Литература

Источник: Древнейшие государства Восточной Европы – 2009. – М.: "Индрик", 2010

"Висы о путешествии на восток" ("Austrfararvísur") – одно из наиболее "нетрадиционных" произведений Сигвата Тордарсона, в котором описывается путь скальда из Норвегии в Швецию (Свитьод) к ярлу Рёгнвальду, проделанный им по поручению конунга Олава Харальдссона. "Висы о путешествии на восток" датируются 1019 г.; строфы из поэмы включены в саговые тексты в "Красивой коже", "Круге Земном" и "Книге с Плоского острова". Поскольку контекст, в который помещена поэма, в них различен¹, в настоящей работе используется текст "Саги об Олаве Святом" по "Кругу Земному"; сам текст поэмы приводится согласно реконструкции Финнура Йоунссона².

Мотив "востока"³ – одновременно цели и направления движения – проходит через всю поэму, перекликаясь с такими указаниями-синонимами, как "прочь от данов", "с севера", "с запада" (из Норвегии). Благодаря точным пространственным указаниям в самих "Висах", а также комментарию в "Круге Земном", путь Сигвата прослеживается достаточно четко. "Географически" поэт выезжает из Борга, затем пересекает пролив через Эйд (Eið) к Хову (Hof), "через леса Маркир на восток в Гаутланд"⁴, к замку Рёгнвальда. Скальд подробно описывает свой путь, уделяя внимание не только топографическим наименованиям, но и способам передвижения: на лодке, пешком, верхом на коне; перечисляет дома, в которых пытался остановиться на ночлег. "Висы о путешествии на восток" превращаются, таким образом, в своего рода "путевой дневник", в котором можно условно выделить шесть частей-этапов поездки – из дворца Олава через море, лес, поселение и дорогу ко двору ярла, – каждой из которых соответствует свой пространственно-временной комплекс.

Однако "восток" в изображении Сигвата – больше, чем просто направление на карте. Отъезд из Норвегии превращается для скальда в путешествие через пространство, чуждое не только географически, но и культурно. Несмотря на небольшой промежуток времени, прошедший после официальной христианизации Исландии (менее двадцати лет), поэт четко разделяет "христианский" и "языческий" миры⁵, противопоставляя их. В изображении Сигвата его поездка, несмотря на явную юмористическую составляющую, превращается, по сути дела, в путешествие в "иной мир", приобретающее сказочно-мифологические черты.

Подобное деление, прежде всего, отражается на структуре поэмы. Так, композиция песни – кольцевая, с приблизительно равным количеством строф, приходящихся на христианский и языческий миры (в строфах 1, 9, 16-21 действие происходит при дворе Олава; в строфах 2-8, 10-11 – в дороге, на пути к Рёгнвальду; в строфах 12-15 – при дворе Рёгнвальда).

Начало и заключение поэмы сравнительно традиционны, более того, формально "Висы о путешествии на восток" обладают всеми признаками скальдической хвалебной песни: соответствующий поэтический размер (дротткветт), стилистика (кеннинги и видкеннинги), композиция (просьба выслушать, хвала в адрес покровителя, его союзника и воинов, перечень "героических" деяний, хвалебное завершение-просьба). Однако средняя часть поэмы (иронически описывающая злоключения Сигвата в мире язычников-бондов) пародирует традиционные героические мотивы. Скальд создает своего рода систему бинарных оппозиций, играя с привычными героическими ценностями и их зеркальными отображениями – все значимые для мира дружинников-христиан концепты существуют и в языческом мире. Так, величественное морское путешествие превращается в рискованную переправу через пролив в "жалкой посудине"; перечень одержанных над врагами побед – в перечень безрезультатных попыток получить ночлег у прижимистых бондов; скачка на коне заканчивается попаданием копыта голодной лошади в яму; сам скальд изображен не доблестным воином, а "беднягой" (armi drengr), вынужденным просить ночлега. Наконец, похвала гостеприимности жены Олава Астрид ("Мне не хватало <...> / чертога Асты (Астрид. – И. К.), когда я просил / у нехристей ночлега" – "Mista ek <...>/ Östu bús, es æstak / ókristinn hal vistar")⁶, не слишком характерная для скальдических песней, необходима для создания контраста описанию недружелюбного приема старухи-язычницы.

