|
Немец по национальности, академик императорской Санкт-Петербургской академии наук Готлиб (Теофил) Зигфрид Байер прожил, по нашим нынешним меркам, очень короткую жизнь – всего 44 года. Последние 10 лет этой наполненной постоянным трудом жизни прошли, как известно, в Петербурге1. Академик П. П. Пекарский, первый и, кажется, единственный отечественный биограф этого историка и филолога, привел список написанных им за время жизни в России научных трудов, который насчитывает шесть отдельных изданий и более 30 статей, напечатанных в Комментариях Петербургской академии наук2. Ранее академик Г. Ф. Миллер писал, что "исторический отдел их (Комментариев. – Э. К.), пока он (Байер. – Э. К.) был жив, наполнялся исключительно только одними его трудами "3.
История науки знает немало примеров, когда из всего, иной раз значительного, научного наследия ученого в памяти потомков остаются лишь одна или две работы. Нечто подобное случилось и с Байером: в отечественной историографии его имя до сих пор упоминают только в связи со статьей "De Varagis" ("О варягах"), напечатанной в IV томе Комментариев. И это несмотря на то, что В. Н. Татищев включил в виде целых глав в свою "Историю Российскую"4 русский перевод четырех статей Байера: "Из Константина Порфирогенета", напечатанной в IX томе Комментариев (16-я глава "Истории Российской"), "Из книг северных писателей" (напечатана Байером в X томе, а у Татищева помещена в виде главы 17), "О кимбрах..." (глава 24) и "О варягах" (глава 32). Все эти переводы были выполнены для Татищева бывшим учителем латинского языка в основанной Василием Никитичем в Екатеринбурге школе Кирияком Андреевичем Кондратовичем. Кстати, три из включенных в "Историю Российскую" переводов (кроме "О кимбрах..."), по свидетельству П. П. Пекарского, вышли в 1767 г. отдельными изданиями. В их числе была и статья "О варягах". Поскольку эта статья сыграла столь значительную роль в отечественной историографии, хотелось бы вкратце здесь изложить ее суть. Это просто необходимо, ведь филиппики в адрес этой работы Байера звучали достаточно часто, хотя иной раз складывалось впечатление, что ругающий ее автор знаком с ней лишь понаслышке, чаще всего со слов Ломоносова.
Итак, что же было написано в этой статье? Начинается она5 с пересказа Начальной летописи об изгнании и последующем приглашении варягов, т. е. Рюрика и его братьев. "Какое же было имя варягов и где они жили", в России до Байера не было разъяснено, и он взялся за этот труд. Прежде всего Байер расправился с давней, лестной для российского царствующего дома, версией о том, что Рюрик от рода Августа, римского императора. "Сию басню, мню, первый князь Глинский тесть царя Василиа, а дед по матери Иоанна II из Литвы привнес", – писал В. Н. Татищев вслед за Байером, который полагал, что "басня есть достойная ума тогдашних времен". (В наше время М. А. Алпатов писал, что "Байер был, безусловно, прав, отрицая родословную русских царей как начинающуюся якобы от Августа"6.)
Продолжая, Байер писал, что русские имеют очень древнюю историю. Их владетелей знали еще греки, называя хаганами, или императорами и самодержцами, посланники этих владетелей в Византию, но свидетельству греческих авторов, "от поколения шведы были". А варягами называли "шведов, готландцев, норвежцев и датчан". Затем Байер показывает, что все имена варягов, упоминаемые в русских летописях, "никакого иного языка, как шведского, норвежского и датского суть; и сие не темно и не слегка наводится". "Остались имена скандинавские также и в потомстве, и в доме Рюриковом". Скандинавское их происхождение Байер доказывает очень обстоятельно, но иногда такого рода попытки выходят за грань разумного: так, имя Святослав, по его мнению, является сочетанием скандинавского "Свен" и славянского "слава". Ведь язычники, каковыми были предки россиян, не имели представления о святости, полагал Байер. "Владимир" может быть славянским именем, но имя "Валдемар норманское и немецкое". И так далее. Затем, опуская ряд второстепенных рассуждений, укажу лишь, что Байер считал скандинавов того времени весьма агрессивным народом, представители которого завоевывали различные земли, строили там крепости и селились. "Когда ж писатели русские свидетельствуют, что в 859-м году по рождестве Христовом чуди, или чудь (либо естляндцы и финляндцы), славяне и кривичи варягам подать платили с каждого человека по белой веверице, то оное сюда принадлежит", т. е. – это явление того же порядка.
