|
Первые памятники национальных историографических традиций раннего средневековья, так называемые варварские истории1, посвящены судьбам народов, недавно приобщившихся к христианству и еще только вступающих в "цивилизованный" мир. Это первые попытки осмыслить историю своего народа: готов, франков, скандинавов, англосаксов, русских и др., и представить ее в развернутой и связной последовательности от истоков до времени хрониста.
Получив в наследство вместе с христианской идеологией "всемирную" (т. е. библейскую) историю, каждое "новое" общество стремилось, во-первых, включить себя в единую семью христианских народов, связав свою историю с библейской; во-вторых, определить свое место во всемирно-историческом ряду.
Первая задача достигалась несколькими путями, среди которых важнейшее место занимали возведение крещения страны или, по меньшей мере, первой проповеди христианства к апостольским временам (см. например, легенду об Апостоле Андрее на Руси), а также включение своего народа (или территории) в этногеографическое описание ойкумены. Одним из наиболее распространенных типов такого описания была переработка библейской этногенетической легенды о происхождении всех обитателей ойкумены от одного из потомков Сима, Хама и Иафета, сыновей Ноя. Пополняемая списками "новых" народов, она позволяла установить их генетическое родство с другими народами христианского мира и определяла их положение в мировом пространстве2.
Большую сложность представляла вторая, собственно историографическая задача, поскольку для ее решения не существовало прямых, освященных авторитетом Библии образцов. Авторы "варварских историй" были в большинстве случаев основоположниками национальных историографических традиций или стояли близко к их истокам, как Снорри Стурлусон, составители "Повести временных лет" (далее – ПВЛ), Беда Достопочтенный. В своем распоряжении они имели два принципиально различных вида источников. Одним из них была Библия, содержащая "историю мира" от его сотворения до апостольских времен и распространения христианства, а также основанные на ней и продолженные далее ранние всемирные истории, среди которых для Западной Европы особую роль играл труд Павла Орозия, для Восточной Европы – сочинения Евсевия Кесарийского и Георгия Амартола. Но эти произведения предлагали историографам варварских народов лишь общую канву повествования и изложение предыстории человечества, лишь изредка и крайне скупо затрагивая судьбы интересующего хрониста народа – франков, англов, скандинавов, славян. Собственная же историческая память варварских народов воплощалась в совершенно иных формах: она была облечена в мифы, легенды, эпические сказания. Эти исторические предания, передававшиеся по преимуществу в устном виде, составляли вторую и основную группу источников, к которой и приходилось в первую очередь обращаться ранним хронистам и из которой только они и могли черпать необходимую им информацию о ранней истории своего народа.
Начальную точку "исторического существования" хронисты усматривают в появлении народа на занимаемой им во времена хрониста территории – во "взятии земли" (landnám, по определению древнескандинавских историографов). Вторым кардинальным моментом было возникновение правящей в период работы хрониста династии. Именно первым ее представителям ("основателям") принадлежало установление ("создание") той общественной системы, "порядка", которые продолжали существовать и при хронисте. Поскольку этой общественной системой было нарождающееся государство, то его образование осмыслялось как происхождение династии, а его история как смена династов того же рода.
Сюжет о происхождении правящей династии занимает важное место в подавляющем большинстве "варварских историй". Он представлен в "Истории франков" Григория Турского (кон. VI в.), в "Церковной истории англов" Беды Достопочтенного (нач. VIII в.), в "Истории бриттов" Ненния (IX в.) и Гальфрида Монмутского (1130-е гг.), в "Истории данов" Саксона Грамматика (нач. XIII в.) и "Круге земном" Снорри Стурлусона (нач. XIII в.), в хрониках Галла Анонима и Козьмы Пражского, в ПВЛ и многих других. Однако при всем разнообразии исторических судеб этих народов и несходстве их описаний сам сюжет обнаруживает единую основу.
Структура сюжета отражает лежащий в его основании тип этиологического мифа: ее важнейшими элементами являются описание ситуации, связанной с отсутствием некоей культурной ценности (в данном случае правителя, создателя и гаранта общественного порядка, а соответственно, и "порядка" как такового); перипетии добывания этой ценности (нахождения, завоевания, изготовления) культурным героем (в данном случае "народом" или его представителями); изображение обретенного в результате получения этой культурной ценности благоденствия (изобилия, "порядка" и т. п.).
