Библиотека
 Хронология
 Археология
 Справочники
 Скандинавистика
 Карты
 О сайте
 Новости
 Карта сайта



Литература

 
Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X-XI веках: к истории названия "варяг"  

Источник: Славяноведение. N2. – 1994 (стр. 56-68)


 

Трансформация содержания названия "русь" началась еще в конце IX в., и для летописцев второй половины XI – начала XII в. оно полностью утратило первоначальный смысл, как этнический, так и профессиональный1. Это наименование выступает в летописях в этносоциальном и социальном значениях по преимуществу в пассажах, где излагаются "предания", передается архаичная традиция (историко-эпические повествования: сказание о призвании варяжских князей, рассказ о походе Олега на Царьград и т. п.). Его актуальное содержание определялось реальностью второй половины X – XI в.: возникновением и укреплением восточнославянского государства, включившего многочисленные славянские и неславянские народы. Название "русь" использовалось как политоним, а производное прилагательное "русский" – как обозначение новой этнической общности, включавшей славянские племена, жившие на территории Древнерусского государства. В этом качестве оно противостояло как племенным наименованиям, так и названиям неславянских народов, также вошедших в состав государства.

В то же время контакты восточных славян со скандинавами не прерывались, более того, наиболее интенсивными они стали в X в., продолжались они, приобретя в значительной степени характер межгосударственных отношений, и в XI в. Это требовало появления нового наименования для них, отличного от слова "русь". Таковым, как явствует из летописного словоупотребления, стало слово "варяг".

В рамках "норманнского" вопроса происхождение и значение слова "варяг" вызвали значительно менее острые споры, нежели слово "русь" – в первую очередь в связи с очевидностью его скандинавской этимологии и недвусмысленностью отнесения летописцем именно к скандинавам, "норманнам" западных источников. Отдельные, довольно редкие попытки связать "варягов" с прибалтийскими славянами или субстратным населением Южной Балтики2 остались изолированными историографическими казусами3. Вместе с тем эта же очевидность определила кажущуюся ненужность специального исследования функционирования слова "варяг" в древнейших летописных сводах и уточнения его содержания: обычная его интерпретация как "скандинав на Руси" казалась вполне достаточной. При этом обсуждались лишь форма и значение исходного для него слова: væringi или várangr "группа людей, объединенных взаимными обетами верности"; "военный отряд"; "торговая организация" и др.4 Вызывало также недоумение то обстоятельство, что это слово не употребляется в скандинавских письменных источниках для обозначения скандинавов, находящихся или побывавших на Руси. Последнее А. Стендер-Петерсен объяснял случайностью дошедших до нас известий5, что, однако, малоубедительно, поскольку корпус древнескандинавских письменных источников огромен и достаточно представителен.

Все это дает основания еще раз обратиться к критическому рассмотрению происхождения, развития, содержания и функционирования слова "варяг" и родственных ему слов в византийских, скандинавских и в первую очередь древнерусских источниках.

"Повесть временных лет" (далее – ПВЛ) не содержит другого обозначения скандинавов, кроме слова "варяг", хотя летописец, составивший космографическое введение к ней (Нестор?), знает и современные ему обозначения скандинавских народов: "урмане" (норвежцы), "свей" (шведы), "готе" (готландцы). Именно эти наименования он и приводит, раскрывая свое понимание слова "варяг": по Варяжскому морю "сѣдять варязи сѣмо ко въстоку до предѣла Симова, по тому же морю сѣдять къ западу до землѣ Агнянски и Волошьски. Афетово бо и то колѣно: варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, нѣмци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии, ти же присѣдять от запада къ полуденью и съсѣдяться съ племянемъ Хамовым"6. Это вызвавшее множество толкований описание, согласно которому народы, живущие по берегам Варяжского (Балтийского) моря, достигают на востоке предела Симова (Ближний Восток), а на западе – Хамова (Северная Африка), соответствует в целом описанию в ПВЛ международных путей: пути "из варяг в греки" и из грек по Днепровскому пути и Балтийскому морю до Рима, а оттуда в Царьград, и в еще большей мере описанию Волжского пути в "море Хвалисьское" (Каспий), далее на восток в "жребий Симов" и назад через Двину, Балтийское море до Рима и "племени Хамова"7. Это описание соответствует и представлениям восточных географов о том, что Балтийское и Средиземное моря – проливы Океана, а Балтийское море соединяется с Черным.

Это маршрутное описание сочетается в списке народов с этнографическим, которое композиционно состоит из нескольких групп наименований народов ("язьщев"), объединенных по единому принципу – перечисление начинается собирательным этнонимом (например, "чюдь и вси языци")8. Список иафетидов разделяется на две части: "варяги", к которым отнесены свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане9, и "волхва" – римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и пр., т. е. народы "римской империи" Каролингов (а затем германской), которые названы традиционным собирательным именем "волохи"10.

Б. А. Рыбаков, считавший исследуемый фрагмент космографического введения "механической" вставкой, полагал, что ее автор очень точно знал расположение норманнских владений в Европе, установившееся после битвы при Гастингсе и завоевания Амальфи и Апулии; варяги-норманны "сидят к западу до Английской земли и до Итальянской". Следовательно, – заключал Б. А. Рыбаков, – это описание составлено не ранее 1066-1077 гг.11 Однако "механически внедренной" в текст летописи вставкой этот пассаж считать невозможно, так как, во-первых, он, вопреки мнению Б. А. Рыбакова, имеет прямое отношение к судьбам славянства: далее в ПВЛ говорится о волохах, притеснявших славян на Дунае; во-вторых, он непосредственно связан с вопросом о происхождении руси, включением ее в число варяжских народов.

В сказании о призвании варягов информация космографического введения повторяется как комментарий летописца об этнической принадлежности руси: "ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зъвутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си"12. Из контекста летописи следует, что чудь, словене и прочие обратились к тем варягам, которые звали себя русью, но не к тем, которые собирали ранее дань (в Новгородской первой летописи [далее – НПЛ], где слово "русь" опущено, это противопоставление исчезает). Таким образом, наряду с отождествлением руси и варягов в этническом смысле, при котором русь понимается как один из варяжских народов, ПВЛ тут же противопоставляет русь как род и дружину князей, призванных по "ряду", прочим варягам. Слово "варяги" в этом контексте выступает как собирательное обозначение скандинавов.

