|
В работе рассматривается трансформация образа священной птицы Феникс в древнеанглийской поэме сравнительно с её позднеантичным источником – поэмой Лактанция. Используя традиционные эпические мотивы, англосаксонский поэт, с одной стороны, германизирует этот персонаж, включая его в контекст героического эпоса, с другой стороны, более отчётливо выявляет в сюжете о Фениксе христианскую аллегорию (Христа и Его последователей). Мотивы юности, старости и изгнания рассматриваются как специфическая интерпретация поэтом темы бессмертия/долголетия птицы Феникс, имеющейся в латинском оригинале. Мотивы явления и смерти героя оказываются привязаны к христианской теме Воскресения. Сопоставление поэмы с "Беовульфом" и древнеанглийскими элегиями вскрывает попытку её автора сделать текст более удобопонятным для аудитории и вместе с тем более дидактическим.
Ключевые слова: животные, Феникс, древнеанглийская поэзия, героический эпос, христианство
Древнеанглийская поэзия (VII-XI) вв. уходит своими корнями в устно-эпическое творчество древних германцев, по-видимому, принесенное англосаксами с континента при переселении в Британию (V-VI вв.). С общегерманским поэтическим наследием ее роднят не только сюжеты
О легендарных героях континентального прошлого и дружинный этический кодекс, наиболее ярко отобразившиеся в поэме "Беовульф", но также специфически германский и архаический тип аллитерационного стиха, требовавший от поэта воспроизведения традиционной "формульной" фразеологии1. Известно, однако, что общегерманский "формульный фонд" в условиях ранней христианизации страны рано начал использоваться для передачи библейских и агиографических сюжетов [Cherniss: 10], источником которых служила латинская книжность, как об этом свидетельствует рассказ Беды о поэте Кэдмоне2.
Характер взаимодействия устно-поэтического творчества англосаксов с письменной ученой (латиноязычной) культурой в древней Англии остается до сих пор не до конца разрешенной проблемой.
Дискуссии истекшего столетия позволяют заключить, что сохранившиеся памятники древнеанглийской поэзии не были ни непосредственной фиксацией устного творчества неграмотных сказителей-импровизаторов (как полагали, например, Ф. Магун и его последователи [Magoun]), ни простой адаптацией старого поэтического языка к чужеродному содержанию, якобы протекавшей под воздействием ученых авторитетов [Huppè].
В этом отношении заслуживает внимания мнение О. А. Смирницкой об относительности границ между "устностью" и "письменностью" в поэтическом творчестве англосаксов3. Аллитерационная поэзия, "входя в единый круг чтения с инокультурными и, прежде всего, христианскими текстами, претерпевала глубочайшую трансформацию" [Смирницкая 2004: 15]. Думается, что прояснению смысла и механизмов этой трансформации в немалой степени может способствовать изучение древнеанглийских парафраз на иноземные сюжеты.
Парадокс взаимоотношений формы и содержания в поэтическом творчестве англосаксов состоит в том, что эпическое слово – по условию, неотделимое от своего собственного предмета [Бахтин 1975: 461] – смогло, тем не менее, перейти на новые предметы, которые несла с собой латинская книжность4. Германский аллитерационный стих оказался способен к воспроизведению заимствованных тем.
Вместе с тем, творчество первых авторов древнеанглийских поэтических парафраз (Кэдмона и Кюневульфа) по своим приемам не очень существенно отличается от анонимных произведений: новые сюжеты пересказывались с опорой на традиционную фразеологию, образность и приемы эпического повествования. Письменный способ сочинения не разрушал канонов эпического искусства, ибо первые авторы письменных сочинений еще не противопоставляли себя традиции.
В эпоху перенесения поэтического творчества на пергамент традиционная поэтическая форма не могла превратиться в условный прием или простую письменную имитацию устной традиции. Поэт, использовавший формульную технику стихосложения, оперировал не отдельными словами, но готовыми моделями поэтической речи, направленными на воспроизведение традиционных эпических мотивов. Вопреки мнению Ф. Магуна, формулы обеспечивали не одну спонтанность устной импровизации: формулы укоренены в устной традиции, но ею не ограничены. Представляется, что есть все основания рассматривать формулы древнеанглийской поэзии как "работающий механизм", обеспечивающий не только устойчивость поэтической традиции, но и ее эволюцию в меняющемся культурном контексте [Смирницкая 2004: 12].