Этиологическое сказание об обретении династии (государственности) представлено в европейских памятниках двумя, подчас сочетающимися в одном тексте, вариантами, которые можно условно обозначить как переселение и призвание.
"Переселенческий" вариант сюжета3 получил яркое воплощение у Снорри, подробно рассказывающего о переселении из Азии в Скандинавию асов под предводительством Одина, ставшего основателем – на новом месте – династии шведских и норвежских конунгов, и о мифопоэтических деяниях его потомков Инглингов. Представлен он также у Гальфрида и его предшественника Ненния, выводящих бриттов и их вождей (будущих правителей кельтской Британии) от потомков Брута, переселившихся на остров из Италии.
Сюжет, как правило, состоит из трех основных элементов, последовательно отражающих структуру этиологического мифа:
– описание ситуации, потребовавшей переселения (угроза истребления на старом месте, перенаселение и грозящий голод и т.д.);
– ход переселения (подчас лишь коротко отмечаемый хронистом) и "взятие земли";
– деяния главы переселенцев, становящегося основателем династии, по устроению общественного порядка на новом месте.
У Ненния, Гальфрида, Снорри повествование обнаруживает контаминацию архаической сюжетики с реминисценциями ученой литературы, результатом чего является книжная, достаточно искусственная легенда. Но этот же вариант сюжета существует и без "книжных" напластований, в частности в германских переселенческих сказаниях, одно из которых представлено в "Саге о гутах". Среди других особенностей этого варианта следует отметить, что он предполагает изначальную этническую однородность "народа" и его первого правителя, который возглавляет переселение на новые земли и тем самым обретает право на осуществление верховной власти, которая переходит к его потомкам.
Вариант "призвания правителя" предполагает более сложную структуру повествования, распространенную другими мотивами. В различных модификациях он получил развитие во многих традициях: римской (передача власти Ромулу и Рему), западнославянской (приглашение на престол Пшемысла у Козьмы Пражского), англосаксонской (приглашение вождем бриттов Вортигерном двух братьев-саксов Хенгиста и Хорсы), древнерусской (сказание о призвании варяжских князей) и др. На фабульном уровне он образуется следующими элементами:
– описание неустойчивости, неупорядоченности или просто отсутствия власти, что обосновывает необходимость обретения правителя;
– обращение к иноплеменникам или поиски правителя представителями местной власти или "народом". Личность будущего правителя в любом случае неизвестна заранее;
– приход приглашенного правителя (правителей) или нахождение будущего правителя (как правило, ребенка) по знамениям или другим приметам. Вариант "приглашения" представлен в древнерусском и англосаксонском текстах, где на приглашение откликается не один человек, а родственная группа: три или два брата, первоначально правящие вместе. Второй – "нахождение" – в римском тексте, а также, например, в "Саге о Скьёльдунгах", где будущий основатель династии датских конунгов Скьёльд в период междуцарствия и раздоров приплывает ребенком к сакральному центру датчан в Лейре;
– заключение договора местной знатью (пригласившей правителя) с пришельцами, обусловливающее передачу власти; этот раздел отсутствует в сюжете нахождения правителя ребенком;
– реализация условий договора или события, связанные с осуществлением власти новым правителем, своего рода gesta этого правителя. Эта часть сюжета наиболее подтверждена модификациями и дополнениями. Так, в англосаксонской традиции развернута широкая картина сражений Хенгиста и Хорсы, а Гальфрид вводит в нее авантюрный любовный сюжет, типичный для куртуазной литературы;
– сосредоточение власти в руках одного из призванных правителей в результате смерти другого (или других) и установление преемственности правления, т. е. собственно основание династии. Эта часть сюжета также имеется только в варианте "призвания".
Как мы видим, этот вариант сюжета существует в двух основных модификациях: как "нахождение" и как "призвание" правителя. Последняя является наиболее усложненной и историзированной. Именно в ней обнаруживается сложное сочетание мифопоэтических, квазиисторических и исторических элементов, типичное для "эпической истории" периода перехода от племенного строя к государственному. Вместе с тем, ни в одном случае истинность сюжета (т. е. сам факт призвания) не поддается верификации, хотя историческое правдоподобие сюжета, как и достоверность отдельных реалий, вряд ли могут вызывать сомнение.