Наметившееся в легенде противопоставление руси и варягов, а позднее местного населения и варягов постепенно усиливается в летописных рассказах о событиях IX-XI вв.13 Войско Аскольда и Дира, которые "многи варяги съвокуписта", еще называется русью14, как и войско Олега, но последний, согласно летописцу, ведет на Царьград уже не только варягов: "Иде Олегъ на Грекы, Игоря оставив Киевѣ, поя же множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны", и т. д.15 В НПЛ тот же список выглядит усеченным, так как в нем нет мери и чуди: "Игорь и Олег пристроиста воя многы, и Варягы, и Полянѣ и Словенъ и Кривичи"16. Знаменательно, что в обоих списках не упомянута русь, в то время как при описании самого похода и в той, и в другой летописях русь противопоставляется словенам: от имени "всей руси" заключен и договор 911 г. Кого же называли русью? Судя по летописным текстам, варягов и словен новгородских, осевших в Киеве: "бъша у него (Игоря. – Авт.) Варязи мужи Словенѣ, и оттолѣ [прочий] прозвашася Русью"17; "и бѣша у него (Олега. – Авт.) варязи и словѣни и прочи, прозвашася русью"18. "Прочи" (ПВЛ), по А. А. Шахматову, – позднейшая вставка. Видимо, эта русь и противопоставлена прочим словенам (неслучайно в списке Олегова войска в ПВЛ словене упомянуты дважды), как княжеская дружина – рядовым "воям". Вероятно, это объединение варягов и новгородских словен побудило летописцев отметить, что "суть новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска"19 ("преже бо бѣша словѣни", – добавлено в ПВЛ20. Соединение варягов и словен проходит во всех списках ПВЛ, но составитель НПЛ, видимо, разделил их упоминанием полян, что больше соответствовало его представлениям о размещении руси на юге, в Среднем Поднепровье21.

После неудачного похода руси в 941 г. Игорь "нача совкупляти воѣ многи, и посла по варяги многи за море, вабя е на греки"22. Здесь впервые после призвания князей говорится об обращении за море к варягам – видимо, скандинавские дружины Аскольда и Дира, равно как и Олега, считаются летописцем русью, осевшей в Восточной Европе.

Противопоставление "заморских" варягов "местной" руси впервые со всей очевидностью явствует из описанного в ПВЛ состава Игорева войска в 944 г.: "Игорь же совкупивъ вой многи, варяги, Русь, и поляны, словѣни, и кривичи, и тѣверьцѣ, и печенѣги наа... поиде на Греки"23. М. Н. Тихомиров обратил внимание на то, что и здесь русь выступает отдельно от варягов, вместе с полянами, в отличие от словен и кривичей, но далее спутал списки, стремясь обнаружить полян в войске Олега, идущем из Новгорода в Киев, и, естественно, не обнаружив их там, отождествил полян с русью24. Между тем, это первое реально засвидетельствованное противопоставление местной руси пришлым варягам не носит еще абсолютного характера, ибо далее, согласно ПВЛ, все войско Игоря называется русью – от нее отличаются лишь печенеги: "Идуть русь, и наяли суть к собѣ печенѣги"25. Договор 944 г. заключается от имени "всех людей Русской земли" послами, носящими, в основном, скандинавские имена, а "росский язык" у Константина Багрянородного сохраняет скандинавскую лексику. Однако разделение варягов и руси уже произошло, и заморские варяги все более определенно воспринимаются в источниках как чужеземцы.

В 977 г., после того, как Ярополк, унаследовавший престол князя Святослава, убил своего брата Олега, Владимир бежит из Новгорода за море, а в 980 г. возвращается с варягами и идет сначала на Полоцк, где при помощи одних варягов расправляется с другими – Рогволодом, княжившим в городе, и его родом26. Состав войска Владимира традиционен: "варяги и словѣни, чюдь и кривичи"27. Однако, захватив Киев, варяги на этот раз не обретают название "русь". Напротив, назревает конфликт между ними и князем. Варяги называют Киев "своим городом" и требуют откупа. Владимир обещает собрать деньги, но сам обманывает варягов. Части "добрых и смысленых" скандинавов он раздает "грады"; другую часть отправляет в Византию с сопроводительным посланием, в котором советует императору также не держать варягов вместе, а разослать по разным городам28. Этот эпизод содержит, по крайней мере, два новых момента: во-первых, здесь отчетливо проявляется отношение к заморским наемникам как враждебным чужакам, которых можно "кормить" в русских городах, но держать вместе не следует, во-вторых, также впервые говорится о поступлении варягов на службу в Византии.

В начале XI в. происходит наиболее известный конфликт между варягами и местными жителями. Княжащий в Новгороде Ярослав в 1015 г. отказывается платить дань отцу и приводит из-за моря варягов. Новгородцы, возмущенные "насилиями" варягов, "собрашася в нощь, исѣкоша Варягы в Поромонѣ дворѣ"29. Из рассказа об этом событии явствует, что, во-первых, новгородцы в начале XI в. никак не могут считаться людьми "от рода варяжьска", во-вторых, варяги в критический момент оказываются для князя чужими: собираясь в поход на Киев, "любимой дружиной" он называет новгородцев, на их поддержку рассчитывает в первую очередь.

В связи с событиями 1018 г. впервые сообщаются подробности найма варягов: "Начата скоть (деньги. – Авт.) събирати от мужа по 4 куны, а от старостъ по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен. И приведоша варягы, и вдаша имъ скотъ, и совокупи Ярославъ воя многы"30.

Последующие вплоть до 1043 г. упоминания варягов в летописях сохраняют те же особенности: приглашенный Ярославом в 1025 г. варяг Якун занимает место воеводы (ср. роль Свенельда при Игоре и Святославе), но и его варяги остаются обособленным и чужеродным контингентом в русском войске.

Последнее упоминание участия варягов в русском войске относится к 1043 г., когда "посла Ярославъ сына своего Володимера на Грькы, и вда ему вой многы, а воеводьство поручи Вышатѣ"31. Д. С. Лихачев обратил внимание (вслед за A. A. Шахматовым) на то, что в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду 1430-х гг. (CIЛ и др.) и, видимо, сохранивших фрагмент Начального свода, имеются весьма существенные дополнения к описанию этого последнего похода руси на Царьград32. В них "вой многы", данные Владимиру, – это "варяги, русь" (понятие "русь" охватывает здесь, очевидно, киевлян и новгородцев, которые не различаются вне пределов Русской земли, в противопоставлении грекам)33. Перед нами, таким образом, описание последнего совместного военного предприятия руси и варягов в русских летописях, и оно разительно отличается от предыдущих, где варяги входили в состав руси-войска. Достигнув Дуная, русь предлагает князю: ""Станемь зде на поле"; а варязи ркоша: "Поидемъ подъ городъ""34. Суть разногласия становится очевидной при сравнении с описанием похода Игоря 944 г.: тогда русь тоже останавливается на Дунае и, приняв от греков дары и заверения о выгодном договоре, возвращается к Киеву. В 971 г. Святослав также обосновывается в Переяславце на Дунае, и греки обещают ему дань, чтобы князь не ходил на Царьград. Очевидно, те же цели преследовала русь, остановившись на Дунае в 1043 г.: руси нужны были дань и новый договор, варягам – возможность грабежа35.

