Литература

Источник: Древнейшие государства Восточной Европы. 2005. – М.: "Индрик", 2008 (стр. 47-75)

*

Провозгласив одной из своих основных задач описание того, "откуду есть пошла Руская земля", составитель "Повести временных лет" (далее – ПВЛ) связал происхождение Древнерусского государства с вопросом, "кто в Киеве нача первее княжити", – вторым из трех, поставленных им в заглавии своего сочинения¹. Объединение обеих проблем было естественным результатом, с одной стороны, "династического" восприятия государства, свойственного средневековому политическому сознанию, и "киевоцентризма" летописца, с другой. В его представлениях Древнерусское государство (Русь, Русская земля) возникает тогда, когда в Киеве утверждается легитимная княжеская династия.

ПВЛ и Новгородская первая летопись (далее – НПЛ) содержат несколько рассказов, в которых можно усматривать ответ на эти вопросы. Все они являются пересказами устных преданий (хотя и разного типа), сложившихся задолго до возникновения летописания, претерпевших определенные изменения в процессе устного бытования и существенно модифицированных при их включении в летопись – принципиально отличную от устной исторической традиции форму передачи исторической памяти². Это предания о Кие, о Рюрике и о вокняжении в Киеве Олега (Игоря). Первое и последнее, по мнению А. А. Шахматова, читались уже в Древнейшем своде конца 1030-х гг., пополнялись в последующих летописях вплоть до Начального свода начала 1090-х гг. (отразившегося в НПЛ) и были переработаны составителем ПВЛ в 1110-х гг. Сказание же о Рюрике, собранное из трех местных преданий, было впервые включено в Новгородский свод 1050 г., откуда оно попало в Начальный свод и далее в НПЛ и ПВЛ³.

В обоих древнейших сохранившихся текстах летописная реконструкция предыстории Руси прародителем княжеского рода и основателем династии русских князей изображает Рюрика. Это построение было усвоено и получило дальнейшее развитие в летописании и исторической литературе XV-XVI вв.⁴ и стало одним из краеугольных камней ранней истории Руси. Между тем, выбор именно этого предания среди прочих, как представляется, требует специального объяснения – ведь Рюрик, согласно Сказанию о призвании варягов, правит в Новгороде (Ладоге), а не Киеве (как Кий, Олег или Игорь), владеет лишь частью будущего государства (в противоположность Олегу и Игорю), не совершает деяний, "обязательных" для русского князя (ср. "биографию" Олега⁵), а сказание о нем имеет новгородское, а не киевское происхождение, в отличие от традиции об Олеге и Игоре. Что же и когда заставило летописцев увидеть основателя династии русских князей именно в Рюрике и предпочесть сказание о нем другим возможным альтернативам?⁶

Легенда о Кие отнесена составителями ПВЛ и НПЛ ко "времени начал"⁷. В ПВЛ она включена в недатированную "вводную" часть, где излагаются социогенетические легенды разного происхождения⁸, в том числе, библейского. В НПЛ она открывает раздел, озаглавленный "Начало земли Рускои"⁹, в котором освещена "предыстория" Руси, завершающаяся вокняжением в Киеве Игоря¹⁰. Вместе с тем, интерпретация легенды в обоих памятниках различна. В НПЛ (и в Начальном своде) Кий называется перевозчиком ("его же нарицаютъ тако перевозника бывша"; ср. мифологический образ перевозчика из царства живых в царство мертвых) и сохраняет черты архаичного охотника (он "ловы дѣяше около города" и вместе с братьями "бяху ловища звѣрие") и первопредка-первоправителя, изначально наделенного властью над полянами: "нарѣчахуся Поляне и до сего дне от них же суть кыянѣ"¹¹. Кий представлен основателем одноименного города, но ни в коей мере не князем¹². В ПВЛ Кий изображен прежде всего в качестве основателя Киева, сохраняется за ним и функция охотника ("бѧше... боръ великъ. и бѧху ловѧща звѣрь"). Версия же о Кие-перевозчике оспаривается летописцем¹³. Как основатель столицы Древнерусского государства и предок его жителей, Кий немыслим для составителя ПВЛ человеком низкого социального статуса, и он прилагает немало усилий, чтобы представить Кия – в противоположность устной традиции и Начальному своду – русским князем. Главным доказательством его "княжеского статуса" служит рассказ о походе в Царьград и принятии "великой чести" от византийского императора, имя которого, однако, "не свѣмы"¹⁴. Этот рассказ, отсутствовавший в Начальном своде¹⁵, очевидным образом смоделирован на основе повествований о походах Святослава¹⁶. Княжеская власть Кия подчеркивается и в последующем тексте, также добавленном составителем ПВЛ: "и по сих братьи держати почаша родъ ихъ кнѧженье в Полѧх" (выделено мною. – Е. М.)¹⁷.

Однако при всем ее архаизме в легенде о Кие содержался потенциальный ответ на заданный в заглавии ПВЛ вопрос, "кто в Киеве нача первее княжити": основатель города был естественным кандидатом на роль его первого правителя, первого киевского князя. Это и дало летописцу начала ХП в. возможность представить Кия в своей реконструкции предыстории Руси не только основателем Киева и первым киевским князем, но и предком рода киевских князей ("и по сих братьи держати почаша родъ ихъ кнѧженье в Полѧх"), К которому позднейшие летописцы безосновательно причисляли Аскольда и Дира¹⁸.

Тем не менее, давая ответ на вопрос о первом киевском князе, легенда о Кие в той форме, как она сохранилась в Начальном своде, была замкнута одним сюжетом – никаких связей с последующей "историей" Руси она, вероятно, не содержала: какие-либо предания о потомках Кия – его наследниках на "княжении" в Киеве – отсутствовали в устной традиции, известной летописцам XI – начала XII в. Более того, это была легенда о "началах" – Киева и его обитателей-полян, которая не укладывалась в династическо-государственную концепцию составителя ПВЛ. Наконец, в Киеве XI в., несомненно, было известно, что князья Олег и Игорь, скандинавы по происхождению, пришли с севера, из Новгорода. Таким образом, даже придав Кию княжеский статус, летописец не мог возвести к нему род "исторических" русских князей и тем самым представить Кия основателем Древнерусского государства.

Современные историки (с определенными оговорками) считают поворотным моментом в истории восточного славянства и возникновения единого Древнерусского государства объединение северной и южной частей восточнославянского мира, о чем рассказывается в ПВЛ под 882 г. Так же рассматривают вокняжение в Киеве пришельцев из "Новгорода" (Олега и Игоря) и летописцы: именно укрепившись в городе на Днепре, "Варѧзи и Словѧни и прочи прозвашасѧ Русью", а Киев был провозглашен "матерью городов русских"¹⁹.

Наиболее последовательно эта концепция происхождения древнерусских династии/государства воплощена в НПЛ (в Начальном своде). Свою задачу ее составитель определяет во Введении как чисто описательную (а не объяснительную, как автор ПВЛ): "Мы же от начала Рускы земля до сего лѣта и все по ряду извѣстьно да скажемъ, от Михаила цесаря до Александра и Исакья"²⁰. В полном соответствии с этой заявкой, сразу же вслед за Введением следует раздел, озаглавленный "Начало земли Рускои". Выделяют этот раздел в композиции летописи, наряду с заголовком, даты: 6362 (854) год, под которым стоит заголовок и следует повествование о Кие, о походе руси на Царьград, когда там были "цесарь, именемъ Михаил, и мата его Ирина"²¹, о "хазарской дани", о приходе в Киев Аскольда и Дира, о призвании Рюрика и о вокняжении в Киеве после убийства Аскольда и Дира сына Рюрика, Игоря²², и 6428 (920) год, под которым рассказывается о походе Игоря на Константинополь.

Рассказ о "начале Руси" композиционно структурирован и охватывает ряд сюжетов разного типа и происхождения: социогенетические легенды, племенные исторические предания, дружинные сказания, сведения, почерпнутые из византийских источников. Эти разновременные и разнотипные сюжеты представлены как единый нарратив, цельность которого – по крайней мере, хронологическая – подчеркивается летописцем фразами, вводящими каждый новый сюжет: "В си же времена...", "Во времена же Кыева..." и др. В летописном повествовании, таким образом, выстраивается последовательная история возникновения "земли Рускои": основание ее главного города Киева – первый поход на Царьград – установление отношений с Хазарией – утверждение в Киеве Игоря, сына Рюрика, когда его войско "прозвашася Русью"²³. Все "побочные", бросающие тень на легитимность Игоря сюжеты изменены и расположены таким образом, чтобы передача власти от Рюрика Игорю была единственно возможной. Кий не выступает здесь в роли князя. Рассказ о походе руси на Царьград (основанный на тексте Продолжателя Георгия Амартола и составляющий в ПВЛ отдельную статью 866 г.) помещен вместе с сообщением о правлении императора Михаила III перед Сказанием о призвании, причем имена Аскольда и Дира в нем не упоминаются, а об их вокняжении в Киеве сообщается кратко и перед пересказом сказания о Рюрике: тем самым, Аскольд и Дир оказываются никоим образом не связанными с ним. Олег же представлен воеводой Рюрика и Игоря, не играющим самостоятельной роли до своего похода в Византию, который описан под 922 г. (после неудачного похода Игоря). Таким образом, роль первого русского князя, владеющего Киевом и всей "Русской землей", в НПЛ безусловно отводится Игорю. Эпизод вокняжения Игоря в Киеве завершает раздел о "начале земли Рускои" и, соответственно, "предысторию" Древнерусского государства; дальнейшие, "исторические", события излагаются в отдельных датированных статьях.