Так, описание условий, создавших необходимость призвания, и в ПВЛ, и в англосаксонской традиции, в целом согласуется с данными других письменных источников и археологии. Римско-кельтское население в первой половине V в. после ухода из Британии римских легионов и нового наступления пиктов и скоттов действительно оказалось в сложном положении, усугубленном межплеменными распрями. В это же время начинается инфильтрация германцев. Привлечение германских дружин тем или иным кельтским правителем вполне вероятно, так же как и оседание германцев на юго-востоке Англии: увеличение германских древностей совпадает со временем призвания Хенгиста и Хорсы. Имя Вортигерна упомянуто на одном из бриттских мемориальных камней. Вместе с тем, к бесспорно мифологическим элементам англосаксонской легенды – наследию германского близнецового мифа – следует отнести имена приглашенных братьев: "жеребец" (Хенгист) и "конь" (Хорса)4.
Столь же исторически правдоподобна и представленная в ПВЛ ситуация на Северо-Западе Восточной Европы в середине IX в.: межплеменные конфликты входе славянской колонизации финских территорий, проникновение скандинавских отрядов вглубь Восточной Европы через Неву и Ладожское озеро на Волгу, утверждение на Северо-Западе скандинавской по происхождению – судя в том числе и по личным именам первых русских князей – династии. "Историческим ядром" сказания о призвании варяжских князей, вокруг которого формировалось повествование, был, очевидно, "ряд", соглашение между племенной знатью северо-западных племен и предводителем одного из скандинавских отрядов, осевших на этой территории5.
Более того, в условиях формирования ранних государств установление власти иноэтничных правителей и сложение знати на полиэтничной основе было скорее правилом, нежели исключением6. Но это создавало ряд проблем, решить которые помогало сказание о призвании. Среди других, его важнейшей задачей было обоснование прав династии на власть. Приглашение или избрание ее основателя "народом" утверждало законность правления представителей этой династии. Не случайно, более поздние переработки сказаний о призвании вносят дополнительные мотивы, чтобы подкрепить именно легитимность власти основателя династии. Гальфрид повествует о женитьбе Хенгиста на дочери Вортигерна. В. Н. Татищев, ссылаясь на имевшуюся у него Иоакимовскую летопись и, вероятно, действительно используя какие-то несохранившиеся источники, хотя, возможно, и далеко не столь ранние, рассказывает о женитьбе Рюрика на Ефанде, дочери новгородского посадника Гостомысла, инициатора приглашения Рюрика. Брак с наследницей престола создавал – в более поздней исторической практике – законное основание для наследования власти и успешно дополнял "народное волеизъявление".
Таким образом, сказания о призвании правителя в раннесредневековой историографической традиции, восходящие к мифоэпической этиологической легенде, историзировались, отражая реальные межэтнические контакты периода образования "варварских" государств. Одной из важнейших их функций была легитимизация иноэтничных правящих династий, обоснование их права на власть.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Goffart W. The Narrators of Barbarian History (A. D. 550-800). Princeton, 1988.
2. Мельникова E. А. Древнескандинавские географические сочинения. Тексты, перевод, комментарий. М., 1986. С. 130-138.
3. Тиандер К. Германские переселенческие сказания // Тиандер К. Датско-русские исследования. Пг., 1915. Вып. 3; Howe N. Migration and Mythmaking in Anglo-Saxon England. L., 1989.
4. Schreiner K. Die Sage von Hengest und Horsa. Entwicklung und Nachleben bei den Dichtern und Geschichtschreibern England // Germanische Studien. В., 1921. H. 12.
5. Мельникова E. A., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // ДГ. 1990 год. М., 1991. С. 219-229; Они же. Сказание о призвании варягов и становление древнерусской историографии // ВИ (в печати) [Статья опубликована: Мельникова Е. А., Петрухин В.Я. Легенда о призвании варягов и становление древнерусской историографии // ВИ. 1995. № 2. С. 44-57. – Прим. ред.].
|
|