Эволюция отношений руси и варягов в летописях, начавшаяся с их отождествления, прошла "фазу" их различения, затем сближения руси с "полянами" при обособлении варягов (944 г.) и, наконец, завершилась прямым противопоставлением. Поскольку это противопоставление, видимо, имевшееся и в описании похода 1043 г. в Начальном своде, противоречило общей концепции составителя ПВЛ, он изъял упоминание варягов из описания событий 1043 г., в результате чего стала непонятной причина остановки руси на Дунае36.

Во всех рассмотренных контекстах наименование "варяги" недвусмысленно применяется к скандинавам; но означает ли оно исключительно (или по преимуществу) скандинавских наемников, скандинавские дружины, приходившие на Русь после вокняжения скандинавских по происхождению князей? В рассказе об убийстве двумя варягами князя Ярополка из-за предательства его воеводы Блуда (имя его, очевидно, является скандинавским) фигурирует дружинник, предупредивший князя об опасности. Его имя – Варяжько (или Варяшко), производное от "варяг" по славянской словообразовательной модели. Имя Варяжко свидетельствует о давней укорененности слова "варяг" на Руси, а сам дружинник, судя по летописному рассказу, не только выступает против варягов Владимира, но и бежит от них не на север, а в степи к печенегам.

В 983 г. Владимир должен был принести жертвы языческим богам после удачного похода на ятвягов. Жребий пал на сына варяга-христианина, который пришел "из грек", но имел двор в Киеве. Варяг отказался выдать сына на заклание, и ворвавшаяся в его двор толпа "подсекла сени" под варягами и убила их37. Христианская община существовала в Киеве еще при Игоре, "христианская русь" приносила клятву в церкви св. Ильи, "мнози бо бѣша варязи хрестеяни"38, и первыми мучениками, по летописи, стали варяги, пришедшие из Византии.

Рассмотренные летописные тексты, где упоминаются варяги, разрушают сложившийся в историографии стереотип варяга как исключительно воина-наемника или купца. Разумеется, название нередко выступает как субститут понятия "скандинавская дружина", "часть войска, состоящая из скандинавов", однако в нем всегда превалирует этническое значение. Кроме того, для летописи вообще характерно подобное словоупотребление: этнонимом регулярно обозначается военный отряд, войско: "а не води ляховъ Кыеву" (т. е. польское войско)39, "приде Романъ с половци къ Воину" (т. е. с половецким отрядом)40. Это отнюдь не предполагает, что этнонимы "ляхи" или "половцы" являются одновременно и социальными (военными) терминами. Не более "терминологично" и употребление названия "варяги" в аналогичных контекстах. Значительное количество случаев подобного словоупотребления, встречаемых на страницах летописей, объясняется отнюдь не этносоциальным содержанием слова, а той исторической реальностью, которая стоит за ним: в подавляющем большинстве своем скандинавы, воины-профессионалы, становились на Руси X – первой половины XI в. дружинниками князей, образовывали отдельные формирования – по этническому признаку – в составе древнерусского войска, которые и обозначались соответствующим этнонимом.

Спектр деятельности варягов включал все возможные аспекты: от наемных убийц (два варяга, по летописи, убили смертельно раненного князя Глеба, первого русского святого; ср. рассказ о службе варягов Эймунда у Ярослава) до христианских мучеников. Начиная со второй половины X в. тексты, описывающие события этого времени, определенно подчеркивают иноэтничность варягов, их чужеродность славянскому и – шире – русскому населению. Ни киевские князья, ни их бояре, воеводы и кормильцы, носящие скандинавские имена, не именуются варягами.

После смерти Ярослава нет упоминаний об использовании скандинавских военных отрядов в русском войске. Военно-политические взаимосвязи и, возможно, взаимная помощь сменяются сначала затишьем, а затем переходят в конфронтацию и прямые столкновения в начале XIII в. Одновременно с середины XI в. усиливаются и укрепляются торговые связи, но не столько с Южной и Северо-Восточной Русью, сколько с Новгородом, Смоленском, Полоцком, Псковом. Видимо, именно этими особенностями русско-скандинавских связей следует объяснить то обстоятельство, что как в южнорусском (Ипат.), так и в северо-восточном (Лавр.) летописании слово "варяг" выходит из употребления после описания событий середины XI в.; нет там и упоминаний отдельных скандинавских народов. Единственный случай, когда слово встречается в текстах, – это статья 1148 г., в которой, видимо, отражена традиционная формула: смоленский князь Ростислав дает дары Изяславу Киевскому от "верхьних земель и от варяг"41.

Иная картина предстает в новгородском летописании. В НПЛ с 1130 г. появляются названия "Донь" (Дания) и "донь" (датчане), "гъте" (готландцы), с 1142 г. – "свеи". Эти названия становятся все более и более употребительными. Однако НПЛ продолжает использовать и название "варяги" параллельно с конкретными этнонимами и политонимами как собирательное, общее обозначение скандинавов или в тех случаях, когда более точное обозначение не требуется, или когда оно, возможно, неизвестно летописцу: например, в 1201 г. новгородцы "Варягы пустиша без мира за море... А на осѣнь придоша Варязи горою на миръ, и даша имъ миръ на всѣи воли своей"42. А. А. Шахматов считал, что это – последнее упоминание варягов в НПЛ43, однако они упомянуты и под 1204 г., но уже в связи со взятием Константинополя крестоносцами: греки и варяги обороняли город от фрягов44. Один из крестоносцев – хронист Робер де Клари – упоминает среди защитников города англичан и данов45. Так что последнее упоминание варягов в НПЛ также соответствует собирательному значению названия "варяг" в ПВЛ.

Сохранение названия "варяг" в Новгороде поддерживалось не только постоянными торговыми и военными контактами, но и наличием в самом Новгороде и его округе (в том числе Ладоге) "варяжской" микротопонимии: Варяжская улица, Варяжская божница и др.46 Наконец, это словоупотребление было актуальным и в связи с религиозными контактами: именно скандинавы в это время становятся проповедниками католичества в Северо-Западной Руси, отчего оно получает наименование "варяжской веры".

Летописное понимание слова "варяг" как собирательного обозначения скандинавов согласуется с его употреблением в правовых текстах, в первую очередь в "Русской Правде". В древнейшей (краткой) редакции "Русской Правды" варяги47, наравне с колбягами48, не только не имеют отношения к руси (русинам) и княжеской администрации49, но и получают формализованный статус иностранца, чужака.