Древнеанглийская поэтическая фразеология, весьма консервативная по форме, оказалась открытой для изменений, происходивших в обществе [Смирницкая 2008: 408]. При этом перенос поэтического творчества на пергамент становится возможен именно "в тот исторический момент, когда устная и письменная культуры обнаруживают повышенную способность к интерференции, а иногда и взаимоотождествлению" [Смирницкая 2004: 12-13]. На мой взгляд, именно "смысловая текучесть" – причем не только целых текстов [Смирницкая 2008: 406], но их составляющих (формульных систем) – обусловила тот парадоксальный факт, что "германизация" античного сюжета могла оборачиваться также его "христианизацией"5.
Ярким примером тому служит воссоздание образа птицы Феникс в одноименной древнеанглийской поэме, которая представляет собой расширенную парафразу латинской поэмы Carmen de Ave Phoenice, приписываемой перу Лактанция (объем древнеанглийской поэмы втрое превышает латинский источник).
Древнеанглийская поэма "Феникс" сохранилась в составе рукописи, известной под названием "Эксетерская Книга" (датируется концом X в.). Время создания и автор древнеанглийской поэмы неизвестны, хотя иногда ее относят к "школе Кюневульфа". Поэму принято делить на две части: первая излагает древний миф о Фениксе, а вторая дает его аллегорическую интерпретацию [Blake: 17]. Первая часть поэмы воспроизводит сюжет, излагаемый Лактанцием; во второй (аллегорической) ее части заметно влияние Библии, "Шестоднева" св. Амвросия Медиоланского и некоторых других патристических творений [Blake: 17-24].
Феникс – это птица, которая долгое время пребывает в священной роще, а затем улетает к чудесному древу, где сгорает в пламени, после чего возрождается из пепла и начинает новую жизнь по возвращении на родину. В первые века нашей эры миф о Фениксе получил распространение в христианской литературе как символ всеобщего воскресения в День Страшного Суда [Blake: 12-13].
Древнеанглийский поэт значительно усиливает аллегорическое осмысление образа Феникса, который рисуется, однако, в героико-эпических выражениях. Атрибуты священной птицы, упоминаемые в латинском источнике, получают в древнеанглийской поэме своеобразное "германское" преломление и вместе с тем – более глубокую христианскую трактовку, нежели в оригинале, построенном на образах античной мифологии.
Так, долголетие и бессмертие Феникса раскрываются через использование эпических мотивов "старости" и "юности", развиваемых в направлении "Беовульфа" и героических элегий. Превращая Феникса в "изгнанника", древнеанглийский поэт интерпретирует мотив изгнания с точки зрения жизни и смерти человека в земном мире. Однако традиционная формульная фразеология всегда вводится в текст не сама по себе, но в связи с развитием традиционных эпических мотивов. Христианские смыслы и идеи постепенно рождаются в тексте в процессе эпического повествования. Остановимся на этом подробнее.
Позднеантичный материал сказания о Фениксе преобразуется в древнеанглийской поэме путем опущения или добавления отдельных деталей. В латинском тексте Феникс представлен одновременно как птица и как служитель языческого бога Феба (Аполлона), отождествляемого с солнцем. В оригинале эпитеты Феникса акцентируют его быстроту и силу, долголетие и бессмертие, уникальность, красоту.
Англосаксонский поэт исключает все детали латинского нарратива, укорененные в языческой античной мифологии (поклонение Фебу, а также ссылки на античных божеств и героев), усиливая, вместе с тем, символический христианский смысл предания о священной птице (Феникс трактуется как умирающий и воскресающий со Христом праведник, а иногда и как сам Христос). Однако эта символическая трактовка в значительной мере осуществляется в границах германских эпических терминов и мотивов, которые, с одной стороны, сохраняют все свои героические ассоциации, а с другой – переосмысляются в христианском духе, временами сближаясь даже с богословскими понятиями, но всегда точно соответствуя эпическому контексту.
