новгород. По мнению А. А. Шахматова² и М. Д. Приселкова³, этот вариант внесен в редакцию "Повести временных лет" в 1118 г. Причина его внесения до сих пор остается не вполне ясной.

Во всяком случае, он дает Ладоге первенство над Новгородом с хронологической точки зрения не без основания, и едва ли объясняется простым сочинительством. Ни о каком ладожском летописании, подобном новгородскому, мы не знаем. Но устные исторические предания местного характера там несомненно были; фрагмент их можно предполагать в рассматриваемом здесь варианте летописной легенды о призвании. Возможно, что какой-то северный (вероятно – шведский) Рюрик-Hroerekr в IX или X в. был тем или иным образом связан с Ладогой и вошел в местные предания, что его же впоследствии летописец снабдил двумя братьями, извлек из-за моря по приглашению, посадил в Новгороде и произвел в родоначальники княжеской династии Рюриковичей. Реакцией на всю эту позднейшую летописную комбинацию и является тот вид, в котором ладожское предание появляется перед нами в составе "Повести временных лет" в редакции 1118 г.: Рюрик сидел в Новгороде, но еще до того – в Ладоге. Можно думать, что отправка Рюрика в Новгород после Ладоги – результат литературной обработки ладожского предания с целью согласовать его с уже вошедшей в летопись легендой о призвании, по которой Рюрик начинает свою карьеру с Новгорода: первоначальное ладожское предание скорее всего вовсе не говорило о Новгороде, а носило чисто местный характер.

В нашей научной литературе нет полной общей сводки летописных известий о Ладоге, но те, которые содержатся в древнейших летописных сводах, во всяком случае, хорошо известны всем историкам, занимающимся древней Русью. О ранней Ладоге наши летописцы, как мы знаем, сообщают сравнительно немного. Северные известия кое в чем дополняют их и не лишены интереса, хотя не дают, к сожалению, сколько-нибудь широко развернутой картины для конца X в. – первой половины XI в., т. е. для времени, в пределах которого они вообще что-нибудь знают о Ладоге. Называют они ее Aldeigjuborg; в песне одного скальда X в. мы находим Aldeigja. Упоминают они о ней реже, чем о Новгороде (Hólmgarđr), а к середине XI в. она уже исчезает с их страниц. Восходящие к XII-XIII вв. исландские географические сочинения уже не знают Ладогу в числе русских городов, так же и исландские анналы, составление которых относится к концу XIII и к XIV вв.

Известия исторических саг приведены здесь в дословном переводе с подлинного текста; кратким пересказом заменены места, не относящиеся к сведениям о Ладоге, но тем не менее необходимые для сохранения общего контекста. Сведения легендарных саг даны вообще только в виде общей сводки, в которой подведены итоги того, что они знают о Ладоге; при этом отмечены те исторические элементы, наличие которых в них можно установить. Ввиду того, что самые источники, с которыми мы здесь имеем дело, мало известны в нашем научном обиходе, а если известны, то в устарелой и некритической трактовке, как, например, у Н. Е. Бранденбурга, – даю предварительные краткие сведения о них и об отдельных авторах, с указанием применяемых мною сокращений.

Eyjólfr dáđaskald – исландский скальд X в., был в дружине норвежского ярла Эйрика, сына Хакона, между 1000 и 1012 гг., т. е. после похода Эйрика на Ладогу. Поэма Эйольфа Bandadrápa сохранилась в отрывках. Эйольф основывался в ней на рассказах дружины Эйрика о его походах; от воспевания этих разбойничьих подвигов и происходит, вероятно, прозвище Эйольфа "dáđaskald" (dáđ – дело, подвиг).

Eym. – Eymundar saga, сага об Эймунде, сохранившаяся в единственном списке конца XIV в., в большом компилятивном своде саг Flateyjarbók, составленном в Исландии (изд. 1862 г., т. II, стр. 118-134). Настоящее заглавие ее не сага, а повесть об Эймунде, Eymundar þattr. Такие отдельные повести, þaettir, вводились в состав больших саг и сводов. В указанном своде Eym. включена в распространенную редакцию саги об Олафе святом; первоначально она несомненно была самостоятельной сагой. Источники и генезис ее до сих пор не исследованы. Среди древнесеверной Rossica она является наиболее интересной для русского историка.

Fask. – Fagrskinna, свод саг о норвежских конунгах с легендарных времен до 70-х годов XII в., составленных, как полагают, исландцем в Норвегии между 1220 и 1240 гг. Старший список относится ко второй половине XIII в. (не позднее 1263 г.). По своему положению среди целого ряда однотипных сводов саг Fask. близка к старшей их группе, более ранней, чем Hkr. Пользуется письменными и устными источниками, в числе вторых – песни скальдов. Изд. F. Jónsson, 1902-1903 гг.

Hkr. – Heimskringla, см. Snorri Sturluson.

Orkn. – Orkneyinga Saga, сага об оркнейских ярлах X-XII вв., составленная, вероятно, исландцем, духовным лицом, между 1200 и 1220 гг.; наиболее ранние списки – конца XIII в. По-видимому, ее знал Снорри (ссылается в Hkr. на Jarla saga, сагу о ярлах) или же пользовался общим с нею источником из той более ранней группы сводов саг, к которой относится Fask. Отношение Orkn. и Hkr. – вопрос спорный: существует мнение, что Orkn. пользовалась трудом Снорри; некоторые же исследователи полагают, наоборот, что Снорри использовал древнейшую и лучшую часть Orkn., с начала этой саги и до 1064 г.; в нее, следовательно, входит и наш отрывок из Orkn. Ввиду неясности соотношения этих двух памятников, ссылка на сагу о Магнусе, сыне Олафа (Магнусе Добром), которую мы находим в Orkn., может относиться не к Hkr., в состав которой входит сага о Магнусе, а к тому общему источнику, которым пользовалась и Hkr., и Orkn. (изд. G. Vigfusson, Icelandic sagas, т. 1, 1887).