Такая репрезентация предыстории и ранней истории Руси, по мнению A. A. Шахматова и последующих исследователей, была унаследована НПЛ от Начального свода 1090-х гг.

Очевидные расхождения в последовательности и атрибуции сюжетов (событий) в НПЛ и ПВЛ многократно отмечались, но, признавая, что НПЛ отражает, в том числе и на этом отрезке, более ранние, нежели ПВЛ, чтения Начального свода, все историки²⁴ реконструируют раннюю историю Руси в соответствии с ее репрезентацией в ПВЛ, а не в НПЛ. Именно ее восстанавливает А. А. Шахматов и для Древнейшего свода²⁵. И это естественно. Вряд ли могут быть сомнения в том, что героем повествования о захвате Киева был именно Олег, как в ПВЛ, а не Игорь (в противном случае включение Олега в сказание – пусть и на вторых ролях – не мотивировано), и что поход Олега в Византию предшествовал походу Игоря.

Возникает вопрос, почему и на основании каких источников автор ПВЛ восстановил более достоверную историческую последовательность событий, если текст ПВЛ на этом участке вторичен по отношению к Начальному своду.

Главной причиной, по которой составитель ПВЛ не мог в этой части следовать Начальному своду, считается его знакомство с русско-византийскими договорами X в. Древнейший из них был составлен от имени "великого князя" Олега (каковым в Начальном своде Олег не являлся), а договор от имени Игоря был более поздним, нежели Олегов²⁶, что легко могло быть установлено по приводимым в договорах датам. Однако согласование текста Начального свода с договорами совершенно не требовало радикальной переработки повествования о захвате Киева и вообще принципиального изменения роли Олега – достаточно было поменять местами рассказы о походе на Константинополь Игоря (в НПЛ под 920 г.) и Олега (в НПЛ под 922 г.).

Opinio communis о вторичности этого текста в ПВЛ опирается на наблюдение A. A. Шахматова об употреблении двойственного числа "придоста" в рассказе о захвате Олегом (Игорем) Киева в ПВЛ вместо единственного числа, которое должно бы было стоять здесь (как и в других случаях), если бы речь шла об одном Олеге. Форму "придоста" A. A. Шахматов объяснил как пропущенный и не исправленный составителем ПВЛ реликт Начального свода, где действуют два героя, Игорь и Олег. Однако в тексте НПЛ, отразившем Начальный свод, двойственное число чередуется с множественным (привожу глаголы в той последовательности, как они встречаются в тексте: "налезоста", "поидоша", "приидоша", "узреста", "испыташа", "потаистася", "излезоста" и т. д.), а в той фразе, в которой в ПВЛ читается "придоста" ("и придоста къ горамъ хъ Киевьскимъ. и оувидѣ Ѡлегь. ѩко Ѡсколдъ и Диръ кнѧжита")²⁷, в НПЛ стоит "приидоша" ("и приидоша къ горам кыевъскым, и узрѣста городъ Кыевъ, и испыташа, кто в немъ княжить")²⁸, т. е. можно предполагать, что и в Начальном своде глагол читался во множественном, а не двойственном числе. В таком случае предполагаемый источник ПВЛ не имел того единственного чтения, на котором основывается мнение о вторичности рассказа о захвате Киева в ПВЛ. Каким же образом тогда глагол "придоста" в двойственном числе мог появиться в тексте ПВЛ? Тот же глагол и также в двойственном числе (употребленном вполне уместно, поскольку относится к Аскольду и Диру) читается в ПВЛ чуть ниже: "Асколд же и Дир придоста"²⁹ (в НПЛ эта фраза отсутствует). Не мог ли составитель ПВЛ, используя источник, отличный от Начального свода, сделать ошибку, списав нужный глагол, но не в той форме, из нижележащей строки?³⁰

Против вторичности текста ПВЛ о захвате Олегом Киева говорит и ряд других обстоятельств. Во-первых, рассказ в НПЛ подвергся сокращению: опушены фразы о посажении мужей в Смоленске (Смоленск просто упоминается) и о взятии Любеча; приглашение Аскольду и Диру, выраженное пространной прямой речью, где указывается на родство с ними приплывших ("да придѣта к намъ к родомъ своимъ"), заменено краткой констатацией "и съзваста Асколда и Дира". О том, что текст НПЛ (Начального свода) подвергся сокращению, а не был, напротив, расширен автором ПВЛ, говорят образовавшиеся в результате сокращения несогласованности. Например, грамматически однородные глаголы "испыташа" и "реша" во фразе "и испыташа, кто в немъ княжить; и рѣша: "два брата, Асколдъ и Диръ"" относятся к разным действующим лицам: в первом случае это Игорь (с Олегом), во втором – киевляне, но указание на второй субъект отсутствует. Во-вторых, невразумителен в НПЛ эпизод представления героев купцами и укрытия их воинов: "Игорь же и Олегъ, творящася мимоидуща, и потаистася в лодьях, и с малою дружиною излѣзоста на брегъ, творящася подуторьскыми гостьми"³¹. Если следовать этому тексту, то Игорь и Олег, притворившись, что они плывут мимо Киева, сами спрятались в ладьях ("потаистася"), но затем вышли на берег вместе с "малою дружиною", выдавая себя за купцов. Описание же в ПВЛ представляет действия в логической последовательности: приплыв к Киевским горам и узнав о княжении Аскольда и Дира, Олег прячет в ладьях своих воинов, подплывает к Угорскому и посылает к Аскольду и Диру, приглашая их на берег. В-третьих, в этом же пассаже летописцы по-разному интерпретируют слово "уторьское". Составитель ПВЛ приводит его в качестве топонима, обозначающего место, где остановился Олег, и существующего, как он поясняет ниже, и в его время ("и приплу подъ Оугорьскоє. похоронивъ вой своѩ....", "еже сѧ ныне зоветь Оугорьскоє. кде ныне Ѡлъминъ дворъ")³². В НПЛ слова "под Угорьское" поняты как наименование купцов – "творящася подугорьскыми гостьми", т. е. купцами, плывущими к венграм, или купцами-венграми. Очевидно, что упоминание здесь венгров является анахронизмом³³, более того, особые купцы-"венгры", в отличие от купцов-"гречников", не выделялись в отдельную категорию; для конца IX в. естественными были торговые плавания в Византию, что и должно было придать правдоподобие уловке Олега. Наконец, в-четвертых, в НПЛ присутствует уточняющая вставка, подчеркивающая главенствующую роль Игоря, но придающая нелогичность повествованию: "Слѣзъшима же има (Аскольд и Дир. – Е. М.), выскакаша прочий воины з лодѣи, Игоревы, на брегъ"³⁴. Если точно следовать этому тексту, то на Аскольда и Дира накинулись воины только Игоря, тогда как воины Олега остались в укрытии (?).

Если НПЛ действительно полностью или почти полностью³⁵ воспроизводит текст Начального свода, то указанные разночтения свидетельствуют о том, что автор ПВЛ использовал в качестве своего источника не текст Начального свода. Более того, трудно предположить, что составитель ПВЛ сам, без опоры на письменные источники, мог бы радикально переработать повествование, восстановив место Олега в начальной истории киевских князей³⁶. Вероятнее, что речь должна идти не о первичности или вторичности текста ПВЛ по отношению к тексту Начального свода, а о том, что все эти сюжеты, равно как и представленная в ПВЛ их взаимосвязь и последовательность, восходят не к Начальному, а иному своду, в котором с Начальным сводом совпадали (частично) сюжеты, но принципиально различалась их трактовка, привязка к известным по устным преданиям лицам, хронология относительно друг друга, а также их текстовое воплощение.

Кардинальное расхождение "взглядов на мир" (worldviews) составителей Начального свода и ПВЛ уже отмечалось в новейших исследованиях³⁷. Оно проявляется и в идейной направленности Введения³⁸, и в интерпретации библейских сюжетов, и в отношении летописцев к знамениям, к роли ангелов в жизни людей и пр. "Идеологическая программа" Начального сюда "ориентирована на модели византийской хронографии и апокалиптики и рассматривает историю Русской земли в перспективе, которую можно определить как "имперско-эсхатологическую""³⁹. Составителя же ПВЛ интересуют прежде всего истоки Русской земли ("откуду есть пошла Руская земля"), ее происхождение и начала, восходящие к распределению "уделов" между сыновьями Ноя и разделению языков после Вавилонского столпотворения. Составитель Начального свода решительно модифицировал предшествующую традицию: "с тем же радикализмом и прямолинейностью" он создал новое Введение к летописи, отказавшись от библейского зачина (разделения земли между сыновьями Ноя), разбил рассказ о полянах вставкой из хронографа о походе руси, хронологизировал повествование, разрывая цельный рассказ годовыми датами⁴⁰. К отмеченным А. Тимберлейком и A. A. Гиппиусом новациям составителя Начального свода можно добавить и реинтерпретацию взаимоотношения сюжетов об Аскольде и Дире, Олеге и Игоре. В "имперско-византийской перспективе" Игорь представляется единственным легитимным правителем Руси. Альтернативы этому варианту "начал Руси" в Начальном своде элиминированы.