Таким образом, германская эпическая фразеология не является в англосаксонской поэме ни способом упрощенной популяризации античного сюжета, ни механическим инструментом импровизации. Названные выше черты птицы Феникс присутствуют в древнеанглийской парафразе, но претерпевают при этом существенные изменения. Анализ древнеанглийской поэтической лексики и фразеологии, описывающей в поэме птицу Феникс, показывает, что ее образ становится одновременно и более явно германским, и более эксплицитно христианским.
Латинский автор использует три разных наименования птицы: avis (31, 70, etc.), ales (113, 145, etc.), volucris (152, 161); древнеанглийский поэт употребляет по отношению к Фениксу только одно имя со значением "птица" (fugol – 86, 100, 104, etc.), зато добавляет целый ряд имен со значением "вождь-воин-герой" – æþeling (354), суning (344), guðfreca (353), leodfruma (345), þeoden (165)6. Варьируя формульные фразы – feþrum/waþum snell/strong (99, 123, 161, 163, 347) – англосаксонский поэт так же, как и латинский, упоминает быстроту и силу птицы, но чаще описывает поведение Феникса традиционными германскими эпитетами со значением "храбрый, воинственный, победный" – beaducræftig (286), deormod (88), heahmod (112), heaþorof (228), modig (10, 262, 338), sigorfæst (282).
Можно допустить, что использование германской военной терминологии направлено на усиление и развитие христианской метафоры "духовной брани", известной из Нового Завета [Еф. 6. 11-17]. Таковую возможность едва ли стоит оспаривать, если учесть, что в авторском отступлении от основного сюжета святой праведник именуется "Божиим воином" (Meotudes cempa – 471). Дело, однако, обстоит не так просто. Каждое из имен используется строго в соответствии со своим традиционным смыслом и служит развитию соответствующего эпического мотива, передаваемого через формульные и аллитерационные коллокации. И все же в ходе повествования все эти имена получают, вместе с тем, христианский смысл, причем три из них (cyning, þeoden, modig) выступают также именами Бога.
В англосаксонской поэме Феникс, "отважный (букв, "высокий духом"), возносится на высокое древо" (heahmod hefeð / on heanne beam – 112), чтобы приветствовать восходящее светило. Англосаксонский поэт, следуя латинскому источнику, представляет Феникса спутником солнца и хранителем священной рощи, но использует для этого формульные выражения, включающие германские термины социального статуса, которые намекают на отношения вождя и дружины. Причем смена статуса персонажа сопровождается в данном контексте и сменой его тендерной принадлежности: вместо лат. Phoebo memoranda satelles (33) "Фебу достойная спутница", antistes luci nemorumque verenda sacerdos (57) "смотрительница леса и внушающая страх жрица рощ" находим в древнеанглийском тексте wudubearwes weard (152) "страж леса", sunnan þegn (288) "тэн солнца".
Таким образом, и птица, и солнце теряют в древнеанглийском тексте свои античные мифологические ассоциации, сближаясь с германским воином и вождем. А через это прокладывается и путь к их сближению с христианским праведником и Христом, которые также обозначаются германскими дружинными терминами þeoden, þegn), ср.: Is þæt Þeodnes gebod (68) "таково повеление Господа"; Þisses fugles gecynd / fela gelices // bi þam gecornum / Cristes þegnum (387-388) "этой птицы природа во многом похожа на тех избранных Христа слуг".
Тема почитания священной птицы всем птичьим родом, лишь кратко обозначенная в латинском источнике (155-160), в древнеанглийской поэме разрабатывается детально, в терминах верности дружинников своему вождю, составлявшей основу германского кодекса героического поведения. Покидая Блаженную землю, Феникс обретает владычество над птичьим родом, причем каждая из птиц желает "стать слугою (тэном) славному господину" (wesan þegn ond þeow / þeodne mærum – 165). А эпизод его возвращения на родину являет образец преданности героев вождю: все птицы "славят отважного чистыми голосами" (mærað modigne / meaglum reordum – 338); "величают его как конунга, вождя любимого, провожают в веселии" (ondfor cyning mærað // leofne leodfruman, / lædað mid wynnum – 344-345); оставляют "воина, скорбные духом" (from þam guðfrecan / geomormode – 353), а "княжич пребывает юный в вотчине" (se æþeling bið // giong in gearðum – 354-355).