Snorri Sturluson – Снорри сын Стурлы, выдающийся исландский историк (1178-1241), написавший около 1230 г. свод саг о норвежских конунгах под заглавием Heimskringla (изд. Jónsson, т. I-III, 1893-1900). Старший список Hkr. – середины XIII в. Hkr. блестяще завершает собою целый ряд сводов саг такого же содержания. Имеет общие источники с Fask., но эта последняя независима от нее. Наряду с письменными источниками, Снорри широко пользовался и устными – песнями скальдов и местными преданиями, дружинными и народными, прежде всего – норвежскими, а отчасти и шведскими, поскольку ездил однажды в Швецию⁴.

Прежде чем приводить первое достоверное известие о Ладоге в сагах, сообщающее о нападении на нее в 997 г. норвежского ярла Эйрика, сына Хакона, надо сказать несколько слов о самом Эйрике. Сын знаменитого в истории Норвегии X в. областного вождя Хакона из рода ярлов из Hlađir (нын. Lade, близ Трондьема), Эйрик родился около 964 г. После гибели ярла Хакона в борьбе с норвежским конунгом Олафом, сыном Трюггви, в 995 г., Эйрик вместе со своим младшим братом Свейном и целой группой родичей и дружинников бежал в Швецию, а затем ушел в морские походы и вернулся в Норвегию лишь после того, как в 1000 г. Олаф, сын Трюггви, погиб в борьбе с образовавшейся против него скандинавской коалицией, в которую входили Свейн Датский, Олаф Шведский (будущий тесть Ярослава Мудрого) и сам Эйрик. По разделу Норвегии между победителями Олафа, сына Трюггви, сыновьям ярла Хакона досталось западное побережье этой страны; кроме того, они сохранили за собой старое наследие их рода – владения в Трондьемской области и господствующее положение в этом крае. Эйрик участвовал в завоевании Англии Кнутом Датским, сыном Свейна (Кнутом Великим), и умер там около 1024 г.

Эйрик ушел на восток в Швецию (Svíaríki) к Олафу, конунгу шведов (Svía Konungr), и долго пробыл там в большой чести и воевал во многих местах на востоке, как говорит Торд, сын Кольбейна.

Ссылка на исландского скальда Торда, сына Кольбейна, который с 1007 г. был в дружине ярла Эйрика, расходится с цитируемыми тут же строфами одной из поэм Торда в честь Эйрика: Торд говорит о том, что Эйрик искал помощи и совета у шведского конунга, но о его походах на восток не упоминает.

997. Fask., стр. 136-137, гл. 24. Об Эйрике ярле, сыне Хакона, после гибели Олафа, сына Трюггви⁵.

После того пошел он на восток в Гардарики на Вальдамара Старого и много воевал в его земле; он разрушил Альдейгьюборг и взял там много добра, и еще дальше проник он на восток в Гарды, ходил войной, жег города и крепости, а бонды бежали со своим имуществом в леса.

По дальнейшему изложению Fask., Эйрик возвращается в Балтийское море и совершает еще несколько разбойничьих подвигов. Первый из них имел место "в осень ту"; следовательно, Fask. представляет себе ладожский поход как предпринятый летом⁶. Fask. ссылается здесь на поэму Bandadrápa скальда Эйольфа, но не цитирует ее, а в заключение обзора деятельности своего героя в годы скитаний говорит следующее.

В то время воевал Эйрик ярл больше всего в Гардарики, во владениях Вальдамара конунга, когда Олаф, сын Трюггви, был конунгом в Норвегии, и делал он это из мести и ненависти к Олафу конунгу и вражды после гибели Хакона, отца своего.

Небольшой рассказ Fask. о ладожском походе Эйрика, как мы видим, не особенно богат конкретными данными. Термины, которыми обозначены места, подвергшиеся нападению – borg, город, в значении укрепленного города, и kastali, от лат. castellum, отдельное укрепление, крепость, замок – довольно обычны в сагах, независимо от страны, где происходит действие. Бонды (социальный термин, обозначающий в скандинавских языках широкие массы свободного сельского населения), спасающиеся в лесах со своим имуществом, со своею ношей, как буквально выражается Fask., – картина, возможная в рассказе о любом разбойничьем набеге, на любой территории. Ладога и Приладожье – крайний восточный предел походов Эйрика. Но мотивировка набега на Приладожье неправдоподобна; она скорее всего надумана автором Fask., чтобы ввести этот факт в общий ход политических событий и взаимоотношений этого времени. Олаф, сын Трюггви, по сагам, действительно жил в юности на Руси у князя Владимира (конунга Вальдамара), но нет никаких указаний на какое-нибудь дальнейшее участие Владимира в делах этого норвежского княжича, а, следовательно, нет оснований думать, что Эйрик мог видеть в русском князе союзника Олафа и тем самым – своего личного врага. Нападение на Ладогу это просто очередное, направленное на восток предприятие викинга, "морского конунга", каким стал Эйрик после 995 г. В области северно- и восточноевропейских политических отношений конца X в. этот факт скорее можно рассматривать в некоторой связи с русско-шведскими отношениями.

Сведения о тех событиях из жизни Эйрика, которые составляют, так сказать, обрамление его ладожского похода, в Fask. изложены, как мы видим, довольно сбивчиво, с повторениями, может быть, в результате соединения нескольких источников, сообщавших об Эйрике. Эти же события подробнее, а главное – более последовательно и четко, представлены в Hkr. По ее словам, Эйрик, бежавший в 995 г. в Швецию, нашел там поддержку со стороны шведского конунга Олафа и базу для своих разбойничьих морских походов. Побывав в Балтийском море на Готланде и у вендского побережья (Hkr. I, стр. 414-416,. сага об Олафе, сыне Трюггви, гл. 89), Эйрик возвращается в Швецию, с чего и начинается в Hkr. рассказ о ладожском походе.

Hkr. I, стр. 416-419, сага об Олафе, сыне Трюггви, гл. 90. Поход Эйрика на восток.