Таким предшествовавшим Начальному своду источником ПВЛ в случае с Введением и рядом других пассажей, по предположению A. A. Гиппиуса, был свод 1073 (по датировке A. A. Шахматова) или 1072 г. (по мнению A. A. Гиппиуса)⁴¹. В этом своде, вероятно, Сказания о первых русских князьях уже существовали в композиционно и текстуально сложившемся виде и включали легенду о Кие и о "хазарской дани", сказания о Рюрике и походе Аскольда и Дира на Константинополь (вероятно, изначально не связанные друг с другом), историю захвата Киева Олегом, последующие деяния Олега (часть которых была опущена в Начальном своде⁴²), повествования о неудачном походе Игоря и его смерти у древлян. К этому своду, радикально переработанному составителем Начального свода, автор ПВЛ вынужден был вернуться, чтобы восстановить последовательность событий, согласующуюся со сведениями оказавшихся в его распоряжении новых документов.

Однако при всем различии трактовок ранней истории Руси и свод 1072/1073 г., и Начальный свод сходились в одном – "начало Руси" связано с вокняжением в Киеве пришедшего с севера вождя (будь то Олег или Игорь). Казалось бы, от первого киевского князя, деяниями которого открывается история Древней Руси как единого целого, и могли бы вести летописцы род русских князей, которые в таком случае должны были бы стать Ольговичами или Игоревичами, но никак не Рюриковичами. Тем не менее, летописная традиция последней четверти XI в. упорно связывает киевского князя Игоря родственными узами с Рюриком, представляя последнего предком русских князей.

Сказание о Рюрике имеет, по вполне справедливому общему мнению, ладожско-новгородское происхождение⁴³ и восходит к устной традиции, возникшей еще в IX в.⁴⁴ Представленное в ПВЛ и НПЛ в качестве социогенетической легенды – предания о происхождении в Новгороде верховной власти в результате приглашения местных правителей и в соответствии с договором-рядом, – в первоначальном своем виде, как можно предполагать, сказание имело существенно иную форму⁴⁵.

Его состав и характер определялся прежде всего тем, что Рюрик и его "дружина" были носителями скандинавской культуры, в том числе традиционных форм словесности, поэтических (хвалебная скальдическая и героико-эпическая песни) и прозаических (повествования сагового типа)⁴⁶. И эпическая песнь, и повествование типа саги были прежде всего сказаниями о деяниях, героем которых выступал вождь, предводитель викингского войска. Наиболее близки к подобным нарративам (и вероятно, по крайней мере частично, восходят к ним) так называемые "саги о викингах" – записанные в XIII-XIV вв. рассказы о деятельности прославленных викингских вождей (например, о Рагнаре Лодброке, завоевателе Англии, Хрольве Пешеходе, обосновавшемся во Франции, и др.). Ряд саг этого вида посвящен приключениям викингов в Восточной Европе⁴⁷. Герои этих саг, за редким исключением⁴⁸, не отождествимы с летописными князьями, что неудивительно, поскольку лишь в исключительных случаях предводители викингских отрядов обретали власть на чужбине, подавляющее же их большинство погибало или возвращалось на родину. Основное содержание "викингских саг" составляют разнообразные приключения, прежде всего военные столкновения "на востоке" (как правило, на северо-западе Восточной Европы), которые заканчиваются победой героя – обретением им власти в завоеванном "государстве" и звания конунга. По крайней мере часть "восточноевропейских" сюжетов и устойчивых мотивов формировалась в результате вполне реальных походов викингов на восток. Сказание о Рюрике, получившее впоследствии форму этиологической легенды, складывалось в скандинавской дружинной среде и должно было иметь форму, присущую этой культурной среде. Это, видимо, было повествование об удачливом военном вожде, ставшем конунгом в богатом "городе". Именно таким должен был видеться своим дружинникам Рюрик – предводитель одного из многих военных отрядов скандинавов, действовавших в IX в. в Поволховье и контролировавших северо-западную часть Балтийско-Волжского пути, который сумел силой, хитростью или дипломатическими талантами добиться власти. Содержание подобных повествований было стереотипно: описание воинских доблестей героя, его боевых побед и рассказ о главном достижении его жизни – обретении "конунгства", в котором он успешно правит вплоть до своей смерти. Типичность подобного рода нарративов позволила А. Стендер-Петерсену назвать сказание "сагой о Рюрике"⁴⁹.

Форма и состав сюжетов и мотивов первоначального сказания, естественно, неустановимы, однако некоторые их отголоски сохранились, как представляется, в дошедших до нас текстах, что позволяет сделать попытку хотя бы в общих чертах охарактеризовать его.

Не исключено, что сказание о Рюрике изначально имело поэтическую форму или включало поэтический текст – хвалебную песнь (драпу). На это, как кажется, указывают стилистические особенности текста НПЛ. В нем присутствуют многочисленные пары формульного типа, образованные существительными ("рать велика и усобица"), глаголами ("владети и рядити", "княжити и владети") и прилагательными ("дружина многа и предивна", "земля велика и обилна", "муж мудр и храбор")⁵⁰. Ни одно из этих парных выражений не является устойчивым для летописных текстов словосочетанием: определение "велика" к слову "рать" встречается неоднократно, но оно естественно для описания военных действий и не носит признаков формульности. Слова "рать" и "усобица" встречаются в сочетаниях с другими обозначениями нарушения порядка: "рать и нестроение", "крамолы и усобицы", но как окказиональные, а не формульные словосочетания⁵¹. Другие словосочетания не отмечаются вообще. Значительная часть приведенных выражений устранена как в ПВЛ и восходящих к ней летописях, так и в новгородских летописях, восходящих к Владычному своду (исключение составляют правовые формулы, число которых, напротив, увеличено: ср. в Ипат. "по рѧду по праву"⁵²). Так, в HIVЛ аналогичные выражения слегка меняются, теряя формульность: "рать велия, усобица", "иже бы володил нами и рядил ны и соудил в правду", "вся земля наша добра и велика есть, изобилна всем"⁵³. Особенно показательно распределение в тексте НПЛ семи прилагательных, из которых два входят в устойчивые словосочетания ("люди новгородские" и "белая веверица", ср. в Лавр.: "по беле и веверице"). Остальные носят поэтико-описательный характер: "рать велика и усобица", "земля велика и обидна", "дружина многа и предивна". В ПВЛ эти словосочетания, кроме "земля велика и обильна", которое входит в формулу призвания, отсутствуют. Используемые в двух других словосочетаниях прилагательные по своему значению близки к хвалебным поэтическим эпитетам. Существенно и то, что оба словосочетания, в которых они встречаются, образуют формульные пары: в первом случае – существительных ("рать и усобица"; в других летописях нет ни только прилагательного, но отсутствует и слово "рать", т. е. утрачена парность существительных), во втором – прилагательных ("многа и предивна"). Парные формулы и хвалебные эпитеты – характерные приметы эпического стиля (ср. летописную характеристику Святослава, которая, по общему мнению, основанному на тех же показателях, восходит к хвалебной песни). Таким образом, стилистические особенности Сказания в НПЛ свидетельствуют о вероятности того, что за записанным в ней пересказом стоит поэтический текст. Он мог представлять собой как цельную эпическую поэму, так и – что более вероятно, исходя из скандинавских аналогий⁵⁴, – прозаический текст с включенной в него хвалебной песнью.

К числу эпических мотивов, следы которых могут быть обнаружены в сказании⁵⁵, принадлежит, во-первых, упоминание о приходе Рюрика в Ладогу (Новгород): "Изъбрашася 3 брата с роды своими, и пояша со собою дружину многу и предивну"⁵⁶ (ср. в Ипат.: "изъбрашасѧ триѩ брата. с роды своими. и поѩша по собѣ всю Русь"⁵⁷), в котором содержится хвалебная парная формула. Возможно, за этой краткой фразой стоит традиционный эпический мотив сбора вождя (князя, богатыря) в поход, включающий характеристику дружины (войска)⁵⁸.

Во-вторых, отголоском рассказов о каких-то воинских деяниях Рюрика (о борьбе с другими отрядами викингов или местными племенами), возможно, служит читающееся в новгородских летописях упоминание о войнах, ведение которых в разных летописях приписывается то Олегу и Игорю, то Рюрику. В НПЛ оно следует за дублирующими друг друга характеристиками Игоря и Олега и предваряет рассказ об их походе на Киев: Игорь "бысть храборъ и мудръ. И бысть у него воевода, именемъ Олегъ, муж мудръ и храборъ. И начаста воевати, и налѣзоста Днѣпрь рѣку..."⁵⁹. A. A. Шахматов указывал, что предложение "начаста воевати" в НПЛ не имеет связи с повествованием о Рюрике, и относил его к последующему рассказу о захвате Игорем и Олегом Киева, усматривая в нем зачин нового сюжета⁶⁰. Этой интерпретации соответствует двойственное число глагола "начаста", относимого к Игорю и Олегу. Однако, в СIЛ и НIVЛ эта фраза контекстуально связана с Рюриком: указав, где сели братья, летописец продолжает "и начата воевати всюду", после чего следует "И от тех варяг..."⁶¹. Как местоположение фразы, так и употребление формы множественного числа ("начата") указывает на то, что фраза отнесена к Рюрику и его братьям: рассевшись по своим городам, они "начали воевать". Можно предполагать, что ее отнесение к Олегу и Игорю принадлежит составителю Начального свода, но автор Владычного свода предпочел иной, более ранний вариант, в котором она суммировала один или несколько эпизодов воинских деяний Рюрика.