Противопоставление двух миров влияет и на стилистику поэмы. В ряде случаев кеннинги, используемые скальдом для описания сходных явлений, присутствующих в обоих мирах, практически повторяют друг друга. Например, húms hrútr [баран моря = корабль⁷ (утлая лодка, на которой Сигват пересекает пролив)] – hestr kafs [конь глубины = корабль (на котором Сигват ранее путешествовал с конунгом Олавом)]; grefs gætr [страж лопаты = мужчина (о бонде)] – malma vörðr [страж металлов = мужчина, воин (о конунге Олаве)]; brjöt böru bliks [разрушитель сияния волны (= золота) = щедрый человек (о скупом бонде)] – søkkvir sólar Rínar [потопитель солнца Рейна (= золота) = щедрый человек (об Олаве)].

Более того, христианские миры Рёгнвальда и Олава периодически противопоставляются друг другу – вражда между правителями усугубляет отчужденность между ними. Живущий в другой стране ярл-христианин определенным образом связан и с языческим миром (например, Сигват подчеркивает это, упрекая Рёгнвальда за негостеприимность его бондов). Сам скальд при этом играет роль медиатора, посредника между мирами, его цель – возобновить отношения между правителями и, тем самым, восстановить целостность христианского, дружинного мира.

Христианский мир в восприятии поэта культурен, цивилизован и устойчив. Он представлен, прежде всего, дворами (палатами) Олава Святого и Рёгнвальда – оба являются близкими друзьями Сигвата – и связан с "идеальным прошлым" (скальд и конунг раскидывают шатры на "прекрасной земле", плывут на корабле-рысаке) настоящим (представление поэмы при дворе) и будущим (возможное примирение) временем. Он характеризуется не только другой, "лучшей" верой, но и следованием героической модели поведения; его "богатством" являются умелые и преданные своему повелителю дружинники-воины, а правители учтивы и гостеприимны. Говоря о христианском, дружинном мире, скальд, как правило, использует видкеннинги и хейти, подчеркивающие высокий социальный статус восхваляемых ("благородный страж Норвегии", "князь Листа"); используемые скальдом кеннинги не содержат мифологических компонентов (в отличие от кеннингов, используемых для описания мифологического мира). Описание Сигватом христианского мира правителей соответствует героическим ценностям:

Привычный скальду мир, однако, оказывается как бы разорванным на две части – между дворами правителей пролегает чуждый поэту мир бондов-язычников, находящийся в совершенно ином хронотопе. По сравнению с принявшей христианство Норвегией Швеция предстает перед Сигватом "отсталой" и "нецивилизованной" территорией. (При описании своего путешествия скальд явно учитывает "политический" момент. Язычники-шведы предстают варварами, хотя трудно предположить, чтобы исландцы и норвежцы к этому времени уже отказались от прежней веры.) Языческий мир Гаутланда расположен в ином, чуждом пространстве, прежде всего географически – скальд приезжает в другую страну. В изображении Сигвата он разительно отличается от "своего", христианского, мира, будучи наделен особыми, мифологизированными чертами. Согласно мифологической картине мира скандинавов, на востоке живут великаны-ётуны¹⁰ – таким образом, путь к Рёгнвальду превращается для поэта в путешествие в "иной мир". Характерно, что при описании своего пути скальд обыгрывает характерный для волшебных сказок мотив путешествия-испытания.

Вначале, для того, чтобы попасть в Гаутланд, Сигват преодолевает границу – реку (образ реки как границы, отделяющей мир мертвых от мира живых, характерен для индоевропейской мифологии), которую он переплывает в "жалкой лодчонке", но все "проходит лучше, чем он ожидал".

Прибыв на место, поэт вынужден совершить полный трудностей пеший переход через лес – дикое, неокультуренное и характерное для сказок пространство, – по пути стирая ноги до крови. Любопытно, что скальд преодолевает именно тринадцать "миль" (rastir)¹¹ (точнее, двенадцать и одну). Более того, герой попадает туда и в особое время: во-первых, действие происходит вечером (то есть в пограничный период суток), во-вторых, в особое "сакральное" (heilagt) время – наступает период, когда нужно приносить жертву альвам, чем и заняты все местные жители¹². Наконец, в-третьих, поэт, по сути дела, сталкивается с прошлым – с тем миром, который существовал еще до христианизации и продолжает существовать и сейчас. "Чужой мир" находится под покровительством чужих богов – бонды не пускают скальда на ночлег, боясь гнева Одина. Сам же поэт призывает "троллей иметь с ними дело" ("flögð deila við þau") – упоминание троллей встречается у Сигвата несколько раз ("Пусть хозяева холмов (тролли) заберут эту несчастную посудину!" – "taki hlœgiskip hauga herr"), и только при описании этого отрезка пути.