Эйрик ярл поплыл осенью обратно в Швецию (Svíþjóđ) и пробыл там зиму. А весною снарядил он свою рать и поплыл на восток. А когда он пришел в землю Вальдамара конунга, стал он грабить и убивать людей и жечь повсюду, где проходил, и опустошил землю ту. Он подошел к Альдейгьюборгу к осаждал его, пока не взял город тот, убил там много народа, а крепость ту всю разрушил и сжег. И после того далеко ходил он с боевым щитом⁷ по Гардарики; так говорится в Bandadrápa: "воин пошел после того⁸ опустошать мечом землю Вальдамара; буря меча⁹ усилилась после того как ты, гроза мужей, разрушил Альдейгью; мы это знаем верно; жестокой была та война между мужами; ты пришел на восток в Гарды". Эйрик ярл пробыл в этом походе всего пять лет¹⁰, а когда он ушел из Гардарики, пошел он с боевым щитом по всей Ađalsysla¹¹ и Eysysla¹² и захватил он там у датчан четыре корабля викингов и перебил всех, кто там был. Так говорится в Bandadrápa... Эйрик ярл отправился в Данию, после того как пробыл одну зиму в Швеции (Svíaveldi), к Свейну... конунгу данов... Эйрик ярл проводил зиму в Дании, а иногда в Швеции, а лето – в походе.

В рассказе Hkr. в Ладоге различается обитаемая часть ее, обозначаемая термином stađr, и крепость – borg, судя по сообщению о сожжении ее – деревянная. Как и где было расположено и то и другое, остается, к сожалению, неясным. При раскопках земляного городища в Старой Ладоге никаких следов пожара, которые можно было бы отнести за счет набега 997 г., пока не обнаружено.

В изложении Hkr. четко выделяется связь Эйрика с Швецией, с конунгом Олафом. Возможно, что в ладожском походе Эйрика участвовали и шведские викинги. Шел он в Ладогу, очевидно, тем же морским путем, каким обычно ходили на Русь из средней Швеции: из оз. Меларн по шведским шхерам в Балтийское море, в Финский залив и по Неве – в Ладожское озеро. Спрашивается, насколько можно судить о русско-шведских отношениях того времени на основании тех связей с Швецией, которые сложились у Эйрика? В общем ходе событий в скандинавских странах союз Олафа Шведского с Эйриком имел свои причины, независимые от отношений Олафа с Русью. Но несмотря на это, можно полагать, что Олаф, не будучи в то время в открытой вражде с Владимиром, не имел и оснований препятствовать нападению своего предприимчивого гостя на Приладожье. Аналогичное положение создалось много лет спустя, по хронологии, устанавливаемой для Hkr. – в 1016 г.: брату Эйрика Свейну пришлось вторично бежать со своей дружиной из Норвегии после поражения, нанесенного ему норвежским конунгом Олафом, сыном Харальда (Олафом Святым, 1015-1030). В Швеции он снова нашел приют у Олафа Шведского и готовность поддержать его против его норвежских врагов, а пока, очевидно, чтобы время не пропадало даром, он отправился летом того же 1016 г. в поход на восток, в Гардарики, где и умер осенью, когда собирался возвращаться. Дружина его вернулась в Швецию. Так говорит Hkr. (т. II, стр. 78-79, сага об Олафе Святом, гл. 54 и 55); знают об этом походе также Fask. (стр. 154) и некоторые другие источники.

На какую же территорию древней Руси был направлен этот новый набег северных викингов? Hkr. говорит неопределенно о "востоке" и "Гардарики"; Fask. сообщает, что начало осени застало Свейна в Карелии (Kirjalaland), откуда он отправился "вверх в Гардарики" (upp í Garđaríki) с боевым щитом. Это – "вверх" (upp) в смысле направления обозначает "вверх по реке" или "в глубь страны от морского берега"¹³. В связи с упоминанием о Карелии здесь можно думать о Ладожском озере и впадающих в него реках, прежде всего – о Волхове и, конечно, о расположенной на нем Ладоге. Очень вероятно, таким образом, что и в этом известии перед нами еще одна страничка из истории Ладоги и Приладожья.

Из рассматриваемых здесь сообщений саг можно сделать вывод, что ни Эйрик, ни Свейн не имели намерения и возможности укрепиться на территории, подвергшейся их набегу, и ограничились лишь грабежом и добычей, которая была нужна им для того, чтобы прокормиться с дружиной, пока они были на положении беглецов со своей родины. Их походы были лишь сезонными летними предприятиями викингов; ни о каком сколько-нибудь прочном завоевании тут говорить не приходится. Ни малейшего намека на какие-нибудь скандинавские поселения в крае, подвергшемся набегам Эйрика и Свейна, мы здесь также не находим, а этим лишний раз опровергается гипотеза о скандинавских колониях в Ладоге и Приладожье.

Несколько позднее похода Свейна, по Hkr. – в 1019 г., Ярослав Мудрый отправил послов к Олафу Шведскому и сватался через них к его дочери Ингигерд; Олаф изъявил свое согласие (Hkr, II, стр. 176). Можно думать, что набег 1016 г. был одной из причин, побудивших Ярослава заключить союз с Олафом для предотвращения возможных в дальнейшем агрессивных действий, которые, как к раньше, в 997 г., предпринимались если и не самим Олафом, то покровительствуемыми им его друзьями и гостями; Свейн к тому же был женат на старшей дочери Олафа, Хольмфрид (Hkr. I, стр. 457-458, 1000).

Что касается сведений о ярле Эйрике в исландских сагах, то многие исследователи считают источником их особую, не дошедшую до нас, норвежскую родовую сагу о ярлах из Hlađir, главным героем которой был именно Эйрик; Fask., по крайней мере, прямо ссылается в одном месте на сагу о нем (стр. 105). К этим норвежским преданиям восходят, очевидно, и сведения о Ладоге, дошедшие до нас в приведенных здесь текстах. Если допустить, что Fask. написана раньше Hkr., в 20-х гг. XIII в., то возникает вопрос о зависимости Hkr. от нее. Вопросу этому недавно была посвящена часть большого текстологического исследования о сагах о норвежских конунгах до Hkr. Включительно¹⁴. Автор исследования не касается интересующих нас в данном случае известий, но в целом ряде других мест, касающихся Эйрика и Свейна, он считает Hkr. независимой от Fask. Сравнение приведенных здесь отрывков показывает, что фактических расхождений между Fask. и Hkr. нет. Изложение Hkr. более цельно и последовательно; в него введена строфа скальда Эйольфа о Ладоге (Aldeigja), очевидно, известная и составителю Fask., но не цитируемая им; и, наконец (что для нас имеет особый интерес), Hkr. четко выделяет отношения Эйрика и Свейна к Олафу Шведскому, на основании которых можно, как мы уже видели, строить некоторые предположения относительно русско-шведских отношений того времени. Таким образом, если в число общих источников Fask. и Hkr. входила особая сага об Эйрике, то автор Hkr. использовал и обработал ее самостоятельно. Fask., со своей стороны, упоминая о Карелии в своем рассказе о походе Свейна, дает нам возможность полагать, что той частью Гардарики, куда отправился вслед затем Свейн, является именно Приладожье и, вероятно, сама Ладога как важный стратегический пункт и экономический центр в этом крае.