Что же касается наименования, то Байер считает, что среди скандинавов не было народа с именем "варяги". Скорее всего, по его мнению, это поэтическое самоназвание от слова "волк" (варга), воспринятое славянами на слух как варяги. В заключительной части статьи Байер показывает, как это могло произойти:
"Солдаты шведские, норманские, датские, в русском войске служа, так самих себя называли, россияне же, приобыкши к их имени, которого знаменования (значения. – Э. К.) не ведали, всех северных людей, откуда они и произошли, варягами называли".
Вот, в основном, собственно, и все, что Байер "положил в основание норманской теории". Как известно, некоторые положения этой статьи использовал Г. Ф. Миллер, когда готовил для публичного заседания Академии наук речь "О происхождении имени и народа российского". Вспоминая впоследствии этот эпизод, Ломоносов писал, что "Миллер выкрал из Байера ту ложь, что за много лет напечатана в "Комментариях" и которую он "хотел возобновить в ученом свете""7.
Надо сказать, что вначале речь Миллера была воспринята очень спокойно. Во всяком случае, когда ее обсуждали 23 августа 1749 г. на соединенном заседании Академического и Исторического собраний, было внесено лишь несколько поправок и решено эту речь печатать. Ломоносов против этого также не возражал. По-видимому, он без какой-либо критики воспринимал сведения из "Повести временных лет", относящиеся к призванию варягов. Так, в 1741 г. в оде на рождение Иоанна III, которую устами Ломоносова "веселящаяся Россия произносит", он писал:
Разумной Гостомысл при смерти
Крепил князей советом збор:
"Противных чтоб вам силу стерти,
Живите в дружбе, бойтесь ссор.
К брегам варяжских вод сходите,
Мужей премудрых там просите,
Могли б которы править вас".
Послы мои туда сходили,
Откуда Рурик, Трувор были,
С Синавом три Князья у нас8.
Отношение Ломоносова к подготовленной Миллером речи резко изменилось после того, как Шумахер обратил внимание на возможное отрицательное отношение к ней будущих слушателей. Ломоносов, давно враждовавший с Миллером, сразу же кинулся в бой. Он возглавил группу академиков и адъюнктов (Н. И. Попов, С. П. Крашенинников, И. Э. Фишер и Ф. Г. Штрубе-де-Пирмонт), которые критиковали речь Миллера с патриотических, гражданских позиций, считая, что истина в таком случае должна отойти на второй план. Дискуссия продолжалась в течение 1749-1750 гг. и заняла 29 заседаний Академической конференции.
Перипетии этой дискуссии стали предметом некоторых "идеологических построений", которыми отличалась советская историческая наука в период развернутой в послевоенные годы мощной политико-идеологической кампании, печально известной под названием "Борьба с преклонением перед иностранщиной". В мутной воде этой кампании многие "ловили рыбку", доходя иной раз до таких нелепостей, что даже "идеологически выдержанные" историки не могли не возмутиться. М. Н. Тихомиров с горечью писал, что "нашлись в нашей литературе люди, которые стали говорить о приоритете Руси в изобретении книгопечатания задолго до Гутенберга"9. Не исключено, что именно подобными людьми составлены и комментарии к материалам дискуссии по речи Миллера в б-м томе Полного собрания сочинений Ломоносова, выпущенном в свет в 1952 г. Тенденциозность и даже некомпетентность комментаторов бросаются ныне в глаза, и поэтому нужно вновь вернуться к анализу этой дискуссии. Но это в будущем, а сейчас мне хотелось бы заметить, что Ломоносов по просьбе Татищева написал "Посвящение" к "Истории Российской"10, вероятно, ее не прочитав. Хотя в этой книге Татищева, как мы уже знаем, были помещены статьи Байера, против содержания которых он так восставал. Впрочем, справедливости ради стоит сказать, что, когда Ломоносов заполучил для своей библиотеки первый рукописный том татищевской истории, он заполнил ее поля своими не всегда лестными для ее автора замечаниями.