В указанном эпизоде каждое из "героических" обозначений Феникса семантически мотивировано в пределах смыслового периода, а в последних двух случаях присутствуют даже прямые словесные переклички с текстом "Беовульфа". Ср.: Swa giomormod / giohðo mænde, // an æfter eallum (2267-2268) "Так скорбный духом горе оплакивал, один после всех"; Ðaem eafera wæs / æfter cenned, // geong in geardum (12-13) "У него наследник потом родился, юный в вотчине".
Вместе с тем, необычное сопряжение в данном контексте печали с радостью ("в веселии" – "скорбные духом"), не вполне понятное в пределах героического кодекса, намекает на аллегорический смысл всей этой церемонии: отбытие Феникса на родину символизирует вхождение праведника в Царство Небесное, о чем прямо говорится в конце поэмы.
Вполне отвечая развитию эпического мотива "славная смерть героя", "героические" эпитеты Феникса, вместе с тем, вносят свой вклад в аллегорическое переосмысление данного мотива. В самом деле – "храбрый в бою" птенец (heathorof- 228) не боится разрушающего пламени, "сильный духом" (modig – 262) проявляет после второго рождения своеобразную аскезу (живет на одной медвяной росе – 259-261); "искусный в сражении" (beaducræftig – 286) умело погребает свои испепеленные останки.
В подобном контексте эпитет "победный" – sigorfæst (282), букв, "крепкий победой" – может быть понят и как соответствующий мотиву битвы, и как предвосхищающий победу Феникса над самой смертью. Его победа трактуется в древнеанглийской поэме как божественное предназначение священной птицы, получающей данный атрибут еще до эпизода возрождения из пепла. Поэт отмечает, что возродившийся Феникс выглядит точно таким же, "каким он при сотворении был, каким его вначале Бог в той блаженной земле, к победе крепкого, поместил" (swa he æt frymþe wæs // þa hine ærest God / on þone æpelan wong // sigorfæst sette – 280-282).
Еще более интересны способы передачи идей долголетия и бессмертия. Очевидно, древнеанглийский поэт не располагал эпитетами, полностью эквивалентными по смыслу латинским эпитетам – longaeva (65) "многолетняя, долговечная (птица)" и inmoritura (92) "которой не суждено умереть" (форма причастия будущего времени) – встречающимся в его источнике (древнеанглийское прилагательное есе "вечный" употребляется им только применительно к Богу). Это заставляло его искать непрямые способы обозначения указанных свойств птицы.
Долголетие Феникса передается через развитие эпического мотива старости, а бессмертие выражается посредством мотива юности и обновления – со всеми их традиционно героическими эпитетами и ассоциациями, которые можно наблюдать в "Беовульфе".
Начнем с мотива юности. Эпитет geong "юный" ассоциируется в поэме с возрождением Феникса: þæet he feorh geong eft / onfon mote (433) "чтобы он жизнь юную вновь обрести мог", или, иначе, "чтобы он жизнь, вновь юный (то есть заново родившийся), мог обрести". Введение мотива юности влечет за собой появление устойчивого комплекса героико-эпических представлений о родном доме, наследнике и наследных дарах: feorh bió niwe // geong geofona ful (266-267) "жизнь его новою пребывает, юная, даров исполненная" (или, иначе, "(он) юный даров исполнен"). Ср. также: Swa Fenix beacnað // geong in geardum / Godbearnes meaht (646-647) "Так Феникс являет, юный в вотчине, Сына Божьего силу". Устойчивость данного концептуального комплекса демонстрируют примеры из "Беовульфа": Ðaem eafera wæs / æfter cenned, // geong in geardum (12-13) "У него наследник потом родился, юный в вотчине". Или: Swa sceal geong guma / gode gewyrcean, // fromum feohgiftum / on fæder bearme (20-21) "Должно юному мужу добром поработать, дарами щедрыми в отеческом лоне".
Концепты "дар" и "родина", обозначающие в начале поэмы, соответственно, способность Феникса к возрождению и его недоступное обиталище, в конце интерпретируются как блаженство, даруемое Богом в раю. Через использование и развитие исконных героико-эпических мотивов древнеанглийский поэт добивается не только более художественной и проникновенной – по сравнению со своим латинским предшественником – передачи темы бессмертия, но и ее более глубокой христианской трактовки.