В краткой редакции "Русской Правды" варяги (вместе с колбягами) упоминаются в двух статьях, одна из которых определяет их особое положение в суде – вместо показаний свидетелей они могут принести присягу (ст. 10), вторая рассматривает случаи сокрытия раба варягом или колбягом (ст. 11)50. В пространной редакции (ст. 31) повторяется ст. 10 краткой редакции51, а также оговаривается право варягов ограничиться двумя свидетелями для установления их алиби в случае убийства (ст. 18)52. За исключением ст. 11 краткой редакции все остальные случаи упоминания варягов сводятся к упрощению для них процессуальных норм: ограничение количества свидетелей (два вместо семи, которые нужны другим обвиняемым), принесение присяги вместо представления свидетелей. А. А. Зимин усматривал в этих нормах "высокий уровень международно-правовых воззрений в Древней Руси, охраняющих интересы чужеземцев, прибывающих на Русь", и интерпретировал название "варяг" как обозначение чужеземца, иностранца53.

Исходя из летописного словоупотребления, можно было бы уточнить, что этим чужеземцем является скандинав, как наиболее частый иноземец на Руси, представляющий иноземцев вообще. Сходная ситуация описана в договорной грамоте 1189-1199 гг. Новгорода с немецкими городами и Готским берегом: "Оже емати скот варягу на русине или русину на варязе, а ся его заприть, то 12 мужь послухы, идеть роте, възметь свое"54. Однако "варягом" здесь именуется ганзейский купец55. Вместе с тем ни один из этих случаев не содержит каких-либо определенных указаний на характер деятельности варягов на Руси. Лишь на основании ст. 11 краткой редакции "Русской Правды" о сокрытии челядина можно предположить, как это и сделал А. А. Зимин56, что сманивание и укрывание рабов производилось с целью их перепродажи на рынках, и сделать из этого вывод о торговой деятельности варягов и колбягов57. Однако и в этом случае нет оснований предполагать, что содержание слова "варяг" терминологично (т. е. = купец-скандинав), тем более, что военные и торговые функции еще и в XI в. сочетались.

Таким образом, в русских летописях и памятниках права слою "варяги" даже в тех случаях, когда оно не включено собственно в этнонимические ряды – списки народов, состав войска, – выступает как единственное собирательное обозначение скандинавских народов. При этом не делается различия между варягами за морем и скандинавами на Руси, т. е. слово "варяг" является исключительно этнонимом. Контексты ПВЛ и НПЛ не дают оснований предполагать какое-либо изменение или развитие в значении слова на протяжении X-XII вв., что свидетельствует о его устойчивости и исконной однозначности его содержания. В то же время значительное количество производных, в том числе антропонимов, топонимов и микротопонимов58, указывает на длительность его существования и высокую степень адаптации в древнерусском языке и позднейших диалектах59.

* * *

Обратимся теперь к вопросу о происхождении слова "варяг". Его очевидным древнескандинавским соответствием является слово væringi, многократно встречающееся в сагах, скальдических стихах, хрониках60. Однако за двумя исключениями (см. о них ниже) вэрингами названы отнюдь не те воины, купцы, просто искатели славы и богатства, которые бывали на Руси, как можно было бы ожидать исходя из значения слова "варяг" в древнерусских источниках, а люди, находящиеся на службе в Византии. Первым из них исландская традиция считает исландца Болли: "Мы не слышали рассказов, чтобы какой-нибудь норманн (т. е. скандинав. – Авт.) пошел на службу конунга Гарда (византийского императора. – Авт.) раньше, чем Болли, сын Болли" ("Hǫfum vér ekki heyrt frásagnir, at neinn Norðmaðr hau fyrr gengit á mála með Garðskonungi, en Bolli Bollason")61. Возвращение Болли из Византии после многих лет пребывания там условно датируется временем около 1030 г.62

Но хронологически это далеко не первое упоминание о поездках скандинавов в Константинополь и их службе в византийском войске. Действительно, первые среди многих последующих содержатся в "Саге о Хравнкеле годи Фрейра": в ней рассказывается, во-первых, о поездке в Константинополь Торкеля Светлая Прядь, сына Тьоста, который в течение семи лет "ходил под рукой конунга Гарда" ("em handgenginn Garðskonunginum")63, и, во-вторых, о пребывании в Миклагарде мореплавателя (farmaðr) Эйвинда Бьярнарсона, который "снискал там большое расположение греческого конунга и был там некоторое время" ("fekk þar góðar virðingar af Grikkia konungi ok var þar um hríð")64. Поездка Торкеля датируется 937-944 гг., Эйвинда – временем до 950 г.65

До Болли в Константинополе побывали и другие исландцы: Финнбоги Сильный, ставший дружинником (hirðsmaðr) императора Йона (Jón) – Иоанна I Цимисхия (969-976)66; Грис Сэмингссон (около 970-980 гг.)67, который "снискал большой почет"68; Колльскегг (вскоре после 989 г.)69; Гест Торхалльссон и Торстейн Стюрссон (около 1011 г.)70; Барди (между 1022 и 1025 гг.)71. Вскоре после 1016 г. побывал в Константинополе датчанин Эйлив Торгильссон, брат ярла Ульва72. Начиная с этого времени сообщения о службе скандинавов в Византии насчитываются десятками, только в рунических надписях (XI в.) их около тридцати73.

Таким образом, сообщение автора "Саги о людях из Лаксдаля" ошибочно и, видимо, связано с общим "романическим" и чрезвычайно тенденциозным характером этой саги74.

Деятельность скандинавов в Византии до поездки Кольскегга (т. е., условно говоря, до 980-х гг.) определяется в сагах разнообразными терминами, связанными с военной службой и вассальным подчинением, но только не словом "вэринги". Торкель, дословно, "ходит под рукой" византийского императора, Эйвинд служит "в дружине" и т. п. Кольскегг был первым, кто не только "пошел на службу", но и стал "предводителем войска вэрингов" ("var hǫfðingi fyrir Væringjalið"), открывая череду прославившихся выдающимся положением в Византии скандинавов, среди которых затем были Эйлив Торгильссон, Харальд Суровый, Рагнвальд из рунической надписи и др. "Служат в числе вэрингов" ("ganga á mála með Væringjum") Гест и следующие за ним десятки скандинавов. Начиная с этого времени название væringi и производное от него væringjalið "войско вэрингов" будут постоянно встречаться в рассказах о поездках норманнов в Византию.

Вместе с тем название "вэринги" приложимо далеко не ко всем, кто побывал в Византии: общее обозначение для купцов, паломников, а также воинов – Grikkiandsfari "ездивший в Грецию", и даже не ко всем служившим в византийском войске. Называя кого-либо "вэрингом", авторы саг нередко специально оговаривают, что этот человек либо служил в "войске вэрингов", либо был дружинником (hirðsmaðr), охранником (varðamaðr), либо просто "мужем" (maðr) византийского императора, как Эйвинд, Финнбоги и затем многие другие.