Мир, в который попадает герой, чужд ему не только пространственно, но и социально. Скальд имеет дело не с товарищами-дружинниками и даже не с бондами Исландии – он встречается с людьми, принадлежащими к иной социальной группе, исповедующими другую веру, другие правила поведения. Местные жители негостеприимны и нелюдимы, как неоднократно подчеркивает Сигват; они не желают иметь дела с чужестранцем, прогоняя его, "как волка", и не имеют представления о "достойном".

Вначале скальд пытается получить пристанище у местных бондов, которые отказывают ему под предлогом "священного времени". Потерпев неудачу, он обращается к старухе-жрице ("ведьме" – "rýgr" – как ее называет Сигват), которая также не пускает его на ночлег – в ее домохозяйстве приносят жертву альвам и боятся гнева Одина¹³. Затем поэт и его спутники безуспешно беседуют с тремя (символичное число) бондами-тезками, каждый из которых "поворачивается к ним затылком", – скальд саркастически добавляет, что теперь боится, что "любой груз лыж моря, которого зовут Эльвир, прогонит гостя прочь" ("hverr hafskíðs hlœðr, es heitir Ölvir, myni reka gesti ut")¹⁴. Наконец, отчаявшиеся путники просят ночлега у бонда, считающегося наиболее щедрым, – однако "добряк" обращается с ними весьма угрюмо (стоит отметить, что при описании "лучшего из бондов" поэт иронизирует, используя традиционную форму хвалы щедрости патрона для осуждения скупого крестьянина). В конце концов, скальд мрачно резюмирует: "за вечер меня прогнали четыре раза" ("út vask eitt kveld heitinn / <...> fjórum sinnum")¹⁵.

Покинув негостеприимное поселение, Сигват вновь пересекает границу – на этот раз на коне (лошадь, как и упоминавшаяся выше лодка, – одно из основных "средств транспорта" в мире мертвых, часть скандинавского погребального инвентаря). Скальд пересекает поле (промежуточное между "природой" и "культурой" пространство) в "лиминальный" период, когда "встречаются день и ночь". Здесь в последний раз появляется мотив испытаний: лошадь Сигвата проваливается копытом в яму – однако граница благополучно преодолена.

Наконец, поэт приближается к цели своего путешествия, прибывая ко двору Рёгнвальда. Скальд предвкушает, как дамы будут выглядывать из окон, чтобы увидеть поэта и его спутников, – "героическая модель" вновь становится актуальной. Докладывая о своем пути, Сигват подчеркивает, что "не щадил себя", стремясь выполнить указания своего патрона. Впрочем, поэт, восхваляя ярла Рёгнвальда, все же выговаривает ему за негостеприимность бондов, говоря о том, что "не следовало меня <...> прогонять кустам драгоценного пламени скамьи стапеля (= мужам) князя" ("skyldit mér <...> / <...> / hlunns af hilmis runnum / hnekt dýrloga bekkjar")¹⁶.

Как и в сказке, путешествие в "чужой мир" можно сравнить с инициацией; по сути дела, описание пути Сигвата повторяет структуру ритуала, согласно Тернеру. Путешествие позволяет скальду по-новому взглянуть на мир, воспринять окружающую действительность с другой точки зрения – и, пусть и в юмористической форме, донести свое видение до окружающих. Путешествие через языческий мир оказывается необходимым для получения особого знания, которое позволит убедить Олава в необходимости восстановить отношения с Рёгнвальдом. Интересно, что сам герой по-своему подводит итог путешествия, говоря женщине при дворе ярла:

В самом конце поэмы скальд "замыкает круг", соединяя христианские миры Олава и Рёгнвальда в один. Сигват убеждает правителей помириться, подчеркивая героические качества ярла (скальд употребляет эпитеты ítran "славный", ríkan "могучий") и его преданность конунгу ("он день и ночь печется о твоих нуждах" – "hann es þýðr at þinni / þörf nött ok dag")¹⁹. Он "уравнивает" дружинные миры, напоминая Олаву о необходимости обоюдных услуг: правителю следует позаботиться о людях ярла, потому что "любой из твоих людей, кто отправится на восток, получит поддержку от Рёгнвальда" ("hverr 's austr vill sinna / <.. .> þinna drengja / þar á hald und Rögnvald")²⁰. В итоге, вновь возвращаясь к мотиву "востока", Сигват заканчивает свое произведение уверением, что Рёгнвальд – "лучший друг на восточном пути во всем зеленом море" ("<...> baztan vin miklu / á austrvega <...> / alt með grœnu salti")²¹. "Восток" и сопряженное с ним культурное пространство, таким образом, расширяются до пределов всей земли. Все трудности путешествия поэт искусно превращает в хвалу своему покровителю, ради которого он готов претерпеть эти невзгоды, и одновременно подчеркивает необходимость альянса с ярлом – другом и христианином, принадлежащим к "своему" миру, которому противостоит опасный и консервативный языческий мир.