К сожалению, после того как финские коллеги передали в дар Библиотеке Академии наук 55 книг из собрания Ломоносова, прошло уже 10 лет, но никто из историков и ломоносововедов не проанализировал содержание и характер ломоносовских помет. Этот сюжет все еще ждет своего исследователя.
Вернемся к Байеру. Злополучная речь Миллера привлекла к нему внимание Ломоносова, хотя Байера уже более 10 лет не было на белом свете. Именно яростные нападки Ломоносова сделали Байера "родоначальником лженаучной норманской теории", а Ломоносова – "главным борцом" против нее11. Но эти их ипостаси закрепились в трудах советских историков, но не всех, а тех, кто был "ученым-коммунистом". Для них, по мнению A. A. Преображенского, "наука никогда не служила самоцелью" (разрядка моя. – Э. К.). Историки-коммунисты всегда помнили "о высоком гражданском, патриотическом назначении истории"12. Аттестованный таким образом историк М. А. Алпатов, вопреки мнению Преображенского, сумел все-таки подняться над предписываемым ему "назначением" истории и в пределах возможного тогда идеологического допуска воздал должное Байеру. После перечисления его заслуг ("начал освобождение древнейшей русской истории из тумана легенд"; "на место традиционных связей Руси с Западом ставит ее связь с Севером"; "обратил внимание на то, что признание мирного прихода варягов на Русь никак не согласуется с известиями летописи"13) Алпатов сделал, на мой взгляд, очень важное для всей норманс-кой проблемы заявление: "Для истории основополагающей по значению является конкретная история формирования социальных и государственных институтов. Существенно установить, как именно формировалось государство. Вопрос же о том, кто его создавал, какой князь, какая династия и т. д., второстепенен. У Байера между тем речь шла не о путях создания русского государства (разрядка моя. – Э. К.), а о том, кто его строил"14. К сожалению, к этим словам, в духе господствовавшей тогда и проявляющейся в наше время ксенофобии, Алпатов добавил: "Норманнизм родился как откровенно антирусское явление, и неслучайно автором этой концепции был Байер"15.
Мне представляется, что такое заявление по меньшей мере несправедливо. Ничто не дает оснований заподозрить Байера в антирусских настроениях – ни его биография, написанная таким объективным человеком, каким был П. П. Пекарский, ни его статьи, в том числе и пресловутая статья "О варягах". Не заметил у Байера антирусских настроений тонкий политик и литератор Феофан Прокопович, дружески относившийся к Байеру до самой своей смерти. С большим пиететом относился к Байеру и первый русский историк В. Н. Татищев, который писал, что ему "наиболее преученого профессора Бейера сочинения в Комментариях многое неизвестное открыли"16. Ну, а Миллер с восторгом писал о Байере, что его "горячо любили за его божественный талант и редчайшую ученость первые лица в церкви и государстве"17.
Взглянем теперь, действительно ли Байер был "автором этой концепции", т. е. основателем норманской теории. Ее современное определение приведено в последнем издании Большого энциклопедического словаря: "Норманская теория – направление в русской и зарубежной историографии, сторонники которого считали норманнов (варягов) основателями государства в Древней Руси". Но ведь Алпатов выше уверял, что Байер ничего не говорил о создании государства, а только об основателях династии. Можно было бы считать основателем "норманской теории" "преп. Нестора", которому историческая традиция приписывает авторство Начальной летописи. Именно в ней варяги упоминаются впервые в числе строителей русского государства. Миллер в своих ответах на возражения Ломоносова приводит целую сводку известий о варягах из Начальной летописи; сведенные воедино, они не оставляют сомнения в той роли, которую история отвела варягам в этот период.