Одновременно составители саг противопоставляют "вэрингов" и "норманнов" (обычно собирательное обозначение скандинавов). Так, уже в истории Геста и Торстейна говорится: "И таков был обычай вэрингов и норманнов, чтобы днем быть на состязаниях и заниматься борьбой" ("En þat var siðr Væringja ok Norðmanna, at vera at leikum á daga ok gangask at fangbrǫgðum") . Термины вэринги и норманны соотносятся как частное и общее (вэринги как обозначение определенной группы, выделенной среди норманнов-скандинавов), например, в "Саге о битве на Пустоши": Барди "был там среди вэрингов, и все норманны ценили его". В то же время, в истории Геста и Торстейна (а также в ряде других) и вэринги, и норманны бесспорно служат в византийском войске и совместно участвуют в некоторых церемониях, но они различаются и подчас противопоставляются и ими самими, и – на основе информации полученной от них – авторами саг.

Сходная дифференциация содержится и в византийских источниках. С одной стороны, параллельное византийское название βάραγγοι относится к не очень многочисленному и привилегированному контингенту скандинавов на византийской службе – отряду телохранителей императора, императорской гвардии. С другой – в византийском войске служили и другие, более многочисленные (насчитывавшие подчас тысячи человек) отряды скандинавов, которые также именовались "варангами". Это положение нашло отражение в противопоставлении "дворцовых" и "внешних" варангов (οἱ ἐν τᾖ πόλει βάραγγοι и οἱ ἔξω τῆς πόλεος βάραγγοι), участвовавших в восстании в царствование Никиты Вотаниата76. Различает два контингента варангов и Пселл: первый он определяет, как "ту часть наемническую, которая обыкновенно принимает участие в царских выходах", второй – как союзнический корпус77.

Можно предполагать, что противопоставление вэрингов норманнам в сагах зиждется на той же основе: вэринги – это соответствующая "дворцовым" варангам Скилицы особая, пользующаяся привилегиями и находящаяся в особой близости к императору часть скандинавских наемников. Неслучайно так часты упоминания византийских василевсов, называемых в общей форме или поименно, в связи с вэрингами. Норманны же – это "внешние" варанги, союзнические отряды в составе византийского войска.

Строгая отнесенность термина "вэринги" в скандинавских источниках к отряду императорских телохранителей ("дворцовым" варангам) объясняет, почему скандинавы, служившие в византийском войске и принимавшие участие в различных военных действиях Византии до конца X в., не называются этим термином – лишь после создания "варяжского корпуса" как императорской лейб-гвардии, заменившего армянских телохранителей, видимо, где-то около 980 г. (что перекликается с отправлением отряда варягов к византийскому императору Владимиром), появляется специальное обозначение этой части скандинавов, которое проникает затем в Скандинавию вместе с возвращающимися вэрингами.

Два известных нам случая упоминания вэрингов на Руси не могут поставить под сомнение однозначность понимания этого слова в Скандинавии, тем более, что одно из них допускает и предложенное толкование термина из-за неясности контекста. В "Саге о битве на Пустоши" в рассказе о Барди говорится, что он поступил на службу, будучи на Руси, и был в ней "вместе с вэрингами" (með væringjum). Примечательно, однако, что далее автор говорит: "И все норманны (norðmenn) ценили его"78, традиционно разделяя и противопоставляя тех и других. Если бы слово "вэринги" обозначало всех скандинавов на русской службе, то основы для такого противопоставления не существовало бы. Приезд Барди на Русь датируется в целом 1020-ми гг., т. е. тем временем, когда "варяжская гвардия" уже была создана. Основным путем в Византию для скандинавов была Восточная Европа, путь "из варяг в греки", причем по сообщениям многих саг (например, "Саги о Харальде Суровом Правителе", "Саги об Ингваре Путешественнике" и др.) мы знаем, что нередко на пути в Византию или обратно скандинавы задерживались на Руси и проводили некоторое время на службе у русских великих князей. Не этих ли скандинавов, уже побывавших в Константинополе и послуживших в гвардии императора, называет здесь сага "вэрингами" – в полном соответствии с традицией в противоположность всем остальным "норманнам", находившимся в тот момент на русской службе? Возможно, что привилегированное положение вэрингов в Византии отражалось и на их статусе на Руси, более высоком, нежели статус остальных скандинавских наемников, не имевших подобного опыта.

Контекст упоминания "некоего вэринга на Руси" ("varingus quidam in Ruscia") в одном из чудес св. Олава79, действие которого локализовано на Руси, в Новгороде, не оставляет сомнения в том, что это скандинав-ремесленник (отнюдь не воин), находившийся на Руси и не бывавший в Византии. Однако есть достаточно оснований полагать, что эта новелла сложилась в Новгороде в среде прихожан и клира церкви св. Олава и испытала влияние местного, новгородского словоупотребления80. Поэтому слово varingus, отражающее скорее древнерусскую форму "варяг", нежели древнескандинавскую væringi, использовано здесь в том значении, которое оно имело на русской почве. Возможно, что несоответствие значений слова в древнерусском и древнескандинавских языках и заставило автора новеллы специально оговорить, что действие происходит "на Руси", что с точки зрения древнерусского словоупотребления является тавтологией.

Таким образом, представляется, что в скандинавской письменности термин væringjar однозначно приложим только к скандинавским наемникам, служившим в "варяжском корпусе" в Византии – привилегированном отряде телохранителей императора, и первоначально не распространялся на другие группы скандинавов в византийском войске или на Руси. Узкая специализация термина и его однозначность позволяют предполагать, что он вошел в употребление в Скандинавии лишь после создания "варяжского корпуса" и одновременно с появлением византийского названия того же института – βάραγγοι. Инородность и позднее происхождение древнескандинавского названия нашли отражение в одной из редакций "Саги о Харальде Суровом Правителе" (по рукописи "Flateyjarbók"), где говорится о положении в Константинополе перед приездом Харальда: "И было там уже множество норманнов, которых они (византийцы. – Авт.) называют вэрингами" ("En mikill mennfjóldi var þar áðr fyrir norðmanna, er þeir kalla Væringja")81. Подобное противопоставление двух наименований: одного – исконно скандинавского, другого – заимствованного, широко распространено в древнескандинавской литературе, особенно ученой, авторы которой стремятся к упорядочению и объяснению тех или иных явлений (в том числе и названий). Так, например, Снорри Стурлусон в "ученой легенде" о происхождении скандинавских народов выстраивает ряд таких парных наименований для установления соответствия между местной скандинавской и латинской ученой картинами мира: "У них был сын по имени Трор, мы зовем его Тором... он завладел их государством Фракией. Мы зовем его Трудхейм"82.