В ПВЛ указание на войны Рюрика отсутствует, но статья 862 г. завершается (после рассказа о поселении Аскольда и Дира в Киеве) фразой: "Рюрику же кнѧжѧщю в Новѣгородѣ"⁶². В последующем тексте Сказаний о первых русских князьях сообщение о княжении является своего рода связкой, соединяющий различные сюжеты в истории князя: так, захватив Киев, "сѣде Ѡлегь кнѧжа в Києвѣ. и рече Ѡлегъ се буди мати градомъ рускими", за чем следует рассказ об установлении им порядка и строительстве городов. Вслед за текстом договора 911 г. сообщается, что "живѧше Ѡлегъ миръ имѣа ко всѣм странамъ. кнѧжа в Києвѣ", после чего следует рассказ о его смерти. После смерти Олега "поча кнѧжити Игорь". Вернувшись из византийского похода, Игорь "нача кнѧжити въ Києвъ" и отправился собирать древлянскую дань⁶³. Если в первом и третьем случаях можно предположить простую констатацию факта (Олег убил Аскольда и Дира и вокняжился в Киеве, Игорь унаследовал княжение после Олега), то в двух других такая констатация не нужна: и Олег, и Игорь отправляются в Византию, уже являясь киевскими князьями. Предшествуя повествованиям о смерти князя, эта фраза скорее отмечает в самом общем виде деятельность вернувшегося из похода князя: наведение порядка, суд, сбор даней и пр. – деятельность, которая летописца не интересует и о которой он рассказывать не собирается, но констатировать которую считает необходимым. Неслучайно эта констатация в обоих случаях имеет одинаковую вербальную форму: князь "нача кнѧжити въ Киевъ... и приспѣ ѡсень...". Именно "административная" деятельность князя перечисляется в том единственном пассаже, где за этой фразой не следует повествование о его смерти (о вокняжении Олега в Киеве). В ПВЛ сообщение о княжении Рюрика в Новгороде и его смерти отделены "пустыми" годами и статьями, заимствованными из византийских источников: о походе Аскольда и Дира на Константинополь, о воцарении императора Василия I, о крещении болгар: цельное сказание, завершавшееся смертью Рюрика, разорвано – так же, как оторвана от него и экспозиция. Возникает поэтому предположение, не может ли фраза "Рюрику же кнѧжѧщю в Новѣтородѣ" "обобщать" деятельность Рюрика в период его княжения, заменять пересказ не интересовавших летописца рассказов о событиях, происходивших в это время⁶⁴.

Наконец, в сказание о Рюрике входил договор-"ряд", на условиях которого Рюрик становился правителем⁶⁵. Именно эта часть сказания, очевидно, представляла наибольшее значение как для скандинавских дружин в Новгороде, так и для самих новгородцев. Для тех и других ряд был прецедентом первостатейной важности. Для первых он определял предоставляемые им права, для вторых – служил образцом приглашения князя на их собственных условиях. Бытование сказания в устной традиции поддерживалось перманентной актуализацией ряда как способа урегулирования отношений варяжских отрядов, нанимавшихся на службу к местным властям, с одной стороны, и как формы отношений Новгорода с киевскими князьями, с другой. Продолжение традиции приглашения князя в X в., вероятно, можно усмотреть в рассказе ПВЛ и НПЛ под 970 г. о приходе к Святославу новгородцев, "просѧще кнѧзѧ собѣ" и угрожающих, "аще не пойдете к намъ то налѣземъ кнѧзѧ собѣ"⁶⁶. Формулировка угрозы новгородцев перекликается со Сказанием о призвании варягов, где уставшие от усобиц словене и прочие решают "поискать себе князя"⁶⁷. Заключение договора (докончания) между князем-"наемником" и новгородской знатью превращается со временем в норму, сохраняющуюся в Новгороде на протяжении всего его независимого существования⁶⁸. Память о прецеденте могли поддерживать также стабильные, хотя временами и нарушаемые, но затем восстанавливаемые даннические отношения с Киевом (еще Олег "оустави дани... Варѧгомъ. дань даѩти ѡт Новагорода"; в середине X в. Константин отмечает, что Новгород поставляет росам в Киев моноксилы; в 1014 г. Ярослав отказывается платить Владимиру новгородскую дань, но, по замечанию составителя ПВЛ, она выплачивалась вплоть до смерти Ярослава)⁶⁹.

На протяжении X в. по мере славянизации войска и изменений в социально-политической жизни Новгорода сказание о Рюрике неизбежно должно было претерпевать изменения. И такие изменения обнаруживаются в сохранившихся текстах. К их числу относится включение мотива основания города, обязательного для "биографии" русского правителя⁷⁰, но совершенно невозможного для скандинавского конунга (поскольку в Скандинавии до XI в. города отсутствовали). В Ипат. он повторен даже дважды: сначала Рюрик "срубает" город Ладогу (в действительности существовавшую ко времени его прихода не менее 100 лет), а затем Новгород (укрепление на Городище?)⁷¹. Особый сюжет (или сюжеты) отражен, видимо, в сообщениях летописца о расселении братьев⁷² и о размещении Рюриком своих "мужей" в подвластных ему городах. Цель летописца в этих перечнях – очертить территорию владений Рюрика, достойную прародителя великокняжеской династии⁷³. О том, что эти списки существенно модифицированы летописцем, который внес в них названия городов, не существовавших во времена Рюрика, говорилось неоднократно⁷⁴. Однако важнее другой вопрос: чем располагал летописец для составления этих списков? С одной стороны, – и на это уже обращалось внимание – он ориентировался на приводимый ранее перечень племен, плативших варягам дань, и вообще на предшествующие перечни племен. С другой стороны, таким источником могли быть предания о покорении Рюриком северных племен, аналогичные преданиям о покорении среднеднепровских племен Олегом.

Судя по сохранившимся пересказам в летописных текстах, содержание исходного повествования постепенно концентрировалось вокруг наиболее актуального как для наемников, так и для местной элиты сюжета – "ряда". Именно его условия стоят в центре внимания дошедшего до нас рассказа, тогда как другие мотивы составляют "обрамление" ряда: причины и обстоятельства его заключения (немирье между славянскими и финскими племенами, призвание варягов, приход Рюрика) и его результаты – раздача городов "мужам" и установление единовластия Рюрика.

Также в связи со славянизацией сказания деяния Рюрика постепенно утрачивали актуальность, и отдельные сюжеты могли понемногу забываться. Не исключено также, что первоначальная "сага о Рюрике", создававшаяся в скандинавской дружинной среде, была, как и сказания об Олеге⁷⁵, пронизана скандинавскими культовыми, ритуальными и магическими представлениями дохристианского времени, которые постепенно теряли смысл, что вело к выпадению одних сюжетов и переосмыслению других. В ходе преобразования сказания о Рюрике еще в период его устной передачи могло произойти и его соединение с мотивом трех братьев – под влиянием аналогичных легенд о призвании (переселении) правителя, в которых, как правило, героями являются три (реже два) брата⁷⁶, а позднее – библейского сюжета о разделении земли между сыновьями Ноя⁷⁷.

Таким образом, изначальное сказание о Рюрике (его деяниях), видимо, еще в устной традиции трансформировалось в сказание о призвании – социоэтиологическую легенду о происхождении власти.

Присутствовал ли в изначальном сказании или в его ранних, X в., вариантах сюжет о сыне Рюрика? В ПВЛ упоминание Игоря включено в завершающее сказание сообщение о смерти Рюрика: "Oyмершю Рюрикови предасть кнѧженье своє Ѡлгови. ѡт рада имъ суща, въдавъ ему сынъ свои на руцѣ. Игорѧ. бысть бо дѣтескъ вельми"⁷⁸. В НПЛ о смерти Рюрика не говорится вообще, а речь об Игоре заходит непосредственно после указания на смерть Синеуса и Трувора и начало единоличного правления Рюрика: "...и нача владѣти единъ. И роди сынъ, и нарече имя ему Игорь. И възрастьшю же ему, Игорю, и бысть храборъ и мудръ. И бысть у него воевода, именемъ Олегъ, муж мудръ и храборъ"⁷⁹. Еще один вариант сообщения о родственной связи Рюрика и Игоря содержится в СIЛ и НIVЛ. Одновременно в них подчеркивается княжеский статус Олега: "Умре Рюрик, княжив лет 17 и предасть княжение свое Олгови, понеже ему от рода своего суща, и въда ему сын свои на руце, Игоря малого: бе бо детеск велми"⁸⁰. Очевидно, что эта часть сказания – в отличие от всей остальной – не имеет устойчивой вербальной формы, равно как и постоянного места в повествовании. Такая изменчивость текста и контекста упоминания Игоря в качестве сына Рюрика свидетельствует об отсутствии его органической связи с самим повествованием.