Мне кажется уместным сказать здесь несколько слов о норманской проблеме в целом. Известно, что в советской исторической науке идеологическим прессом были выдавлены догмы, получившие как бы силу закона. В современных условиях у историков появилась возможность, или даже необходимость, "размышлений и пересмотра устоявшихся взглядов не только на современную... действительность, но и на дела давно минувших дней"18. Богатую пищу для этого дает выпущенный в свет перевод книги Й. П. Никольсена "Рюрик и его дом: Опыт идейно-историографического подхода к норманскому вопросу в русской и советской историографии"19. В ней, мне представляется, впервые достаточно широко и обоснованно сформулировано представление о норманской проблеме как "проблеме определения роли, которую сыграл скандинавский этнический элемент в истории культурно-политического становления древнерусского государства". Никольсен считает, что правильность этого определения, сделанного А. Стендер-Петерсеном20, "подтверждается всей литературой о варягах, в которой в течение двухсот пятидесяти лет создание государства всегда находилось в центре внимания. Этому не противоречит тот факт, что норманская теория в XVIII веке была сведена к вопросу об этнической принадлежности первых русских князей. Можно сказать, что теория о норманском происхождении русского государства совпала с норманским происхождением династии Рюриковичей"21. Далее, рассматривая позицию Ломоносова в норманском вопросе, Нильсен пишет: "Ломоносовское определение понятия иорманнизма нельзя отбрасывать, но оно, конечно, имеет силу только внутри монархическо-панегирической школы русской историографии, которая связывает основание государства с введением монархической власти на Руси"22.
В свете всего сказанного выше мне представляется правильным утверждение, что "варяжский вопрос возник не в сфере науки, а в области политики"23. При этом не антирусской политики, выразителем которой выставляется Байер, а скорее, амбициозно-национальной, пламенным представителем которой был Ломоносов. В идейном противостоянии Ломоносова Байеру сказывалось и другое: Байер, в соответствии с давней европейской традицией, ощущал себя членом "республики ученых", для каждого из которых истина всего дороже. Ломоносов тоже считал себя в этом смысле "республиканцем" (известны его высказывания в этом смысле), но до тех пор, пока не нужно было защищать честь русского народа в тех случаях, когда ему казалось, что кто-то на эту честь посягает. В этом, думаю, кроется одна из психологических причин выбора позиции Ломоносовым в "варяжском вопросе".
Что же касается антирусской политики иностранцев, живших в XVIII веке в России, то здесь еще предстоит, как говорится, разбираться и разбираться. Во всяком случае, расстановка сил в дискуссии по речи Миллера отнюдь не была определена национальной принадлежностью участвующих в ней сторон. Достаточно еще раз напомнить, что инициатором обсуждения был немец И. Д. Шумахер. Но лучше подвергнуть этот вопрос внимательному и беспристрастному анализу.
В заключение хочу сказать, что соображения, высказанные в настоящей статье, представляют лишь результат моего изучения роли Ломоносова в "норманской проблеме". Они, естественно, не претендуют ни на что большее, кроме желания привлечь внимание отечественных исследователей к этому вопросу. Что же касается Байера, то высказанная выше точка зрения, отрицающая его роль основателя норманской теории, мне представляется более правильной, чем та, которая обычно высказывалась в отечественной литературе.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Материалы, помешенные в настоящем сборнике, делают излишней здесь биографическую справку о Байере.
2. Пекарский П. П. История имп. Академии наук. СПб. 1870. Т. 1. С. 180-196.
3. Там же. С. 190.
4. Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1962. Т. 1.
5. Все цитаты, приведенные ниже, взяты из русского перевода статьи Байера, помещенной в "Истории Российской" В. Н. Татищева (см. примеч. 4).
6. Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII – первая половина XIX в.). Л., 1985. С. 17.
7. Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Л., 1950-1959. (в дальнейшем – ПСС). Т. 6. С. 552.
8. ПСС. Т. 8. С. 39.
9. О русских источниках "Истории Российской" // Татищев В. Н. История Российская. М.; Л., 1962. Т. 1. С. 51.
10. ПСС. Т. 6. С. 13.
11. Алпатов М. А. Указ., соч. С. 3.
12. Там же. С. 17.
13. Там же. С. 18.
14. Там же. С. 18.
15. Там же. С. 19.
16. Татищев В. Н. Указ. соч. С. 90.
17. ПСС. Т. 6. С. 67.
18. Каменский А.Б. "Под сению Екатерины..." СПб., 1992. С. 7.
19. Нильсен Й. П. Рюрик и его дом: Опыт идейно-историографического подхода к норманскому вопросу в русской и советской историографии. Архангельск, 1992.
20. Там же. С. 6.
21. Там же. С. 6, 7.
22. Там же. С. 7.
23. Алпатов М. А. Указ. соч. С. 14.
Сканирование: Halgar Fenrirsson
|
|