Следующее в хронологическом порядке после 997 г. упоминание о Ладоге в сагах мы находим в саге исландского монаха Одда об Олафе, сыне Трюггви. Написанная в конце XII или в начале XIII в. на латинском языке, сага Одда дошла до нас в трех древнесеверных переводах и редакциях; из них от третьего, где и упоминается Aldeigjuborg, сохранился лишь конец (упсальский список середины XIII в., по языку и письму – норвежский). Но говорить о хронологии здесь можно лишь очень условно, так как эта часть саги, касающаяся конца жизни ее героя, – сплошная легенда. Дата смерти Олафа, сына Трюггви, твердо установлена – 1000 г.; к этой дате и приурочен явно вымышленный рассказ, которого мы здесь коснемся. Олаф погиб в бою близ одного из датских островов, но сага Одда на этом не останавливается и излагает целую легенду о спасении Олафа его друзьями и о дальнейшей его жизни: здесь мы находим поездку в Рим, на следующее лето – "в Гарды на восток", т. е. на Русь (по упсальскому списку – с зимовкой в Ладоге), а затем – в Грецию и в Палестину, в Иерусалим, где Олаф уходит в монастырь. Другие две редакции саги Одда об Олафе также знают эту версию о конце жизни Олафа, но поездку именно на Русь и пребывание в Ладоге мы находим только в упсальском списке. Легенду о спасении Олафа знал и Снорри, но высказывается по этому поводу в своей Hkr. весьма сдержанно и осторожно (Hkr. I, стр. 455).

Элемент церковной житийной легенды, характерный вообще для Одда в его повествовании об Олафе, как христианине и христианизаторе Норвегии, выступает здесь совершенно явно. В отношении тематики это – вариант довольно распространенной средневековой легенды о герое, который не умер и не погиб в роковом для него бою, а скрылся или спасся; его с тех пор видели, и он рано или поздно вернется¹⁵.

Это "иное сказание" о конце жизни Олафа и его источник у Одда пока еще мало исследованы. Нас интересует в данном случае вопрос о том, почему здесь появляется Ладога? Скорее можно было бы ожидать, что сага отправит своего героя в Новгород (Hólmgarđr), как в более известный в сагах русский город на пути "из варяг в греки", а "из грек" – в Палестину, куда в конечном счете, и требовалось доставить Олафа. Но сага Одда не знает по имени вообще ни одного русского города, кроме Ладоги, и то в одном только упсальском списке. Трудно сказать, введена ли Ладога в текст саги самим Оддом или тем переводчиком и редактором, которому принадлежит дошедшая до нас в упсальском списке редакция. Правдоподобнее, пожалуй, второе. Тот, кто это сделал, во всяком случае, отдавал себе отчет в значении Ладоги на великом водном пути, который вел на юг. Что это вставлено в рассказ о паломничестве Олафа в Палестину, легко объясняется тем, что скандинавы долго ездили туда через Русь и Византию, днепровско-черноморским путем, добираясь до Днепра по Волхову и Ловати или по Западной Двине. Летняя поездка на Русь с остановкой в Ладоге сильно отзывается историчностью, подлинной обстановкой поездок эпохи викингов. Если упоминание о Ладоге и не восходит здесь к старой легендарной традиции, сложившейся еще до Одда и использованной им, а вставлено при переводе и переработке его труда, вероятно, в течение первых десятилетий XIII в., то сделано это весьма удачно. Для пущего правдоподобия обзор апокрифического существования Олафа после 1000 г. распределен здесь по годам, как это делается в исторических сагах з тех случаях, когда они дают обзор следовавших друг за другом событий. Но это лишь литературный прием; чертой исторической действительности в этом рассказе является упоминание о Ладоге.

Приступая к известиям Hkr. о Ладоге при Ярославе Мудром, мы возвращаемся от легенды к истории, к русско-шведским отношениям времени Ярослава. Дело идет о браке его с Ингигерд, дочерью Олафа Шведского. Ингигерд была сначала обручена с Олафом Норвежским (Олафом Святым), но ее отец не ладил с этим своим западным соседом, почему и предпочел принять предложение брака дочери с Ярославом, от которого, как мы уже знаем, в 1019 г. приходили с этой целью послы; на следующий год, весною 1020 г., они явились снова.

1020 г., Hkr. II, стр. 180-182, сага об Олафе Святом, гл. 93.

Олаф поговорил об этом деле с Ингигерд и говорит, что желает ее брака с Ярислейфом-конунгом. Она отвечает: "если выходить мне замуж за Ярислейфа-конунга, то я хочу, – говорит она, – в свадебный дар¹⁶ Альдейгьюборг и то ярлство (jarlsriki), которое к нему относится". И послы гардские (gerzkir) согласились на это от имени конунга своего. Тогда сказала Ингигерд: "если ехать мне на восток в Гардарики, то я хочу выбрать в Швеции (Svíaveldi) мужа, которого считаю самым пригодным для того, чтобы ехать со мной; хочу также поставить условие, чтобы на востоке у него было не менее почетное звание, чем здесь, и нисколько не меньше прав и почета, чем здесь". На это согласился конунг, а также и послы; дал конунг обещание и послы также. Тогда спросил конунг Ингигерд, кто тот муж в его земле, которого она хочет выбрать себе в спутники. Она отвечает: "тот муж – Рогнвальд-ярл, сын Ульфа, родич мой".

Олаф согласился отпустить Рогнвальда с миром, но с условием, что тот не будет показываться ему па глаза, пока он, Олаф, правит Швецией. Крепкая неприязнь его к Рогнвальду объясняется тем, что этот гаутландский ярл¹⁷ был в большой дружбе с Олафом Норвежским. Снарядив дружину и корабли, Рогнвальд присоединился к Ингигерд в назначенном ею месте для совместного отъезда на Русь.