К концу X – началу XI в. на Руси уже существовала давняя и прочно укоренившаяся традиция этнонимического, а не терминологического употребления слова "варяг". Согласно последнему обстоятельному исследованию Г. Шрамма, исходным для него послужило слово væringi, мн. ч. væringjar (< *wāringjan-), производное от várar "верность, обет, клятва"83. Эта этимология содержит ряд сложностей фонетического порядка: во-первых, палатальная перегласовка корневого гласного (ā > æ), которая не отразилась в древнерусском слове; во-вторых, отражение гласного суффикса -ing > -я-; в-третьих, сохранение качества конечного согласного [g]. Первое объясняется Г. Шраммом как свидетельство чрезвычайно раннего, до наступления палатальных перегласовок в древнескандинавском, заимствования слова. Следуя хронологии развития древнескандинавских языков, разработанной А. Коком84, который считал, что процесс перегласовок завершился к 850 г., он полагает, что заимствование произошло до этого времени или около него. Второе Г. Шрамм рассматривает как рефлекс развития сочетания i + носовой согласный. Поскольку в имени Игорь (< *Ing(h)ariʀ) сохранение носового согласного засвидетельствовано еще в середине X в. передачей его у Константина Багрянородного как Ἴγγορ и у Льва Диакона как Inger, то Г. Шрамм считает это также показателем архаичности заимствования. Наконец, отсутствие закономерного перехода -g > -з рассматривается им как свидетельство того, что слово было заимствовано до наступления третьей палатализации в древнерусском. Таким образом, устраняя отмеченные фонетические сложности, Г. Шрамм обосновывает чрезвычайно раннюю – практически до середины IX в. – дату заимствования.

Однако эта дата, как и некоторые объяснения Г. Шрамма, вызывает сомнения. Дело в том, что, как считается ныне, процесс палатальной перегласовки корневых гласных проходил в VI-VIII вв., причем уже в надписях первой половины VII в. переход ā > æ представлен достаточно регулярно (рунические надписи из Стентофтена, Бьёрксторпа в Блекинге, Швеция)85. Поэтому если исходить из отражения в древнерусском еще не подвергшейся перегласовке формы, то время заимствования придется отодвинуть еще по крайней мере на 100 лет, что по историческим причинам неприемлемо.

Вряд ли можно с уверенностью говорить и о времени третьей палатализации: по наблюдениям А. А. Зализняка, ее протекание было чрезвычайно неравномерным в разных регионах, а хронология просто подлежит пересмотру86.

Думается поэтому, что наиболее распространенная этимология варяг < væringi сомнительна и по меньшей мере не может рассматриваться как очевидная или наиболее убедительная. Значительно более аргументированной и соответствующей как данным разноязычных источников, так и исторической ситуации является этимология, предложенная Г. Якобссоном, согласно которой исходной формой для заимствования было производное от того же корня, но с суффиксом -ang-: *wārangʀ87. Именно в этой форме оно отразилось в арабских источниках – warank и в названии Варангерфьорд. Суффиксальное -я- в древнерусском Г. Якобссон объясняет стяжением группы а + носовой согласный по аналогии с др.-русск. стяг < др.-швед. stang.

Этимология Г. Якобссона, хотя она и не дает оснований для лингвистической датировки заимствования, представляется предпочтительной своей простотой и отсутствием внутренних противоречий. Более того, она предпочтительна и с точки зрения исторических обстоятельств возникновения слова и хорошо согласуется с условиями его бытования на Руси, в Скандинавии и в Византии.

Из рассмотренных выше источников следует, что термин "варяг" – "варанг" – "вэринг" возник не в самой Скандинавии и не в Византии, а на Руси, причем в скандинавской среде. Обстоятельства (но не время) его возникновения восстанавливаются на основе рассказа летописи: князь Игорь, не рассчитывая на силы только что разгромленной греками руси, призывает в 944 г. из-за моря других скандинавов, наемников (возможно, такие отряды привлекались древнерусскими князьями и ранее, что, однако, не нашло отражения в летописи). Заключение с Игорем договора, определявшего условия службы наемников, вызвало к жизни их самоназвание – *várangar от várar "верность, обет, клятва".

В собственно русской средневековой традиции этот термин закрепился как обозначение скандинавов, отличных от руси – княжеской дружины, призванной по "ряду"88: это различение руси и варягов прослеживается уже в описании призвания князей в ПВЛ. В отличие от "ряда", который был заключен между русью и славянами при Рюрике и закреплен в Киеве "уставом" Олега, договорные (клятвенные) отношения руси и варягов не были столь актуальны для славянского окружения: варяги остаются чужаками, выходцами из-за моря, идущими по пути "из варяг в греки" и частью оседающими на Руси. Поэтому термин "варяг", воспринятый славянами от скандинавов, лишился в славянской традиции социального смысла и стал обозначать просто выходцев из Скандинавских стран, приобрел значение собирательного этнонима, которое и донесли до нас древнерусские источники.

В древнескандинавских языках, напротив, специальное обозначение скандинавов, служивших на Руси в соответствии с договором, не закрепилось и потому не нашло отражения в письменных источниках. Положение *várangar было актуальным лишь во время их пребывания на Руси, но, поскольку эта многочисленная группа не обладала какими-либо специальными отличиями или привилегиями, принадлежность к ней никоим образом не влияла на социальный или престижный статус возвращавшегося из Руси скандинава. Рунические надписи и саги отмечают такие элементы, связанные с пребыванием на Руси (как и в других землях), как высокий социальный статус в войске, приобретенное богатство, особые почести, оказываемые при дворе князя. Различение тех, кто заслужил эти преимущества, состоя на службе по договору, и тех, кто действовал на свой страх и риск, было для скандинавского общества несущественным. Поэтому специальный и узколокальный термин, если и достиг Скандинавии, не вошел в лексический фонд.

Иным оказалось положение той части скандинавов, которая составила императорскую гвардию в Византии. Служба в ней сама по себе являлась высоко престижной, позволяла накопить большое богатство, т. е. существенным образом влияла на социальный статус возвратившегося с этой службы викинга. В этих условиях название *várangr "варяг" воспринимается византийцами в форме βάραγγοι как обозначение скандинавов – телохранителей императора – и затем распространяется на "внешних" варангов, скандинавов в составе византийского войска. Оно актуализируется и в самом скандинавском обществе благодаря социальной значимости информации, приносимой возвращающимися из Византии варягами, и получает отражение в письменных источниках.

При этом древнескандинавская форма слова трансформируется: архаичный и мало употребительный суффикс -ang заменяется продуктивным и близким по смыслу суффиксом -ing, что закономерно вызывает палатальную перегласовку корневого гласного и приводит к возникновению засвидетельствованной сагами и другими письменными источниками формы væringi.