Другим возможным свидетельством позднего и "умозрительного" происхождения связки, объединяющей Рюрика и Игоря, является место Игоря в устной традиции, легшей в основу Сказаний о первых русских князьях. Если Олег был героем обширного цикла сказаний, бытовавших как на севере (в Ладоге и Новгороде), о чем свидетельствуют варианты места его захоронения и атрибуция ему кургана около Ладоги, так и в Киеве, то летописные тексты позволяют связать с именем Игоря только два сказания: о неудачном походе на Царьград и о его смерти. В летописях рассказ о походе, помещенный под 941 г. (в ПВЛ) и 920 г. (в НПЛ), заимствован из Жития Василия Нового и хроники Продолжателя Амартола. Византийским текстом, как более авторитетным, было заменено восходящее к устной традиции повествование, в котором руководителем похода назывался Игорь и от которого сохранилось лишь описание греческого огня: "тѣмже пришедшимъ въ землю свою и повѣдаху кождо своимъ ѡ бывшемъ и ѡ лѧдьнѣмь ѡгни. ѩкоже молоньѩ рече. иже на небесехъ Грьци имуть оу собе. и се пущающа же жагаху насъ. сего ради не ѡдолѣхомъ имъ"⁸¹. Этот фрагмент устных рассказов участников похода, о чем прямо говорится в тексте, видимо, не читался в Начальном своде, поскольку он не представлен и в НПЛ. Вряд ли, вместе с тем, он мог быть сочинен составителем ПВЛ или вставлен им на основе все еще передававшихся изустно сказаний о походе. Вероятнее, что в более ранних, нежели Начальный свод, летописных памятниках читался пересказ устного предания о походе Игоря, который автор Начального свода полностью заменил текстом Жития⁸². Составитель же ПВЛ совместил текст Начального свода (выдержку из Жития) с записью устного предания в более раннем (1072/1073 г.?) своде, взяв из него описание греческого огня. Вероятно, таким образом, что в сводах, предшествовавших 1090-м гг., повествование о походе Игоря имело совершенно иной вид и было изложением устного сказания, восходившего к воспоминаниям участников похода. Естественно, что оно сложилось и бытовало прежде всего в Киеве.

Также южное происхождение имеет сюжет о смерти Игоря. По предположению В. А. Пархоменко, отметившего явно выраженное в тексте негативное отношение к Игорю, он сложился в древлянской среде⁸³, но вошел в фонд сказаний о киевских князьях и отразился, по А. А. Шахматову, уже в Древнейшем своде 1039 г.⁸⁴ Никаких следов других устных сказаний, связанных с именем Игоря, не обнаруживается. Включение же его в рассказ о захвате Олегом Киева носит вторичный характер, и изначально сказания об Олеге и об Игоре не были связаны между собой, более того, "взаимные отношения Олега и Игоряне были, очевидно, определены источниками" (имеется в виду, письменными), что и позволило варьировать их в Начальном своде и ПВЛ⁸⁵.

Таким образом, в устной традиции, использованной летописцами XI в. для реконструкции ранней истории Руси, существовали три независимые группы исторических преданий: новгородская, героем которой был Рюрик; новгородско-киевская, в которой большая часть сюжетов была связана с Киевом и именем Олега, и собственно киевская (южнорусская) об Игоре. Наиболее развитым и имевшим общерусское распространение был цикл сказаний об Олеге. Именно он, согласно A. A. Шахматову, был в наиболее полной (близкой по составу к ПВЛ) форме отражен еще в Древнейшем своде, составляя ядро Сказания о первых русских князьях⁸⁶. Традиция же об Игоре была представлена в нем упоминаниями о покорении им восточнославянских племен и кратким повествованием о его смерти.

Включение сказания о Рюрике в летопись – редчайший случай – имеет terminus ante quem: в конце 1050-х или начале 1060-х гг. именем Рюрик называется старший сын Ростислава Владимировича, внука Ярослава Мудрого, родившегося около 1040 г. (в 1038 г.?). К этому времени сказание о Рюрике должно было быть не только включено в летопись, которая отражала представления об истории восточного славянства, но и прочно закрепиться в династическом сознании древнерусского княжеского клана: свое происхождение они должны были уже прочно связывать с именем Рюрика. Сложная судьба Ростислава, не получившего удела, поскольку его отец, Владимир Ярославич, умер раньше Ярослава, заставляла его быть особенно внимательным к выбору имени для своего старшего сына: "все претензии рода Ростислава на власть были связаны с тем, что он был сыном Володимира Ярославича, но именно ранняя смерть Володимира Ярославича и мешала этим претензиям осуществиться"⁸⁷. Имя старшего сына, в еще большей степени, чем имена последующих сыновей (Володарь и Василько), должно было апеллировать к династической традиции и напомнить о принадлежности Ростислава и его потомков к единой семье древнерусских князей и, соответственно, об их праве на удел в Русском государстве. Имя "Рюрик" не могло бы выполнять подобную функцию, если бы сказание о нем уже не являлось частью "официальной", признанной в обществе истории Руси, а Рюрик не воспринимался в княжеской среде основателем их рода⁸⁸.

"Официальная" история Руси творилась в Киеве. Чтобы стать и признаваться краеугольным камнем династическо-государственной истории Руси, сказание о Рюрике должно было быть хорошо известно в Киеве и присутствовать в одном из киевских сводов. Вряд ли впервые включенный в местную, новгородскую летопись только в 1050 г., как полагал A. A. Шахматов, рассказ о Рюрике (к тому же связанный уже с "историческими" киевскими князьями) мог к концу 1050-х гг. завоевать такой авторитет в Киеве, чтобы побудить Ростислава Владимировича назвать своего сына Рюриком⁸⁹. По предположению Д. С. Лихачева, источником летописного текста (добавлю – составленного в Киеве) послужила устная информация Вышаты или Яна Вышатича, включенная Никоном в свод 1072/1073 г.⁹⁰ Надо сказать, что Ян Вышатич очевидным образом не мог быть передатчиком сказания, поскольку его деятельность приходится на время, существенно более позднее, нежели рождение Рюрика Ростиславича. Слишком поздним представляется и свод Никона как первая летописная запись сказания о Рюрике. Существенная роль же Вышаты в переносе сказания из Новгорода в Киев в принципе возможна. После неудачного похода Владимира Ярославича на Константинополь 1043 г. Вышата, сын новгородского посадника Остромира, назначенный воеводой при Владимире, проводит три года в византийском плену и затем возвращается в Киев. Именно в это время он и мог распространить в Киеве повествование о первом новгородском князе Рюрике. Позднее Вышата оказывается тесно связан с Ростиславом Владимировичем: в 1064 г. он вместе с ним бежит в Тмуторокань. Воевода отца, Вышата, как следует из событий 1064 г., оставался в близких отношениях с Ростиславом, и именно по его подсказке Ростислав мог выбрать имя "Рюрик", еще только недавно приобретшее особое значение для русского княжеского рода.

Однако при всей привлекательности подобного предположения оно вызывает существенные сомнения. Во-первых, слишком невелик временной "зазор" для распространения и закрепления в сознании княжеского рода представления о Рюрике как его первопредке. Во-вторых, вряд ли один информатор, даже такой авторитетный, как воевода Вышата, мог внедрить в сознание верхушки древнерусского общества, ведшей свое происхождение от Игоря⁹¹, новое генеалогическое построение. В-третьих, тесные связи киевских князей с Новгородом отнюдь не ограничивались 1040-ми гг.

Прежде чем определить возможное время переноса новгородского сказания о Рюрике в Киев и его включения в летопись, представляется важным обратиться к вопросу о том, чем могло привлечь киевского летописца сказание о Рюрике и что могло заставить его положить это сказание в основу всего здания истории восточного славянства, связав Рюрика родственными узами с Игорем. Ведь в Киеве не только известны были предания об Олеге и Игоре, первых русских князьях, но очевидна была и генеалогическая цепочка Ярослав – Владимир – Святослав – Игорь. Несомненным предком, от которого пошел род русских князей, был Игорь. Однако сказание о Рюрике содержало принципиально важный для русского общества последней четверти X – начала XI в. мотив легитимности власти. Заключение Рюриком ряда с местной знатью придавало его правлению изначальную законность. Он правил не как захватчик или узурпатор, а "по ряду по праву". Он вокняжился в период безвластия у призвавших его племен и тем спас их от "ратей великих и усобиц", разделил власть со своими братьями и затем "приял власть един" после их смерти, не нарушив принцип "не преступати в жребий братень" (как сыновья Ноя и как завещал Ярослав Мудрый своим сыновьям)⁹². Законность единоличной власти Рюрика не могла быть оспорена. Не так обстояло дело с властью Олега и Игоря. В предании о захвате Киева Олег выступает в качестве предводителя войска, хитростью и силой утвердившегося в Киеве. Его право на власть – как и любого другого викингского вождя – основывается на силе и удаче; никаких других обоснований законности его правления и не требовалось в той воинской среде, в которой формировались предания о нем. Однако именно против права силы и выступали древнерусские летописцы. Не имела, очевидно, обоснований в устной традиции – до его соединения с Рюриком – и легитимность правления Игоря (можно предполагать, что о его происхождении, так же как и о происхождении Олега устная традиция сведений не сохранила). Изображение же его сыном пусть и не киевского, но первого правителя на Руси, обретшего власть законным путем, сразу же придавало Игорю статус неоспоримого, "порфирородного", законного князя. Не случайно, составитель Начального свода вносит в текст сказания о захвате Киева обоснование легитимности вокняжения в Киеве пришельца из Новгорода ссылкой на княжеское происхождение Игоря, сына Рюрика: "вы нѣста кнѧзѧ. ни рода кнѧжа. но азъ есмь роду кнѧжа"⁹³.