"Отправились они все вместе летом на восток, в Гардарики. Тогда вышла Ингигерд замуж за Ярислейфа-конунга. Сыновьями их были Вальдамар, Виссивальд, Хольти Смелый. Ингигерд княгиня дала Рогнвальду ярлу Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему принадлежит. Пробыл Рогнвальд ярл там долго и был знаменитым мужем. Сыновьями Рогнвальда ярла и Ингибьорг¹⁸ были Ульф ярл и Эйлиф".

О Рогнвальде в Ладоге говорит и Еут., в которой он действует заодно с княгиней Ингигерд, но роль его в изложенных в этой саге событиях сравнительно незначительна. По окончании борьбы Ярослава с братьями (Бурислафом – Святополком и Вартилафом – Брячиславом Полоцким, оказавшимся в саге также его братом, а не племянником) было между прочим решено, что "Рогнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг как держал до сих пор (II, стр. 133, сага об Олафе Святом, гл. 105)". Несколько далее (стр. 134) находим еще некоторые сведения о Рогнвальде: "Рогнвальд сын Ульфа был ярлом в Альдейгьюборге. Они с Ингигерд княгиней были дети сестер¹⁹. Он был вождь великий и обязан данью Ярислейфу конунгу и дожил до старости. И когда святой Олаф сын Харальда был в Гардарики, был он у Рогнвальда сына Ульфа, и была между ними величайшая дружба".

Приведенные здесь сведения саг о Ладоге сходятся с нашей летописью в том, что в этом городе с примыкающей к нему территорией нет своего князя, в противоположность Новгороду, Полоцку и другим. После легенды о Рюрике, как о ладожском князе, Ладога уже не появляется на страницах летописи з том обороте городов и волостей, в том распределении их между князьями, которое так хорошо знакомо нам по летописи со всеми его последствиями. Известия саг о Ладоге, как мы видим, очень фрагментарны, очень неполны, но тем не менее несколько освещают ее историю в XI в., хотя бы в отношении места, занимаемого ею з империи Рюриковичей при Ярославе Мудром. Она подчинена новгородскому князю; там сидят его ставленники, по сагам – скандинавы, вожди его наемной дружины; административные функции их охарактеризованы сбором дани. Возможно, что "держали" Ладогу иной раз и русские воеводы, но вполне допустимо, что при Ярославе з его ладожской дружине скандинавский элемент преобладал. То обстоятельство, что Ярослав охотно согласился посадить Рогнвальда в важном окраинном пункте, каким являлась Ладога, и в дальнейшем, судя по сагам, продолжал благоволить к нему, показывает, что, несмотря на брак с дочерью Олафа Шведского, Ярослав в своей скандинавской политике действовал независимо от симпатий и антипатий своего тестя: выдвигая Рогнвальда, он тем самым оказывал почет и покровительство, если не открытому противнику Олафа, то во всяком случае одному из тех, кто – выразимся живописным языком русской летописи – "молвяху во здоровье" Олафу Норвежскому, врагу одноименного шведского конунга²⁰.

"У Ярислейфа конунга всегда было много норманнов²¹ и шведских мужей. А когда умер Рогнвальд ярл, сын Ульфа, и ту землю взял Эйлиф ярл, у него тоже было много норманнов, и он давал им жалование по договору. Это ярлство давалось для того, чтобы ярл тот защищал землю конунга от язычников. Ярислейф конунг поставил Харальда вторым вождем²² над своей дружиной и давал жалованье всем его мужам".

В 1029 г. Олаф Святой, после неудач, испытанных им в борьбе с норвежскими областными вождями, восставшими против него, бежал на Русь; в 1030 г. он уже снова вернулся в Норвегию, где и погиб в бою с ними в том же году. Харальд, о котором говорит здесь Fask., – его младший брат, впоследствии конунг Норвегии (1046-1066). После поражения и гибели Олафа Харальд бежал вместе с другими норвежскими дружинниками своего брата на Русь, где нашел, как и сам Олаф незадолго до того, радушный прием у Ярослава Мудрого. По саге об Эймунде, Рогнвальд, сын Ульфа, был еще жив, когда Олаф приехал к Ярославу; умер, он, по-видимому, в 1030 г., так как Fask. к этому времени уже говорит о его сыне Эйлифе как о его преемнике. О совместной военной деятельности Эйлифа и Харальда на Руси свидетельствует исландский скальд Тьодольф, сын Арнора, которого цитируют Fask. и Hkr; в одной строфе, приведенной в Hkr. (т. III, стр. 76), он говорит о походе с участием этих двух варягов, от которого худо пришлось Laesum (дат. мн. от им. мн. Laesir), как полагают исследователи – ляхам. Из "Повести временных лет" мы знаем, что в 1031 г. Ярослав и Мстислав совершили удачный поход на Польшу. Тьодольф не был сам на Руси с Харальдом; он стал его дружинным скальдом в 40-х гг. XI в. Поэма, от которой сохранился лишь отрывок об Эйлифе и Харальде, сочинена им, вероятно, в 50-х или 60-х гг. XI в.

В приведенном здесь тексте Fask. самое название "Aldeigjuborg" не упоминается²³. Но дело идет несомненно о Ладоге; "та земля", которую дали Эйлифу сыну Рогнвальда, – территория, тянувшая к этому городу. Тот небольшой отрывок из истории Ладоги в XI в., который дает нам рассматриваемый здесь текст Fask., освещает ее односторонне, только с точки зрения судеб служилых норманнов на Руси²⁴. Ладога представляется здесь военным пунктом, где сидят последовательно два шведских дружинных вождя, отец и сын. Организация наемной военной службы находится в руках Эйлифа, очевидно, по поручению Ярослава. На земельные владения, связанные с этой деятельностью, нет никаких указаний. Ладожским воеводам-норманнам доставалась, вероятно, кроме установленного жалования, часть дани, которую они были обязаны давать Ярославу, и, несомненно, военная добыча. Что представляли собою те неопределенные "язычники", от которых должны были оборонять Ладогу скандинавские наемники русского князя? Финские племена Приладожья едва ли были особенно агрессивны; если и случались их нападения на Ладогу, то в общем отношения с ними сводились скорее к набегам на них со стороны русско-варяжской дружины и взятию с них дани. Надо полагать, что у автора Fask. не было вполне ясного представления о том, о чем он говорит. По своей неопределенности это место несколько напоминает те многочисленные походы на язычников и оборону Гардарики от них, которые монах Одд приписывает Олафу, сыну Трюггви, в бытность его на Руси при Владимире. Одд здесь обходится одними общими фразами, доказывающими, что он не имел точных сведений о тех войнах, которые вел Владимир в это время. При всей туманности понятий авторов саг о южной Руси и ее истории, они все-таки что-то знали о происходившей там в X-XI вв. борьбе с печенегами и половцами; возможно, что Fask. переносит представление о ней на север, подобно тому как Eym., наоборот, превращает печенегов, союзников Святополка в его борьбе с Ярославом, в бьярмов, более известных на скандинавском севере. Оборона Ладоги при помощи скандинавских наемников могла понадобиться в случае нападения на нее скандинавских же викингов. В сагах нет указаний на такие события в описываемое здесь время; возможность их, если и была в значительной мере отстранена благодаря дружественным отношениям Ярослава Мудрого с его скандинавскими соседями, то все-таки не исключена вовсе.