Таким образом, предложенная реконструкция истории слова *várangrваряг – βάραγγοι – væringi объясняет существующие несоответствия в его употреблении в различных историко-культурных традициях: древнерусской, византийской, древнескандинавской. Более того, на Руси, в Византии и в Скандинавии этот, казалось бы один, термин имеет разные значения, отражая различные явления и изменения социально-исторических условий деятельности скандинавов в Восточной и Юго-Восточной Европе.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Название "русь" в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX-X вв.) // ВИ. 1989. № 8. С. 24-38.

2. Кузьмин А. Г. "Варяги" и "Русь" на Балтийском море // ВИ. 1970. № 10. С. 28-55; Он же. Об этнической природе варягов // ВИ. 1974. № 11. С. 54-83.

3. Критический обзор см.: Schramm G. Die Waräger osteuropäische Schicksale einer nordgermanischen Gruppenbezeichnung // Die Welt der Slaven. 1983. Bd. 28. S. 38-43.

4. Подробнее см.: Ibid. S. 38-67.

5. Stender-Petrsen A. Varangica. Aarhus, 1953.

6. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 10 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 8. – Прим. ред.].

7. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 1142 [= ПВЛ-1996. С. 8-9. – Прим. ред.].

8. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Русь и чудь. К проблеме этнокультурных контактов Восточной Европы и Балтийского региона во второй половине I тыс. н. э. // Балто-славянские языки и проблемы урало-индоевропейских связей. М., 1990. Ч. 1. С. 28-34.

9. Учитывая это, более убедительной представляется интерпретация "галичан" как жителей Уэльса – гэлов-валлийцев (ср.: ПВЛ-1950. Ч. 2. С. 212 [= ПВЛ-1996. С. 384. – Прим. ред.]; см. также: Королюк В. Д. Славяне и восточные романцы в эпоху средневековья. М., 1985. С. 170).

10. Ср.: Королюк В. Д. Славяне и восточные романцы. С. 168-171.

11. Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества. М., 1982. С. 122.

12. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 18 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 13. – Прим. ред.].

13. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Норманны и варяги. Образ викинга на Западе и Востоке Европы // Славяне и их соседи. Этнопсихологические стереотипы в средние века. М., 1990.

14. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 18 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 13. – Прим. ред.].

15. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 23 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 16. – Прим. ред.]. Словене здесь названы дважды: так читается в Лавр., Радз. и Моск.-Академ.; в Ипат. и Троицк. они упомянуты один раз, вслед за варягами. См.: Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 30. С. 16.

16. НПЛ. С. 108.

17. Там же. С. 107.

18. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 20 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 14. – Прим. ред.]. При анализе этих текстов со времен A. A. Шахматова почему-то считается, вопреки обеим летописным версиям, что имя "русь" варяги и словене получили с тех пор ("оттоле"), как они обосновались в Киеве. Между тем, аналогичный пассаж ПВЛ об уграх проясняет смысл этой фразы: угры "прогнаша волъхи, и наслѣдиша землю ту... и оттоле (курсив наш. – Авт.) прозвася земля Угорьска" (ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 21 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 15. – Прим. ред.].) – завоеватели дают свое имя земле.

19. НПЛ. С. 106.

20. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 18 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 13. – Прим. ред.].

21. Это представление, свойственное эпохе раздробленности, стало формироваться ранее, с утверждением руси в Киеве, о чем свидетельствует и ПВЛ в описании последующих походов на греков.

22. ПВЛ-1950. Ч. I. С. 33 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 23. – Прим. ред.].

23. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 33-34 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 23. – Прим. ред.].

24. Тихомиров М. Н. Происхождение названия "Русь" // СЭ. 1947. Вып. 6/7. С. 70.

25. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 34 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 23. – Прим. ред.].

26. Использование норманнских наемников против викингов и других отрядов норманнов характерно и для правителей в Западной Европе.

27. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 54 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 36. – Прим. ред.].

28. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 56 [= ПВЛ-1996. С. 37. – Прим. ред.].

29. НПЛ. С. 174; ср.: ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 97 [= ПВЛ-1996. С. 62. – Прим. ред.]. "Поромонъ двор" – от др.-исл. farmaðr, мн. ч. farmenn "путешественник; купец, ведущий заморскую торговлю". Исследователи сходятся в интерпретации названия "Поромонь двор" как обозначения двора, усадьбы, где останавливались приезжие купцы и где находился контингент скандинавских наемников Ярослава (Мельникова Е. А. Новгород Великий в древнескандинавской письменности // Новгородский край. Новгород, 1984. С. 130).

30. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 97 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 63. – Прим. ред.]. Ср. договоры Ярослава с Эймундом по "Саге об Эймунде" (Мельникова Е. А. "Сага об Эймунде" о службе скандинавов в дружине Ярослава Мудрого // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978. С. 289-295).

31. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 103 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 67. – Прим. ред.].

32. ПВЛ-1950. Ч. 2. С. 378-379 [= ПВЛ-1996. С. 483-484. – Прим. ред.].

33. Наличие воинов, "живущих на северных островах Океана", т.е. скандинавов, в войске росов отметил Скилица (Cedrenus, П. Р. 551. 11-13; см.: Литаврин Г. Г. Война Руси против Византии в 1043 г. // Исследования по истории славян и балканских народов. М., 1972. С. 184-187).

34. ПСРЛ. Л., 1925. Т. 5, вып. 1. С. 128. ПСРЛ. М., 2000. Т. 6, вып. 1. Стб. 178.

35. Литаврин Г. Г. Война Руси против Византии. С. 209,221.

36. ПВЛ-1950. Ч. 2. С. 379 [= ПВЛ-1996. С. 483-484. – Прим. ред.].

37. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 58-59 [= ПВЛ-1996. С. 38-39. – Прим. ред.].

38. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 39 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 26. – Прим. ред.].

39. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 116 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 75. – Прим. ред.].

40. ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 135 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 87. – Прим. ред.].

41. ПСРЛ. СПб., 1908. М., 1998. Т. 2. Стб. 369.

42. НПЛ. С. 45; ср. с. 240.

43. Шахматов A. A. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 325, примеч. 1.

44. НПЛ. С. 244.

45. Робер де Клари. Завоевание Константинополя. М., 1986. С. 54.

46. Молчанов A. A. О некоторых древнескандинавских и древнерусских топонимах "новгородского круга" // XI Сканд. конф. М., 1989. 4.1. С. 106-108.

47. Распространенное мнение о том, что "Русская Правда" Ярослава "ставит своей задачей тщательную и заботливую защиту местного населения от вооруженных варяжских дружинников" (Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV вв. М.; Л., 1948. Т. 1. С. 245) явно преувеличено. Прав Б. А. Рыбаков в том, что не было "ряда между новгородским обществом и корпорацией варягов" в 1016 г. (Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 203), и "Русская Правда" не содержит никаких элементов договора.