Естественной казалась летописцам связь Игоря именно с Рюриком еще, видимо, и потому, что в исторической памяти, восходящей к временам, когда с севера шел поток скандинавских отрядов, запечатлелось устойчивое представление о приходе киевских князей в древности с севера, "из Новгорода": Аскольда и Дира, Олега, Игоря. Это же движение повторяли киевские князья, которые сажали своих сыновей, занимавших впоследствии киевский стол, в Новгороде: Игорь – Святослава, Святослав – Владимира, Владимир – Ярослава. Приход Игоря с севера, от Рюрика, полностью вписывался в эту модель отношений Киева и Новгорода.

Если, действительно, сказание о Рюрике, уже в форме сказания о призвании, служило целью легитимизации династии киевских князей, происходящих от Игоря, то его соединение с именем Игоря должно было произойти в такой момент русской истории, когда законность их власти могла быть поставлена под сомнение или оспорена. Таких моментов было, насколько можно судить по летописной реконструкции событий X – начала XI в., по меньшей мере, два. Первый приходится на период борьбы Ярослава Владимировича за киевский стол. Его претензии на Киев после смерти Владимира не могли считаться законными: Святополк был старшим среди братьев (если же он был сыном Ярополка, то являлся старшим в поколении Ярослава, будучи сыном старшего из Святославичей) и имел законное право занять главный стол Руси. Поэтому Ярославу требовалось обоснование своих притязаний. Находясь длительное время в Новгороде, Ярослав и его дружинники имели полную возможность познакомиться со сказанием о призвании Рюрика и использовать его, связав с историей киевских князей-Игоревичей. Право на власть Ярослава в Киеве подтверждалось легатимностью новгородских князей и традицией их перемещения из Новгорода в Киев.

Второй, еще более острый момент сложился после смерти Святослава⁹⁴. В это время в различных частях Руси еще существовали самостоятельные, не связанные родством с киевскими князьями-"Игоревичами" правители: таковым был Рогволод в Полоцке, скандинавская династия в Пскове, оставившая богатый некрополь с камерными гробницами, возможно, некий Туры в Турове (время его правления неизвестно). Летописцы упоминают о них случайно и вскользь: они создают историю рода современных им князей-Рюриковичей, единственно законных правителей Руси. Однако, чтобы стать таковыми, потомкам Игоря нужно было одержать победу в тяжелой борьбе и с главами местных племенных объединений (ср. рассказ о покорении древлян), и с укрепившимися в других центрах скандинавскими же вождями. Рассказ о захвате Владимиром Полоцка, облеченный в форму легенды о сватовстве Владимира, отражает жестокое противостояние киевских и полоцких князей, и трудно предполагать, что сопротивление в других центрах было менее ожесточенным. Разумеется, исход борьбы зависел от военной силы сторон, и киевские князья обладали военным преимуществом, но идеологическое обоснование их права на верховную власть на всей территории Руси также было крайне необходимо. Сидевший на протяжении примерно десяти лет в Новгороде Владимир, как и Ярослав, должен был познакомиться здесь с историей Рюрика, первого новгородского князя, и мог использовать ее против своих противников: "вы нѣста князя, ни роду княжа, нь азъ есмь князь, и мнѣ достоить княжити"⁹⁵. Отсутствие сведений о происхождении Игоря (не имевшихся изначально или, скорее, забытых вследствие утраты актуальности), но известность того, что он пришел в Киев с севера, т. е. из Новгорода, позволяли с легкостью установить его родственную связь с Рюриком.

Таким образом, представляется, что новгородское сказание о Рюрике, возникшее в конце IX – начале X в., в период его устного бытования в Новгороде на протяжении X в. было переосмыслено в сказание о призвании, и акцент был перенесен с деяний Рюрика на заключенный им ряд, который воспринимался как прецедент в политической системе Новгорода. Как главный инструмент легитимизации ряд стал центром повествования, вокруг него концентрировались те эпизоды сказания, которые объясняли его происхождение, характеризовали его условия и демонстрировали его результаты. В конце X – начале XI в. в условиях острой политической борьбы киевских князей за верховную власть на Руси сказание о призвании было воспринято как сообщение о первом легитимном правителе на Руси, пришедшем к власти "по праву", и интерпретировано в качестве генеалогического предания, утверждающего законность власти князя Игоря и его потомков. В это время сказание превращается из местного в общегосударственное и кладется в основу построения начал Руси. Можно полагать, что в этом качестве сказание о призвании было включено уже в первое систематическое изложение ранней истории Древнерусского государства – в Древнейший летописный свод конца 1030-х гг.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Обсуждение предварительного текста статьи на заседании центра "Восточная Европа в античном и средневековом мире" ИВИ РАН существенно помогло в уточнении и развитии отдельных ее положений. Сердечно благодарю всех участников заседания. Особую признательность приношу Е. В. Пчелову, Т. В. Гимону, A. A. Гиппиусу, Г. В. Глазыриной, В. А. Кучкину, A. В. Назаренко и А. С. Щавелеву за ценные советы и замечания.

1. О заглавии ПВЛ см.: Данилевский И. Н. Замысел и название Повести временных лет // ОИ. 1995. № 5. С. 101-110; Мельникова Е. А. Заглавие "Повести временных лет" и этнокультурная самоидентификация древнерусского летописца // ВЕДС. X: Юбилейные чтения памяти B. Т. Пашуто. М., 1998. С. 68-72; Гиппиус A. A. "Повесть временных лет": о возможном происхождении и значении названия // Из истории русской культуры. М., 2000. Т. I. Древняя Русь. C. 448-460.

2. О соотношении устной и письменной исторической традиций см.: Vansina J. Oral Tradition as History. L., 1985; Oral Tradition and Literacy: Changing Visions of the World / R. A. Whitaker, E. R. Sienaert. Durban, 1986; Caunce St. Oral History and the Local Historian. L., 1994; Мельникова E. А. Устная традиция в Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летию В. Т. Пашуто. М., 1999. С. 153-165; Она же. "Сказания о первых князьях": принципы репрезентации устной дружинной традиции в летописи // Мир Клио. Сб. ст. в честь Л. П. Репиной. М, 2007. Ч. 1. С. 118-131.

3. Шахматов A. A. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов A. A. Разыскания о русских летописях. М.; Жуковский, 2001. С. 136-187.

4. См.: Петрухин В. Я. Легенда о призвании варягов в средневековой книжности и дипломатии // Норна у источника судьбы. М., 2001. С. 297-303.

5. Мельникова Е. А. Первые русские князья: о принципах реконструкции летописцем ранней истории Руси // ВЕДС. XIV: Мнимые реальности в античной и средневековой историографии. 2002. С. 143-151; Она же. Историческая память в устной и письменной традициях: Повесть временных лет и "Сага об Инглингах" // ДГ. 2001 год. М., 2003. С. 48-92.

6. Широкое обсуждение начал русского летописания в последние два десятилетия практически не затронуло (за исключением отдельных наблюдений) Сказания о первых русских князьях (см. последнюю из опубликованных работ с подробной библиографией: Гиппиус A. A. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет // Вереница литер: к 60-летию В. М. Живова / А. М. Молдован. М., 2006. С. 56-96). Тем не менее, исследования происхождения ПВЛ и НПЛ, а также лежащих в их основе сводов, Начального и Никоновского начала 1070-х годов, дают возможность обратиться к вопросу о соотнесенности тех или иных вариантов сказаний с определенными этапами летописания XI – начала XII в.

7. Мельникова Е. А. Преодоление множественности времен: Темпоральный аспект передачи устной исторической традиции в "Повести временных лет" // Сб. статей памяти А. Я. Гуревича (в печати). См. о легенде подробнее: Мельникова Е. А. Легенда о Кие: о структуре и характере летописного текста // Асе его сребро. Збiрник праць на пошану М. Ф. Котляра. Киïв, 2002. С. 9-16; Щавелев А. С. Предания о первых князьях и представления о власти в славянских исторических сочинениях. М., "Северный паломник", 2007. С. 105-126 (здесь же исследованы западно- и южнославянские параллели).

8. Мельникова Е. А. "Сказания о первых князьях". С. 118-131.

9. Об использовании в Начальном своде заголовков "Начало..." см.: Гиппиус A. A. Два начала. С. 79-80.

10. НПЛ. С. 104-108.

11. Там же. С. 103, 104-105.

12. Наименование Кия "великим князем" во Введении к НПЛ содержится лишь в одном списке XVIII в., имеющем позднее происхождение, и потому чтение "градъ великыи Кыевъ" считается первоначальным (см.: Гиппиус A. A. Два начала. С. 69. Примеч. 12).

13. ПСРЛ. М., 2001. Т. I. Лаврентьевская летопись. Стб. 9; ПСРЛ. М., 2000. Т. II. Ипатьевская летопись. Стб. 8.

14. ПСРЛ. Т. II. Стб. 8.

15. О позднем, начала XII в., происхождении рассказа о походе Кия см.: Шахматов А. А. Разыскания. С. 98. Дополнительные лингвистические аргументы приведены в ст.: Гиппиус A. A. "Рекоша дроужина Игореве...". К лингвотекстологической стратификации Начальной летописи // Russian Linguistics. 2001. № 25. S. 147-181.

16. Аналогичны в обоих повествованиях мотивы "принятия чести", основания города на Дунае и наименования его уменьшительным именем от города на Днепре (Киев – Киевец, Переяславль – Переяславец), попытки осесть в основанном на Дунае городе, невозможности сделать это из-за недружелюбия местного населения, возвращение в Киев. Это сходство было отмечено еще А.Н. Сахаровым ("Если бы мы не знали, что речь идет о Кие, то вполне могли бы представить себе, будто летописец ведет речь о Святославе Игоревиче"), который, однако, не придал ему специального значения (Сахаров А. Н. Кий: легенда и реальность // ВИ. 1975. № 10. С. 141).