Прилагательные, именующие старость в англосаксонской героико-эпической поэзии, как правило, тесно связаны с мудростью героя (gomol, frod). Древнеанглийский автор поэмы о Фениксе мог попытаться усилить темпоральный компонент их значения, чтобы подчеркнуть долголетие птицы (ср. gomel æfter gearum (258) "старый годами"), однако едва ли мог полностью избавиться от их ассоциации с мудростью. Мотив старости разворачивается в направлении, заданном поэтикой героического эпоса и характерными для него формульными системами: долголетие Феникса представлено как жизненный опыт и переживание прошлого, ср. gomol gearum frod (154) "старый годами мудрый" и fyrngearum frod (219) "древними годами мудрый". Это позволяет поэту провести далее сравнение Феникса с библейским патриархом Иовом, который обрел мудрость после долгих лет страданий, сравни Ðus frod guma / on fyrndagum (570) "Так мудрый муж в давние дни...".
В древнеанглийских героических элегиях мудрость и старость – характерные черты страдальца-изгоя, так сказать, "экс-героя", оказавшегося на периферии героического мира [Смирницкая 2008: 409-410]. В образе Феникса воспроизводится весь этот комплекс представлений посредством введения формульных выражений, характерных для героико-элегической темы изгнания (в том числе, обозначающих страдание), ср.: þonne frod ofgiefeð // eard ond eþel / ond geealdad bið, // gewited werigmod / wintrum gebysgad (426-428) "покидает мудрый земли наследные, ставши старым, прочь отправляется, духом усталый, зимами утружденный".
Вместе с тем, страдание Феникса – не результат старости, ибо парадоксальным образом сочетается с силой и сноровкой, ср.: Þonne waþum strong // west gewiteð / wintrum gebysgad // fleogan feþrum snel (161-163) "Сильный в полете, на запад стремится, зимами утружденный, летит быстрокрылый". Страдание Феникса проистекает исключительно из его поэтического статуса изгнанника, раскрываемого также через другие традиционные аспекты темы изгнанничества (унижение, одиночество, движение прочь).
Значимым оказывается в древнеанглийской поэме "Феникс" существительное anhaga "одиночка", характеризующее англосаксонского Скитальца в одноименной героической элегии: Oft him anhaga are gebideð (1) "Часто себе одиночка милости ждет". Это наименование применяется к Фениксу в тех частях поэмы, где отсутствуют прочие атрибуты изгнанника – в самом начале, где священная птица впервые называется по имени, а также в эпизоде ее прославления другими птицами (87, 346). Комментаторы обычно (и не без веских оснований) допускают здесь семантический перенос "одинокий-единственный (в своем роде)", то есть трактуют это существительное как указание на уникальность Феникса (Phoenix: 105), то есть его выделенность между собратьями, акцентируемую также и в латинском тексте (31, 152). Однако этим не отменяется и первичный смысл anhaga, подкрепляемый формульным воспроизведением темы изгнания в древнеанглийской парафразе. Очевидно, следует ставить вопрос не о замене одного смысла другим, а об их соединении в сознании англосаксонского поэта, или, точнее, о поисках им тех риторических приемов, которые позволили бы вместить семантику античного мифа в традиционную поэтику германского эпоса.
Почему же в древнеанглийском поэтическом тексте Феникс непременно должен стать изгнанником? По-видимому, потому, что вследствие традиционного характера своего искусства древнеанглийский поэт не может не представлять все важнейшие идеи своего источника как следствие развития традиционных эпических мотивов. Латинский поэт подчеркивает уникальный характер священной птицы посредством эпитетов unica (31) и rara (152), в то время как древнеанглийский поэт выражает ту же идею, отсылая свою аудиторию к одиночеству Феникса, то есть посредством атрибута, внутренне присущего эпическому мотиву изгнания.