Значение Ладоги как важного пункта на пути из Новгорода в Балтийское море отражается в рассказах Hkr. и Orkn. о поездке на Русь нескольких норвежских вождей в 1034 г. по следующему поводу. Олаф Святой, уезжая с Руси в 1030 г., оставил на попечении Ярослава и Ингигерд своего малолетнего сына Магнуса. В силу изменившихся политических обстоятельств прежние враги Олафа решили поставить его сына конунгом в Норвегии и с этой целью ездили к Ярославу. Весною 1034 г. они прибыли в Швецию, где сели на корабль и поплыли, по словам Hkr., "летом на восток в Гардарики, пришли осенью в Альдейгьюборг. Отправили они тогда послов вверх²⁵ в Хольмгард к Ярислейфу конунгу..." (Hkr., II, стр. 529, сага об Олафе Святом, гл. 251).

Узнав о цели их приезда, Ярослав вызвал их самих к себе в Новгород, предоставив им мир и безопасность (griđ) для их поездки. Договорившись с ними, он отпустил с ними Магнуса, которого они и увезли в 1035 г. "Магнус сын Олафа пустился в путь после иола²⁶ с востока из Хольмгарда вниз в Альдейгьюборг; принялись они снаряжать свои корабли, как только лед вскрылся весной... Магнус конунг держал путь с востока весной в Швецию (Svíþjóđ), в Сигтуну" (Hkr., III, стр. 3-4, сага о Магнусе Добром, гл. I).

Несколько иначе излагает эти события Orkn., вводя в них новое лицо – Рогнвальда, сына оркнейского ярла Бруси. Будучи специально посвящена истории оркнейских ярлов (норвежцев по происхождению), эта сага больше интересуется Рогнвальдом, сыном Бруси, чем Fask. и Hkr. Рогнвальд был сторонником Олафа Святого, ездил с ним на Русь в 1029 г., вернулся в Норвегию в 1030 г., а после поражения и гибели Олафа в том же году вторично попал на Русь уже вместе с братом Олафа, Харальдом. Fask. и Hkr. ничего не говорят о том, что делал там Рогнвальд; по Orkn., он вступил в дружину Ярослава, оставался в ней после того, как Харальд вскоре уехал в Византию и пользовался большим почетом и уважением; летом он участвовал в обороне страны (landvorn), а зиму проводил в Хольмгарде.

Летние походы и зимовка в каком-нибудь центре, являющемся базой, – общая схема деятельности викингов, их обычная программа, независимо от того, действуют ли они по своей инициативе или в качестве военных наемников. Что касается Новгорода (Хольмгарда), как места пребывания Рогнвальда на Руси, то, как мы видим из переведенного ниже отрывка из Orkn., норвежцы, приехавшие в 1034 г. на Русь за Магнусом, встречают Рогнвальда не в Новгороде, а в Ладоге. Вернее всего, что он был связан именно с этой последней, и что в том общем очерке деятельности Рогнвальда на Руси, который дает нам Orkn., сказалась некоторая схематичность: если речь идет о Руси, то для саги, при отсутствии более точных и конкретных сведений, привычнее всего говорить о Хольмгарде, как о наиболее известном в древнесеверной литературе русском городе. Какое положение занимал в 1034 г. в Ладоге наш выходец с далеких атлантических островов, занесенный судьбою на Русь – на это определенных указаний нет. Главою ладожской дружины был в это время, как мы уже знаем, сын другого Рогнвальда, Эйлиф (о нем знает и Orkn.); в ее среде Рогнвальд, сын Бруси, был, вероятно, лицом второстепенным по сравнению с Эйлифом. Исландский скальд Арнор, сын Торда, близкий к оркнейским ярлам, говорит в своей поэме, цитируемой в Orkn., о десяти битвах, в которых участвовал Рогнвальд, сын Бруси, в бытность свою на Руси. За это время (с 1030-1031 и до 1035 г), у Ярослава, по летописи, не было войн с соседями за исключением уже упомянутого выше польского похода 1031 г.; участие в нем Рогнвальда вполне правдоподобно, а "десять битв" являются, очевидно, у Арнора амплификацией того, что он слышал в дружине Рогнвальда о его пребывании у Ярослава; сам Арнор с ним на Руси не был.

"Когда они27… приехали за Магнусом, сыном Олафа, на восток в Гардарики, встретились они с Рогнвальдом в Альдейгьюборге... Просит Эйнар28, чтобы он29 собрался с ними в путь вверх в Хольмгард и поддержал их дело перед Ярислейфом конунгом; и Рогнвальд соглашается на это. Тогда нанимают они себе лошадей в Альдейгьюборг30 и едут вверх в Хольмгард и отправляются там к Ярислейфу конунгу".

Переговоры норвежцев с Ярославом при содействии Рогнвальда заканчиваются тем, что русский князь дает свое согласие отпустить с ними Магнуса.

"Пробыли они в Хольмгарде, пока не прошел иол; тогда отправились вниз в Альдейгьюборг и достали себе там корабли. Уехали они с востока, как только лед вскрылся весной; собрался тогда Рогнвальд, сын Бруси, в путь с конунгом". Поехали они сначала в Швецию (Svíþjóđ), как говорится в саге о Магнусе конунге, а оттуда в Ямтланд³¹ и дальше с востока через Кьоль в Верадаль³².