17. ПСРЛ. Т. I. Стб. 10; ПСРЛ. Т. II. Стб. 8. В НПЛ отсутствует.

18. См.: Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878. С. 140. В "Истории" Яна Длугоша к Кию возводятся княжившие в Киеве Аскольд и Дир, возможно, на основании каких-то не дошедших до нас древнерусских источников (Щавелева Н. И. Древняя Русь в "Польской истории" Яна Длугоша. Текст, перевод, комментарий / A. B. Назаренко. М., 2004. С. 226 и примеч. 76). См.: Грушевский М. Iсторiя Украïни-Руси. Киïв), 1991. Т. I. До початку XI вiка. С. 279 и примеч. 4. Об искусственности этой связи см.: Флоря Б. Н. Русь и "русские" в историко-политической концепции Яна Длугоша // Славяне и их соседи. Этнопсихологические стереотипы в средние века. М., 1990. С. 16-28.

19. ПСРЛ. Т. I. Стб. 23. ПСРЛ. Т. II. Стб. 17. В НПЛ отсутствует.

20. НПЛ. С. 104.

21. Об ошибочности даты воцарения Михаила III и его супруги см.: Шахматов A. A. Разыскания. С. 77. Примеч. 2.

22. НПЛ. С. 104-108.

23. НПЛ. С. 197.

24. Пересмотр хронологии ранней русской истории, предпринятый К. Цуккерманом. не учитывает хронологию НПЛ (Zuckerman С. On the Date of the Khazars' Conversion to Judaism and the Chronology of the Kings of the Rus Oleg and Igor. A study of the Anonymous Khazar Letter from the Genizah of Cairo // Revue des etudes Byzantines. 1995. N. 53. P. 237-270 (частичный перевод на русс, яз.: Славяне и их соседи. М., 1996. С. 68-80; Цукерман К. Два этапа формирования Древнерусского государства // Археологiя. Киïв, 2003. № 1. С. 76-99; то же // Славяноведение. 2001. № 4. С. 55-77. Критику см.: Петрухин В. Я. О "Русском каганате", начальном летописании, поисках и недоразумениях в новейшей историографии // Славяноведение. 2001. № 4. С. 78-82; Толочко П. П. Русь изначальная // Археологiя. Киïв, 2003. № 1. С. 100-103; Калинина Т. М. Восточные источники о древнерусской государственности (К статье К. Цуккермана "Два этапа формирования Древнерусского государства") // Славяноведение. 2003. № 2. С. 15-19.

25. Ср. реконструируемый текст Древнейшего свода в редакции 1073 г.: Шахматов A. A. Разыскания. С. 387.

26. О пересмотре роли Олега в ПВЛ именно в результате знакомства составителя ПВЛ с русско-византийскими договорами писал уже A. A. Шахматов: Шахматов A. A. Сказание о призвании варягов. СПб., 1904; Он же. Разыскания. С. 228-229,243.

27. ПСРЛ. Т. I. Стб. 23; ПСРЛ. Т. II. Стб. 16.

28. НПЛ. С. 107. Читается во всех списках.

29. Чтения в Лавр., Ипат. (по всем спискам) и в Радз. одинаковы.

30. Ср. аналогичную ошибку в Лавр. (ПСРЛ. Т. I. Стб. 21), где в завершении статьи 862 г. читается "Рюрику же княѧжаста в Новѣгородѣ" (выделено мною); в Троицк., Радз. и Академ. и в списках Ипат. – "княжащю". Ошибка сделана по аналогии с предшествующей фразой, в которой речь идет о пребывании Аскольда и Дира в Киеве и где употреблено подряд три глагола в двойственном числе: "остаста", "скуписта", "начаста".

31. НПЛ. С. 107.

32. ПСРЛ. Т. I. Стб. 23; ПСРЛ. Т. II. Стб. 16-17.

33. Сообщение о первом появлении венгров под Киевом помещено в ПВЛ под 934 г.

34. Читается во всех списках.

35. Возможно, какие-то изменения были внесены и самим новгородским летописцем: так, составитель Начального свода, написанного в Киеве, вряд ли бы перепутал урочище Угорское с угорскими купцами.

36. Определение Аскольда и Дира "боярами" Рюрика, присутствующее только в ПВЛ, вероятно, является дополнением составителя ПВЛ, стремившегося связать с Рюриком все события до вокняжения Олега в Киеве (Шахматов А. А. Сказание. С. 76-78).

37. Timberlake A. Redactions of the Primary Chronicle // Русский язык в научном освещении. 2001. № 1 (1). С. 196-218; Гиппиус А. А. Два начала. С. 81.

38. Дискуссию о времени составления и идейном содержании введений к ПВЛ и НПЛ см.: Петрухин В. Я. К ранней истории русского летописания: о предисловии к Начальному своду // Слово и культура. Памяти Н. И. Толстого. М., 1998. Т. 2. С. 354-363; Гиппиус A. A. К соотношению начальных пассажей "Повести временных лет" и "Новгородской первой летописи" // ВЕДС. 2005. Ч. I. С. 57-60; Он же. Два начала.

39. Гиппиус А. А. Два начала. С. 81-82.

40. Там же. С. 83.

41. Там же.

42. В НПЛ отсутствует сказание о смерти Олега, замененное краткой фразой "и уклюну змиа в ногу" (возможно потому, что в нем, в редакции ПВЛ и свода 1072/1073 г., слишком отчетливо проявлялся княжеский статус героя). Соответственно изменяется место его смерти: в Новгороде, Ладоге или "за морем" – но не в Киеве. Эти сокращения позволили устранить мотивы, указывающие на положение Олега как киевского князя.

43. Убедительное обоснование дано A. A. Шахматовым: Шахматов A. A. Сказание. С. 27; Он же. Разыскания. С. 211-215.

44. А. А. Шахматов предполагал, что легенда о призвании варягов явилась сознательной и тенденциозной конструкцией новгородского летописца середины XI в., в основе которой лежали местные, новгородское, изборское и белозерское, предания о правивших в них некогда варяжских князьях; киевское сообщение о выплате дани варягам словенами и прочими северными племенами, читавшееся еще в Древнейшем своде; аналогии из политической жизни Новгорода X-XI вв. и собственное стремление летописца обосновать право Новгорода приглашать князей (Шахматов А. А. Разыскания. С. 211-213, 224-225). Вывод А. А. Шахматова об искусственности легенды были приняты последующими исследователями, в том числе Д. С. Лихачевым. Фольклорный характер дошедшего до нас текста (имеющего многочисленные параллели) и его определение в качестве социогенетической легенды были обоснованы в ст.: Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // ДГ. 1990 год. С. 219-229; Они же. Легенда о призвании варягов и становление древнерусской историографии // ВИ. 1995. № 2. С. 44-57. Исследование же древнерусской передачи скандинавских личных имен в легенде показало ее раннее происхождение, близкое по времени к описываемым в ней событиям: Schramm G. Die erste Generation der altrussischen Fürsten-dynastie. Philologische Argumente für die Historität von Rjurik und Brüdern // JbGOE. Bd. 28. S. 321-333.

45. Попытку определить состав сказания в выделяемых древнейших летописных сводах см.: Шахматов A. A. Сказание. С. 65-70.

46. Древнескандинавские прозаические произведения IX в., несомненно существовавшие в устной форме, не сохранились, но отразились в сложившейся в XII-XIII вв. форме саги.

47. Об этом типе саг см.: Глазырина Г. В. Исландские викингские саги о Северной Руси. Тексты, перевод, комментарий. М., 1996 (ДИ). С. 7-46; Она же. Правители Руси (Обзор древнескандинавских источников) // ДГ. 1999 год. С. 143-159.

48. Так, прототипом Одда Стрелы, возможно, был Олег (во всяком случае, именно с именем Одда был связан сюжет смерти князя "от коня" (см.: Melnikova Е. The Death in the Horse's Skull: The Interaction of Old Russian and Old Norse Literary Traditions // Gudar på jorden. Festskrift till Lars Lönnroth. Stockholm, 2000. S. 152-168).

49. Stender-Petersen A. Die Varägersage als Quelle der altrussischen Chronik. Aarhus, 1934 [Acta Jutlandica. Т. VI]. S. 42-76.

50. НПЛ. C. 106-107. Отсутствие хвалебных эпитетов при имени Рюрика, вероятно, объясняется исключением из сказания сюжетов, связанных с его деяниями (см. ниже), в которых они были бы наиболее уместны.

51. Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. Ш. Стб. 106-107,1269.

52. ПСРЛ. Т. II. Стб. 14.

53. ПСРЛ. СПб., 1915. Т. IV. Новгородская четвертая летопись. С. 11. То же читается в СIЛ: ПСРЛ. Л., 1925. Т. V. Софийская первая летопись. С. 10-11.

54. Ср., например, эддические "песни о героях", где прозаический текст (нарратив) перемежается с поэтическими вставками – как правило, речами персонажей, а также восходящую к сказанию о нифлунгах "Сагу о Вёльсунтах", в которой поэтические вставки существенно сокращены (по сравнению с соответствующими песнями "Старшей Эдды"), но, тем не менее, по-прежнему присутствуют (ср. также "Сагу об Инглингах", открывающую "Круг земной" Снорри Стурлусона). Сочетание прозаического и поэтического текстов характерно для поэтики и других видов саг: родовых и королевских, в которых в изобилии инкорпорированы скальдические стихи.