Интересно отметить, что такого рода культурная адаптация античного сюжета усиливает и его дидактическую окраску, внося свой вклад в символическую интерпретацию данного мотива. В монологе Иова этот мотив, выраженный в германских эпических терминах, становится символом смерти как ухода из мира сего: hæle hrawerig, / gewite heart þonan // on longne sið (554-555) "Муж, плотию усталый, ухожу я, униженный, отсюда в далекий путь". В то же время, в христианской картине мира концепт "изгнание" может интерпретироваться как земная жизнь человека, удаленного от Царства Божия. Так, в героических элегиях "Скиталец" и "Морестранник" оторванность их протагонистов от радостей героического образа жизни становится аллегорией страданий человека в этом мире. В "Фениксе" эпический мотив изгнания претерпевает, по сравнению с элегиями, дальнейшую трансформацию, ибо акцентирует более приобретения, нежели потери: священная птица, состарившись, не только покидает Блаженную землю, но и возвращается туда обновленной. Вследствие этого, мотив изгнания превращается в древнеанглийской поэме в мотив обретенного рая.
В этой связи следует остановиться на способах описания древнеанглийским поэтом красоты Феникса. Вслед за латинским источником, где детально обрисована цветовая гамма птицы (125-142), он также привлекает внимание к разнообразной окраске Феникса (291-311), ср. bleobrygdum fah (292) "разными цветами изукрашен". И все же ему не приходится тягаться со своим латинским собратом в описании оттенков цветов. Хотя и ему удается найти ряд цветовых эпитетов – grene (293, 298) "зеленый", brun (296) "коричневатый, смуглый", hwit (298) "белый", fealwe (311) "желтоватый" – на первый план выступает у него не цвет, но блеск. Примечательно, что эпитеты блеска, сосредоточенные в латинском оригинале исключительно в эпизоде возрождения птицы, в древнеанглийской парафразе пронизывают собою весь текст. Одни из них – haswa, haswigfeþra (121, 153) "серый, пепельный", но также "блестящий" в эпической вариации с beorht "яркий" (121) – создают ассоциацию между Фениксом и эпическими зверями битвы (волком и вороном). Другие – beorht (122, 240, 306) "светлый, яркий, славный"; scyne "сверкающий, великолепный" (300, 308, 591); torht (574) "ясный, блистающий, знаменитый" – напоминают о германском герое, обычно выступающем на эпической сцене в полном вооружении и в сиянии славы.
Свет и сияние – традиционные атрибуты германского эпического мира, полного золота и сокровищ. Важнее, однако, что упоминание света используется в германском героическом эпосе как специфический нарративный прием, который регулярно сопутствует мотивам явления и гибели героя, подтверждая, что в его внешнем облике проявляются его внутренние достоинства [Смирницкая 2008: 162-169].
В древнеанглийской поэме "Феникс" семиотическая функция света обнаруживается также в аллитерационной коллокации 'torht-tacen' "яркий, знаменитый (о Фениксе) – знак (символ, знамение)", обретающей христианские коннотации победы над смертью. Ср.: þæt we þу geornor / ongietan meahten // tirfæst tacen / þæt se torhta fugel // þurh bryne beacnad (573-575) – "чтобы мы тем охотнее могли воспринять победный знак, который эта знаменитая птица (своим) горением являет". Выдержанный в световых эпитетах, характерных для мотивов "явление и гибель героя", образ Феникса становится аллегорией воскресения.
Эпитет torht объединяет вещую птицу с целым рядом реалий, имеющих не только прямое, но и переносное значение в поэме. Это Блаженная земля, ее обиталище и символ рая – torhte lond (28); солнце, которому она служит (символ Бога) – torht tacen Godes (96), а также плоды и растения, из которых она строит свое гнездо – torhte frætwe (200). Последние трактуются в поэме как добрые дела, благодаря которым праведники получат спасение в День Страшного Суда.
В приведенных выше строках 573-575 дважды воспроизведена идея яркости – через ссылку на оперение Феникса и на погребальный огонь. Тем самым происходит воссоединение мотивов явления и гибели героя, которые получают христианский смысл: горение птицы трактуется в этом контексте и как "ясный знак" ее победы над смертью (через это Феникс уподобляется Христу), и как "явное предзнаменование", обещающее спасение верным. Благодаря этому смысл аллитерационной коллокации 'torht – tacen' сближается с "благой вестью" – Евангелием. Видимо, неслучайно эта коллокация появляется в самом конце поэмы, после того, как большинство деталей мифа о священной птице уже получили символическое толкование.