48. Мы не рассматриваем специально название "колбяги" (др.-исл. kylfingar, греч. ϰούλπιγγοι от др.-исл. kylfr "дубинка" или kólfr/kúlfr "язык колокола, палка, стержень"), поскольку считаем, что известные случаи его употребления не дают контекста, позволяющего с уверенностью интерпретировать его значение. Среди существующих точек зрения (обзор, см.: Мельникова Е. А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986. С. 209-210) наиболее вероятным представляется понимание колбягов как некой профессиональной группы (скандинавов?), воинов и/или купцов, находившихся на Руси.

49. Она сохраняет социальную терминологию и скандинавского происхождения: тиун, ябетник.

50. ПРП-1.С.78.

51. Там же. С. 111.

52. Там же. С. 110.

53. Там же. С. 146.

54. ГВНП. С. 56.

55. Ср.: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы. Т. 1. С. 245.

56. ПРП-1.С.90.

57. Не менее интересным представляется мнение Б. А. Романова о том, что челядь бежала к варягам и колбягам потому, что их двор (Поромонь двор?) пользовался правом экстерриториальности: в течение двух дней, по ст. 11, следовало ожидать выдачи беглого челядина и лишь затем можно было изымать его и штрафовать укрывателя (Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. М., 1965. С. 41-42).

58. Рыдзевская Е. А. К варяжскому вопросу // Изв. Акад. наук СССР. Сер. общественные науки. 1934. № 7/8.

59. В архангельском говоре варяжа – "заморский житель; заморье", диал. варяг "розничный торговец, коробейник" (Даль В. И. Толковый словарь русского языка. М., 1958. Т. 1. С. 166). Последнее повлияло на представления исследователей о преимущественно торговых функциях варягов, но оно не противоречит значению "чужой, чужеземец", отраженному в правовых памятниках. В позднейших летописных сводах наименование "варяги" могло заменяться словом "немцы" как обозначение иностранца вообще, ср. в сказании о призвании варягов: "И избраша от немець 3 браты..." (СIЛ – ПСРЛ. Т. 5, вып. 1. С. 11 ПСРЛ. Т. 6, вып. 1. Стб. 14).

60. Metzenthin Е. Die Länder- und Völkernamen im altisländischen Schrifttum. Pennsylvania, 1941. S. 121-122.

61. Laxdæla saga / K. Kálund. København, 1889-1891. S. 270. Kap. 73.

62. Guðbrandur Vigfússon. Um timatal í Íslendinga sögum í fornöld. Reykjavík, 1856.

63. Hrafnkels saga Freysgoða // Austfirðinga sǫgur. København, 1902-1903. Kap. 9.

64. Ibid. Kap. 3.

65. Sigfús Blöndal. Væringjasaga. Saga norræna, rússneskra ok enskra hersveita í þjónusta Miklagarðskeisara á miðöldum. Reykjavík, 1954. Bls. 310.

66. Finnboga saga ramma / Jóhannes Halldórson // ÍF. 1959. В. XIV. Bls. 14.

67. Sigfús Blöndal. Væringjasaga. Bls. 310-312; Бибиков M. В. К варяжской просопографии Византии // Scando-Slavica. 1990. Т. 36. Р. 162.

68. Hallfreðar saga / Einar Ól. Sveinsson // ÍF. 1939. В. VIII. Bls. 144. Kap. 3.

69. Njáls saga / Einar Ól. Sveinsson // ÍF. 1954. В. XII. Bls. 197. Kap. 81.

70. Heiðarvíga saga / Sigurður Nordal // ÍF. 1938. В. III. Bls. 243.

71. Ibid. Bls. 325. Дабы согласовать хронологию поездок Геста, Барди и Кольскегга с сообщением "Саги о людях из Лаксдаля" о Болли как первом дружиннике в Константинополе, В. Г. Васильевский предложил передатировать их 1020-ми гг. (Васильевский В. Г. Труды. СПб., 1908. С. 181-191). Однако контекст этих известий и хронология соответствующих саг не дают для этого оснований. См.: Guðbrandur Vigfússon. Um timatal í Íslendinga sögum í fornöld; Sigfús Blöndal. Væringjasaga. Bls. 312, 315, 317; а также предисловия к изданиям соответствующих саг.

72. Sigfús Blöndal. Væringjasaga. Bls. 319-320.

73. Мельникова E. А. CPH. С. 203. В двух рунических надписях из Эстеръётланда имеется имя собственное uirikʀ (Ög. 111, Landeryds kyrka) / uerekʀ (Ög. 68, Ekeby), возможно, относящееся к одному и тому же человеку. Оно может быть интерпретировано как имя (прозвище?) Væringʀ. Более вероятно, однако, что здесь представлено известное личное имя Véríkr (ср.: Vémundr, Eiríkr и др.).

74. Björn Sigfússon. Laxdæla saga // KLNM. 1965. В. X. Sp. 368-370; Heller R. Literarisches Schaffen in der Laxdæla saga. Halle, 1960.

75. Heiðarvíga saga. Bls. 243.

76. Sigfús Blöndal. Væringjasaga. Bls. 92.

77. Васильевский В. Г. Труды. С. 217; Byzantinische Zeitschrift 1902. Bd. IX (работа Ю. А. Кулаковского).

78. Heiðarvíga saga. Bls. 324-325.

79. MHN. S. 143; Olafs saga hins helga. Efter pergamenthaandskrift i Uppsala Universitetsbibliotek, Delagardieske samling nr. 8II / O. A. Johnsen. Kristiania, 1922. Bls. 107.

80. Мельникова E. A. Культ св. Олава в Новгороде и Константинополе // ВВ (в печати) [Статья опубликована: Мельникова Е. А. Культ Св. Олава в Новгороде и Константинополе // ВВ. 1996. Т. 56. С. 92-106. – Прим. ред.].

81. Flateyjarbók / Sigurður Nordal et al. Akranes, 1945. В. IV. Bls. 60.

82. Младшая Эдда. М.; Л., 1970. С. 10-11.

83. Schramm G. Die Waräger.

84. Kock A. Umlautung und Brechung im Altschwedischen. Eine Übersicht. Lund, 1911-1919.

85. Стеблин-Каменский М. И. История скандинавских языков. Л., 1953. С. 107-117.

86. Зализняк A. A. Берестяные грамоты с лингвистической точки зрения // НГБ. VIII. С. 118-119.

87. Jacobsson G. La forme originelle du nom des varègues // Scando-Slavica. 1954. Т. I. P. 36-43.

88. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // ДГ. 1990 год. М., 1991. С. 219-229.