55. Подробнее см.: Мельникова Е. А. Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции // ДГ. 1998 год. М., 2000. С. 143-159.

56. НПЛ. С. 106.

57. ПСРЛ. Т. II. Стб. 14. В С1Л и НIVЛ слово "дружина" сохраняется.

58. Ср. описание сбора войска и характеристику дружины Всеволода Святославича в "Слове о полку Игореве".

59. НПЛ. С. 107.

60. Шахматов A. A. Разыскания. С. 229-230.

61. ПСРЛ. Т. V. С. 11; ПСРЛ. Т. IV. С. 11. То же читается в С1Л по списку Царского (ПСРЛ. М., 1994. Т. XXXIX. С. 9).

62. ПСРЛ. Т. II. Стб. 15.0 форме "княѧжаста" в Лавр. (ПСРЛ. Т. I. Стб. 21) см. выше примеч. 31.

63. ПСРЛ. Т. I. Стб. 23,38,42,54.

64. Еще одной функцией фразы о княжении Рюрика может быть проводимое уже в Начальном своде противопоставление княжеского статуса Рюрика некняжескому Аскольда и Дира; ср.: Аскольд и Дир "начаста владњти Польскою землею. Рюрику же кнѧжѧщю в Новѣгородѣ" (выделено мной. – Е. М.) – ПСРЛ. Т. II. Стб. 15.

65. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов. Ср. сохранение условий договора Ярослава Мудрого с варяжским отрядом, нанятым им на службу, в "Саге об Эймунде" (Мельникова Е. А. "Сага об Эймунде" о службе скандинавов в дружине Ярослава Мудрого // ВЕДС. 1978. С. 289-295). Практика подобного рода соглашений между местной знатью и викингами была широко распространена и в Западной Европе, где местные власти стремились обуздать северных захватчиков и с их помощью обеспечить отражение набегов других отрядов: ср. договоры уэссекского короля Альфреда Великого с норманном Гутрумом в 878 г., франкского короля Карла Простоватого с Рол л оном в 911 г. и др. (Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов. С. 225-228; Мельникова Е. А. Вступление норманнов в дипломатические отношения с Франкской империей // Historia animata. Памяти О. И. Варьяш. М., 2004. Ч. 3. С. 22-38; Она же. Укрощение неукротимых: договоры с норманнами как способ их интегрирования в инокультурных обществах // Древняя Русь. 2008. С. 12-26).

66. ПСРЛ. Т. I. Стб. 69; ПСРЛ. Т. II. Стб. 57; НПЛ. С. 121.

67. "Поищемъ собѣ кнѧзѧ" (ПСРЛ. Т. I. Стб. 19), "поищемъ сами в собѣ кнѧзѧ" (ПСРЛ. Т. II. Стб. 14), "князя поищемъ" (НПЛ. С. 106). На эту перекличку указал А. А. Шахматов (Шахматов A. A. Разыскания. С. 214-215).

68. Шахматов А. А. Разыскания. С. 214-215; Янин В. Л. У истоков новгородской государственности. Великий Новгород, 2001. С. 62-64; Он же. Новгородские посадники. 2-е изд. М., 2003. С. 66.

69. ПСРЛ. Т. I. Стб. 24. Константин Багрянородный. Об управлении империей / Г. Г. Литаврин, А. П. Новосельцев. М., 1999. С. 44-45, 329.

70. См. примеч. 6.

71. В новейшей литературе с именем Рюрика связывается основание поселения на Городище. См.: Носов Е. Н. Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990.

72. По A. A. Шахматову, рассказ о расселении братьев возник в результате соединения трех самостоятельных местных сказаний о правителях Новгорода, Изборска и Белоозера, которых новгородский летописец объединил родственными узами, сделав их братьями (см. выше примеч. 36). Это предположение маловероятно уже потому, что в IX в. ни одного из этих поселений не существовало и возникли они позже, но в разное время. Не существует и никаких следов существования таких местных преданий. См. подробнее: Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов; Они же. Легенда о призвании варягов.

73. См.: Кучкин В. А. Формирование и развитие государственной территории восточных славян в IX-XIII вв. // ОИ. 2003. № 3. С. 71-80.

74. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов. С, 223-224.

75. См.: Melnikova Е. The Death in the Horse's Skull; Мельникова E. А. Сюжет смерти "от коня" в древнерусской и древнескандинавской традициях // От Древней Руси к новой России. Юбилейный сборник, посвященный члену-корреспонденту РАН Я. Н. Щапову. М., 2005. С. 95-108.

76. Ср., прежде всего, легенду о Кие, а также англо-саксонскую легенду о Хенгисте и Хорее, готландскую о Тьяльви и др. Параллели см. в ст.: Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Легенда о призвании варягов. О возможных источниках имен Синеус и Трувор см.: Мельникова Е. А. Рюрик, Синеус и Трувор. С. 147-149.

77. О значении этого библейского сюжета см.: Гиппиус A. A. Ярославичи и сыновья Ноя в Повести временных лет // Балканские чтения 3. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы: Тез. и мат-лы симпозиума. М., 1994. С. 136-141; Он же. Два начала. С. 70-72 и примеч. 14; Петрухин В. Я. Библия, апокрифы и становление славянских раннеисторических традиций (к постановке проблемы) // От Бытия к Исходу. Отражение библейских сюжетов в славянской и еврейской народной культуре. Сб. статей. М., 1998. С. 269-288; Данилевский И. Н. Повесть временных лет. Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004. С. 217-226.

78. ПСРЛ. Т. I. Стб. 22; ПСРЛ. Т. II. Стб. 16.

79. НПЛ. С. 107. Повтор характеристики Игоря и Олега был отмечен уже А. А. Шахматовым, который полагал, что изначально она относилась к Олегу и была перенесена на Игоря в Начальном своде (Шахматов А. А. Разыскания. С. 230).

80. ПСРЛ. Т. V. С. 12; ПСРЛ. Т. IV. С. 12.

81. ПСРЛ. Т. I. Стб. 45; ПСРЛ. Т. II. Стб. 34. В НПЛ отсутствует.

82. По мнению А. А. Шахматова, текст из Жития Василия Нового был заимствован составителем Начального свода из какого-то "краткого вида хронографа" (Шахматов A. A. Разыскания. С. 76-77; Он же. Повесть временных лет и ее источники // ТОДРЛ. 1940. Т. IV. С. 57-75). В. М. Истрин полагал, что эта выдержка из Жития находилась в составе Хронографа по великому изложению (Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания // ИОРЯС. 1921. Т. 26. С. 70), который был составлен не позднее 1090-х годов (Творогов О. В. Хронограф по великому изложению // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI – первая половина XIV в. СПб., 1987. С. 476-77).

83. Пархоменко В. А. Древляне и поляне // ИОРЯС. 1926. Т. XXXI.

84. Шахматов A. A. Разыскания. С. 389-390.

85. Там же. С. 228; Шахматов A. A. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Пгр., 1915. С. XXXII-XXXIII.

86. Ср. реконструкцию Древнейшего свода: Шахматов А. А. Разыскания. С. 385-389.

87. Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имен у русских князей в X-XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М., 2006. С. 59; см. также с. 15; Пчелов Е. В. Рюриковичи. История династии. М., 2002. С. 25.

88. Впервые, насколько мне известно, он прямо называется предком русских князей в СIЛ под 1471 г.: "потом же правнук его (Рюрика. – Е. М.) князь великий Владимер крестися и все земли наши крести: Русскую, и нашу Словенску, и Мерску, и Кривичску, Весь, рекше Белозерскую, и Муром, и Вятичи и проча" (ПСРЛ. Т. VII. Стб. 169).

89. Вне зависимости от того, где находился во второй половине 1050-х гг. Ростислав, в Новгороде или в Галицкой земле, апеллировать он должен был прежде всего к Ярославичам, сидевшим в Киеве, Переяславле, Чернигове, Смоленске.

90. Лихачев Д. С. "Устные летописи" в составе Повести временных лет // ИЗ. 1945. № 17. С. 206. По мнению Д. С. Лихачева, легенда о призвании была включена Никоном в свод 1072/1073 г.

91. Род русских князей возводится к Игорю Иларионом в прочитанном им между 1037 и 1050 гг. "Слове о Законе и Благодати": "Похвалим же и мы, по силе нашей... великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава...". Обращение Илариона (так же, как и позднее Иакова Мниха) к Игорю, а не Рюрику как прародителю Владимира обычно объясняется тем, что именование деда в качестве предка было распространенной на Руси традицией. Действительно, в летописных текстах предками, как правило, считаются деды.

92. О значении принципа "не преступати предела братня" см.: Гиппиус A. A. Два начала. С. 70-72; Timberlake А. "Не преступати предѣла братнѣ": The Entries of 1054 and 1073 in the Kiev Chronicle // Вереница литер. С. 97-112.

93. ПСРЛ. Т. I. Стб. 23; ПСРЛ. Т. II. Стб. 16; НПЛ. С. 107.

94. Благодарю Е. В. Пчелова, указавшего мне на особую остроту проблемы легитимности власти Игоревичей в период борьбы Владимира за киевский стол.

95. НПЛ. С. 107.