Таким образом, приемы германского эпического повествования и германская формульная фразеология не только способствовали культурной адаптации античного сюжета к сознанию англосаксонской аудитории, но и служили его более глубокому религиозному осмыслению, обогащая диалог культур внутри традиционного поэтического искусства.
Издания памятников
Беда – Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов / Пер. с латинского В. Эрлихмана. СПб., 2001.
Еф – Послание к Ефесянам Святого Апостола Павла // Новый Завет.
Beowulf – Beowulf / Ed. by M. Swanton. Manchester, 1978.
Phoenix – The Phoenix / Ed. by N. F. Blake. Revised edition. Exeter, 1990.
Wanderer – The Wanderer // Old English Prose and Verse. An Annotated Selection / Ed. by R. Fowler. London, 1978.
Литература
Бахтин 1975 – Бахтин M. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
Гвоздецкая 2004 – Гвоздецкая Н. Ю. Нарративные основы формульности древнеанглийского поэтического текста // Атлантика. Записки по исторической поэтике. Вып. VI. М., 2004.
Смирницкая 1994 – Смирницкая О. А. Стих и язык древнегерманской поэзии. Т. 1-2. М., 1994.
Смирницкая 2004 – Смирницкая О. А. Предисловие // Слово в перспективе литературной эволюции: К 100-летию М. И. Стеблин-Каменского. М., 2004.
Смирницкая 2008 – Смирницкая О. А. Избранные статьи по германской филологии. М., 2008.
Blake 1990 – Blake N. F. Inroduction // The Phoenix / Ed. by N. Blake. Revised edition. Exeter, 1990.
Cherniss 1972 – Cherniss M. Ingeld and Christ. Heroic Concepts and Values in
Old English Christian poetry (Studies in English Literature, LXXIV). The Hague-Paris, 1972.
Huppè 1959 – Huppè B. F. Doctrine and Poetry: Augustine's Influence on Old English Poetry. New York, 1959.
Magoun – Magoun F. P. The Oral-formulaic Character of Anglo-Saxon Narrative Poetry // Interpretations of Beowulf. A Critical Anthology / Ed. by R. D. Fulk. Bloomington – Indianapolis, 1991.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Об архаическом характере древнегерманского аллитерационного стихосложения и его взаимоотношениях с поэтической формульностью см.: [Смирницкая 1994].
2. Ср.: "Тогда они прочли ему отрывок из Святого Писания или проповеди и предложили, если он сможет, изложить этот отрывок в стихах. Он взялся за дело и на следующее утро повторил почитанный ему отрывок, облеченный им в форму дивных стихов" [Беда: 141].
3. "Оказывается бесперспективным представление, – пишет О. А. Смирницкая, – что англосакс или исландец, записавший на пергаменте текст, так или иначе связанный с устной традицией, должен быть непременно либо "фольклористом", фиксирующим известную ему устную версию, либо – как альтернатива – "писателем", использующим элементы традиционной техники в целях наиболее эффективного воздействия на аудиторию" [Смирницкая 2004: 12].
4. "Верно, что слово в эпосе неотделимо от своего предмета, – комментирует данный взгляд М. М. Бахтина О. А. Смирницкая, – но важно разглядеть в этой неотделимости момент динамики: новые предметы (концепты) не вводятся в текст по произволу поэта, т. е. в соответствии с его "художественным замыслом". Они находят основание в подвижности семантической структуры поэтического слова" [Смирницкая 2004: 16].
5. В этой связи уместно напомнить, что семантическая подвижность формул более связана с ментальной эволюцией общества, нежели с индивидуальным замыслом автора произведения. Иначе говоря, "древнеанглийское поэтическое слово сохраняет большие потенции переосмысления, но они идут скорее от культурных установок эпохи, чем от осознанно-личностной трактовки темы у отдельного автора" [Гвоздецкая 2004: 43].
6. Здесь и далее текст древнеанглийской поэмы, как и ее латинского источника, цитируется по изданию [Phoenix] без указания долгот. Арабская цифра обозначает номер поэтической строки. Перевод автора статьи.
|
|