Подведем итоги. В "Висах о путешествии на восток" происходит наложение "ментальной", культурной карты поэта-дружинника-христианина на реальную географическую карту Норвегии и Швеции. Путешествие Сигвата от Борга до Гаутланда проходит через мир, прямо противоположный привычному. Композиция "Вис о путешествии на восток" строится соответствующим образом: на "христианский" и "языческий" миры приходится примерно одинаковое количество строф песни. При этом комический эффект достигается за счет пародирования "героических мотивов", характерных для средней части хвалебной поэмы – скальд "путешествует" от хвалы к насмешке и обратно. Стилистика произведения также построена на контрасте: скальд создает систему "параллельных" кеннингов со схожей структурой, которыми обозначаются сходные понятия двух миров, а также придумывает новые, нетрадиционные кеннинги для негостеприимных бондов. Поэт последовательно создает систему оппозиций, противопоставляя друг другу "свой" и "чужой" миры; христианство и язычество; настоящее и прошлое; мир конунга и его дружины и мир бондов; учтивость, знатность, щедрость, гостеприимство и неотесанность, скупость, незнатность.

В противоположность стандартно описанному "своему" миру, "чужой" языческий мир мифологизируется, несмотря на ироническую окраску повествования; как в волшебной сказке, путешествие через него сопровождается испытаниями. Тем не менее, именно структурное сходство путешествия скальда с ритуалом инициации дает ему возможность приобрести новое знание. Сигват "переводит" свой опыт на поэтический язык, тем самым разделяя его со слушателями, а само исполнение "Вис" превращается в путешествие – при этом скальд выступает в роли проводника для аудитории. В результате препятствия языческого мира оказываются преодоленными, и поэт соединяет миры Олава и Рёгнвальда вместе, замыкая их в едином культурном пространстве, – и в этом контексте путь Сигвата на восток становится путем к примирению.

1. Например, в "Красивой коже" Сигват путешествует в Гардарики (Fask. BIs. 180).

3. Подробнее о восприятии географических направлений средневековыми скандинавами см.: Джаксон Т. Н. Ориентационные принципы организации пространства в картине мира средневекового скандинава // Одиссей. Человек в истории. 1994. М., 1994. С. 54-64; Она же. "Восток" в картине мира древних скандинавов // Austrvegr. Восточный путь. Журнал любителей старины. 1996. № 2. С. 25-26.

5. Вероятно, что христианином был уже отец Сигвата, также скальд, который воспитал своего сына в новой вере.

7. Тёрвилль-Питре предполагает, что данный кеннинг (húms hrútr) подчеркивает неуклюжесть и бесполезность лодки (Turville-Petre E. O. G. Scaldic Poetry. Oxford, 1976. P. 81).

8. Skj.-B. В. I. S. 234: 16.

10. Clunies Ross M. Prolonged Echoes. Old Norse myths in medieval Northern society. Odense, 1994. Vol. 1: The myths. P. 54.

11. А. Я. Гуревич указывает, что "миля" – не совсем точный перевод. Röst – это расстояние между двумя стоянками при переходе, не определенное четко (Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 112). Г. Цёга в своем словаре описывает его как приблизительно равное 4-5 милям (Zoёga G. T. A Concise Dictionary of Old Icelandic. Oxford, 1910. P. 345).

12. Вероятно, Сигват прибывает в Швецию в период, на который приходится осеннее жертвоприношение альвам (см.: Turville-Petre E. O. G. Myth and Religion of the North: The Religion of Ancient Scandinavia. L., 1964. P. 230-231).

13. Т. Ганнелл предполагает, однако, что словом "альвы" (álfar) в данном случае с достаточной долей вероятности могут обозначаться ваны (см.: Gunnel Т. "How elvish were the álfar?" // Constructing Nations, Reconstructing Myth. Essays in Honour of T. A. Shippey / Eds. A. Wawn, G. Johnson, J. Walter. Turnhout, 2007. P. 111-130).

14. Skj.-B. B.I. S. 221: 6.

15. Ibidem. S. 222: 8.

19. Skj.-B. В. I. S. 225: 21.

21. Ibidem. S. 225: 21.