С таким же значением, как и в рассказе о Магнусе, сыне Олафа, появляется Ладога и в кратком известии об отъезде из Руси в 1043 г. Харальда Норвежского с женой, дочерью Ярослава Мудрого, Елизаветой, на которой он женился после того, как побывал в Византии и в Сицилии. Проведя зиму у Ярослава, "весной собрался он в путь из Хольмгарда и отправился в Альдейгьюборг; там достал себе корабль и поплыл с востока летом, повернул прежде всего к Швеции (Svíþjóđ) и стал держать путь к Сигтуне (Hkr. III, стр. 99, сага о Харальде harđráđi, гл. 17)".

За теми очень немногими и беглыми штрихами, которыми очерчена Ладога в этих двух последних известиях, можно тем не менее представить себе некоторые черты экономического быта ладожского населения, связанные с оживленным судоходством по Волхову, с сообщением между Ладогой и Новгородом. В Ладоге путники пересаживаются на корабли, предназначенные для морского плавания, снаряжают их, снабжаются всем необходимым. Скальд Арнор упоминает о русских снастях на корабле Магнуса, сына Олафа. Все это, вероятно, изготовлялось на месте ладожскими ремесленниками и запасалось ко времени начала навигации для сбыта скандинавским мореходам. Суда, ходившие по Балтийскому морю и по Волхову между Ладогой и Новгородом, были, очевидно, не однотипны, что предполагает известную дифференциацию ремесленного труда по их снаряжению и ремонту. Возможно, что дальнейшие археологические исследования в Старой Ладоге вскроют какие-нибудь следы местного ремесла, остатки мастерских и т. п. Различные виды труда, связанные с движением по Волхову, известны нам довольно подробно для более позднего времени, когда ганзейские купцы ходили со своими товарами по Волхову через Ладогу (перегрузка товаров, работа местных лоцманов и грузчиков и т. п.); то же самое можно предполагать и для XI в.

На известии об отъезде Харальда в 1043 г. кончаются сведения исторических саг о Ладоге. Она неоднократно появляется на страницах сказочно-романтических саг – литературы, процветавшей на скандинавском Севере в XIII-XIV вв. и дошедшей до нас по большей части в списках еще позднее этого времени. Эти саги представляют себе Aldeigjuborg как укрепленный город, центр целой области в Гардарики, лежащий на пути из этой страны в Швецию, на реке, названия которой не приводят. Один раз встречается в них древнейшая форма скандинавского названия Ладоги – Aldeigja, известная нам в поэме скальда Эйольфа в X в.; здесь она введена в прозаический текст.

Эти исландские саги составлены значительно позднее тех, с которыми мы познакомились выше, в такой период, когда русско-скандинавские связи были уже далеко не так тесны, как в эпоху викингов (и отчасти еще в XII в.), а если и поддерживались, то приобрели, в силу изменившихся исторических условий, совершенно иной характер. Для составителей исландских саг удобно было переносить всякого рола фантастические приключения в страну, которая уже представлялась им чужой и далекой. Тем не менее, как мы видим из сделанной выше краткой сводки, в которой общие понятия о Ладоге суммированы на основании нескольких саг такого типа, эти общие понятия довольно точны, особенно если учесть, что в подобных сагах следы исторического предания обычно неустойчивы и легко поглощаются вымыслом, занимательной фабулой и т. п.; Новгород (Хольмгард) как русский город оказывается в них значительно более обезличенным и бесцветным.

В скандинавской научно-исследовательской литературе было уже отмечено, что в сагах рассматриваемой здесь группы большое значение имеет шведский элемент, причем это выражается не только в произвольном перенесении действия в Швецию, на восточную окраину скандинавской территории вообще, но и в том, что в этих сагах использованы и переработаны подлинные шведские предания³³. Не за счет ли этого шведского литературного элемента следует отнести и то обстоятельство, что в изображении сказочных саг Ладога выглядит сравнительно неплохо? Именно в Швеции знакомство с Ладогой не прервалось на эпохе викингов, а продолжалось в течение следующих за нею веков. По нашей летописи, этот русский город неоднократно принимал на себя удары со стороны уже иной по своим целям и по своему характеру шведской агрессии, направленной на территорию Великого Новгорода, и ладожане деятельно участвовали в обороне этой последней. Непрерывность ладожской традиции у шведов, т. е. сохранение сведений о Ладоге и о ее значении как русского города, поддерживалась, конечно, также и благодаря торговле Готланда с Новгородом в ганзейские времена, но в рассматриваемых нами сагах эта сторона не отразилась. Набеги на восток, заканчивающиеся нападением на Aldeigjuborg – стилизация под эпоху викингов, являющаяся излюбленным литературным приемом в сагах такого рода, но в данном случае за ним кроется, может быть, то зерно исторической правды, которое обычно очень трудно извлечь из этих текстов.

Фрагментом исторических воспоминаний о жене Ярослава Мудрого, которую хорошо знают исторические исландские саги (в особенности Hkr.), является в сказочных сагах имя дочери альдейгьюборгского конунга Ингигерд, прекрасной и мудрой, как полагается быть сказочной принцессе; но даже и эта шаблонная характеристика является, может быть, отражением исторического образа умной и энергичной княгини Ингигерд. Возможно, что и вариант "Ингибьорг" – не случайный, поскольку это имя носила жена ладожского ставленника Ярослава, Рогнвальда, сына Ульфа, мать его сына и преемника, Эйлифа.

Как бы ни были малонадежны эти саги как исторический источник, в них есть еще одна, не лишенная интереса, подробность, которую можно отнести за счет исторической действительности, а не фантастических вымыслов и комбинаций, столь характерных для этой романтической и приключенческой литературы. Я имею в виду сообщение Ладоги с Бьярмаландом. Где бы ни помещать страну бьярмов – в низовьях Северной Двины или, как полагает теперь большинство исследователей, также и на Кольском полуострове, в маршруте Альдейгьюборг – Бьярмаланд можно видеть отражение подлинного пути, при этом более позднего, чем эпоха виккнгоз, и проложенного не ими, а карелами и новгородцами, из северного Приладожья по Онеге и Северной Двине к Белому морю. Саги более ранние его не знают; для эпохи описываемых нами событий им известен только северный морской путь в Бьярмаланд по Ледовитому океану мимо Нордкапа и по Белому морю.

Что касается самих названий "Ладога" и "Aldeigja" (ср. средне-нижне-немецкое Aldachen, Aldagen в ганзейских актах), то финский филолог J. Mikkola считает их финскими по происхождению и восстанавливает первоначальную их форму как Alodejogi; alode, aloe обозначает то, что находится в низине, отсюда северно-русское (олонецкое) алодь – открытое озеро, обширное водное пространство: jogi, joki – река.

1. Доклад в секторе дофеодальной и феодальной Восточной Европы, 14. IV. 1941. Это был последний доклад Елены Александровны, погибшей в ноябре 1941 г. в осажденном Ленинграде. – Ред.

2. Повесть временных лет, т. I, 1916, предисл., стр. VI-VII.

3. История русского летописания XI-XV вв., 1940, стр. 44 и 80.

4. Об этом исландском авторе появилось недавно совершенно сенсационное сообщение, согласно которому он посетил Литву и упоминает о Вильнюс (Историч. журн. 1941, № 2, стр. 43). В действительности Снорри не только никогда не был в Литве, но и едва ли имел какое-нибудь представление о том, что это за страна.

5. Содержание этой главы Fask. несколько шире, чем указано в ее заголовке: в нее входит ретроспективный обзор событий в жизни Эйрика, имевших место еще до смерти Олафа, сына Трюггви, т. е. до 1000 г.

6. Т. е. после целого ряда походов и битв на Балтийском море и его побережьях, о чем говорится непосредственно перед сообщением о ладожском походе Эйрика.

8. После того, как разбойничал у Вендского побережья.

10. Подразумеваются все перечисленные в Hkr. походы Эйрика за время от 995 до 1000 г.

11. Западное побережье Эстонии или, как полагают некоторые ученые, Курляндия.

13. Текст, очень близкий к Fask., мы находим в этом рассказе в так называемой легендарной редакции саги об Олафе Святом (гл. 27, стр. 21, изд. 1849 г.), составление которой датируют временем около 1240 г.

14. В. Ađalbjarnarson. Om de norske kongers sagaer, Skrifter utg. av det Norske Videnskaps Akademi i Oslo II, hist.-fil. kl. 1936, № 4, стр. 173-227.

15. A. H. Веселовский. Опыты по истории развития христианской легенды, II и III, Легенда о возвращающемся и скрывающемся императоре, ЖМНП, 1875, май, стр. 48-130. А. Н. Веселовский склоняется в пользу книжно-литературного, а не фольклорного, происхождения этого мотива.

16. Tilgjof – подарок, получаемый невестой от жениха.

17. Гаутланд – нын. Вестериётланд в Швеции.

18. Жена Рогнвальда – сестра норвежского конунга Олафа, сына Трюггви.

19. Т. е. двоюродные брат и сестра, у которых матери – родные сестры между собой; по другим генеалогическим данным Рогнвальд приходился княгине Ингигерд двоюродным дядей.

20. Иначе объясняет русско-шведские отношения 1016-1020 гг. шведский историк Н. Schück (Svenska folkets historia, т. I, вып. I, 1914, стр. 237-238). Указывая на то, что в 1015 и в 1019 гг. (по "Повести временных лет" – в 1018 г.) Ярослав нанимал варягов для борьбы сначала с Владимиром, а затем со Святополком, Schück полагает, что эту военную силу он получал от Олафа Шведского, на дочери которого женился в 1020 г., и что Свейн, сын Хакона, в 1016 г. был послан Олафом на помощь Ярославу. За это Ярослав уступил Олафу Ладогу. Олаф отправил туда ярла Рогнвальда, сына Ульфа, чтобы этот сторонник Олафа Норвежского был подальше от шведско-норвежской границы, где его присутствие было весьма нежелательно для шведского конунга. Начнем с того, что нанимать в Швеции варягов можно было и без прямого содействия конунга Швеции: далеко не все они состояли в его распоряжении и, так сказать, у него на учете. Далее, саги единогласно говорят о походе Свейна в 1016 г. как о его личном предприятии (что не исключает, конечно, как и в отношении похода его брата Эйрика в 997 г., возможного участия в этом деле также и шведского элемента), и в их изложении оно рисуется в совершенно ином свете, чем представляет себе Schuck. Каким образом этот автор вычитал из саг уступку Ладоги Олафу Шведскому, остается непонятным: соответственные тексты, как мы видим, не содержат ни малейших указаний ни на это, ни на водворение Рогнвальда в Ладоге как на совершившееся по воле того же Олафа. Цитируемые мною здесь источники не знают о борьбе Ярослава с Владимиром, о ней говорит только сага об Эймунде. Эта борьба не затрагивала Приладожье; военные силы Ярослава, его внимание и интересы были сосредоточены на иной территории. Тем более благоприятны были условия для нападения на приладожскую окраину Русской земли. Дошедшие до нас сведения обо всех этих событиях действительно требуют какого-то истолкования в связи с тем, что делалось в это же время на Руси, но попытка Schück'a восстановить их смысл и значение представляется неубедительной и противоречит показаниям первоисточников.

21. Термин "норманны" здесь следует понимать как "норвежца", а не "скандинавы вообще".

23. Несколько выше (стр. 157-158) Fask. Сообщает о том, что Рогнвальд, сын Ульфа, родня княгини Ингигерд, находился в Гардарики, а также о дружбе его с Олавом Норвежским, но о том, что он сидел именно в Ладоге, не говорит.

24. В одном из списков Fask. с этого текста начинается новая глава, носящая заголовок "Здесь говорится о Ярислейфе конунге".

26. Иол, Jol – языческий зимний праздник, в христианскую эпоху совпадающий с рождеством.

27. Норвежцы, приехавшие за Магнусом, сыном Олафа.

28. Один из норвежских вождей, попавший на Русь уже не впервые: саги указывают на его участие в походе Свейна, сына Хакона, в 1016 г.

30. Дело происходит, очевидно уже после прекращения навигации по Волхову.

31. Пограничная с Норвегией область в северной Швеции.

32. Обычный путь из северной Швеции в район нынешнего Трондьема.

33. В. Nerman. Studier öner Svärges hedna litteratur, 1913, стр. 36 сл.